Онлайн чтение книги Меч без рукояти
Глава 2

– Хасами! Хасами!

Маг не спешил откликнуться на призыв разъяренного короля, и ничего странного в том не было. Принц Югита подумал, что маг был бы и вовсе дураком, вздумай он поторопиться на зов: его величество король Сакуран и трезвый-то способен свернуть голову любому, кто под руку попадется, просто так, забавы ради. А уж пьяного Сакурана следовало бояться, как землетрясения. Югита знал по опыту: не так страшно в подобном случае промедлить, как явиться на зов вовремя. Только уж медлить надо по-настоящему. За минутное опоздание незадачливого слугу могли, самое малое, вздернуть на кол. Нет, ждать надо не минуту и не две. Ждать надо, покуда король охрипнет, изойдет пьяным криком, суля ослушнику такую жуткую расправу, что и вчуже содрогнешься. Ждать, пока король, оторавшись, попросту ляжет и уснет внезапно, завернувшись в шитую золотом шелковую занавесь или в драгоценный старинный гобелен. А протрезвев, забудет, кого он давеча звал и чем грозился.

Правда, в последнее время избегать мучений подобным образом становилось все трудней. С тех самых пор, как при нем завелся маг, вот этот Хасами. Во-первых, в отличие от короля Хасами всегда бывал трезв и ничего не забывал. А во-вторых, со времени его появления короля почти никто не видел трезвым. Теперь подобным образом спасался от монаршего гнева только сам придворный маг, его светлость господин Хасами.

А спасаться ему стоило. Пьяного Сакурана лучше не гневить. Между тем король был снова пьян. Пьяней вина, мрачно подумал Югита, наблюдая за отцом сквозь щелочку в занавеси. Лицо короля было густо набелено: под белилами не так заметны синюшно-красные пятна, обычно проступающие на королевском лике после двух-трех часов обильных возлияний. Но эта стадия опьянения миновала вскоре после полудня. Сейчас, когда где-то за стенами дворцового сада ночной сторож стуком деревянной колотушки оповещал всех добропорядочных горожан о своем присутствии, лицо короля было мертвенно-бледным. Свинцовая бледность сквозила даже через толстый слой белил. К тому же наложены белила неровными пластами, кое-где краска попросту осыпалась с лица, кое-где ее от пота повело причудливыми разводами.

– Хасами! Где ты там, кишка сушеная?! Хасами!

Югита прикусил губу, чтоб не разрыдаться. Он все еще не мог привыкнуть, хоть и созерцал подобные сцены почти ежедневно. Ну, пристало ли королю белить лицо, как изнеженному придворному щеголю – да не затем, чтоб покорить сердце неуступчивой красавицы своей деланной утонченностью, а чтоб скрыть свою пьяную харю?

Молоденький слуга уже подбегал к двери, когда Югита вывернулся из-за занавеси, незаметно выскочил в коридор и изловил бегущего слугу за ухо.

– Куда, дурак? – выдохнул Югита в пойманное ухо яростным шепотом.

– Его светлость господин Хасами изволили велеть передать, что сей момент прибудут, – испуганно ответил слуга.

– Вот сам пускай о себе и докладывает, – прошипел Югита. – А если будет чем недоволен, скажи – мол, его высочество так приказали. Высочество все же рангом повыше какой-то там паршивой светлости.

Когда Югита отпустил ухо, слуга не заставил долго себя упрашивать уйти: он словно бы в воздухе растворился. Югита зло стиснул губы. Доложить, значит, велел? Ах ты, стервец, твоя светлость! Ясно же, на что рассчитывал господин Хасами. На то, что король сорвет весь свой ужасающий гнев на этом беззащитном мальчишке, а на твою долю почти что и ничего не достанется? Как бы не так. Сам прогневил, сам и расплачивайся. А что, неплохой подарочек я тебе преподнес, господин Хасами? Главное, что неожиданный.

Неожиданности, впрочем, не получилось. Поспешая по коридору, господин маг успел заметить принца. Отсутствие слуги от него тоже не укрылось. Хасами нахмурился. Югита в ответ вскинул голову и улыбнулся обворожительно-дерзкой улыбкой.

– Хасами! Хаса-ами!

Придворный маг взглянул искоса на строптивого принца, чуть помедлил, словно делая мысленную зарубку на память, и перешагнул порог королевских покоев.

Дверь затворилась.

Югите нужды не было приникать к ней ухом, чтобы разузнать, что происходит там, внутри. И так все было слышно. Поначалу никакой членораздельной речи не раздавалось – только пьяный рык и дикий грохот: судя по звукам, Сакуран швырял в своего придворного мага различными предметами домашнего королевского обихода разной степени тяжести. Судя опять же по звукам, не попал он ни разу.

– Так-то ты мне служишь? – наконец взревел король.

– Не соблаговолит ли его величество сообщить мне, о чем идет речь? – А это уже Хасами говорит. Опытным слухом Югита уловил, что звук его ненавистного голоса идет как бы сверху вниз, уходит в пол. Значит, говорит он, кланяясь. Похоже, его величество, пытаясь расплющить в лепешку своего мага, расшибся и сам – а значит, на какое-то время он безопасен. Не стал бы Хасами спину гнуть перед королем, если бы тот был в состоянии еще хоть что-нибудь кинуть.

– О чем? – заорал король. – О том докладе, который я сегодня получил! Почему ублюдок казненного изгнанника Отимэ еще жив? Почему я до сих пор об этом не знал? Почему о нем мне сообщают мои люди, а не ты, дармоед?

– Потому что я не хотел волновать ваше величество попусту, – смиренно ответил Хасами. – На сей раз я сам намерен заняться этим мальчишкой.

– Сам! – передразнил король. – Много от тебя толку, когда ты сам за дело берешься!

Из-за двери послышался грузный шлепок и тоненький визг. Югита ухмыльнулся. Переоценил Хасами королевское опьянение. Давно уже Сакуран не утрачивает по пьяному делу ни связности речи, ни былой подвижности – только память и остатки совести. Зря Хасами прошел в такой близости от пьяного короля.

– Сам ты уже натворил дел, – продолжал король. – Сам ты мне сообщил, что Отимэ представляет для меня опасность, и я его изгнал – что ж ты сам не доглядел, что в ссылке он окажется еще опасней?

– Я ведь докладывал вашему величеству, что опасен не сам Отимэ, а его дети, если они у него родятся, – сдержанно ответствовал Хасами. – Кто ж мог знать, что в ссылке-то он и женится? За опального не всякая пойдет…

Что верно, то верно, подумал Югита. Покойная жена покойного Отимэ была женщиной незаурядного мужества. Иначе побоялась бы связать свою судьбу с изгнанником.

– И разве не я советовал вашему величеству, как только сведал, что у Отимэ есть сын, покончить со всей их семейкой разом? Дурную траву с корнем вон… И ведь не я упустил мальчишку, ваше величество, а ваши люди. Те самые, что теперь имеют наглость винить меня в небрежении и доносить на меня.

– С ними потом разберемся, – хмыкнул король, и Югита затрепетал, представив себе воочию, чем обернется для этих людей долгая и верная служба.

– А где сейчас мальчишка? – как бы невзначай поинтересовался Хасами.

– Я только знаю, где он был тогда, – огрызнулся король. – Знаю кто помог ему скрыться. И только.

– Так ведь и этого довольно, – заметил Хасами. – Дайте мне только в руки человека, который хоть раз виделся с мальчишкой, и я смогу учуять его след. Даже если на допросе этот человек ничего не скажет. Конечно, лучше, чтобы сказал… взять магический след – дело долгое и хлопотное. Но на крайний случай я и так обойдусь.

Югита так сильно сжал кулаки, что кровь едва не брызнула из-под ногтей. Он и так был готов на многое, лишь бы насолить Хасами. Даже если бы речь шла о человеке и вовсе ему не знакомом. Но Югита многое слышал от слуг о веселом улыбчивом Отимэ, отправленном в ссылку еще до рождения Югиты. Отимэ был начальником дворцового караула и оставил по себе добрую память. Эта память была Югите очень дорога. Она не давала ему окончательно извериться в людях и утратить остатки мужества. Когда принц, бывало, плакал втихомолку под жестким парчовым одеялом, он повторял себе россказни слуг и стражников, не забывших еще то времечко, когда караулом командовал молодой красавец Отимэ. И мальчик Югита упрямо твердил себе: раз такие люди даже при дворе случаются, значит, на свете их и вовсе не мало. И когда-нибудь рядом с ним будут именно такие люди. Для человека, который помог скрыться сыну ссыльного Отимэ, Югита был готов не просто на многое – на все. Он бы жизнью рискнул, лишь бы предупредить беднягу, что на него объявлена охота. Вот только имя этого храбреца не назвали ни король, ни Хасами. И узнать это имя Югита уже не успеет. Таких дел ни его величество, ни Хасами в долгий ящик не откладывают. Можно биться об заклад, что прямо сейчас Хасами составляет указ. Еще через минуту король его подпишет. А еще через пару мгновений запечатанный пакет с указом будет вручен кому следует. Охота началась.

– А что нам толку говорить? – возразил Китанай. – Вы ведь, мастер, все едино нам не верите.

Мастер-наставник Хэйтан даже не усмехнулся в ответ на его слова. Это ведь он нарочно упирается, вид только делает, будто ни словечка не скажет, а у самого губы так и трясутся – вот-вот слово сронят раньше, чем голова подумает. Полагает, болван этакий, что если впрямую сказать, так мастер то ли станет слушать, то ли нет. А вот если раззадорить, растравить любопытство, заставить себя упрашивать, то уж тайне, взятой с бою, мастер поверит непременно. Как ему только в голову взбрело, что мастер-наставник попадется на такую немудреную приманку? Ну не наглость ли – пытаться обмануть своего мастера, не умея и соврать толком? Если бы Китанай и впрямь случайно обмолвился о том, что хочет утаить, не стоял бы сейчас, как за пятки к полу приколоченный. Давно бы уже сказал: «Дозвольте идти, мастер». Еще и теперь сообразить не поздно. Поклониться мастеру, испросить прошения за дерзость – и за дверь. Глядишь, и поверил бы Хэйтан, заинтересовался бы… Нет, стоит как стоял и ответа ждет на выходку свою дурацкую. Так мастера глазами и ест, даже не смигнет.

Хэйтан молча взирал на Китаная. Красивый парень, спору нет. Высокий, ладный. Губы улыбчивые, глаза ласковые, с поволокой. Блудливые, одним словом, глаза. Повадливые. Такому незачем прокрадываться во вражеский стан, рискуя жизнью. Незачем ему и караул снимать и военный совет подслушивать. Такому любая женщина любую тайну сама поверит. И упрашивать ее не придется – сама, своей охотой все поведает, да еще и умолять станет, чтоб выслушал. Китанай уже не раз и не два добывал таким образом ценные сведения. Вот и привык ломаться, чтоб разлюбезных своих заинтриговать покрепче. Надо будет парня в каком-нибудь другом деле испробовать. Не то истаскается по служанкам да придворным красавицам, изблудится совсем, мастерство подрастеряет. Если разведчик умеет обмануть женщину, но не мужчину, жизнь его недорого стоит. А Китанай куда как к этому близок. Он уже пытается хитрить на привычный лад, не дав себе труда подумать, а проймут ли эти хитрости намеченную жертву. Надо ему дело менять… а то и вовсе на время от всякой работы отрешить. Иначе добром его оплошки не кончатся.

– Иди, Китанай, – промолвил наконец Хэйтан. – Я и так вижу, что ты наладился мне очередную байку скормить.

– Никакую не байку, – запротестовал Китанай. – Это все знают, только вам сказать боятся.

– Ну, если все знают и никто не проговорился даже ненароком, скучающим голосом произнес Хэйтан, – то никакая это не тайна. Что-нибудь важное уж непременно бы сболтнули. Одно из двух: либо я твой секрет уже знаю, либо он и вовсе пустяковый. Так что ступай прочь, Китанай. Дозволяю.

Если Китанай воображал по молодости лет, что ведет тонкую игру, то Хэйтан даже и не старался оплести ученика особо хитроумным образом. Все его подначки были на виду, он дразнил Китаная, провоцировал его примерно на тот же манер, что и сам Китанай – его. Хэйтан был почти уверен, что Китанай учует подначку. Может, и обидится в душе, что его пытаются провести за нос таким нехитрым приемом, словно он не воин второго Посвящения, а новичок первоучебный. Однако Китанай в запале ничего не почуял. Да, от работы его надо отлучить, и немедля. Не то натворит он дел…

– Не гоните меня, мастер. – Раззадоренный должным образом Китанай даже притворство отбросил. – Если я сейчас не скажу, потом ни у кого и подавно смелости недостанет.

А, вот мы и добрались до сути. Не проговорился ты ненароком, Китанай. Ты сказал то, что и собирался. И не сам ты затеял голову мне морочить. Тебя прислали.

– Ну что ж, выкладывай, покуда я не передумал, – поморщился Хэйтан.

На душе у Хэйтана было скверно. Он уже знал, о ком заговорит Китанай. Сам ли этот юнец вызвался пойти к мастеру с доносом, жребий ли ему такой выпал, или его избрали после долгих препирательств… какое это имеет значение. Любые неполадки с любым из обычных учеников давно дошли бы до сведения мастера. Но если несколько человек вместо того, чтобы прийти к Наставнику со своими сомнениями, стряпают донос и тем или иным образом выбирают доносчика… речь могла идти только об одном ученике. О любом другом Китанай все бы давно выложил, не чинясь. Ишь, как он мнется. Прикидывает, с чего бы половчей начать.

– Так что же на сей раз натворил Хэсситай? – скучающим тоном поинтересовался Хэйтан.

Китанай вытаращил глаза.

– С наветом на кого другого ты бы так не осторожничал, – пояснил Хэйтан.

– Это не навет! – возразил Китанай. – Это чистая правда. Хэсситай каждый день ходит на сторону. Давно уже.

Нет, положительно, и Китаная, и всех прочих его сотаинников надо приструнить, не откладывая. Уж если собрались наушничать, так хоть измыслили бы что-то путное!

– Давно, говоришь? – язвительно переспросил Хэйтан. – Так что ж вы мне об этом только теперь говорите?

– А мы хотели сведать сначала, куда он ходит, – ответил Китанай.

– И куда же?

– Не знаю, – тихо произнес Китанай, опустив голову. – Никто так и не уследил.

Лицо его передернулось такой злобой, что Хэйтан внезапно усомнился – а так уж ли лжив очередной навет? Китанай, как и прочие его сотаинники, ненавидит Хэсситая так давно, что уже свыкся со своей ненавистью. Она перестала быть чувством, сделавшись привычкой. И вдруг новый, совершенно неожиданный взрыв ярости… должна же тому быть какая-то причина. Если же Хэсситай и впрямь неоднократно ускользал из-под бдительного надзора своих одногодков-сотаинников… да, тут в пору взбеситься. Опять этот несносный Хэсситай оказался хитрее, сильнее, сообразительней. Снова доказал, что по праву может именоваться любимым учеником мастера Хэйтана. Шею бы ему свернуть, этому любимчику, вот что!

– Иди, – сухо велел Хэйтан.

– Да… но Хэсситай как же?

– Иди, – совершенно ровным голосом повторил Хэйтан, и Китанай опрометью вылетел за дверь.

Хэйтан подошел к окну. Не стоит посылать Китаная за тем, на кого он донес. Если только в доносе есть хоть тень правды, Хэсситай мигом учует неладное. А если Хэсситай ни в чем не повинен, тем более – все равно ведь почует, что Китанай затеял против него какую-то игру. А уж когда прознает, какую… конечно, поделом будет незадачливому доносчику, да ведь он еще для дела нужен. Хотя препятствовать Хэсситаю Хэйтан не станет. Срам какой – на сотаинника доносить. Даже если он и в самом деле виновен. За мелкий проступок он перед мастером не ответчик, а серьезную вину сотаинники должны разбирать своим судом – или кишка у них тонка призвать Хэсситая к ответу?

Ладно, с этими поганцами после разберемся. Сперва нужно с Хэсситаем управиться. Высмотреть какого-нибудь мальчишку из безымянных еще и велеть ему кликнуть Хэсситая к Наставнику.

Однако искать гонца не пришлось. Вот он, Хэсситай, тут как тут. Хэйтан открыл было рот – позвать ученика, – но тут же передумал. Нельзя прерывать Пляску. Да и невозможно.

Есть три степени овладения воинским искусством. Новичок, загоняя себя до седьмого пота, осыпает воздух бессмысленными ударами, и нет в них ни пустоты, ни наполненности – одна только жажда измолотить невидимку. На смену этой пустопорожней суете приходит строгая изысканность подлинного воинского канона. Не всякому дано пройти путь от потного ученического дерганья до точного исполнения канона – одно отстоит от другого, как погреб от крыши. Но от канона до Пляски – как от крыши до звезд. Не всякий отважится на прыжок с крыши – и почти любой, кто осмелится, рухнет с высоты и разобьется. Хэсситай был одним из немногих, кто не разбился. Хэйтан наблюдал за его Пляской, забыв обо всем. Не всякому мастеру удается вырастить хоть одного ученика, способного Плясать. И уж тем более Плясать так часто. Пляска, великое единение воина с самим собой и с мирозданием. Счастлив тот воин, который смог увидеть это нечеловеческое совершенство. Ибо Пляшущий – не только человек, но еще и… что? Хэйтан не знал ответа на этот вопрос. Он был воином, мастером, наставником, кем угодно… но Плясать он не умел. Не пришло еще его время. Обычно Пляшут в более преклонных летах… тем более удивительно, что юнец Хэсситай способен плясать – в его-то годы… когда угодно, где угодно, сколько угодно.

Между тем Хэсситай окончил Пляску. Хэйтан дождался, пока он совершит поклон, и немедленно окликнул его.

– Хэсситай, поди сюда, – произнес он и тут же отошел от окна. Незачем ему смотреть, что именно сделает Хэсситай перед тем, как прийти на зов. То же, что и всегда, закончив Пляску. Он сдвинет мышцы груди. И котенок, изображенный слева, соприкоснется мордочкой с миской, украшающей правую сторону груди. Хэсситай после Пляски всегда «поил котенка».

Каждый раз, когда Хэйтан наблюдал, как его ученик «поит котенка», ему хотелось залепить парню такую оплеуху, чтоб три дня в голове звенело. Неужели Хэсситай не понимал, на что нарывается, когда избрал своим боевым символом этого котенка? И ведь как настаивал! Даже от услуг татуировщика отказался: не подменили бы рисунок каким-нибудь другим! Сам же перед зеркалом и накалывал себе котенка собственноручно, глядя шалыми глазами на собственное отражение. Неужто и вправду не тигр, не дракон, не журавль, не медведь, не какой иной зверь, а котеночек этот треклятый снизошел к Хэсситаю во время Посвящения?

Дверь открылась. Хэсситай вошел, ступая спокойно и уверенно, как человек, не знающий за собой ни малейшей провинности. Хэйтан устыдился собственных подозрений. Ему захотелось отослать Хэсситая, даже не расспрашивая. Донос Китаная в эту минуту казался мастеру-наставнику немыслимым бредом.

– Звали, мастер? – спросил Хэсситай, отдав поклон.

Хэйтан уже совсем было сказал: «Ступай, я передумал»… но нет с Хэсситаем это не пройдет. Лучше сообщить ему все как есть и покончить разом со смердючим наветом.

– Жалоба на тебя поступила, – усмехнулся Хэйтан, – будто бы ты постоянно ходишь куда-то. Сотаинникам не сказавшись, меня не спросясь…

Хэйтан ожидал, что Хэсситай улыбнется и скажет: «Ерунда какая». Он был в этом попросту уверен.

Но Хэсситай одним плавным движением молча опустился на колени, сомкнув руки за спиной и склонив голову.

Хэйтан остолбенел. Поза полного и безоговорочного признания своей вины. Поза, выражающая готовность принять любое, сколь угодно тяжкое наказание. Значит… правда?

– Значит… правда? – хрипло спросил Хэйтан.

– Правда, конечно, – ответил Хэсситай.

– Каждый день, – словно бы не вполне веря собственным словам, вымолвил Хэйтан. – И куда?

Хэсситай не ответил. Он смотрел куда-то не то вдаль, не то и вовсе внутрь себя. Хэйтану показалось даже, что в уголках его губ притаилась непонятная усмешка… да нет, какое там – причудилось наверняка.

– Так куда же ты ходишь? – повторил Хэйтан.

Хэсситай по-прежнему молчал – только опустил голову еще ниже таким резким движением, что плохо закрепленная заколка соскочила с волос, и они рассыпались, совершенно скрывая лицо.

Ах вот ты что задумал, маленький поганец!

Не только сотаинники, а даже и безымянные поначалу не упускали случая выказать свое презрение Хэсситаю – чужаку, пришельцу из бестолкового внешнего мира, невеже и невежде, не знающему обычаев. На самом же деле никто из них не знал обычаи Ночных Теней в таких мельчайших тонкостях, как Хэсситай. Как и где сесть, как встать, как выразить почтение, преданность долгу, как смертельно оскорбить без единого слова, как должно кланяться сверстнику, превосходящему тебя мастерством, а как – мастеру, который тебе и в подметки не годится… все ритуальные жесты, все церемониальные телодвижения! Если бы у Ночных Теней существовала, как во внешнем мире, должность министра по церемониалу, Хэйтан выдвинул бы на нее Хэсситая, не колеблясь ни минуты. Мальчишка изучал обычаи с такой истовой серьезностью, что и молча способен высказать что в голову взбредет с помощью одних только ритуальных жестов. Вот как сейчас, например. Это ведь Хэйтану только подумалось, что Хэсситай покорность свою демонстрирует. Как бы не так, мастер-наставник! На колени-то он встал, все верно. И руки, сомкнутые за спиной, как у преступника перед казнью, действительно выражают готовность эту самую казнь принять. Но Хэйтан слишком часто видел, как перед ним валились на колени уже уличенные в серьезном проступке воины – те, кого следовало карать, а не допрашивать. Хэсситай признал свой проступок, но и только. Тайной своей он делиться не намерен. Иначе не за спиной он бы руки сомкнул, а перед собой. Ритуальный жест исповеди: «Из рук моих в руки твои тайна моя уходит». И лишь потом завел бы руки за спину. И не забыл Хэсситай об этом обычае, а с хорошо обдуманной дерзостью пренебрег им. Он смиренно признал за наставником право карать – но не допрашивать. Смиренно, ничего не скажешь! Да это не смирение, а открытый бунт! За такое и впрямь в пору снять с плеч эту покорно склоненную голову с рассыпавшимися волосами. Наглый щенок, даже на коленях смеющий бунтовать!

– Если я тебя правильно понял, ты был бы и под пытками намерен упорствовать? – процедил Хэйтан.

Хэсситай поднял голову и улыбнулся, уже не таясь. Прядь волос скользнула по его щеке. Другая прядь повисла перед носом. Хэсситай легким выдохом отдул ее в сторону и лишь тогда ответил.

– Правда ваша, мастер, – произнес он. – Еще как намерен. Это только мое дело и больше ничье. Интересов клана оно не затрагивает.

– В этом я не сомневаюсь, – скривился Хэйтан. – Это разве что твои сотаинники безмозглые могли бы предположить, что ты предаешь нас.

– Тогда я могу идти, мастер? – безмятежно поинтересовался Хэсситай.

– К Богу Казней ты можешь идти! Прямиком на жертвенник! – взбеленился Хэйтан. – Вот ведь наглец! Разве же об этом речь? Или ты забыл, что жизнь воина из Ночных Теней принадлежит клану? Уже одно то, что ты утаиваешь часть этой жизни… да для любого из сыновей клана это трижды веская причина, чтобы проститься с нею!

– Но я не принадлежу к сыновьям клана, – негромко напомнил Хэсситай. И те, кто донес вам на меня, этого не забывают.

Крепко сказано. Ни возразить, ни отмолвить. С точки зрения буквы закона парень прав. Он не рожден в клане, а всего лишь усыновлен. Строго говоря, Хэйтан его за сокрытие тайны смертью карать права не имеет… только за неповиновение. И то не смертью – усыновленного можно казнить только за предательство. Да, изрядно просчитались доносчики, надеясь навсегда избавиться от Хэсситая. Или они и не рассчитывали на подобный исход дела, а просто хотели подвести парня под наказание? Почти каждый из них за ту или иную вину жертвовал свою боль справедливому и бесстрастному Богу Казней… но не Хэсситай. Ни разу еще ненавистный любимец мастера-наставника не ложился на жертвенник этого грозного Бога. Ни одной каплей крови, ни одним клочком кожи, ни одним криком страдания он еще не накормил этого сурового блюстителя закона Ночных Теней. Значит, нынче время настало? На то похоже. Ну просто изо всех сил парень нарывается.

– Разве я хоть раз напоминал тебе, что ты здесь чужой? поинтересовался Хэйтан.

Хэсситай отвел глаза. Ах ты наглец!

– Не слышу ответа, – сквозь зубы произнес Хэйтан.

– Да, – нехотя ответил Хэсситай. – Один раз… в самый первый День… Когда вы меня забить не дозволили.

Хэйтана словно под дых кто ударил. Он ведь не забыл о своей тогдашней ошибке. Ночные Тени не носят траур по близким… тем более мастеру-наставнику не пристало оплакивать кого бы то ни было. Даже если он не знает, где и когда погиб его единственный сын, и вовек не узнает… как и мальчик, приведенный в клан на третий день после того, как Хэйтану вручили добытый с превеликими трудностями нож его покойного сына, тоже ведь не узнает, от чьей именно руки погиб его отец… худенький молчаливый мальчик с обмороженными ногами… мальчик, которого мало не насмерть забили в первый же вечер… и только потому, что поглощенный горем Хэйтан препоручил его обустройство Риттаю, а не занялся этим сам… Хэйтан отлично помнил, какой гнев его охватил тогда – и на безымянных, и на самого себя… как он позволил своему гневу и горю взять верх над разумом… как с его уст сорвался опрометчивый запрет. Да, он приказал никогда больше не бить новичка. Вот уж поистине язык опередил мысль. Мальчика надо было защитить как-то иначе. Одно-единственное неточное слово – и до чего же тяжко мальчик платился за эту оплошность наставника долгие годы… и посейчас еще платится. Вот только вырос этот хрупкий застенчивый мальчик в непокорного юнца с наколотым на могучей груди котеночком.

А левая лапка у котеночка, к слову сказать, слегка подрагивает. Не так уж ты и хладнокровно дерзишь, Хэсситай, как прикидываешься.

– Три тысячи «поклонов облакам», – велел Хэйтан. – Медленных. Или нет… очень медленных.

Такой воин, как Хэсситай, три тысячи обычных поклонов отобьет, не особо надрываясь. Но выполнять это упражнение медленно даже и для мастера тяжело. А уж если замедлить темп еще вдвое, превратив рывки в плавные движения… обычному человеку допрос под пыткой перенести легче. Конечно, Хэсситай обычному человеку не чета, он ведь Ночная Тень, воин второго Посвящения, так что жив останется и даже оклемается в недолгом времени… зато вперед наука. На жертвенник парня Хэйтан отправлять не станет, незачем его позорить. И тем более незачем показывать его сотаинникам, что донос возымел действие. Но наказать наглеца надо, чтоб впредь неповадно было. Вот Хэйтан с ним по-свойски и разделается. Бунт есть бунт, и пресекать его надобно в самом зародыше.

Назначив наказание, Хэйтан уставился на Хэсситая пристальным тяжелым взглядом. Ну вот ты только посмей еще заявить, что наказание твое не по вине тяжко, и я вообще тебе голову оторву, котеночек ты шкодливый! Ты у меня еще домяухаешься…

Но нет. Хвала всем Богам, спорить Хэсситай не стал.

– Это за сокрытие тайны или за неповиновение? – только и уточнил он.

– За неповиновение, – с холодной свирепостью ответил Хэйтан. – О тайне твоей поговорим потом… когда тебе охота вспадет.

Хэсситай поклонился, как полагается принимающему заслуженное наказание, не размыкая рук. Все честь честью, все, как обычай велит. А чтоб тебе пусто было!

Хэйтан надменно кивнул в ответ. Хэсситай поднялся и вышел за дверь, так и не размыкая рук. Лицо его было таким безмятежным, что у Хэйтана мгновенно сделалось скверно на душе. Словно с него мастера-наставника, в присутствии всего клана сорвали меч и хайю и выбросили их в выгребную яму. Но почему? Почему?!

Под ногами что-то тихо хрупнуло. Хэйтан нагнулся и подобрал обломки… ах да, это же оброненная Хэсситаем заколка для волос…

Хэйтан хотел было выбросить сломанную заколку, но вместо этого безотчетно спрятал ее в рукав. Выбросить вещь, принадлежащую только-что наказанному ученику, отчего-то показалось Хэйтану немыслимой подлостью.

Спрятал Хэйтан заколку и думать забыл. И вспомнил о ней не сразу. Лишь когда в дом вбежал Китанай – только на сей раз его глаза уже не лучились довольством. На его перекошенном лице застыло выражение несусветного ужаса.

– Хэсситай сбежал! – вскричал он.

– Что значит – сбежал? – не понял Хэйтан.

– Не устерегли мы его, Наставник! – Китанай так и повалился мастеру в ноги. – Думали, раз он наказан, так до времени и не уйдет никуда, а после мы за ним присмотрим. А он той порой как раз и ускользнул… и нет его нигде… и опять никто не видел, в какую такую сторону он наладился…

Голос Китаная пресекся от испуга – на сей раз самого настоящего, непритворного. Он-то ведь всего-навсего и хотел ненавистному чужаку шкоду учинить. А в результате чужак удрал, и каких бед он способен натворить неизвестно.

– Уследить за ним… – процедил Хэйтан. – Где уж вам… одно слово умельцы. Да на вас с небес глядючи, Боги плачут.

Плечи Китаная даже не вздрогнули в ответ на любимое присловье Наставника – а ведь это он первым начал прозывать Хэйтана за глаза «Боги Плачут». Хэйтан был отлично об этом осведомлен и нимало не дивился, услышав краем уха, как безымянные втихомолку жалуются друг дружке: «Опять „Боги Плачут“ ко мне сегодня придирался». Ввернув свою обычную примолвку, мастер Хэйтан был почти уверен, что легкомысленный Китанай не сумеет сдержать усмешки… а незадачливый доносчик не то что сдержать – даже и усмехнуться не пробовал. Ишь как перепугался – со страху трясется, аж пол ходуном ходит!

Мастер Хэйтан поднялся на ноги и брезгливо взглянул на Китаная. Вот ведь растяпа! Если Хэсситай и вправду сбежал, то Хэйтану следует пускаться вдогон, да поживей. А этот обалдуй ползает по полу и мешает мастеру пройти – не то чтобы помочь, так он готов наставника за коленки хватать, скулить, голосить, упрашивать, пока прощения не вымолит. О себе только одном и беспокоится… воин!

Его счастье, что Хэйтан в побег Хэсситая не особенно-то и поверил. Не такой Хэсситай человек. Удариться в бега оттого только, что наказали… не так уж и тяжко отмеренное ему наказание, да и не настолько далеко простирается его своеволие. А вот дерзко удариться в недозволенную отлучку, да не когда-нибудь, а в то самое время, когда он должен свое наказание отбывать… вот на это Хэсситая очень даже станет. Так что волноваться особо не о чем, никуда он не денется. Вечером, а то и раньше, объявится как ни в чем не бывало.

Вот только не может Хэйтан ждать вечера. Хэсситая должно найти раньше, чем он соизволит вернуться. Найти и приструнить, покуда не обнаглел и вовсе до беспамятства. После стольких-то удачных самовольных убегов попробуй не обнаглей. Попробуй не возомни о себе, когда сотаинники твои с ног сбились, тебя выслеживая, а ты от них что ни день отрываешься играючи. Того гляди, они от радости такой сбесятся, землю грызть начнут. А уж если окажется, что и мастер-наставник с тобой управиться неспособен… тогда и подумать страшно, что начнется. Нет, не может Хэйтан дожидаться вечера, чтобы отмерить тебе новое наказание – а заодно и проследить, чтоб ты снова не сбежал. Никак не может. Он просто обязан притащить тебя в клан за шиворот, чтоб ни у кого не осталось и малого сомнения: если кто и вздумает вольничать, то управа на него живо сыщется. Вот только еще знать бы, где тебя искать, ученик ты мой любимый, золотко ты мое ненавистное. Задал ты мастеру загадку, Хэсситай. Погоди ж ты мне, котеночек! Весь хвост повыдергаю!

Хэйтан легонько пнул ползающего Китаная под ребро. Тот ахнул и скрючился.

– Когда хоть его в последний раз видели, сказать можешь? – спросил Хэйтан, с трудом подавляя желание тряхнуть Китаная, да так, чтоб зубы повылетели.

Китанай попытался что-то сказать, но не смог – только застонал и затряс головой.

– Спасибо и на том, – скривился Хэйтан. – Можешь идти. Дозволяю.

Китанай вновь натужно застонал, кое-как поднялся и вышел, держась за бок. Притворщик! Не так ему и больно, как он прикидывается. Даже и обычный воин от такого пинка не стал бы мычать, как стельная корова, а уж Ночная Тень и подавно. Да и вообще он легко отделался. Ударь его Хэйтан по мере своего гнева, а не его вины – ох и долго бы пришлось приводить его тело в приличный вид перед тем, как хоронить.

Да, но куда же все-таки мог запропаститься Хэсситай?

Ночная Тень потому и обладает мастерством, обычному воину недоступным, что думает не только головой, а всем телом. Покуда грудь Хэйтана гневно вздымалась, а голова тяжко размышляла над загадкой каждодневных исчезновений Хэсситая, руки мастера без малейшего ее участия нашли ответ. Ну да и голова у Ночных Теней не только на то приспособлена, чтобы было куда рот приткнуть. Едва только пальцы Хэйтана нащупали сломанную заколку и вытянули ее из рукава, как мысли Хэйтана приняли совершенно иное направление.

Заколку эту Хэйтан раньше у Хэсситая не видел. Не то бы подивился. Вот уж о ком не скажешь, что у бедолаги две руки и обе – левые, так это о Хэсситае. Ловкие у него руки, мастеровитые, быстро-умные. Не такими руками эта заколка сделана. Изделие, вышедшее из его рук, Хэйтан не смог бы сломать, едва наступив, – пришлось бы хорошенько попрыгать сверху, да и то навряд ли. А тут извольте – ступить не успел, а под ногой уже хрупнуло. И немудрено: кто же древесину волнистой яблони так обрабатывает! Узор не закреплен, края зашлифованы кое-как, все в заусенцах. Такую заколку если как следует в прическе закрепить, так потом, пока ее снимешь, половину волос повыдергаешь. Не странно, что Хэсситай плохо закрепил ее и потому уронил на пол – странно, что он вообще ее надел. Если бы сам ее сработал, надеть бы посовестился – экое барахло. И если бы купил… да нет, не купил, такое даже спьяну не купишь. Значит, не своя это вещь и не покупная, а дареная. И тот, кто подарил, Хэсситаю сердечно дорог. Иначе он бы надел заколку при дарителе, чтоб не обидеть отказом, а потом бы снял потихоньку. А он это убожество не только не снял, а на голову пристроил.

Вот к тому, кто подарил, он и утягивается каждый день – а как же иначе! Не в городок поразвлечься – это ведь недоумок вроде Китаная мог бы предположить, что нахальный котеночек по городским крышам гуляет. Ему себя на людях выставлять без надобности вовсе не след – и он это отлично знает. Да и притом дружки его сердечные, сотаинники разлюбезные, живо бы сведали, покажись он хоть единый раз в городе. Нет, не развлекаться Хэсситай ходит. Другой у него интерес. Куда как более сердечный. И обретается этот интерес не так уж и далеко. Во всех окрестностях есть только один ложок, поросший волнистой яблоней.

К великому изумлению и восхищению Хэсситаевых сотаинников, мастер-наставник вышел вдогонку ровным твердым шагом. Он не рыскал, не шарил взглядом, не присматривался ни к чему и не принюхивался, не выискивал направление – он знал его совершенно точно. На то он и мастер. Не вам, оболтусам, чета. Вот потому-то вы даже и уследить за Хэсситаем не смогли, а мастер его в два счета сыщет. А вы гадайте себе, какое такое потаенное мастерство помогло наставнику взять след. Думайте сколько влезет. Не возбраняется. Полезное занятие.

Однако уходил Хэсситай все-таки с превеликим умением. Не знай Хэйтан, куда ему идти, он не раз и не два сбился бы со следа. Возможно, он бы и вообще не нашел Хэсситая. Никогда еще не было у мастера Хэйтана такого сообразительного ученика. Не гневаться в пору, а радоваться, что учение ему впрок пошло. Ничего, вот сыщет мастер беглого наглеца, учинит ему достойную трепку, гнев отведет – вот тогда и порадуется. А сейчас не радоваться, а искать надо.

И все же Хэйтан едва не упустил Хэсситая в зарослях волнистой яблони и упустил бы, когда б не услышал его голос.

– А тогда старичок этот им и говорит: «Никогда не достичь вам Неведомой Земли, если не возьмете вместо обычного якоря деревянный».

– А зачем деревянный? – удивленно вопросил чей-то звонкий голосок. Он ведь и не потонет даже.

– Вот и матросы о том же самом спросили, – ответил скрытый за деревьями Хэсситай. – Уже было сдумали, что рехнулся дедушка на старости лет. А он все одно на своем стоит: мол, без деревянного якоря пропадете вы все ни за грош, и только. И не видать вам Неведомой Земли…

Ступая неслышно, Хэйтан осторожно подобрался поближе к тому месту, откуда звучали голоса.

– А моряки что? – жадно спросил еще один голос.

– А что моряки? Пусть даже и не в своем уме чудной старикашка, так ведь если его послушаться, от них не убудет.

Теперь Хэйтан уловил, что голос Хэсситая, хоть и веселый, звучит как-то напряженно. Хэйтан слегка отодвинул ветви и глянул.

– Сделали они деревянный якорь, как им старый лоцман велел, и поплыли. А старик им путь указывает…

Еще бы голос не напряженный! Еще бы дыхание не сдавленное! Кто другой на месте Хэсситая и «ой, спасите!» из себя бы не выжал. Попробуй-ка поговори, исполняя «поклоны облакам»!

Хэсситай сбежал от надзора – но вовсе не от наказания. Что мастером велено, то он и делал. И исполнял все честно, хотя проследить за ним здесь было некому. Уцепившись ногами за высокую толстую ветку, Хэсситай ритмично подтягивался вверх, касаясь лицом колен, и снова распрямлялся, повисая головой вниз. Ритмично и медленно. Нет – очень медленно.

– А дальше что было? – спросил мальчик лет восьми. Другой мальчишка, постарше, уже и не спрашивал ни о чем – он молча сидел под яблоней, завороженно глядя на Хэсситая.

– Вот они вышли в Дальнее Море, нигде и края земли не видать, а лоцман и говорит, что теперь оно самое время и есть на якорь становиться. И кидает деревянный якорь в воду. Тут сразу темнота спустилась, и ничего как есть не видно. Трое суток ночь стояла. Совсем моряки измаялись.

– Но ведь потом рассвело? – почти жалобно спросил младший мальчик.

– Рассвело. Так и ахнули моряки: растет прямо из волн морских дерево преогромное, а на ветвях его земля простирается, и конца-краю ей нет. И всякой твари живой на той земле место есть. И цветы на ней цветут, и травы колышутся, и деревья листвой шумят. И зверье там играет непуганое, и птиц на ветвях видимо-невидимо щебечет, и такая кругом красота, что и небо, и море словно смеются от радости. А лоцман старенький морякам и говорит: «Искали вы Неведомую Землю – и нашли. Потому что не бывает другой Неведомой Земли, кроме той, что ты сам с собой привез».

Сказку о Неведомой Земле и деревянном якоре Хэйтан и раньше слышал. Вот только когда он был ровесником этих мальчишек, не до сказок ему было.

– Обед готов, – сказал тот из мальчиков, что постарше. – Ты сегодня будешь с нами обедать?

– Навряд ли, – ответил Хэсситай, зависнув на мгновение головой вниз. Опоздать боюсь. Мне и так обратно бегом бежать придется, а я ведь еще «поклоны облакам» не окончил.

– Можешь не оканчивать, – произнес Хэйтан, выступая из-за дерева. – Ты их и так неплохо делаешь. А вот над дыханием тебе еще поработать придется. Разве же так сказки рассказывают? Так сипишь да придыхаешь, что жалость берет слушать.

– Мастер… – только и пробормотал Хэсситай, соскакивая наземь.

– А от обеда не отказывайся, – безжалостно продолжал Хэйтан. – Не обижай ребят понапрасну. Тебе ведь от чистого сердца предлагают.