Онлайн чтение книги Песнь Ахилла The Song of Achilles
Глава вторая

Царь призвал меня к себе. Помню, до чего ненавистным казался мне долгий путь по бесконечному тронному залу. У каменного изножья трона я преклонил колени. У иных царей на этом месте лежал ковер, сюда вставали коленями гонцы, которым предстояло о многом доложить. Но мой отец был не из их числа.

– Царь Тиндарей наконец выдает дочь замуж, – сказал он.

Мне было знакомо это имя. Тиндарей был царем Спарты и владел огромными угодьями плодороднейших земель, которые были предметом зависти моего отца. Знал я и о его дочери – по слухам, во всех наших царствах не найти было женщины красивее. Говорили, что ее мать, Леду, силой взял сам повелитель богов Зевс, явившись ей в образе лебедя. Девять месяцев спустя ее чрево разродилось двумя парами близнецов: Клитемнестрой и Кастором, детьми ее смертного мужа, Еленой и Полидевком, блистательными чадами бога-лебедя. Но из богов, как известно, выходят на редкость плохие родители; разумеется, отцом всем четверым должен был стать Тиндарей.

Я ничего не ответил на отцовскую весть. Такие новости для меня ничего не значили.

Отец откашлялся, звук разнесся по пустынному залу.

– Нам хорошо бы с ней породниться. Ты поедешь просить ее руки.

В зале больше никого не было, мой перепуганный резкий выдох услышал только отец. Но я уже понимал, что лучше будет промолчать. Отец и без того знал, что я могу сказать: что мне девять лет, что я невзрачный, никудышный, неинтересный.

Мы отправились в путь на следующее утро, дорожные сумы были до отказа набиты дарами и съестными припасами. Нас сопровождали воины в парадных доспехах. Дороги я почти не помню – мы ехали посуху, мимо ничем не примечательных селений. Возглавлявший процессию отец отдавал все новые и новые распоряжения помощникам и гонцам, которые тотчас же разъезжались на все стороны. Я разглядывал кожаные поводья, приглаживал ворсинки большим пальцем. Я не понимал, что я здесь делаю. Умом я не мог этого постичь, как и почти всех поступков отца. Мой ослик покачивался из стороны в сторону, и я покачивался вместе с ним, радуясь какому-никакому развлечению.

Мы не первыми приехали свататься к дочери Тиндарея. В конюшнях было не протолкнуться: мулы, лошади, снующие туда-сюда слуги. Отец был недоволен оказанным нам приемом, я видел, как он, хмурясь, провел рукой по камням над очагом в наших покоях. С собой из дому я привез игрушку, лошадку, у которой двигались ноги. Я подымал за копыто одну ногу, потом другую, воображая, что ехал не на осле, а на лошади. Один воин сжалился надо мной и дал мне свои игральные кости. Я кидал их до тех пор, пока за один бросок не выпали все шестерки.

Наконец настал день, когда отец приказал выкупать меня и причесать. Он велел мне переодеть хламиду, затем – надеть другую. Я повиновался, хоть мне и казалось, что между пурпурной с золотом и багряной с золотом хламидами нет никакой разницы. Моих шишковатых коленей не прикрывала ни та ни другая. Отец выглядел суровым и властным, черная борода наотмашь рассекала лицо. Дар, что мы привезли Тиндарею, стоял наготове: золотая чаша для смешивания вина, на которой была отчеканена история царевны Данаи. Зевс соблазнил ее, явившись ей ливнем золотого света, и она родила ему Персея, Горгоноубийцу, который лишь Гераклу уступал среди героев. Отец вручил мне чашу.

– Не посрами нас, – сказал он.

До того, как увидеть парадную залу, я ее услышал: сотни голосов ударялись о каменные стены, звенели кубки и доспехи. Слуги распахнули все окна, чтобы стало потише, завесили ткаными коврами – вот уж воистину богатый дом – все стены. Я никогда не видел столько людей под одной крышей. Не людей, поправил я себя. Царей.

Нас призвали к распорядителю, усадили на скамьи, устланные коровьими шкурами. Слуги сливались со стенами, с тенями. Отец крепко держал меня за ворот – мол, сиди смирно, не ерзай.

Над залою витал раздор, ведь на одну награду притязало столько героев, царей и царских сыновей – впрочем, мы умели делать вид, будто не чужды какой-никакой культуры. Один за другим они называли себя, эти юноши, похваляясь блестящими волосами, тонкими станами и одеждой, выкрашенной в дорогие цвета. Многие приходились богам сыновьями или внуками. О деяниях каждого была сложена песня, и подчас не одна. Тиндарей приветствовал всех по очереди, принимал дары, куча которых росла в центре залы. Каждому он давал слово, каждый мог заявить о своих притязаниях.

Мой отец был старше всех, кроме одного мужа, который, когда подошла его очередь, назвался Филоктетом. «Товарищ Геракла», – прошептал кто-то рядом, и мне понятно было благоговение, прозвучавшее в его голосе. Геракл был величайшим нашим героем, а Филоктет – ближайшим его соратником, единственным из доселе живущих. Седовласый, толстые пальцы – сплошные жилы, и эта их жилистая ловкость выдавала в нем лучника. И вправду, не прошло и минуты, как он воздел к потолку лук, огромнее которого мне в жизни не доводилось видеть, из отполированного до блеска тиса, с рукоятью, обмотанной львиной шкурой.

– Лук Геракла, – провозгласил Филоктет, – который он подарил мне перед смертью.

В наших краях лук считался оружием трусов. Но никто не осмелился бы сказать такое об этом луке; стоило нам представить, какая сила потребуется, чтобы его натянуть, как в нас поубавилось спеси.

Тут заговорил следующий муж, с накрашенными, будто у женщины, глазами:

– Идоменей, царь Крита.

Он был строен, и когда поднялся с места, стало видно, что волосы доходят ему до пояса. Его даром было редкое у нас железо, обоюдоострый топор.

– Знак моего народа.

Своими движениями он напомнил мне танцоров, которых так любила мать.

За ним – Менелай, сын Атрея, сидевший подле своего грузного, медведеподобного брата Агамемнона. Волосы у Менелая были ослепительно рыжими, цвета раскаленной в горниле бронзы. Сильное тело ярилось мускулами, самой жизнью. Он привез богатый дар, прекрасно выкрашенную ткань.

– Хоть дева и не нуждается в украшениях, – улыбаясь, прибавил он.

Красиво сказал. Я жалел, что не умею выражаться так же остроумно. Среди всех собравшихся я был единственным, кому было меньше двадцати и кто не возводил свой род к богам. Светловолосый сын Пелея, наверное, был бы тут на своем месте, думал я. Но отец оставил его дома.

Муж следовал за мужем, их имена смешались у меня в голове. Я перевел взгляд на возвышение, где стоял трон, и впервые заметил, что рядом с царем Тиндареем сидят три женщины, на головы которых наброшены покрывала. Я во все глаза уставился на белую ткань, надеясь хотя бы мельком разглядеть сокрытые под нею лица женщин. Отец хотел, чтобы одна из них стала моей женой. Три пары рук, изящно украшенных браслетами, покойно лежали у них на коленях. Одна женщина была выше других. Мне почудилось, будто из-под ее покрывала выбивается темный локон. Я вспомнил, что Елена светловолоса. Значит, это не Елена. Я перестал слушать царей.

– Приветствую тебя, Менетий. – Я вздрогнул, заслышав имя отца. Тиндарей глядел на нас. – Мне горько узнать о смерти твоей жены.

– Моя жена здравствует, Тиндарей. Это мой сын приехал просить руки твоей дочери.

Наступила тишина, и я преклонил колени, голова шла кругом от множества лиц.

– Твой сын еще не муж.

Голос Тиндарея доносился словно бы издалека. Я не мог ничего в нем расслышать.

– И пусть. Я могу быть мужем за нас двоих.

Наш народ любил такие шутки, дерзкие, хвастливые. Но никто не рассмеялся.

– Ясно, – ответил Тиндарей.

Каменный пол впечатывался мне в кожу, но я даже не шелохнулся. Я привык стоять на коленях. Вот уж не думал, что обрадуюсь науке, усвоенной в отцовском тронном зале.

В тишине мой отец заговорил снова:

– Другие поднесли тебе вино и бронзу, масло и дерево. Я же подношу тебе золото, и это лишь малая толика моих богатств.

Я вдруг остро ощутил, что сжимаю прекрасную чашу, чувствую под пальцами фигурки героев истории: Зевс, возникший из льющегося света, перепуганная царевна, их совокупление.

– Мы с дочерью благодарим тебя за столь ценный, хоть и ничтожный для тебя дар.

Цари зашептались. Отца унизили, хотя он как будто бы этого не понял. Но мое лицо вспыхнуло.

– Елена будет царицей в моем дворце. Ты и сам знаешь, что моей жене не по силам править народом. Я богаче всех этих юнцов, а деяния мои говорят сами за себя.

– Я думал, ты сватаешь Елену за сына.

Услышав незнакомый голос, я вскинул голову. Этот муж еще не держал речь. Он был последним в ряду, сидел, развалившись на скамье, курчавые волосы поблескивали в свете очага. На ноге у него был рваный шрам – шов, схватывавший смуглую плоть от пятки до колена, оборачивался вкруг икры и уходил куда-то в тень, под хитон. Наверное, от ножа, думал я, или чего-то похожего, вспоровшего кожу, оставившего по себе перистые края, чья плавность никак не вязалась со злобой, которая наверняка стала причиной ранения.

Отец вспылил:

– Не помню, чтоб я давал тебе слово, сын Лаэрта.

Мужчина улыбнулся:

– Не давал. Я вмешался в твой разговор. Но тебе не стоит бояться моего вмешательства. В этом деле у меня нет личного интереса. Я всего лишь наблюдатель.

Я заметил какое-то мимолетное движение на помосте. Одна из фигур под покрывалами шевельнулась.

– Как это понимать? – Отец хмурился. – Если он приехал сюда не ради Елены, то ради чего? Пусть едет обратно, к своим скалам и козам.

Мужчина вскинул брови, но промолчал.

Тиндарей тоже отвечал мягко:

– Если, как ты сказал, сватается твой сын, так пусть говорит сам за себя.

Даже я понял, что настала моя очередь держать речь.

– Я Патрокл, сын Менетия. – Голос мой был высоким, скрипучим от долгого молчания. – Я пришел посвататься к Елене. Мой отец – царь и сын царей.

Больше мне было нечего сказать. От отца я не получал никаких наставлений, он и не думал, что Тиндарей даст мне слово. Я встал и отнес чашу к куче даров, поставил ее так, чтобы она не опрокинулась. Развернулся и пошел обратно к скамьям. Я не посрамил себя – не дрожал, не споткнулся, – и речь моя не была глупой. Но лицо у меня полыхало от стыда. Я знал, каким кажусь этим мужам.

Очередь из женихов двигалась дальше, до меня им дела не было. Стоявший на коленях муж был вполовину выше моего отца и вполовину шире. Позади него двое слуг придерживали громадный щит. Щит этот, доходивший ему до самой макушки, словно бы сватался с ним вместе: поднять такой щит было не по силам обычному мужу. Не был он и простым украшением: изломанные, иззубренные края щита свидетельствовали, что он повидал много битв. Этот великан назвался Аяксом, сыном Теламона. Речь его была краткой, без прикрас, он заявил, что ведет свой род от Зевса, и в доказательство того, что прадед по-прежнему ему благоволит, привел свою гигантскую мощь. В дар он принес копье, резное, прекрасное, из гибкого дерева. Кованый наконечник посверкивал в свете факелов.

Наконец дошла очередь и до мужа со шрамом.

– Ну, сын Лаэрта? – Тиндарей повернулся к нему. – И что же не имеющий личного интереса наблюдатель скажет нам об этой церемонии?

Тот устроился на скамье поудобнее.

– Хотел бы я знать, как ты удержишь проигравших от того, чтобы пойти на тебя войной? Или на этого счастливчика, избранника Елены? Как по мне, тут уже с полдюжины мужей готовы вцепиться друг в другу в глотки.

– Тебя это, похоже, забавляет.

Мужчина пожал плечами:

– Меня забавляет людское безрассудство.

– Сын Лаэрта насмехается над нами! – То был здоровяк Аякс, сжатый кулак – размером с мою голову.

– Сын Теламона, ни в коем случае.

– Что же тогда, Одиссей? В кои-то веки говори прямо. – Теперь даже я расслышал недобрые нотки в его голосе.

Одиссей снова пожал плечами:

– Ты заполучил и славу, и богатства, но то была рискованная игра. Каждый из этих мужей достоин руки твоей дочери, и каждому это известно. Так просто они не отступятся.

– Все это ты уже говорил мне с глазу на глаз.

Сидевший подле меня отец напрягся. Тайный сговор . Лицо омрачилось не у него одного.

– Верно. Но теперь я знаю, как разрешить это затруднение. – Он вскинул руки, в них ничего не было. – Я не принес тебе даров, и я не сватаюсь к Елене. Я, как уже было сказано, царь над камнями и козами. И за предложенное мною решение я жду лишь той награды, о которой уже тебя попросил.

– Говори свое решение, и награда твоя.

И снова еле заметное движение на помосте. Одна из женщин рукой задела подол соседки.

– Изволь же. Я думаю, Елене надлежит самой выбрать себе мужа. – Одиссей замолчал, ожидая, пока стихнут изумленные перешептывания: в таких делах мнения женщин не спрашивали. – Тогда никто не сможет ни в чем тебя упрекнуть. Но выбрать его она должна здесь и сейчас, дабы нельзя было обвинить ее в том, что она последовала твоему совету или наставлению. И еще, – он воздел палец кверху, – перед тем как она сделает свой выбор, все собравшиеся здесь мужи должны принести клятву: не оспаривать выбор Елены и встать на защиту ее мужа от каждого, кто на нее посягнет.

В зале стало неспокойно. Приносить клятву? Да еще по такому неслыханному поводу – женщина выбирает себе мужа. Это было подозрительно.

– Хорошо.

Тиндарей с непроницаемым лицом повернулся к сидевшим на помосте женщинам.

– Елена, ты принимаешь это предложение?

Голос у нее был низкий, красивый, и он разлетелся по всем уголкам залы:

– Да.

Больше она ничего не сказала, но сидевших рядом со мной мужчин охватила дрожь. Даже я, ребенок, и тот ощутил ее, а ощутив, подивился могуществу этой женщины, которая, даже будучи упрятанной под покрывало, могла воспламенить толпу.

Нам всем вдруг вспомнилось, что кожа ее, по слухам, золотистая, а глаза – темные и сверкающие, будто гладкий обсидиан, на который мы обменивали наши оливки. В тот миг за нее можно было отдать все дары, лежавшие в центре залы, и не только. За нее можно было отдать все наши жизни.

Тиндарей кивнул:

– Тогда быть посему. Все, кто пожелает принести клятву, пусть поклянутся сейчас.

Послышалось недовольное бормотание, чьи-то полусердитые голоса. Но никто не ушел. Голос Елены, покрывало, мягко вздымающееся с каждым ее вдохом, приковали нас к скамьям.

Мигом призвали жреца, который подвел к алтарю белую козу. Куда более подходящий выбор, чем бык, который мог неприглядно залить каменный пол хлещущей из горла кровью. Животное умерло легко, жрец смешал его темную кровь с золой кипарисовых ветвей из очага. В чаше зашипело, звук вышел громким посреди тишины.

– Ты первый, – указал Тиндарей на Одиссея.

Даже мне, девятилетнему, и то было понятно, как ловко он это придумал. Одиссей уже дал всем понять, что он слишком умен. Наши непрочные союзы держались только на том, что ни один человек не мог быть могущественнее другого. На лицах царей я увидел ухмылки, удовлетворение; Одиссей не избежит им же сработанной петли.

Одиссей скривил рот в полуулыбке:

– Разумеется. С превеликой радостью.

Но я догадался, что он говорит неправду. Пока приносили жертву, я смотрел, как он вжимался в тень, словно надеясь, что о нем позабудут. Но теперь он встал, подошел к алтарю.

– Но помни, Елена, – Одиссей протянул было жрецу руку, но остановился, – я приношу клятву как соратник, не как жених. Ты никогда себе не простишь, если выберешь меня.

Говорил он шутливо, по залу прокатились смешки. Мы все понимали, что лучезарная Елена не возьмет себе в мужья царя бесплодной Итаки.

Одного за другим жрец призывал нас к очагу, метил наши запястья кровью и пеплом, связывая нас будто цепью. Я проговорил нараспев вслед за ним слова клятвы, вскинув руку так, чтобы все ее видели.

Когда последний муж вернулся на свое место, Тиндарей встал.

– А теперь, дочь моя, делай свой выбор.

– Менелай.

Она сказала это безо всяких колебаний, поразив нас всех. Мы готовились к долгому напряжению, нерешительности. Я повернулся к рыжеволосому мужу, вскочившему со своего места с широкой улыбкой на лице. В приступе бурной радости тот молотил по спине своего молчаливого брата. На лицах остальных я заметил гнев, разочарование, а кое-где и горе. Но никто не потянулся к мечу, кровь толстой коркой засыхала у нас на запястьях.

– Значит, так тому и быть. – Тиндарей тоже встал. – Я рад принять в семью второго сына Атрея. Тебе достанется моя Елена, хоть твой достойный брат уже попросил руки моей Клитемнестры.

Он указал на самую высокую из женщин, словно приглашая ее встать. Та даже не шевельнулась. Может, не услышала.

– А что насчет третьей? – Это прокричал невысокий мужчина, сидевший рядом с великаном Аяксом. – Твоей племянницы. Можно она достанется мне?

Мужчины расхохотались, радуясь тому, что воинственности в зале сразу поубавилось.

– Ты опоздал, Тевкр, – ответил Одиссей, перекрикивая шум. – Она уже обещана мне.

Вот и все, что я тогда услышал. Отец ухватил меня за плечо, рывком стянул со скамьи.

– Нам тут больше делать нечего.

Тем же вечером мы отправились домой, на своего ослика я взгромоздился, исполненный огорчения: лица Елены, о котором слагали легенды, мне не довелось увидеть даже мельком.

Об этом нашем путешествии отец мой больше и словом не обмолвился, и стоило мне возвратиться домой, как моя память странным образом исказила все произошедшее. Кровь, и клятва, и полная царей зала – все это казалось далеким и блеклым, больше похожим на сказания аэда, нежели на то, чему я сам был свидетелем. Неужели я вправду преклонял перед всеми ними колена? И что за клятву я принес? Даже думать об этом было нелепо, словно о сне, который уже к обеду кажется глупым и несусветным.