Онлайн чтение книги Отон-лучник
XI

Пока в Клеве разворачивались эти события, ландграф Людвиг, у которого из всех близких остался лишь старинный друг граф Карл фон Хомбург, в своем замке Годесберг горько оплакивал и потерю Эммы, не желавшей возвращаться домой, и смерть Отона, считая его погибшим. Тщетно граф Карл пытался ободрить его, уверяя, что жена непременно простит его заблуждение, а сын, безусловно, спасся вплавь, — бедняга-ландграф не желал верить словам утешения, повторяя, что раз сам он был беспощаден, то и ему пощады не будет. Но столь неистовая скорбь не могла длиться до бесконечности, и вскоре ландграф впал в глубокое уныние, затворившись в самых дальних покоях замка Годесберг.

Лишь Хомбурга допускал он к себе, хотя и тому подчас приходилось дни напролет ждать встречи со старым другом. Славный рыцарь уже не знал, что и делать: то он собирался ехать за Эммой в монастырь Ноненверт, но опасался, как бы ее новый отказ не усугубил страданий несчастного супруга; то решался отправиться на розыски Отона, но холодел от ужаса при мысли, что поиски эти могут оказаться бесплодными и тогда несчастный отец совсем обезумеет от горя.

Таково было положение дел в замке Годесберг к тому времени, когда туда доставили послание от князя Адольфа Клевского. При иных обстоятельствах ландграф Людвиг тут же поспешил бы откликнуться на подобный призыв, но несчастный был так поглощен своими страданиями, что лишь передал свои полномочия Хомбургу, и сей славный рыцарь, по своему обыкновению самолично оседлав верного друга Ганса и надев на него боевые доспехи, повел двадцать ратников во владения князя Клевского, куда они и прибыли к вечеру того дня, когда состоялся бой между рыцарем Серебряного Лебедя и графом фон Равенштей-ном, о чем мы уже рассказывали.

Князь встретил своего старого соратника графа Карла с радостью. В замке же царило всеобщее ликование. Лишь одно необъяснимое обстоятельство отчасти омрачало радость Адольфа Клевского: исчезновение неизвестного рыцаря, удалившегося столь внезапно и поспешно, что князь даже не успел удержать его. Весь вечер только и было разговоров, что об этом странном происшествии, но так ничего и не рассудив, хозяева и гости отправились почивать.

Князь был просто не в состоянии думать ни о чем, кроме поединка, свидетелем которого он был, и потому вспомнил об исчезновении двоих своих лучников, Германа и Отона, лишь когда все разошлись по покоям. Подобный поступок со стороны этих двух людей в минуту опасности, грозившей замку, показался ему столь странным, что он решил, если они вернутся в замок, не представив вразумительного объяснения своему поведению, с позором публично выгнать их. И потому, на случай если беглецы вздумают вернуться ночью, князь приказал страже утром немедленно предупредить его.

На рассвете в комнату принца вошел слуга. Оба дезертира вернулись в казарму около двух часов ночи.

Князь тут же оделся и приказал привести Отона.

Десять минут спустя юный лучник предстал перед своим господином. Он казался совершенно спокойным, словно и не подозревал, зачем его вызвали. Князь сурово смотрел на него, но Отон потупился под этим страшным взором словно не от стыда, а из почтения. Подобная уверенность в себе казалась князю совершенно необъяснимой.

Тогда он стал спрашивать Отона, и на все вопросы юноша отвечал почтительно, но твердо; по его словам, весь этот день он был занят весьма важным делом и Герман помогал ему. Более он ничего не мог прибавить. А что до поступка Германа, то Отон принимал ответственность за него на себя: он воспользовался своим влиянием на товарища, который был обязан ему жизнью, и воспрепятствовал ему исполнить свой долг.

Столкнувшись с подобным упрямством, князь не знал, что и думать, но, поскольку к нарушению дисциплины теперь добавилось еще и неповиновение власти сеньора, он сказал Отону, что, как ни жаль ему терять столь искусного лучника, он не может допустить, чтобы слуга уходил, не спросив на то разрешения, а вернувшись — не желал отвечать, где он был все это время. Следовательно, юный лучник отныне мог считать себя свободным и вправе поступить на службу к тому господину, кто придется ему по душе. Две слезинки повисли на ресницах Отона, но тут же высохли; краска залила его лицо. Ни слова не промолвив в ответ, он поклонился и вышел.

Столь суровое решение далось князю не без труда: ему пришлось распалять себя, заставлять себя возмущаться упорством непокорного слуги. Кроме того, он полагал, что юноша несомненно раскается, и, подойдя к окну, выходящему на внутренний двор, по которому Отону предстояло пройти, чтобы попасть в казармы лучников, князь спрятался за занавеску, будучи совершенно уверен, что увидит, как юноша повернет обратно. Но Отон шел медленно, не оглядываясь. Князь провожал его взглядом, с каждым шагом юноши теряя надежду, как вдруг на другой стороне двора появился граф Карл фон Хомбург, как обычно направлявшийся проследить, чтобы его славному Гансу вовремя был подан завтрак. Старый граф и юный лучник неминуемо должны были столкнуться; увидев друг друга, они оба остолбенели точно громом пораженные: Отон узнал Карла, Карл узнал Отона.

Первым движением Отона было убежать, но Хомбург удержал его, обняв за шею и прижав к груди со всем пылом старинной дружбы, вот уже тридцать лет связывавшей его с отцом юноши.

Князь подумал, что славный рыцарь сошел с ума: глядя на графа, целующего в обе щеки лучника, он не поверил своим глазам, столь невероятным показалось ему это зрелище. Распахнув окно, князь громогласно окликнул Карла и пригласил его к себе. Застигнутый врасплох, юноша успел лишь взять с Хомбурга слово хранить его тайну и бросился в казармы лучников, а граф поднялся в покои принца.

Князь засыпал Хомбурга вопросами, но тот словно задался целью хранить молчание. Он лишь ответил, что Отон долгое время служил ландграфу Годесбергскому, что сам он знает юношу с детских лет и очень к нему привязан, а потому не мог сдержать невольного порыва радости при встрече с ним. Затем, с неизменным своим добродушием, граф признал, что душевный порыв заставил его пренебречь требованиями приличий. Князь, и без того сожалевший о суровом наказании, которому он подверг Отона, и подозревавший какую-то тайну в этом странном исчезновении, воспользовался возможностью изменить свое решение: призвав слугу, он велел известить юного лучника о том, что он может остаться в замке и что по просьбе графа Карла фон Хомбурга князь прощает его. Но слуга вернулся, принеся известие о новом исчезновении Отона и его приятеля Германа. По его словам, никто не знал, куда они делись и что с ними стало.

На какое-то время князь был так поглощен мыслями об этой странной истории, что даже забыл о вчерашнем поединке. Но вскоре это событие всплыло в его памяти, а вместе с ним и сожаления о том, что преданность неведомого рыцаря осталась без награды. Князь решил посоветоваться с графом Карлом о том, что можно тут сделать, и старый рыцарь посоветовал ему объявить во всеуслышание, что рука Елены по праву принадлежит ее защитнику, рыцарю Серебряного Лебедя и тому следует лишь явиться, чтобы получить награду, которая, благодаря красоте и богатству невесты, была бы драгоценной даже для королевского сына.

В тот же вечер, несмотря на уговоры принца погостить, граф Карл покинул замок, заверяя гостеприимного хозяина, что крайне важные дела вынуждают его немедленно вернуться к ландграфу Годесбергскому.

Между тем Отон ждал старого рыцаря в Кервенхейме, где юноша и узнал об отчаянии, терзавшем ландграфа. При мысли о страданиях несчастного отца все остальное, даже любовь к Елене, померкло в душе юноши. Поэтому Отон твердил графу, что надо немедленно отправляться в Годесберг. Но Карл лелеял иную мечту: он надеялся вернуть своему другу сразу и супругу и сына, уповая, что сын сумеет добиться от матери того, чего не сумел вымолить муж.

И Хомбург не ошибся: три дня спустя он со слезами радости смотрел, как его старый друг сжимает в объятиях жену и сына, которых не надеялся уже увидеть.

А Клевский замок словно опустел: скрывшись, Отон точно унес из него жизнь. Елена проводила дни в молитвах и почти не покидала часовни принцессы Беатрисы, а князь Адольф Клевский часами простаивал на балконе в надежде, не появится ли вновь рыцарь Серебряного Лебедя, так что теперь отец и дочь виделись лишь за трапезой. Отец тревожился, видя дочь столь печальной; Елена страдала при виде уныния отца. Наконец князь Адольф решился последовать совету графа фон Хомбурга. И однажды вечером Елену, которая провела в часовне весь день и вновь собиралась пойти помолиться, в дверях остановил отец, обратившийся к ней с такими словами:

— Скажи, Елена, ведь с того дня, как неведомый рыцарь так счастливо избавил тебя от графа фон Равенштейна, тебе не раз случалось думать об отважном незнакомце?

— В самом деле, монсеньер, — отвечала девушка, — кажется, с тех пор ни разу не обращалась я с молитвой к Господу нашему, не забыв испросить награды для храбреца, раз уж вы лишены возможности наградить его сами.

— Единственной наградой, достойной такого благородного юноши, каким оказался твой избавитель, является рука спасенной им девушки, — возразил ей князь.

— Что такое вы говорите, батюшка? — покраснев воскликнула Елена.

— То и говорю, — продолжал князь, видя, что дочь его выглядит скорее изумленной, нежели испуганной, — и весьма сожалею, что ранее не последовал совету Хомбурга.

— А что же это за совет? — взволнованно спросила Елена.

— Завтра ты все узнаешь, — отвечал ей отец.

На следующий день князь отправил герольдов в Дордрехт и Кёльн, наказав повсюду объявлять, что князь Адольф Клевский, не найдя более достойной награды тому, кто вступился за дочь его, принцессу Елену, нежели рука ее, велит сообщить рыцарю Серебряного Лебедя, что эта награда ждет его в Клевском замке.

К концу седьмого дня, когда князь и дочь его сидели на балконе принцессы Беатрисы, Елена вдруг взволнованно тронула отца за руку, другой рукой указывая на черную точку, появившуюся на реке возле мыса Дорник, то есть на том самом месте, где некогда исчез Родольф Алост-ский.

Вскоре точка приблизилась и Елена первой разглядела, что это была шестивесельная лодка, на борту которой находилось шестеро гребцов и трое людей знатного звания.

Вскоре она обнаружила, что они были в боевых доспехах и с опущенными забралами, а у рыцаря, стоявшего посредине, между двумя другими, на левой руке был щит, украшенный гербом. С этой минуты девушка уже не отрывала от него взгляда, и через несколько мгновений у нее не осталось ни малейших сомнений: на щите был изображен серебряный лебедь на лазоревом поле. Вскоре и князь, хотя зрение его и ослабело с годами, мог уже разглядеть его. Князь не мог сдержать радости; Елена трепетала всем телом.

Лодка пристала к берегу. Рыцари высадились и направились к замку. Схватив Елену за руку, старый князь почти насильно повел ее вниз, навстречу ее избавителю. Но едва они достигли крыльца, как силы оставили Адольфа Клевского, и ему пришлось остановиться. В эту минуту рыцари вошли во двор замка.

— Добро пожаловать, кто бы вы ни были, — воскликнул старый князь, — и если один из вас и в самом деле тот отважный рыцарь, что так мужественно пришел к нам на выручку, то пусть подойдет и поднимет забрало, чтобы я мог поцеловать его.

Тогда рыцарь с гербовым щитом приостановился, опираясь на своих спутников, словно и он трепетал, подобно Елене. Но тут же, овладев собой, он стал подниматься по ступеням крыльца в сопровождении своих товарищей. На предпоследней ступени он замер, преклонил колено перед Еленой и, будто в нерешительности, помедлив еще секунду, поднял забрало.

— Отон-лучник! — вскричал изумленный князь.

— Я знала, я была уверена… — прошептала Елена, скрывая лицо на груди отца.

— Но кто дал тебе право носить шлем, увенчанный короной? — воскликнул князь.

— Я ношу его по праву рождения, — отвечал юноша мягким, но твердым голосом, так знакомым отцу Елены.

— Кто засвидетельствует мне это? — продолжал князь Клевский, все еще не в силах поверить словам своего лучника.

— Я, его крестный отец, — откликнулся граф Карл фон Хомбург.

— Я, его родной отец, — отозвался ландграф Людвиг Годесбергский.

И с этими словами они подняли забрала своих шлемов.

Через неделю молодые люди обвенчались в часовне принцессы Беатрисы.

Вот история Отона-лучника — такая, какой я услышал ее на берегах Рейна.