Онлайн чтение книги Метамодернизм. Историчность, Аффект и Глубина после постмодернизма Metamodernism: Historicity, Affect, and Depth After Postmodernism
Метамодернизм: Критическое введение

Сложно сказать, насколько важно для отечественного интеллектуального пространства появление книги, которую вы сейчас держите в руках. Даже не задаваясь целью узнать о том, что такое метамодернизм, практически любой пользователь Сети мог нечаянно наткнуться на многочисленные мемы, посвященные данному феномену/термину/интеллектуальному течению. Грубо говоря, сам «метамодерн» какое-то время назад стал мемом – наряду с другими очень важными и близкими ему по духу понятиями: «постирония» и «постправда». Более того, термин «метамодернизм» даже попал в программу телеведущего Дмитрия Киселева (Киселев, 2019)[1]Поскольку в тексте оригинала ссылки были оставлены без изменений, я принял единственно правильное решение давать сноски так же, оставив библиографию в конце этого текста.. В выпуске, посвященном метамодерну, Дмитрий Киселев пытается описать политическую риторику и деятельность Дональда Трампа как метамодернистскую. Разумеется, то, как метамодерн был представлен в этой передаче, у зрителей скорее вызывает широкую улыбку, нежели горестное недоумение. Вместе с тем, о чем я скажу позже, улыбаться нечему – суть мета-модерна передается довольно точно, хотя и по ранней статье авторов концепции, а не по книге. Однако очень большой проблемой сегодня является то, что хотя все это и делает слово невероятно популярным и востребованным, в итоге превращает его в обычную ничего не значащую шутку, в конце концов, лишенную всякого содержательного наполнения. Настоящая книга может сыграть метамодерну хорошую службу. Те читатели, которые все же захотят разобраться, над чем именно шутят в Интернете[2]См. например, паблик «Постироничные метамодерничные мемы», у которого есть подзаголовок «досихпор ничиго непонятна… совсем…» https://vk.com/post_abstract_memes, смогут убедиться, что за самим словом стоит если не полноценная философия, то хотя бы вполне любопытная концепция актуальной культуры, имеющая право на существование.

Но это лишь одна причина важности этой книги для русского читателя (и не только для него), и не самая, на мой взгляд, важная. Дело в том, что настоящее издание имеет шансы актуализировать дискуссии вокруг нескольких теоретических и практических проблем, не решенных до сих пор. И не решены они именно потому, что пока что их никто не сформулировал должным образом. Итак, во-первых, теперь мы можем на академическом уровне поставить вопрос о существовании такого феномена, как постпостмодернизм. Мало кто обращает внимание, что кроме метамодернизма существуют другие концепции нашего времени типа космодернизма, перформатизма, реновализма и т. д. Во-вторых, благодаря книге о метамодернизме мы можем вернуться к проблеме адекватного понимания постмодерна и вместе с тем о состоянии постмодерна сегодня. В-третьих, в свете последнего замечания относительно (не)актуальности постмодерна мы получаем новый язык описания эпохи (метамодернизм), который необходимо подвергнуть критическому анализу. Но сперва его, конечно, необходимо адекватно описать. Предложить критику метамодерна нужно прежде всего для того, чтобы каждый читатель смог самостоятельно для себя решить, относиться ли ему к метамодерну всерьез и использовать его для понимания и объяснения тенденций в эстетике и культуре, или же пытаться найти более адекватные концепции нашей эпохи, или вообще сохранить верность старому-доброму постмодернизму.

Предваряя дальнейшие рассуждения и свой критический анализ метамодерна, я хотел бы сделать два существенных замечания. Во-первых, я уже писал на эту тему, обращаясь в том числе к англоязычному изданию книги (Павлов, 2018а), русский перевод который вы теперь держите в руках. С тех пор мое отношение к мета-модерну не изменилось, и потому мне не хотелось бы повторять уже озвученные тезисы. Поэтому я опишу саму концепцию лишь в самом сжатом виде, имея в виду то, что предшествующую статью можно прочитать без каких-либо трудностей. Во-вторых, есть один забавный момент относительно моих исследований пост-постмодернизма. Так, в паблике ВКонтакте «Русский метамодерн» в преддверии выхода данной книги разместили небольшой отрывок из первой главы, написанной Робином ван ден Аккером и Тимотеусом Вермюленом. В предисловии к публикации администраторы паблика написали: «Очень интересно, что издатели выбрали в качестве автора предисловия Александра Павлова», потому что «метамодернизм в исполнении голландцев он не хвалит, а скорее громит, и как раз по следам книги», и поэтому «интересно, как Павлов, имея такой критический запал, напишет лояльное предисловие к изданию. Интрига! Ждем!»[3]https://vk.com/wall-101177456_4203. Что ж, прежде всего я бы сформулировал первую фразу так: «Издатели любезно обратились с предложением, а я был рад откликнуться на их просьбу». Кроме того, хотя мне меньше всего хочется разочаровывать читателей, никакого запроса профессиональных редакторов издательства на «лояльное предисловие к изданию» не было. Это не означает, что настоящий текст нелоялен (его появление – уже знак лояльности). Но, перефразируя слова политического философа ХХ века Лео Штрауса о либеральной демократии, я мог бы сказать, что мы – не враги метамодернизма, а его друзья, но друзья метамодернизма необязательно являются его льстецами. Вот почему этот текст следует считать скорее лояльным в смысле объективного и критического подхода, нежели бессмысленной похвалой.

Итак, в дальнейшем я вкратце опишу постпостмодернизм, далее расскажу о метамодерне, после чего перейду к содержанию книги и в конце концов предложу критический анализ концепции. Отдельно замечу: что бы я ни думал про метамодернизм, это вовсе не означает, что настоящая книга не важна. Она важна куда больше, чем много других текстов, не обращающих внимания на мир, в котором мы живем.

Постпостмодернизм

Отрицать постмодерн не столько в плане термина, сколько в отношении его содержательного наполнения, что бы под ним ни подразумевалось, было всегда актуальным для гуманитарных наук и социальной теории. Еще на пике дискуссий о постмодернизме в конце 1980-х годов некоторые авторы, не соглашаясь с коллегами, отрицали, что мир или история находится в «состоянии постмодерна». Проблема заключалась и заключается до сих пор в том, что не было никакого общепризнанного понимания постмодерна, а это означало, что недовольные новым трендом критиковали какие-то индивидуальные концепции, пусть и весьма влиятельные, типа тезиса Лиотара, или же собственные представления о постмодерне, сложившиеся под влиянием важных, но все-таки вторичных источников. Однако, когда многие философы или ученые, кто теоретизировал сам термин «постмодерн», в итоге в разных формах от него отказались, стало ясно, что постмодернизм находится, как никогда ранее, в шатком положении. Поскольку апологетов теории больше не осталось, противникам постмодерна можно было усилить атаку на термин (в значении явления, философии, культуры, эпохи – нужное подчеркнуть) и без труда одержать победу. В конце концов, постмодерн как феномен со многими означающими, но без единого пропонента не мог дать сдачи. Можно сказать, что официально задокументированное подтверждение смерть постмодерна получила, когда одна из основных его исследователей – литературовед Линда Хатчеон – самолично объявила о его конце. На такой рискованный шаг до тех пор не осмеливался никто из иных теоретиков постмодерна (за исключением социального теоретика Зигмунта Баумана) по той причине, что уже и без того было ясно: тема устарела. В 2002 году Хатчеон в эпилоге ко второму изданию своей влиятельной книги «Политика постмодернизма» признала, что постмодерна больше нет (Hutcheon, 2002, 165–166). Тем самым уставшие от него философы и молодые теоретики культуры наконец получили картбланш на попытку описать эпоху XXI столетия в новых терминах, попытавшись указать на обновленное состояние культуры.

Важно, что Хатчеон также официально закрепила термин «постпостмодернизм», которым она условно обозначила пустующее место в теории культуры и социальной философии. Однако то, что условно стало известно под этим зонтичным термином (множественные концепции, претендующие на новый язык описания нашего времени), существовало, как было сказано выше, и до того. Так, на протяжении десятилетия, с 1997 и по 2007 год, британские художники и иные авторы писали манифесты, упраздняющие постмодерн и возвращающие искусству его, казалось бы, утраченную трансцендентальность, искренность и духовность. Так было создано несколько манифестов – неомодернизма (как минимум два), стакизма, ремодернизма, офф-модернизма и интентизма (Denning, 2007; Childish, Thomson, 2015a; Childish, Thomson, 2015b; Bayrakti, Durand, Norwood-Witts, 2000; Boym, 2017; Pelossi, 2008). Новые же ярлыки, которые по задумке авторов вытесняли (или должны были вытеснить) «постмодерн», появлялись уже в 1980-е и далее: ультрамодернизм, гипермодернизм, трансмодернизм, сверхмодернизм, неомодернизм (в плане социальной теории, а не искусства) (Александер, 2013; Оже, 2017; Cook, Kroker, 1986; Kroker, Kroker, 1988; Augé, 1992; Magda, 2004). До похоронных и прощальных слов Хатчеон свои претензии на новую эстетическую теорию высказал, например, немецкий эстетик Рауль Эшельман (Eshelman, 2008). Сам же термин «постпостмодернизм» был актуален с середины 1990-х (Ритцер, 2002; Turner, 1995) и использовался даже в России (Маньковская, 1999). И все же именно Хатчеон, можно утверждать, закрепила его как зонтичный термин и, в принципе, как явление в гуманитарной науке.

Итак, после того как Хатчеон объявила о конкурсе на новый язык описания современной культуры, появились такие концепции постпостмодернизма, как автомодернизм, диджимодернизм, реновализм, альтермодернизм, авторская концепция американского культуролога Джеффри Нилона, которую не следует путать с более широким термином – постпостмодернизм (Nealon, 2012). Наконец, едва ли не последним в этом ряду всевозможных префиксов оказался метамодернизм, после него появился лишь кос-модернизм, превратившийся в итоге в планетаризм (Moraru, 2011; Moraru, 2015). Отдельно стоит упомянуть, что и русские ученые пытаются придумывать различные варианты постпостмодернизма[4]Я уже описывал другие версии постпостмодернизма. Желающие могут посмотреть: Павлов А.В. 2018b; Ерохина Ю.В., Павлов А.В. 2019; Павлов А.В. 2019a; Павлов А.В. 2019b; Павлов А.В. 2019c; Павлов А.В. 2019d.. Главный вывод, который мы должны сделать из всего этого, состоит в том, что метамодернизм не является исключительной альтернативой постмодернизму, но представляет собой один из множества вариантов амбициозных концепций актуальной нам культуры. То, что отличает метамодернизм от конкурентов, во-первых, это, что его все еще используют (что очень важно), во-вторых, сами авторы пока что его не забросили и стараются развивать, о чем говорит настоящее издание, в-третьих, слово, как мы уже увидели, в самом деле на слуху. Одним словом, многие из тех, кто слышал о том, что на смену постмодерну идет что-то иное, думает, что это метамодернизм. Доказательством этому служат те же мемы, которые можно встретить в Рунете. Но если кто-то так считал, он должен отдавать себе отчет в том, что метамодернизм стоит на плечах иных авторских концепций – как постмодернизма, так и постпостмодернизма.

Вместе с тем следует признать, что именно метамодернизм оказался популярным хотя бы в русскоязычном пространстве. Это касается не только мемов, пабликов и политических передач Дмитрия Киселева. Так, существует целый сайт с одноименным названием, в рамках которого отечественные авторы пытаются развивать теорию. Впрочем, создается такое ощущение, что они в своих намерениях ушли слишком далеко и то немногое, что осталось от оригинальной концепции, это только ярлык. Но и это не все. Сегодня термин встречается даже в академических текстах (Сербинская, 2017; Энгстрём, 2018; Гусельцева, 2018). Его используют по прямому назначению – как язык описания тех тенденций в эстетике, о которых сами авторы термина могли не слышать. Обратим внимание, что в русскоязычной академии термин начал приживаться совсем недавно, и есть вероятность, что его будут использовать более активно. Хотя гарантий тут никто не даст. Другое дело, что популярность данной концепции вовсе не означает ее высокое качество в плане содержания и то, что она лучше многих других. Она не учитывает многих феноменов и тенденций социальной и культурной сферы, а также ее теоретические основания являются во многом шаткими, что мы и обсудим в дальнейшем.

Метамодернизм и философия

Итак, в рамках общего движения постпостмодернизма метамодернизм возник одним из последних, и, кажется, префикс «мета» оставался единственной незанятой приставкой, которую можно было использовать в качестве альтернативы многочисленным альтернативам постмодернизма. Авторы отмечают, что начали разрабатывать концепцию в 2008 году, а уже в 2010-м появилась статья, можно сказать, впоследствии ставшая весьма популярной для всех противников условного «постмодерна» (Вермюлен, ван ден Аккер, 2015; Vermeulen, van den Akker, 2010). С тех пор авторы высказались на тему еще несколько раз, пытаясь развить теорию и уточнить позиции (Vermeulen, van den Akker, 2015b), иногда отвечая на критику (Вермюлен, ван ден Аккер, 2016; Vermeulen, van den Akker, 2015a), пока наконец не вышла в свет настоящая книга, которая должна подтвердить живучесть и актуальность метамодернизма. В чем же суть теории, к которой, как видим, обращаются даже на федеральных каналах? Первоначально ван ден Аккер и Вермюлен делали упор на следующее. Во-первых, метамодернизм – это всегда колебания (осцилляция) между иронией постмодерна и искренностью модерна. Маятник между этими регистрами культурной чувственности постоянно раскачивается и никогда не находится в статике. Во-вторых, метамодернизм – это, разумеется, префикс «мета», что означает сразу три модуса. Для авторов эпистемологически метамодернизм располагается «наряду» с (пост)модернизмом, онтологически «между» постмодернизмом и модернизмом и исторически «после» (пост)модернизма. Авторы также используют слово «между» («metaxy»; в русском переводе – «метаксис»), то есть буквально «бытие между» – термин, который немецко-американский политический философ Эрик Фегелин позаимствовал у Платона. С помощью данных инструментов ван ден Аккер и Вермюлен хотели объяснить неоромантический поворот в искусстве и культуре начала XXI столетия. Можно сказать, это весь теоретический багаж, который авторы концепции накопили к выходу книги в 2017 году.

Но вместо того, чтобы оставить понятие и во многом довольно сырую концепцию, крайне уязвимую для критики, авторы решили продолжить свою борьбу не столько по свержению постмодерна, сколько по утверждению своей версии нового состояния культуры в качестве доминанты. Сделать это, разумеется, очень сложно. Но предлагаемая читателю книга – это определенно новый шаг в направлении реализации интенций метамодернистов. Изменилось ли что к 2017 году? И если да, то что именно? Собственно, авторы пишут практически то же самое, но более искусно. Главное, что прибавляется к концепции, это весомые аргументы, многочисленные ссылки и некоторая последовательность в изложении. Теперь ван ден Аккер и Вермюлен говорят так. Якобы закончившаяся История в том смысле, который вкладывал в данный тезис Фукуяма, не закончилась, и метамодернизм – свидетельство нового поворота Истории. Этот поворот сказывается, прежде всего, в искусстве, но также в политике и экономике. Очень важно, что это 1) не уже известные и хорошо описанные феномены, а 2) тенденции в культуре, которые не могут быть объяснены с помощью теории постмодерна, но 3) эти тенденции характеризуются выше названными колебаниями. Самое главное, теперь авторы теории призывают на помощь концепт британского теоретика литературы Реймонда Уильямса – «структуру чувства». Последнее представляет собой «специфическое свойство социального опыта… исторически отличное от других специфических свойств и позволяющее получить представление о временном периоде или поколении» (Williams, 1977, 131). Далее авторы вновь обращаются к префиксу.

Так, они в очередной раз проговаривают то, что новая структура чувства (метамодерн) располагается «наряду» (среди) более старых и даже более новых, но второстепенных структур чувства, которые Уильямс называл остаточными и развивающимися. По мнению ван ден Аккера и Вермюлена, деятели искусства (в самом широком смысле слова) эпохи метамодернизма все чаще заимствуют разные элементы культуры с мусорной свалки Истории – это то, что позволяет им взглянуть на настоящее и будущее по-другому. В этом смысле метамодернизм, провозглашая предрасположенность к модернизму, как другой модерн ничем не отличается от концепции альтермодерна французского куратора Николя Буррио (Bourriaud, 2015). Термин «между» вновь возникает в контексте префикса и вновь со ссылкой на Фегелина (но уже на другую его работу). Быть «между» все еще означает не бинарность, но тот самый маятник, который постоянно раскачивается между крайностями. Наконец, «после». С точки зрения Истории, метамодернизм приходит на смену постмодернизму. Это звучит особенно странно, потому что авторы постоянно акцентируют внимание на том, что не собираются хоронить постмодерн. Тем более что метамодерн, возникая в 2000-е годы, сперва развился из самого постмодерна, «а потом сместил, самолично заняв место доминирующей культурной логики западных капиталистических обществ» (ван ден Аккер, Вермюлен, наст. изд.).

Можно ли считать все это серьезной философией? В узком понимании этого слова метамодернизм нельзя назвать философией. Иными словами, авторы концепции стремятся избегать вопросов онтологии и эпистемологии, обозначая этими метками лишь место метамодерна на интеллектуальной карте, и сами не заходят на территорию метафизики, позволяя делать это некоторым авторам данного сборника. В статье 2010 года метамодернисты заявляли, что не претендуют на философскую глубину (как утверждали они сами, их концепция не научна, но эссеистична), а если выражаться точнее, то не считают метамодернизм философией. Теперь же они благообразно обходят этот вопрос молчанием. Иными словами, если кто-то посчитает, что проект метамодерна можно назвать философией, то, кажется, никто не будет против. Однако в широком смысле метамодернизм, конечно, является философией. Во-первых, его можно считать эстетической концепцией, философией культуры и в некоторой, хотя и не очень большой, степени социальной теорией, о чем я скажу позднее. Во-вторых, если не сами ван ден Аккер и Вермюлен, то соавторы сборника в своем большинстве постоянно обращаются к философии во всем ее многообразии – исследователи призывают на помощь Людвига Витгенштейна, Жиля Делеза и Феликса Гваттари, Гегеля (пусть и в интерпретации известной исследовательницы темы Катрин Малабу), Славоя Жижека, Эрнста Блоха, Люка Болтански и Эв Кьяпелло. Этими именами список мыслителей, считающихся философами, не ограничивается. Все эти авторы нужны, однако, не для того, чтобы что-то рассказать о них самих, но чтобы использовать их аналитический аппарат для объяснения тех или иных феноменов культуры. Отсюда, кстати, возникает серьезный вопрос: если мы используем для объяснения метамодерна уже существующие философские концепции, что в этой теории , собственно, нового? Не является ли она стандартным подходом современных исследований культуры? В-третьих, ван ден Аккер и Вермюлен считают, например, объектно-ориентированную онтологию как новое течение в философии явлением метамодерна. Не думаю, что ключевые философы, развивающие проект объектно-ориентированной онтологии, были бы рады этой новости. Но факт остается фактом: их связывают с метамодерном. Таким образом, мы можем сделать вывод, что метамодернизм имеет отношение к философии и даже сам является в некоторых отношениях философией, но это не философия как таковая. Скорее философски метамодернизм колеблется (если употреблять термин самих метамодернистов) между исследованием и концептуализацией. Но насколько все это удачно?

На самом деле то новое, что добавляют ван ден Аккер и Вермюлен в теорию в книге, это рассказ об эпохе XXI века. Казалось бы, авторы говорят все то же самое, самым незначительным образом смещая акценты. Но на деле мы получаем сильно обновленную теорию культуры. В первой главе настоящей книги «Вехи 2000-х, или Появление метамодернизма» они заводят разговор не о культурных событиях 2000-х, но о политике и экономике, тем самым расширяя свою концепцию до социальной теории. Перечисляя все важные события, связанные с экономикой и политикой, авторы в итоге заявляют, что это был подготовительный этап для декларации появления новой структуры чувства. Так, авторы выходят на главную тему – возникновения четвертого, пока еще не до конца выкристаллизовавшегося прыжка капитализма, начавшегося в конце 1990-х и продолжающегося по сей день. Если бы в итоге в сборнике эти соображения нашли свое место, можно было бы сказать, что метамодернизм состоялся наконец как социальная теория. Однако авторы преимущественно говорят про искусство, а в тех редких текстах, что касаются политики, не выходят на должный уровень обобщения, анализируя лишь отдельные кейсы.

Содержание этой книги

Теперь можно сказать о самом важном. Главное, что появляется в книге в сравнении с ранними текстами ван ден Аккера и Вермюлена, это постоянные ссылки на теорию постмодернизма Фредрика Джеймисона. Однако авторы (и соредактор сборника Элисон Гиббонс) просто-напросто заимствуют его методологию и фактически мыслят по шаблону, предложенному Джеймисоном. Иными словами, теория метамодернизма расширяется за счет концептуальных заимствований у Джеймисона и оспаривания Джеймисона. Практически заявив, что метамодернизм является доминантной культурной логикой позднейшего капитализма, ван ден Аккер и Вермюлен делят книгу на три равные части, посвященные категориям, введенным Джеймисоном: историчности, аффекту и глубине. За первую часть отвечал Робин ван ден Аккер. В этот раздел вошли тексты, посвященные кино, литературе, «супергибридности» и «новым ремеслам». Только третий текст некоторым образом связан с Интернетом, но и он посвящен новому феномену технологического слияния различных источников, что и называется супергибридностью. В целом это авторская концепция Йорга Хейзера, и она, как и многие другие концепции авторов сборника, могла существовать (и существует) без привязки к метамодерну. Это касается и текста Сьерда ван Туинена, для которого философия Делеза и Гваттари оказывается куда важнее, чем рассуждения метамодернистов. Более того, текст Джоша Тота о «Возлюбленной» Тони Моррисон – это расширенное заключение его монографии 2010 года (Toth, 2010). Тот, ранее развивавший собственную концепцию реновализма, кажется, отказался от нее и решил не использовать этот термин, уступив первенство метамодернизму. Обо всех этих текстах, однако, следует сказать одно. Как правило, авторы упоминают метамодерн лишь технически, просто оговаривая, что их идеи могут быть описаны с помощью метамодерна, но очень редко используют сам аппарат теории, который, впрочем, как мы видели, весьма беден. Позиция кинокритика Джеймса МакДауэлла – самая последовательная. Новый тип кинематографа, описываемый им как «quirky», в самом деле хорошо объясняет чувственность метамодерна.

Второй раздел сборника редактировала литературовед Элисон Гиббонс. Очень важно, что ранее она пыталась описывать современную экспериментальную литературу как «альтермодернистскую» (Gibbons, 2012), но в итоге перешла на позиции метамодерна. Если вы позволите мне высказать собственное мнение, то этот раздел, во-первых, самый интересный в книге, а во-вторых, как это ни парадоксально, он более других соответствует концепции метамодерна, по крайней мере, в ее эстетической части. Особенно любопытно то, что ту литературу, которую ранее описывали как постмодернистскую, начинают переописывать как метамодернистскую. Это заставляет нас предположить, что метамодернизм – это прежде всего эпистемология (в смысле язык описания данной нам в ощущениях культуры), но не онтология. Очень важный текст Ли Константину позволяет связать движение метамодерна и постиронию, а статья Николин Тиммер – сделать фигуру Дэвида Фостера Уоллеса инокой метамодерна. Сама же Гиббонс описывает современный автофикшен через метамодернистский аффект. Три этих статьи (и статья Тота из предшествующего раздела) свидетельствуют, как и в случае с постмодерном в 1980-е годы, что теория литературы лучше всех подтверждает концепцию метамодерна. В скобках замечу, что все это делает настоящую книгу наиболее интересной для тех, кто интересуется новейшей экспериментальной литературой, имеющей и философское измерение. Последний текст раздела посвящен «теплым» сериалам, которые в отличие от «холодных» шоу постмодерна предлагают смеяться зрителям вместе , а не над чем-то. И хотя в статье много любопытных наблюдений, следует сказать, что многие метамодернистские сериалы скатываются в постмодернизм в худшем смысле этого слова. Как, например, «Сообщество», последние сезоны которого невозможно смотреть потому, что от одного типа чувственности авторы перешли к другому, который может быть назван постмодернистским в худшем смысле этого слова. Более того, качественное телевидение – отнюдь не явление мета-модерна, и оно должно быть осмыслено с помощью других категорий и шире, нежели на примерах нескольких ситкомов.

Третий раздел книги – наиболее слабый и наименее концептуально проработанный. Вместе с тем статья о постправде очень важна, так как наконец эмпирически расширяет границы применимости концепции метамодерна. Другое дело, что автор текста делает это на материале британской политики и британских же ситкомов. Статья же «Реконструируя глубину: аутентичная литература и ответственность» Ирмтрауд Губер и Вольфганга Функа вновь посвящена экспериментальной литературе (в частности, сложносоставному роману Али Смит «Как быть двумя») и точно так же имеет весьма техническую привязку к метамодерну. Последний же текст в сборнике – эссе немецкого теоретика эстетики Рауля Эшельмана. Эшельман анализирует «глубину» творчества современных фотографов, ссылаясь на знаменитый текст Ролана Барта, и в конце эссе, в отличие от иных авторов сборника, вступает в спор с метамодернистами. Он утверждает, что, хотя в их стратегиях преодоления постмодернизма есть кое-что общее, в целом у них много расхождений. В отличие от Джоша Тота, забывшего о своей концепции постпостмодернизма, Эшельман все еще продолжает развивать свой проект перформатизма, который, стоит сказать ради справедливости, за почти двадцать лет существования так и не обрел многочисленных сторонников, чего не скажешь о метамодернизме.

Даже этого короткого обзора содержания книги достаточно, чтобы сделать очевидное заключение. Заявляя о четвертом типе капитализма, платформах и политике, метамодернизм пока что остается преимущественно эстетической концепцией. К ней присоединяются разные авторы (самый существенный вклад в теорию внесла Элисон Гиббонс), но самой удачной сферой, где применение идей метамодерна выглядит наиболее адекватным, остается литература, причем ранее описываемая как постмодернистская. Несмотря на то что метамодернизм в самом деле остается работоспособной и востребованной концепцией культуры, ему еще предстоит пройти долгий путь, прежде чем стать качественной социальной и культурной теорией. Но на этом пути перед метамодернизмом встает несколько испытаний.

Критика

Один из самых главных вопросов, которые мы должны адресовать концепции метамодерна, заключается отнюдь не в содержании самого языка описания явлений и тенденций современной эстетики.

На самом деле мы должны отойти чуть поодаль и взглянуть не на то, как описывает метамодерн актуальную культуру, но на то, что именно он описывает. Грубо говоря, что является реальным референтом метамодернизма? И тогда окажется, что весь тот эмпирический материал, к которому авторы обращаются, чтобы назвать это метамодерном, который вроде бы исторически следует за эпохой постмодерна, недостаточен. Дело в том, что, как мы увидели, это лишь незначительная часть культуры. Конечно, речь идет об архитектуре (в книге о ней не говорится), живописи, кинематографе и т. д., но в каждом конкретном случае это все-таки не то, что направления/тенденции, но, можно сказать, всего лишь кейсы. В то же время за пределами внимания метамодерна остается множество явлений, продуктов и авторов, которые, с одной стороны, не могут быть описаны как метамодернистские, а с другой – и по значению, и по количеству превосходят весь универсум культурных явлений, описываемых как метамодерн. На всякий случай подчеркну еще раз, что даже то, что называется метамодернизмом, это не метамодернистские произведения искусства, но лишь описываемые таким образом. А значит, они могут быть описаны (возможно, более удачно) как что-то еще.

То есть даже если такие явления, как новый романтизм в искусстве, новый маньеризм в ремеслах, новая эстетика в дизайне, новая искренность в литературе, nu-folk в музыке, quirky-кинематограф и качественное телевидение и т. д., могут быть названы метамодерном, это отнюдь не означает, что это «доминирующие принципы современной культуры», как заявляют ван ден Аккер и Вермюлен. Но, как мы помним, авторы не ограничиваются категориями эстетики и заявляют, будто бы метамодернизм решает проблему «конфигурации западных капиталистических обществ и глобального капитализма». Это правда, что все новые эстетические феномены могут пересекаться и быть якобы связаны. Однако вопрос с капитализмом нового типа, как и с капитализмом вообще, подвисает в воздухе. Авторы концепции метамодерна пытаются решить эту проблему следующим образом. Они выходят на концептуальный уровень и, называя метамодерн «структурой чувства», как мы помним, полностью выстраивают свои размышления в соответствии с логикой размышлений Фредрика Джеймисона. Начнем с того, что «структура чувства» – туманный термин, которым можно описать все что угодно, и сами ван ден Аккер и Вермюлен соглашаются с этим.

Проблема заключается в том, что метамодернисты понимают культуру слишком узко: не эксплицируя свое определение, они сводят ее к незначительному набору новых феноменов в эстетике и забывают о том, что она также имеет буквально материальное измерение. А если мы назовем материальное старомодным словом «материалистическое», то все встанет на свои места. Тот же Реймонд Уильямс настаивал на необходимости понимать культуру материалистически (Уильямс, 2012). А это означает, что в культуру входят и такие явления, как напиток Coca-Cola (не только напиток, но и принты на майках и т. д.) или стаканчики с кофе из Starbucks. Эти феномены нашей жизни пока что никуда не исчезли. И Coca-Cola имеет куда большее значение сегодня, нежели quirky-кинематограф. Я бы сравнил один материальный объект постмодерна с материальным объектом метамодерна, если бы авторы обращались к материальному. Но даже если сопоставлять явления в кинематографе, то что значат фильмы Мишеля Гондри и Уэса Андерсона, описываемые как quirky, в сравнении с франшизой Marvel «Мстители» или с франшизой «Звездные войны»? Сами метамодернисты, конечно, скажут, что это старые явления постмодерна. Проблема, однако, в том, что именно они остаются культурной доминантой, ни в коем случае ни один из (метамодернистских) феноменов культуры, описываемых метамодернистами. Точно так же, сколько бы ни был известен Дэвид Фостер Уоллес, до востребованности Стивена Кинга ему далеко. Более того, в логике капитализма, раз уж сами авторы объявили о его важности, не имеет никакого значения, что есть высокая или низкая культура и даже то, что в культуре появляется что-то новое, пока культурные продукты создаются для того, чтобы извлекать из них экономическую выгоду. Иными словами, фильмы Уэса Андерсона тоже продаются.

Итак, метамодернисты говорят о капитализме, но это всего-навсего декларативные утверждения. Самое поразительное в том, что тот же Фредрик Джеймисон уже описывал постмодернизм как «структуру чувства» (Джеймисон, 2019, 66–67, 77, 79)[5]Ср.: «Фундаментальная идеологическая задача нового понятия должна, однако, оставаться задачей координации новых форм практики, социальных и ментальных привычек (это, как я думаю, Уильямс и имел в виду под понятием “структуры чувства”) с новыми формами экономического производства и организации, инициированными изменением капитализма – новым глобальным разделением труда – в последние годы» (Джеймисон, 2019, 67).. Ван ден Аккер и Вермюлен взяли у него многое, чтобы кроить свою концепцию по лекалам, меняя плюсы на минусы, но не взяли главного. Допустим, что аффект в действительности не исчез, глубина вновь появилась, а История не закончилась и взяла новый поворот. Помимо того, что в теоретическом аппарате Джеймисона осталось еще много всего – от нового субъекта до идеи картографирования, – есть еще кое-что важное. Все вышеназванное вовсе не означает, что постмодерн больше неактуален. Повторимся, что культура не только материальна, но также имеет экономическое измерение, то есть культура и экономика для Джеймисона суть одно и то же. Суть постмодерна именно в этом. И если так, тогда концепция метамодерна в своей теоретической основе рассыпается на глазах. Обращение к марксистам типа Уильямса и Джеймисона, которые в итоге стали ядром культурной теории метамодерна, сыграло злую шутку с метамодернистами. Заимствовав несколько важных тезисов из «надстройки» теории постмодерна, метамодернисты оставили без внимания ее «базис». И если мы только взглянем на то, на каком экономическом основании покоится мета-модерн, то увидим, что это тот же самый капитализм.

Ван ден Аккер и Вермюлен утверждают, что капитализм перестал быть «поздним» и мы вступаем в его четвертую стадию, связанную с информационными технологиями, однако при этом не только о нем не говорят, но и не предлагают никаких примеров, что это же такое. Почему этот капитализм должен быть назвать «четвертым», а не третьим. Даже те авторы, которые пишут о новой форме капитализма, утверждают, что по содержанию он остался прежним (Гринфилд, 2018; Срничек, 2019). Это правда, что в свое время Линда Хатчеон обратила внимание на неспособность постмодерна всецело схватить изменения, связанные с процессами глобализации и информационными технологиями. Она даже предположила, что эти тенденции могут намечать концептуальный сдвиг в объяснении социокультурных трансформаций последнего времени (Hutcheon, 2007). Но это остается главным образом вопросом к постмодерну – способен ли он описать эти изменения или нет?

Что же касается политики, то и здесь теория колебаний дает сбой. Сперва метамодернисты говорили о том, что искренность Обамы вроде бы стала символом перехода к новому типу чувственности. И вдруг в 2019 году Дмитрий Киселев заявляет, что политика Трампа – это тоже метамодерн. Что ж, в рамках тезиса о колебаниях так оно и есть, и потому ван ден Аккеру и Вермюлену ничего не остается, кроме как написать: метамодернизм «…позволяет Берни Сандерсу или Джереми Корбину говорить о живучести их принципов, а Дональду Трампу и Герту Вилдерсу каждый день менять идеологические позиции, в действительности не занимая ни одной из них» (ван ден Аккер, Вермюлен, наст. изд.). Тем самым Киселев оказывается прав, а колеблющийся метамодернизм становится игрушкой в руках машины пропаганды. Это то, что другие исследователи называют «постидеологией», которую также считают чрезвычайно вредной для политического процесса, что на самом деле описывается в терминах постмодернистского цинизма (Гренинг, 2012).

Впрочем, несмотря на всю эту критику, метамодернизм остается наиболее интересной и жизнеспособной теорией из почти всех концепций постпостмодернизма. Он символизирует собою главное – некоторую потребность оставить теорию постмодерна и начать говорить о чем-то новом. Популярность концепции метамодерна в России – яркое тому подтверждение. Проблема, однако, в том, что в России, как и везде, пока еще не осмыслили постмодернизм. Так, социальный теоретик Николай Афанасов отмечает, что в России термин «постмодернизм», не имея референта, отсылает к сложившемуся в сообществе конвенциональному представлению об означаемом, но не более (Афанасов, 2019, 256). И одна из главных причин, почему мы должны прочитать этот сборник, состоит в том, что в итоге он предлагает некоторое видение постмодерна, базирующееся на теории Фредрика Джеймисона, и уже далее следует в новые пространства культуры. Настоящая книга – не только дань странной моде, но и попытка ответить на в самом деле важные вопросы, которые мы задаем современной культуре. Насколько эти попытки удачны, решать в конце концов не авторам и даже мне, но только вам.

Литература:

Александер Дж. 2013. Смыслы социальной жизни: культурсоциология. М.: Праксис.

Афанасов Н.Б. 2019. В поисках утраченной современности // Социологическое обозрение. Т. 18. № 1.

Вермюлен Т., Аккер ван ден Р. 2015. Заметки о метамодернизме // http://metamodernizm.ru/notes-on-metamodernism/

Вермюлен Т., Аккер ван ден Р. 2016. Недопонимания и уточнения. Заметки о «Заметках о метамодернизме» // http://metamodernizm.ru/misunderstandings-and-clariёcations/

Гренинг С. 2012. «Южный парк»: Цинизм и другие постидеологические полумеры // Логос. № 2 (86).

Гринфилд А. 2018. Радикальные технологии: устройство повседневной жизни. М.: РАНХиГС «Дело».

Гусельцева М.С. 2018. Метамодернизм в психологии: новые методологические стратегии и изменения субъективности // Вестник Санкт-Петербургского университета. Психология. 2018. Т. 8. Вып. 4.

Джеймисон Ф. 2019. Постмодернизм, или Культурная логика позднего капитализма. М.: Издательство Института Гайдара.

Ерохина Ю.В., Павлов А.В. 2019. Образы современности в XXI веке: альтермодернизм // Философские науки. № 2.

Киселев Д. 2019. Никакого здравого смысла: Штаты увлеклись метамодерном // https://www.youtube.com/watch?v=JZZqofJcwMk

Маньковская Н.Б. 1999. От модернизма к постпостмодернизму via постмодернизм // Коллаж-2 / Кругликов В.А. (ред.). М.: ИФ РАН. 132 с. С. 18–25.

Оже М. 2017. Не-места. Введение в антропологию гипермодерна. М.: Новое литературное обозрение.

Павлов А.В. 2018а. Образы современности в XXI веке: метамодернизм // Логос. Т. 28. № 6.

Павлов А.В. 2018b. Образы современности в XXI веке: автомодернизм // Философские науки. № 10.

Павлов А.В. 2019a. Образы современности в XXI веке: сверхмодернизм // Знание. Понимание. Умение. № 1.

Павлов А.В. 2019b. Образы современности в XXI веке: пост-постмодернизм // Личность. Культура. Общество. № 1–2.

Павлов А.В. 2019c. Образы современности в XXI веке: гипермодернизм // Философский журнал. № 2.

Павлов А.В. 2019d. Постмодернистский ген: является ли посткапитализм постпостмодернизмом // Логос. № 2.

Ритцер Д. 2002. Современные социологические теории. СПб.: Питер.

Сербинская В.А. 2017. Постмодернизм и метамодернизм: разграничение понятий и черты метамодернизма в современной литературе // Парадигма: философско-культурологический альманах. № 26.

Срничек Н. 2019. Капитализм платформ. М.: Издательский дом Высшей школы экономики.

Уильямс Р. 2012. Базис и надстройка в марксистской теории культуры // Логос. № 1 (85).

Энгстрём М. 2018. Метамодернизм и постсоветский консервативный авангард: Новая академия Тимура Новикова // НЛО. № 3.

Augé M. 1992. Non-lieux, introduction а une anthropologie de la surmodernité, Seuil: La Librairie du XXe siècle.

Bayrakti A., Durand A., Norwood-Witts S. 2000. The Neomodern Manifesto // http://durand-gallery.com/manifesto/

Bourriaud N. 2015. Altermodern // Supplanting the Postmodern. An Anthology of Writings on the Arts and Culture of the Early 21st Century / Rudrum D., Stavris N. (eds.). New York – London – New Delhi – Sydney: Bloomsbury Academic.

Boym S. 2017. The Off-Modern. New York – London – New Delhi – Sydney: Bloomsbury Academic.

Childish B., Thomson Ch. 2015a. Remodernism // Supplanting the Postmodern. An Anthology of Writings on the Arts and Culture of the Early 21st Century / Rudrum D., Stavris N. (eds.). New York – London – New Delhi – Sydney: Bloomsbury Academic.

Childish B., Thomson Ch. 2015b. The Stuckist Manifesto (1999) // Supplanting the Postmodern. An Anthology of Writings on the Arts and Culture of the Early 21st Century / Rudrum D., Stavris N. (eds.). New York – London – New Delhi – Sydney: Bloomsbury Academic.

Cook D., Kroker A. 1986. The Postmodern Scene. Excremental Culture and Hyper-Aesthetics. Montreal: New World Perspectives.

Denning G. 2007. The neo-modern // https://web.archive.org/web/20070930093518/http:/guydenning.org/neomodern/a_new_critical_aesthetic.htm

Eshelman R. 2008. Performatism, or the End of Postmodernism. Aurora, CO: Davies Group.

Gibbons A. 2012. Altermodernist ёction // The Routledge Companion to Experimental Literature / Bray J., Gibbons A., McHale B. (eds.). London, New York: Routledge.

Hutcheon L. 2002. The Politics of Postmodernism. – New York – London: Routledge.

Hutcheon L. 2007. Gone Forever, But Here to Stay: The Legacy of the Postmodern // Postmodernism: What Moment? / Goulimari P. (ed.). Manchester: Manchester University Press.

Kroker A., Kroker M. 1988. Theses on the Disappearing Body in the Hyper-Modern Condition // Body Invaders. Sexuality and the Postmodern Condition / Kroker A., Kroker M. (eds.). Houndmills – Basingstoke – Hampshire – London: Macmillan Education UK, 1988.

Magda R.M.R. 2004. Transmodernidad. Barcelona: Anthropos.

Moraru C. 2011. Cosmodernism: American Narrative, Late Globalization, and the New Cultural Imaginary. Ann Arbor: University of Michigan Press.

Moraru C. 2015. Reading for the Planet: Toward a Geomethodology. Ann Arbor, MI: Michigan University Press.

Nealon J.T. 2012. Post-postmodernism, or, The logic of just-in-time capitalism. Stanford: Stanford University Press.

Pelossi V. 2008. Intentism Manifesto // https://vittoriopelosi.webs.com/intentism.htm

Toth J. 2010. The Passing of Postmodernism: A Spectroanalysis of the Contemporary. Albany: SUNY Press.

Turner T. 1995. City as Landscape: A Post Post-modern View of Design and Planning. London: Taylor & Francis.

Vermeulen T., van den Akker R. 2010. Notes on Metamodernism // Journal of Aesthetics and Culture. Vol. 2. Pp. 1-14.

Vermeulen T., van den Akker R. 2015a. Misunderstandings and clariёcations. Notes on ‘Notes on Metamodernism’ // http://www.metamodernism.com/2015/06/03/misunderstandings-and-clariёcations/

Vermeulen T., van den Akker R. 2015b. Utopia, Sort Of: A Case Study in Metamodernism // Studia Neophiliogica. № 18 (Supp 1).