Онлайн чтение книги Мистер убийца Mr. Murder
Глава вторая

1

В офисе доктора Гутриджа три кабинета. Во всех трех Марти уже не раз бывал. Они похожи один на другой и на все врачебные кабинеты от штата Мэн до Техаса: такие же бледно-голубые стены, разные приспособления из нержавеющей стали, раковина, стул, таблица для проверки зрения. Здесь ненамного лучше, чем в морге. Правда, пахнет лучше.

Марти сидит на краю мягкой кушетки, где его будут обследовать.

В комнате прохладно, а он без рубашки. И хотя он в брюках, он чувствует себя абсолютно голым и уязвимым. Ему представляется, что он перенес приступ кататонии и сейчас находится в ступоре, не имея возможности ни говорить, ни двигаться, ни даже моргать глазами. Врач принимает его за мертвеца, раздевает догола, прикрепляет к большому пальцу ноги бирку с именем, закрывает ему веки и отправляет на дальнейшую обработку.

Богатое воображение автора детективных романов, искусство держать читателя в напряжении, которыми он зарабатывает себе на жизнь, приближали его к пониманию бренности всего земного. Он острее других осознавал постоянную близость смерти. Каждая собака была для него потенциальной носительницей вируса бешенства. В каждой проезжающей мимо незнакомой машине он видел сексуального маньяка, который способен похитить и убить любого ребенка, оставленного без присмотра хотя бы на три секунды. В каждой банке супа из кладовки он подозревал наличие микробов ботулизма.

У Марти не было особого страха перед врачами, но и большой любви к ним он также не испытывал.

Его больше взволновала концепция медицинской науки в целом, и не потому, что он не доверял ей, а в силу того, что подспудно само ее существование постоянно напоминало о том, что жизнь бренна и смерть неизбежна. Он не нуждался в таком напоминании. Он и без того обладал обостренным чувством неотвратимости смерти, всю свою жизнь стараясь совладать, смириться с этим прискорбным фактом.

Марти настроился не паниковать, не впадать в истерику, описывая доктору Гутриджу симптомы своего заболевания. Поэтому он тихо и бесстрастно повторял вслух все, что случилось с ним за последние три дня, стараясь использовать при этом медицинские термины, начиная с семиминутной амнезии у него в кабинете и заканчивая внезапным приступом паники, который он перенес, уезжая из дома.

Гутридж был превосходным терапевтом, отчасти еще и потому, что умел внимательно выслушать пациента. В свои сорок пять он выглядел на десять лет моложе. Сегодня он был в теннисных туфлях, легких брюках военного образца и спортивном свитере с Микки Маусом. Летом он любил носить цветастые гавайские рубашки. В редких случаях, когда на нем был халат поверх рубашки с галстуком и слаксов, он заявлял, что «играет в доктора» или что он «из комитета при Американской медицинской ассоциации, занимающегося составлением циркуляров о том, как должны быть одеты врачи».

Пейдж считала Гутриджа прекрасным врачом, а девочки относились к нему как к любимому дяде.

Марти он тоже нравился.

Марти подозревал, что эксцентричные манеры и странности доктора не были просто рассчитаны на то, чтобы развлечь и успокоить пациентов. Доктор Гутридж, как и Марти, казалось, был морально оскорблен самим фактом смерти. Вероятно, в молодости он выбрал медицину в качестве своего поприща, так как верил, что врач – это рыцарь, сражающийся с драконами, воплощающими в себе различные болезни и хвори. Молодые рыцари обычно верят в то, что благие намерения, мастерство и вера сумеют победить зло. Когда рыцари стареют, они становятся мудрее. Они все чаще используют юмор как оружие для борьбы с болью и отчаянием. Странности Гутриджа, эти его свитера с Микки Маусом были призваны не только расслабить и успокоить пациентов, но и служили оружием против мрачной реальности жизни и смерти.

– Приступ страха? У тебя? Вот уж не думал! – с сомнением переспросил Поль Гутридж.

– Да, с бешеным сердцебиением, с таким чувством, что я вот-вот лопну. Мне это показалось приступом страха.

– Похоже на секс.

– Поверь мне, это не секс, – Марти улыбнулся.

– Может быть, ты и прав, – произнес со вздохом Гутридж. – Я так давно этим не занимался, что уже и не помню его проявлений. Нелегко быть холостяком в наше время, Марти. Вокруг столько грязи и жутких заболеваний. Казалось бы, все просто: ты встречаешь девушку, назначаешь ей свидание, одариваешь ее целомудренным поцелуем, провожая домой. А потом сидишь и ждешь, что у тебя начнут гнить и распадаться губы.

– Да, превосходный образ.

– И что главное, живой и наглядный, не так ли? Мне, наверное, следовало бы стать писателем.

И он приступил к осмотру левого глаза Марти офтальмоскопом.

– У тебя бывали очень сильные головные боли?

– Примерно раз в неделю, ничего необычного.

– А головокружения?

– Нет.

– А временная слепота или заметное сужение периферического зрения?

– Ничего такого.

Переключив внимание на правый глаз Марти, Гутридж сказал:

– А что касается писательства, так ты знаешь, что врачи занимались этим. Вспомним Майкла Кричтона, Робина Кука, Сомерсета Моэма…

– Сеуса.

– Что за сарказм. Когда мне нужно будет сделать тебе укол, я воспользуюсь шприцем для лошадей.

– Ты, по-моему, и так уже им пользуешься. Послушай, что я тебе скажу: быть писателем далеко не так романтично, как думают люди.

– Но ты, по крайней мере, не возишься с анализами мочи, – ответил Гутридж, откладывая в сторону офтальмоскоп.

Марти возразил:

– Когда ты только начинаешь писательствовать, вся эта свора редакторов, агентов и продюсеров относится к тебе не лучше, чем к пробе мочи.

– Но теперь ты знаменитость, – заметил Гутридж, вставляя в уши концы стетоскопа.

– До этого еще далеко, – возразил Марти.

Гутридж плотно прижал к груди Марти холодный стальной диск стетоскопа.

– Хорошо, дыши глубже… задержи дыхание… теперь выдохни… еще раз. – Послушав легкие и сердце, доктор отложил стетоскоп и спросил: – Как насчет галлюцинаций?

– Не бывает.

– Странные запахи?

– Нет.

– А вкусовые ощущения? Я имею в виду то, что, например, ты ешь мороженое, и вдруг оно кажется тебе горьким или с привкусом лука. Не бывает такого?

– Нет, ничего такого не было.

Надевая на руку Марти манжету для измерения давления, доктор продолжал:

– Одно то, что ты попал в журнал «Пипл», уже говорит о том, что ты какая-никакая, а знаменитость: рок-певец, актер, выдающийся политик или убийца. Или, например, парень с самой большой в мире коллекцией ушной серы. И если ты не считаешь себя известным писателем, то выкладывай, кого ты убил или сколько ушной серы у тебя в коллекции.

– Откуда тебе известно о журнале «Пипл»?

– Мы выписываем его для клиентов. Кладем его на журнальный столик в фойе.

Он продолжал нагнетать воздух в манжету, пока она не надулась, затем, прочитав показания на табло, продолжил:

– Последний номер пришел сегодня утром. Секретарша, показывая его мне, была явно озадачена, сказав, что ты меньше всего похож на мистера Убийцу.

Марти в замешательстве спросил:

– «Мистера Убийцу»?

– Ты что же, не видел свежий номер? – спросил Гутридж, снимая с Марти манжету.

– Да нет еще. Они заранее не показывают его. Это они так называли меня в статье? Мистер Убийца?

– Ну да. А что, очень мило.

– Мило? – поморщился Марти. – Не думаю, что Филипу Роту понравилось бы прозвище «Мистер Литератор» или Терри Мак-Милан – «Мисс Черная Сага».

– Ты ведь знаешь, что они считают любую рекламу хорошей рекламой.

– И Никсон сначала тоже думал, что реклама Уотергейта только пойдет ему на пользу.

– Мы выписываем два экземпляра журнала. Я могу дать тебе один экземпляр, когда будешь уходить. – Гутридж игриво усмехнулся: – Знаешь, до тех пор, пока я не увидел этот журнал, я и не подозревал, какой ты опасный парень.

Марти тяжело вздохнул:

– Этого я и боялся.

– Не так уж это плохо. Зная тебя, я могу себе представить, как тебе неловко. Но это не смертельно.

– Что же для меня смертельно, док?

Нахмурившись, Гутридж ответил:

– Исходя из результатов сегодняшнего обследования, ты умрешь от старости. По всем внешним признакам ты абсолютно здоров.

– Но это по внешним признакам, – сказал Марти.

– Да. Поэтому мне хотелось бы, чтобы ты прошел кое-какие обследования амбулаторно, в госпитале «Хоаг».

– Я готов, – мрачно ответил Марти. Он совсем не был готов к этому.

– Не сегодня. Они откроются только завтра или, может быть, в среду.

– Что могут обнаружить эти тесты?

– Опухоли и повреждения мозга. Нарушения химического состава крови. Это может быть смещение гипофиза, что, в свою очередь, давит на окружающие мозг ткани. Это и вызывает симптомы, подобные тем, которые испытываешь ты. Или что-нибудь еще. Но ты не должен сильно волноваться, потому что я твердо уверен, что тревоги напрасны. Скорее всего, у тебя просто стресс.

– Пейдж того же мнения.

– Неужели? Ты бы мог сэкономить на визите ко мне.

– Док, скажи мне правду.

– Я говорю тебе правду.

– Понимаешь, меня это очень пугает.

Гутридж с пониманием кивнул:

– Это понятно. Но, поверь, я видел гораздо более страшные и непонятные симптомы, и оказывалось, что это просто стресс.

– Психологический?

– Да, но не длительный. Ты не потеряешь рассудок, если именно это тебя беспокоит. Постарайся расслабиться, Марти. К концу недели мы будем точно знать, что с тобой.

Иногда Гутридж прибегал к убеждению и даже к успокоению, как это делало какое-нибудь светило в медицине, стоя у постели больного в костюме-тройке. Он снял с крючка на двери и протянул Марти его рубашку. Одновременно в его глазах еще раз промелькнула усмешка.

– Как тебя назвать – Мартин Стиллуотер или Мартин-убийца, когда я буду договариваться в госпитале о времени обследования?

2

Киллер обследует свой дом. Он полон желания побольше узнать о своей новой семье.

Он начинает с детской комнаты, так как больше всего его согревает мысль о том, что он отец. Какое-то время он стоит у двери, изучая две совершенно разные половины комнаты.

Ему интересно узнать, какая из его маленьких дочерей так деятельна и эмоциональна, что украшает стены плакатами с ослепительно красочными воздушными шарами и летящими в танце балеринами. Которая из них держит хомяка и других домашних животных в проволочных клетках и стеклянных террариумах. Он все еще держит в руке фотографию жены и девочек, но по их улыбающимся лицам невозможно разгадать их личности.

Вторая дочь, скорее всего, задумчива и любит созерцание. Она отдает предпочтение пейзажам. Ее постель аккуратно прибрана, подушка взбита, как надо. Книги аккуратно стоят на полках, а угловой рабочий столик в полном порядке.

Открыв дверь гардероба с зеркалом внутри, он обнаруживает то же разделение. Одежда, висящая слева, сгруппирована по типу и цвету. Беспорядочно висящая одежда справа притиснута одна к другой, вкривь и вкось наброшена на вешалки и явно помята.

Он уверен, что аккуратная и серьезная девочка – младшая, так как слева висят джинсы и платья меньшего размера. Он подносит к глазам фотографию и внимательно изучает ее. Это маленькая фея. Такая очаровашка. Но он все еще не знает, кто из них Шарлотта, а кто Эмили.

Он подходит к столу на половине старшей дочери и пытается разобраться в хаосе, который здесь царит: журналы, учебники, желтая лента для волос, заколка-бабочка, несколько пластинок жвачки, цветные карандаши, пара скомканных розовых носков, пустая банка кока-колы, монеты и настольная игра «Гейм-бой».

Он открывает один учебник, затем другой. На обложках обоих учебников карандашом выведено: «Шарлотта Стиллуотер».

Значит, старшая и менее дисциплинированная девочка – это Шарлотта. А младшая, которая содержит свои принадлежности в порядке, – Эмили.

И вновь разглядывает их лица на фотографии.

Шарлотта хорошенькая, у нее такая красивая улыбка. Однако с ней у него могут быть проблемы.

Он не потерпит беспорядка в своем доме. Все должно быть в полном порядке. Безупречно. Аккуратно, чисто и жизнерадостно.

В одиноких гостиничных номерах незнакомых городов, в темноте, с широко открытыми глазами, он умирал от тоски о чем-то, чему не мог найти названия.

Теперь он знает, что его судьба – быть Мартином Стиллуотером, отцом этих детей и мужем этой женщины. Это заполнит ужасный вакуум и принесет ему удовлетворение. Он благодарен той силе, которая привела его сюда, и полон решимости выполнить обязательства перед женой, детьми и обществом. Он хочет иметь идеальную семью, как те, которые он видел в своих любимых фильмах. Хочет быть таким же добрым, как Джимми Стюарт в фильме «Эта прекрасная жизнь», таким мудрым, как Грегори Пек в фильме «Убить пересмешника», и таким же почитаемым, как они оба, и он сделает все необходимое, чтобы создать любящую, гармоничную и образцовую семью.

Он помнит и другой фильм, «Выродок», и знает, что некоторые дети могут разрушить дом и все надежды на гармонию в семье, потому что в них живет разрушительная сила. Неряшливость Шарлотты, этот ее странный зверинец указывают на то, что она способна на непослушание и, может быть, даже на насилие.

В фильмах змеи всегда символизируют зло, всегда таят опасность для ненависти. Поэтому змея в террариуме – неприятное свидетельство того, что дитя испорчено и нуждается в опеке. Все эти грызуны, противный черный жук в стеклянной банке – все они, судя по фильмам, которые он видел, являются олицетворением темных сил.

Он опять изучает фотографию, удивляясь тому, какой наивной и чистой выглядит Шарлотта.

Но ведь в «Выродке» было то же самое. Девочка казалась самим ангелом, на самом же деле была исчадием ада.

Может статься, что быть Мартином Стиллуотером не так просто, как ему показалось на первый взгляд. Эта Шарлотта может обернуться настоящим наказанием.

К счастью, он видел фильм «Положись на меня», в котором Моргану Фриману в роли директора колледжа приходится усмирять зарвавшихся учеников. Он также видел фильм «Директор» с Джимом Белуши и знает, что дисциплина может помочь даже плохим детям. Взрослые должны обучать их нормам поведения, и это рано или поздно даст положительный результат.

Если Шарлотта окажется непослушной и упрямой, он будет наказывать ее до тех пор, пока она не станет хорошей маленькой девочкой. Он не подведет ее. Сначала она возненавидит его за то, что он лишает ее привилегий, не велит ей выходить из комнаты, по необходимости наказывает ее, но со временем она поймет, что он делает это ради нее самой, полюбит его и поймет, какой он умный и мудрый.

Он даже может представить себе воочию этот торжественный момент, когда после долгой борьбы наступает ее реабилитация. Эту трогательную сцену завершают ее признания в том, что она была не права, а он был хорошим отцом. Они оба плачут. Она бросается в его объятия, пристыженная и покаявшаяся. Он крепко обнимает ее со словами: «Все хорошо, все хорошо, не плачь». А она дрожащим голосом произносит: «О папочка!», крепко прижимается к нему, и с этого момента у них все идет великолепно.

Он жаждет этого долгожданного сладкого триумфа. Он даже слышит прекрасную небесную музыку, сопровождающую его.

Из половины Шарлотты он направляется к аккуратно застеленной кровати младшей дочери.

Эмили. Маленькая фея. Она не доставит ему забот. Она будет хорошей дочерью.

Сидя у него на коленях, она будет слушать сказки, которые он ей прочтет. Он поведет ее в зоопарк, держа ее маленькую ручку в своей. Он поведет ее в кино и купит воздушную кукурузу. Они будут сидеть рядом, в темноте, смотреть последний диснеевский мультфильм и смеяться.

В ее темных глазенках он увидит обожание.

Милая Эмили. Любимая Эмили.

С трепетом он приподнимает край покрывала. Затем одеяла и пододеяльника. Он смотрит на простыню, на которой она спала прошлой ночью, подушки, на которых покоилась ее маленькая головка.

Его сердце переполняют любовь и нежность.

Он трогает рукой простыню, гладит ее, ощущая под рукой шелковистую ткань, которой еще недавно касалось ее молоденькое нежное тело.

Каждый вечер он будет укрывать ее одеялом. Она будет целовать его в щеку. Это будут маленькие теплые поцелуи, пахнущие сладким ароматом ее зубной пасты.

Он нагибается и нюхает простыни.

– Эмили, – произносит он тихо.

О, как он мечтает быть ее отцом, смотреть в ее огромные темные обожающие его глаза.

Со вздохом он возвращается на половину Шарлотты. Бросает фотографию на ее кровать и начинает внимательно изучать животных.

Некоторые животные так же внимательно изучают его.

Он начинает с хомяка. Почувствовав неладное, это робкое создание забивается в дальний угол клетки. Он хватает хомяка и вытаскивает его из клетки. Хомяк пытается высвободиться, но киллер крепко держит его тельце в правой руке, а голову – в левой. Резким движением он сворачивает хомяку шею. Раздается короткий резкий звук.

Он бросает мертвого хомяка на яркое покрывало.

Это будет начальный момент в воспитании Шарлотты.

Она возненавидит его за это. Но ненадолго.

Со временем она поймет, что все эти животные только создают неудобства. Все они олицетворяют зло. Рептилии, грызуны, жуки. Их используют ведьмы для общения с дьяволом.

Он узнал об этих приспешниках ведьм из фильмов ужасов. Если в доме есть кошка, он, не задумываясь, убьет и ее, потому что иногда они тихие и очень милые, просто кошки и больше ничего, а иногда они становятся дьявольскими отродиями, исчадием ада. Приглашая такие существа в свой дом, вы рискуете пригласить самого дьявола.

Однажды Шарлотта поймет это. И будет благодарна ему.

Со временем она полюбит его.

Все они полюбят его.

Он будет хорошим мужем и отцом.

Мышь гораздо меньше хомяка. Испуганная, она дрожит в его сжатом кулаке. Из него торчит только ее маленькая головка и хвост. От испуга и такого давления она писает. Почувствовав на руке теплую влагу, он с отвращением морщится, изо всех сил сдавливает кулак, лишая жизни этого грязного маленького зверька.

Он швыряет мышь на кровать рядом с мертвым хомяком.

Безобидная садовая змея в стеклянном террариуме не пытается ускользнуть от него. Он берет ее за хвост и щелкает как хлыстом, опять щелкает, потом сильно бьет ее об стену, еще раз и еще. Когда он вешает ее на вытянутой руке и смотрит на нее, она уже абсолютно безжизненна, и киллер видит, что у нее продавлен череп.

Он кладет ее клубочком рядом с хомяком и мышью.

Жука и черепаху он давит каблуком своего ботинка.

Издаваемый при этом хруст ласкает его слух. Собрав липкие остатки, тоже кладет их на кровать.

Только ящерице удается улизнуть от него. Когда он открывает дверцу террариума и протягивает руку, хамелеон стремглав взбирается на его руку и спрыгивает с плеча вниз. Он крутится, ища хамелеона, и замечает его на туалетном столике, где тот мечется между щеткой для волос и расческой, а потом прыгает в шкатулку для бижутерии. Там он замирает и начинает менять цвет кожи. Киллер опять пытается схватить хамелеона, но тот мчится стрелой вниз, на пол, пересекает комнату и проскальзывает под кровать Эмили.

Он решает оставить хамелеона в покое.

Это, может быть, даже к лучшему. Пейдж и девочки, придя домой, наверняка начнут искать его. Когда они найдут его, он убьет его прямо перед глазами Шарлотты или, может быть, попросит ее саму убить ящерицу. Это будет ей хорошим уроком. После этого она уже больше не принесет неподобающих животных в дом Стиллуотеров.

3

Марти сидел в машине на стоянке перед офисом доктора Гутриджа и читал посвященную ему статью в журнале «Пипл». Порывистый ветер гнал по тротуару мертвые листья. Две его фотографии и текст на страницу были растянуты на три страницы журнала. На эти несколько минут, пока он читал журнал, Марти забыл обо всех своих неурядицах.

Заголовок «Мистер Убийца», напечатанный черными буквами, невольно заставил его вздрогнуть, хотя он и знал о нем заранее. Но еще больше его смутил напечатанный шрифтом помельче подзаголовок: «В Южной Калифорнии автор детективных романов Мартин Стиллуотер видит темноту и зло там, где другие видят только солнечный свет».

Ему показалось, что эти слова характеризуют его как закоренелого пессимиста, всегда одетого в черное и скрывающегося в засаде на пляже или в пальмовых деревьях, высматривая и порицая всякого, кто осмелится веселиться, методично разоблачая при этом врожденную мерзость человека. В лучшем случае он представал напыщенным жуликом, играющим роль, которая, по его разумению, наиболее подходит для коммерческого имиджа автора детективных романов.

Возможно, он преувеличивал, и Пейдж скажет ему, что он чересчур чувствителен в этих вопросах. Она всегда так говорила, и это, как ни странно, успокаивало его, независимо от того, поверил он ей или нет.

Перед тем как начать читать, он принялся внимательно разглядывать фотографии.

На первой, большой фотографии он стоит во дворе, позади дома, на фоне деревьев и сумеречного неба и выглядит не совсем нормальным.

Фотограф Бен Валенко получил указания уговорить Марти сфотографироваться в подходящей для автора детективов позе. Для этого он даже привез с собой реквизит: топор, огромный нож, ледоруб и ружье. Предполагалось, что Марти будет воинственно размахивать ими. Когда же Марти вежливо отклонил использование реквизита, а также отказался надеть полушинель с высоко поднятым воротником и надвинуть на лоб мягкую фетровую шляпу, фотограф пошел на попятную и согласился, что эти переодевания действительно нелепы. Они откажутся от стандартных клише и сделают снимки, на которых он будет просто писателем и обычным человеком. Таково было предложение Валенко.

Теперь же стало очевидно, что он ухитрился сделать все по-своему без всякого реквизита, сумев усыпить бдительность Марти. Задний дворик, казалось бы, был прекрасным и безобидным фоном. Однако, использовав сочетание сумеречных теней, неясных очертаний деревьев, угрюмых туч, освещенных прощальными лучами заходящего солнца, умело соединив студийное освещение с углом установки камеры, фотограф умудрился сделать Марти похожим на колдуна. Более того, из двадцати снимков, сделанных во дворе, редакторы выбрали худший: Марти на нем щурится; черты лица искажены; свет камеры отражается в его глазах-щелках, и они блестят, как глаза зомби.

Вторая фотография сделана в его кабинете. Он сидит за письменным столом и смотрит в объектив камеры. На этой фотографии он узнаваем, хотя сейчас он предпочел бы, чтобы его не узнавали, так как похоже, что для него единственный способ сохранить лицо – это сделать так, чтобы его настоящая внешность осталась тайной; сочетание теней со своеобразным освещением цветной настольной лампы, даже на черно-белой фотографии, делало его похожим на цыгана-гадальщика, усмотревшего в своем хрустальном шаре приближение беды.

Он был убежден, что множество проблем современного мира проистекают из-за своеобразной подачи информации средствами масс-медиа, их стремления смешать вымысел с реальной жизнью. Телевизионные новости не способны трезво и беспристрастно осветить события; субъективизм берет верх над объективностью; многочисленные скороспелые рейтинги. Документальные фильмы о реальных исторических деятелях превратились в «документальное действо», в котором точные детали из жизни знаменитостей безжалостно подчиняются развлекательным целям, извращаются в угоду личным фантазиям создателей шоу, сильно искажая при этом факты прошлого. Реклама патентованных медицинских средств в коммерческих роликах осуществляется силами дикторов-актеров, они же выступают в роли врачей в программах с высоким рейтингом, вводя в заблуждение телезрителей, уверенных, что те получили медицинское образование в Гарварде. На самом же деле они, в лучшем случае, посетили один или два раза класс актерского мастерства. Политики играют эпизодические роли в ситуационных комедиях, например на политических ралли. Не так давно вице-президент Соединенных Штатов Америки был втянут в длительный спор с одним подставным телевизионным репортером, принимавшим участие в ситуационной комедии. Зрители, сбитые с толку, не могут отличить актеров от политиков, и наоборот. Предполагалось, что автор детективов не только должен обязательно походить на один из своих персонажей, но и быть карикатурным прототипом наиболее характерного героя всего детективного жанра. Таким образом, год от года все меньше людей могут составить четкое и объективное мнение о важных событиях, а также отделить фантазию от реальной жизни.

Марти был решительно настроен не потакать этому всеобщему заболеванию, но его бессовестно провели. Теперь у общественного мнения сложится о нем стереотип как о загадочном и ужасном авторе столь же ужасных и кровавых детективов, занятом описанием темной стороны жизни, таком же неприветливом и чудаковатом, как и любой персонаж его романов.

Рано или поздно встревоженный гражданин, полностью потеряв ощущение реальности, прибудет к его дому в какой-нибудь старой колымаге, борта которой расписаны лозунгами, обвиняющими его в убийстве Джона Леннона, Джона Кеннеди, Рика Нельсона и еще бог знает кого, хотя он был ребенком, когда Ли Харви Освальд нажал на курок. Нечто подобное произошло со Стивеном Кингом, не так ли? И Салман Рушди наверняка пережил несколько столь же тревожных лет.

Раздосадованный столь эксцентричным имиджем, созданным журналом, красный от смущения, Марти принялся разглядывать стоянку, чтобы убедиться, что никто не видит его читающим статью о себе самом. Кое-кто суетился возле своих машин, не обращая на него внимания.

Внезапно безоблачное небо заволокли тучи, а ветер завертел сухие листья в миниатюрном торнадо.

Он прочитал статью, прерывая чтение вздохами и ворчанием. Несмотря на несколько незначительных ошибок, авторы статьи в основном придерживались фактов. Но тон ее был сродни фотографиям. Ох уж этот старый страшила Мартин Стиллуотер! До чего же он суров и угрюм! За каждой безобидной улыбкой видит свирепую ухмылку преступника. И работает он в тускло освещенном, почти темном, кабинете, утверждая, что делает это только для того, чтобы уменьшить свечение экрана компьютера.

Его отказ фотографировать Шарлотту и Эмили, продиктованный желанием оградить их личную жизнь и защитить их от нападок одноклассников, был истолкован как страх перед похитителями детей, скрывающимися за каждым кустом. Ведь несколько лет тому назад он написал роман о киднепинге.

Пейдж, «симпатичная и рассудительная, как героини Мартина Стиллуотера», представала в статье «психологом, работа которого требует проникновения в сокровеннейшие уголки души своих пациентов», будто вместо того, чтобы помогать детям, страдающим от разводов родителей или смерти любимого человека, она анализирует с психологической точки зрения поведение закоренелых преступников, совершивших групповое убийство века.

– Старое пугало Пейдж Стиллуотер, – громко произнес он. – Понятное дело, разве она вышла бы замуж за меня, если бы к тому времени уже не была маленькой колдуньей?

Затем он попытался убедить себя, что все утрирует.

Закрывая журнал, он подумал: «Слава богу, я не позволил девочкам участвовать в этом. Они, может быть, и выпутались бы из этой ситуации, но выглядели бы как дети в «Семье Адамс»…

Он опять сказал себе, что его реакция слишком эмоциональна, но настроение его не улучшилось.

Он чувствовал себя так, будто в его жизнь кто-то нагло ворвался, принизил его значимость и достоинство. И даже то, что он говорит вслух, сам с собой, подтверждало, к его досаде, его новую репутацию забавного чудака.

Марти повернул в замке ключ зажигания. Машина завелась.

Выезжая со стоянки на многолюдную улицу, Марти был обеспокоен тем, что его жизнь не просто сделала временный крен к худшему, начиная с того приступа амнезии в субботу. Статья в журнале явилась еще одним указателем на этой темной дороге, и он чувствовал, что ему понадобится немало времени, прежде чем с грубого асфальта он съедет на гладкую магистраль, с которой сбился.

Он вздрогнул, увидев, что на машину налетел вихрь листьев. Сухая листва зашелестела по крыше и капоту, напоминая когти зверя, решившего проникнуть внутрь.

4

Киллера мучает голод. Он не спал с ночи пятницы, проехал в ненастье на огромной скорости полстраны, провел полтора эмоционально насыщенных часа в доме Стиллуотеров, представ перед своей судьбой. Но теперь запасы его энергии иссякают. У него дрожат колени, и его качает.

На кухне он делает набег на холодильник, складывая еду на дубовый обеденный стол. Он берет несколько пластинок швейцарского сыра, полбатона хлеба, несколько соленых огурцов, большой кусок бекона. Он ест, беспорядочно смешивая все это, не потрудившись сделать бутерброды или поджарить бекон. Ест быстро и жадно, не обращая внимания на хорошие манеры, пропихивая все это большими глотками холодного пива и обливая пеной подбородок. Он хочет так много успеть, прежде чем вернутся домой жена и девочки. Он не знает, когда точно их ждать. Сало жуется с трудом, и поэтому он периодически зачерпывает майонез из банки с широким горлом, а потом слизывает его со своих пальцев, чтобы увлажнить рот и проглотить очередную порцию еды. Он заканчивает трапезу, съедая два больших куска шоколадного торта, запивая их пивом «Корона», затем поспешно убирает мусор бумажными полотенцами и моет над раковиной руки.

Теперь он в порядке.

С фотографией в руках он возвращается на второй этаж, переступая через две ступеньки. Он направляется в спальню взрослых и включает там оба ночника.

Какое-то время он смотрит на двуспальную кровать, взволнованный перспективой заниматься здесь любовью с Пейдж. Когда делаешь это с той, которая тебе по-настоящему нравится, это называется «заниматься любовью».

А она ему действительно нравится.

Она должна ему нравиться.

В конце концов, она ведь его жена.

Он знает, что у нее красивое лицо с полными губами, правильным овалом и веселыми смеющимися глазами. Но он не может сказать многого о ее фигуре, ведь на фотографии она не видна. Он представляет себе ее полную грудь, плоский живот, длинные ноги красивой формы, и в нем нарастает желание быть с ней, иметь ее.

Он подходит к туалетному столику, открывает ящики, пока не находит ее нижнее белье. Он гладит рукой коротенькую нижнюю юбку, шелковистые чашки бюстгальтера. Достав из ящика шелковые трусики, он погружает в них лицо, часто и глубоко дыша и повторяя шепотом ее имя.

Заниматься любовью в корне отличается от потного секса, который он практиковал с девчонками, подцепленными в барах. Это всегда заканчивалось тем, что он чувствовал себя опустошенным, озлобленным, отчужденным, так как его безумное желание настоящей близости оставалось неудовлетворенным. Несбывшиеся желания рождают гнев, гнев ведет к ненависти, ненависть порождает насилие, а насилие иногда успокаивает. Но эта схема неприменима к ним с Пейдж, он принадлежит ей, как никому другому. Она сумеет удовлетворить его желание. Они достигнут такого единения, какое он раньше даже представить себе не мог, сольются в блаженстве в единое целое, достигнут духовного и физического совершенства. Все это он видел в бесчисленных фильмах. Тела купаются в золотом свете, экстаз, ощущение неописуемого счастья, возможного только тогда, когда существует любовь. После всего ему не нужно будет убивать ее, ведь их сердца будут биться в унисон, как одно большое сердце, все его желания будут полностью удовлетворены и не будет необходимости убивать вообще кого бы то ни было.

Перспектива романа с Пейдж захватывает дух.

– Я сделаю тебя счастливой, Пейдж, – обещает он ее портрету.

Вспомнив, что не купался с субботы, и желая быть чистым для Пейдж, он кладет ее шелковые трусики назад, в стопку белья, закрывает ящик столика и направляется в ванную комнату принимать душ.

Там он снимает с себя одежду, взятую у седовласого пенсионера Джека в Оклахоме, в воскресенье, двадцать четыре часа тому назад. Скомкав каждый предмет в компактный шар, он запихивает одежду в специальную корзину для грязного белья.

Он входит в просторную кабину душа. Вода в меру горяча. Намыливается. И вскоре клубы пара вокруг него наполняются пахучим цветочным ароматом.

Обсушив тело желтым полотенцем, он ищет в шкафчике принадлежности мужского туалета. Находит шариковый дезодорант, расческу, которой зачесывает мокрые волосы назад. Бреется электрической бритвой, одеколонится и чистит зубы.

Теперь он чувствует себя новым человеком.

На мужской половине большого платяного шкафа он находит хлопчатобумажные трусы, синие джинсы, сине-черную фланелевую рубашку, спортивные носки и пару кроссовок «Найк». Все сидит на нем как нельзя лучше.

Он чувствует себя дома великолепно.

5

Пейдж стоит у окна и наблюдает, как ветер гонит с запада серые облака. Темнеет. На дома, еще недавно утопавшие в лучах солнца, надвигается тень.

Офис Пейдж находится на шестом этаже и состоит из трех комнат.

Из двух больших окон открывается не очень вдохновляющий вид: дорога, торговый центр, притертые одна к другой крыши домов. Конечно, ее бы больше устроил вид на океан или пышно цветущий сад, но это означало бы более высокую арендную плату.

Тогда Марти только начинал свою писательскую карьеру, и главным кормильцем в семье была Пейдж.

И даже сейчас, когда к Марти пришел успех и появились солидные доходы, которые обязывали ее арендовать более престижный офис в новом районе, она медлила, считая это неблагоразумным. Даже благополучная, процветающая литературная карьера не гарантирует стабильного заработка. Если, скажем, заболевает хозяин зеленной лавки, его служащие продолжают продавать апельсины и яблоки в его отсутствие. В случае болезни он, Марти, уже не сможет содержать семью.

А Марти болен. И возможно, серьезно.

Нет, она не будет думать об этом. Они ничего еще не знали наверняка. Беспокоиться понапрасну было свойственно той, прежней Пейдж, до того как она встретила Марти. Теперь ей нужны были только факты.

«Пользуйся моментом», – любил повторять ей Марти. Он был прирожденным доктором. Иногда ей казалось, что он сумел научить ее большему, чем курсы, которые она посещала, чтобы защитить диссертацию по психологии.

«Пользуйся моментом».

По правде говоря, вся эта суматоха за окном действовала на нее бодряще. Если раньше она была настолько предрасположена к унынию, что даже плохая погода могла сказаться на ее настроении, то все эти годы, проведенные с Марти, его непоколебимый оптимизм научили ее видеть своеобразную красоту даже в надвигающемся шторме.

Он родилась и выросла в доме, лишенном тепла и любви, в котором было уныло и холодно, как в ледяной арктической пещере. Но она давно уже забыла об этих днях.

«Пользуйся моментом».

Она посмотрела на часы и задвинула портьеры, так как два ее следующих клиента, скорее всего, окажутся восприимчивыми к плохой погоде.

Когда окна были зашторены, в помещении было уютно, как в гостиной частного дома. Стол с книгами и папками находился в третьей комнате, посетители не видели их. Обычно она встречалась с ними в этой уютной комнате. Цветочный рисунок дивана с множеством разбросанных по нему подушек успокаивал, а три обтянутых ворсистой тканью кресла были настолько просторны, что позволяли юным гостям свернуться в них калачиком, а при желании даже сесть в них с ногами. Лампы цвета морской волны отбрасывали мягкий теплый свет, мерцающий на безделушках в конце стола и глазури фарфоровых статуэток в витрине серванта красного дерева.

Пейдж обычно предлагала горячий шоколад и сладости либо печенье с холодной кока-колой, что значительно облегчало общение, как будто они находились в гостях у бабушки. Так, по крайней мере, выглядел дом бабушки, пока она не начала делать пластические операции, исправлять недостатки фигуры методом липотомии, не развелась еще с дедушкой, не начала ездить одна в круизы в Кабо-Сан-Лукас или летать в Лас-Вегас на уик-энд со своим молодым приятелем.

Большинство клиентов в свой первый визит удивлялись, не найдя собрания сочинений Фрейда, кушетки для осмотров и чересчур серьезной атмосферы, царящей обычно в офисе психиатра. И даже после того, как она напоминала им, что она не психиатр и вообще не доктор в медицинском смысле этого слова, а консультант по психологии, имеющая степень и рассматривающая их как «клиентов», а не как «пациентов», как людей с коммуникативными проблемами, а не с неврозами и психозами, они все еще смущались первые полчаса или около того. Но постепенно обстановка и – она хотела верить – ее подход брали свое, и клиенты расслаблялись.

На два часа у Пейдж была назначена последняя в этот день встреча с Самантой Ачесон и ее восьмилетним сыном Сином. Первый муж Саманты, отец Сина, умер вскоре после того, как мальчику исполнилось пять лет. Два с половиной года назад Саманта вновь вышла замуж, и тут начались поведенческие проблемы у Сина. Они, по сути дела, начались в день свадьбы. Мальчик почему-то был уверен, что мать предала его умершего отца, а также может когда-нибудь предать и его. Вот уже пять месяцев два раза в неделю Пейдж встречалась с мальчиком, завоевывая его доверие, налаживая общение с ним, включая в спектр обсуждения такие категории, как боль, страх, гнев, которые он не мог обсуждать со своей матерью. Сегодня впервые в их беседе должна принять участие Саманта, что было значительным шагом вперед и свидетельствовало о том, что в поведении мальчика наметился явный прогресс, если он был готов рассказать матери то, чем делился со своим консультантом.

Она села в свое кресло и потянулась к краю стола за телефоном, который одновременно выполнял функцию селектора, соединяющего ее с приемной. Она собиралась попросить Милли, секретаршу, прислать к ней Саманту и Сина Ачесон, но селектор зазвонил прежде, чем она успела снять трубку.

– Пейдж, на первой линии Марти.

– Спасибо, Милли. – Она переключила телефон на первую линию. – Марти?

Он не отвечал.

– Марти, это ты? – спросила она и посмотрела, на ту ли кнопку нажала.

Линия была включена – горела лампочка, но трубка безмолвствовала.

– Марти?

– Мне нравится твой голос, Пейдж. Он такой мелодичный.

Он говорит как-то… странно.

Сердце бешено забилось в груди, и она тщательно пыталась подавить охвативший ее страх.

– Что сказал доктор?

– Мне понравилась твоя фотография.

– Моя фотография? – переспросила она, явно сбитая с толку.

– Мне нравятся твои волосы, твои глаза.

– Марти, я не…

– Ты как раз то, что мне нужно.

У нее пересохло во рту.

– Что-нибудь случилось?

Вдруг он заговорил скороговоркой, без остановок:

– Пейдж, я хочу целовать тебя, твои груди, обнять тебя крепко и прижать к себе, заниматься с тобой любовью, я сделаю тебя счастливой, я хочу слиться с тобой, это будет сплошное блаженство, как в кино.

– Марти, дорогой, что…

Он повесил трубку, не дав ей продолжить.

Пейдж была озадачена и встревожена. Она прислушивалась какое-то время к гудкам в трубке, прежде чем повесить ее на рычаг.

«Что, к черту, происходит?» – подумала Пейдж.

Было два часа дня, и, скорее всего, он звонил ей не из офиса доктора Гутриджа. Но и из дома ему еще рано было звонить, а это означало, что он звонил с дороги.

Пейдж подняла трубку и набрала номер телефона в его машине.

Марти ответил на второй звонок. Она спросила:

– Марти, что, к черту, случилось?

– Пейдж?

– Что все это значит?

– Что ты имеешь в виду?

– Все эти поцелуи, ради всего святого, блаженство, как в кино.

Он молчал, и она могла слышать отдаленный гул мотора «Форда». Переключив скорость, он сказал:

– Малыш, ты меня потеряла?

– Ты звонил мне минуту назад и говорил так, будто…

– Нет. Я не звонил.

– Ты не звонил мне?

– Нет.

– Ты шутишь?

– Ты хочешь сказать, что кто-то позвонил и представился мною?

– Да, он…

– У него был мой голос?

– Да.

– Точно такой же?

Пейдж на минуту задумалась.

– Ну, не совсем. Голос был очень похож на твой и в то же время… что-то отличало его от твоего голоса. Это трудно объяснить.

– Надеюсь, ты повесила трубку, когда он стал говорить непристойности?

– Ты… – начала было она, но потом поправилась: – Он первый повесил трубку. И потом, он не говорил непристойностей.

– Да? А как насчет поцелуев в грудь?

– Мне не показалось это непристойным, так как я думала, что это ты.

– Пейдж, напомни мне, дорогая, когда в последний раз я звонил тебе на работу и говорил о поцелуях в грудь?

Она засмеялась.

– По-моему, никогда, – ответила она, а когда он тоже рассмеялся, добавила: – Было бы неплохо время от времени делать это, хотя бы для того, чтобы немного повеселиться.

– Они так и просятся, чтобы их целовали.

– Спасибо.

– И твоя попка тоже.

– Ты заставляешь меня краснеть, – сказала она, и это была правда.

– И твой…

– Это уже становится совершенно непристойным, – сказала она.

– Да, но я жертва.

– Ты уверен?

– Ты позвонила и обвинила меня в том, что я сказал тебе что-то гадкое.

– Да, действительно. Раскрепощение женщин, ничего не поделаешь. Недаром ведь они борются за свои права!

– И когда только это кончится!

Пейдж вдруг осенила тревожная мысль, но она медлила четко сформулировать ее. Быть может, это был действительно Марти, но звонил он в состоянии амнезии, сходном с тем приступом, который случился с ним днем, в субботу, когда он монотонно повторял два этих слова в течение семи минут, а потом ничего не вспомнил бы, если бы не диктофон.

Ей показалось, что ему пришла в голову та же мысль.

Она первая нарушила молчание:

– Что сказал Поль Гутридж?

– Он думает, что это стресс.

– Думает?

– Он договаривается, чтобы меня обследовали завтра или в среду.

– Он не был обеспокоен?

– Нет. Или притворился, что не обеспокоен.

Непринужденная манера поведения Поля уступала место серьезности, когда ему нужно было сообщить своим пациентам что-то важное. Он всегда был прямолинеен и говорил по делу. Во время болезни Шарлотты другие врачи пытались унять тревогу родителей, сглаживая кое-какие моменты, чтобы постепенно подготовить их к худшему. Поль, однако, прямо оценил ситуацию, ничего не скрывая от Пейдж и Марти. Он знал, что никакая полуправда или лживый оптимизм здесь не помогут. И что их нельзя путать с состраданием. Пейдж знала, что если Поль не был обеспокоен состоянием здоровья Марти и этими его тревожными симптомами, то это хороший знак.

– Он дал мне лишний экземпляр журнала «Пипл», – сказал Марти.

– Ты говоришь это так, как будто он дал тебе целую сумку собачьего дерьма.

– Да, но я не на это рассчитывал.

– Это совсем не так плохо, как ты думаешь, – сказала она.

– А ты откуда знаешь? Ты ведь еще не читала статью.

– Я знаю тебя и твою реакцию на подобные вещи.

– На одной из фотографий я похож на Франкенштейна с похмелья.

– Мне всегда нравился Борис Карлофф.

Он вздохнул:

– Теперь мне нужно сменить фамилию, сделать пластическую операцию и переехать в Бразилию. Как насчет того, чтобы забрать девочек из школы, прежде чем я начну заказывать билеты на Рио?

– Я сама заберу их. Сегодня они заканчивают на час позже.

– А, вспомнил. Сегодня понедельник. У них уроки фортепиано.

– Мы будем дома в половине пятого, – сказала она. – Ты покажешь мне журнал и можешь поплакаться мне в плечо.

– К черту все это. Я покажу тебе журнал и проведу вечер, целуя твои груди.

– Ты какой-то странный, Марти.

– Я люблю тебя, малыш.

Пейдж повесила трубку, продолжая улыбаться. Он всегда умел заставить ее улыбнуться. Даже в самые тяжелые моменты жизни.

Она отказывалась думать о странном телефонном звонке, о болезни, об амнезии, о фотографиях, на которых он похож на монстра.

«Пользуйся моментом. Наслаждайся им. Цени его».

Она так и сделала. Через минуту с небольшим она связалась по селектору с Милли и попросила ее пригласить в кабинет Саманту и Сина Ачесон.

6

Он сидит в кресле за письменным столом. В своем кабинете. Ему удобно. Он может даже поверить, что уже сидел в нем прежде.

И все-таки он волнуется. Он включает компьютер. Хорошая машина IBM PC, с большим запасом жестких дисков. Он не помнит, чтобы покупал ее.

Компьютер выдает предварительные данные. Далее на огромном экране появляются слова: «Состав основного меню». Вариантов всего восемь: в основном это программные средства обработки текстов.

Он выбирает Word Perfect 5.1, и программа загружается.

Он не помнит, чтобы кто-нибудь учил его, как обращаться с компьютером или пользоваться программой Word Perfect. Он также не помнит, кто научил его пользоваться оружием и ориентироваться на улицах различных городов. Вероятно, его боссы полагали, что для выполнения заданий ему следует владеть элементарными знаниями о компьютере и знать определенные программы.

Изображение на экране проясняется.

Все готово.

В нижнем правом углу голубого экрана белые буквы и цифры сообщают ему, что это документ номер один, страница номер один, строка номер один, позиция номер десять.

Готово. Он готов писать роман. Это его работа.

Он смотрит на чистый монитор, пытаясь начать работу. Начать, однако, труднее, чем он предполагал.

Он взял с собой из кухни бутылку пива, подозревая, что ему может понадобиться освежить свои мысли. Он делает большой глоток. Пиво холодное, бодрящее, и он знает, что это как раз то, что поможет ему.

Осушив полбутылки, с возросшей уверенностью он сейчас начнет печатать. Отстучав одно слово, он останавливается.

Мужчина.

Что мужчина?

Минуту он внимательно смотрит на экран, потом продолжает: «Вошел в комнату». В какую комнату? В доме? В учреждении? Как она выглядит, эта комната? Кто еще в ней находится? Что этот мужчина делает в этой комнате? Зачем он здесь? Может, это не обязательно должна быть комната? Может, это поезд, самолет, кладбище?

Он убирает слова «вошел в комнату», заменив их на «был высокий». Итак, мужчина высокий. Имеет ли это какое-то значение? Важен ли рост для сюжета рассказа? Сколько ему лет? Какого цвета у него глаза, волосы? Кто он – кавказец, негр, азиат? Во что он одет? И вообще, должен ли он быть обязательно мужчиной? Может, можно, чтобы это была женщина? Или ребенок?

Одолеваемый этими сомнениями, он все стирает и начинает заново.

Экран чист.

Все готово.

Он допивает бутылку пива. Оно холодное и бодрящее, но мысли его не освежает.

Он направляется к книжным полкам, вытаскивает восемь книг со своим именем на обложке. Приносит и кладет их на письменный стол. Читает первые, вторые страницы, пытаясь что-то выжать из себя.

Быть Мартином Стиллуотером – его судьба. Это очевидно и сомнению не подлежит.

Он будет хорошим отцом Шарлотте и Эмили.

Он будет хорошим мужем и любовником для прекрасной Пейдж.

И он будет писать романы. Детективы.

Очевидно, он и раньше писал их, раз написал уже с десяток, поэтому он сможет вновь писать их. Просто он должен заново приобрести навык и умение писать.

Экран чист.

Он кладет пальцы на клавиши, приготовившись печатать.

Экран такой пустой. Пустой, пустой, пустой. Насмехается над ним.

Понимая, что его раздражает тихий назойливый гул вентилятора в компьютере, а также настойчиво притягивающее к себе голубое электронное поле документа номер один на странице номер один, он выключает компьютер. Он благословил наступившую тишину, однако плоское серое стекло видеомонитора раздражает его больше, чем голубой экран работающего компьютера; выключив машину, он как бы признает свое поражение.

Ему необходимо быть Мартином Стиллуотером, а это значит, что ему необходимо писать.

Мужчина. Мужчина был. Мужчина был высокого роста, голубоглазый и со светлыми волосами, на нем были синий костюм, белая рубашка и красный галстук, ему около тридцати лет, и он не знает, что ему нужно в комнате, в которую он вошел. Черт. Нескладно. Мужчина. Мужчина. Мужчина…

Ему необходимо писать, но каждая попытка неизбежно ведет к неудаче. А неудача очень скоро порождает гнев. Знакомая схема. Гнев рождает особую ненависть к компьютеру, он чувствует к нему отвращение, ненависть направлена также на его неприглядное положение в обществе, на само общество и на каждого его гражданина. Ему нужно так мало, так ничтожно мало – просто принадлежать кому-то, быть как все остальные люди, иметь дом и семью, иметь какую-то цель. Разве это много? Он не хочет быть богатым, отираться среди власть имущих, обедать с сильными мира сего. Он не просит славы. После стольких лет борьбы, смятения, неопределенности и одиночества он обрел наконец дом, жену, двоих детей, смысл жизни, судьбу. Однако он чувствует, как все это ускользает у него из рук. Ему необходимо быть Мартином Стиллуотером, но для того, чтобы быть Мартином Стиллуотером, ему нужно уметь писать, а он не умеет писать, черт побери, не умеет. Он знает планировку улиц Канзас-Сити, других городов, он знает все об оружии, умеет открывать любые замки, потому что они насадили ему эти знания, но не потрудились научить его писать детективы. А ему так нужно уметь их писать для того, чтобы быть Мартином Стиллуотером, удержать такую милую жену, как Пейдж, дочерей, свою новую судьбу, которая ускользает, ускользает, ускользает от него, улетучивается его единственный шанс на счастье, потому что они против него, все они, весь мир ополчился против него.

А почему? Почему? Он ненавидит их вместе с их схемами, их безликой силой, презирает их с их машинами так сильно, что… В порыве гнева он бьет тяжелым кулаком по темному экрану компьютера, уничтожая таким образом не только машину и все, что с ней связано, но и свое отражение в ней. Звук бьющегося стекла разносится по всему дому, а пустота, образовавшаяся внутри монитора, издает отрывистый звук одновременно с коротким свистом гуляющего по комнатам сквозняка.

Он подносит руку к лицу и внимательно смотрит на яркую кровь. Осколки стекла все еще продолжают сыпаться на клавишную панель. Острые осколки торчат из перепонок между пальцами и из нескольких суставов. Эллипсообразный осколок впился ему в ладонь.