Онлайн чтение книги Никто не уйдет живым No One Gets Out Alive
День второй

Тринадцать

– Ну што, хорошо поработала? С каким вкусом сегодня булки раздавала? Не знаю, как ты такую работенку терпишь. Унизительно же, правда?

Увидев, что она вернулась, Драч победно заулыбался. Он вынырнул из комнаты в конце коридора на третьем этаже, быстро закрыв за собой дверь. Свет в коридоре погас.

Стефани вернулась только чтобы собрать все, что могла унести, и сделать самый трудный телефонный звонок в своей жизни – Райану, – прежде чем отправиться к железнодорожной станции на Нью-стрит и купить на последние деньги билет до Ковентри, покончив с катастрофой, которой обернулась ее новая жизнь в Бирмингеме.

Райан пока что не брал трубку и не отвечал на сообщения, но если бы он позволил ей вернуться в его комнату, и если бы она уехала сегодня в Ковентри, с залогом и предварительной оплатой можно было попрощаться, с чем она в этот день готова была неохотно смириться, словно с удалением зуба, которое навечно изуродовало бы ее улыбку. В таком случае Райану пришлось бы в выходные вернуться с ней сюда, чтобы забрать оставшиеся сумки, а еще – одолжить ей денег.

А иначе она вынуждена будет вечером уйти из дома и бродить по центру Бирмингема всю ночь, пока не откроется «Буллринг».

Она не провела и шести месяцев вдали от мачехи после того, как сбежала из дома, который был домом ее семьи с тех пор, как ей было одиннадцать, и который теперь принадлежал Вэл, но уже успела дойти до крайности: пустой кошелек, одолженная постель, жалость бывшего.

– Бляха. Включи его там обратно, ага?

Стефани быстро щелкнула выключателем, ее подстегнула мысль о том, что она оказалась в неосвещенном коридоре наедине с Драчом. Открыла дверь в свою комнату и шагнула внутрь.

– Подожди, подожди. Мне с тобой надо переговорить.

– Мне нечего вам сказать.

– Да и ладно. Только хочу тебе кое-што показать.

Стефани бросила сумку на кровать и развернулась, чтобы закрыть дверь, ровно в тот момент, как Драч появился в дверном проеме, помешав ей. За его спиной погас свет. Он раздраженно потряс головой и шлепком включил его снова. Стефани показалось странным, что его бесит собственная политика освещения. Возможно, это было нововведение его родителей.

Присутствие Драча заставило ее напрячься и занервничать, но он не пытался войти в комнату. Он шмыгнул своим длинным носом, кости которого стали толще из-за плохо залеченных переломов.

– Я знаю, што вчерашний разговор у нас вышел неловким.

«Неловким?» Она уставилась на него, ошеломленная.

– Мы, типа, наговорили друг другу гадостей и все такое. Так вот, я сегодня подумал. И решил, што, наверное, вчера был слишком суровым. – Явно обрадованный тем, что привлек ее полное внимание, он немедленно возобновил свои утомительные словоизлияния. – Я подумал: Драч, у тебя што, сердца нет? Девочка одна, и все такое. Новый город. Мужика нет. Друзей нет…

– Что? Что вам нужно? – терпеть это перечисление ее жизненных неудач было невозможно; Стефани скорее залила бы уши горячим воском, чем выслушала еще хоть слово.

Лампы выключились. Ей хотелось, чтобы выключился Драч. Он опять ударил по выключателю.

Когда свет вернулся, домовладелец, казалось, был поражен, что очутился в такой беспросветной тьме. Потом прищурился – как хитрый змей, – подумалось ей, но полуулыбка не покинула его лица. Драч очень медленно произнес:

– Я к этому и веду. Дай договорю.

Она подняла руки:

– Что? Я могу забрать свой залог, да?

Он поднял палец, словно говорил с непослушным ребенком:

– Ай-ай-ай. Не надо за меня говорить.

– Тогда что вам нужно?

– Если пойдешь со мной, покажу.

– Зачем мне куда-то с вами идти?

– Боже, боже, у кого-то денек не задался, только не надо на мне срываться, ага, когда я тебе услугу оказать пытаюсь.

Стефани закрыла глаза. Она провела еще одну ночь в страхе и без сна, а потом очередные восемь часов простояла возле кофейни с подносом, полным кусочков кекса, и чувствовала, будто что-то внутри нее окончательно надломилось и теперь это не починить. Она открыла глаза, а когда заговорила, в ее голосе не осталось ни яда, ни силы:

– Услугу? Мой залог – это единственная услуга, которая мне нужна.

– Ты прям как пластинка заевшая. – Драч перешел на противный фальцет, передразнивая ее голос, в отместку, как она полагала. – Залог. Залог. Залог.

Потом он ухмыльнулся и показал ей пеньки зубов:

– Есть штуки, за которые стоит просить деньги вперед, ага? И залог брать. Не смотри дареному коню в зубы, сестренка. Иди за мной, посмотрим, што ты об этом думаешь. Никакого давления. Я тебе ничего продавать не собираюсь. Я тебе услугу оказываю. Не понравится – я тебе даже сумки на улицу вынести помогу, потому што это же у тебя единственный выход, ага? Иначе зачем ты здесь?

Ей захотелось стать мужчиной, захотелось врезать ему по лицу. Но она была девушкой, и даже грубость была ей недоступна, потому что Драч был опасен.

– Пойдем, пойдем. Сюда, милая. – Драч отступил в коридор, улыбаясь ей. С этого нового расстояния его глаза казались странными, как будто сидели слишком близко друг к другу и двигались на долю секунды позже, чем нужно, словно он провел значительную часть жизни, поджаривая себе мозг травкой или клеем.

Лампы погасли, снова погрузив его в темноту.

Четырнадцать

– Ну как тебе?

При виде комнаты Стефани почувствовала себя более проснувшейся, чем за весь предыдущий день. Эта спальня располагалась на втором этаже и, казалось, не была частью того же дома, в котором находились комната Стефани, кухня или ванная. Последняя была так ужасна, что Стефани не смогла заставить себя зайти туда этим утром; перед выходом из дома она просто сделала свежий макияж у себя в комнате и напялила вчерашнюю одежду.

И, словно предыдущее утро проигрывалось заново: направляясь к выходу, она услышала мужчину, шаркавшего по паркету первого этажа; должно быть, он там и жил, потому что она была уверена, что никого не слышала на лестнице, пока спускалась с третьего этажа на второй. Должно быть мужчина два дня подряд выходил из квартиры на первом этаже и покидал дом в одно время со Стефани. Только этим утром паранойя нашептывала, что он не убегает от нее, а готовит засаду.

Стефани замерла на лестнице, услышав шаги, и не двигалась, пока не захлопнулась входная дверь. Если это выходивший из дома мужчина набросился на русскую девушку минувшей ночью, то Стефани не желала видеть даже его затылка. Потому что в таком случае это был тот же человек, что стоял и подслушивал около двери в ее комнату после того, как закончил с соседкой.

Пока Стефани пережидала на лестнице уход жильца, она заметила полоску желтого света под дверью ванной на втором этаже. Видимо, еще одна съемщица готовилась там к рабочему дню. Это не могла быть русская девушка, потому что за свое почти бессонное утреннее бдение Стефани ни разу не слышала, чтобы дверь напротив открылась.

Прошлой ночью, когда мужчина стоял возле ее комнаты, она просидела спиной к двери часа два, а потом, около часа ночи, ее сморил сон. И за все эти два часа напряженной, настороженной бессонницы она не услышала, как он уходит. Не услышала ни звука в коридоре рядом со своей дверью. И, слава богу, внутри комнаты тоже.

Когда небо просветлело с зарей, когда Стефани вскинулась, едва ли не контуженная нехваткой сна, когда наконец приоткрыла дверь, в коридоре не было ни души и ни следа запахов или ощущений, с которыми она столкнулась ночью. В комнате русской было тихо и темно.

Драч стоял, ухмыляясь, у изножья кровати в комнате на втором этаже, которую он так жаждал ей показать.

Стефани так и не вошла внутрь.

– Я не понимаю.

Большая гиенья улыбка Драча переросла в противный, булькающий мокротой смех.

– Она твоя, девочка. Если хошь. За ту же цену, все дела. По крайней мере, пока весь дом не доделаем. Подумал, што тут тебе будет удобнее, типа. Ну, знаешь, может поможет с твоей нынешней дилеммой.

– Что… – Она не знала, что сказать, как относиться к этому предложению или к комнате. Такие можно было увидеть в фильмах восьмидесятых. Две люстры с тремя лампочками в каждой роняли ледяной свет на черные стены и холодную белизну ковра и потолка, но комнату целиком не освещали. Зеркальные дверцы шкафа создавали ощущение, что комната больше, чем на самом деле.

– Я ж говорил тебе, што ремонтирую это местечко, комнату за комнатой. Для такой работы нужно время, милая. Я ее сегодня закончил. Што угодно могу сделать этими руками. «Дорчестер» знаешь, на Парк-лейн? Я там все отремонтировал. Такое мастерство и стоит недешево.

Он продолжал говорить, но Стефани едва слышала его голос, оглядывая комнату. До нее доносились обрывки фраз: «Парень сказал… сколько стоит… да хорош, говорю, за кого ты меня держишь?»

Кровать была огромной, железные спинки – декоративными, выкрашенными белой краской. Под окном стоял зеркальный столик с хромированными краями, одолженный, казалось, у парикмахера, считавшего, что у него утонченный вкус. Напротив кровати располагался громоздкий телевизор с корпусом из серого пластика. Такие, помнилось ей, были в моде многие годы назад.

– Потом я подумал о старом домишке мамы и папы… Куча работы, но мы с кузеном… как они всегда делали, пустим жильцов, типа…

Стефани чувствовала, как ароматы средства для чистки ковров и освежителя воздуха мешаются с запахом старой комнаты. Потому что это она и была: непроветренная пыльная комната с устаревшим декором, долгое время, похоже, простоявшая запертой, не используясь и не меняясь. Драч, может, и пытался тут прибраться, но краска была старой, потолок местами пожелтел. Не было ни запаха, ни признаков недавнего ремонта или переоборудования. Драч лгал. Но комната все равно была многократно лучше той, которая ей досталась; той, в которой она не могла провести больше ни ночи.

– Не обязательно решать прям сразу, но телефон у меня трезвонит весь день. Много кто здешними комнатами интересуется. Эту захапает первый, кто увидит. Но я подумал, што раз ты уже здесь и оплатила первый месяц…

Если она сможет перетерпеть еще одну ночь по этому адресу, в этой комнате, и сходить на работу в пятницу, тогда завтра вечером она сможет съехать, получив зарплату за три дня. И ей не придется сегодня звонить Райану.

Она может жить в страхе здесь, тревожиться за свою безопасность в окружении как минимум двух мужчин – или попытаться сегодня вечером уехать в Ковентри, где никогда не находилось работы даже на один день, не чувствуя ног от усталости, без денег, и очутиться под иным психологическим давлением – бывшего парня. Вот такие варианты.

«Еще одна ночь?»

По крайней мере, это была другая комната. Не та комната. Они не могут быть одинаковыми.

«Правда же?»

Драч был манипулятором, но хотел он – в этом Стефани не сомневалась – исключительно денег. С другим мужчиной ясности не было, но он даже на глаза ей не попадался, а отношения имел с русской девушкой с третьего этажа. А эта комната находилась на другом этаже.

– Хорошо. Спасибо. – Сказав это, она немедленно забеспокоилась, что ее отчаянное согласие может оказаться еще одной ошибкой, за которую придется дорого заплатить в самом ближайшем будущем.

– Так и знал, што ты одумаешься. Такой молоденькой девчоночке не стоит все время переезжать и ночевать на полу, как…

– Кто здесь жил раньше?

– Да какая разница? Ее тут больше нет. Место свободно.

– Другая комната. Которую я сняла. Там…

Он быстро повернул к ней костистое лицо, задрал подбородок:

– Что там?

Стефани не знала, что сказать. «Я не хочу жить в той комнате, потому что там привидения» – не вариант. Тем утром, как только между ней и домом появилось какое-то расстояние, слово «привидения» покрылось слоем абсурда, оно не хотело даже срываться с ее губ, иначе она бы почувствовала себя дурой.

Стефани изучающе посмотрела на Драча, и ей показалось, что после ее вопроса в выражении его лица появилась толика опаски. А может быть, это была его готовность защищать дом. Но, уставшая и запутавшаяся, она не была уверена, что может доверять своему восприятию. Возможно, ей не мог помочь никто, кроме священника или психиатра, но потребность обсудить комнату хоть с кем-нибудь, вырваться из параноидальной темницы, в которую превратился ее рассудок, стала непреодолимой.

– Она… комната. С ней что-то не так.

– Э? Ты чего несешь? Местечко старое. Подновить надо, может, но ничего серьезного, типа. Весь дом крепкий, как…

– Нет, я не об этом. Я что-то слышала. В своей комнате. Ночью.

Драч усмехнулся.

– Перепугалась, да? – Он собирался над ней посмеяться.

Она оборвала его:

– Я не просто перепугалась. Было гораздо хуже.

Драч сузил глаза, как будто скрывал их, чтобы она ничего не могла в них прочитать. Он шмыгнул:

– Не уверен, што мне нравятся твои намеки.

– Почему?

– Я такого говна не терплю.

– Но я слышала голос у себя в комнате. Две ночи подряд.

Он засмеялся:

– Ты слышала телек. Может даже и мой. Я его, кажись, включал.

– Это не было похоже на телевизор. И звуки… под кроватью. Я думала, это мыши, но я не уверена.

– Да что за херня, девочка. Прыгаешь, заслышав мышей. Не то штобы я говорил, што они тут есть. Я их всех вывел. Дом постоял пустым, вот и все.

Они забираются в пустые дома, видишь ли. Из-за холода. Может, одна и осталась.

– Но это не объясняет…

– Ты мне голову морочишь, вот што. Чего тебе надо, оплату понизить? Теперь я слышал все.

– Кто-то был у меня в комнате.

Драч перестал смеяться и шмыгнул носом. Он выглядел настороженным.

– Я кого-то слышала. Дважды. В обе ночи. Но когда я включала свет, никого не было. Кто жил в той…

– Я говорил уже, што был бы благодарен, ага, очень благодарен, если бы ты не наговаривала на дом моих мамы с батей, ага? У меня нет времени на такую фигню. Так што это не ко мне.

– Извините. – Она сказала это на автомате, хотя виноватой себя вовсе не чувствовала.

– Как бы тебе понравилось, если б я пришел к твоей мамке в дом и начал такое нести, а? Так што я попросил бы об этом больше не говорить. Это место станет просто закачаешься, уж поверь мне, когда я его подлатаю, так што и слышать ничего не хочу, ага, о своем доме. Репутация и все такое. – Он громко шмыгнул и расслабил плечи. Драчу было важно добиться своего.

Ей показалось странным, что он не называл имени съемщицы, но Стефани заставила себя сосредоточиться только на том, чтобы перетерпеть сегодняшнюю ночь. Даже если спать придется всего несколько часов. «Завтра получишь зарплату. Соберешь вещи и свалишь. Ты сможешь». Если она сейчас разозлит Драча, он оставит ее в прежней комнате или выставит на улицу, и она проведет следующие несколько часов, донимая Райана и пытаясь сесть на поезд в другой город, чтобы поселиться там, куда ей не хотелось. И не было никакой гарантии, что она вообще сможет переночевать у Райана. Он до сих пор ей не ответил.

Теперь она ощутила по отношению к домовладельцу намек на чувство, которое заставило Стефани содрогнуться от презрения к себе: благодарность.

– В общем, у тебя новое жилье. Лучшая комната в доме. Даже думал себе ее взять. Но мне нравится уединение на чердаке.

– Но разве вы не можете хотя бы сказать мне, кто тут жил?

Его нахмуренный лоб подсказал ей, что вопрос был нежелательным.

– Откуда я знаю? Дом был пустым, когда мне достался, типа. Мама с батей сюда всяких пускали. Жиличек. Штуденток. Девушек. Ну, понимаешь. Они им сдавали приличное жилье, типа. Я только продолжаю семейную традицию.

– А комнаты все разные?

– Да. Немного, типа.

– И вы никогда не приезжали сюда навестить родителей?

– Мы што, в третьем классе? Тебе какая разница? Особенно когда ты селишься посреди ремонта, в новостройку почти. Образцовый будет дом, когда я закончу.

– Девушка в комнате напротив моей была чем-то очень расстроена прошлой ночью. Русская девушка. Я думаю, что русская. Сколько здесь живет людей? На первом этаже есть мужчина, не так ли? Я слышала, как он заходил в комнату к русской девушке, я…

– Любопытная ты, да? – И снова он напрягся, но не смотрел ей в глаза.

– Она может нуждаться в помощи.

– Мой тебе совет: не суйся в дела, которые тебя не касаются, ага?

– Я просто о ней беспокоюсь.

– Я што, социальный работник? Дела жильцов касаются только их. Пока они платят и не шумят, я им не сторож. – Потом он расплылся в улыбке, чтобы сменить тему. – О, забыл тебе сказать. У тебя скоро компания будет. Другие девочки, типа. Скоро заселится еще парочка. Прибудут вместе с моим кузеном.

– Здорово, – неубедительно сказала она и немедленно пожалела будущих соседок. Формулировка тоже была странная – «прибудут». Откуда? Пока Драч говорил, она также заподозрила, что у него не получалось сдавать комнаты на долгий срок из-за звуков. Если с ней здесь случались странные вещи, то уж конечно и с другими тоже. «Но что это за странные вещи?» И разве он не говорил, что забыл о рекламе «Сдается комната» в витрине магазина? Что он просто ее пожалел? Его история поменялась дважды в течение трех дней, потому что теперь приезжали «другие девочки». Он соврал. Опять.

– Подожди тут, ага. Я твои сумки спущу. Видишь, сестренка, не такой я плохой.

– Все хорошо, я сама справлюсь.

Прежде чем она закончила говорить, новые кроссовки Драча уже утопали прочь, в темноту второго этажа.

Пятнадцать

Стефани поспешно приняла душ, каждые несколько секунд убирая голову из-под потока воды, чтобы выглянуть за край ванны. На всякий случай.

Но никто не бормотал у нее под ногами.

Казалось, лучше, безопаснее, принять душ и вымыть голову перед тем, как лечь спать, а не с утра перед работой. Она не представляла, как будет чувствовать себя к тому времени, как взойдет солнце, и хватит ли у нее духу вымыться. Она отказывалась жить еще один день без душа, и тепло воды принесло небольшое утешение, которого она жаждала.

Стефани опасалась глядеть на уходившую наверх лестницу, пока шла по коридору второго этажа к ванной, но постоянно напоминала себе, что теперь у нее другая комната в другой части дома, отчаянно выжимая столько успокоения из этого жалкого нового факта, сколько могла.

У нее кружилась голова, и она до сих пор не поела. В комнате ее ждали чипсы, шоколадка «Дабл Декер» и пластиковая коробка с сэндвичами из супермаркета, купленная за полцены, потому что срок хранения истекал сегодня. Она купила их, прежде чем поехать домой на автобусе, не в силах вытерпеть грязную кухню и готовку в микроволновке.

«Домой? Не думай так об этом месте. Это не твой дом».

Когда одна из ее коллег в торговом центре сказала: «Слава богу, уже почти пятница», – а потом перечислила планы на выходные, состоявшие почти полностью из слов «дом, парень, друзья, дом, парень, друзья», каждое слово вызывало у Стефани уколы зависти столь же сильной, как и тоска у нее в груди. Ей пришлось зарыться в рюкзак в поисках бутылки с водой, которая была ей не нужна, чтобы две другие девушки не заметили слез, навернувшихся на глаза.

Дом. У нее не было даже подобия дома, и это, в свою очередь, напомнило ей о мачехе в тот последний день: бледное и морщинистое лицо, поджатые губы, трясущаяся челюсть и мелькающие ресницы, красная, а потом бледная от потери самообладания, глаза, темные от ярости, за которой следуют крики, и тряска, и пощечины. С тех пор, как умер отец, такое Стефани видела слишком часто; безумие, способное продолжаться всю ночь.

Она вспомнила Рождество. Вэл кричала на нее через дверь три часа без передышки, пока не сел голос. Стефани забаррикадировала дверь кроватью, чтобы не впускать маньячку. Но мачеха сбежала вниз по лестнице и порезала сушившуюся одежду падчерицы ножом для овощей, а потом сломала пополам ее диски. Затем Вэл перебила все тарелки и стаканы в кухне, пока ее злоба не перешла во всхлипывания.

Стефани невольно вернулась к самому яркому воспоминанию подростковых лет: как отец взял мачеху за плечи и потребовал рассказать, что она сделала с морской свинкой Стефани. На следующий день он увез тринадцатилетнюю дочку в Долиш, где им постоянно хотелось плакать, что они порой и делали, прижавшись друг к другу головами.

«Дом».

В ее планы на выходные входило закинуть денег на телефон и придумать, как сократить расходы на еду и автобусы, чтобы наскрести на оплату комнаты в следующем месяце.

У парочки девушек, с которыми она работала, уже была работа на следующую неделю: они будут моделями, то есть будут стоять в красных атласных шортах рядом со спортивным автомобилем в другом торговом центре и впаривать лотерейные билеты. Но со Стефани агентство до сих пор не связалось, а ведь все они пользовались одной фирмой.

Дрожа, она выключила душ, выбралась из ванны и сдернула полотенце с батареи. Батарея была горячей, а полотенце теплым. Стефани обернула его вокруг плеч и чуть не расплакалась от удовольствия.

В ванной снова было холодно. Она посмотрела на окно и не удивилась бы, увидев, что оно покрылось льдом.

– Как меня зовут?

– О боже, нет. Нет, нет, нет, – прошептала она в пар, висевший над ее лицом, как туман.

– Как меня зовут? – Он вернулся – голос, исходивший от ванны, в которой она только что стояла. И ощущения, что она только что кого-то разбудила, было не стряхнуть.

Стефани распахнула дверь ванной и выскочила наружу. Пар, оставшийся после душа, выплыл следом в неосвещенный коридор. Темнота в доме казалась безбрежной.

Сквозь рассеявшийся пар постепенно проступила ванная: заляпанное зеркало, грязная раковина, немытые стекла, красный коврик в точках мусора, ванна. И из этого убогого пространства вновь донесся голос:

– …до того, как здесь… тогда. Некуда… туда, где другая… холод… меня зовут? Я не могу…

Мысли Стефани копошились в бреду паники, хаосе, полном детской мольбы, чтобы все стало как раньше, а не вот так.

«Запись?»

Вчера утром она слышала то же самое. Только теперь голос был громче. Так что это и правда могла быть запись. Фокус. Розыгрыш. Что-то – какое-то устройство – стояло под ванной и проигрывало одну и ту же запись. Может, кто-то просто пытался запугать новенькую.

– Как меня зовут?

Стефани прошагала в ванную и с силой топнула.

– Прекратите! Прекратите немедленно! – Она топнула еще раз, не заботясь о том, кто ее услышит. – Хватит!

– Я… не… можешь найти… где… где… это… я?

Говорившая, девушка, возможно, подросток, начала плакать. И Стефани тоже, потому что ужасное чувство страха и горя окутало ее и просочилось внутрь, наполнив ее страданием.

Но не ее собственным страданием.

Мрачные ощущения, заполнявшие физическое пространство ванной, ей не принадлежали. Та часть мозга Стефани, которая еще работала, была в этом убеждена: ощутимое страдание в этой комнате было заразным, неестественным и быстродействующим.

Стефани опустилась на четвереньки и поползла по жесткому, сухому ковру к стенке ванны.

– Кто ты? Ты меня слышишь? Пожалуйста, ответь мне!

Шестнадцать

Стефани лежала в постели без сна. Свет скорее сочился, чем лился из люстр на потолке. Лампочки были покрыты густой пылью, но вдобавок к ним на полу у кровати стояла лампа для чтения. Телевизор с выключенным звуком обеспечивал дополнительный свет. «Фривью» [3]Фривью – бесплатные цифровые каналы, предлагаемые некоторыми британскими провайдерами. не было, поэтому каналов было всего пять; пятый показывал в основном тени и «снег».

Небрежная уборка, проведенная Драчом, не распространялась на то, что находилось выше головы, и не включала в себя сметание пыли. Он прошелся по ковру пылесосом, начисто вытер зеркальный столик, но было видно: больше он не сделал ничего, что бы улучшило состояние давно пустовавшей комнаты.

Стефани пыталась понять, каким надо быть человеком, чтобы выкрасить стены такой темной краской и постелить белый ковер. В стиле чувствовалась какая-то незрелость, и еще какая-то маскулинность, словно создавал его ловелас, чтобы привлекать женщин, но очень давно. Она не могла представить себе, что взрослая пара из рабочего класса, с сыном вроде Драча, была ответственна за этот декор. Возможно, комнату ремонтировал жилец.

Стефани осматривала с кровати помещение, которое только что обыскала, словно эксперт-криминалист. Она не нашла ни следа предыдущего съемщика, за исключением пакетика с крохотными кристаллами, из тех, что прилагаются к новой одежде, и трех разных пластиковых вешалок. Все это обнаружилось в большом зеркальном шкафу. Под кроватью не было ничего, кроме огромных комьев пыли, таких же, как в ее комнате на третьем этаже.

Куча ее сумок покоилась у стены под забранным решеткой окном.

«А решетки на окнах – это вообще законно?»

Не было еще и десяти вечера, но сон уже подкрадывался, обещая полное беспамятство. Однако ее вялые мысли возвращались к голосу девушки в ванной. Кем бы она ни была, она не ответила Стефани и, похоже, даже не услышала ее, вопреки неуютному предположению, что говорившая знает о ее присутствии.

Стефани едва не спустилась вниз и не постучала в единственную дверь на первом этаже, которая должна была вести в квартиру под ванной комнатой, однако не смогла набраться смелости, потому что внизу жил вонючий мужчина.

Спустя какое-то время голос под ванной стал утихать и удаляться, пока не умолк. Только чтобы послышаться снова, вдалеке, глубоко под полом. Это, в конце концов решила Стефани, точно была запись.

И голос в камине ее первой комнаты – тоже. Она изо всех сил пыталась убедить себя, что причиной звуков был хитроумный розыгрыш, за которым стояли зловредные мотивы, а не присутствие сверхъестественного. И иногда у нее это получалось. Но в основном Стефани не знала, чему верить.

Ее попытки объяснений не учитывали, какую печаль и горечь вызывал в ней голос. Одно пребывание рядом с ним разбивало ей сердце. И еще ее теория не принимала во внимание падение температуры в ванной по сравнению с продуваемым сквозняками, но теплым коридором снаружи. Как только голос стих, и Стефани покинула ванную, второй этаж показался ей парником.

Боковая панель сделанного из белой ДСП экрана, окружавшего ванну, осталась у нее в руках после нескольких рывков. Сырость превратила дерево по углам панели во что-то похожее на размокшее печенье. Под ванной обнаружились деревянные половицы, серые комья пыли, опилки, винтик, пустая банка из-под краски, скомканная этикетка и запах плесени с нотками подгнившего мусора. Это был тот же запах, что она уловила, впервые усевшись на пыльный унитаз днем раньше.

Никакой электроники в видимом пространстве под ванной из стеклопластика не было: ни крохотных динамиков, ни дырок или люков в полу, никаких проводов и прочих электрических причиндалов. Когда Стефани сняла панель, голос не стал ни громче, ни разборчивей, но звучал, как будто поднимался из глубин дома, с нижнего этажа.

Если он раздастся снова, она пойдет за Драчом и заставит его стоять в ванной и слушать. Она заставит его рассказать ей, откуда идет голос.

Стефани поставила будильник. Прижалась к стене и начала ждать сна. Она устала чуть ли не до галлюцинаций, но сказала себе, что комната была незнакомой, что сама она на грани и точно проснется, когда послышится первый же странный звук. Еще раз ее врасплох не застанут.

Под подушкой у нее лежал тупой нож для чистки овощей, позаимствованный из кухни.

Семнадцать

Разбудил Стефани звук открывшейся соседней двери. За ним последовали шаги из комнаты в коридор.

Стефани скатилась с кровати и подбежала к своей двери.

Она была уверена, что комната рядом с ней пуста. Когда она шла мимо, в ванную и обратно, света под дверью не было. Насколько она знала, с тех пор никто в комнату не заходил, и через общую стену не доносилось ни звука. Собственно, после того, как она сходила в душ, тихо было на всем втором этаже.

Приоткрыв свою дверь на несколько дюймов, она выглянула в неосвещенный коридор. Видно было только далекое лестничное окно – не более чем смутный прямоугольник уличного света. Но она продолжала слышать легкие шаги в другом конце коридора.

Осознав, что свет в ее комнате выдает ее положение тому, кто был в коридоре, она открыла дверь шире, чтобы показать себя и не выглядеть подсматривающей. В потоке света Стефани увидела пустой коридор и безжизненную лестничную площадку в его конце. Вся ее кожа, казалось, съежилась, а каждый волосок напомнил о себе уколом статического электричества.

«Как такое может быть?»

Хлопнула дверь в ванную.

Стефани подскочила.

Должно быть, ее закрыла соседка, которая, видимо, только что вышла из коридора, чтобы зайти в ванную с площадки. И ее было не видно из дверного проема комнаты Стефани.

«Возможно».

Возможно также, что соседка спала в то время, когда Драч показывал Стефани комнату. Или пришла домой, пока Стефани мылась или дремала. Мысль о том, что она и должна была проснуться сейчас, и была пробуждена, следовало подавить.

Она вернулась к себе и подняла телефон с пола возле кровати. Было без двадцати одиннадцать. Получалось, что она не проспала и получаса, и Стефани немедленно почувствовала себя обманутой временем; она горячо желала, чтобы до рассвета оставалось лишь несколько минут.

Она вернулась к двери и прикрыла ее, но захлопывать не стала, чтобы услышать, когда соседка выйдет из ванной. Стефани была уверена, что это девушка, поскольку шаги были легкими.

Она села на край постели, дожидаясь, когда снова откроется дверь в ванную; просидела достаточно, чтобы ей стало неуютно от того, что ее собственная дверь открыта так долго. Ожидая, Стефани гадала, что девушка может там делать все это время. «Принимает душ? Ванну? Может, у нее запор?» Еще двадцать минут спустя ее одолело нетерпение, и тогда она прошагала по коридору к ванной. Она сегодня не заснет, пока не узнает, кто живет в соседней комнате.

Подойдя к ванной, Стефани откашлялась.

– Простите? Мисс? Я хочу спросить, долго ли вы еще? Мне нужна ванная.

Ответа не было.

Стефани постучалась.

Никакой реакции.

Стефани повернула пластиковую ручку двери. Она была не заперта, и открыла взгляду темную комнату. За спиной погас свет.

Она в панике обернулась. Метнулась через площадку в почти полной темноте и заколотила руками по стене, но не смогла найти выключатель, который был где-то рядом с открытой кухонной дверью. Вернулась обратно к контуру двери в ванную, дернула за шнур выключателя и осветила пустое, тихое помещение.

«Где ты?»

Это было невозможно. Она слышала шаги соседки и закрывшуюся дверь.

Другие спальни были дальше по коридору. Могла ли девушка прокрасться обратно к своей комнате и войти в нее так, чтобы Стефани не услышала?

«Невозможно».

Стефани поспешно вернулась к себе. Закрыла дверь и заперла ее. Забралась обратно в постель и уставилась в телевизор, не замечая происходящего на экране.

Несколько минут спустя в коридоре со стороны ванной послышались легкие шаги. Стефани не шевелилась. Она затаила дыхание, чтобы не издать ни звука.

Дверь соседней комнаты открылась и закрылась.

Восемнадцать

Пространство было узким и тускло освещенным, по стенам шли старые серые трубы. Местами они были обернуты мохнатым утеплителем и обмотаны изолентой, такой старой, что она высохла и начала отваливаться.

Стены, между которыми протискивалась Стефани, были из гипсокартона. На них были написаны мелом какие-то слова. Стефани прочитала: «Миша – шалава», и поспешила по туннелю вслед за мачехой. Вэл обернулась и сказала:

– Не отставай. Я и так из-за тебя опаздываю!

Стефани обнаружила, что снова стала девочкой, и на ней одежда, знакомая по выцветшим фотографиям в семейных альбомах: фотографиям, сделанным в основном в то несчастливое время, когда нежеланная мачеха впервые появилась в ее юной жизни. В то время Вэл была вся улыбки и выкрашенные красным волосы в тон оправе очков, так же она выглядела и сейчас. И, несмотря на свой рост, Вэл без проблем продвигалась по узкому проходу.

Стефани беспокоилась, что мачеха уходит слишком далеко. Ее собственное стеганое пальтишко постоянно за что-то цеплялось – за доски, за кронштейны для труб.

Вэл исчезла за углом в конце узкого прохода.

Стефани повернулась боком, чтобы дойти до конца. За поворотом был спуск вниз, в темноту. Пространство между стенами здесь было таким же узким, как раньше, но в темноте Стефани больше не видела и не слышала мачеху.

У нее не было времени задуматься над исчезновением Вэл, потому что ноги ее поскользнулись на спуске, а руки ударились о стены, которые теперь были сделаны из оцинкованного металла и не давали никакой опоры. Ее сфинктер защекотало, а ноги все быстрее и быстрее скользили по металлическому полу. Она подумала, не стоит ли ей сесть, пока она не упала.

Стефани въехала в комнату с темными, коричневыми с оранжевым обоями, большим велюровым диваном в цветочек и двумя такими же креслами. Светильники были сделаны в форме перламутровых стеклянных чаш. На круглом кофейном столике лежала стопка журналов. Верхний назывался «Фиеста»; женщина на обложке, ярко накрашенная и с пышными волосами, сосала палец. Стефани отвернулась.

Ее мачеха стояла у окна и разговаривала сама с собой, закрыв лицо руками.

– Где папа? – спросила Стефани.

За спиной у нее открылась дверь. В комнату вошел пожилой мужчина. Он был одет в черный костюм-тройку, у него было вытянутое бледное лицо и почти черные глаза. Он принес большой деревянный ящик и положил его поверх журналов. Передняя часть ящика была закрыта фиолетовым бархатным занавесом, как будто это была миниатюрная сцена.

Ящик Стефани не понравился. От него пахло музеем, куда она как-то раз ходила с папой; в музее была длинная комната с кусочками людей в тряпках; останки были втиснуты в деревянные коробки, похожие на каноэ.

Вдалеке прозвенел дверной звонок; такой был в доме ее семьи, когда Стефани была ребенком. До этого момента она ни разу о нем не вспоминала.

– Они здесь, – сказал мужчина в черном костюме и вышел.

Когда Стефани обернулась, ее мачехи уже не было в комнате, которая теперь была полностью черной и освещалась рядом свечек, выставленных на серванте из темного дерева. Окно закрывала черная штора. Изменилась даже мебель. Появились длинный обеденный стол с резными ножками и четыре стула.

Стефани не могла разглядеть в темноте собственных ног; она побежала через комнату к двери, которую мужчина оставил открытой. Пока она бежала, свечи на серванте гасли одна за другой, пока ей не почудилось, что она убегает от пустоты, нараставшей у нее за спиной, как холодная волна.

Она ворвалась в другую комнату: розовую спальню с постельным бельем в цветочках, розовыми занавесками и большими розами на обоях. На единственном окне колыхался тюль. Ковер под ногами был густым, со свежим запахом чистящего средства.

По ту сторону кровати она слышала шуршание пленки, словно кто-то, стоя на четвереньках, копошился в коробке, полной полиэтилена.

Она сказала:

– Я хочу уйти. Вы позовете моего папу?

Какая-то женщина поднялась с пола возле кровати и сказала:

– Который час?

Ее укрывал едва прозрачный кусок полиэтилена. Там, где ее голые груди и бедра прижимались к пленке, кожа женщины была коричневатой, испещренной пигментными пятнами. Волос на голове у нее не было.

Стефани села на кровати и резко втянула воздух, потом начала задыхаться и поняла, что затаила во сне дыхание.

Женщина в пленке превратилась в силуэт на фоне плотных черных штор, как послеобраз, исчезающий с ее сетчатки. Четкость и резкость зеркального шкафа, мебели и светильников причиняли боль ее распахнутым глазам.

В комнате никого не было, а свет все еще горел.

С неизмеримым облегчением она поняла, что видела сон и проснулась в той же комнате, где и отключилась, но кошмар потряс ее настолько, что она чувствовала себя ребенком, пока видела его.

Стефани взглянула на будильник. Полночь.

«Нет, слишком рано». Она не могла проспать всего час.

В комнате по соседству кто-то разговаривал; голос молодой женщины, слишком невнятный, чтобы можно было разобрать слова. От воспоминаний о шагах часом раньше у Стефани задрожала нижняя губа.

Мысль о сне была невыносима, потому что большая часть ее проснувшегося сознания пыталась задавить то, что ей запомнилось из кошмара.

Стефани выбралась из кровати, завернулась в ванный халат и встала у двери. Тихо отперла ее. Чувствуя себя так же неуютно, как если бы смотрела в ночь из ярко освещенной комнаты, она открыла дверь пошире и увеличила количество света, льющееся в коридор. Там было пусто. В комнате по соседству, откуда слышался голос девушки, свет не горел.

Стефани провела скрюченными пальцами по лицу и прикрыла ими рот.

«Только не снова. Только не снова. Только не снова».

Вглядываясь в полумрак коридора, она едва могла различить площадку в конце. За ней была лестница, но из-за темноты в той части дома было ничего не разобрать. И, всматриваясь туда, Стефани ощутила отчетливую перемену в температуре воздуха, заметный переход от прохлады к холоду.

На заднем дворе залаяла собака Драча.

Вскоре холодный воздух стал колоть ей лицо, босые ноги онемели. Охваченная предчувствием, что сейчас увидит движение на темной лестнице, Стефани захлопнула свою дверь. Ощущение полнейшей тишины в коридоре и боль одиночества, казалось, проникавшая оттуда в ее коченеющее тело, все не унимались.

«Это не может продолжаться».

Чувствуя проблески злости на ситуацию, на свою продолжающуюся неспособность с ней справиться, Стефани распахнула дверь, и подошла к комнате соседки. Постучалась.

– Эй, мисс. Мисс?

Ей не ответили.

Стефани отошла от двери и нервно взглянула в сторону неосвещенной лестницы, не желая признаваться себе, почему продолжает туда смотреть, а воображение не оставляло попыток протолкнуть идею, будто на ступеньках стоит фигура, наблюдающая за ней из-под покрова тьмы.

Голос девушки в соседней комнате стал хриплым от слез, пока она не начала жалобно всхлипывать, как будто только что услышала кошмарные вести. Стефани даже понадеялась, что ее стук в дверь стал причиной этого приступа горя, поскольку это значило бы, что в комнате есть настоящий живой человек.

– Если не хотите разговаривать, я пойму. Я просто хочу помочь. Вот и все.

Девушка шмыгнула, потом заскулила. Она так ничего и не сказала, но ее реакция казалось ответом. Минимальным ответом, продолжения у которого не будет.

Стефани вернулась к себе, закрыла дверь и села на кровать. Уставилась на свое отражение в зеркальных дверях шкафа напротив. Выглядела она ужасно, и скоро от недосыпа у нее должны были появиться круги под глазами. А еще лицо ее казалось неспособным на улыбку; она выглядела постаревшей, вымотанной, исхудавшей. Стефани закрыла лицо руками и прислушалась к рыданиям соседки в комнате, которая, похоже, была пустой.

Стефани снова легла в постель и придвинулась ближе к стене, чтобы слышать девушку. Неважно, что в происходящем здесь не было логики; она слишком устала. Для нее это уже не имело значения. В точности как и для девушки в соседней комнате.

Стефани прижала ладонь к стене. Она вытерла глаза и проговорила:

– Папа. Останови это. Помоги мне. Папа, пожалуйста.

Девушка продолжала плакать.

В конце концов Стефани отвернулась и закрыла глаза.