Онлайн чтение книги Немезида Nemesis
Глава 5. Немезида

Струи дождя мерцающими нитями рассекали ранние октябрьские сумерки, вспыхивая в свете лампочки, освещавшей керамическую табличку, на которой значилось, что здесь проживают Эспен, Стине и Тронн Гретте. Под «здесь» следовало понимать желтый секционный дом[5]Многоквартирный дом, составленный из примыкающих друг к другу одноквартирных домов, имеющих общую крышу. в районе Дисенгренда. Нажав на кнопку звонка, Харри осмотрелся по сторонам. Дисенгренда представляла собой четыре длинных секционных дома, а вокруг тянулись обширные незастроенные земельные участки, также обрамленные типовыми блочными домами. На взгляд Харри, все это напоминало круговую оборону, занятую первыми американскими поселенцами для отражения атак воинственных индейцев. В общем-то, так оно и было. Секционные дома здесь выстроили в шестидесятые годы специально для представителей бурно растущего среднего класса. Рабочие – стремительно сокращающееся коренное население блочных домов на Дисенвейен и Травервейен – уже тогда видели в них новых хозяев жизни, новых властителей будущей страны.

– Непохоже, чтобы он был дома, – сказал Харри и еще раз позвонил в дверь. – Как по-твоему, он хорошо уяснил, что мы придем к нему во второй половине дня?

– Нет.

– Нет?

Харри обернулся и посмотрел на Беату Лённ. Укрывшись под зонтиком, девушка тряслась от холода. На ней была юбка и туфли на высоких каблуках. Еще когда Беата подхватила его у «Шрёдера», ему сразу пришло в голову, что одета она скорее как на вечеринку – вовсе не для допроса.

– Гретте дважды подтвердил договоренность, когда я звонила ему, – сказала она. – Но при этом у меня создалось впечатление, что он немного того… не в себе.

Харри перегнулся через перила крыльца и прижался носом к кухонному окошку. Внутри было темно; единственное, что ему удалось рассмотреть, – белый настенный календарь с логотипом «Нордеа».

– Ладно, поехали обратно, – сказал он.

В этот момент с шумом распахнулось кухонное окно у соседей.

– Вы, случаем, не Тронна ищете?

Слова эти были произнесены с типичным бергенским акцентом: «р» настолько раскатистое, что казалось, средних размеров поезд сходит с рельс. Повернувшись, Харри увидел смуглое морщинистое лицо пожилой женщины, которая пыталась одновременно и улыбнуться, и сохранить серьезное, даже скорбное выражение.

– Точно, – подтвердил Харри.

– Родственники?

– Полиция.

– Понятно, – кивнула пожилая дама, и скорбная мина исчезла. – Я-то думала, вы пришли выразить соболезнования. Он на теннисном корте, бедняга.

– На теннисном корте?

– Вон там, за забором палисадника, – показала соседка. – Он там с четырех часов.

– Но ведь уже совсем темно, – сказала Беата. – И дождь идет.

Дама пожала плечами:

– Видно, он сильно переживает.

Она так напирала на свое трескучее «р», что Харри вспомнилось детство, проведенное в Уппсале[6]Уппсал – пригород Осло.: точно так же трещали, ударяясь о спицы, кусочки жесткого картона, которые они специально закрепляли на втулках своих велосипедов.

– Насколько я понимаю, ты тоже родом с востока, – сказал Харри, когда они с Беатой двинулись в направлении, указанном дамой. – Или я ошибаюсь?

– Нет, – коротко ответила Беата.

Теннисный корт оказался на полпути между блочными и секционными домами. Глухие удары ракетки о мокрый мяч они услышали еще издалека, а когда подошли ближе, сумели в быстро сгущающихся осенних сумерках различить на огороженной металлической сеткой площадке силуэт одинокого игрока, раз за разом тренирующего подачу.

– Эй, вы, там! – позвал Харри, подходя вплотную к ограде.

Мужчина не ответил. Только сейчас стало видно, что на нем костюм, рубашка и галстук.

– Тронн Гретте?

Теннисный мячик плюхнулся в темную лужу и отскочил к сетчатой ограде, обрушив на них каскад дождевых брызг, которые Беата, к счастью, отразила своим зонтом.

Девушка попыталась открыть калитку.

– Он заперся изнутри, – шепнула она.

– Холе и Лённ из полиции! – крикнул Харри. – Мы с вами договаривались. Можно, мы… Черт!

Харри заметил мячик, только когда он врезался в металлическую сетку и застрял в ней в дюйме от его лица. Протерев глаза от брызг, он осмотрел свой костюм и убедился, что выглядит так, будто его только что с головы до ног обдали жидкой красновато-коричневой грязью из краскопульта. Увидев, как теннисист подбрасывает следующий мяч, Харри непроизвольно повернулся к нему спиной.

– Тронн Гретте!

Ответом на крик Харри было эхо, родившееся между блочными домами. Прочертив замысловатую дугу на фоне света, падающего из их окон, очередной теннисный мячик скрылся где-то во тьме за пределами площадки. Харри снова повернулся к корту как раз в тот миг, когда некое существо с диким ревом выскочило из темноты и с размаху ринулось на ограждение как раз напротив него. В момент соприкосновения разъяренного теннисиста с металлической сеткой раздался надсадный скрежет. Нападавший рухнул на четвереньки, затем поднялся, разбежался и повторил свою попытку. Упал, поднялся и кинулся снова.

– Господи, да у него, похоже, крыша поехала, – пробормотал Харри.

Он инстинктивно отшатнулся, увидев прямо перед собой мертвенно-бледное лицо с выпученными глазами. Это Беата включила фонарик и осветила повисшего на ограждении Гретте. Ко лбу его прилипла прядь мокрых черных волос, а бегающий взгляд, казалось, искал, за что бы зацепиться. Медленно скользя по сетке, как тающая снежная каша по ветровому стеклу, он наконец сполз на землю и замер.

– И что нам теперь делать? – по-прежнему шепотом спросила Беата.

Почувствовав, как что-то скрипнуло у него на зубах, Харри сплюнул в ладонь и убедился, посветив фонариком, что это красноватая грязь с гаревого корта.

– Звони в «скорую», а я пока схожу к машине за кусачками, – сказал он.

– И что, ему дали успокоительное? – спросила Анна.

Харри кивнул и сделал глоток колы. Вокруг них у барной стойки, как куры на насесте, сидели представители младой поросли здешних завсегдатаев из числа жителей западной части Осло и дружно поглощали вино, коктейли и колу. «М», как и большинство столичных кафе, было заведением, с одной стороны, достаточно фешенебельным, а с другой – довольно провинциальным. Такая смесь претенциозности и наивной скромности производила, в общем, благоприятное впечатление. Харри почему-то вспомнился одноклассник по прозвищу Диез – отличник и тихоня, – у которого, как однажды выяснилось, имелась некая тетрадочка, куда он прилежно записывал все бранные слова из лексикона отпетых школьных хулиганов.

– Они свезли беднягу в больницу. Мы еще немного побеседовали с соседкой, и выяснилось, что с тех пор, как погибла жена, он каждый вечер проводил на корте, раз за разом тренируя подачу.

– Надо же. С чего бы это?

Харри пожал плечами:

– Психические срывы не редкость у тех, кто теряет близких при таких обстоятельствах. Некоторые стараются забыть обо всем и вести себя так, будто умерший человек по-прежнему жив. Соседка рассказала нам, что Стине и Тронн Гретте были превосходной парой в миксте и, если позволяла погода, ходили на корт чуть ли не каждый вечер.

– Выходит, он ждал, что жена вот-вот примет его подачу?

– Похоже на то.

– О господи! Слушай, закажи мне еще пивка, а я пока прогуляюсь в туалет.

Анна соскочила с высокого стула и, слегка покачивая бедрами, направилась в глубину зала. Харри старался не провожать ее взглядом. Он уже успел рассмотреть все, что его интересовало. Пара свежих морщинок у глаз, несколько новых седых волосков в прическе цвета воронова крыла. В остальном она была все той же. Прежний, слегка загнанный взгляд угольно-черных глаз из-под сросшихся бровей, немного крючковатый узкий нос, излишне полные вульгарные губы, впалые щеки, временами придававшие всему лицу какое-то голодное выражение. Красавицей ее не назовешь – для этого все черты были слишком тяжелыми и резкими, – однако Харри успел заметить, что стройная фигурка и плавные изгибы ее тела заставили как минимум двоих сидящих в зале мужчин умолкнуть, потеряв нить разговора, и проводить ее пристальным взглядом.

Харри прикурил новую сигарету. После Гретте они побывали у заведующего отделением банка Хельге Клементсена, однако и этот визит не дал им практически ни одной дополнительной зацепки. Клементсен по-прежнему пребывал в шоковом состоянии: неподвижно сидел на стуле в своей квартирке в доме на две семьи по Хьелсосвейен и только тупо переводил взгляд с суетящегося у его ног королевского пуделя на супругу, снующую между кухней и столовой с кофейником и блюдом пирожных-трубочек, таких сухих и черствых, каких Харри еще никогда не доводилось пробовать. В уютном мещанском гнездышке четы Клементсен костюм Беаты смотрелся куда лучше, чем застиранные джинсы «левис» и тяжелые мартенсы Харри. Тем не менее именно Харри в основном поддерживал разговор с лихорадочно хлопочущей фру Клементсен о небывалом количестве осадков, выпавших в Осло этой осенью, а также об искусстве приготовления сладких трубочек. Временами их светскую беседу прерывали тяжелые шаги и рыдания, доносившиеся из квартиры сверху. Фру Клементсен объяснила, что это их беременная дочь Инна. Муж ее, мерзавец эдакий, не придумал ничего лучше, чем откосить именно теперь, когда бедняжка уже на шестом месяце. Именно «от Кос ить»[7]Кос – греческий остров. – этот прохвост ко всему прочему еще и грек. Харри уже едва сдерживался, чтобы не швырнуть на стол каменную трубочку, когда Беата наконец-то соизволила вступить в разговор. Дождавшись момента, когда пес покинул гостиную и Хельге Клементсен вынужден был сфокусировать свой бегающий взгляд всецело на одном предмете – супруге, Беата ровным и спокойным тоном поинтересовалась:

– Как вам кажется, какого роста был грабитель?

Хельге Клементсен посмотрел на нее, порывисто схватил чашку с кофе и застыл, так и не донеся ее до рта, поскольку не мог и пить, и отвечать одновременно:

– Высокий. Может быть, метра два. Стине, она ведь никогда не опаздывала.

– Но он не был таким уж высоким, господин Клементсен.

– Ну тогда, может, метр девяносто. И всегда была такой аккуратной.

– А в чем он был?

– В чем-то черном, вроде как прорезиненном. Прошлым летом она впервые взяла полный отпуск. Ездила на Кос.

Фру Клементсен возмущенно фыркнула.

– Прорезиненном? – переспросила Беата.

– Да. И еще шапка.

– Какого она была цвета, господин Клементсен?

– Красного.

Беата прекратила делать пометки в блокноте, и несколько минут спустя они уже снова сидели в ее машине, двигаясь к городу.

– Если б только судьи и присяжные знали, как мало можно доверять показаниям свидетелей в делах о такого рода ограблениях, нам бы ни за что не позволили использовать их в качестве доказательной базы, – сказала Беата. – Иной раз просто диву даешься, что происходит у людей с мозгами, когда они пытаются восстановить события. От испуга они все видят словно через очки, и грабители кажутся им гораздо выше и лучше вооруженными, чем на самом деле. А время? Секунды в их представлении как бы растягиваются. Нашему грабителю на все про все понадобилось чуть более минуты, а фру Брэнне, дама из окошечка, того, что ближе к двери, считает, что он пробыл в банке около пяти минут. А рост его вовсе не два метра, а всего метр семьдесят восемь. Разумеется, если он не использовал каблуки, что, кстати, вовсе не редкость среди профессионалов.

– Каким образом тебе удалось так точно вычислить рост?

– По видеозаписи. Я отметила его рост на косяке в том кадре, когда он появляется в дверном проеме. Сегодня утром я снова съездила в банк, разметила косяк, сфотографировала, а потом сравнила с исходной картинкой.

– Хм… Мы в убойном привыкли, что всякие там замеры производит оперативная группа.

– На самом деле расчет роста преступника по видеозаписи не такое уж простое дело. В восемьдесят девятом, после ограбления филиала Норвежского банка в Калбаккене, оперативная группа ошиблась с ростом преступника на целых три сантиметра. Так что я предпочитаю делать замеры сама.

Харри покосился на девушку и хотел было поинтересоваться, почему она пошла в полицию. Однако вместо этого попросил высадить его у замочной мастерской на Вибес-гате. Правда, перед тем как выйти, он спросил, обратила ли Беата внимание, что Клементсен не пролил ни единой капли из полной до краев чашки кофе, которую он держал на весу, пока она его допрашивала. Оказалось, что нет.

– Тебе здесь нравится? – поинтересовалась Анна, снова взбираясь на стул.

– Ну-у… – Харри осмотрелся. – Вообще-то местечко не совсем в моем стиле.

– Да и не в моем тоже, – сказала Анна, подхватила сумочку и встала. – Давай переберемся ко мне.

– Я только что взял тебе еще пива, – сказал Харри, кивая на пенящуюся пол-литровую кружку.

– Одной пить так скучно, – скривилась она. – Ладно, Харри, расслабься. Пойдем.

Когда они вышли на улицу, оказалось, что дождь перестал и в воздухе веет приятной прохладой и свежестью.

– Помнишь, как однажды осенью мы заехали с тобой в Маридален? – спросила Анна, на ходу просовывая руку под его локоть.

– Нет, – отозвался Харри.

– Да ладно тебе! Наверняка помнишь! Ну, еще сиденья в твоем убитом «форд-эскорте» ни за что не хотели раскладываться.

Харри криво усмехнулся.

– А-а, покраснел, – с удовлетворением отметила она. – Тогда ты наверняка должен помнить, что мы припарковались и отправились в лес. А помнишь все эти желтые листья, которые служили нам… – она сжала его руку, – постелью? Огромной золотой постелью. – Со смешком она шутливо ткнула его в бок. – А после мне пришлось помогать тебе и толкать этого монстра – твою тачку, чтобы она завелась. Надеюсь, ты наконец с ней расстался?

– Ну-у, – замялся Харри. – Сейчас она в мастерской. А там посмотрим.

– Ого! Ты говоришь о ней как о друге, который слег в больницу с чем-то вроде рака. – И прибавила, на этот раз совсем тихо: – Эх, Харри, не стоило тебе тогда так легко сдаваться.

Он не ответил.

– Вот мы и пришли, – сказала она. – Это-то ты, по крайней мере, не забыл?

Они остановились у выкрашенного в синий цвет подъезда дома на Соргенфри-гате.

Харри осторожно высвободил руку.

– Слушай, Анна, – начал он, стараясь не замечать ее предостерегающего взгляда, – завтра рано утром у меня встреча с осведомителями в отделе грабежей и разбойных нападений.

– Даже не пытайся, – сказала она, отпирая подъезд.

Вспомнив кое о чем, Харри сунул руку во внутренний карман плаща и протянул ей желтый конверт.

– Из мастерской.

– А, ключ. Как все прошло, нормально?

– Парень в приемке долго изучал мои документы. Кроме того, мне пришлось где-то расписаться. Странный субъект.

Харри взглянул на часы и зевнул.

– Просто у них строгие правила, когда речь идет об изготовлении ключей, – торопливо заметила Анна. – Ведь это универсальный ключ – им можно открыть все: подъезд, подвал, квартиру. – Она нервно хихикнула. – Чтобы изготовить один такой запасной ключ, они даже потребовали письменное согласие от моего соседа.

– Надо же.

Качнувшись на каблуках, Харри набрал в легкие побольше воздуху, готовясь попрощаться.

Однако Анна его опередила. При этом в голосе ее прозвучали едва ли не умоляющие нотки:

– Харри, ну всего только чашечку кофе.

Все та же люстра под самым потолком в большой комнате над все тем же столовым гарнитуром. Харри даже казалось, что обои прежде здесь были светлые – белые или, возможно, желтые. Тут он был не вполне уверен. Теперь обои были голубые и сама комната казалась меньше. Быть может, Анна намеренно старалась сократить пространство. Нелегко в одиночку пытаться заполнить собою три комнаты и две большие спальни с потолками в три с половиной метра. Когда-то Анна говорила Харри, что ее бабка тоже жила здесь одна. Однако ей не приходилось проводить дома так много времени – пока могла петь, она моталась со своим знаменитым сопрано по всему свету.

Анна скрылась на кухне, а Харри заглянул в соседнюю комнату. Она была абсолютно пустой, лишь посредине на широко расставленных деревянных ножках стоял гимнастический конь величиной с доброго исландского пони. Сверху красовались две рукоятки. Харри подошел поближе и провел ладонью по гладкой коричневой коже.

– Ты что, занялась гимнастикой? – громко спросил он.

– Это ты о коне? – прокричала с кухни Анна.

– Мне всегда казалось, это мужской снаряд.

– Да, точно. Уверен, Харри, что не будешь пиво?

– Абсолютно уверен! – крикнул он в ответ. – Ну а если серьезно, зачем он тебе?

Услышав ее голос, раздавшийся прямо у него за спиной, Харри вздрогнул от неожиданности.

– А я вообще люблю делать то, что делают мужчины.

Харри обернулся. Она сняла с себя свитер и стояла в дверном проеме, опершись одной рукой на косяк, подбоченясь другой. Харри едва сдержал восхищенное восклицание.

– Я купила его в Гимнастическом союзе Осло. Это будет мой шедевр, вот увидишь. Я устрою инсталляцию, аттракцион. Совсем как «Контакт» – ты его наверняка помнишь.

– Ты имеешь в виду поставленную на стол коробку с занавеской, куда надо просовывать руки? А внутри были спрятаны муляжи рук, которые можно пожимать.

– Или погладить. А еще заигрывать с ними. Или оттолкнуть. Вмонтированные в них термоэлементы постоянно поддерживали температуру тела. В этом и была вся фишка, верно? А народ думал, что просто кто-то прячется под столом. Пойдем-ка, я тебе еще кое-что покажу.

Он последовал за ней к дальней комнате. Анна раздвинула дверь, схватила Харри за руку и увлекла его за собой во тьму. Когда наконец вспыхнул свет, Харри замер, глядя на его источник. Это был золоченый торшер в виде женской фигуры. В одной руке женщина держала весы, в другой – меч. Светильники были расположены на кончике меча, на весах и на голове у женщины. Оглянувшись, Харри увидел, что свет каждого из них направлен на одну из картин. Две картины висели на стене, а третья, очевидно еще не законченная, стояла на мольберте, в левом нижнем углу которого была закреплена палитра, заляпанная желтой и коричневой краской.

– Что за картины? – поинтересовался Харри.

– Портреты, разве не видишь?

– Точно. Это глаза? – указал он. – А рот здесь?

Анна склонила голову набок:

– Если тебе так хочется, то да. Вообще-то это трое мужчин.

– Я кого-нибудь знаю?

Прежде чем ответить, Анна некоторое время в задумчивости смотрела на Харри.

– Нет, не думаю, Харри, чтобы ты был знаком с кем-нибудь из них. Однако можешь познакомиться. Если действительно этого хочешь.

Харри попытался более внимательно рассмотреть картины.

– Скажи мне, что ты видишь?

– Вижу своего соседа с финскими санями. Парня, вышедшего из подсобки мастерской, когда я собрался уходить. Вижу официанта из «М». А также Пера Столе Лённинга[8]Известный норвежский радио– и телеведущий..

Она улыбнулась.

– А тебе не приходилось слышать, что сетчатка глаза поворачивает воспринимаемый ею предмет, так что в мозг поступает зеркальное его отображение? И если хочешь увидеть вещи такими, какие они есть на самом деле, следует смотреть на них в зеркало. Если б ты так и сделал, то увидел бы на этих картинах совсем других людей. – В глазах ее сияло торжество, и Харри не решился возразить, что на сетчатке глаза изображение предметов действительно оказывается перевернутым, однако вовсе не так, как в зеркале, а вверх ногами. – Это будет моим последним шедевром, Харри. Благодаря этому я оставлю память о себе.

– Благодаря этим портретам?

– Нет, это лишь часть всего шедевра. Он пока еще не окончен. Но обязательно будет готов, дай срок.

– Хм. Хоть название-то у него имеется?

– Немезида, – тихо, едва не шепотом, ответила она.

Харри удивленно посмотрел на нее; их взгляды встретились.

– Ну знаешь, так звали богиню.

Часть ее лица покрывала тень. Харри отвернулся. Он и так уже все рассмотрел. Спина, изогнутая как в танце в ожидании руки партнера, одна нога выставлена немного вперед, как будто она никак не может решить: сделать ли ей шаг навстречу либо уйти. Тяжело вздымающаяся и опадающая грудь, худая шея с напряженной, набухшей веной – ему даже казалось, он видит, как она пульсирует. Харри ощутил, как его накрывает горячая волна; голова немного кружилась. Что там она сказала? «Не стоило тебе тогда так легко сдаваться». Может, и верно?

– Харри…

– Мне надо идти, – с трудом выдавил он.

Он через голову стащил с нее платье, и она, смеясь, бросилась навзничь на белые простыни. Яркий бирюзовый свет, проникая меж стволов качающихся пальм с заставки на экране ноутбука, стоящего на письменном столе, оставлял причудливые блики на скалящихся рожицах чертей и демонов, вплетенных в фантастический узор резной спинки кровати. Они лукаво взирали на то, как она расстегнула его ремень. Анна как-то рассказывала ему, что это кровать ее бабки и стоит на одном и том же месте вот уже почти восемьдесят лет. Покусывая его мочку, она сначала шептала какие-то ласковые слова на незнакомом языке, потом разом умолкла, оседлала его и начала бешеную скачку, сопровождая ее истошными воплями, смехом и мольбами, обращенными к каким-то неведомым высшим силам. А он страстно желал лишь одного – чтобы неистовая гонка эта все длилась и длилась. Однако внезапно, когда он был уже на грани оргазма, Анна замерла, сжала его лицо ладонями и прошептала:

– Мой навеки?

– Черта с два! – шутливо прорычал он, рванулся, опрокинул ее на спину и теперь уже сам оказался сверху.

Деревянные демоны весело подмигивали ему.

– Мой навеки?

– Да, – простонал он и кончил.

Обливаясь потом, но все равно не в силах оторваться друг от друга, они долго лежали поверх одеяла, не разжимая объятий и заливаясь счастливым смехом. Немного успокоившись, Анна поведала, что эта кровать была подарена бабке одним испанским аристократом.

– После концерта, который она давала в Севилье в одиннадцатом году, – уточнила она, слегка приподняв голову, чтобы Харри удобнее было поднести к ее губам зажженную сигарету.

Кровать же прибыла в Осло спустя три месяца с пароходом «Элеонора». Случайно, а может, и не совсем, судьба распорядилась так, что первым – но отнюдь не лучшим – любовником бабки в этой постели стал капитан судна Эспер как-его-там. По рассказам бабки, именно необузданная пылкость этого самого Эспера стала причиной того, что лошадь на спинке кровати лишилась головы. В порыве страсти капитан Эспер попросту оторвал ее.

Анна прыснула, Харри также усмехнулся. Когда сигарета была выкурена, они снова любили друг друга с таким неистовством, что испанский матрас и рама кровати под ними ходили ходуном, издавая треск и жалобный скрип. Харри даже на мгновение показалось, что они и впрямь на борту корабля, за штурвалом которого никого нет; как ни странно, его это совсем не тревожило.

Он подумал, что уже и не помнит, когда в последний раз ему случалось засыпать на кровати бабки Анны, а уж трезвым-то и подавно.

Харри повернулся на бок на узкой кровати с металлической сеткой. Дисплей радиобудильника на ночном столике показывал 3.21. Он выругался вслух. Закрыв глаза, он дождался, пока мысли снова вернутся к Анне и тому лету на белых простынях в бабкиной постели. Да, он постоянно бывал пьян, однако те ночи, что запомнились ему, были прекрасны и сплошь окрашены в розовые тона, как эротические открытки. Даже фразу, подводящую черту под этим летом – хотя, по сути, это было избитое клише, – он произнес вполне искренне и с подлинной теплотой: «Ты заслуживаешь кого-то лучшего, чем я».

К тому времени он пил уже так сильно, что видел этому лишь один исход. И в один из редких моментов просветления решил, что ни за что не потащит ее за собой. Она проклинала его на своем непонятном языке и даже поклялась, что в один прекрасный день сделает с ним то же – отнимет у него самое дорогое, единственное, что он по-настоящему любит.

Все это было семь лет назад и продолжалось шесть недель. Позже он встречал ее всего дважды. Один раз в баре, куда она явилась вся в слезах и сразу же попросила его найти себе другое место, что он, собственно, и сделал. И второй – на выставке, куда Харри пришел с Сестренышем. Он обещал ей позвонить, но так и не сдержал слова.

Харри снова покосился на часы. 3.32. Он поцеловал ее. Сегодня вечером. Оказавшись в безопасности за входной дверью ее квартиры с толстым матовым стеклом, он обнял ее, пожелал спокойной ночи и поцеловал. По-дружески, один-единственный раз. Уж то, что один раз, – точно. 3.33. Черт, и когда только он успел стать таким деликатным? Мучает совесть из-за того, что поцеловал на ночь свою бывшую пассию? Пытаясь дышать глубоко и ровно, Харри попробовал сконцентрировать мысли на возможных маршрутах отхода с Бугстадвейен через Индустри-гате. Удалось. Нет. Снова удалось. И все же он по-прежнему ощущал ее аромат. Сладкую тяжесть ее тела. В ушах звучал чуть хрипловатый настойчивый голос.