Онлайн чтение книги Мюнхгаузен, История в арабесках
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ДУХИ ВНУТРИ И ВОКРУГ ВЕЙНСБЕРГА

ПЕРВАЯ ГЛАВА

Богадельня св.Юлия и две старухи [87] Четвертая книга "Мюнхгаузена" представляет собой сатиру на врача Юстинуса Кернера, который жил в Вейнсберге. Его работы в области сомнамбулизма и магнетизма вызывали насмешки у современников.

Приехав в Вюрцбург, я тотчас же направился в богадельню св.Юлия. Великолепное здание, чистота и тишина обширных дворов, коридоров и залов, довольный вид стариков и выздоравливающих, гревшихся на солнышке в приветливом саду, - все это произвело на меня благотворное впечатление. Меня провели в погреб, где я оценил деятельное человеколюбие Юлия Эхтера фон Меспельброна [88] Епископ, основавший Вюрцбургскую богадельню., выпив в его память бутылку лейстенского из собственных виноградников богадельни. Я сделался разговорчивым, ключник, помогавший мне пить, - тоже; слово за слово завязался разговор, и я сказал ему:

- Здесь так приятно, что, право, хочется быть стариком или больным, чтобы остаться у вас.

- Да, недурно живется в богадельне св.Юлия, - благодушно ответил ключник и погладил себя по животу. - У нас лучшие запасы, и всякий, нуждающийся для своего здоровья в тяжелом, огненном вине, получает его бесплатно, даже если бутылка стоит пять или шесть гульденов. Но обычно каждому мужчине и каждой женщине отпускается ежедневно кружка местного вина, а также хлеб, мясо и овощи, сколько сможет осилить.

Поэтому, попав сюда в пансионеры, люди становятся здоровыми, спокойными и веселыми, как бы больны и раздражительны они ни были до этого. Ссор и дрязг у нас почти не бывает, и неслыханно, чтобы кто-либо из богадельни захотел вернуться в мир, за исключением одного случая, о котором еще и сейчас говорят, хотя тому немало лет.

Я осведомился об этом неслыханном случае и узнал, что как-то давно две старухи, которые постоянно торчали вместе, болтали и шушукались, удрали из богадельни и с тех пор не были разысканы. Никаких трупов ни в Майне, ни в Таубере, ни дальше в Кохере в то время найдено не было; на родине старух тоже не оказалось, и все поиски остались тщетными; в богадельне решили, что их земля проглотила. Я спросил, было ли в этих старухах что-либо необычайное; на это ключник ответил отрицательно и добавил, что это были две самые обыкновенные старые бабы.

Тем не менее событие имело в этом кругу такой вес и значение, что подлекарь и надзиратель, зашедшие в погреб во время нашего разговора, узнав о его предмете, тоже высказались по этому поводу. Мне пришлось таким образом еще дважды выслушать историю о двух убежавших старухах с различными дополнительными подробностями, которые были известны подлекарю и надзирателю. Так, последний рассказал, что шушуканье и болтовня матери Урсулы и матери Беты вертелись исключительно вокруг всяких бабьих россказней, в которых они были неисчерпаемы.

В рассеянности я раскрыл книгу, лежавшую на столе, и увидел знаменитую "Ясновидицу из Префорста" [89] Книга Юстинуса Кернера. В ней описаны видения больной Фредерики Гауфе..

Я чрезвычайно удивился, так как заметил это же произведение и в двух других помещениях богадельни.

- Эге, - сказал я помощнику, - вы тоже занимаетесь здесь этими вещами? Это меня радует; мы могли бы в таком случае вечерком, когда вы кончите дела, поболтать об этом часок-другой в харчевне, как два специалиста, если вы сделаете мне честь быть моим гостем. Я наполовину доктор; но (бог ведает, как это случилось) у меня что-то не клеилось с рецептами, и я перешел на тайные, священные и мистические средства, чтобы по возможности вызвать проникновение высшего мира в наш мир. Парочка мерцаний, немножко сферической музыки или необъяснимый выстрел мне иногда удавались, не говоря уже о мелочах, вроде того, чтобы читать письма пупком или видеть сквозь толстые доски.

Но до подлинно больших дел, до настоящих связанных явлений срединного царства я не дошел, и потому я хотел направиться теперь к истинным мастерам, а именно в Вейнсберг, чтобы постигнуть самую суть.

Мне было бы особенно приятно, если бы я еще по дороге, в Вюрцбурге, встретил человека, от которого я мог бы ожидать разъяснения и поучения в этой трудной области.

- Вы ошиблись во мне, сударь, - ответил подлекарь. - Я не занимаюсь ни духами, ни ясновидением. Когда целый день возишься с острыми и хроническими болезнями, вполне конкретными страданиями, вроде подагры, чахотки, хлороза, то не находишь времени ни для высшего, ни для срединного царства; я должен также сказать, что первое из них никогда не проникало в нашу больницу и что мы вполне удовлетворяемся хиной, исландским ягелем, ртутью и подобными лекарствами. Что касается нескольких экземпляров "Ясновидицы", которые вас, вероятно, удивили при посещении нашего заведения, то происхождение их довольно странное. А именно в один прекрасный день в богадельню была прислана целая дюжина таковых без всякого сопроводительного письма, и мы не могли никоим образом установить, кто сделал нам этот странный подарок - я говорю подарок, так как никто никогда не потребовал от нас платы. Какой-то неизвестный сунул пакет привратнику в руки и исчез.

Тут без всякой задней мысли у меня вырвался нелепый вопрос:

- Были ли еще в богадельне столь любезные вам старухи, когда аноним вручил вам это произведение?

Ключник, подлекарь и надзиратель призадумались и затем ответили единогласно:

- Нет, это было значительно позже; прошло уже несколько лет с тех пор, как старухи удрали.

ВТОРАЯ ГЛАВА

Первое знамение высшего мира

На другой день я отправился через Мергентгейм, Кюнцельсау, Эринген в Гейльброн [90] Целебный источник (нем.). Я прибыл туда, когда уже начинало темнеть.

- Далеко ли до Вейнсберга? - спросил я возчика, гнавшего по улице телегу.

- Два часа, - гласил ответ.

"Ого, - подумал я, - было бы странно, если бы я уже здесь на что-нибудь не наткнулся. Последние слабые проявления Вейнсбергского пандемониума должны доходить, по крайней мере, до этого места. Поэтому, Мюнхгаузен, держи ухо востро!"

В то время Мюнхгаузен уже больше не был образованным ребенком образованных родителей, а был юношей, мечтательным юношей, полным предчувствий и тоски по потустороннему миру. Я стал держать ухо востро - и действительно на кое-что наткнулся. Возле церкви св.Килиана течет в углублении родник, от которого Гейльброн получил свое название, так как некогда один швабский герцог исцелился его водой. Я спустился по ступеням между каменными перилами и присел на камень против труб, из которых бил источник. Вскоре я ощутил холод в нижней части тела, да и сверху тоже повеяло прохладой.

- Готово! - сказал я себе. - Вы уже здесь, духи? Я слышу ваше дыхание.

Я посидел еще некоторое время и почувствовал, что холод и веяние усилились и наконец превратились в настоящий ветер. Пощупав камень, на котором сидел, я обнаружил сырость, из чего заключил, что души усопших проявляют себя во влаге. Я направился в гостиницу, где уже были зажжены огни. По дороге ветер, свист и сырость еще увеличились, и стоявший в своей конторе гейльбронский экспедитор, стесненный рамками своей церебральной системы, сказал:

- Паршивая погода!

В гостинице я ел серую куропатку с салатом. Куропаток они сервируют там очень мило: с необщипанной головой и бумажным воротником на шее. Я расспросил о Вейнсберге старшего кельнера, показавшегося мне разумным человеком, и узнал, к своей радости, что там теперь царит большое оживление и что срединное царство разгулялось вовсю.

- Нет ли у вас здесь комнаты с привидениями? - спросил я по секрету.

На это старший кельнер ответил, что ввиду все растущего спроса со стороны любителей из приезжих он давно советовал хозяину устроить номер с духами, но тот отказался, так как считает, что это преходящая мода и что такая потусторонняя комната может повредить репутации его заведения.

- Поэтому я завел по собственному почину помещение, где по крайней мере по ночам немного стучит и шуршит, и если вы прикинете к счету лишний гульден, то оно к вашим услугам, - шепнул он мне.

Я с радостью согласился, но должен был обещать ему блюсти это в тайне.

- Если история с комнатой выйдет наружу, - сказал он, - то я лишусь должности или принужден буду уплатить такой налог, какого ни один дух не окупит. Раньше я вел небольшую торговлю мылом, зубными щетками, туалетной водой и патентованными бритвами, как это принято в гостиницах, но налоги меня душили, а потому я бросил это дело и завел в качестве негласного приработка комнату со стуками.

Мы прошли в заднюю часть дома и оттуда направились через темный проход, где стоял всякий скарб и винные бочки, в маленькую пристройку, в которой, вероятно, помещалась и прачечная, так как из ее открытых окон доносился запах мыла. Там старший кельнер отпер одну из комнат, где оказался великолепно застоявшийся воздух. Он хотел извиниться за духоту, но я прервал его и сказал ему, что он не знает своего ремесла. Именно такие, отдающие плесенью и удушливые испарения являются самой подходящей атмосферой для духов.

Все там было, как полагается в помещении, в котором обосновались кернбейсер-эшенмихелевские [91] Под Кернсбейсером Иммерман разумеет Кернера, а под Эшенмихелем тюбингенского профессора Карла Августа Эшенмейера. Оба работали в одной области, а отчасти - и вместе. чудеса: стены выглядели, как трухлявые рожи демонов, а на потолке духи оттоптали штукатурку. Я отпустил старшего кельнера, повесил платье на гвоздь, почувствовал после хорошего ужина знаменательное действие нервов живота, а после этого способность к высшему созерцанию, потушил поэтому свечу и налетел в темноте на весьма грубого духа, который на ощупь походил на угол стола. Затем я улегся в постель и некоторое время все было тихо. Странным казалось мне только то, что голова моя уходила все ниже, а ноги поднимались кверху. "Ага, беспокойные грешные твари, - подумал я, - вы вытаскиваете подушку оттуда, где ей полагается быть, и суете ее туда, где она вовсе не у места". Но мне не удалось поразмыслить над этими штуками демонов, так как внезапно сквозь дверную щель замерцал свет; казалось, что кто-то поднялся по лестнице рядом с моей комнатой и затем улегся спать надо мной. Я крикнул громким голосом:

- Если ты не вейнсбергский дух, а кухонный мужик, то откликнись!

Никто, однако, не откликнулся; только вскоре я услышал, что дух страшно храпит. Затем снова наступило молчание, длившееся около часа, во время которого я не закрывал ни глаз, ни ушей, как заяц. Вдруг я услышал какой-то сыплющийся звук у стены, где висело мое платье, а затем падение. Одновременно я почувствовал, как поднялась пыль.

- Тише, демоны! - крикнул я. - Довольно для первого знакомства. Вы объявляли о себе дождевыми каплями, вытаскивали подушку из-под головы, топтались, как кухонный мужик, и подымали пыль, а теперь оставьте меня в покое, ребята, мне хочется спать.

Действительно, духи присмирели после этого окрика, и я заснул. Но проснулся я еще до рассвета от тяжелого удушья, вызванного испарениями демона, равно как и тем, что я лежал головой вниз, а ногами кверху. Кровь прилила к голове, и мне казалось, что я сейчас задохнусь, но я продолжал лежать тихо и подумал: "Если ты задохнешься, то задохнешься как жертва высших познаний". Однако рассвело, прежде чем я задохся, и я увидел еще более поразительное чудо, чем если бы духи вытянули у меня подушку из-под головы. По-видимому, они перевернули меня во время сна. Я лежал головой к ногам, а ноги покоились на подушке. Человек, стесненный рамками своей церебральной системы, сказал бы, что я вечером улегся шиворот-навыворот. Я встал и увидел, что слышанный мною звук произошел от падения моего платья, которое духи сбросили со стены вместе с гвоздем. Вытянуть гвоздь им не стоило больших усилий, так как стена, как я уже сказал, была довольно трухлявая.

Я выпил кофе, а после, за вторым завтраком, бутылку аффенталера и почувствовал, что вера моя достаточно укрепилась; затем я дал старшему кельнеру условленный гульден, обещал отрекомендовать всем любителям высшего мира комнату возле прачечной с самой лучшей стороны и покатил навстречу голубым горам, между которыми лежит Вейнсберг.

ТРЕТЬЯ ГЛАВА

Магический портной

Недалеко от Вейнсберга на узкой дороге, проходившей по долине, откуда ясно виднелся Вейбертрейе, я заметил человека, который, покачиваясь, шел перед моей коляской; его можно было принять за пьяного, так как он шатался из стороны в сторону самым удивительным образом и, после некоторых попыток удержать почву под ногами, свалился в овраг. Его положение среди подорожников, крапивы и чертополоха не было положением обыкновенного человека, так как он упал совершенно симметрично, а именно: спина и голова оказались на середине, а руки и ноги по краям оврага, так что меридиан проходил через его центр. Это необычайное зрелище особенно возбудило мое сочувствие, я сошел с коляски, вытащил его оттуда с помощью возницы и решил, что в Вейнсберге, вероятно, найдется место, где он сумеет проспаться.

Наконец мы достигли цели, и доктор Кернбейсер, которому я был рекомендован, принял меня очень любезно.

- Хорошо, что вы приехали, - сказал он, - а то здесь так много дела, что мы вдвоем не справляемся; нам нужны молодые силы, чтобы успешно бороться с духами. Сегодня у нас опять совершенно сумасшедшая возня и срединное царство разгулялось вовсю. Это такие перекаты, грохоты, стуки, громы, переливы, топоты, визги и кутерьма, что не знаешь, с чего начать. Я от всего сердца готов помочь ближнему в невидимом мире, но иногда это переходит границы. Один хочет спастись, другой закопал клад, третий уничтожил тайную книгу (при этом солнечные диски падают, как зрелые смоквы), четвертому надо прочитать молитву, пятому сыграть на рояле. У меня и моего друга Эшенмихеля голова кругом идет.

Я просил его успокоиться и обещал им со своей стороны всяческую помощь.

Мы вошли в дом, примыкавший своим уютным садом к городской стене. Внутри нас окликнул Эшенмихель, который делал пассы над сомнамбулой и от усердия даже со мной не поздоровался:

- Дюр придет?

- Нет, - ответил Кернбейсер, - пока что я привел Мюнхгаузена.

- Кто такой Дюр? - осведомился я.

- Магический портной, которого мы привлекли к себе в помощники, возразил Кернбейсер. - Сатанинский парень (прости мне, господи, мои прегрешения и эти слова)! У него больше власти над демонами, чем у нас обоих, вместе взятых; он так их честит и приводит к резону, что сердце радуется. Дюр должен был нам помогать и велел сообщить, что явится сегодня. Господь осенил ему душу самым поразительным образом и вооружил необыкновенными силами; он стоит в центре явлений и видит оттуда радиусы, расходящиеся к периферии, где они образуют шелуху, кору и форму так называемого внешнего мира, над которым витают небесные облака, как ищущие и любящие матери. Эти последние стремятся мелким дождем проникнуть в центр, чтобы небеса и существа слились воедино, взаимно растворившись и соединившись навеки, и...

- Да не болтай же столько, Кернбейсер, - прервал его Эшенмихель, - я из-за твоей трескотни не слышу, что говорит эта рохля, а она только что начала рассказывать внутренним языком про тайну светопреставления.

- Я же должен описать Дюра Мюнхгаузену! - воскликнул вяло, но с раздражением Кернбейсер.

- Ты всегда мешаешь моему вдохновению. Теперь созерцание нарушено, силы подорваны и я больше никуда не гожусь на весь день. Вы не встречали по дороге Дюра?

Я только что собрался ответить отрицательно, как вошел извозчик и спросил, что делать с мертвым человеком, найденным на дороге. Я попросил Кернбейсера отвести какое-нибудь помещение для моего подопечного. Он охотно согласился, вышел со мной и с извозчиком, чтобы помочь нам, но, увидев человека, который лежал замертво, в отчаянии всплеснул руками и крикнул:

- Да это же Дюр! Да это же Дюр! Да это же магический портной! О небо, опять мне приходится узреть тебя в этом состоянии, Дюр! Видите ли, у этого удивительного человека есть одна-единственная слабость, - продолжал он, обращаясь ко мне. - Он напивается через день, чему, впрочем, виною его чувствительная нервная система. В таком состоянии он не может использовать свои редкие магические таланты, и, таким образом, половина его жизни потеряна для высшего мира. О, Дюр! Дюр! Дюр! Но что поделаешь! Снимите его с коляски и положите на солому, пусть проспится.

Магического портного, которого я, ничего не подозревая, доставил из придорожного оврага в главную квартиру духов, водворили в сарай; я же вернулся к чудотворцам. Вскоре затем мы сели обедать без всяких предварительных чудес.

ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА

Гергесинец. Внутренний язык

В этом первом обеде кроме домочадцев принимал участие человек с дикими глазами, про которого я слыхал, что он по профессии бесноватый и время от времени хрюкает. Это было вполне естественно, так как в нем засел один из бесов, которые некогда вошли в гергесинских свиней. Во время короткого пути, который бес проделал в этом обиталище до озера, куда тогда бросилось стадо, ему так полюбилась свинская жизнь, что он по временам продолжал испускать соответствующие звуки. Кроме того, он требовал свиного корма, в особенности дробленого ячменя.

- Но мы ему не даем, и он должен есть обыкновенную пищу, отчего он часто жалобно ревет и дергается, - сообщил Кернбейсер.

- Я слышал от него удивительнейшие откровения, - сказал Эшенмихель голосом ясновидца. - Только время для этих сообщений еще не пришло.

- Как вы себя чувствуете сегодня, Похгаммер? - спросил он одержимого.

- Пока еще недурно, г-н доктор, - ответил тот вежливо и голосом обыкновенного человека, - к сожалению, это ненадолго, он уже слегка клокочет под ложечкой; что-то ему опять втемяшилось в голову... ай... он поднимается... он сидит в глотке... ой! ой! ой!

Он захрюкал и в то же время кричал резким голосом:

- Отрубей! Ячменя! Отрубей! Ячменя!

Эшенмихель молился, Кернбейсер заговаривал гергесинца бессмысленными виршами, а остальные сотрапезники спокойно продолжали есть, так как подобные явления вошли здесь в обиход и никто больше не обращал на них внимания.

В это время вошел слуга, которого я видел во дворе, и сказал:

- Дюр проснулся и просит пить.

- Скажите, пожалуйста, какие барские замашки! - возмутился Кернбейсер. - Пусть сначала притащится сюда и исполнит свою работу, а там мы посмотрим.

- Да, пришли сюда магического и скажи ему, что гергесинец сегодня особенно расхрюкался, - добавил Эшенмихель. - О, небесные силы, какой мрак, должно быть, царит в преисподней. Спаси нас, господи, от пропасти, в которой ревет Астарот и Вельзевул описывает свои огненные круги!

Тут неуверенной походкой вошел магический портной; глаза у него были красные, и он облизывал языком высохшие губы. Кернбейсер и Эшенмихель поздоровались с ним за руку и предложили заклясть беса-гергесинца.

- Этого мы живо утихомирим, - сказал портной и осушил большой бокал молодого вина. Он засучил рукава и расправил худосочные члены, а затем, подойдя к одержимому, поднес сжатый кулак к его хрюкающему рту и заорал: Замолчать немедленно! Я, Дюр, приказываю тебе силой своей магической власти. Что это за штуки такие, черт свинячий? Не можешь ты, что ли, говорить как следует или по дороге в озеро ты забыл свое бесовское наречье? На твоем месте я стыдился бы подражать свиньям. Замолчать немедленно, я тебе приказываю! Как? Ты не питаешь благодарности за то, что тебе когда-то разрешили выбрать квартиру по твоему вкусу? Проваливай моментально, или я буду лупить Похгаммера, пока ты этого не почувствуешь!

После этого обращения и в особенности после последней угрозы гергесинский бес стал тише, хрюканье перешло в поросячий писк и затем постепенно совсем затихло вместе с криками об отрубях и ячмене. Похгаммер отер пот со лба, протянул магическому портному руку и сказал:

- Покорнейше благодарю, г-н Дюр, он сидит теперь боязливо внизу и рыдает, как ребенок.

- Все они таковы, высокомерны и наглы, - ответил магический портной, но стоит как следует их распушить, и они сплющиваются, как взрезанный рыбный пузырь. Дай-ка выпить!

Похгаммер потребовал жаркого, которое его миновало во время процедуры с изгнанием беса, и стал уплетать за двоих.

- А гергесинцу что-нибудь перепадает из этого? - спросил я.

- Боже упаси, - ответил Эшенмихель, - бесы не вкушают земной пищи; я даже полагаю, что эти крики об отрубях и ячмене надо понимать символически, по крайней мере, если бы Похгаммер их действительно проглотил, то до демона дошел бы только, так сказать, дух свиного корма.

Между тем Кернбейсер делал магическому портному ласковые упреки.

- О, Дюр, - сказал он, - такой выдающийся человек и такая распущенность! В какие глубины ты опять скатился!

- Не помню, куда скатился, - отвечал магический портной, - в овраг или в глинище.

- В овраг, уважаемый учитель, - сказал я. - Счастлив с вами познакомиться и очень рад, что тотчас же смог оказать вам маленькую услугу.

- Вы, чудаки, думаете, что наш брат может быть постоянно трезвым и умеренным и при этом творить великие вещи, - сказал магический портной. Нет, это не так. Экзорцизм и заклинания страшно действуют на нервы, и если после этого не залить за галстук, то скоро скапустишься. Мне сегодня пришлось в деревне, что за лесом, заговаривать работницу, в которую засел швед из Тридцатилетней войны, убийца и поджигатель. Негодяй хотел во что бы то ни стало знать, сгорела ли в подожженном им доме, расположение которого он сам не мог определить, утерянная им кожаная фляжка; он-де не может обрести покоя, покуда ее не сыщет. Это меня страшно утомило, так как сначала швед не поддавался ни на какие резоны. После этого я принужден был подкрепиться, а от подкрепления я потом несколько ослаб.

По окончании обеда я вместе с Кернбейсером осмотрел все заведение. В имевшихся там комнатах сидело или спало шесть-семь ясновидящих женщин; меня привели с ними в контакт, и я получил весьма важные разъяснения самого таинственного характера. Так, например: когда мне подарили первые часы, как зовут большую собаку, оставленную мною дома, сколько я остался должен хозяину гостиницы в Ульме. В некоторых комнатах раздавались шарканье, похлопывание, шагание, щелкание, стуки, кроме того, шумел дождь за оконными занавесками и от времени до времени происходили мерцания, а также шуршание, словно кто-нибудь бросал в стену бумагу или известку. В общем, были поставлены на ноги три мужских и два женских духа; впрочем, простите, был еще и ребенок, который при жизни уронил бутерброд и не мог успокоиться по этому поводу в загробном мире. Первый дух носил черный кафтан, второй нечто вроде балахона, третий был в сапогах; от этого последнего и исходил топот. Я уже запамятовал, в чем были женские духи, но у ребенка носик был именно в том состоянии, несмотря на которое Вертер некогда поцеловал младшего питомца Лотты. Столь натурально течет жизнь в срединном царстве. Кто в сей юдоли носил сапоги, тот не напялит ботинок и в царствии небесном и т.д. Впрочем, духи не причиняли нам никакого зла. Страдали от них только ясновидицы, у которых духи требовали помощи. То же происходило и с ребенком, который, жалобно крича, требовал оброненный при жизни бутерброд.

Когда мы пришли во двор, я услыхал, как слуга сказал служанке:

- Шнукли букли корамзи квич, дендроста периалта бумп, фирдейзину мимфейстрагон и гаук лаук шнапропэн?

Служанка ответила:

- Жратванидум плутглаузибеест, пимпле, тимпле, симпле, фериауке, мериокемау.

Я понимал и коз, и англичан, но это наречие оказалось мне не по силам. Спросив, я узнал, что это внутренний язык Ясновидицы из Префорста, праязык человечества, который она открыла во время экстазов. "Мы пользуемся им, когда хотим поговорить по душам о вещах, близких нашему сердцу".

- А что слуга сказал служанке?

- Он спросил: "Оставила ли ты мне клецки?" А она ответила: "Да".

Я должен был высказать свое мнение относительно этого языка и заявил, что, по-моему, некоторые корни родственны тем, которыми пользовался Асмус [92] Под Асмусом Иммерман вывел Матиаса Клаудиуса, который в своем сочинении рассказал об аудиенции у японского микадо. на аудиенции у японского микадо. Кроме того, язык кажется мне несколько многословным.

- Да, он мог бы быть покороче, - ответил Кернбейсер. - Зато внутреннее или исконное письмо человечества, которое она тоже открыла, отличается большой сжатостью. Вы его знаете?

- Знаю, оно ведь приложено к книге, - сказал я. - В настоящее время я работаю над статьей, в которой защищаю его от нападок насмешников, утверждающих, что оно выглядит так, будто его куры нацарапали. Я объясняю также тонкую, хотя и вполне отчетливую разницу между префорстским санскритом и куриной письменностью.

Кернбейсер обнял меня и сказал:

- В вашем лице мы нашли истинного друга и брата.

Эшенмихель, прокравшийся за нами, отвел его в сторону, и я слышал, как он сказал ему вполголоса:

- Ты всегда торопишься. Мы должны испытать его, прежде чем принять в нашу среду.

Кернбейсер покачал головой по поводу подозрительности Эшенмихеля, но принужден был подчиниться, и оба доктора повели меня в сад. Там мы уселись в беседке, и экзамен начался.

Я испытывал некоторый страх перед предстоящим экзаменом, так как не очень доверял своим познаниям в этой области. Тем не менее он сошел довольно гладко. Правда, на вопросы Эшенмихеля, как высоко небо и как глубок ад, сколько есть небесных сфер и сколько кругов в аду, какие существуют виды демонов и как они выглядят, я дал только приблизительные ответы, так как собирался изучить это именно здесь. Зато с Кернбейсером дело обошлось лучше. Он спросил меня:

- Откуда происходит в человеке всякое зло: дурные наклонности, высокомерие, ложные понятия и поверхностные знания?

На это я ответил чистосердечно:

- Из головы.

Следующий вопрос:

- Каким образом проникаем мы в суть и смысл вещей, узнаем, что творится на небе и на земле, и претворяемся в сосуд божий?

Ответ:

- Через живот.

После этого экзаменаторы заявили, что в моих познаниях имеются пробелы, но что я уверовал, а это самое главное. Затем меня заставили присягнуть на ганглиевой системе и приняли в члены Вейнсбергского Союза Духов. Эшенмихель сообщил, что задумано весьма важное предприятие, о котором я узнаю в один из ближайших дней. Так как духи несколько притихли, то я в радости сердца своего стал рассказывать про разные мирские происшествия, случившиеся со мною в дороге, и дошел также до Вюрцбурга, богадельни и двух сбежавших старух. Но об этом мои учителя и слышать не хотели. Они резко оборвали мой рассказ и заявили, чтобы я никогда не упоминал о Вюрцбурге, так как место это им ненавистно и связано с отвратительными воспоминаниями.

ПЯТАЯ ГЛАВА

Небо и ад долго не решаются вступить в конфликт

В следующие дни я познакомился ближе с характерами обоих докторов. Кернбейсер был старый добрый малый, который временами сам посмеивался над демонами, усердно подливал вам и старого, и молодого и при этом рассказывал комические анекдоты о том, какую собачью возню подымает порой эта бесплотная шатия. Он мог так смеяться над этим, что у него спирало дыхание. Он мне очень понравился. В высшем мире должен быть запас всего, в том числе анекдотов и шуток.

Эшенмихель, напротив, был сдержаннее, и в его виде было что-то подстерегающее. Он никогда не глядел прямо, а только по сторонам или исподлобья. Он всегда находился в экстазе, и я не видал ни разу, чтобы он посолил кусочек мяса, не закатив при этом глаза. Не будь он пророком, его легко было бы принять за шарлатана, но так как он был пророком, то, разумеется, не мог быть шарлатаном.

Вскоре он сообщил мне план, о котором говорил раньше и который состоял ни много ни мало как в том, чтобы обратить духа.

- Это еще величественнее, - воскликнул я, - чем научить нравственности Тригеева Коня и Голубую Мечтательницу.

- Всякое знание и занятие имеет свои этапы, - возразил он. - Сначала было достаточно простого ясновидения и установления того, что происходит в срединном царстве. Затем к нашей работе присоединился магический портной со своими мощными дарованиями. Он уже имел силу над духами, заклинал их и успокаивал. Но этим дело не может ограничиться. Мы, как уже сказано, должны приобщить к благочестию одно из тех существ, которые витают вокруг нас, как комары вокруг огня. Таким путем мы укрепимся в стременах и можем ехать дальше, исходя из этой третьей стадии тауматургии.

- Значит, водворив духов на небо, - воскликнул я, удивленный этой идеей, - мы потихоньку примемся за легко осужденных, к которым тоже найдется лазейка из срединного царства. А начав с них наше миссионерское дело, мы пойдем все дальше и будем спускаться ниже и ниже.

- Мы этого уже не увидим, - сказал Эшенмихель, закатывая глаза. - Но нашим потомкам суждено превратить в христианина даже самого дьявола.

Кернбейсер расхохотался так, что долго не мог остановиться, и затем воскликнул:

- Жаль, что тебя уже не будет тогда на земле, брат Эшенмихель. Если бы дьявол удостоился божьей милости, ты мог бы стать лейб-медиком милостью дьявола.

При этом он стал приводить разные возражения против такого прогресса тауматургии, доказывая, что не следует так глубоко засовывать руки в потусторонний мир, ибо неизвестно, что там раскопаешь, а духи остаются духами. Но Эшенмихель накричал на него и крепко пригрозил.

- Вот, всегда так, - ответил Кернбейсер надувшись. - Если бы ты мог, то повесил бы или колесовал бы всякого, кто тебе возразит.

- Глубоко ошибаешься во мне, - сказал Эшенмихель. - Я сама кротость.

- Да, в духе инквизиции, - прошептал, отвернувшись, Кернбейсер.

Тем не менее он уступил. Как всегда, когда его коллега начинал горячиться. Вообще, он настолько же отличался мягкостью, добродушием и непоследовательностью, насколько тот - рвением, суровостью и прямолинейностью, составляющими необходимую принадлежность ясновидения и экстаза.

Таким образом, мы втроем приступили к выполнению плана. Прежде всего необходимо было достать самый объект, т.е. духа, подлежащего обращению. К сожалению, среди запасов заведения не оказалось ничего подходящего.

Начать с гергесинца, духа по существу своему толстокожего, казалось нам малоподходящим, так как неудача в самом начале могла скомпрометировать все дело. Трудно было также использовать и остальных, т.е. двух мужских духов, двух женских и одного ребенка. Во-первых, потому, что они были только, так сказать, знакомы домами с ясновидящими, а не квартировали в них. Во-вторых, потому, что не заключали в себе ничего опасно-демонического: головы их были заняты всякой ерундой вроде шведской походной фляги или оброненного бутерброда.

Мы ломали головы, как найти выход из положения и раздобыть крепкого, хотя бы издали подпаленного адским огнем духа.

Эшенмихель и я очень жалели о том, что в этих трудных обстоятельствах мы были лишены помощи магического портного. Но этот великий человек почти все время валялся в сарае на соломе из-за единственного недостатка, которым наградила его природа. Что касается Кернбейсера, то он не мог нарадоваться на портного, утешал нас, когда мы жаловались, и говорил:

- Успокойтесь, Дюр, как и Вильгельм Телль, не годится для совета. Он человек дела. Как только мы раздобудем поганый дух, никто не сравнится по работе с этой ненасытной глоткой.

Я подумал про себя: "Ребячьи головы этих швабов пригодны только для изобретений, но чтобы пустить дело в ход, создать для него правила, порядок и форму, - для этого необходим северогерманский ум. Разве достаточно того, что духи растут в Вейнсберге и вокруг него, как дикий подорожник? Разве нельзя было бы их культивировать, разбить площадь на участки, взращивать их, как спаржу на грядках, и затем вытаскивать один за другим по мере надобности? Благослови, господи, мои родные нивы на Эльбе, Одере и Везере! Эти южане никогда не поумнеют. Ты должен спасти здесь честь Северной Германии и довести дело до конца.

Поэтому я склеил из префорстских писаний, из гросглатбахской ясновидицы и аналогичных предметов нечто вроде духоловки, наподобие обыкновенной мышеловки, и отправился с нею в разные отдаленные места: на кладбище, за старые стены, в обвалившиеся погреба и даже в интимные помещения. Там я расставлял свою ловушку и бормотал следующее заклинание на праязыке: "Руммельдебуммельдефиммельдепипельдегуссельдебуссельдекиммельделюммель швипс!", что не может быть точно передано по-немецки, но что описательно означает: "Милости просим". Я часами сидел возле ловушки, но ничего не попадалось.

Ввиду того что все стремления руководителей сосредоточились на одном этом пункте, заведение стало скоро приходить в упадок. Хрюкание гергесинца сделалось реже, многие ясновидицы потихоньку удалились, вместе с ними пропали трое мужских духов, оба женских и половина детского, так как в срединном царстве и полдуха может иметь самостоятельное существование. Смолкли шумы, стуки и шорохи, и только половина детского духа, оставшаяся верной дому, еще изредка похныкивала. Но уже можно было предвидеть день, когда замрет и этот звук и вейнсбергское заведение совсем останется без духа.

При сих затруднительных обстоятельствах услышал я однажды из уст Кернбейсера весьма странные слова. Я сидел, спрятавшись под бузиной за выступом городской стены, и караулил подле своей духоловки. Кернбейсер вошел в сад, зашагал взад и вперед и наконец воскликнул:

- Я говорю и всегда говорил, что она приведет нас к погибели. Она во всем доходит до крайностей!

Тут он меня заметил, страшно испугался и спросил, понял ли я его слова. Когда я ответил отрицательно, он вздохнул с облегчением и объяснил, что ему вспомнился анекдот.

ШЕСТАЯ ГЛАВА

Узкогрудая швея

Когда я с духоловкой в кармане направлялся по улицам к воротам города, я замечал у маленького домика, обвитого диким виноградом, женщину, которая, если только мало-мальски позволяла погода, сидела у дверей и шила на вольном воздухе. Она выглядела очень бледной и держалась скрючившись, даже когда поднимала взгляд от работы. Глаза ее сияли своеобразной синевой, и во всем ее существе было какое-то увядание, как бывает у цветов, предназначенных для солнца, но принужденных распуститься в тени. Я завязал с ней разговор и узнал, что она бедная швея, которая с детства больна эпилепсией и, кроме того, довольно давно страдает одышкой. А так как ей душно в комнате, то она по возможности работает на воздухе.

В ответах этой особы по временам проскальзывала какая-то боязливость, не оправданная никакими внешними причинами. Когда я однажды настойчиво попросил ее сказать мне, почему она так часто вздыхает без всяких оснований и вкладывает такой страдальческий тон в самые обыкновенные слова, то она сначала уклонялась, но затем открыла мне, что не может найти покоя с тех пор, как в кернбейсеровском доме усилились разные явления. Россказни ее друзей и кумушек о тамошних делах вселили в нее страх, как бы и с ней не случилось нечто подобное. Мысль об этом не дает ей покоя ни днем, ни ночью, и она беспрестанно молится, чтобы господь не довел ее до такой беды.

- Разве вы чувствуете какие-нибудь такие приступы? - спросил я.

- Ах, нет, - отвечала она. - За исключением моих болезней, у меня все в порядке, и я знаю, где нужна ажурная кромка, а где двойной рубец. Но у нас столько говорят об этом, и они будто бы витают здесь повсюду, а потому возможно, что они как-нибудь усядутся и на бедную швею, раз ей приходится так много работать на воздухе. Они могут налететь и сама не знаешь как, в особенности если у вас был отец, который не очень чтил слово божие. Поэтому, чтобы уберечься, я на досуге всегда читаю Библию. Будь у меня деньги и возможность найти работу в Рейтлингене, я бы уехала к тетке и совсем бы покинула эту местность.

Около этого времени, когда больная швея доверилась мне, я как-то зашел в сарай навестить магического портного. Он был на этот раз трезв и восседал на соломе.

- Учитель, - сказал я ему, - неужели вы никак не могли бы провести несколько дней подряд... в опорожненном состоянии?

- То есть без мухи? - спросил он.

- Вы угадали мою мысль, - ответствовал я.

- Если бы дело шло о царствии небесном, то я бы попробовал. Разумеется, при условии, чтобы меня после этого оставили совсем в покое на долгое время, - сказал он.

Я изложил ему тяжкое положение, в котором мы находились, и объяснил, что он один может нам помочь.

Его честолюбие было задето. Он встал, держась довольно устойчиво на ногах, помахал изо всей силы кулаком и воскликнул:

- Уж я разыщу вам этого стервеца! Разве только сам черт вмешается! Я отрекусь от выпивки, пока мы его не изловим и не узнаем, как взяться за обращение. За царствие небесное я все могу, только я ставлю условие: пусть мне пока что дадут столько, сколько требуется, чтобы собрать силы и чтобы соки не свернулись. Поднесите мне полуштоф старенького, г-н фон Мюнхгаузен.

Я побежал в дом, сказал Кернбейсеру и Эшенмихелю, что нам засветила звезда надежды, но что они должны для этого предоставить мне магического. Затем я принес последнему требуемый полуштоф, который он осушил единым духом.

После этого к нему вернулись все его способности.

- Пусть никто не следует за мной! - крикнул он. - Прежде всего я обыщу Вейнсберг и посмотрю, не запрятался ли тут какой-нибудь незнакомый бес.

Кернбейсер и Эшенмихель вошли в сарай.

- Дайте на выпивку, - заявил магический портной.

Кернбейсер дал ему гульден и сказал:

- О, Дюр, удивительный человек, не напейся только опять и не упусти великого дела, раз уж оно должно свершиться по желанию моего друга.

- Что вы обо мне думаете! - воскликнул магический сердито. - Клянусь царствием небесным: или вы меня больше не увидите, или я вернусь с демоном.

Он собрался уходить, но Эшенмихель стал осыпать его мироточивыми благословениями.

- Бросьте болтовню! - крикнул магический портной. - Здесь нужны кулаки, а не словесность.

После его ухода мы остались в сарае, объединившись в искренней молитве за счастливый исход этой миссии. Я молился на праязыке, Эшенмихель вставлял в свою молитву проклятия по адресу противников, а Кернбейсер закончил свое обращение к богу следующими словами: "Анафемски любопытный казус: вся надежда высшего мира опирается на одного портного".

- Твой юмор, твой кощунственный юмор погубит нас! - напал на него Эшенмихель.

- Что нас погубит, это покажут последствия, - возразил Кернбейсер. - Я сказал и остаюсь при своем: не надо перебарщивать. Срединное царство было в полном порядке и превосходно управлялось, а теперь на него легло непосильное бремя. Посмотрим, что из этого выйдет и кто будет платить за разбитую посуду.

- Замолчи! - крикнул Эшенмихель.

- Я уже замолчал, - возразил Кернбейсер.

СЕДЬМАЯ ГЛАВА

Кузнец или магистр? - вопрос, обращенный к вам, о небесные силы!

Прошло три дня, в течение которых мы ничего не слыхали о магическом, кроме того, что нам рассказывали люди, время от времени заходившие в заведение. Они передавали, что он суется во все дыры и норы, но, побыв там немного, выползает на свет божий и порою бормочет про себя: "Нет ни черта!"

На четвертый день он исчез из Вейнсберга и, согласно сообщению странствующего эгингенского торговца, продававшего в городе кружева, его видели шествующим по направлению к горам. Мы должны были, таким образом, положиться в дальнейшем на небеса, и я часто шатался по улицам городка, так как за прекращением деятельности духов мне там больше нечего было делать.

В одну из таких прогулок я обратил внимание на то, что страдавшая одышкой швея не сидит больше перед своим домом.

- Девица Шноттербаум больна? - спросил я соседа.

- Нет, - ответил тот. - Но у нее, вероятно, какое-то горе, так как мы слышим, что она весь день вздыхает в своей комнате и сама с собой разговаривает.

- В таком случае я пойду к ней, чтобы ее утешить, - сказал я.

- Это невозможно, - возразил сосед. - Она заперлась и даже заткнула замочную скважину.

В это мгновение швея подошла к окошку, посмотрела на нас жутким взглядом и бросилась в самый отдаленный угол комнаты.

- С ней что-то случилось, - сказал я. - Надо постараться ей помочь.

Я вошел в дом.

- Откройте, девица Шноттербаум, - сказал я после того, как несколько раз тщетно нажал ручку двери.

- Нет! - крикнула она. - А то он тоже войдет и сядет на меня.

- Кто - он? - спросил я.

- Мой отец, магистр, - ответила она. - Сейчас он не может проникнуть, так как окна и двери заперты, а замочная скважина заткнута пробкой. Но как только я чуть-чуть открою, так он сейчас и влезет.

- А вы его видели? - спросил я.

- Нет, - воскликнула она. - Но Дюр его видел. Каждый раз, как этот противный урод проходил мимо дома, он бросал на меня такие страшные взгляды, что у меня душа в пятки уходила. А вчера он рявкнул на меня: "К тебе приближается! Берегись!" А тут еще мои прежние страхи... Нет, несомненно, он бродит кругом и сядет на меня, и тогда могут открыться тайны, которые сделают меня несчастной на всю жизнь. О, бедная ты, Анна Катарина Шноттербаум! Чем ты это заслужила?

Так как все мои попытки войти оказались тщетными, я вернулся к соседу и попросил его объяснить эти непонятные речи. Он не мог мне сказать, что именно произошло между портным и швеей. По его словам, этот магический дядя (как он его называл) может взглянуть на человека так, что у того в глазах помутится.

- Истинное несчастье, что здесь развелась эта нечисть, - сказал он. Нельзя быть спокойным, что у тебя в семье не заведется какой-нибудь дух, который возьмет и выболтает сдуру такие вещи, которые публике и знать не следует. Раз уж тебя похоронили, то и всему делу конец. Если же после этого опять всплывают старые истории, то от этого не бывает ничего, кроме процессов, беспорядка и вражды. Вот я, к примеру, бакалейщик, и получал от своего дела дозволенный коммерческий прибыток. Вдруг на том свете, где делать-то нечего, меня охватывают всякие сомнения и я начинаю шуметь на складе и в лавке, сбрасываю ящики, раскрываю ставни, так что дождь соль подмачивает, делаю своим наследникам неприятности и вызываю угрызения совести - что же тут хорошего? Правительству следовало бы обратить на это внимание и выгнать отсюда все срединное царство, вместе взятое.

Вся эта болтовня, исходившая из односторонней деятельности его церебральной системы, мне наскучила, и я настойчиво попросил его рассказать подробнее про девицу Шноттербаум, ее отца и ее тайны, на которые она намекала в прежних наших беседах.

- Отец ее был магистр, который носил еще рыжий парик. Не скрою от вас, что она внебрачное дитя: старик спутался со служанкой, когда был прецептором у канонисс. Это был грешный, легкомысленный человек, который издевался над всем и не уважал даже слова божьего, за что люди считали его атеистом и избегали. Его уволили из-за скандала со служанкой, а также за безбожные речи. После этого он много странствовал, совал нос повсюду и здесь, и в других местах и скудно кормился своими писаниями. Но с Анной Катариной он поступил честно, взял ее на старости к себе, чтобы она стирала ему и готовила. Так как та с детства была очень благочестива, то кощунственные речи старика, от которых он не исправился до конца своей жизни, причиняли ей много горя. К тому же он перед кончиной впал в большое беспокойство, как это всегда бывает с дурными христианами, когда смерть начинает точить косу. Он скончался без причастия. Все это дочка его, Анна Катарина, приняла близко к сердцу и тотчас же после его кончины решила, что он не обретет блаженства. Кроме того, он обременил ее той самой тайной, на которую она намекает. Никто не может выведать у нее, в чем заключается этот секрет, но она говорит, что ни одна душа об этом не ведает и что вся Швабская земля изумится, когда он обнаружится. Часть своего открытия ее отец сделал во время странствований, а другую здесь, в Вейнсберге, в заведении Кернбейсера. Он изложил тайну на бумаге и назвал это своим завещанием. Оно хранится в запечатанном виде, но где? Этого она не хочет или не может сказать. В последнее время она сделалась по отношению к нам очень молчалива, вероятно, потому, что ее пугали частые расспросы.

Тут в наш разговор вмешался третий человек, который пришел со стороны городских ворот и оживленно закричал нам:

- Слышали новость? Слышали новость? Не будь эгингенцев, вы бы в жизнь свою не узнали ничего нового! Дюр сидит наверху в Чертовой Кузнице и стучит так, точно еще сегодня должен изготовить двенадцать пар подков. При этом он на чем свет стоит поносит духа, которого держит на наковальне.

- Что все это значит и что такое Чертова Кузница? - спросил я.

- Это старая разрушенная мастерская, в которой уже несколько столетий никто не работает, - ответил сосед. - Говорят, что она принадлежит кузнецу, который умер, отягченный злодеяниями. Последний кузнец, пренебрегший разговорами и поселившийся в этой развалине, так перепугался, что даже бросил там свой инструмент и убежал.

- Ну, слава тебе господи! - воскликнул я. - Теперь магический, наверное, нашел выход из положения! Не хотите ли, друзья, проводить меня в Чертову Кузницу?

Эгингенец отказался, сославшись на свои кружевные дела, но сосед выразил согласие сопровождать меня, и мы пустились в путь. По дороге, узнав, в чем дело, к нам присоединилось еще шесть-семь уличных мальчишек.

Мы поднялись на гору и, оставив за собой откос с виноградниками, очутились в дикой, пустынной местности, где после трудного карабкания по камням и обвалам увидели группу жалких хижин, именовавшуюся селом. Мой спутник указал несколько в сторону на пихтовую рощу и сказал, что там лежит Чертова Кузница.

Между деревьями было очень темно. Мрачная трясина, застоявшаяся посреди площадки между высокими кучами желтых пихтовых игл, не отражала ничего. За ней я увидел стены здания, из которых, точно указательный палец, торчала над провалившейся крышей дымовая труба. Из этих развалин доносились сильные удары молота. Мы вошли и застали магического в разгар работы. Он скинул кафтан, засучил рукава и беспрерывно ударял ржавым молотом по наковальне. Лицо его было измазано сажей, еще частично сохранившейся на стенах. Он дико вращал широко раскрытыми глазами, которые горели в темноте красным огнем, а его худощавые члены прыгали, как у картонного плясуна. Увидев портного, мальчишки расхохотались, сосед назвал это зрелище отвратительным, мне же оно показалось возвышенным.

Ударяя по наковальне, он то и дело восклицал:

- Ага, поддаешься, разбойник!

Сначала, погруженный в работу, он не обратил на зрителей никакого внимания, но затем, увидав их, опустил молот и сказал:

- Ну, довольно с тебя, присмирел наконец! Видите, г-н фон Мюнхгаузен, как вы были неправы, советуя мне бросить мои привычки. С этой вашей паршивой трезвостью мне бы нипочем не выследить духа, но когда я вчера как следует зарядился, так сейчас мои таланты расцвели пышным цветом. Не знаю, как я очутился в этой пустынной местности и среди этих развалин, но несомненно, что меня направили сюда сверхъестественные силы. Когда я сегодня раскрыл глаза, он стоял передо мной возле горна, закопченный, в кожаном переднике, пытался нагрубить, спросил, что я здесь делаю, и сказал, чтобы я проваливал ко всем чертям...

- Кто он? - спросили мы в один голос.

- Кому же быть, как не кузнецу, который здесь бродит. Но я взялся за него вплотную и спросил его, знает ли он, что я - Дюр. Затем я бросил его на наковальню и принялся обрабатывать ему воздушные кости, пока он не смирился, не захныкал и не признался мне в своем злодеянии. Он уже чувствовал некоторое желание искупить грех, только место это, по его мнению, неподходящее для спасения: здесь, наверху, слишком пустынно, а ему нужно, чтобы было полюдней.

- Где он? - спросили уличные мальчишки.

- Я вам его покажу! - воскликнул магический, схватил самого взрослого из них за волосы и ткнул носом в наковальню. - Видишь его? - крикнул он.

- Вижу, вижу! - завопил мальчик, у которого кровь хлынула носом. Остальные, дрожа, тоже подтвердили, что его видят. Я видел его с самого начала, как только магический его назвал. Видел ли его сосед, я не знаю.

- Носом надо тыкать людей в наши ахитофельские [93] Ахитофель - военачальник царя Давида, подговоривший Авессалома к восстанию против своего отца., антихристианские времена, а то они зрячими глазами ничего не видят! - заорал магический.

Он приблизил ухо к наковальне, прислушался и крикнул:

- Хочешь пойти поискать себе квартиру? Итак, вперед! Ступай вперед! Живей вперед! В этом вам, духам, не надо перечить.

Магический вышел из кузницы, в экстазе размахивая руками и следя неподвижным взглядом за кузнецом, который летел вперед по воздуху. Стало так темно, что ни зги не было видно. Тем не менее я узрел кузнеца, когда ткнулся лбом о дерево, так как тут у меня из глаз посыпались искры, точно из-под молота.

Мы спускались все вниз по направлению к Вейнсбергу, мальчишки в качестве первых адептов убежали вперед. К счастью, благодаря темноте на улицах было мало народу, иначе вокруг нас несомненно собралась бы толпа. Недалеко от дома швеи магический крикнул изо всех сил:

- Ага, вот куда ты юркнул! - Подскочил к дому, вышиб дверь ударом ноги и уже стоял среди знамений и чудес, когда я несколько минут спустя вошел в комнату. Сосед, дрожа от страха, удалился.

Анна Катарина валялась на полу, крючилась, ахала и стонала. Магический стоял возле нее на коленях, потрясая перед ее носом сжатым кулаком, и орал:

- Разве я вам не предсказывал? Разве он только что не вселился в вас?

- Да, да, - хныкала швея. - Так и должно было случиться! Когда вы выставили дверь, он влетел мне в рот холодным ветром. Сжальтесь надо мной и освободите меня, а то он совсем сдавил мне сердце!

- И не подумаю, - ответил магический. - Я достаточно намучился, пока изловил эту собаку для господ докторов. Пусть сначала он у вас в нутре обратится к истинной вере.

- Этому не бывать! - завопил демон из швеи. - Я безбожный магистр, и таким я хочу жить и умереть!

Этот ответ поверг меня в величайшее изумление.

- Учитель, - сказал я портному. - Не упустили ли мы кузнеца по дороге? Выходит так, будто девица Шноттербаум приютила у себя не его, а своего покойного батюшку.

- Все это одни увертки! - вскричал магический. - Это дьявольское отродье способно менять краски по шестьдесят раз в минуту, лишь бы выкинуть какую-нибудь каверзу. Не магистр, а кузнец вселился в швею, и именно тот самый, из Чертовой Кузницы, который молотом убил своего подмастерья и бросил в бездонную трясину, где его кости и посейчас лежат в грязи и тине.

- О боже, - рыдала швея. - Неужели мне суждено приютить такого ужасного духа! Я надеялась отъехать на своем покойном родителе.

- Да, девица Шноттербаум, - сказал портной, помогая ей встать. - Против этого ничего не поделаешь. Кому черт на роду написан, тому он и достанется. Вероятно, вы согласитесь с тем, что отныне вам место только в заведении господ докторов Кернбейсера и Эшенмихеля.

Швея ответила грустно и в изнеможении:

- Так оно и есть. Пусть все пойдет так, как судьбе угодно.

Она собрала белье в узелок и подсыпала своей коноплянке корму на неделю. Затем она аккуратно разложила шитье по пакетам и передала их одному из мальчишек, приказав вернуть заказчикам и сказать, что она не сможет выполнить работу, так как в нее вселился демон.

Во время этих приготовлений вошли Кернбейсер и Эшенмихель, которым уже успели кое-что сообщить о происшествии. Дюр, стоявший при их появлении посреди комнаты, произнес спокойно и величественно, как Фальстаф, когда он является с Перси: "Вот вам демон!"

Мы с триумфом отвели девицу Шноттербаум в заведение и устроили экспромтом маленькое семейное торжество. Вскоре Дюр, шатаясь, отправился в сарай, который этот удивительный человек раз и навсегда облюбовал для жилья. Кернбейсер распорядился осветить его в честь магии пестрыми лампионами.

Счастливые, разошлись мы по своим постелям. Мы уже считали, что дело в шляпе, и только Эшенмихель сомневался, сделать ли ему духа католиком или лютеранином. Девица Шноттербаум корчилась всю ночь в страшных судорогах, но это нас не касалось, так как мы имели дело не с ней, а с ее жильцом.

Правда, последующие дни и недели прошли весьма бурно, и мы поняли, что не только не взобрались на гору, но не одолели даже и подножия. Магический портной твердо стоял на том, что в швею вселился кузнец из Чертовой Кузницы, и боролся за эту истину, как герой, то есть, когда бывал трезв, выкрикивал это со страшными угрозами прямо в лицо демону или, вернее, в рот одержимой. Напротив, демон уверял, что он не кузнец, а магистр, не убивал молотом никакого подмастерья, а только вольнодумствовал в некоторых отношениях.

Впервые срединное царство вступило в конфликт само с собой, ибо только один из них мог быть прав - либо ясновидец Дюр, либо демон. Швея же держалась пассивно и только приговаривала:

- Я так ослабела, что мне безразлично, ношу ли я в себе кузнеца или батюшку-магистра. Если это батюшка, то вы сами свили себе веревку, взяв меня в дом, так как магистр подстроит вам такую каверзу, какая вам и не снилась.

ВОСЬМАЯ ГЛАВА

Дух кузнеца с воспоминаниями магистра

Наконец, после неустанных угроз, многократных окриков, заклинаний на праязыке, ужасающих жестов и закатываний глаз магический портной добился того, что демон смирился и начал отдавать должное если не богу, то правде.

Эшенмихель тоже немало способствовал этому усердными увещеваниями в присущем ему логически заостренном стиле. Так он однажды сказал бесу:

- Раз мы видим, что ты кузнец, то ты не можешь быть магистром. Понимаешь ли ты это, несчастный?

Тут демон затих и, видимо, устыдился своей глупости.

Четырнадцатого сентября в семь часов вечера последовала первая публичная исповедь. Плоть девицы Шноттербаум, одолеваемая спазмами и конвульсиями, была близка к смерти. Бес говорил из нее хотя и тихим, но внятным голосом и признался, что он кузнец Бумпфингер из Чертовой Кузницы, а не магистр Шноттербаум родом из Галле. После этого он подтвердил все, что мы о нем знали.

Последующие дни ушли на то, чтобы удержать беса в его настоящем образе.

- Ибо, - говорил Дюр, - если он снова обернется магистром, придется начинать дело сначала.

Дух должен был поэтому повторить по крайней мере раз двадцать историю об убитом подмастерье, так что швея, потеряв терпение, однажды воскликнула:

- Довольно, милые господа! Он это уже столько раз выкладывал. К тому же он скажет только то, что мой отец ему нашепчет.

Эти слова звучали туманно, но разгадка не заставила себя ждать. На следующий же день по настоянию Эшенмихеля был учинен демону строгий допрос, клонившийся к тому, чтобы узнать подробности об аде и особенностях срединного царства. Приведу важнейшие вопросы и полученные на них ответы.

Эшенмихель. Как ты попал в срединное царство?

Бес. Как вообще попадают. Заглянул сначала в ад, но там не знали, что со мною делать, так как я в него не верил. Ад вообще чепуха.

Эшенмихель. Чепуха?

Бес. Да, чепуха.

Магический портной. Как выглядит ад?

Бес. Никак не выглядит.

Магический портной. Никак?

Бес. Да, никак.

Тут допрашивавшие сделали перерыв. Мы взглянули друг на друга с удивлением. Кернбейсер воскликнул:

- Вовек вам не сделать из этого духа настоящего, заправского кузнеца. Ни один кузнец не скажет, что "ад - чепуха" и "никак не выглядит". Уж слишком много ему самому приходится возиться с огнем!

- Тише, - сказал Эшенмихель. - Не надо унывать.

Допрос продолжался.

Магический портной. Узнал ли ты что-нибудь о дьяволе?

Бес. О, да, всю правду.

Эшенмихель. Как выглядит дьявол?

Бес. Никак не выглядит.

Кернбейсер. Как же это?

Бес. Его тоже нет. Он тоже чепуха.

Магический портной (со страшными жестами). Разве ты не кузнец?

Бес (с дрожью). Да, я кузнец, но об аде и дьяволе я думаю точь-в-точь как магистр Шноттербаум.

- Ясно, совершенно ясно! - воскликнул Кернбейсер. - Кузнец не может еще отделаться от воспоминаний, мыслей и сомнений магистра.

Дюр ругался, бушевал и орал, что всех подвохов срединного царства никогда не узнаешь.

- Напротив, в этом и заключается величественное и божественное, елейно отвечал Эшенмихель, - что в нашем царстве глубятся глубокие глубины и одна пропасть подпирает другую. По-видимому, в девицу Шноттербаум одновременно вселилось два духа - кузнец и магистр. Они спутались, переплелись и слились в ней так неразрывно, что нельзя разобрать, где начинается один и кончается другой. Тому грандиозному и замечательному опыту, который мы проделали с половиной детского духа, симметрически соответствует не менее грандиозное и замечательное явление, а именно что в срединном царстве возможно полное смешение духов.

После этого глубокомысленного замечания я испросил разрешения поговорить с девицей Шноттербаум с глазу на глаз. Это разрешение мне было дано, так как никто больше не имел охоты продолжать допрос, и к тому же демон, освободившись из тисков, спустился, как сказала больная, из горла в область живота. Когда остальные покинули комнату, я спросил ее, не может ли она объяснить мне это удивительное явление.

- Ах! - ответила она, плача. - Я терплю страшные муки. Я слабею с каждым днем и всей душой тоскую по моей комнатушке и солнечному уголку. Там, мне кажется, я бы поправилась за ажурной кромкой и двойным рубцом. Правда, я теперь знаю (так как господа доктора и Дюр только о том и твердят), что это недостойные и греховные мысли. Кто предназначен быть сосудом чудес, должен терпеть до конца, и, видно, придется мне дотерпеть, бедной, несчастной женщине. По целым дням я думаю о безбожии покойного батюшки - да простит мне господь эти слова! И так как я всегда обладала хорошей памятью и запомнила все кощунственные и легкомысленные слова, что я слышала от него о Библии и христианской вере, то все это теперь во мне вихрем встает, и лезут из меня все эти противные речи. Кузнец, сидя во мне, только и слышит, что папашины богохульства. Вероятно, поэтому в те ужасные вечера, когда Дюр и господа так трудятся надо мной и когда у меня от молитв, пения, допросов, кулачных угроз, окриков и рева голова идет кругом и становится темно перед глазами, чувства мои начинают путаться и я говорю, как в горячке...

- Что? Что, девица Шноттербаум?

- Ах, простите мне необдуманное слово и, пожалуйста, не выдавайте меня остальным господам! Я хотела сказать, что, когда я лежу в горячке, дух начинает во мне вещать, и тогда говорю я, кузнец повторяет только магистерские слова и обезьянничает с папаши. Другого объяснения я вам дать не могу.

Что этим объяснялось? Такое толкование было слишком скудным, и великая загадка потустороннего мира так и оставалась неразрешенной.

Более того, она с каждым днем становилась туманнее. Так, если мы спрашивали кузнеца, помнит ли он происшествия своей жизни, он отвечал, что точно знает час, когда дал первый латинский урок. Если мы осведомлялись, чего ему больше всего не хватает в его теперешнем уединении, то он говорил, что особенно ему не хватает любимого томика Ювенала.

ДЕВЯТАЯ ГЛАВА

Факт: обращение демона зависит от тысячи случайностей

Приведенная фраза выписана из дневника Эшенмихеля, который, подобно мне, вел записи с первого дня магических опытов. Мы поделили эту работу. Я заносил на бумагу исторические факты, он делал из них сверхъестественные выводы. Но, о чудо из чудес! Хотя мы и не сговаривались перед тем, как записывать, его выводы всегда совпадали с моими фактами, как перчатка с перчаткой. Из этого следует заключить, что те, кто повествуют о потустороннем мире, пишут осененные крыльями вдохновения и стоят выше всякой критики.

Тринадцатого октября Эшенмихель сказал:

- Так как мы ничего не можем добиться от этого ублюдочного духа, то приступим к его обращению.

Кернбейсер спросил:

- Не позволишь ли ты мне, брат, полечить девицу Шноттербаум? Она тает на глазах.

- Нет! - воскликнул Эшенмихель. - Дело идет о демоне, а не о Шноттербаумше.

На следующий день, а именно первого сентября, магический портной поплевал в ладони, как обыкновенно делал, когда ему предстояло что-нибудь трудное, и, выгнав духа крепкими заговорами из области живота в глотку, принялся его усовещать. Он срамил его тем, что тот держится за свое вшивое срединное царство, описывал ему небесные радости, разрисовал эту идиллию в двух разных колоритах, чтобы она прельстила и кузнеца, и магистра, сказал, между прочим, что там, наверху, железо всегда раскалено, а за латинский урок платят на три крейцера дороже, чем на земле, и закончил тем, что довольно штук и что демон должен дать обратить себя без разговоров.

На это увещевание дух сначала отвечал только отчаянными грубостями. Он послал нас всех к шуту и сказал, что у каждого из нас не больше ума, чем в его мизинце. Какое нам дело до его спасения? Он-де вполне доволен своим помещением у девицы Шноттербаум.

- А вы тоже собираетесь попасть в рай? - спросил он.

- Да, - крикнули мы хором.

- Это уже само по себе достаточная причина, чтобы я оставался здесь, заявил он. - Такие болваны, как вы, способны испортить мне вечное блаженство. Заботьтесь о своих монатках и не суйтесь в мои дела. Коротко и ясно. Я не желаю, чтобы меня спасали.

К этому он прибавил всякие издевательства, которые я не стану записывать. Эшенмихель, Кернбейсер и я не могли ничего возразить и потому молча замкнулись в высшем сознании. Но портной был не такой человек, чтобы спасовать перед каким-то каверзным духом. Если бес становился груб, то тот делался еще грубее, на каждое ругательство он имел десяток покрепче, а в доводы, которые демон коварно приводил, он вообще не вдавался. На все софизмы, которые тот пытался вставить в беседу, портной отвечал громовым голосом: "Заткнись!"

После часу такой извозчичьей перебранки между портным и духом последний действительно притих и пробурчал:

- Благоразумный уступает. Ничего не попишешь с этим утюжным рылом. Хорошо, согласен, чтобы меня спасали. Но как мне за это взяться, ведь у меня нет ни рук, ни ног?

- Идиот! - воскликнул магический. - Зачем тебе руки и ноги? Тебя спасут, вот и все.

- Бросьте ваши грубости, - возразил дух. - Нельзя ли обращаться с демоном повежливее, в особенности если он вселился в женщину?

- Видишь ли ты рядом с собой своего ангела-хранителя? - гаркнул на него портной, так как в эту минуту луч света прорезал темноту комнаты. Впоследствии мы узнали, что как раз в это время слуга пересекал двор с фонарем в руке. Поистине чудесно, что небесный посланец избрал это естественное обстоятельство, чтобы сделать свое явление более убедительным.

- Я вижу все, что вы видите. Вы меня почти так же сбили и спутали, как швею, - ответил бес на вопрос портного.

Последний спросил демона, как выглядит ангел, и услышал в ответ:

- Как всякий ангел: одеяние белое, из кисеи, голубые крылья с золотой каймой.

Демон отвечал как на этот, так и на прочие вопросы ворчливым голосом и крайне неохотно. Видимо, его тяготил представитель небес. В течение затеянного по сему случаю разговора он, между прочим, сказал:

- Это ужасно - иметь еще на шее ангела, когда я никогда в них не верил.

Но тут Кернбейсер, до сих пор державшийся в тени, нанес демону прямой удар. Он быстро возразил ему, что, согласно его образу мыслей, он вообще не должен был бы верить в загробный мир, а между тем он теперь торчит в нем с руками и ногами. Этот довод поразил демона, он присмирел и после этого примирился с мыслью об ангеле.

Последнему тут же поручили справиться в соответствующем месте, когда должно произойти обращение кузнеца-магистра. Тот обещал сейчас же выехать по этому делу и, так как дороги были еще плоховаты, вернуться через три дня к семи часам вечера, вернее всего, с благоприятной резолюцией.

Прошло три дня в тихом ожидании. Всякий понимал, что ангел знаменует новую перипетию в этой драме чудес. Эшенмихель пересмотрел все, что мог найти об ангелах в каббале, у гностиков и у Эммануила Сведенборга [94] Эмануэль Сведенборг (1688-1772) - шведский теософ.. Кернбейсер со слезами на глазах глядел в облака и сочинял красивые стихи, в которых воспевал одухотворенный взгляд теленка [95] Намек на стихотворение Кернера "Теленок".. Девица Шноттербаум, которая едва могла подняться с постели, тихо теребила одеяло, странно поглядывала перед собой и порой невольно приговаривала:

- О чем бес умолчал, то ангел обнаружит.

Но на третий день в семь часов все были в сборе, кроме ангела. Демон, поднявшись, как обычно, из области желудка, не мог ничего сообщить об отсутствующем, был краток, даже несколько насмешлив и сказал:

- Совершенно очевидно, что на таких людей нельзя полагаться.

После этого магический излил поток проклятий, увещеваний и ругательств на отсутствующего, имея в виду привлечь его этим. Но все было тщетно. До двенадцати были бесплодно использованы все методы тауматургии. Негодный демон смеялся и кричал беспрестанно:

- Меня не спасут! Меня не спасут! Юхейрассасса! Юхейрассасса!

Наконец девица Шноттербаум так ослабела от этого, что готова была лишиться чувств. Кернбейсер поймал поднятую руку портного, который собирался применить жест небесного принуждения, и воскликнул:

- Ты слишком резок, о необычайный муж! Твои дарования и силы приспособлены только для грешных духов, а эти сладостные, блаженные, розовые, окрыленные мальчики требуют нежного обхождения. Поэтому я предлагаю следующее: ты оставляешь за собой духа и передаешь ангела мне и брату Эшенмихелю, который поможет мне своими познаниями.

Такое разделение обязанностей встретило сочувствие у магического и тотчас же было осуществлено. Кернбейсер уселся против одержимой и запел нежным голосом:

О легкое творение,

Где ты шуршишь крылами?

Мы жаждем исцеления.

Явись, кружа над нами.

Ведь ты - воспоминание

О прожитых мгновениях,

О детском лепетании,

О детских вожделениях.

Про то святое время

Ты нам поведай ныне.

Ты с нами был в Эдеме,

Ты с нами был в пустыне,

Где жажду человека

Один лишь утоляет

Тот ключ, что из-под века

Святой струей стекает.

Больная зарыдала, и ангел тотчас же явился. Он извинился за опоздание и заявил, что во всем виновато его чрезмерное усердие. А именно: он, как неудержимо летящее ядро, перемахнул через цель, т.е. через небесные чертоги, и устремился все дальше и дальше в так называемое великое ничто. Правда, заметив ошибку, он тотчас же повернул обратно, но из-за этого стремительного полета потерял время и сбился с пути. Что же касается спасения, то таковое произойдет тринадцатого декабря в восемь часов вечера. Ангел откланялся. Демон рассмеялся и сказал:

- Будь я не я, если это случится тринадцатого декабря. Но у меня еще есть кое-что на сердце, а без этого о спасении не может быть никакой речи.

- Что же у тебя на сердце? - спросил Кернбейсер.

- Не спрашивайте меня об этом, сударь, - возразил демон. - Это роковая штука, от нее никому не может быть пользы, а двоим большой вред.

Эшенмихель задумался и попросил Кернбейсера прекратить расспросы, так как и в отношении демонов надлежит соблюдать деликатность.

- Нет, - возразил Кернбейсер. - Если у него есть что-нибудь на сердце, то он не успокоится, пока не избавится от этого.

Увы, демон оказался прав. Тринадцатого декабря в восемь часов вечера никакого обращения не последовало. Уже какие-то слова вертелись у него на языке, но тут ему снова пришла на ум кощунственная мысль, и он быстро соскользнул опять вниз, так что все мы слышали шум, похожий на падение мешка. Магический портной заорал:

- Его ангел-хранитель должен был предвидеть эту кощунственную мысль. Как он смеет так подводить людей?

Ангел, привлеченный сладкозвучным пеньем Кернбейсера, извинился, сказав, что он, по-видимому, спутал дату, так как наверху - ужас как много дела, и указал новый срок - пятое января. Но так как и пятого января ничего не произошло, то он назначил спасение на третье февраля и затем, ввиду повторных неудач, переносил его на шесть разных дней в марте, апреле и мае.

Демон крепко сидел в девице Шноттербаум, которая теперь уже по временам впадала в беспамятство.

- Что это значит? - спросил Эшенмихель. - Мы должны серьезно привлечь ангела к ответу.

- Как ты можешь вводить нас так часто в заблуждение? - мягко и вежливо спросил Кернбейсер у ангела.

Тот ответил из швеи приятным, сладостным голосом по-английски, т.е. по-ангельски, только одно слово: "Пепебеле".

Он впервые пользовался этим наречием, до этого он всегда говорил с нами по-немецки. Кернбейсер и Эшенмихель тщетно пытались проникнуть в смысл этого слова. Тут меня внезапно окрылило вдохновение, и я истолковал им по-немецки "пепебеле" следующим образом: "Господа, я не виноват в том, что в этой истории происходит столько недоразумений. Обращение демона зависит от тысячи случайностей, которые нельзя предусмотреть. С тех пор как вы растревожили срединное царство и высший мир со всех концов проникает в низший, нельзя больше ни на что положиться и все законы природы полетели вверх тормашками. Атмосфера полна всяких телепатических влияний и заглядываний в дали; воздух и свет не знают больше, что, куда и откуда; тяжесть пустилась во все тяжкие, а материя пошла по рукам. Центростремительные и центробежные силы играют друг с другом в свои соседи, краски звучат и звуки светятся, а жизненное начало густой жижей растекается повсюду. В такой перевернутой вверх дном природе не может устоять ни один элемент. У демона больше нет ни одного верного транспортного средства, чтобы перенестись. К тому же прочие духи стучат, шуршат, пищат у него перед глазами. Он раздражается, а от раздражения опять впадает в безбожие, и само провидение не может осуществить на нем своей задачи".

После этой моей речи на чистом немецком языке оба чудотворца долго молчали, предаваясь серьезным размышлениям. Ангел улетел тотчас же после своего "пепебеле". Наконец Эшенмихель сказал:

- Таким образом, может случиться, что магия сама себя парализует. Не лучше ли нам остановиться и оставить дело в его теперешней стадии?

- Нет, вперед! - крикнул портной.

- Вперед! - повторил за ним Кернбейсер, который, казалось, поменялся ролями с Эшенмихелем и с момента появления ангела сделался настолько же смел и порывист, насколько раньше был осторожен.

- Вперед! - к нашему удивлению, сказал дух глухим голосом из внутренностей девицы Шноттербаум. - Я положу конец делу и сам себя обращу. И это произойдет в следующую среду.

ДЕСЯТАЯ ГЛАВА

Факт: в присутствии полиции не являются ни бес, ни ангел

Происшествие, имевшее место в один из следующих дней, отвлекло нас на некоторое время от напряженного ожидания предстоящей среды. С расцветом шноттербаумовского чуда заведение снова мало-помалу наполнилось. Сначала опять захрюкал гергесинец, затем вместе с ясновидцами вернулись три мужских и два женских духа. Только вторая половина ребенка, по-видимому, заблудилась, так как о ней не было ни слуху ни духу. Таким образом, наш запас снова укомплектовался, и мы отлично пользовались своим богатством.

Но не у одних нас демонические дела обстояли так блестяще. Благодать излилась на весь городишко. Не было в Вейнсберге ни одного дома, где бы не являлись духи. Дух составлял, так сказать, принадлежность всякого порядочного хозяйства. Правда, от этого несколько страдали дела, так как в сумерки никто не хотел выходить в одиночку. Несмотря на обыденность этих явлений, страх все еще тяготел над людьми. Рассказывали необычайные вещи. Так, например, согласно самым верным сведениям, молот, которым портной впервые обрабатывал демона, продолжал бить по наковальне без помощи чьей-либо руки, подобно гегелевскому богу.

Здесь произошло то же, что со всякой религией, которая, прежде чем добиться светского могущества, сама должна пострадать от мирской десницы.

Вторжение высшего мира в улицы Вейнсберга начальство назвало, со свойственной ему грубостью, недопустимым безобразием, и десница его тяжело легла на всю деятельность эфирной сферы. Было запрещено видеть духа под угрозой штрафа в десять гульденов, а людей простого звания, повинных в этом, сажали в кутузку. Тяжелое бремя легло над Джиннистаном [96] Мир духов, по арабским сказаниям.. Молот стучал только по ночам, когда его никто не слышал.

Наше заведение тоже было предуведомлено о посещении полиции, и действительно вскоре чиновник явился. Портной внушил нам всем мужество, и мы храбро ожидали представителя власти. Вид этого чиновника тоже способствовал поднятию нашего настроения. Человек еще не старый, с приятной внешностью, он как бы извинялся за свой приход, оправдываясь приказом начальства.

- Поверьте мне, господа, что я никогда не позволил бы себе по собственной инициативе помешать вашим почтенным занятиям, - вежливо заявил чиновник. - Полиция не должна быть врагом чудес, она сама порой должна творить чудеса, видеть вещи, которые никто не видит, например, заговоры против трона и церкви и т.п. Итак, господа, лишь несколько сверхъестественных опытов в моем присутствии. Я буду вполне удовлетворен, и вера моя укрепится.

Девица Шноттербаум, лежавшая без сил на кровати, с какой-то странной улыбкой поглядела усталыми глазами на чиновника и сказала:

- Я вас хорошо знаю.

- И я вас также, девица Шноттербаум, - ответил тот. - Мне несколько раз представлялся случай приятно беседовать с вашим покойным батюшкой, хотя я не всегда имел возможность соглашаться с его воззрениями. Если не ошибаюсь, то в нашем архиве и посейчас хранится...

Тут его прервал магический, которому не терпелось показать образец своих дарований.

- Вот мы сейчас заставим их поверить! - Он принялся проделывать уже неоднократно описанные мною манипуляции, чтобы набраться силы, и приступил к чудотворному действу. Но девица Шноттербаум продолжала лежать спокойно и сказала своим естественным, а совсем не демоническим голосом:

- Боже, как колет в боку. Это мой конец. - И больше ничего.

Демон не явился. Портной, на котором покоился спокойный и вежливый взгляд чиновника, напрягся еще сильнее, стал бросать вокруг себя самые страшные взгляды, на какие был способен, и корчился, как взмылившийся шаман. Но девица Шноттербаум продолжала лежать спокойно, и ни один демон не явился. Внезапно магический запнулся на самой забористой формуле, которая так и осталась недоконченной, и крикнул, сердито глядя на чиновника:

- Когда на меня так глазеют, то от меня отходят оба духа, которые дают мне силу! - И выбежал из комнаты.

Тогда чиновник сказал еще вежливее, чем раньше:

- Я вижу, господа, что вы хотите меня наказать за мою навязчивость. Тем не менее, г-н Эшенмихель, я позволю себе попросить вас представить мне духа, который сюда так часто наведывается.

Эшенмихель пожал плечами, однако подошел к одержимой и заговорил с демоном по-каббалистски и по-сведенборгски. Но девица Шноттербаум продолжала лежать спокойно, и демон не явился. После этого Эшенмихель последовал за портным, сославшись на дела.

- Я в высшей степени огорчен, - сказал чиновник, - тем, что нарушаю ваши занятия. Не будет ли дерзостью с моей стороны, если я окажусь вынужденным попросить и вас, г-н Кернбейсер...

- Только не притащить демона! - воскликнул Кернбейсер, который не переставал улыбаться во время всех наших затруднений. Юмор не покинул его даже в этом тяжелом положении. Он продолжал: - Демона нужно приговорить к смерти. Но, - сказал он, всхлипнув (так как переходы от смеха к слезам были у него чрезвычайно быстры), - милый ангелочек придет, придет мой нежный мальчик, он сделает мне это одолжение. Он не подведет своего старого Кернбейсера. - Он подсел к кровати, взял больную за руку и запел сладким голосом:

Я знаю: в эмпирее

Живешь ты просветленном.

Я знаю: часто, рея,

Нисходишь ты к плененным.

Разрушив эту веру,

Себя я сам разрушу.

Сразишь ли ты не в меру

Доверчивую душу?

Но в швее все было тихо. После некоторого молчания она, т.е. телесная субстанция швеи, сказала:

- Не трудитесь, г-н доктор, он тоже сегодня не явится.

Кернбейсер встал, он выглядел очень смущенным.

- Быть может, в другой раз будет удачнее, г-н доктор, - сказал мягко и утешительно чиновник. - Не портите себе крови из-за этого. Однако ваш коллега, вероятно, вас ждет.

Кернбейсер удалился.

- Может быть, вам, г-н фон Мюнхгаузен, известно какое-нибудь средство? - спросил меня гуманный полицейский.

- Нет, сударь, я здесь только ученик и подручный, - ответил я.

- В таком случае...

Было ясно, что он хочет остаться один на один с девицей Шноттербаум. Я подчинился его пожеланию.

Чиновник пробыл у больной больше часа. Не предполагая, что он еще там, и желая справиться о ее самочувствии, я неожиданно вошел во время их разговора, от которого уловил последние слова. Швея спросила чиновника:

- А это не грех?

- Напротив, - отвечал он. - Вы этим сделаете доброе дело. Г-н фон Мюнхгаузен, - обратился он ко мне. - Вы являетесь здесь свидетелем удивительного факта из области высшего мира.

- Да, - ответил я. - И факт заключается в том, что в присутствии полиции не являются ни бес, ни ангел. Я не премину обратить на него внимание доктора Эшенмихеля.

Действительно, когда я сообщил об этом Эшенмихелю, он занес его в свой дневник. К нему опять вернулось мужество.

ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА

Признание умирающей

Кернбейсер был разбит и сражен. Дюр спал. Я был тверд в своей вере и уповал на следующую среду.

Но развязке суждено было наступить раньше. Около десяти часов вечера девица Шноттербаум призвала нас к себе. Мы застали ее совсем без сил, она едва говорила. Позвали служанку, которая приподняла ее, и так, полусидя, она поведала нам следующее, часто прерывая свой рассказ от слабости.

- Милые господа, мне приходит конец. Духи меня окончательно изнурили. Быть может, какое-нибудь земное лекарство могло бы поддержать мое слабое и хрупкое тело, но у порога вечности я далека от того, чтобы кого-нибудь упрекать. Едва ли я доживу до следующей среды. Не знаю, сидел ли во мне кузнец или мой покойный родитель, магистр. Да мне это и безразлично. Без них (или без него) я должна предстать перед господом. Магистр доверил мне открытие, сделанное им во время странствий, и оно таково, что ни один человек не может вообразить себе ничего подобного. Оно меня ужасно мучило, но я не проронила о нем ни звука. Кроме того, я считала это выдумкой магистра, на каковые он был большой мастер. Да и сейчас не знаю, есть ли тут доля правды.

Теперь же, господа, слушайте и внемлите. Магистр говорил мне, что он занес эту тайну на бумагу и назвал ее своим завещанием. До сей поры я не знала, где оно хранится. Но недавно мне сообщили, что оно было приобщено в здешнем полицейском архиве на полке "С" к разным ненужным и запыленным бумагам и находится там и по настоящее время.

А теперь, господа, делайте с моим сообщением и с неизвестным до сих пор завещанием все, что вам угодно. Меня же оставьте одну и пришлите мне, пожалуйста, священника.

Служанка снова положила ее на подушки, и она начала хрипеть. Мы покинули комнату и послали ей духовника. Никто из нас не ложился. Около полуночи пришла служанка и сказала, что она отошла. Перед самой смертью швея заявила:

- Возле меня нет ангела, но я не отчаиваюсь. Беда стряслась надо мной помимо моей воли. Я буду прощена.

- Вот еще одна вернулась в сети церебральной системы! - воскликнул Эшенмихель. - Пусть это обстоятельство, господа, пока останется между нами.

Все наши мысли обратились на завещание магистра Шноттербаума. После короткого затмения, вызванного темным телом полиции, солнце высшего мира как будто собралось засверкать еще победоноснее. Эшенмихель тотчас же написал письмо полицейскому чиновнику и просил разрешения для персонала нашего заведения поискать завещание в указанном месте. "На краю могилы, закончил он письмо, - в момент, когда мнимый свет угасает, а священная темнота зажигает свои огни, мир духов снова вступил в свои несокрушимые, извечные права. Из него раздался глас, который умолк на мгновение, чтобы испытать веру сомнением. Если он изрек правду, то столбы пыли, поднятые усилиями современного неверия, должны рассеяться и исчезнуть".

- В сущности, это не совсем верно, - заметил Кернбейсер, перечитав письмо. - Насколько я понял добрую девицу Шноттербаум, магистр еще при жизни сообщил ей о завещании.

- Молчи! - воскликнул Эшенмихель и запечатал письмо.

Под влиянием трупа, лежавшего в доме, и мысли о чреватом судьбами полицейском архиве мы провели остаток ночи в бурно беспокойном и растерянном состоянии. Мы хотели сказать одно, а губы твердили другое. Мы хотели произносить торжественные, ликующие речи о победе тауматургии и неожиданно для самих себя переходили на заунывные. Мы хотели смеяться, а вместо этого утирали жгучие и горькие слезы. Дух, быть может, более сильный, чем все духи в пределах и за пределами Вейнсберга, носился по заведению.

Рано утром Эшенмихель отправил чиновнику упомянутое письмо. Ответ не заставил себя ждать. Полицейский высказывал в самых обязательных выражениях свою радость по поводу возобновления чудес и сообщал, что во избежание какого-либо обмана он приказал опечатать архив. Одновременно он извещал нас о часе обследования и о том, что для придания процедуре возможно большей гласности и торжественности он пригласил нескольких уважаемых лиц города и выдающихся приезжих.

Эшенмихель мучил себя предположениями относительно мистического завещания.

- Быть может, там указано, куда он девал платье убитого подмастерья, сказал он между прочим.

- Ты забываешь, - возразил Кернбейсер, - что это писал не кузнец, а магистр.

- Я чувствую подъем духа! - воскликнул Эшенмихель.

- А мне жутко, - ответил Кернбейсер.

Дюр все еще спал. Я потихоньку уложил свои вещи в чемодан. Почему - и сам не знаю. Я чувствовал, что пора укладываться. Не было ли тут напоследок какого-нибудь демонического внушения?

ДВЕНАДЦАТАЯ ГЛАВА

Завещание магистра Шноттербаума

Когда наступил назначенный час, мы отправились в ратушу. Перед ней собралась большая толпа народу, которая почтительно нас приветствовала и уступила дорогу, когда мы подошли.

В аванзале нас поджидал облачившийся по случаю торжества в парадную форму чиновник вместе с несколькими почетными лицами, среди которых я заметил бакалейщика. Из выдающихся приезжих был только один эгингенский торговец кружевами. Наверху собралось в общем человек пятьдесят, на лицах которых самым разнообразным образом отражались любопытство, удивление и напряженность. Тауматургия еще никогда не заходила в мир непосвященных так далеко, как в тот день. Уж это одно должно было дать простор всевозможным ожиданиям, а к тому еще присоединялся печальный конец девицы Шноттербаум, который разжег страсти.

Чиновник принял обоих представителей высшего мира с учтивостью, граничившей со смирением, и я слышал, как он шепнул одному из своих подчиненных: "Следите за Дюром".

"По-видимому, дело кончится каким-нибудь отличием, вероятно, дарованием почетного гражданства, - подумал я. - Может быть, и мне что-нибудь перепадет".

Над замочной скважиной архивного помещения висели бумажки с печатями. Их признали неповрежденными и сорвали. Чиновник приказал отворить комнату. Мы уселись против пыльных шкапов и полок.

Для Кернбейсера и Эшенмихеля были приготовлены на возвышении посреди комнаты два наскоро принесенных почетных кресла. Так, обозреваемые всеми, сидели они, возвышаясь над толпой.

Обернувшись случайно во время этих приготовлений, я заметил, что кто-то проскользнул через открытую дверь за ширму, находившуюся рядом с входом. Так как я несколько любопытен, то уловил момент, когда на меня никто не обращал внимания, и заглянул за ширму.

К величайшему моему удивлению, я увидел там знакомого, которого тут же узнал, а именно подлекаря из вюрцбургской богадельни св.Юлия, с коим я беседовал о префорстской ясновидице и о двух убежавших старухах. Я собрался восклицанием дать выход своему удивлению, но тот зажал мне рот и сказал:

- Не привлекайте к нам внимания, не надо мешать предстоящему священнодействию. Случай привел меня в Вейнсберг, и вполне естественно, что я пожелал быть свидетелем удивительного события, о котором узнал, как только заехал в гостиницу. А то, что я хочу смотреть или, вернее, слушать за ширмой, - это просто прихоть с моей стороны, которая, без сомнения, принадлежит к самым невинным.

Я не знаю, чье тайное влияние опять побудило меня выскользнуть из дверей, чтобы выйти на воздух. Но два сторожа остановили меня, сказав:

- Никому не разрешается покидать помещения, пока процедура не кончилась.

"Эге, - подумал я. - Вот какие полицейские строгости начали применять к духам!"

За это время чиновник успел произнести перед присутствующими сжатую речь о цели собрания, и в тот момент, когда я вернулся к возвышению, где восседали оба доктора потустороннего мира, он предложил им указать полку, на которой, по словам девицы Шноттербаум, должно было находиться завещание магистра. Эшенмихель мужественно назвал литеру полки.

- Заметьте, сограждане, - заявил чиновник, - если завещание покойного магистра, как утверждают, лежит на полке "С" среди разных ненужных и пыльных бумаг, то перед вами осязательное чудо. Ибо даже дочь его, ныне во блаженных усопшая чистая отроковица Анна Катарина Шноттербаум, которую столь отменно пользовали оба господина доктора, не ведала о местонахождении завещания, так как ее покойный родитель ничего не сообщил ей об этом. Оно было известно только двум лицам на свете - завещателю и мне, которому старый шутник вручил его как-то под пьяную руку, не сообщая, однако, его содержания. Здесь возможны только два случая. Либо я играю заодно с этими господами, либо дух магистра известил их из другого мира о местонахождении завещания. Третий случай немыслим...

- Позвольте мне сказать... - вмешался я, снова подстрекаемый тайной силой.

- Нет, г-н фон Мюнхгаузен, вам нельзя говорить, - с достоинством остановил меня чиновник. - Вы иностранец и не имеете у нас права голоса.

Он бросил такой выразительный взгляд на своих подчиненных, что у меня моментально исчез внутренний импульс к продолжению речи.

- Известна ли вам, господа, какая-нибудь третья возможность? обратился он к Кернбейсеру и Эшенмихелю. - Я убежден, что для вас всего важнее истина.

- Нет! - храбро ответствовал Эшенмихель.

- Нет, - робко сказал Кернбейсер.

- Знаете ли вы какую-нибудь третью возможность, собравшиеся швабы? крикнул чиновник в публику.

- Нет! - раздался единогласный ответ толпы.

- Думаете ли вы, что я шепнул об этом господам докторам и что полиция помогает инсценировать здесь фальшивое чудо?

Снова бурный протест.

- Таким образом, с полной достоверностью устанавливается факт, что только дух магистра мог дать эти сведения обоим просветленным мужам, сказал чиновник. - При таких обстоятельствах, а также ввиду того, что о завещании шла речь в потустороннем мире, - в мире, где отсутствует обман, мы посвятим содержанию этого документа сугубое внимание. Несомненно, что тауматургия переживает сегодня великий триумф. Я искренно скорблю, что в этот торжественный день я не смог поставить почетные кресла для ее жрецов на какое-нибудь другое возвышение, а только на этот помост, на котором мы, к сожалению, показываем народу в базарные дни совсем других особ. Но господин доктор Эшенмихель познакомил нас с демонофанией слишком неожиданно, и за неимением ничего лучшего мы принуждены были в спешке прибегнуть к этому недостойному сооружению.

Он приказал писцу поискать на полке "С". Все сердца беспокойно забились. Писец подошел к полке, порылся там, выбросил сначала несколько потемневших папок, так что пыль взвилась столбом, достал, наконец, пожелтевший конверт и прочел внятным голосом надпись на нем, каковая гласила:

"Здесь хранится последняя воля Иодока Зеведея Шноттербаума, при жизни магистра свободных искусств, родом из Галле в Швабии.

Опубликование поручаю назначенному мною душеприказчику - Случаю".

Раздалось единогласное "ах!". Ожидание было удовлетворено. Эшенмихель сидел, как триумфатор, на своих подмостках. Кернбейсер все бледнел по мере того, как победа склонялась на сторону чуда.

В это мгновение приковылял в архив, а затем на стол, за которым сидел чиновник, большой черный ворон. Он доверчиво уселся против полицейского и смотрел на тауматургов, как посвященный.

- Ну, ну, старый Клаус, вестник несчастья, что тебе нужно? - сказал чиновник и погладил по спине ручную птицу, повсюду следовавшую за своим господином.

Печати завещания тоже были признаны неповрежденными. Писец сломал их по приказанию начальства и ясным, для всех внятным голосом прочел нижеследующее.

"Лирическое отступление рассказчика

- О, судьба человеческая, судьба человеческая! Над какими крутыми пропастями бродишь ты, подобно лунатику! Мнится тебе, что идешь сквозь златые врата Византии, что приближаешься к павлиньему трону Великого Могола в Дели, а тут раздается будящий крик, и ты валяешься, искалеченная, свалившись с кровли, на которую бессознательно взобралась! Увы, сколь прав был бледнеющий Кернбейсер, сколь прав был черный ворон, сколь прав был я, когда хотел говорить о возможности третьего случая!"

Завещание магистра Шноттербаума содержало следующие распоряжения и показания:

"Смерть есть явление предопределенное, но день и час ее не предопределены. Посему, ввиду растущей моей слабости, но в здравом уме, решился я составить последнюю волю. Я всегда принадлежал к людям, которые не имели своей воли, но эту мою последнюю я хочу иметь и осуществить.

Худосочным явился я на свет, худосочным бродил я по миру и худосочным, по всей вероятности, покину его. Но составить завещание имеет право даже самый убогий, и ни один тиран не может ему в этом воспрепятствовать. Я надеюсь, что буду правильно понят, если напомню, что сын человеческий, не имевший ничего, когда должен был сложить голову, составил завещание, по которому наследовали поколения двух тысячелетий. Этого сына человеческого я любил при жизни, но не как Регана и Гонерилья своего отца, а втихомолку. За это меня считали дурным христианином и атеистом, что я охотно терпел, так как познал любовь Реган, Гонерилий, Эдмундов и Корнуэльсов по ее плодам [97] Персонажи из "Короля Лира"..

Из мирских благ мне принадлежат три вещи, а именно: мой труп, внебрачная дочь и старый, совершенно истрепанный мною Ювенал, геттингенское издание Фанденгука 1742 г. В отношении моего трупа я предоставляю право наследования моим родственникам по восходящей линии, т.е. завещаю его матери-земле, и пусть он сам позаботится, как ему воскреснуть, а пока что я хочу спокойно подремать. Свою внебрачную дочь я завещаю рукоделию, которому она по моему распоряжению обучилась во всех тонкостях. Моего Ювенала пусть разыграют в кости столицы мира. Его получит и будет пользоваться им в виде вечного фидеикомисса та, которая выкинет низшие очки.

Из вечных и нетленных благ я обладаю великой истиной и доказательством ее на назидательном примере, который, в свою очередь, связан с невероятной тайной. Это соединение истины, примера и тайны я оставляю и завещаю всем здравомыслящим людям. Так как точное обозначение наследников составляет основное условие законного завещания, то я указываю здесь, что из числа возможных претендентов исключаются:

1) так называемые великие умы

2) благородные характеры

3) выдающиеся люди

4) чувствительные души

5) те, кого называют

а) высокозаслуженными

б) высокочтимыми и горячо любимыми.

Моими же наследниками должны быть здравомыслящие люди, ныне, к сожалению, весьма пришедшая в упадок и незначительная секта. Ибо здравомыслие, которое я имею в виду, не приносит своим адептам ничего, кроме бедности и неуважения, да и само не ходит ни в шелку, ни в бархате, а в скромной белой одежде. Буфы, банты и стеклярус отсутствуют в его костюме; на щеках его не горит столь любезный многим чахоточный румянец, а блистают чистые, здоровые краски, слишком грубые и свежие для испорченного вкуса. Словом, в нем нет ничего, что может прельщать и соблазнять.

Моя великая истина заключается в следующем: нет такого безумия, такого сумасшедшего чудачества и простофильства, которое бы навсегда вымерло среди людей. Наоборот, гибель самых ужасных предрассудков - пока еще только мнимая смерть. Они в свое время постоянно воскресают, и даже не в новых одеждах! Нет! На такие расходы не раскошеливается их царь и военачальник. Они возрождаются такими, какими были, в своем старом, жалком, нищенском виде. Когда глупцы и трусы низвергают какое-нибудь царство, а умники и храбрецы его спасают, то несколько дней спустя после спасения безусловно начинается вновь господство глупцов и трусов. Если случалось миллионы раз, что рабы грабили и убивали господ и только верность свободного гражданина прикрывала благочестиво-спасительной рукой добро и главу повелителя, то, несмотря на это, любовь к рабовладению постоянно возрождалась. И если человек охватил духом мир духов, то это не мешает тому, что устарелая, жалкая, захиревшая болтовня о знамениях, чудесах, привидениях, весь этот заплесневелый, мистический хлам вклинивается в мнимо освобожденный от него мир.

Приведу вам, дорогие наследники, в доказательство сих последних слов назидательный пример. У нас была Реформация и в связи с ней возникла великая философия и литература. Мы полагали, что могут считаться уничтоженными всякие фетиши, амулеты и духи. Наконец, мы думали, что как Эмпиреи, так и Гадес будут жить только в адекватной сфере просветленного человеческого сознания и в его внешней оболочке, истории. Ничего подобного. В девятнадцатом столетии опять внезапно зашевелилась эта протухлая, навранная, невидимо-видимая труха. Всякие потусторонние древоеды, мокрицы и могильные черви повылезали из своих дыр; святое имя бога и сына человеческого выкликается среди удушливой вони и испарений; мисты и эпопты [98] Мист - жрец Цереры; эпопт - жрец элевзинских таинств, достигший третьей, или высшей, степени познания. по глупости или из плутовства закатывают глаза и не стыдятся пришпиливать слова Вечной Жизни к своему потрепанному вздору. Брюхо потаскухи, оказывается, знает больше, чем ум и сердце мудреца. И во всю эту дребедень, бестолочь и бабьи пересуды, образцом коих могут служить "Волшебный жезл" Претория, "Дьявольский Протей" Эразма Франциска и "Многообразный Гинцельман", верит множество людей всех сословий и благодушно распространяет их дальше.

"Ай, ай, - скажете вы, мои наследники, - какое скверное наследство ты нам оставляешь! Ведь это значит, что у нас процессы ведьм на носу!" Терпение, дорогие мои! Конечно, весьма возможно, что наши внуки снова переживут процессы ведьм, но до этого еще не так близко, и именно благодаря невероятной тайне, связанной с назидательным примером, о котором дальше будет речь. Вы знаете, дорогие наследники, что доктора Эшенмихель и Кернбейсер, которые особенно способствовали пышному расцвету этой возни с духами, считаются всем миром за ученых и достойных мужей, и вы, вероятно, тоже считаете их мужами. Но если, как я полагаю, выяснится, что это не так, то более чем вероятно, что демонические явления будут дискредитированы или, образно говоря, окажутся шутовским фарсом, и тогда наши потомки, быть может, все-таки будут спасены на ближайшие тридцать лет от процессов ведьм.

Дорогие наследники! Доктора Эшенмихель и Кернбейсер не принадлежат к мужскому полу. Во время одного из моих скитаний ради хлеба насущного я попал в город, где находится всемирно известная богадельня для стариков и больных. Тому уже много лет. Я попросил показать мне заведение и прошел сквозь длинные ряды стариков и старух, доживающих там свои последние дни. Иногда случается, что наш дух неизгладимо запечатлевает какое-нибудь дерево, скалу или дом. Так и на этот раз. Случай (я далек от того, чтобы приписывать этой истории что-либо романтическое) захотел, чтобы мне бросились в глаза две старые бабы, державшиеся особняком и ведшие между собой оживленную беседу. Ничего исключительного в них не было, самые обыкновенные старухи, каких тысячи. Но тем не менее их осанки и физиономии произвели на меня глубокое впечатление, так что мне тогда уже было ясно, что я узнаю их, где и когда бы я их ни встретил.

Спустя несколько лет и после многих превратностей прибыл я в этот наш город, решив остаться здесь на всю жизнь. Я узнал про устройство и деятельность кернбейсеровского заведения и, разумеется, тотчас же испросил разрешение осмотреть эту величайшую местную достопримечательность. Однако, дорогие наследники, что я почувствовал, когда хозяин учреждения и его друг вышли мне навстречу! Я думал, что пол качается подо мной и дом пляшет перед глазами, ибо можно быть готовым ко всему, когда идешь к благочестивым чудотворцам - они ко многому нас приучили! Но узнать в двух мужах высшего мира двух старых баб - этого никто не мог ожидать!

Итак, дорогие наследники, великое слово сказано! Тайна раскрыта! Если природа не подражает Менехмам [99] Два неразличимо похожих друг на друга близнеца из комедии Плавта того же названия. В данном случае имеется в виду вообще мотив сходства., которые могут возникнуть только в фантазии сочинителей, если эта неисчерпаемо изобретательная богиня придает каждому выпускаемому ею из формы экземпляру отличительные приметы, то я не мог ошибиться. И потому я живу и умру с убеждением, что доктора Кернбейсер и Эшенмихель - это две старые бабы, которых я в свое время видел в богадельне св.Юлия в Вюрцбурге.

Как и когда они оттуда бежали, каким образом набрели на мысль о расцветшем под их управлением учреждении, мне узнать не удалось. Несомненно только одно: для того чтобы выдать за правду свои бабьи россказни, они принуждены были напялить брюки, сменить дискант на бас и вообще прикинуться тем, чем они никогда не были.

Таким образом, тайна здесь зафиксирована, и этим самым надлежит считать завещание составленным. Набожные и нежные души назовут его богохульным, но, с моей точки зрения, оно-то как раз и служит благочестивым целям.

Своим же душеприказчиком я назначаю Случай. От него зависит, будет ли вскрыто это завещание и вступят ли наследники в свои права. Я очень высоко ценю Случай, с тех пор как видел, в какое жалкое чучело люди превратили Провидение. Побуждает меня к этому и другое основание. Я знаю, что в пасти льва можно рассчитывать на милосердие и в когтях тигра на спасение, но на пощаду у пророка - никогда. Поэтому при моей жизни эта тайна не увидит свет. И хотя я считаю долгом не скрывать этих сведений от грядущих поколений, я все же не стану ускорять их распространение. Пусть Случай распоряжается всем и подаст знак, когда наступит время. Ибо пророки и праха моего не оставят в покое, если только проведают, что я обнаружил их пол. Об одном из них я знаю это наверняка.

Самым большим преследованиям, дорогие наследники, всегда подвергались те, кто обнаруживал старых баб на кафедре, на амвоне, в государственном совете и среди полководцев.

Молюсь тебе, разум, сын божий, заступник мужей, дыхание души! Молюсь тебе в духе и в истине. Ты потрясаешь мне сердце и утробу. Веди меня, будь со мной до конца дней моих! Скромное, непритязательное моление, моление раба! Но большего я не прошу.

Вышеприведенное есть моя последняя воля, без обозначения места и числа, ибо я желаю, чтобы она была действительна повсюду и во все времена.

Иодок Зеведей Шноттербаум,

магистр свободных искусств".

ПОСЛЕСЛОВИЕ

(Несколько лет спустя)

Я не дождался конца этой сцены. Когда при чтении соответствующего места завещания сначала воцарилась гробовая тишина, а затем ликование, презрение, страх, гнев, ужас, насмешки, ругань - словом, всякие аффекты дали себе волю во взглядах, мимике и криках и оба доктора, как бы пораженные пулей, отклонились на спинки кресел, я воспользовался этим моментом и удрал. В три прыжка очутился я в заведении, поручил слуге послать мне вслед мой чемоданчик (что он честно исполнил) и опрометью выбежал из ворот, так как чувствовал, что здесь все кончено, кончено навсегда. На улице я промчался мимо магического портного, которого увлекала некая темная сила. Простонародие называет это пинком в зад. Но Дюр еще не совладал со своими чувствами и потому впоследствии с полным правом утверждал, что был поднят и унесен порывом экстаза.

Позднее я узнал о дальнейшем ходе событий. Правда, до меня дошли две различные версии. Первая гласила, что, как только магистр Шноттербаум закончил свою загробную речь, из-за ширмы выступил подлекарь и подтвердил завещание следующими вескими словами:

- Эге, мать Урсула и тетушка Бета, вот где привелось неожиданно вас встретить!

После этого чиновник сказал пророкам, удвоив свойственную ему дьявольскую мягкость и учтивость, что он со своей стороны считает шноттербаумовское завещание саркастической шуткой старого злобного магистра и что приезжий господин доктор ошибается, введенный в заблуждение поверхностным сходством. Однако распоряжение начальства обязывает его выяснить положение со всех сторон. Совершенно ясно, что даже в отношении чудес многое зависит от того, сообщает ли о них мужчина или старая баба. И так как случайно здесь присутствует специалист, то он принужден - правда, с болью в сердце и с глубоким почтением к обоим господам - все же просить их в целях дальнейшего выяснения пожаловать за ширму вместе с приезжим доктором.

Несмотря на бешеное сопротивление, чиновник сумел настоять на своем, и четверть часа спустя подлекарь из Вюрцбурга выдал удостоверение по чести и совести, что магистр Шноттербаум покинул мир, не запятнав себя ложью.

Согласно второй версии, все кончилось оглашением завещания. Все вышеуказанные аффекты разрядились в звонком хохоте. Подлекарь вышел, смеясь, из-за ширмы и от смеха не мог сказать ни одного путного слова относительно того, узнает ли он или не узнает героев дня. Хохот был так заразителен, что даже старый комичный Кернбейсер присоединился к нему и воскликнул:

- Это самая изумительная шутка, которую только можно придумать, но она нисколько не опровергает существования срединного царства!

Это всеобщее финальное веселье усиливалось еще тем, что, как передают, чиновник сохранил и в этот момент свою истинную или напускную, ничем непоколебимую серьезность. Относительно обследования за ширмой эта версия ничего не сообщала.

Между тем завещание магистра продолжало еще долго оказывать свое влияние, так как, куда бы я с тех пор ни попадал, везде народная молва говорила, что старый Шноттербаум открыл истинный пол корифеев срединного царства.

Этим, как ясно чувствовалось, был нанесен удар высшему, т.е. кернбейсер-эшенмихельскому миру. Наследники же магистра беспрепятственно вступили в права наследства, согласно тексту завещания.