Онлайн чтение книги На краю империи: Камчатский излом
Глава 2. ГОД 1727, ОСЕНЬ

Когда нет снега, по Камчатке передвигаются на лодках или пешком по немногим тропам, проложенным между жильем. В последнем случае груз, естественно, надо тащить на себе, а это удовольствие сомнительное. Поэтому Митька выбрал самый короткий и простой маршрут – к водоразделу между верховьями рек Быстрой и Камчатки. Данное место круглый год было бойким – через него все ездили с западного берега полуострова на восточный и обратно. Беглый служилый рассчитывал поболтать там с каким-нибудь путником, чтоб прояснить обстановку в русских острогах. Кроме того, в тех местах можно было напроситься попутчиком на лодку или просто купить по дешевке бат, ставший ненужным хозяину.

Баты – камчадальские долбленки – делались из стволов тополей. Когда-то на изготовление одной такой лодки уходило несколько лет, но с железными инструментами процесс ускорился и упростился. Бат, принимаемый у камчадала в счет ясака или торгового долга, обычно оценивался в один рубль, что соответствовало приличной лисьей шкурке. Потом, конечно, перепродавался за три или четыре рубля, в зависимости от качества и размеров. Так или иначе, но подобный расход Митька мог себе позволить.

Оказавшись на распутье, служилый оглядел открывшийся желто-красно-зеленый пейзаж и мысленно усмехнулся: «Дмитрий, наверное, сказал бы, что все это красиво – просто обалденно красиво! А мне, Митрию, тревожно, поскольку так бывает перед началом серьезных заморозков».

Поколебавшись немного, Митька двинулся в сторону верховьев Быстрой – к дому поближе. Тропа здесь была торная – целая дорога в полметра шириной. Служилый бодро топал по ней до самого вечера. Он спустился с пологого перевала и прошел несколько километров вдоль берега реки, так никого и не встретив. Уже в сумерках тропа вывела его из кустов на открытое место. Отсюда было видно, что вдали, на галечной косе, горит костер и кто-то возле него копошится. «Русские плывут, – определил Митька. – Камчадалы в пути костры не разводят». Он решил вернуться немного назад и заночевать возле последнего переката, где обычно кончается водный путь вверх по реке. При нужде этот порог можно пройти на шестах с малым грузом даже осенью, когда воды в русле мало, но выше все равно начинаются сплошные камни и мели.

Вечером Митька отвел душу – выловил своей сеткой из крапивных ниток пару кетин, сварил их в котле и наелся горячего от пуза. Потом наломал веток, соорудил ложе, облачился в зимние штаны, кухлянку и улегся спать.

За несколько дней одиночества в пути он приобрел привычку не вскакивать утром, как ошпаренный, а проводить некоторое время в полудреме. В таком состоянии он пытался общаться со своим двойником из будущего, старался освоить, сделать для себя доступным наследство, которое оставил ему Дмитрий. Митька чувствовал, что перенял очень много чужих знаний, но они по большей части совершенно бесполезны. Однако есть какой-то массив, какой-то пласт, который для него очень важен, можно сказать жизненно важен! Надо только нащупать, выделить его из всего остального. Этим утром в полудреме Митьке почудилось, что Дмитрий знал о событиях, которые еще только должны здесь свершиться. Если в этом разобраться, то он, Митрий, будет знать будущее, хотя бы примерно. А ключом к пониманию почему-то является представление о месте и времени. Такое представление служилый составил и, окончательно проснувшись, проговорил вслух:

– Год от Рождества Христова тысяча семьсот двадцать седьмой, осень, полуостров Камчатка, верховья реки Быстрой.

Караван, который Митька усмотрел вчера, оказался огромным – тридцать лодок! И почти все – большие баты, загруженные так, что дальше некуда. В этом было много непонятного и странного для местного жителя: «Перво-наперво, кто плывет? Ясное дело, купцы с товаром, кому ж еще?! Не иначе, хлеб везут – больно тяжко нагрузились. Только странно как-то… Идут большой партией, в осень да по малой воде – зачем?! Везут дюжину служилых и командира, наверное. Шапка у него смешная – я таких и не видел. А служилые-то все с ружьями – может, где измена случилась? В общем, надо б на них поближе посмотреть. Может, чужие объявились?»

Дальнейшие наблюдения подтвердили догадку. Судя по одежде, командир не принадлежал к казачеству, а, скорее всего, был армейским или флотским офицером – Митька слышал про таких. Он плыл на четвертом от головы бате. При подходе к перекату первые три лодки подались к берегу, желая причалить, однако офицер стал что-то кричать камчадалам, стоявшим в них на шестах, и махать палкой. Тогда лодки легли на прежний курс и, с трудом преодолевая течение, двинулись дальше. «Совсем дурак, – констатировал Митька. – Реки не знает, а проводника не взял. Ему ж с сидушки не видно, что впереди будет. А служилые точно чужие – и одежка на них чудная, и сидят в батах как истуканы. Будь тут кто из наших, объяснил бы начальнику, что нельзя здесь водой ходить. Значит, при встрече они меня не узнают, можно шибко не прятаться». Приняв такое успокоительное решение, Митька отправился по тропе параллельным курсом, желая посмотреть, как приезжие будут преодолевать перекат.

Перекат представлял собой участок русла длиной с полкилометра. Земля здесь как бы слегка вспучилась, выставив вверх множество больших и малых округлых камней. Среди них единый поток разбивался на многие – одни глубокие, другие мелкие. Вот в этих протоках и развернулась целая драма.

Относительно благополучно прошел только бат с командиром и двумя солдатами. Когда лодка села на мель в самой широкой протоке, офицер заставил всех – и гребцов, и солдат – слезть в воду и метров тридцать толкать и тянуть долбленку на глубину. Под конец они все вымокли с головы до пят, поскольку не раз оступались и падали. Митька аж содрогнулся, наблюдая эту картину: «Вода здесь и летом ледяная, а сейчас вообще шуга по утрам плывет!»

Остальным судам повезло меньше: по средней – самой широкой – протоке большие перегруженные лодки пройти не смогли. Пришлось толкаться шестами по боковым протокам. Один бат перевернулся, и его понесло вниз, стукая о камни. На нем висел, обхватив днище руками, только один камчадал, а второй, очевидно, утонул. Потом близ противоположного берега перевернулся еще один бат, но гребцов сразу же вынесло на отмель. Недалеко от места, где затаился Митька, двое камчадалов толкали бат между огромных валунов, выступающих над водой. Они уже почти миновали опасное место, когда у заднего гребца шест заклинило на дне между камней, и он не смог его выдернуть. Лодка потеряла ход и управление, ее понесло назад, поворачивая боком. Гребец попытался пустить в дело запасной шест, лежавший вдоль борта, но не успел: у самого берега лодку плавно нанесло днищем на низкий валун. Один борт задрался, а другой опустился и принял в себя струю. Через секунду пустую лодку уже поворачивало течением, чтобы нести дальше. Гребцы, стоя по грудь в воде, даже не попытались ее остановить.

Митька давно уже перестал удивляться, что после пережитого предсмертного видения у него стали появляться непривычные желания. И желания эти время от времени заставляли его совершать странные поступки: вот захотелось сделать так, а не эдак – и все! Вот и сейчас: ему не нужен был огромный бат, получить награду он не рассчитывал, но, тем не менее, вылез из кустов и побежал по берегу, обгоняя перевернутое судно. Набрав нужную дистанцию, он остановился, скинул торбаза, вылез из штанов и кухлянки и, когда лодка оказалась рядом, полез в воду. Глубина оказалось выше колен…

Кое-как выпихнув тяжеленное корыто носом на прибрежные камни, Митька пулей вылетел на берег, нырнул в не успевшую остыть меховую рубаху и, подвывая от холода, начал натягивать штаны на мокрые ноги. Надев торбаза, он немного попрыгал, пока ступни и икры не взялись жаром. «Так-то лучше! А как там наши? Может, им костерок запалить? – подумал Митька и улыбнулся: – А ведь я „нашими“ камчадалов обозначил! Это тоже Дмитрия наследство?»

Как оказалось, гребцам с перевернутого судна костер был пока не нужен. Они все еще были в воде и, поддерживая друг друга, что-то пытались поднять со дна. По берегу бегал туда-сюда расфуфыренный толстенький офицер. Он размахивал тростью и буквально захлебывался от злобы:

– Доставать! Все доставать! Аллее!! Шнелл!!! Биллять!! Швайн!! Сука дети! Я убивать вас! Все кнут пороть!!!

Рядом с ним стояли двое здоровенных русских парней с ружьями. Рожи у них были бритые (когда-то), опухшие и с кровоподтеками. Большая часть их одежды, очевидно, раньше была солдатской формой. Они старались держаться вне поля зрения своего начальника, но он о них не забыл и вскоре удостоил внимания:

– Варум стоять?! Рашен швайн! Наел задница на государь корм! Работать шнелл!! Все достать! Запорю!!

Парни сначала попятились, но, когда один получил тростью по лицу, торопливо начали снимать одежду. Они были, наверное, вдвое крупнее тщедушных камчадалов, и дело пошло веселее. Вскоре на берег был вытащен небольшой, но, вероятно, очень тяжелый мешок, затем второй, потом они вдвоем извлекли из воды длинную связку железных штырей, потом…

Потом офицер заметил Митьку, с интересом наблюдавшего эту сцену, и накинулся на него, как пес на евражку:

– Стоять?! Почему стоять, биллять?! Арбайтен быстро! Вода груз таскать шнелл!! Шнелл, сука биллять!!!

Трость Митька перехватил совсем недалеко от своей головы, вывернул ее из офицерской руки и спокойно сказал:

– Орать не надо, ваше благородие. Я не из твоей команды. Иду по казенному делу, и ты мне не указ!

Он вернул хозяину палку, задумчиво посмотрел на копошащихся в воде солдат, на свой сжатый кулак и на офицера – дескать, врезать или не надо? Получилось так выразительно, что командир сразу сбавил тон:

– Кто есть ты такой?

– Служилый казак Верхнего острогу Иван Дмитриев! – четко отрекомендовался Митька. – Иду в Большерецкий острог по казенному делу. А по какому, никому сказывать не велено!

– Все здесь служилый должен слушать меня!! – опять возбудился офицер. – Я есть капитан-лейтенант Мартын Шпанберг!!

И вот тут Митьку «пробило»! Смутное знание стало явным – ну почти явным! Для полноты картины чего-то не хватало, какого-то кирпичика… Но он, казалось, вот-вот появится, только надо правильно сыграть свою роль!

– Да ты чо?! – глумливо изумился Митька. – Истинный Шалберх?! Во дела-а-а… Только невнятно мне: лейтенант ты али капитан?

– Ма-алчать, дур-рак! – срываясь на визг, заорал офицер. – Ты делать, что я говорить!

– Приказу такого не имею, – пожал плечами Митька, – а батогов от десятника нашего получать неохота!

– Ты есть тупой русский скотин! Я в экспедиция капитан Беринг. Он иметь указ ее императорское величество! Свой рука государыня указ, ты понимать? Все казак делать, что капитан приказать! Капитан посылать меня с груз ин Нижний штадт. Капитан приказать всем делать мне помощь! Кто не делать – есть изменник, бунтовщик! Ты понимать?

– Я понимать… – облегченно улыбнулся Митька. «Теперь почти ясно. Это – первая экспедиция Беринга. Он еще капитан, а не командор. А с этим Шпанбергом в будущем так и не разобрались: то ли он великий мореплаватель, то ли немецкий придурок, то ли все в одной кружке. Впрочем, он, как и Беринг, датчанин на русской службе. Во какой я умный стал – все-то знаю! А если сыграть на этом, небо на голову не упадет? Попробую…»

– Ты смеяться, скотин?! – по-своему понял улыбку собеседника командир. – Запорю!!

– Я понимать, ваш-бродь! – рявкнул Митька и вытянулся по стойке «смирно». – Прикажите костер запалить, ваш-бродь! Люди ж с холоду померзнут! Ну, как на Юдоме…

– Кхе… Гмы… – Офицер как будто воздухом подавился. – Откуда ты знать Юдома?!

– Дык, служилые сказывали, ваш-бродь! – охотно пояснил Митька. – Кто ж того не знает?! Прикажите костер, а?

– Костер… Фаер… – Офицер посмотрел на посиневших солдат, на двух камчадалов, которые уже собрались тонуть от холода и безысходности. – Тафай, делать быстро! Большой файер!

Упрашивать себя Митька не заставил – кинулся собирать дрова и растопку, благо добра этого вокруг было навалом. «Похоже, я его хорошо уделал! – одобрил он сам себя. – А ведь почти наугад клюнул! Я ж толком не знаю, что это за Юдома».

Перекат дорого обошелся путникам. Относительно благополучно его прошли лишь два из каждых трех батов. Остальные перевернулись или набрали воды через борта, а два и вовсе затонули вместе с грузом. Этот груз надо было поднять и вытащить любой ценой. Когда стало ясно, что за оставшееся до темноты время люди не управятся, Шпанберг приказал поставить себе палатку и приступить к приготовлению ужина. Неудача казалась ему серьезной, а свалить вину было не на кого. Поэтому капитан-лейтенант решил прибегнуть к испытанному способу: нацедил из заветного бочонка в серебряную кружку прозрачной жидкости, длинными тягучими глотками выпил до дна и закурил трубку. Вскоре на душе у него полегчало, но выход все равно не придумывался. Тогда он вспомнил про шустрого наглого казачка, с которым познакомился сегодня, и приказал денщику немедленно его разыскать. Заодно и писаря привести. Мартын Шпанберг не забыл, конечно, ни про отнятую трость, ни про мозолистый кулак служилого, которым тот явно ему грозил, но решил отложить месть на потом – никуда он не денется!

Митька прятаться и не собирался – у него было предчувствие, что его обязательно позовут пред офицерские очи. В командирской палатке он снял шапку и поклонился с почтением:

– Звали, ваше благородие?

– Тут я спрашивать! – грозно заявил немец. – Ты мне отвечать!

– Как скажете, ваш-бродь… – пожал плечами служилый.

– Дуррак! – чуть смягчился офицер. – Как тебя? Ив-хан?

– Это по батюшке, ваш-бродь! А так я – Митрий Иванов.

– Ты знать дорога Верхний острог?

– А то! – расплылся в улыбке служилый. – Сколь раз хаживал и по воде, и собаками.

– Ты плыть туда по вода? – заинтересовался немец.

– Дык как… – замялся Митька. – Вот досюда еще можно шестами толкаться, а далее совсем мелко будет. Отсель пешком надо – через гору в другую речку.

– Вифиль… Сколько надо ходить до другой река?

– Ну, налегке за день добежать можно – тут тропа торная, только ее знать надо.

– Ты слушать мой приказ сейчас, – заявил офицер. – Завтра люди брать груз, ты вести люди другой река. Там люди цурюк… м-м-м… назад идти. Ты ходить Верхний острог. Ты нести правитель мой приказ: прислать мне люди унд лодки, ты понимать?

– Чего ж мудреного… – вздохнул служилый. – Только нельзя мне в Верхний. Меня ж в Большерецк отправили! А я, значит, приказ не исполню и назад вернусь? Нет, никак нельзя!

– Ты есть дурак, Ми-трий! Степан писать тебе бумага, я подписать: ты ходить по дело государево.

Твой командир в острог тебе будет кланяться, будет твоя команда выполнять. Ты понимать?

– Меня? Мне кланяться?! М-м-м… – Митька лихорадочно соображал, пробрасывал в голове все возможные и невозможные варианты развития событий. – Вы, эта, господин капитан… Ну… Бат у меня здесь припрятан – как брошу? Бат-то новый совсем, стоит немало…

– Лодка? – без особого интереса спросил Шпанберг. – Хороший лодка?

– Отличный бат – муха не сидела! – заверил служилый и предложил: – Давай я его в Большерецк отгоню, а потом вернусь и в Верхний пойду, а?

– Биллять! – взвился офицер. – Сколько стоить твой лодка?

– A-а… Э-э… – изобразил мучительные раздумья Митька. – Три рубля, ваш-бродь, никак не меньше!

– Хренеть совсем, да? – покачал головой немец. – Твой бат из золото делать?! Я давать один рубль и половина!

– Э-э… Маловато будет… Совсем новый…

– Батоги шопа бить хочешь, да?

– Н-ну-у… Так дела не вершатся… – затосковал служилый. – Но я согласный… На два рубля!

– Ептвоюма биллять! – прорычал офицер. – Хи-рен с тобой!

– Только еще закавыка имеется, ваш-бродь… – робко продолжил казак. – Мне ж по реке Камчатке до Верхнего острога пять ден идти. По берегам там кусты непролазные да склоны с каменьями. Коли быстрее надо, потребно лодку нанять. А за то платить надо…

– Вифиль… сколько?

– Полтинник, ваше благородие, – развел руками Митька, – никак не меньше!

– Ты пить мой кровь, казак! – озвучил свою догадку офицер. – Большой кнут о тебе плакать!

– Меньше никак… – печально вздохнул служилый.

– Ладно! – махнул рукой немец. – Хи-рен с тобой, биллять. Потом ты приходить к Степан, он писать тебе бумага.

– Премного благодарен, ваше благородие! – склонился в поклоне Митька. – Все сполню – не за страх, а за совесть!

– Что есть русский совесть? – скривился датчанин. – Нихт! Делать, как я говорить, – будет гуд.

Солдат Степан, исполнявший роль писаря при капитан-лейтенанте, был человеком в годах – с брюшком, вислыми неопрятными усами, дряблыми мешками под глазами и синими прожилками на сероватой коже лица. Митька подумал, что он, наверное, мало двигается и пьет, не просыхая, когда есть возможность. О последнем, впрочем, догадаться было не трудно: когда Митка вошел к нему в палатку, запах там был как в кабаке.

– Здравы будьте, господин писарь! – приветствовал его Митька. – Велено к вам явиться!

– Ну, явился… – кивнул Степан. – Вон, на топчан сядь, чо столбом стоишь?

– Благодарствую! – сказал гость и развязно спросил: – Как вам наше винцо казенное? По вкусу ли?

– Какой на хрен вкус?! – отмахнулся писарь. – Отрава бесовская!

– Однако ж забирает!

– Забирает, да по ночам черти снятся, а утром хоть не просыпайся! Из чего гоните-то? Из дерьма с лягушками?

– Из травы сладкой, – пояснил служилый. – Ее тут густо растет. Черешки листвяные от шкуры чистят да сушат. После того мочат и вино-травянку сидят.

– Ох-хо-хо, грехи наши тяжкие… – простонал писарь. – Покажешь при случае ту траву.

– Да на что тебе, Степан… э-э-э?

– Лексеич!

– На что тебе зелень, Степан Лексеич? Коли потребно, ты у камчадалов сушеной купи – рупь за пуд. А с трех пудов отходит печатное ведро раки!

– Да ты чо?! – вытаращил глаза писарь. – Ведро?! Это ж двадцать рублев!

– Это казна по двадцать продает, – уточнил Митька. – А кой у кого можно и дешевле взять… сам понимаешь. Только ведь людям-то сидеть вино не велено – государево оно.

– Не ссы, парень, нам можно, – заверил писарь, – мы по имянному указу! Ну, ты эта… Примешь чутка за государыню нашу?

– Спрашиваешь! – оживился Митька и извлек из-за пазухи кусок юколы. – Закуска имеется – не побрезгай!

Выпили, пожевали юколы. Степан скривился:

– И как вы дрянь такую потребляете?

– А мы привычные, – усмехнулся казак, – мы всю жизнь на рыбе. Хлеб тут не родится, а привозной дорогого стоит. Соли опять же не водится – из воды морской варим. Только лесов-то у моря нет, потому дрова издалека плавить надо. Вот и выходит та соль в копеечку.

– Да уж, – вздохнул Степан Алексеевич, – цены у вас тут выше гор. Почитай, всю державу Российскую из края в край проехали, а такого не видывали!

– Неужто всю?! – не поверил служилый.

– А ты как думал – от самой столицы! Считай, третий год едем…

– Едрит твою налево! – восхитился Митька. – А зачем едете-то?

– Експедиция! – поднял указательный палец писарь. – Высочайшим указом Мерику открывать велено.

– Мерику?! Это где ж такая? – заинтересовался казак. – Ее чо, закрыл кто-то? Растолкуй темному, Степан Лексеич!

– Экий ты… – с чувством превосходства хмыкнул столичный гость и снизошел до объяснений: – Велено где-нито возле Нижнего вашего острогу большой корабль построить. А на ем плыть на восток и на север, покуда землю большую справа не встретим. Она и есть Мерика.

– И что? Зачем это? – изобразил предельное любопытство слушатель.

– Ну, вроде не бывал там никто… – слегка растерялся писарь. – Опять же, может, она с землей Российской соединение имеет…

– Не, не имеет, – рассмеялся Митька. – Однако ж, где чухчи живут, там меж берегами расстояние малое.

– А ты почем знаешь?! – оторопел писарь.

– Да тутошние, поди, все знают! – заверил служилый. – Бывать, кажись, из наших никто не бывал, но рассказы слыхивали.

– Во бля… – почесал затылок Степан Алексеевич.

– Вам там, в Петербурхе, поди, не слыхать и не видать ничего, а мы-то местные! – вдохновился Митька. – Небось и про Семейку не слыхивали?

– Какого еще Семейку?! – недовольно буркнул писарь.

– Да был такой казак якутского полку, лет сто назад. Так он с командой из Ковымы-реки вышел и вдоль чухотской земли плыл до Анадыра-реки. На ней он острог срубил – Анадырский. Про острог-то такой слыхал небось?

– Слыхал…

– Ну, так прикинь, где Ковыма, а где Анадыр!

– Почем я знаю?! – начал злиться писарь. – Географиям не обучен!

Митька прямо-таки наслаждался своим превосходством над столичным гостем. А может, это водка с отвычки так на него подействовала.

– А скажи, Лексеич, по что вы корапь в Охотске не построили? Там народ навычный, а здесь, кажись, ранее такого не бывало.

– Построили в Охотске, – с некоторой гордостью объявил писарь, – и «Фортуной» нарекли. На нем да на старой лодии мы в Большерецк и приплыли.

– Ну! – восхитился Митька. – А чо ж вы сразу на Нижний острог не пошли?

– Так земля же тут!

– Тут, да не там! – принялся объяснять служилый. – От того места, где Большая река в море падает, на юг недалече нос имеется – Курильской Лопаткой зовется. Коли тот нос объехать и вдоль берега на байдарах идти, дней через десять река Камчатка будет, а там и Нижний недалече. На корабле, поди, и того скорее будет!

– Ты, Митрий, умней начальства себя мнишь? – обиделся писарь. – Умней капитана нашего его благородия Витуса Иваныча?! Он же из Неметчины родом, он там все науки превзошел, а ты, сиволапый, его поучать собрался?!

– Да я ничо… – стушевался Митька. – Шутку ю только. Ты бы эта, Степан Лексеич, плеснул бы еще чуток… за этого вашего… Витауса, а?

– Добро, – кивнул писарь. – И делом займемся!

– С богом! – Митька выдохнул и закинул в пасть вонючую жидкость. – Авось не последняя!

Писарь смахнул со стола объедки, подправил пальцами фитилек свечи, вытер их о рубаху и извлек чистый лист бумаги. Потом посмотрел на свет кончик пера и вытащил пробку из пузырька с чернилами:

– Перво-наперво пропишем про тебя – кто ты есть и по что идешь. А потом я приказ заказчику перебелю. Значит, так: «Верхнекамчатского острогу служилой казак Димитрей Иванов…»

– Ты запамятовал, Степан Лексеич, – робко перебил Митька. – Большерецкого острогу я Митрей Малахов, Иванов сын…

– Ась? – Писарь вскинул голову и, прищурившись, уставился на Митьку. – Я памятливый.

– Лису дам, – после паузы вздохнул служилый. – Без обману.

– Лису, говоришь… – призадумался писарь. – А может, тебя на гербовой бумаге прописать? Она больше силы иметь будет.

– Сделай милость! – обрадовался Митька.

– Пропишу, только…

– Две лисы! – быстро нашелся служилый.

– И того – три, – ловко подытожил писарь. – Когда отдашь?

– На Покров или ранее…

– Не-е, па-арень, – разочарованно протянул Степан Алексеевич, – до Покрова еще дожить надо…

– Четыре! – лихо накинул Митька. – По рукам?

– Ладно уж, по рукам, – со вздохом согласился писарь. – Теперь сиди смирно и сопи в сторону – свечку мне не колебай!

Меньше чем через час, наверное, служилый держал в руках плотный лист сероватой бумаги и всматривался в непонятную вязь букв. Если писарь не обманул, она содержала в себе прощение грехов и избавление от неминуемой мучительной смерти. Митька смотрел, смотрел и вдруг прошептал:

– Слышь, Степан Лексеич…

– Хрен ли надо?! – возмутился писарь. – Просил же не мешать!

– Ты эта, Лексеич, дай попробовать…

– Чего?!

– Ну, как ты – перышком, а?

– Грамотный что ли?! – изумился писарь.

– Какое там! Дай перышко, а? – по-детски заныл служилый. – Все равно ж без дела сижу!

Надо полагать, просьба была такой необычной, что писарь просто оторопел. Причем настолько, что молча выложил на стол тройку перьев, бывших в употреблении, и лист бумаги, исписанный с двух сторон.

– На, поиграйся! Только не здесь – вон, на сундуке!

– А чернила?..

– Еп твою мать, – бормотнул писарь и извлек откуда-то еще один пузырек. – Тут, кажись, на дне осталось – тебе хватит. И больше под руку не лезь – коли испорчу лист, убью на хрен!

Свет был тусклым, а бумага – шершавой, в чернилах плавали дохлые комары, перья оказались поломанными. Поставив пару клякс, Митька достал ножик, подправил кончик одного из них, и дело сразу пошло лучше. Правда, линии все равно получались очень толстые. Стоя на коленях у сундука, высунув язык, потея и пыхтя от усердия, безграмотный казак водил по бумаге перышком, стараясь повторить на свободных местах написанные ранее буквы.

– Ну, все, – сказал писарь и потянулся, хрустнув суставами. – Кажись, осилил! Сейчас зачту, а ты слушай и запоминай – потом с тебя спросится.

Митька слушал, и ему казалось, что из одного морока он попал в другой. Заказчику острога предписывалось в кратчайшие сроки предоставить для нужд экспедиции столько-то людей и лодок, а затем приступить к подготовке жилья для прибывающих мастеровых, солдат и матросов, а также временных складов для грузов. Большерецкому казаку Митрию Малахову в обязанность вменялось понуждать заказчика к скорейшему исполнению вышеназванного и о всяком нерадении немедля доносить капитан-лейтенанту Е. И. В. флота Мартыну Шпанбергу.

– Высоко вознесся, служилый, – усмехнулся Степан Алексеевич, закончив чтение. – Смотри не упади – расшибешься!

– Я того не просил! – слегка испугался Митька. – Тебе всяк скажет: столько людей и батов во всей округе отродясь не бывало! Да и половины не сыщется, тем более разом!

– Ясное дело, – охотно согласился писарь. – Указано-то с накидкой.

– Эт почто ж?

– Молодой ты еще, службы не разумеешь, – мудро усмехнулся старый солдат. – А она, служба-то наша, на грехе да провинности держится. Я, к примеру, чо не исполню – тебя виноватым сделаю, а коль ты не пожелаешь вину принять, так за себя ответчика сыщешь. Или у казаков не так?

– Так, конечно… – признал Митька. – В опчем, сколь заказчик людей и лодок не выставит, все одно виноватый будет, да?

– Во-во, уразумел, значит, – кивнул писарь. – Ну, ты наигрался? Вертай бумагу – мне ее по счету сдавать.

Поданный лист оказался разрисован сплошь, без просветов. Степан Алексеевич собрался присовокупить его к пачке черновиков.

– Эк разукрасил, черт косорукий! Погоди-ка: ижица… глаголица… Ты писал?! – уставился он на обомлевшего Митьку. – Это не моя рука!

– Не учены мы писать-то…

– Фиту, говорю, вот эту ты нарисовал?! – не отставал писарь.

– Буквица, что ль, такая? – робко переспросил служилый. – Ну я… Там такая ж была – в начале полосы, что углом идет.

– Не полосы, а строки… Точно не учился? Не врешь?

– Где уж нам…

– И пера в руках не держал?! – допытывался писарь.

– Как же не держал-то? – обиделся Митька. – Много перьев передержал! Ну, когда птицу дербанил.

– Балда… Знаешь что? Ну-ка… – Осененный какой-то идеей, писарь выхватил чистый лист бумаги и заработал пером. Через некоторое время он удовлетворенно крякнул: – Вот так! А ну, садись на мое место! Перо бери! Да не это, мое возьми! Видишь буквицы? Вот сиди и рисуй такие ж! Перо в чернилах не топи, а бери на кончик, по малости. И не дави шибко – не железное. Понял?

– Угу…

– Давай, старайся! А я пойду приказ подписывать – пронеси, Господи!

– Что, шибко лют начальник? – понимающе спросил казак.

– А то! Во, видал? – Писарь разинул шербатый рот. – Думаешь, сами выпали?

Митька исписал всю оставшуюся свободной часть листа. Когда чернила высохли, он перевернул бумагу и начал рисовать буквы уже по памяти, поскольку образцов больше не видел. Когда писарь вернулся, чистое пространство оставалось только в самом низу. Степан Алексеевич был изрядно пьян. Он с трудом уселся на постель и громко икнул.

– Ну чо, – поинтересовался Митька, – миновала беда?

– У-У-У, нелюдь бусурманская! – зарычал писарь. – Немчура поганый! Сидит, сука, кашу с маслом трескает, а мне наливает только… Ик! Воды дай – икота замучила!

– Лег бы ты почивать, Степан Алексеевич, время-то позднее! – посоветовал служилый, подавая кружку.

– Не можу! – стукнул себя в грудь писарь. – Горько мне и обидно! За державу нашу обидно! Понаехали бляжьи дети, как мухи, все обсели!

– А что, свои много лучше, да? – усмехнулся Митька.

– Ну все-таки, – вздохнул Степан Алексеевич. – Ладно, хрен с ними. Показывай, что натворил.

Митькину писанину он разглядывал долго. Наконец оторвался и поскреб лысеющий затылок:

– Рука у тебя, паря, конечно, не ахти… Да и откуда? Однако ж разобрать можно – прямо дар Божий! А как буквицы значатся, не ведаешь?

– Не ведаю, Степан Лексеич.

– Во, удумал! – заявил писарь и вдруг расхохотался: – Ща я тебе азбуку пропишу – враз грамотеем станешь!

– Может, поутру? – засомневался в его способностях Митька. – Поздно уже…

– Обидеть хочешь? – набычился Степан Алексеевич. – Видал же, я своими ногами пришел! А когда уж я идти не могу, тогда у меня только росчерк малость кривится, понял? Щас я…

Идея оказалась нехитрой: Степан Алексеевич внятными буквами пишет простой текст, Митька его выучивает на память. А потом, глядя на слова и буквы, повторяет сто раз или тысячу – пока не запомнит, как буквы-слова соотносятся с речью.

Текст Митька выучил быстро. Он действительно был простым, поскольку представлял собой… долговую расписку. Согласно ей Митрий Малахов задолжал писарю десять лисьих шкурок или соответствующее количество соболей.

* * *

Переполненный впечатлениями, Митька долго не мог уснуть. К тому же после выпитой водки начала болеть голова – требовалось добавить, но взять было негде. Новый долг беспокоил его мало, поскольку все его ближние и дальние знакомые всю жизнь были в долгах: каждый должен многим, но и ему многие должны. Тут главное не в количестве, а в возможности долг получить или необходимости его отдать.

Поскольку грамотные люди встречались на Камчатке не так уж и редко, давным-давно сложилась практика «безналичных» расчетов – этакое вексельное право. За свой долг иногда можно было расплатиться чужой долговой распиской. Люди опытные счет вели на деньги, хотя их мало кто видел «живьем». В этом случае пушнина принималась в платеж не по счету, а по стоимости, которая могла быть разной. Писарь оказался неопытным – долг принял на шкурки и без поручителя. В принципе должник мог от него скрыться или всучить какую-нибудь дешевую дрянь. В общем, эти десять лисиц были сущим пустяком по сравнению с перспективами, которые открылись служилому. По сути дела, он оказался поверстан в службу на приезжих начальников, у которых власти много больше, чем у местных. При этом появилась надежда быстро овладеть грамотой… А еще Митьку волновала проблема денег, которые он выторговал у офицера: отдаст или не отдаст? А если не отдаст, то надо ли про них напоминать, ведь никакого бата у него на самом деле не имеется. На этот счет решения он принять не смог, потому что наконец уснул.

Утро оказалось мудренее вечера. Не успел Митька уложить свою постель в походный мешок, как его призвали к Шпанбергу. В палатке, которую вполне можно было назвать шатром, присутствовал и писарь. Он угрюмо сидел в углу и перебирал пачку засаленных листков.

– Я хотеть поручать тебе секретный дело, – заявил капитан-лейтенант. – Знать ты все люди Верхний острог?

– Ясное дело, ваш-бродь, – пожал плечами служилый. – Как же без этого?

– Степан называть имена, ты слушать и говорить, кто жить Верхний острог, понимать? Ты туда приходить, этих людей находить. Им не говори, скажи заказчику, пускай ецт… здесь будут. Кого нет, пусть искать и доставить. Это – тайна. Никто не знать, ты понимать?

– Понимать, ваш-бродь, – кивнул Митька. – Теперь все разумею.

Это было действительно так: странное везение служилого получило простое объяснение – он просто вовремя попался под руку. «Похоже, этот немецкий прохиндей от наших отличается только косноязычием да чудной шапкой. В общем, дело государево он творит, но о себе не забывает. Бумажки эти – долговые расписки, причем старые, которые много рук сменили. Где-то он их прикупил и теперь желает по ним получить долги – пушниной, конечно. Для этого надо застать должника или его поручителей на месте, иначе с кого спросить? Вот он и решил использовать местного – меня то есть – в своих целях. Это совсем не глупо – чужаку ни за что с наших служилых и промышленных долги не собрать. Народ у нас ушлый да в заднице настеганный…»

Однако Митька недооценил немца – его планы оказались еще шире. Помимо прочего, офицер поручал посыльному сказать заинтересованным людям (пустить слух!), что приезжий капитан-лейтенант Шпанберг собирается скупать пушнину в больших количествах по высокой цене. А рассчитываться будет хорошим товаром сразу на месте. Для этой цели он везет с собой много муки, соли, железных инструментов и прочего – сам, дескать, видел.

* * *

Верхнекамчатский острог стоял на левом берегу Камчатки, близ устья речки Кали-Кык. От Большерецкого он отличался мало – такой же кривобокий четырехугольник бревенчатых стен, внутри которого располагались приказная изба, два амбара и аманатская «казенка». Поблизости красовалось чуть менее двух десятков жилых изб и множество балаганов. Бродить среди них Митька, конечно, не стал, а прямо с берега направился в острог – в приказную избу.

По дороге, кроме баб, никто ему не встретился, ворота были открыты, но на крыльце избы бездельничали четверо казаков – кто-то курил трубку, кто-то грыз орешки кедрового стланика. Надежда на то, что знакомых среди них не окажется, не сбылась. По крайней мере двое его сразу узнали и ласково заулыбались:

– И куды ж ты прешь, милай? Может, поздоровкаешься?

– Пошел на хрен, мудила! – спокойно, но твердо ответил гость.

– Шел бы ты сам легонько, – вступил второй знакомец. – Тихонько-легонько – да вон туда. Там твоя постелька уж простыла!

Служилые тихо радовались и вставать со своих мест не спешили – уж коли злобный вражина оказался здесь, то никуда он не денется. Вот если б он привел с собой два десятка большерецких казаков – другое дело. Только никого с ним нет, один он! Это может означать, что собственный начальник прислал его сюда как бы по делу, а по сути, на расправу – такая форма наказания подчиненных практиковалась нередко. Вот местные и предложили гостю самостоятельно забраться в «казенку» – тюрьму, низкий замшелый сруб которой красовался рядом с приказной избой. Митька мысленно содрогнулся, представив, что с ним там сделают, если он окажется в тюрьме раньше, чем объявит о своем новом статусе. На этот случай берестяной «пенал» с бумагами он распаковал заранее. Вытащив его из-за пазухи, извлек лист и, распрямив двумя руками, продемонстрировал присутствующим: