Онлайн чтение книги Maxximum Exxtremum
28

Разбудил всех телефонный звонок. Зельцер, матерясь, вскочила – я поприветствовал её ручкой, будто Владимир Ильич в камеру хроникёра – я был такой же рыжебородый, лежащий на спине навытяжку во всей своей чёрной амуниции – она улыбнулась в ответ, взяв трубку и повернувшись ко мне своей пышной задницей в забившихся в неё атласных трусиках. Вокал её звучал грубо, в интонации чувствовалось раздражение и пренебрежение к собеседнику, об отборных словах и выражениях я и не говорю. Пока мы с Саничем лежали, собираясь с мыслями и силами, она не знала покоя – ответила подобным образом звонков на пять. Телефон-факс стоял на стойке в головах моего (я так и стал звать его: мой! ) диванчика, и я сполна насладился созерцанием её недовольной заспанной ж… пки. Торс её прикрывала коротенькая домашне-застиранная маечка – виден был не очень некрасивый животик, чёрные волоски на ногах… – я оценил её фигуру как вполне соответствующую старым канонам красоты – это буквально-таки «Девушка» Конёнкова, 1914, только талия, конечно, у той поуже… В общем, не в моём, не в моём вкусе – наблюдал я только из чисто исследовательского интереса – давно не доводилось видеть женскую натуру – ни деревянную, точёную, точную, гладко-блестящую, ни живую, вздрагивающую, оправляющую трусики.

Когда она легла в надежде продолжить прерванный сон, а я наоборот встал, чтобы пойти покурить, я рассмотрел и её лицо – «Голова девушки» Сарьяна, 1916, есть такая картинка – кажется, красно-бордово-фиолетовый колорит, угловатые формы – эта угловатость чувствовалась в её грубоватых повадках, в манере говорить, в стёртой сейчас, но как бы неотъемлемой тёмной раскраске невыразительных губ, прямом носе с чуть вогнутыми внутрь крыльями…

Когда я вернулся с кухни, она опять приставала к Cаше – он нехотя подставил ей рот для поцелуя, они вяло пососались минутку, потом он, длинная неуклюжая система, сполз с дивана, ища одежду. Собака же напротив подошла к дивану и принялась с завидной энергичностью тереться об него задней частью – у старой суки течка. Зельцер вскочила, истерично и нецензурно вопя, схватив с полу какой-то шлёпанец и держа одной рукой за ошейник, второй изрядно отделала собачую морду. Затем прошествовала к окну, распахнула тёмно-синие шторы с золотыми рожами солнца и полумесяца, раскрыла балкон. Было наверняка уже за полдень, ярко и жарко. Она попила минералки – бутылка всегда лежала у неё на диване в щели около стены, – напялила, тряся бёдрами и чуть приседая, валявшиеся на полу трико и пошла курить к Саничу. Я искал носки – всё-таки умудрился снять их! – осматривая обстановочку.

На полу повсеместно валялась всяческая её скомканная одежда – я даже позавидовал этой нескромной привычке – не вешать бережно на спинку стула единственную пару «рабочих» брюк в паре с единственной рубашкой, подчёркивая ежедневную рутину, а в круговерти дел и развлечений раскидывать всё по всему дому, доставая, когда потребуется, из обширного гардеробчика новое – это ли не аристократично… Из раскрытых дверей шкафов свисали всякие разноцветные шмотки, из выдвинутых ящичков – трусы, лифчики, носки и чулки… Тапки, шлёпки, предметы косметики и маникюра, бумажки с крошками шоколада и чипсов – в самых неподходящих местах… Девчачье логово. Шкафы были заполнены всякой сувенирной дребеденью, совершенно бесполезной для народного хозяйства. Здесь же имелось множество кассет и дисков, совершенно бесполезных для нашего с Сашей обихода… Вообще мне понравилось – комната была большая, на светлых стенах висели модные батиковые картины – всякие лилии-цветы на непонятно-туманном фоне, а на одной из них кот, мультяшный и почти булгаковский, тоже в странной обстановке а-ля «Над Витебском», над моим диваном – плакат Бивиса и Баттхеда… У окна-балкона – тумбочка с телевизором и нешуточной стереосистемой. В углу пианино с кучами нот и книг, тут же футляр с саксом и синтезатор. Рабочая, творческая обитель так сказать… На балконе – штук пятьдесят бутылок от водки и пива – экспансия портвейна только начиналась…

Не надо расплетаться! – эта концепция подействовала и здесь. Мне было особо приятно, что с нами участвует девушка, хотя и не моя. У неё были ещё деньги, а вечером или завтра должны ещё отдать должок анашой. Саша сказал, что надо бы доехать к нему, и он возьмёт ещё денег. Угнетало душу только его заявление, что сегодня вечером футбол, и он по-любому будет его смотреть.

Мы сразу двинулись не к Саше, а в магазин, и на мой стольник из заначки купили два хороших дорогих портвейна и неторопливо усидели их, путешествуя по лавочкам Набережной – милейшее дело! Потом Зельцер купила нам по чизбургеру – я был не очень им доволен, особенно тем, что он горячий и в целлофане, что в нём нет даже намёка на мясо, а есть плебейский плавленый сырок и солёные огурцы. Не советую – хат-доги круче! Так, на почве съестного, я начал персональное общение с этой девушкой.

Саша пошёл домой, предупредив, что его не будет довольно долго – «надо провести инструктаж» – родаки уже третий день отмечали Первомай – мало ли что может случиться в состоянии запоя – можно неудачно упасть, задохнуться невыключенным газом, захлебнуться собственной блевотиной или папаша опять начнёт прирадикаливать… Я чувствовал тревогу по этому поводу, сочувствовал Саше, однако просвещать Зельцера насчёт Сашиного житья-бытья я не собирался, к тому же был ещё только второй день нашего марафона, мы, как вы заметили, уже были нормальными, и я прогнал эти мысли.

Мы взяли пива и расположились за железными столиками так называемого кафе «Перекрёсток». Зельцер отметила, что в Москве так называются супермаркеты, я горячо согласился. Похоже, ей больше нечего было рассказать остроумного, и эту миссию взял на себя я. Меня вдруг осенило, что в принципе нам ведь есть о чём поговорить – вернее мне поговорить, а ей послушать – потому как она ведь знает лично почти всех немногочисленных героев моих многочисленных историй – а это один из основных критериев приватного слушательского интереса и, соответственно, успеха оратора.