Онлайн чтение книги Олений король The Deer King
1 - 1.1

Глава первая. Выжившие 

1. Укушенный

Ему снова приснился сон о месте, где солнечные лучи пробивались сквозь деревья. Если поднять глаза, вдали можно было увидеть заснеженные горные хребты. Во сне он сидел на берегу родной горной реки и опираясь спиной на нагретую солнцем скалу, повесил леску для рыбной ловли.

Почему же... Почему же в этом подземелье, весь покрытый грязью, каждую ночь я вижу такой сон?

Та река была прекрасна. Ветви деревьев низко нависали над потоком; уже пришла осень, листья окрасились в красный и жёлтый, а их отражения превратили поверхность воды в разноцветный шёлк.

Старея и увядая, сухие мертвые листья приземлялись на поверхность воды, отбрасывая на дно прозрачной реки маленькие тени, и уплывали по течению куда-то вдаль.

И со мной будет то же, что и с этими мертвыми листьями. Со всеми будет то же самое.

Я задавался вопросом, почему продолжаю видеть сны об этом чистом потоке. Может, они напоминают о том, как откровение природы мира поразило мой детский ум, когда я наблюдал за увядшими листьями, которые отдали себя во власть течения. 

«Если это так... — Ван поморщился, — тогда и я глупее, чем думал.» 

Удивительно, но ему ещё ни разу не снились подробности войны на берегах реки Кашуна, где словно прутик, зажатый в тисках, они были раздавлены превосходящей военной мощью империи Цуол.

Все, кого он любил, как братьев и сестёр, погибли у него перед глазами. Хотя воспоминания о них при пробуждении были свежими, однако во сне они почему-то так и не появились.

Ни поле боя, где лежали груды тел, и где он остался один, похожий на тряпичную куклу, ни запах промасленной сети, которой его поймали, а затем превратили в раба, ничего из того, что произошло до попадания в этот ад — соляную шахту Акафы — ему так и не приснилось.

Однако иногда он видел во сне одно лицо.

Лицо первого человека, которого Ван убил, когда война достигла его родных гор.

Это был офицер, сидевший верхом на прекрасной лошади позади своих солдат и пронзительно кричавший на них. Издалека он выглядел как высокомерный командующий из Цуола. Однако когда его, наконец, отрезали от солдат, Ван приблизился к нему сбоку и выстрелил. Голова офицера откинулась назад и с неё слетел шлем, открыв неожиданно молодое лицо.

Он ошеломленно смотрел на стрелу, торчавшую из места стыка доспехов на груди.

Наверняка он думал: «Я и вправду умру здесь?», и наконец понял, что умрёт на самом деле. Его лицо, искажённое страхом и агонией, было навеки выжжено в памяти Вана.

После этого Ван потерял счёт убитым в битвах, а смерть превратилась в обыденность.

И даже сейчас он видел перед собой смерть. 

Говорят, что работу в этом аду выдерживают не дольше трёх месяцев, пока не выбросят очередной труп, а Ван был здесь уже два месяца. Словно муравей, он упорно полз из глубин земли на поверхность и обратно, неся тяжёлую корзину с каменной солью, которая вгрызалась в плечи. Ночью он засыпал в подземелье, прикованный к железным кольям, вмурованным в коренную породу. Всё это повторялось изо дня в день.

Когда Вана только привезли сюда, он думал, что если будет терпеливо пинать основания железных кольев, те вскоре ослабнут и оторвутся. Однако колья, взбитые глубоко в твердую породу, никак не поддавались. Вану давали мало еды, и он был вконец измучен тяжёлым трудом. Даже на колья не осталось сил. Похоже, под влиянием изнурённого тела его дух тоже постепенно ослаб, и Ван уже приготовился сдаться?

«Бесполезно...» 

Было ли это покорностью судьбе, как у мёртвых листьев, ожидающих падения с дерева?

Хотя я уже не молод, мне исполнилось только сорок лет. Пока в этом теле ещё теплится жизнь, я могу бороться за то, чтобы сбросить с шеи ярмо врага.

В глубине его души была пустота, в которой он не мог найти причины выживать. Когда жизнь закончится, словно падение на дно ступки для размалывания, эта пустота, возможно, даже станет утешением.

Одним словом, такой была моя жизнь.

Когда Ван думал об этом, что-то одновременно похожее на плач и смех было готово вырваться из груди. И всё же он не смог умереть. Было много способов покончить с жизнью, но он не захотел проигрывать боли и выбирать смерть.

Я должен жить, пока огонь жизни, оставшийся в моём теле, не погаснет.

* * *

Время от времени раздавался тихий свистящий звук.

Его издавали лопасти вентилятора, что направлял слабый ветерок в глубины земли.

Сила потока подземных вод вращала водяное колесо, вращались лопасти вентилятора, и создаваемый ими лёгкий ветер поступал через длинный воздуховод, соединённый с вентилятором. Благодаря ему люди могли дышать здесь. 

Скоро наступит день, когда я больше услышу этот звук.

Закрыв глаза, он увидел тонкий, чистый поток.

Тоненький голосок бормотал: «Вуш, вуш».

Крутилось колесо игрушки — водяной мельницы, которую Ван сделал вместе с сыном. Это было давным-давно, когда он вспомнил, как отец создавал такую же. Водяная мельница, сделанная из бамбука, издавала лишь слабое бульканье, однако его сын усердно старался подражать звуку настоящего водяного колеса.

Предплечьем Ван чувствовал слабое дыхание сына...

Они сидели летом на отлогом берегу реки, у нагретого белого камня, где просветах рощи игрались солнечные лучи. Стволы берёз были ослепительно белыми, а нежная зелень шумела на ветру.

Сын поднял глаза и коснулся локтя Вана. Он указывал вглубь рощи.

— А...

Там стоял пьюйка, летучий олень.

Среди деревьев он казался темно-зелёной тенью. Этот зверь уже давно пережил свой расцвет, но зато каким огромным он был! Его ветвистые рога, похожие на языки пламени, пронзали небо.

Ван поднялся и, потянув сына за собой, пошёл вперёд.

Силуэт оленя дрожал, как марево. Он вот-вот мог исчезнуть.

Сжимая маленькую руку сына, Ван прошептал:

— Может ли он быть... 

* * * 

Откуда-то донеслись крики, и Ван проснулся в испуге.

Прекрасный свет, который он только что видел, исчез в мгновение ока, и вернулась тёмная, вонючая действительность.

Снова раздались крики. Довольно далеко...

Полости, оставшиеся после добычи каменной соли, образовывали несколько слоёв, чем-то напоминая муравейник. Голоса, которые Ван слышал, вовсе не принадлежали рабам из другого слоя.

Он всегда слышал их звуки.

Начиная от воплей и рыданий, и заканчивая звериным рёвом, в котором трудно было распознать человеческий голос. Они раздавались и днём, и ночью, в конце концов превратившись в постоянный шум, на который Ван перестал обращать внимание.

Но голоса, что он услышал теперь, отличались от обычных. Вот почему Ван смог их различить.

Голоса приближались. Из-за эха в пустом пространстве создавалось много перекрывающихся звуков: крики, плач, растерянные голоса.

Сначала шум раздавался в стороне штольни, что вела наружу, однако потом он начал спускаться всё ниже и ниже.

«Что происходит?..» 

Приподнявшись и нахмурившись, Ван заметил, что раб, находившийся ближе всех к главному пути, ведущему к выходу из штрека, встал, волоча за собой цепь.

В свете факелов, освещавших место пересечения штрека и главного пути, виднелся силуэт мужчины, который извивался, крича, а затем что-то похожее на поток чёрной воды хлынуло в штрек.

«Собака?..» 

Её шерсть сияла в неверном свете, но было слишком темно, чтобы Ван смог хорошо рассмотреть. 

Напоминает волка, но маловата размером.

«Не может быть, оссам?» 

Свирепые и жестокие оссам или, по-другому, дикие псы, часто встречались в его родных горах. 

Форма этой тени очень похожа на оссам, но почему она оказалась здесь?

Фигура раба, стоявшего у выхода, слилась с тенью, и раздался пронзительный крик, будто кого-то разрывало на части.

Мужчина, до этого спавший недалеко от Вана, поднялся и, вглядываясь в темноту, испуганно заговорил: 

— Урья, ки? Оно, роги?..

Поймав взгляд Вана, мужчина, видимо, пытался о чём-то его спросить, но тот ничего не понял.

Большинство людей, работавших в соляной шахте, были смертниками из Цуола или рабами, привезёнными из завоеванных на юге земель. Ван так и не встретил человека, который понимал бы его язык. Похоже, родом из Акафы был лишь он один. 

Вместо ответа Ван пожал плечами и оглянулся в поисках чего-нибудь полезного. Будь у него цепь, соединяющая запястья, можно было бы воспользоваться ею, однако с кандалами на лодыжке ничего нельзя было сделать.

Чёрный зверь приближался, нападая на рабов, одного за другим.

— Оджа! Оджа! Оджа! — прокричал сосед Вана и замахал руками, словно пытаясь отогнать пса, однако зверь не остановился.

В тот момент, когда пёс прыгнул на соседа, Ван со всей силы пнул зверя в бок свободной левой ногой. Коротко взвизгнув, зверь отлетел, и тут случилось невероятное: вместо того, чтобы удариться о каменную стену, он кувыркнулся в воздухе, оттолкнулся лапами от стены и мягко приземлился на землю.

На мгновение Ван изумлённо уставился на пса.

Зверь тоже глядел на Вана, будто что-то обдумывая, его золотистые глаза странно сверкали в темноте

....В следующий момент чёрный ком заслонил всё поле зрения Вана.

Тёплое дыхание окутало его лицо. Из пасти зверя шёл странный травяной дух, напоминавший запах свежесрубленной древесины. Его зубы впились в руку, которой Ван защищал горло. Сначала показалось, будто её ущипнули чем-то твёрдым, а затем, когда клыки прокусили кожу, Ван ощутил сильную боль в руке. Завопив, он схватил пса за морду, и проведя рукой по длинной переносице, воткнул палец ему в глаз.

С громким визгом зверь отпустил руку, но не убежал, закрывая раздавленный глаз, лишь отступил на пару шагов и укусил соседа за ногу. Бросаясь на оставшихся рабов и кусая их, пёс скрылся в глубине штрека.

Ван судорожно вздохнул, поддерживая укушенную руку. Хотя рана болела невыносимо, однако крови вышло немного.

Остальные рабы взволнованно переговаривались, придерживая места укусов.

Всех сильно напугало внезапное нападение зверей, ведь прикованные рабы не могли убежать, но, похоже, никто серьёзно не пострадал.

— Оттаку, э-эзе! Раги, роги, геддо, майе! — ругался сосед.

Ван нахмурился, глядя, как он вопит, схватившись за раненую ногу.

«Вот только почему...» 

Зачем они напали на нас?

И оссам, и волки обычно бросались на людей только из-за голода или защищая свою территорию и детёнышей.

Они забежали в шахту, спасаясь от преследования?

Испуганное животное в панике может кусаться, но ведь...

«Тот зверь не выглядел напуганным.»

 Тогда золотистые глаза смотрели на меня. В них не было ни капли волнения. Казалось, он спокойно изучал меня. 

У него были глаза солдата.

Глаза солдата, который равнодушно исполнял свой долг. Размышляя так, Ван покачал головой. Нет смысла думать об этом.

Ван несколько раз сжал края раны, чтобы выдавить кровь, и недовольно причмокнул губами, когда она закапала на пол.

Наверняка к утру здорово распухнет.

Ещё одна неприятность, которая ни к чему не приведёт.

Возможно, из-за страха, вызванного внезапным нападением псов, но тело вдруг стало тяжёлым, будто налитое свинцом. Ван лёг на бок, старательно избегая цепей, и со вздохом закрыл глаза.

* * *

На следующее утро рабыня, приносившая скудный завтрак, раздавала жидкую кашу неловкими движениями, будто была ранена. Когда она положила перед Ваном миску с кашей, тот успел заметить повязку из тряпья на её руке.

Даже надсмотрщик, который обычно спускался в штрек твёрдыми, пугающими шагами, сегодня еле передвигал ноги и усталым голосом велел начинать работу.

* * *

Утром четвёртого дня после нападения руки рабыни, разносившей завтрак, дрожали так сильно, что она пролила немного каши. Даже в тусклом свете была видна сыпь на её лице и руках. Ван рассеянно подумал, не страдает ли она от краснухи.

Вспомнив лечебные травы, которые приносила мать, когда он в детстве сам болел краснухой, Ван крикнул женщине:

— Если у тебя найдётся цукки, лекарство из порошка высушенного дурнишника, то выпей его. 

Рабыня подняла голову и слабо улыбнулась. Хотя она не поняла ни слова, но будто догадывалась, что Ван проявлял заботу. Однако даже простая улыбка давалась ей с явным трудом.

Семь дней спустя после нападения сосед Вана так и не встал, хотя уже наступило утро.

Он лежал, свернувшись калачиком, с болезненным выражением лица. Ван окликнул соседа, но не получив ответа, осторожно потряс его за плечо: тело уже похолодело.

Кстати говоря, его же где-то с позавчерашнего дня мучил кашель.

Кажется, ночью Ван слышал стоны соседа, но, будучи смертельно уставшим, не смог подняться, просто лежал и слушал.

Ван подумал, что должен встать и чем-то помочь, когда заметил неподвижную спину соседа, однако его собственное тело было странно горячим и ленивым, а все мысли о помощи тут же улетучились. 

По всему тоннелю раздавался хриплый кашель.

* * *

На следующее утро из рабов, спавших в его тоннеле, умерли ещё четверо.

Выходя из штрека для работы, Ван заметил, что везде в тоннелях лежали трупы. И рабов, что ещё были живы и двигались, и надсмотрщиков, державших свои кнуты — всех сотрясал мучительный кашель.

Ван смутно чувствовал, что болезнь постепенно распространяется, однако его это совсем не заботило.

Этим людям больше не нужно нести тяжести, что вгрызаются в плечи и разрывают кожу, заставляя кости хрустеть. Я тоже вскоре к ним присоединюсь. 

* * *

Восемь дней спустя после укуса зверя, ночью Ван увидел вовсе не солнечный сон. Вместо него пришёл настоящий кошмар.

* * * 

Внезапно, вместе со страшной головной болью, его охватил жуткий озноб, от которого стучали зубы. Сильная дрожь сотрясала Вана, раз за разом охватывая всё тело, как волна, затем понемногу затихла и сменилась нараставшей лихорадкой. Жар был настолько сильным, что, казалось, даже его дыхание жгло.

В бреду Вана мучил кошмар. Сон о дереве, которое пустило корни.

Корень вгрызался в руку через рану от укуса зверя.

Ван кричал и пытался удержать её, но не мог шевельнуться. Корень уже проник в неподвижную руку.

Достигнув плеча, корень начал разветвляться: одна ветвь пошла к шее, а другая к груди, огибая ключицу. Затем, разветвляясь всё больше, корни распространились вдоль сосудов по всему телу.

Боль была невыносимой.

Ван снова и снова беззвучно кричал, всё время думая о том, что больше не выдержит этой боли. Он молился, чтобы поскорее потерять сознание, однако во сне такое было невозможно. Корни дерева проникли в каждый уголок его тела, и когда они, наконец, достигли головы, Ван с ужасом осознал, что происходит.

Когда он приготовился к приступу ещё более сильной боли, что-то прорвалось через точку в его затылке, и в следующее мгновение онемение и приятное тепло разлились по всему телу. Низ живота и основание ног были словно доска, Ван откинулся назад и задрожал.

Приятное чувство длилось долго.

Его сердце билось так быстро, что казалось, оно вот-вот разорвётся.

Было очень больно.

Когда Ван почувствовал, что смерть близка, бесчисленные огоньки замелькали перед его глазами. Эти частицы света собирались вместе, словно что-то притягивало их, а затем разлетались, вращаясь как в водовороте. Огоньки касались тела изнутри, превращая его в такие же частицы света.

«Разрушаюсь...» 

Его тело разрушалось, превращаясь в маленькие огоньки.

Камни, на которых Ван лежал, незаметно тоже стали частицами света. 

Всё, что составляло моё существование, стало частицами света, которые беспорядочно смешались.

В каждой частичке света от исчезающего тела Ван видел своё отражение.

Время отматывалось назад с невероятной скоростью.

Он видел шутливую улыбку жены, робкую улыбку сына, лица матери, отца и старшего брата, двери отчего дома, из тени которых выбегал охотничий пёс Вазу, чувствовал запах дыма, видел прозрачный ручей и солнечные лучи, просвечивавшие сквозь алую листву...

«Не исчезайте...» 

Ван отчаянно связывал то, что уплывало, пытаясь снова вернуть своё тело. Он чувствовал, будто теряет что-то важное. 

Вероятно, это желание и придавало ему сил. 

Разлетевшиеся бесконечно далеко частицы света понемногу начали собираться вместе, вновь создавая тело.

* * * 

Примечания:

Штольня — горизонтальная или наклонная разработка с выходом на поверхность земли.

Штрек — горизонтальная или наклонная разработка без выхода на поверхность.

Дурнишник обыкновенный или зобовидный (яп. オナモミ, онамоми, Xánthium strumárium) действительно использовался против сыпи. Однако растение ядовитое.