Онлайн чтение книги Межконтинентальный узел
«Всякое расставание – это немножечко смерть…»

– Значит, теперь можете угощать только пивом? – усмехнулся Славин. – Дом литераторов тоже включился во всенародную борьбу за трезвость?

– Еще как, – ответил Степанов. – И литераторы тоже. Только по-разному. Плакальщики начали пуще прежнего стенать, что пианство на Руси пошло от Петра, отдал, мол, на поругание чужеземцам святыни, до него все, как один, были трезвенники. «Веселие на Руси есть пити» – от лукавого, фальсификаторов истории, чужеродный заговор против нации. Ну, а те, кого величают авторами «деловых идей», вновь бросились в атаку на нашу бюрократическую неподвижность: пьянство можно по-настоящему победить только в том случае, когда бутылке будет противуположена реальная альтернатива дела ; не только сок вместо проклятой бормотухи, но возможность легко получить садовый участок, взять ссуду в банке под приобретение мебели, подписаться на собрание сочинений того писателя, который по душе тебе, а не директивно объявлен «выдающимся», купить в рассрочку машину, легче и проще собрать кучу бумажек на поездку в Болгарию или в Берлин, – пропади все пропадом, когда подумаешь о той волоките, которая ждет, если решил оформиться для путешествия… «Величавость порядка»? Нет, Виталя, это гимн обломовщине! Она весьма и весьма маскируема, незаметно гребет под себя параграфы наших новых законоположений, превращая их не в рычаг, стимулирующий действие, а в традиционную волокиту… Думский дьяк не в Бруклине рожден, а, увы, у нас, в первопрестольной… «Думский», «дума», «подумаем»… Горазды мы на раздумья, когда-то делать начнем?! Смотрел прошлогодний чемпионат футбольных юниоров, когда мы продули?

– Нет.

– Жаль… У меня сердце болело за наших ребят… Но ведь им поставили задачу: все делать наверняка, вносить мяч в чужие ворота; вратарю удар не отбивать, но обязательно ловить мяч, – вот и не было игры; нечто вроде квартального аврала на заводе, когда надо отдать план. Плохо это… Убивает дух инициативы, соревнование, выявление самости игрока… Нельзя планировать футбольное состязание как работу на конвейере; определил стратегию, подготовил команду – и вперед! И в хозяйстве у нас так же: думаем, мудрим, планируем, как довести проект до абсолюта, а вот поступать  – боимся, оглядываемся, ждем указания, чтоб потом было на кого свалить… Жизнь – процесс саморегулируемый, а мы хотим втиснуть ее в прокрустово ложе заданной заранее схемы – пусть даже очень точной… Не получится, утопия…

– Ты чего такой злой?

– Не видел ты меня злым. Я озабоченный, Виталя.

– Чем?

– Тем, что на словах все принимают то новое, что мы наметили, а на деле – сплошь и рядом – особой активности не очень-то проявляют, по старинке жить удобней, вечный кайф…

– Факты? – Славин пожал плечами, повторив: – Факты?

– Это я у тебя должен про факты спрашивать. Ты контрразведка, мыслишь определенными категориями, слухи отводишь, и правильно делаешь, до добра не доведут, а я литератор, я кожей чувствую… Между прочим, – он улыбнулся, – мне в Афганистане друзья объяснили, отчего самые вкусные вещи – плов, фрукты, мясо – надо есть руками… Оказывается, именно в кончиках пальцев у нас находятся точки наслаждения. Не смейся, это факт, а не версия, спроси у докторов… Облизывание точек наслаждения угодно нервной системе, некий массаж тех центров, которые регулируют человечье настроение…

– Представляешь, – вздохнул Славин, – если бы мы в ресторанах укрепили таблички: «Товарищ, не забудь облизать кончики пальцев!» Американцы во всех офисах расставили таблички: «Улыбайся!» Ну что ж, улыбка – это хорошее настроение, а оно угодно обществу, сохраняет нервную систему сограждан…

– Бедный Петр, – вновь повторил Степанов. – Он был первым, кто издал на Руси «Правила хорошего тона», после него ни один государь не интересовался тем, как люди ведут себя в обществе, только чтоб молчали и не роптали; Лермонтов не зря выплакал: «Страна рабов, страна господ…» Только я в толк не могу взять, отчего наше могучее телевидение не пригласит Вячеслава Тихонова или Майю Плисецкую и не попросит их вести ежемесячную программу «Хороший тон»? Знаешь, как слушали бы люди?

– Это про то, в какой руке вилку держать, что ли? – деловито поинтересовался Славин.

– Не подкусывай, Виталя, не надо. Черт с ним, в какой руке вилка… А вот кто виноват в том, что у нас на шоссе разбитые бутылки валяются? После туристов в лесу остается грязь, словно какие оккупанты глумились над природой! А в учреждениях – особенно где справки дают – чиновники говорят с посетителями будто с врагами, а не с согражданами, – отчего так?! На идеологических противников из Би-би-си такое не повесишь, надобно себя винить, чужих всегда легче, – оправдание собственного безделья и лености.

– Так ты предложи ввести такую программу.

– Думаешь, не предлагал?

– Еще раз предложи. Под лежачий камень вода не течет.

– Помнишь завет Щедрина сыну?

Славин грустно улыбнулся:

– «Превыше всего цени звание литератора российского»?

– Именно. Литератор – субстанция обескоженная; настырность противна его существу, комплексы грохочут: «навязываюсь», «назойливо»…

– Пиши об этом в своих книгах.

– Писал. Ну и что?

– «Назойливо», Митя, это когда для себя. Если во имя общего дела, тогда надо искать иное слово.

Степанов постучал себя по лбу:

– Тут я это понимаю, Виталий, но здесь, – он положил руку на сердце, – иная субстанция; голова принадлежит обществу, сердце – это твое, и ничего с этим не поделаешь…

Славин вдруг усмехнулся:

– Ты когда-нибудь думал, отчего у Пушкина, да и у других поэтов, чаще всего напарницей героя в любовных утехах бывает пастушка?

– Нет.

– Мне невропатологи объяснили… Тоже от комплекса… С простой, очаровательной, не отягощенной правилами хорошего тона девушкой легче и проще открыть себя, не нужен обязательный политес, нет страха получить отказ, оказаться смешным в глазах света…

– Это ты мне таким образом даешь отлуп?

Славин покачал головой:

– Не-а, Митя, уж если я бью, то наотмашь… Слушай, у тебя нет знакомых на станции техобслуживания?

– Есть.

– Ирина в Пицунде отдыхает, а мне колодки надо поменять…

– Ты же начальник! Тебя шофер возит, – сказал Степанов.

– А в воскресенье? – Славин посмеялся. – Я без Арины как без рук.

– Почему до сих пор не женишься?

– Вопрос не комментируется, – ответил Славин, – тем более он бумеранговый: отчего не разводишься с Надеждой, хоть уж пятнадцать лет живешь раздельно?

– Ладно, поедем в наш гараж, – вздохнул Степанов, – там ребята все мигом сделают… У нас теперь лучшее техобслуживание, Виталя, в кооперативных гаражах: качество и время гарантированы.

– Не поеду, – ответил Славин. – Ты безответственный человек, тебе можно, а я должностное лицо, – была б Ирина, ее отправил.

– Тогда скажи мне, должностное лицо, где записано, что в кооперативном гараже нельзя сделать ремонт машины?

– А где сказано, что можно?

– Вот мы с тобой и пришли к главному: до тех пор пока мы не издадим свод законов, где будет черным по белому напечатано, что можно, а что нельзя, – только тогда по-настоящему раскрутится инициатива и предприимчивость. Мы, Виталя, традиционно горазды на запреты, вот в чем вся штука… А инициатива требует разрешительности … Опять-таки, пусти на телевидение умного юриста, час в месяц, ответы на самые острые вопросы: что можно и что нельзя, со ссылкой на законы и кодексы, – как бы это помогло и рабочим, и бригадному подряду, и руководителям! Ты, кстати, знаешь, что такое «шабашник»?

– Известно – гад и стяжатель.

– Как бы мы без этого «стяжателя» коровники строили и клубы? – вздохнул Степанов. – Так вот, толковый словарь русского языка трактует это понятие совершенно противоположно тому, какой смысл вкладывает в него наша журналистика. Во-первых, «шабаш», столь нервирующий радетелей общинной равности, есть «день молитвы, суббота» – по-древнееврейски; по-нашему же «шабаш» означает «отдых, конец работе, пора роздыха». Истинный же, сегодняшний смысл этого слова я понял из такого объяснения великого филолога Владимира Даля: «По шабашкам на себя работаем», то есть заработок на семью в то время, когда другие гуляют субботу или иной какой праздник… Нет бы заглянуть в словарь, поискать корни, понять изначалие, суть слова, так нет ведь, повторяем, что на слуху, не удосужившись разобраться в истине.

– Любопытно, – заметил Славин. – Это факт, не поспоришь, очень любопытно.

– Мы заложили в это понятие прямо противоположный смысл, понимаешь? У Даля есть еще одно объяснение: «Как солнце в пятницу закатилось, так жид и среди дороги распрягает коней и шабашует»… А наш шабашник именно в пятницу и начинает свое дело – вплоть до понедельника; пока остальные гуляют, он на «Жигули» зарабатывает… А мы его за хорошую работу, которая предполагает высокую оплату, мордой об стол.

– Ты, кстати, не интересовался, что такое «облом»? – задумчиво спросил Славин. – Гончаров ведь не зря взял эту фамилию для своего героя…

– Посмотрю. Интересно.

– Можешь не смотреть. Я помню. «Облом» – это значит «неуч».

– Что ты говоришь?! И про шабашников – тоже знал?

– Как ответить? – вздохнул Славин. – «Впервые услышал»? Или «Конечно, знаю»?

– Правду ответь.

– Убежден, что всякая правда нужна человеку?

– Горький говорил, что не всякая. И я с ним согласен.

– Я тоже… Что у тебя с фильмом?

Степанов махнул рукой:

– Э… Года через два, глядишь, что-нибудь сварганим.

– Ты объясни мне толком, отчего вы снимаете картины годами?! Ведь на Западе такие темпы привели бы кинобизнес к краху, Митя!

– Милый мой, так там же есть продюсер, который может заработать! Там кино не галочка, – мол, сняли еще один фильм о рабочем! Когда я делал первую картину, мой директор, хитрец и умница, гонял меня в Госкино, чтобы я выбивал побольше денег на смету. Я доверчиво ходил. Мне, кстати, именно тогда впервые сказали, что я «слишком настырен»… А я ж не за себя хлопотал, за дело… Ну, выбил я деньги, а потом спросил директора: «Натан, скажи правду, а сколько тебе вообще нужно, чтобы снять фильм?» – «Половина того, что дали». – «Зачем же ты меня заставлял ходить и кланяться?» – «Если б мне верили, Митя, давали деньги в руки, мне бы хватило вам всем платить ежемесячную премию и фильм бы мы снимали за пять месяцев, а не за год. Я ведь живу в кандалах, Митя, я не могу яйца купить, которые должны стоять в кадре на столе, я их обязан заказать в студийной мастерской, чтобы занять рабочих! Чертовы яйца будут делать из дерева и красить нитролаками, каждое яичко стоит пять рублей, десяток – полсотни, а купить за рубль настоящие – не моги, казнят! Костюм артисту я должен шить, купить – опасно, ревизоры замучают, а в комиссионном подобрать – так прямо инструкцией запрещено, угодишь под суд. Каждый мой шаг расписан. Я, Митя, вроде кассира: говорят – плати, плачу, нельзя – молчу в тряпочку…»

– Погоди, но ведь студии выгодно, чтобы картина была скорее снята, Митя! – искренне удивился Славин. – Сейчас-то ведь можно всю эту дикость пересмотреть!

– Ну-ну, – вздохнул Степанов. – Попробуй. Аппарат студии хочет получить премию, Виталя. И это понятно. Все заранее спланировано: когда какую картину сдадут главку. Если я заканчиваю фильм раньше срока, все равно за перевыполнение плана администрации премии не будет, не положено. Какой же им смысл помогать мне? Они заинтересованы в том, чтобы я сдал фильм попозже, у них свой отсчет выгоды. Все приличненько, все спокойненько, исключительная благодать… Куда торопиться? Пусть режиссер еще раз проконсультирует сценарий, есть спорные реплики, кому-то может не понравиться, помозговать никогда не мешает, семь раз отмерь, и все такое прочее… Мое горение неугодно аппарату студии, Виталь, я им поперек горла с моими сроками стану, настырный…

– Вот ужас-то, а?! – Череп Славина, гладко бритый, яйцеобразный, свело морщинами. – Ну, хорошо, если вы все про это знаете, отчего продолжается эта дикость?

– Так ведь все это заинструктировано, десятилетиями расписано по тысячам документов, образовался панцирь, не шелохнешься…

– Предложение?

– Оно вопиет, Виталий. Оно просто, как дважды два: съемочная группа получает деньги на картину. В руки! Под ответственность директора, который живет не в безвоздушном пространстве! В каждой съемочной группе существует партийный коллектив, профсоюз, глаз хватает! Сняли быстрее, экономнее – оставшиеся деньги разделите на премию. Как между членами группы, так и среди аппарата студии. Это все очевидно, как мычание.

– Так отчего не мычим?

– Боязнь поступка… Откуда ж взяться инициативе?!

– Но сейчас-то мы постоянно подталкиваем к ней, Митя!

– А закон? – чуть не застонал Степанов. – Где закон, который бы отменил привычки ?! Любой хозяйственник требует гарантий. «Правду» читаешь? То-то и оно. Кто более всего рискует? Тот, кто работает инициативно. Нашим бесчисленным «главначпупсам» инициатива стоит поперек горла. А пока мы их не порушим авторитетом разрешающего закона, обречены на то, чтобы топтаться на месте. Нужен закон, Виталя, – убежденно, с болью, повторил Степанов. – «Ты, директор завода, можешь то-то и то-то, но тебе запрещено то и то». Тогда дело покатится! Но если только графы запретов снова не окажутся трехзначными, – горазды мы на то, чтобы «тащить и не пущать»… На Западе именно этим корят социализм, хотя прекрасно знают, что выражение это пришло в нашу повседневность из русской литературы прошлого века… А нынешние литературные плакальщики ноздрями трепещут: «Раньше было все прекрасно, ура, наши традиции величавы!» Разные у нас были традиции! И глаза на это закрывать чревато бедами: врач, который не хочет видеть болезнь, – преступник.

– Пессимист ты, Митяй, – вздохнул Славин.

– Если бы… Пессимисту – хорошо, у него заранее на все ответ: «Э, что бы ни делали, ничего не выйдет…» А я верю, что выйдет, понимаешь? Верю… Но сердце рвет из-за тех глупостей, которые творят люди, рвущие на груди рубаху: «Я – патриот; поднатужимся, наляжем!» А может, и не глупость это, а саботаж? Не знаю… Ты когда-нибудь ходил по районам наших новостроек после одиннадцати вечера?

– Нет.

– Походи. У Главмосстроя с филенкой туго, двери тоненькие, все слышно… Ты обрати внимание на то, какую музыку в квартирах играют… Джаз Виллиса Канновера… «Голос Америки» именно в одиннадцать начинает его крутить, как раз когда наше телевидение норовит всех без исключения трудящихся – как в детском саду – уложить в кроватки… Итак, ящик выключен!.. По радио передают классическую музыку; дансингов в городах нет; клубы уже закрыты; в ресторан – не водку жрать, а потанцевать под хороший оркестр и кофе попить – нельзя, в десять кончают пускать… А «Голос» именно в это время дает пять минут джаза и минуту информации, да еще какой… Есть люди-совы, Виталя, а есть петухи. Одни поздно ложатся, другие рано, а мы всех под один гребень… Посчитали б, сколько в Москве рабочих со скользящим графиком, кто домой со смены приходит в восемь вечера, а завтра ему на завод только к часу… Ну не хочет он спать! Не хочет! Молодой он! Ему двигаться надо, веселиться, не все ж книге прилежны, увы… Нет, никто эту проблему – с точки зрения социологии – не изучает… Да разве одну эту? Возьми другое: ты занят, и я занят… А надо купить билет на самолет… Значит – с нашими-то очередями, – день потерян. А если организовать службу посредников? Как это сделано во всем мире?! Нет, трать государственное время, только б тот, кто облегчит тебе жизнь, а государству сэкономит миллионы рабочих часов, не заработал лишнюю десятку – «стяжатель»! Эхе-хе-хе! Читал, как обрушились на молодежь за то, что она иностранные майки носит с чужими флагами и мордашками французских кинозвезд? Нет, чтобы травить наших текстильщиков за то, что своих звезд экрана не пропагандируют, свой флаг на майках и своего Гагарина не рисуем, – так нет же, опять-таки воюют со следствием, а не с причиной… Только придурок не купит свое, если оно лучше иностранного…

Славин потянулся с хрустом:

– Что сейчас пишешь?

– Я – накануне, Виталя, только поэтому сейчас с тобой и сижу… Когда начну – уйду в подполье. Я и машинка, нет ничего прекраснее, ей-богу…

Славин посмотрел на часы:

– Не опоздаешь?

– Нет.

– Будешь писать только из Женевы?

– Хочу поездить.

– Но главная цель командировки – переговоры о вооружениях?

– Да, – ответил Степанов. – Так записано в решении…

– Я тебя отвезу в Шереметьево.

– Спасибо… Ирину поцелуй, когда прилетит… Кто-то из французов очень верно сказал: «Каждое расставание – это немножечко смерть…»