Онлайн чтение книги Отлученный
Глава 5

У Симона Сабиани было лицо, как у Наполеона. Он управлял городом и следил за всем единственным глазом. Второй он потерял на Первой мировой. Иногда он ради развлечения ронял стеклянный глаз на руку, чем повергал собеседника в шок.

Его кабинет украшали эстампы, бюсты и оружие – старинное и военные сувениры.

Ла Скумун спокойно сидел перед ним в кресле.

– Не собираются же они его осудить! – сказал он.

Спокойствия в его голосе уже не было. История затягивалась, истощая его терпение.

– Он предстанет перед судом, который и решит его судьбу, – заявил Сабиани. – Невиновного можно узнать по искренности его тона.

– Значит, и вы тоже ничего не можете сделать! – подвел итог Ла Скумун.

За несколько прошедших дней ему пришлось говорить больше, чем за всю его жизнь, и он начал думать, что слова не стоят его обычных методов ведения дел.

– Послушайте, месье Ла Рока, – произнес Сабиани, – я знаю людей и этот город. Ваш друг жил за рамками закона, что только усложняет дело. Попробуй узнай, кто имел на него зуб! Мы, как и вы, в течение нескольких недель барахтаемся в пустоте. Поставьте себя на место полиции и следователей. Все указывает на вашего друга, а у погибшего было много друзей…

Мэр слегка наклонился вперед и добавил:

– …Он был моим политическим противником, но мы питали друг к другу уважение. Постарайтесь понять, что я хотел этим сказать.

На войне Сабиани занимался штыковой зачисткой вражеских траншей. После, если он слышал от неосторожных политических противников угрозы, он разбирался с ними один на один, голыми руками.

Ла Скумун с первых минут понял, что этот человек никому не позволит себя запугать.

– Странный город, – заметил он мэру. – Банды ведут войну, каждую ночь слышна пальба. Это немного напоминает конфликт между двумя влиятельными семьями в некой стране, вы не находите?

– Я знаю, почему вы пришли. Вы утверждаете, что Бле-вена убили люди из моей партии и что я обязан об этом знать или хотя бы догадываться, так?

– Примерно, – сознался Ла Скумун, обрадовавшись, что разговор принял более конкретный оборот.

– Я не собираюсь выяснять, кто вы и чем вы занимаетесь, – вновь заговорил Сабиани, – но полагаю, вы работаете в одиночку и вас трудно удивить. Ваш друг – корсиканец, я корсиканец, в городе много моих земляков. А когда корсиканцы следуют за человеком, в котором видят своего вождя, они умеют доказать свою верность и дать ему понять, что он может на них положиться.

– Это так… – согласился Ла Скумун.

– Вот и ответ на ваш вопрос. Вы считаете, что ваш друг невиновен, следовательно, Блевена убил кто-то другой. Кто-то, кто был заинтересован в его смерти. С того момента, как я начал заниматься политикой, это для меня самый страшный удар. Если хотите знать, я первым делом подумал о моих врагах, нежели о каком-то ненормальном из моей партии. Я провел тщательное расследование прошлого Ксавье Аде и не обнаружил у него никаких связей с политическими кругами. Только сутенерские истории. Аде мне не друг и не враг. Никто.

– Насколько мне известно, он никогда не связывался с этими людьми.

– В этом деле я занял определенную позицию. Не против вашего друга, а против убийцы Блевена. Так получилось, что обвинение предъявлено вашему другу, но я тут ни при чем. Я верю в нашу судебную систему и возмущен этим убийством. Хочу, чтобы убийца понес как можно более суровое наказание. Это все.

– А если это сделал какой-то псих из ваших, решивший, что оказывает вам услугу, почему должен расплачиваться мой друг?

– Это не мой человек, клянусь вам честью. У меня есть своя полиция внутри партии. Люди, умеющие видеть и знающие все. Поищите в другом месте, среди тех, с кем у него были конфликты.

– Это исключено. Они ползали перед ним на брюхе.

– Вы не думаете, что для них было проще убить Блевена, чем Аде?

– Почему именно Блевена?

– Потому что того, кого обвинят в его убийстве, непременно осудят. Это преступление наделало много шума, пресса и общественное мнение отреагировали раньше, чем правосудие.

Ла Скумун поднялся и посмотрел на человека, открывшего ему новый аспект проблемы.

– Мой друг невиновен, и я должен его вытащить оттуда.

– Ваша реакция совершенно естественна.

– Я перепробовал все и не знаю, что делать дальше. Я не очень образован и теряюсь в этих интригах. Но если Ксавье казнят, плохо придется всем.

– То есть? – переспросил Сабиани, откинувшись на спинку кресла и подняв голову.

От всей его персоны исходила надменность, а единственный глаз блестел. Ла Скумун несколько секунд рассматривал его, прежде чем ответил:

– То есть недостаточно личной смелости, чтобы выпутаться из этого дела.

– Во времена ковбоев решительный человек, умевший быстро стрелять, мог противостоять любым опасностям. Сейчас другое время, да и место действия тоже. Вам придется выбирать между моргом и каторгой. Вы, несомненно, заслуживаете лучшего.

– Не уверен.

– Решайте сами, – произнес мэр, обреченно махнув рукой.

В приемной ждала огромная очередь, и Сабиани не мог долго размышлять над их беседой. Выходя, Л а Скумун столкнулся с пожилой женщиной в черном платке. Сабиани ласково взял ее под руку и усадил в кресло. Она была его землячкой.

– Я пришла насчет малыша, – сказала женщина.

Мэр придвинул стул и сел рядом с ней, чтобы она чувствовала себя удобнее и рассказала все без стеснения, как другу.

Ла Скумун ушел быстрым шагом. Ему надо было уладить один вопрос на улице Миссьон-де-Франс.

После отъезда Шнурка и его жены, борделем управляла Мод, и дела шли успешно. Он ждал ответа Аде насчет Марселин.

Ксавье ответил не сразу. У него были другие заботы. Утром Ла Скумун получил письмо, в котором его разъяренный друг заявлял, что Марселин не должна отстегивать корпорации «Поддержи меня» ни сантима, если, конечно, сама того не пожелает, а этого наверняка не случится.

Марселин работала в борделе Ла Скумуна, так что воля Ксавье могла быть исполнена.

Мод взялась за телефон и стала обзванивать девочек, приглашая явиться на сходку вместе с их «мужчинами». Ла Скумун собирался предложить всем шампанского и произнести речь. Инаугурационную.

– Я голоден как черт, – объявил он Мод, когда вернулся.

Было четыре часа дня, а он просидел в приемной мэра с одиннадцати.

– Сейчас тебя обслужат, – ответила она.

Мод выглядела прекрасно, но при мысли о женщине в голове Ла Скумуна возникал образ не ее, а Женевьев.

Однако Ла Скумун старался не показываться в магазине Женевьев слишком часто. Даже делал крюк, чтобы не проходить мимо витрины.

Он потратил все сборы игорного клуба на покупку цветочного магазина, объяснив Женевьев, что это деньги Ксавье. Его сберкнижка.

Магазин находился на улице дю Ром, рядом с префектурой. Ноги Ла Скумуна сами несли его в ту сторону. Как и машина, которая вела себя, словно лошадь, чующая стойло.

– Наконец-то, – вздохнул он. – Посмотрим.

– Что посмотрим? – спросила Мод, садясь напротив него.

Прибор был поставлен на маленьком столике в одной из комнат. Ла Скумун не ответил и бросил незаметный взгляд на кровать, зная, что Мод при первой же возможности потянет его в постель.

– Мигли приехал?

– А то! Странный у него видок! Я его поместила в один из номеров.

– Одного?

– Не решилась просить девочек составить ему компанию.

– Надеюсь, он ничего не заметил.

Она встала, потянулась, села на кровать и закинула ногу на ногу.

– Тебе нравится?

Он сделал вид, будто понял, что она спрашивает об обеде.

– Я ем слишком быстро.

Он провел одной рукой по животу, а другой налил себе вина. Мод легла, положив руки под голову.

– Ложись. Так еда легче переваривается, – предложила она.

Сутенеры должны были прийти поодиночке после полуночи. Это был последний шанс для Ксавье, чей процесс начинался через две недели. Ла Скумун подозревал, что только преемник Ксавье при Марселин мог привести его к правде.

Остальные сутенеры, которых Ксавье подмял под себя, казалось, были непричастны к махинации.

Ожидая прихода парня Марселин, Ла Скумун подошел к Мод, сел на край кровати и стал рассеянно гладить ее колени. Она подогнула ноги под себя, и Ла Скумун смог оценить изгиб ее бедра.

– Роберто, – прошептала она.

Он наклонился к ней.

* * *

Мигли устроился в углу; он видел собравшихся в профиль. Сначала они на него косились, теперь как будто забыли о его присутствии. Кожа на его лице натянулась, взгляд ничего не выражал.

В комнате не было ни одной женщины. Пришедших было восемь, плюс Мигли и Ла Скумун. Последний не знал имен своих гостей, но двоих из них он уже встречал в клубе.

В ведерках со льдом охлаждались бутылки с шампанским, на круглых столах были расставлены бокалы. Приглашенные остались стоять.

– Мы не знакомы, – начал Ла Скумун. – Вот я и подумал, что лучше познакомиться, поскольку теперь тут командую я.

Сидящие слушали его молча.

– Для девочек, работающих здесь, все остается по-прежнему, с одной маленькой разницей…

Он сделал паузу, чтобы посмотреть на них, и понял, что они между собой уже поговорили…

– Не стоит беспокоиться и обсуждать друг с другом. Когда возникнут проблемы, женщины должны обратиться к Мод, и я улажу дело. Нейтральному человеку это удобнее.

– Ты этим занимаешься ради удовольствия? – бросил один из них.

– Я это делаю потому, что беру на себя ответственность за все происходящее у меня.

– У тебя будет до фига работы.

– Не слишком. Пусть девочки слушаются Мод, и дело пойдет. Вы ее знаете? Она была женщиной Виллановы.

Собравшиеся переглянулись, и высокий, с шевелюрой цвета воронова крыла, спросил:

– А где он?

– Устал и свалил.

– А Шнурок где?

Опять одно и то же. Ла Скумун заговорил так медленно, что создавалось ощущение, будто он жует жвачку:

– Тоже устал. Этот город сильно утомляет.

Ла Скумун говорил, облокотившись о высокую этажерку, стоявшую между двумя окнами, и крутил в пальцах пуговицу пиджака возле пояса. Его черные глаза всматривались в лица присутствующих. Мигли в углу был неподвижен, словно глыба мрамора.

– Меня зовут Ла Рока, – назвался он. – Я довольно долго жил на Сицилии.

Он поднял за горлышко бутылку шампанского.

– Я угощаю.

Шампанское полилось, унося настороженность сутенеров.

И все же от вида Ла Скумуна им становилось не по себе. Они обменивались замечаниями о женщинах. Наконец Ла Скумун спросил, есть ли у них вопросы.

Нет, вопросов не было. Все были согласны и довольны, что хозяин борделя не размазня, не отупевший от старости хмырь, а человек, готовый позаботиться о безопасности.

– Кто из вас парень Марселин? – спросил Ла Скумун.

Высокий брюнет, подавший голос в начале встречи, осушил свой бокал, поставил его и ответил:

– Я.

В углу Мигли едва заметно шевельнулся.

– Уже не ты, – отрезал Ла Скумун.

– Да? – удивился тот.

Ближайшие соседи инстинктивно отшатнулись, и он остался в одиночестве.

– Ее парень – Ксавье Аде, – объявил Ла Скумун. – Он был с ней до того, как его замели.

– Я с ней был еще раньше.

– Тогда почему молчал, когда Ксавье жил с ней?

– Всему свое время.

Ла Скумун позвонил, и вошла Мод.

– Приведи Марселин, – приказал он.

Сегодня вечером Марселин не работала, а ждала.

Она вошла в комнату, но, заметив своего покровителя, заколебалась. Брюнет стоял между ней и Ла Скумуном, чья поддержка казалась иллюзорной.

– Можешь остаться там, – разрешил Ла Скумун и обратился к своим слушателям. – С данного момента эта женщина не будет под крышей ни одного из вас. Если кто-нибудь не согласен, решим вопрос немедленно.

Его пиджак был расстегнут, он слегка отодвинулся от стены.

– Еще увидимся, – заявил высокий.

– Когда захочешь. А к освобождению Ксавье можешь заказать себе кольчугу.

Кто-то засмеялся. Прозвучал голос:

– Не надо нервничать. Всегда можно договориться.

По знаку Ла Скумуна Марселин вышла.

– Ну, будем жить, как договорились, – закончил он. – И дело пойдет на лад.

Они вышли один за другим, размышляя о поспешном отъезде Шнурка с женой и исчезновении Виллановы, которого никто не видел уже несколько дней.

Высокий, прежде чем выйти, счел нужным заявить:

– Я бываю за Биржей.

Ла Скумун молча кивнул. Мигли встал. Скоро они остались в комнате вдвоем.

– Тебя не слишком любят, – заметил Мигли.

Ла Скумун поднял бокал шампанского.

– Черт возьми! Если б увидеть хоть намек на след! Два-три имени из этой банды сволочей, которые засунули труп в тачку Ксавье. Но этого…

Он выпил и устало уронил руку. Ла Скумун приехал в город исключительно ради того, чтобы вытащить из тюрьмы Ксавье, но все его попытки оказывались безрезультатными.

Шарло Щеголь не доставлял ему беспокойства. Шнурок не рыпался. Что касается вышедших из комнаты людей, он их подавлял.

Но высокий бросил ему вызов, а остальные станут внимательно наблюдать за этим делом. В намерения Ла Скумуна не входила борьба с бывшим сутенером Марселин за звание каида, но на кону стояла судьба Ксавье…

– Если дать ему окопаться в квартале Биржи, насядут все остальные. Они решат, что я сдрейфил. Всякий раз одно и то же, – сказал Ла Скумун.

Он знал, что, если живешь, держа в страхе других, нельзя допускать ни малейшей слабости.

– Можно сходить посмотреть, – предложил Мигли. Они отправились туда, прекратив дискуссию, и все решилось мгновенно. Мозги раскалились до предела.

На рассвете полицейские обнаружили труп высокого брюнета, лежавший ничком на пустыре за Биржей. Обе его руки сжимали рукоятку кинжала с длинным лезвием. Очевидно, удар был нанесен в сердце, и он упал, навалившись на кинжал всем своим телом, под тяжестью которого лезвие вошло в грудь по самую рукоятку.

Единственным человеком, способным узнать кинжал, была Мод. Фотография орудия преступления была помешена на первой странице, рядом со снимком жертвы.

– Выпендрежники всегда так кончают, – заметил Ла Скумун.

– Такое случается каждый день! – произнесла Мод, откладывая газету.

Приближался полдень. Ла Скумун думал только о Женевьев. Он принял душ, оделся и тоном, не допускающим возражений, объявил, что пообедает в городе.

Увидев его, Женевьев как всегда обрадовалась. И встревожилась, когда заметила выражение его лица.

– Что-то не так? – спросила она.

– Закрывайте вашу лавочку, пообедаем вместе, – ответил Ла Скумун.

Она хотела как-то приободрить его, но передумала. Он терпеть не мог сантиментов, хотя бывали дни, когда глаза опровергали его слова.

Он говорил о Ксавье, расспрашивал ее о посещениях тюрьмы, по десять раз повторял одно и то же, и она поняла, что его мысли заняты совсем другим.

Ла Скумун вышел первым и подождал ее за рулем своей машины. Она села рядом. Пришла мода на короткие юбки, однако он смотрел куда-то вдаль через лобовое стекло.

Машина тронулась с места, они выехали из города в направлении Обань.

– Что он говорит? – спросил Ла Скумун.

– Я видела его вчера. Говорит, что это грязный город, что вам лучше его бросить и уехать, что…

– В общем, хандрит! – перебил Ла Скумун.

– Вы ведь его знаете, правда? И уж, конечно, лучше, чем я.

Он не хотел причинять ей боль, но и врать не мог.

– Передайте ему, что я останусь здесь до начала суда.

– Вы что-нибудь нашли? – спросила Женевьев.

Он сначала отрицательно покачал головой, потом сказал:

– У меня ничего не вышло.

За городом все было в зимних тонах, черном и желтом: голая земля и деревья без листьев. Ла Скумун намеревался Доехать до ресторанчика, расположенного километрах в двадцати дальше, но внезапно на него нахлынуло невероятно сильное желание повидать Мигли, и он развернулся на перекрестке.

– Возвращаемся? – спросила Женевьев.

– Нет, едем в другое место.

Она никогда еще не видела его в таком состоянии.

– Что изменилось?

Он ехал быстро. В Кастеллане свернул на Прадо, и скоро они катили вдоль берега моря, на который накатывались небольшие зеленоватые волны.

– Куда мы едем?

– К Мигли. Расскажете об этом Ксавье, он его знает.

Он еще ни разу не думал свозить ее туда, но решил, что приближается момент, когда им всем надо познакомиться. Это облегчит дело. Они не могли бросить Ксавье.

– Привет, Миг! – сказал он, входя.

Женевьев округлила глаза.

– Это сестра Ксавье, – представил ее Ла Скумун.

Мигли поклонился.

– Она очаровательна.

Ла Скумун посмотрел на приятеля; недавние события никак не отразились на нем. Миг даже не знал, что такое тревога. Возможно, если бы ему растолковали смысл всех незнакомых слов, получился бы другой Мигли.

Они сели за маленький столик в углу, тот самый, за которым он сидел с Мод. Но сегодня, лицом к лицу с Женевьев, ему казалось, что он знал ее всю свою жизнь.

– Что с вами? – тихо спросила Женевьев.

– Ничего… Все нормально, – уверил Ла Скумун.

Он теперь старался смотреть в другую сторону.

– Его будут судить, – сказал он через некоторое время, – а там посмотрим.

– Мэтр Рош мне сказал, что Ксавье может выкрутиться. Кажется, суды стали более снисходительными, – заметила Женевьев.

Их колени соприкасались под узким столом, но Ла Скумун не хотел, чтобы она подумала, будто он пользуется ситуацией, и сел боком.

– Вряд ли что-либо изменилось. Одна контора, – возразил Ла Скумун.

После обеда он показал Женевьев святилище Мигли. Шарманка стояла на месте. Он подошел к музыкальному ящику, взялся за ручку и стал задумчиво ее вращать.

– Ой, какая прелесть! – воскликнула Женевьев. – Можно, я попробую?

Миг объяснил ей, что к чему.

Ла Скумун стоял, прислонившись спиной к стене, и смотрел на Женевьев и шарманку. Земля огромна, но то, чем он дорожит, занимает на ней очень мало места. Совсем крошечный клочок суши, а на нем умещается все, что он любит. Он вдруг почувствовал себя слабым и беспомощным.

– А если я захочу сменить мелодию? – спросила Женевьев.

– Надо сделать вот так… – объяснил Мигли и нажал на какой-то рычажок.

У Ла Скумуна возникло ощущение, что он никогда прежде не слышал зазвучавшей мелодии. Он закрыл глаза. Ему показалось, что играет совсем другая шарманка.

* * *

В день начала процесса Марселин и Мод хотели тоже пойти в суд, но Ла Скумун запретил. Ксавье нуждался в спокойствии, а успокоить его могло лишь присутствие друга и сестры.

Он играл партию, имея на руках плохие карты. Так что не время нервничать.

Ла Скумун оставил пистолет дома. Во Дворец Правосудия можно входить и выходить либо свободно, либо в окружении двух жандармов, в зависимости от того, что у тебя в карманах.

Спектакль устроили в Экс-ан-Провансе – туристском городе со стильными домами, фонтанами, теннистыми аллеями и залом суда.

Зал был полон. Это было очевидно, когда имеешь дело с таким подсудимым как Ксавье и с таким достопочтенным покойником.

Люди теряли терпение. Женевьев и Ла Скумун не нашли сидячих мест и стояли напротив скамьи для подсудимых. От нее их отделял широкий зал. В данный момент скамья пустовала.

В первом ряду зрителей сидели две женщины в глубоком трауре и мужчины в черном: эти места заранее отвели Для семьи убитого.

Для родственников предполагаемого убийцы оставили лишь стоячие места.

Каждый занял свое место.

Когда в бокс через маленькую дверь вошел окруженный конвоирами Ксавье, публика заволновалась. Все головы повернулись к нему.

Сердце Ла Скумуна екнуло, а у Женевьев подкосились ноги. Ла Скумуну пришлось взять девушку под руку, чтобы она не упала.

Ксавье Аде оглядывал зал. Ла Скумун согнул правую руку в локте и слегка пошевелил пальцами и кистью. Ксавье увидел подаваемый ему знак.

Аде был блондином выше среднего роста, с глубоко посаженными зелеными глазами, какие бывают у людей, привыкших к жизни на свежем воздухе и вынужденных смотреть вдаль, несмотря на ветер, дождь и солнце.

Конвоиры сняли с него наручники. Ксавье размял затекшие плечи и, прежде чем сесть, выпрямил спину. Его резкий худощавый профиль за месяцы предварительного заключения стал еще резче.

Публика не была разочарована; у Ксавье была внешность, соответствовавшая его роли.

«Встать, суд идет!» – объявил судебный исполнитель, и вошли члены суда с суровыми лицами.

Секретарь зачитал обвинительное заключение, и голос в зале выкрикнул:

– Правосудия!

Ксавье встал, но конвоиры заставили его снова сесть. Мэтр Рош положил руку на барьер и наклонился, чтобы сказать своему клиенту несколько слов.

– Он выглядит возбужденным, – прошептала Женевьев.

Ла Скумун не отпускал ее руку. Ксавье избегал смотреть на сестру и друга, чтобы не привлекать к ним внимания.

Когда председательствующий начал допрос подсудимого, зал оживился. Присутствующим дали возможность узнать всю биографию Аде с самого его детства, излагая ее так, что Ксавье не узнавал себя. Он слушал и отвечал стоя, и сразу же стало ясно, что его поведение во время допроса повлечет за собой самые негативные последствия.

– Мы получили длинное письмо от одной близкой подруги вашей матери, которое мне кажется весьма поучительным. Она вас хорошо знает. Некая мадам Вильпуэн. Вы ее помните?

Он не поверил своим ушам, но никак не отреагировал. Председатель зачитал несколько фраз. Старуха потрудилась на славу.

– Разве вы не видите, что она совершенно чокнутая! – закричал Ксавье.

– Прошу вас вести себя пристойно, – отрезал председатель.

– С какой это стати? Ради вас я вести себя иначе не стану! – завелся Ксавье.

Вмешался мэтр Рош. В зале поднялся ропот. Задребезжал колокольчик, и председатель впервые пригрозил очистить зал.

– Она сумасшедшая, – объяснил Ксавье более спокойным голосом. – Всегда разгуливала с целой корзиной живых черепах.

– Не вижу связи.

Связь была, но у Ксавье опустились руки. Ему надо было столько высказать, а он не знал, с какого конца начать. Это была соседка, вечно торчавшая у них. Приходя, она выпускала своих черепах на балкон. Ксавье шутки ради прятал их в квартире. Она поила черепах микстурой, потому что, как утверждала, они кашляли. Однажды он налил в микстуру слабительного, а мамаша Вильпуэн узнала.

Она всегда узнавала все, касающееся ее черепах, но в своем письме вспоминала не об этом. Она не без красноречия старалась показать, что Ксавье одержим дьяволом.

Ксавье молча смотрел на судей.

– Гордиться тут нечем, – упрекнул председатель.

Ксавье уже не понимал, о чем идет речь. Ему казалось, что он сидит в этой клетке бесконечно долго, а люди в черных и красных мантиях болтают ни о чем.

– В моей машине нашли труп, но я его не убивал! Слышите? Это не я!

Послышались восклицания. Стоявшие мужчины кричали:

– Подонок!

– Смерть ему!

Добрые друзья убитого.

Ксавье посмотрел на Ла Скумуна, и тот подумал, что его друг впервые в жизни слушает оскорбления и угрозы, не имея возможности на них ответить.

Председатель восстановил порядок и снова пригрозил очистить зал. Но публика уже не обращала внимания на эти его угрозы, и при первой же возможности крики возобновились.

Наступила очередь прокурора. Он задавал, казалось, безобидные, но тщательно продуманные и скользкие, как банановая кожура, вопросы…

Речь шла о тысяче деталей, не имеющих никакой связи с делом, так что возникало сомнение, а заговорит ли он вообще об убийстве.

Перед речью прокурора и гражданского истца Женевьев дала показания в пользу брата. Если можно так сказать. Она настояла на этом, желая тем самым дать себя увидеть.

– Вы родственница подсудимого, поэтому вы не приносите присягу, – заявил председатель. – Суд вас слушает.

Она приготовилась заранее, но сейчас чувствовала устремленные ей в спину взгляды.

– Он этого не делал, – прошептала она.

Послышались смешки. Она покраснела.

– Говорите громче. Что вы сказали? – переспросил председатель.

Ей захотелось исчезнуть, увидеть, как у нее под ногами разверзается земля.

– Уходи, сестренка! – завопил Ксавье. – Уходи, разве ты не видишь, что они из себя представляют?

Он вцепился в барьер, и конвоиры еле удерживали его. Внезапно он развернулся и с силой выбросил вперед правую руку.

Послышался хлюпающий звук и хруст костей. Один конвоир, обмякнув, рухнул. Женевьев вскрикнула. Ла Скумун инстинктивно хотел броситься на помощь другу, сломленному численным превосходством врагов. Но он ничем не мог ему помочь. Ксавье уволокли.

Гул стал оглушительным. В конце концов с помощью колокольчика удалось добиться тишины. Судьи встали. Зал опустел.

Ла Скумун подошел к Женевьев. Она вцепилась в его руку. Они больше часа простояли в стороне от толпы, ожидая возобновления заседания.

Ксавье в наручниках слушал речи обвинителя и защитника, сжав зубы. Процесс закончился самым что ни на есть обыденным образом. Совесть судей была спокойна.

Все свидетельствовало против подсудимого, который продолжал отпираться, что, впрочем, было естественно, учитывая его богатый опыт.

– Вы упрекаете этого человека в принадлежности к преступному миру, – сказал в своей речи мэтр Рош, – в том, что он живет за гранью закона, со всеми уловками дичи, на которую часто велась охота. И в то же время вас не удивляет, что труп найден в его собственной машине, а орудие преступление – под сиденьем, что, возвращаясь домой, он выбирает центральные улицы, где рискует попасть в мелкую аварию или быть остановленным постовым полицейским. Господа присяжные заседатели, это предположение могло быть истиной, будь обвиняемый сумасшедшим или, по крайней мере, слабоумным, либо невменяемым. Но признано, что он – человек из преступного мира, осторожный, опытный, хитрый. Это подтверждают полицейские рапорты. В них описывается Ксавье Аде, живущий грабежами, что, впрочем, мой клиент охотно признал…

Аргументация казалась Ла Скумуну довольно ловкой. Тем более, что защите было не за что зацепиться.

– Он прав, – прошептала Женевьев.

Но так думали далеко не все. Нокаут конвоиру произвел неблагоприятное впечатление. Взгляд Ксавье казался потерянным, даже когда он останавливался на сестре или друге. Им казалось, что он их не видит.

Потом наступил момент вынесения вердикта. Бокс опустел; подсудимый ждал в соседней комнате. Часть публики покинула зал. Мэтр Рош подошел к Женевьев и Ла Скумуну.

– Ходят слухи о давлении на суд в пользу обвиняемого, – признался он вполголоса.

Женевьев подняла на мужчин свои огромные глаза, в которых загорелась искорка надежды.

– Знаете, дела обстоят очень плохо, но такая помощь может несколько улучшить положение.

– А-а! – произнесла она.

– А кто пытается ему помочь? – спросил Ла Скумун.

– Мэр. Он прислал письмо. Думаю, хочет, чтобы за Аде были признаны смягчающие обстоятельства.

– Передайте Ксавье, чтобы он не беспокоился. В любом случае я здесь.

Мэтр Рош посмотрел на него. Он знал механизм процесса. За Ла Рокой никто не стоял, так что он мог обещать другу лишь моральную поддержку.

– Передам, – пообещал он.

Зрители группами возвращались в зал. Женевьев и Ла Рока последовали за ними. Женевьев была взволнована и вся разбита ожиданием.

Судьи заняли свои места. Люди затаили дыхания, слышались тихие покашливания, как перед третьим звонком в театре.

Женевьев и Ла Скумун стояли возле скамьи подсудимых. Когда Ксавье занял свое место, его отделяло от них каких-то два метра. Председатель строгим голосом огласил вердикт: единогласно признан виновным, но со смягчающими обстоятельствами.

Убийство со смягчающими обстоятельствами. Смешно! Двадцать лет строгого режима. Хорошо еще, что отменили высылку в Гвиану.

– Не может быть! – простонала Женевьев, и по ее щекам покатились слезы.

Люди смотрели на осужденного, не испытывая больше к нему зла. Еще немного, и они начали бы ему сочувствовать. Осужденный – как и побежденный – вызывает сострадание. Он побит, повержен, так что можно себе позволить немного великодушия.

Ксавье нагнулся и неловко из-за наручников поцеловал сестру.

– Напиши отцу, у меня не хватит смелости, – попросил он.

Ксавье наконец оторвался от мокрого лица сестры.

– Привет, Робертс, – поздоровался он с другом. – Позаботься о ней.

Он указал на Женевьев.

Ла Скумун пожал ему руку и шепнул:

– Не волнуйся, старик.

И они постарались улыбнуться.

Ксавье увели в маленькую дверь. Женевьев страшно побледнела, и Ла Скумун усадил ее на скамью. Зал опустел. Остались только они и адвокат.

– Я сделал что мог, – сказал он, протягивая руку.

Ла Скумун пожал ее. Говорить не хотелось. Его глаза встретились с глазами мэтра Роша.

– Удачи, – пожелал ему адвокат. – Если я вам понадоблюсь…

Его шаги гулко отдавались от плит пола. Роберто обнял Женевьев за плечи, и они медленно вышли из Дворца правосудия.

На улице холод привел Женевьев в чувство, но она не возражала, чтобы спутник поддерживал ее до самой машины.

– Что с ним будет? – проговорила она бесцветным голосом.

Ла Скумун повернул ее, чтобы посмотреть в глаза, и большим пальцем поднял ее подбородок. Потом привлек к себе с нежностью, которую в нем невозможно было заподозрить, и поцеловал в висок, возле уха.

– Не беспокойся, – прошептал он. – Я здесь. Ни о чем не беспокойся…

– Роберто…

– Девочка моя…

По проспекту бесшумно катили ярко освещенные троллейбусы. Ставни закрывали окна старых домов. Было поздно. Надо было садиться в машину и возвращаться в Марсель.

У Ксавье не было никого, кроме них. Это было и много, и почти ничего. С какой стороны посмотреть.