Онлайн чтение книги Наш общий друг
Глава VIII. Мистер Боффин советуется

Тот, кому случалось в описываемое нами время сворачивать с Флит-стрит в Тэмпл [26]Тэмпл – район адвокатских контор., долго блуждать вокруг Тэмпла, и, наткнувшись, наконец, на угрюмое кладбище, в отчаянии обвести взглядом угрюмые окна окружающих домов, и в самом угрюмом из этих домов заметить угрюмого мальчика, в его лице охватывал единым взглядом старшего клерка, младшего клерка, клерка по гражданским делам, клерка по нотариальным актам, клерка по бракоразводным делам, клерка всех оттенков и разновидностей – словом, всю контору мистера Мортимера Лайтвуда, не так давно названного в газетах «известным адвокатом». Мистер Боффин, не раз имевший дело с этим экстрактом адвокатской конторы и в той же конторе и у себя в «Приюте», сразу узнал мальчика в лицо, завидев его в этом пыльном гнезде.

На третий этаж, где находилось окно, он поднимался, погруженный в размышления о превратностях, постигших Римскую империю, и весьма сожалея о смерти добродушного Пертинакса [27]Пертинакс – римский император, убитый мятежными солдатами., который пал жертвой разъяренных преторианцев не далее как вчера вечером, оставив государственные дела в крайнем беспорядке.

– Здравствуйте, здравствуйте! – помахивая рукой, воскликнул мистер Боффин, когда угрюмый мальчик, носивший очень ему идущую фамилию Вред, открыл перед ним дверь. – Хозяин дома?

– Мистер Лайтвуд приглашал вас прийти в это время, сэр?

– Если приглашал, так не даром, сами знаете, – возразил мистер Боффин. – Я ему заплачу, любезный.

– Само собой разумеется, сэр. Может, зайдете? Мистера Лайтвуда нет дома, но я жду его с минуты на минуту. Присядьте в кабинете мистера Лайтвуда, сэр, пока я справлюсь в книге консультаций.

И юный Вред весьма торжественно извлек из своей конторки длинную и тощую записную книгу в оберточной бумаге и забормотал, водя пальцем сверху вниз по странице:

– Мистер Агз, мистер Багз, мистер Вагз, мистер Гагз, мистер Дагз, мистер Боффин. Да, сэр, совершенно верно. Вы пришли немножко рано, сэр. Но мистер Лайтвуд скоро вернется.

– Мне не к спеху, – сказал мистер Боффин.

– Благодарю вас, сэр. Если разрешите, я уж кстати занесу вашу фамилию в список посетителей на сегодняшний день.

Юный Вред все так же торжественно достал другую книгу, взял перо, пососал его, обмакнул в чернила и, прежде чем вписать фамилию мистера Боффина, провел пальцем по длинному столбцу имен.

– Мистер Алли, мистер Балли, мистер Валли, мистер Галли, мистер Далли, мистер Жалли, мистер Залли, мистер Илли, мистер Катли. И мистер Боффин.

– А у вас тут строгий порядок, любезный? – сказал мистер Боффин, после того как его записали в книгу.

– Да, сэр, без этого мне бы не справиться, – объяснил мальчик.

Он, вероятно, хотел этим сказать, что окончательно рехнулся бы, если б не придумал себе занятия. Не имея в своем одиночном заключении ни оков, чтобы начищать их до блеска, ни деревянной чашки, чтобы покрывать ее резьбой, он напал на мысль перечитывать вслух фамилии в обеих книгах и выписывать из адрес-календаря имена лиц, якобы имеющих дела с мистером Лайтвудом. Такое занятие тем более способствовало поднятию его духа, что характера он был обидчивого и отсутствие клиентов у хозяина считал позором для себя лично.

– А давно ли ты сделался юристом? – с обычным своим любопытством спросил мистер Боффин.

– Да уж года три, сэр.

– Значит, родился юристом, можно считать! – восхитился мистер Боффин. – А нравится тебе это дело?

– Да так себе, – возразил юный Вред, тяжело вздыхая, словно все профессиональные огорчения остались для него уже позади.

– Сколько же ты получаешь?

– Вдвое меньше, чем мне хотелось бы, – отвечал юный Вред.

– А сколько бы ты хотел получать?

– Пятнадцать шиллингов в неделю.

– Сколько же, к примеру, тебе понадобится времени, чтобы сделаться судьей? – после некоторого молчания спросил мистер Боффин, окинув глазами всю его маленькую фигурку.

Мальчик ответил, что этого как раз он еще не успел высчитать.

– Кто же тебе помешает добиться своего, верно я говорю? – сказал мистер Боффин.

Мальчик ответил, что ему действительно никто не помешает добиваться своей цели, поскольку он имеет честь быть британцем, который никогда, никогда не будет рабом [28]«…никогда, никогда не будет рабом…» – слова из английской патриотической песни «Правь, Британия» поэта Томсона (1700–1748) и композитора Арна (1710–1778).. Однако мало ли что бывает на свете, может, что-нибудь и помешает ему.

– А не помогут ли тебе в этом деле один-два фунта? – спросил мистер Боффин.

У юного Вреда не имелось никаких сомнений на этот счет, и мистер Боффин подарил ему два фунта в благодарность за внимание к его (мистера Боффина) делам, которые он теперь считал все равно что улаженными.

После этого мистер Боффин уже до самого прихода мистера Лайтвуда сидел смирно, приставив к уху палку и словно слушая домового, сплетничавшего ему про контору. Он разглядывал книжный шкафчик с судебными протоколами и отчетами, окно, пустой синий мешок, палочку сургуча, перо, коробку с облатками, яблоко – все это сильно запыленное, – бювар со множеством чернильных пятен и брызг, ружейный чехол, плохо замаскированный под нечто, имеющее отношение к закону, и железный ящик с надписью «Дело Гармона».

Мистер Лайтвуд объяснил, что был у поверенного, вместе с которым он приглашен вести дело мистера Боффина.

– Оно и видно, что мои дела порядком вас замучили! – сочувственно отозвался мистер Боффин.

Мистер Лайтвуд, не сочтя нужным объяснить, что утомление у него хроническое, сообщил, что, поскольку со всеми формальностями уже покончено, завещание покойного Гармона утверждено, смерть ближайшего наследника Гармона установлена, и прочее, и прочее, и на этот счет уже имеется решение Канцлерского суда, и прочее, и прочее, он, мистер Лайтвуд, к величайшему своему удовлетворению, имеет честь и удовольствие, и прочее, и прочее, поздравить мистера Боффина со вступлением в права наследства, в качестве единственного оставшегося в живых наследника, и теперь мистеру Боффину предстоит получить свыше ста тысяч фунтов, которые лежат на текущем счету в Английском банке, опять-таки и прочее, и прочее.

– И что особенно приятно, мистер Боффин, так это то, что с вашим капиталом никакой возни не будет. Ни имений, которыми надо управлять, ни арендной платы, приносящей столько-то процентов убытку в плохие годы (весьма недешевый способ прославиться через газеты!), ни избирателей, с которыми надо возиться, ни доверенных, которые снимают сливки, прежде чем подать молоко на стол. Вы можете хоть завтра же утром положить весь капитал в шкатулку и увезти его… ну хотя бы в Скалистые горы. Поскольку всякий, по-видимому, считает своим непременным долгом раньше или позже упомянуть в разговоре Скалистые горы таким тоном, будто он их знает вдоль и поперек, то надеюсь, вы извините, что и я к вам пристаю с этой скучнейшей географией, – заключил мистер Лайтвуд, лениво улыбнувшись.

Мистер Боффин, не вполне уяснив себе последнюю фразу, растерянно посмотрел сначала на потолок, потом на ковер.

– Не знаю, право, что вам и сказать на этот счет, – заметил он. – Мне и без того жилось неплохо. Уж очень много забот прибавится!

– Так не берите на себя этих забот, любезнейший мистер Боффин!

– То есть как это не брать? – вопросил мистер Боффин.

– Говоря теперь со всей безответственностью частного лица, а не с глубокомыслием профессионального советчика, – ответил Мортимер, – я бы сказал: уж если вас так угнетают размеры капитала, вы можете найти утешение в мысли, что его очень легко убавить. А если вам и это покажется затруднительно, можете утешиться еще одним соображением: найдется множество охотников помогать вам.

– Я что-то плохо вас понимаю, – возразил мистер Боффин, по-прежнему в недоумении. – Ничего, знаете ли, не вижу хорошего в том, что вы говорите.

– А разве есть в жизни что-нибудь хорошее? – спросил Мортимер, поднимая брови.

– Да, у меня бывало, – задумчиво глядя на него, отвечал мистер Боффин. – Когда я еще служил десятником в «Приюте» – до того как он стал «Приютом», – мне это дело очень нравилось. Старик был сущий татарин (не в укор его памяти будь сказано), зато смотреть за работами с раннего утра до позднего вечера было очень приятно. Жалко даже, что он нажил такую уйму денег. Для него же было бы лучше, если б он поменьше о них думал. Будьте уверены, заботы ему и самому были в тягость! – вдруг сделал он открытие.

Мистер Лайтвуд кашлянул, не вполне убежденный.

– А если говорить насчет того, что хорошо, а что нет, – продолжал мистер Боффин, – так, боже милостивый, ежели разобрать все как следует, одно за другим, разве от денег можно ждать добра? Когда старик в конце концов поступил по справедливости с бедным мальчиком, ничего хорошего из этого не вышло. Беднягу убили в ту самую минуту, когда он, можно сказать, подносил чашку с блюдечком к устам. Теперь я могу сказать вам, мистер Лайтвуд, что мы с миссис Боффин всегда заступались за беднягу, и как только старик нас за это не честил! Помню, однажды миссис Боффин высказала ему напрямик свое мнение насчет родственных отношений, а он сорвал с нее шляпку (она почти всегда носила черную соломенную шляпку, для удобства, на самой макушке) и пустил колесом через весь двор. Как не помнить! А в другой раз, когда он мало того что сорвал шляпку, но и дошел до личностей, я ему чуть было не дал по шее, да миссис Боффин бросилась нас разнимать, и я угодил ей прямо в висок. Она так и повалилась, мистер Лайтвуд. Как подкошенная!

Мистер Лайтвуд пробормотал, что это «делает честь ему и сердцу миссис Боффин».

– Вы понимаете, – продолжал мистер Боффин, – я для того только это говорю теперь, когда все уже позади, чтобы показать вам, что мы с миссис Боффин всегда стояли за детей, как оно и следует по христианству. Мы с миссис Боффин заступались за девочку, заступались и за мальчика; мы с ней шли против старика; а ведь он каждую минуту мог выгнать нас на улицу, не глядя на все наши старания. А миссис Боффин, – продолжал он, понизив голос, – до того дошла, что при мне прямо в лицо назвала его бессердечным негодяем. Теперь, когда она стала модницей, ей, может, неприятно про это вспоминать.

Мистер Лайтвуд пробормотал:

– Доблестный саксонский дух… предки миссис Боффин… стрелки из лука… при Азенкуре и Креси [29]Азенкур и Креси – места двух битв англичан с французами: при Креси – в 1346, при Азенкуре – в 1415 году..

– Мы с ней в последний раз видели бедного мальчика, – продолжал мистер Боффин, мало-помалу расчувствовавшись и начиная таять (что свойственно всякому жиру), – когда ему было всего семь лет от роду. Ведь когда он вернулся, чтобы вступиться за сестру, мы уезжали из города насчет одного контракта – там надо было сначала просеивать, а потом уже возить, – а мальчик приехал, да и опять уехал, пробыв дома не больше часу. Так вот, ему было тогда всего семь лет. Он уезжал в эту заграничную школу один-одинехонек, все его забросили, и зашел он в наш домик (во дворе теперешнего «Приюта») погреться у огня. На нем был жиденький такой дорожный костюмчик. За дверями, на пронзительном ветру, стоял его тощий чемоданчик, который я должен был донести до парохода: старик и слышать не хотел о том, чтобы дать ему шесть пенсов на кеб. Миссис Боффин, тогда еще совсем молодая женщина, пышная как роза, стала на колени перед огнем, согрела руки и начала оттирать щеки ребенку: а как увидела, что у него слезы на глазах, то заплакала сама, крепко обняла его за шею, словно хотела защитить, и говорит мне: «Я бы все на свете отдала, лишь бы убежать отсюда вместе с ним!» Не могу сказать, чтоб мне это было приятно, но только после этого я стал еще больше уважать миссис Боффин. Бедняжка прижался к ней, а она к нему, а потом, когда старик позвал мальчика, он сказал: «Пора идти! Благослови вас Боже!» – а сам так посмотрел на нас обоих, словно в смертной тоске. Как он посмотрел! Я проводил его на пароход (сначала угостил любимыми его лакомствами), подождал, пока он уснет на своей койке, и только после того вернулся к миссис Боффин. Но сколько я ни рассказывал, как я его оставил, все напрасно, ей казалось, что он смотрит точно тем же взглядом, каким смотрел тогда на нас обоих. Но в одном отношении это пошло нам на пользу. Своих детей у нас не было, и нам всегда хотелось иметь хоть одного. Но только не после этого. «Оба мы могли бы умереть, – говорила миссис Боффин, – и наш мальчик смотрел бы вот так же на чужих». Бывало, по ночам, когда стояли большие холода, или завывал ветер, или дождь лил как из ведра, она просыпалась вся в слезах и вскрикивала: «Неужели ты не видишь его лица? Боже, приюти бедняжку!» А потом, с годами, это у нее прошло, как многое проходит.

– Любезный мистер Боффин, все на свете проходит и обращается в прах и мусор, – вяло улыбаясь, сказал мистер Мортимер.

– Я бы не сказал, что все, – возразил мистер Боффин, которого, видно, сердил скептический тон Лайтвуда, – много есть такого, чего я никогда не находил среди мусора. Так вот, сэр. Мы с миссис Боффин все старели да старели на службе у хозяина, пока его не нашли мертвым в кровати. Тогда мы с женой запечатали шкатулку, которая всегда стояла на столике рядом с кроватью, и так как мне приходилось слышать, что Тэмпл – это такое место, где берут подряды на всякий адвокатский мусор, то я и отправился сюда искать адвоката, увидел, как ваш молодой человек давит мух на окне перочинным ножиком, окликнул его, не имея тогда еще удовольствия быть с вами знакомым, и таким способом добился этой чести. Потом вы и еще один джентльмен в таком неудобном галстуке под маленькой аркой на подворье святого Павла…

– Докторс-Коммонс [30]Докторс-Коммонс – особая юридическая коллегия, в компетенцию которой входило рассмотрение дел церкви, Адмиралтейства и споров о наследстве., – заметил Лайтвуд, – в коллегии докторов Гражданского права.

– Мне показалось, будто его звали по-другому, – подумав, сказал мистер Боффин. – Ну, да вам лучше знать. – Потом вы и доктор Скоммонс взялись за дело, написали все это как нужно, приняли меры, чтобы разыскать бедного мальчика, и наконец нашли его, а мы с миссис Боффин частенько говорили друг другу: «Вот мы и опять его увидим, при более счастливых обстоятельствах». Но этому не суждено было статься, а печальнее всего то, что деньги в конце концов так ему и не достались.

– Зато они попали в достойные руки, – слегка наклонив голову, заметил Лайтвуд.

– Они достались нам с миссис Боффин только сегодня, только сейчас, к этому-то я и веду; ведь мы столько ждали именно этого дня и этого часа. Мистер Лайтвуд, это было злодейское, жестокое убийство. Оно, неизвестно для чего, обогатило нас с миссис Боффин. За поимку и осуждение убийцы мы предлагаем десятую часть нашего капитала – награду в десять тысяч фунтов.

– Это слишком много, мистер Боффин.

– Мистер Лайтвуд, мы вместе с миссис Боффин назначили эту сумму и на этом стоим.

– Однако позвольте вам заметить, – возразил Лайтвуд, уже не с легкомыслием частного лица, а с глубокомыслием профессионала, – что предлагать такую огромную награду – большой соблазн: это может навести на ложные подозрения; появятся подстроенные улики, фальшивые обвинения. Обещать такую награду – значит играть с огнем.

– Нет, что ж, – сказал несколько озадаченный мистер Боффин, – мы уж решили столько отложить на это дело. А надо ли будет открыто назначать такую сумму в новом объявлении от нашего имени…

– От вашего имени, мистер Боффин, от вашего.

– Ну ладно, пускай от моего, оно ведь у нас с миссис Боффин одно и означает нас обоих, – вот об этом вам самим придется подумать, когда будете составлять бумагу. Но это первое поручение, которое я даю своему адвокату, вступив в права наследства.

– Ваш адвокат, мистер Боффин, – ответил Лайтвуд, делая очень коротенькую заметку очень ржавым пером, – с удовольствием принимает ваше поручение. Будет еще что-нибудь?

– Еще только одно, и ничего больше. Составьте мне завещаньице покороче, но так, чтоб как можно крепче: насчет того, что весь капитал я оставляю «моей возлюбленной жене Генриетте Боффин, единственной душеприказчице». Напишите как можно короче, вот этими самыми словами, но чтобы оно было крепко.

Не зная, как понять слова мистера Боффина насчет крепости завещания, Лайтвуд стал осторожно нащупывать почву:

– Извините, но профессиональное глубокомыслие требует точности. Когда вы говорите «крепко»…

– Я и хочу сказать «крепко», – объяснил мистер Боффин.

– Совершенно верно. И как нельзя более похвально. Но эта самая крепость должна к чему-нибудь обязывать миссис Боффин?

– Обязывать миссис Боффин? – прервал ее супруг. – Ну нет! С чего это вам вздумалось? Я хочу закрепить все имущество за ней, чтоб его уж никак не могли у нее отнять.

– Закрепить без всяких условий, чтобы она могла с ним делать все, что хочет? Безусловно?

– Безусловно? – повторил мистер Боффин, отрывисто рассмеявшись. – Еще бы! Хорошенькое было бы дело, ежели бы я вздумал к чему-нибудь обязывать миссис Боффин. В мои-то годы!

И это поручение было также принято мистером Лайтвудом; приняв его, мистер Лайтвуд пошел проводить мистера Боффина к выходу и чуть было не столкнулся в дверях с мистером Юджином Рэйберном. Свойственным ему невозмутимым тоном Лайтвуд произнес:

– Позвольте познакомить вас, – и объяснил, что мистер Рэйберн весьма сведущий в законах юрист и что он, частью в интересах дела, частью же ради удовольствия, познакомил мистера Рэйберна с некоторыми подробностями биографии мистера Боффина.

– Очень рад познакомиться с мистером Боффином, – сказал Юджин, хотя по его лицу нельзя было заметить никакой радости.

– Спасибо, сэр, спасибо, – ответил мистер Боффин. – Как вам нравится ваша профессия?

– М-м… не особенно, – отвечал Юджин.

– Слишком суха, по-вашему, а? Что ж, мне так кажется, надо несколько лет поработать как следует, чтобы изучить это дело. Самое главное – работать. Воззрите на пчел…

– Извините, пожалуйста, – возразил Юджин, невольно улыбнувшись, – должен вам сказать, что я всегда возражаю против сравнения с пчелой.

– Вот как! – сказал мистер Боффин.

– Я возражаю из принципа, как двуногое.

– Как что? – спросил мистер Боффин.

– Как двуногое животное. Из принципа, в качестве двуногого, я возражаю против того, что меня вечно сравнивают с насекомыми и четвероногими. Я возражаю против того, что в своих действиях я должен сообразоваться с действиями пчелы, собаки, паука или верблюда. Вполне согласен, что верблюд, например, весьма воздержанное животное; но у него несколько желудков, а у меня всего один. Кроме того, у меня нет такого удобного и прохладного погреба для хранения напитков.

– Но я ведь говорил про пчелу, – возразил мистер Боффин, несколько затрудняясь с ответом.

– Вот именно. И разрешите вам заметить, что ссылки на пчелу не вполне основательны. Ведь мы рассуждаем отвлеченно. Допустим на минуту, что между пчелой и человеком в рубашке и брюках существует аналогия (что я отрицаю) и что человеку положено учиться у пчелы (что я также отрицаю); но ведь это еще вопрос, чему он должен учиться? Следовать ее примеру или, наоборот, избегать подражания? Когда ваши друзья-пчелы хлопочут до самозабвения, увиваясь вокруг своей повелительницы, и волнуются от малейшего ее движения, следует ли нам, людям, поучаться величию низкопоклонства перед знатью или же презирать ничтожество «Придворных известий»? Еще вопрос, мистер Боффин, не следует ли разуметь улей в сатирическом смысле?

– Во всяком случае пчелы работают, – заметил мистер Боффин.

– Д-да, работают больше, чем нужно, – пренебрежительно отозвался Юджин, – они производят больше, чем могут потребить, они неустанно хлопочут и жужжат, одержимые своей единственной мыслью, пока смерть их не настигнет. Уж не пересаливают ли они, как вы думаете? И неужто человеку-труженику нельзя даже и отдохнуть из-за ваших пчел? И неужели мне нельзя переменить обстановку, из-за того что пчелы никуда не ездят? Мистер Боффин, мед очень хорош за завтраком, но если рассматривать его с точки зрения рядового школьного учителя и моралиста, то я буду возражать против деспотического хвастовства ваших друзей-пчел. При всем моем уважении к вам.

– Спасибо, – сказал мистер Боффин. – До свидания, до свидания.

Тем не менее почтенный мистер Боффин поплелся прочь, не в силах отогнать от себя неприятную мысль, что на свете есть много неладного и помимо того, что связано с имуществом Гармона. И, шагая по Флит-стрит в таком настроении, он заметил, что за ним по пятам идет какой-то очень прилично одетый человек.

– Ну-с, – круто остановившись, сказал мистер Боффин, прерванный на середине своих размышлений, – что же дальше?

– Извините, мистер Боффин.

– И фамилию узнали? Как это вы ухитрились? А я вот вас не знаю.

– Да, сэр, вы меня не знаете.

Мистер Боффин взглянул в упор на незнакомца, а тот – на мистера Боффина.

– Верно, я вас не знаю, – сказал мистер Боффин, глядя на мостовую, как будто она была составлена из лиц, среди которых он рассчитывал найти похожее.

– Я человек неизвестный, и вряд ли меня вообще кто-нибудь знает, – сказал незнакомец, – но богатство мистера Боффина…

– Ах, так об этом уже болтают! – пробормотал мистер Боффин.

– …и романтические обстоятельства, связанные с получением наследства, сделали его известным. Недавно мне указали вас на улице.

– Что ж, – возразил мистер Боффин, – надо думать, вы были разочарованы, когда вам меня показали, и если б не ваша вежливость, вы бы так и говорили, я и сам знаю, что смотреть тут не на что. А что же вам от меня нужно? Вы ведь не адвокат?

– Нет, сэр.

– Может, хотите мне что-нибудь сообщить за вознаграждение?

– Нет, сэр.

По лицу незнакомца на миг пробежала тень, но тут же исчезла.

– Если не ошибаюсь, вы шли за мной от моего адвоката и пытались привлечь мое внимание. Говорите прямо! Так или нет? – довольно сердито спросил мистер Боффин.

– Да.

– Для чего вы это делали?

– Если вы разрешите мне идти рядом с вами, мистер Боффин, я вам скажу. Не хотите ли вы свернуть вот сюда – кажется, это Клиффордс-Инн [31]Клиффордс-Инн – одна из юридических корпораций, обладающих правом присваивать звание адвоката. – тут нам легче будет услышать друг друга, чем среди уличного шума.

«Ну, – подумал мистер Боффин, – если он предложит мне сыграть в кегли, или познакомиться с джентльменом из провинции, недавно получившим наследство, или купить у него случайно найденную золотую цепочку, я ему дам в ухо!» С этой тайной мыслью, держа трость так, как Панч [32]Панч – главный персонаж английского народного кукольного представления. держит свою дубинку, мистер Боффин свернул в Клиффордс-Инн.

– Мистер Боффин, проходя нынче утром по Чансери-лейн, я заметил, что вы идете впереди меня. Я позволил себе следовать за вами, но не решился с вами заговорить, пока вы не вошли к своему адвокату. Я ждал вас на улице.

«Что-то не похоже на кегли или на джентльмена из провинции, и на золотую цепочку тоже не похоже, – подумал мистер Боффин, – а там кто его знает».

– Боюсь, что вы сочтете мое намерение слишком дерзким, кажется, так поступать не принято, но я все-таки отважусь. Если вы зададите мне или скорее самому себе вопрос, что придало мне такую смелость, то я отвечу: мне говорили, что вы человек прямой и честный, что сердце у вас самое доброе и что судьба наградила вас женой, которая отличается теми же качествами.

– Насчет миссис Боффин это вам верно говорили, – ответил мистер Боффин, опять оглядывая своего нового знакомца. Во всей его манере сказывалась какая-то подавленность: он и шел, не поднимая глаз, хотя чувствовал, что мистер Боффин за ним наблюдает, и говорил пониженным голосом. Но тон у него был непринужденный, а голос приятный, хотя и сдержанный.

– Если прибавить, что я и сам вижу то же, о чем говорит молва: что богатство нимало не испортило вас, что вы ничуть не зазнались, – надеюсь, вы, как человек прямодушный, не заподозрите меня в желании польстить вам, наоборот, поверите, что единственной моей целью было оправдаться перед вами, ибо моей навязчивости нет никакого другого оправдания.

«Сколько? – подумал мистер Боффин. – Должно быть, сейчас начнет о деньгах. Сколько ему надо?»

– Вы, мистер Боффин, вероятно, перемените образ жизни, поскольку изменились ваши обстоятельства. Вероятно, вы начнете жить более широко, займетесь устройством ваших дел, будете получать много писем. Если бы вы взяли меня секретарем…

– Чем? – переспросил мистер Боффин, широко раскрыв глаза.

– Секретарем.

– Вот это так штука! – произнес мистер Боффин.

– Или сделали меня своим поверенным, как бы ни назвать эту должность, – продолжал незнакомец, удивляясь удивлению мистера Боффина, – и я докажу вам свою преданность и благодарность и, надеюсь, сумею оказаться вам полезным. Естественно, вы можете подумать, что я гонюсь за деньгами. Это неверно – я готов вам прослужить и год и два, – какой хотите срок, а потом уже договариваться о плате.

– Откуда вы приехали? – спросил мистер Боффин.

– Я побывал во многих странах, – отвечал тот, глядя ему прямо в глаза.

Знакомство мистера Боффина с названиями и местоположением чужих стран было довольно ограничено по объему и весьма смутно по характеру, и потому он придал следующему вопросу уклончивую форму:

– Из какого же, собственно, места?

– Я побывал во многих местах.

– Чем вы там занимались? – спросил мистер Боффин.

Но и тут он немногого добился, получив ответ:

– Я учился и путешествовал.

– Не сочтите за вольность, что я так прямо спрашиваю, но все-таки чем же вы зарабатываете на жизнь?

– Я уже говорил вам, чего добиваюсь, – возразил тот, опять взглянув на него с улыбкой. – Все мои планы потерпели крах, и мне нужно начинать жизнь, можно сказать, заново.

Не зная, как отделаться от просителя, и чувствуя себя тем более неловко, что, судя по манерам и внешности незнакомца, с ним надо было обращаться деликатно, почтенный мистер Боффин в поисках вдохновения обратил взоры на замшелый садик Клиффордс-Инна. Он увидел воробьев, кошек, гниль и плесень, а кроме этого, там решительно нечем было вдохновляться.

– Я до сих пор еще не назвал своего имени, – продолжал незнакомец, доставая визитную карточку из тощего бумажника. – Меня зовут Роксмит. Я живу у некоего мистера Уилфера, в Холлоуэе.

Мистер Боффин еще раз изумился.

– У отца мисс Беллы Уилфер? – спросил он.

– Да, совершенно верно. У моего хозяина есть дочь, которую зовут Белла.

Все утро, и даже не одно утро, а несколько дней подряд это имя не выходило из головы у мистера Боффина, и потому он сказал:

– Однако ж это странно! – И, держа карточку в руке, снова уставился на Роксмита, забыв о всяких приличиях. – А кстати сказать, верно, кто-нибудь из этого семейства указал вам на меня?

– Нет. Я ни с кем из них не выходил на улицу.

– Так, значит, вы слышали, как они говорили обо мне?

– Нет. Я занимаю отдельное помещение и почти не общаюсь с ними.

– Еще того чудней! – воскликнул мистер Боффин. – Ну, право, сэр, откровенно говоря, не знаю, что вам ответить.

– И не говорите ничего, – возразил мистер Роксмит, – а лучше позвольте мне зайти к вам на днях. Я не настолько самоуверен и вовсе не думал, что вы почувствуете ко мне доверие с первого взгляда и возьмете меня прямо с улицы. Если разрешите, я наведаюсь за ответом как-нибудь после, когда вы надумаете.

– Это правильно, я ничего не имею против, – сказал мистер Боффин, – только давайте уговоримся наперед, чтобы вам было ясно, я ведь и сам не знаю, понадобится ли мне когда-нибудь секретарь – кажется, вы сказали «секретарь», не так ли?

– Да.

Мистер Боффин опять широко раскрыл глаза и, оглядев просителя с головы до ног, повторил:

– Странно! А вы уверены, что это так называется «секретарь»? Верно ли?

– Да, уверен.

– Секретарь, – повторил мистер Боффин, вдумываясь в это слово. – Чтобы мне понадобился секретарь или что-нибудь вроде, мало похоже, разве только если мне вдруг понадобится человек с луны. Мы с миссис Боффин еще не решили, будут ли у нас какие перемены в образе жизни. Миссис Боффин большая охотница до всякой моды, но у нас в «Приюте» она уже все устроила по-модному и, может, не захочет ничего больше менять. Как бы оно ни было, сэр, если у вас дело не к спеху, то лучше бы вы зашли в «Приют» недельки через две. Кроме всего прочего, считаю долгом прибавить, что у меня уже нанят литературный человек на деревянной ноге и расставаться с ним я не намерен.

– Очень жаль, что меня уже опередили, – ответил Роксмит с видимым удивлением, – но, может быть, найдутся и другие обязанности?

– Видите ли, – с достоинством отвечал мистер Боффин, – насчет обязанностей моего литературного человека так это дело ясное. По долгу службы он разрушается и падает, а по дружбе ударяется в поэзию.

Не заметив, что удивленному мистеру Роксмиту эти обязанности отнюдь не были ясны, мистер Боффин продолжал:

– А теперь, сэр, позвольте пожелать вам всего лучшего. Можете зайти в «Приют» недельки через две, в любое время. От вашей квартиры это не дальше мили, а дорогу вам покажет хозяин. А если он не знает нового названия «Приют Боффина», то, когда будете у него спрашивать дорогу, скажите, что это и есть дом Гармона.

– Гармуна, – повторил мистер Роксмит, по-видимому плохо расслышав. – Гармана. Как это пишется?

– Ну, насчет того, как оно пишется, это ваше дело, – отвечал мистер Боффин весьма сдержанно. – Вам только надо сказать ему, что это дом Гармона. Всего хорошего, всего хорошего. – И, не оглядываясь, он пошел дальше.