Онлайн чтение книги Пятьдесят слов дождя Fifty Words for Rain
Глава четвертая. «Аве Мария»

Киото, Япония

Зима/весна 1951 года

Ее называли тенью Акиры. Когда она проходила по коридору, ей вслед пренебрежительно перешептывались. Пребывая в менее радушном настроении, ее называли его собакой.

Нори не обращала внимания – заслужила.

Она всегда следовала за ним по пятам. Каждый день брат вставал рано, завтракал рисовой кашей и свежими фруктами. Он предпочитал кофе с капелькой молока, но иногда пил чай. Он дразнил Нори за привычку пускать в соке пузыри. Однажды он позволил ей сделать глоток его кофе. Напиток оказался таким горьким, что она выплюнула все себе на платье. Брат смеялся над ней до тех пор, пока Нори не захотелось заползти в темную нишу и там умереть.

Акире нравилось тепло. В полдень, когда солнце стояло высоко, он любил сидеть в холле, прямо под открытыми окнами. Хотя слуги не раз предлагали принести ему стул, он всегда сидел на полу, прислонившись к стене, с чашкой чая или нотами. Странно – как в такую жару можно пить чай?

Нори находила тень и садилась напротив брата, просила у Акико, время от времени подходившей ее проведать, воды со льдом. Она притворялась, что читает книги, но по большей части сквозь ресницы наблюдала за братом. Ему даже не нужно было ничего делать – ей просто нравилось на него смотреть.

На обед Акира часто ел рыбу и маринованные овощи, которые Нори всей душой ненавидела. Причем потреблял такое количество васаби, что Нори удивлялась, как он вообще различает, что кладет в рот. Сама она пристрастилась к мороженому и теперь съедала по меньшей мере три порции в день. Впрочем, брат заставлял ее сперва поесть нормально. А еще он заставлял Нори есть овощи, к ее великому огорчению. Но мороженое того стоило.

Когда они заканчивали обед, Акира удалялся в музыкальную комнату. Ее наличие в доме Нори поразило. Совершенно невероятно, чтобы у такой женщины, как их бабушка, была особая комната, посвященная тому, о чем до приезда Акиры и не слыхивали.

Брат рассказал, что, когда он впервые ее обнаружил, воздух внутри так застоялся, что было не продохнуть. Инструменты покрывал толстый слой пыли – лет десять копилась, не меньше. Акира попросил, чтобы там убрали; к следующему утру комната сверкала чистотой и до сих пор пахла моющими средствами с ароматом лимона.

Большую часть комнаты занимал детский рояль с блестящими клавишами из слоновой кости и гладкой черной поверхностью. Вдоль стен тянулись книжные полки, заваленные партитурами. Одна стена оставалась свободной – явно на случай появления еще некоторого количества инструментов. А вот окон там не было, что огорчало Нори, ведь она очень любила выглядывать наружу. За землями вокруг дома прекрасно ухаживали, и пестрое разноцветье, которое принесла весна, отзывалось в ее сердце болью.

Зато в углу комнаты стоял очень удобный двухместный диванчик; там Нори и сидела, наблюдая за игрой Акиры.

Ей-богу, как он играл! Ни разу в жизни – даже в самых смелых и полных надежды мечтах – Нори не слышала столь прекрасных звуков, как музыка, которой он давал жизнь.

Несмотря на всепоглощающее обожание Акиры, Нори понимала, что он всего лишь человек. Он человек, а его скрипка – не более чем искусно сработанный кусок дерева со струнами. Однако вместе они превосходили человеческую обыденность, становясь чем-то божественным. Нори знала, что такие мысли кощунственны, и каждую ночь пыталась искупить их в молитвах.

Она сворачивалась на диване калачиком и слушала, как брат выписывает звуком картины. Каждое произведение рисовало новые образы. Мысленным взором Нори видела сад, полный деревьев с белой листвой, и фонтан с яркими пятнышками розовых лепестков, плавающих в воде, – это концерт. Или реквием – одинокий конь, бредущий по тускло освещенной дороге в поисках своего давным-давно погибшего всадника. У мертвых белых мужчин, к именам которых Нори постепенно привыкала, она усваивала, что значит прожить тысячу жизней в радости и печали, никогда не покидая стен дома.

Бетховен. Равель. Моцарт. Чайковский… Имена и не выговоришь. Нори понимала, что лучше не прерывать Акиру во время игры, но после, когда он изможденный опускался рядом с ней на диван, она засыпала его вопросами.

И Акира отвечал. Он не заговаривал первым, не начинал беседу. В сущности, с момента, когда Нори присоединялась к нему с утра, и до того, как ее уводили спать, Акира произносил от силы несколько фраз. И тем не менее он не обескураживал Нори, не игнорировал, когда она к нему обращалась. Иногда он протягивал руку и играл с косичками Нори или поправлял ей воротник. Ему нравилось накручивать ее кудри на палец и смотреть, как они, словно пружинки, отскакивают – фокус, который ему ни за что не провернуть с собственными ровными прядями. Акира был единственным, кому нравились волосы Нори. Она ценила эти редкие мгновения и прятала их в самом укромном уголке памяти, рядом с воспоминаниями о матери.

Однажды вечером, сидя на диване рядом с братом, она нерешительно спросила:

– А что за мелодию ты играл?

Нори разрывалась между стремлением пообщаться и нежеланием нарушить окутавшее их безмятежное спокойствие.

Акира даже не открыл глаз.

– Какую именно, сестренка? Я сыграл по меньшей мере пятнадцать.

Нори не сдержала улыбки. Акира называл ее сестренкой лишь в моменты, когда был счастлив.

– Последняя. Она мне больше всего понравилась.

Акира помедлил мгновение, вспоминая.

– А, эта, – проговорил он равнодушно. – Пустяк. Незамысловатая вещица. Я столько всего сыграл, а ты хочешь узнать больше про эту?

Нори прикусила нижнюю губу. Стало больно – зубы попали в свежую ранку.

– Красивая же, – пробормотала она.

– Да, незамысловатое бывает красивым. – Акира резко хохотнул. –  Конечно, тебе нравится! Ничего удивительного. Она ведь похожа на детскую колыбельную, правда?

Нори промолчала, услышав насмешку. Она понятия не имела, что из себя должна представлять колыбельная, и не хотела выглядеть глупой в глазах своего умудренного брат-а.

Акира жестом попросил передать ему чай, оставленный на столике. Нори послушно протянула чашку, терпеливо ожидая ответа на изначальный вопрос.

– Это Шуберт. Франц Шуберт. «Аве Мария».

Нори постаралась правильно за ним повторить, чувствуя, как искажают звуки непослушные губы. Акира снова над ней рассмеялся.

– Ты научишь меня играть ее, аники?

Она уже давно собиралась с духом, чтобы попросить об этом брата. Игра Акиры каждый раз очаровывала ее до глубины души. Словно сам ее дух парил над опустевшим телом, что оставалось на земле. Нори тоже хотела уметь такое – вызывать у людей подобные чувства.

Акира выпрямился.

– Ты серьезно?

–  Хай [8]Да ( яп. )..

– Нори, скрипка – не игрушка. Это инструмент. Чтобы научиться, уйдут годы.

– Я могу научиться! – заявила она, сознавая, что вряд ли добьется чего-то заискиванием. – Ты же смог.

– У меня от природы способности к музыке. Можно стирать пальцы в кровь, но если нет таланта, никогда не преодолеешь определенную планку. Это чудовищная трата времени. Спустя годы обучения понять, что ты всего лишь посредственность…

Нори ощутила, как ее решимость слабеет. Очень уж маловероятно, что она обладает хоть каким-то талантом. Однако продолжала настаивать:

– Я хотела бы попробовать.

Акира уставился на сестру с явным недоверием. Она посмотрела в ответ широко распахнутыми глазами – и не позволила своему взгляду дрогнуть; мало-помалу Нори училась контролировать дрожь.

Акира моргнул – знак, что он смирился?

– Если ты действительно хочешь, я буду давать тебе уроки. Некоторое время.

Нори мгновенно оживилась, не в силах устоять перед желанием броситься к нему на шею.

– О, спасибо! Спасибо, аники!

Акира чуть отстранился. Хотя выглядел он при этом лишь слегка раздраженным, что Нори расценила как личную победу.

– Ладно, ладно. А теперь ступай. Акико уже наверняка ждет.

– Но, ани…

– Нори!

Когда Акира произносил ее имя таким тоном, спорить было бесполезно.

Нори встала и слегка поклонилась.

–  Оясуми насай , аники.

– Спокойной ночи, Нори.

Как обычно, Акико ждала за дверью музыкальной комнаты. Нори ответила на привычные вопросы о минувшем дне со всей живостью, какую была способна изобразить, однако ее мысли витали далеко. Затем она быстро по-ужинала, стремясь, чтобы Акико поскорее забрала посуду и ушла спать. Ее охватило внезапное горячее желание побыть одной. От мысли, что рядом еще кто-то, зудела кожа. Несмотря на нелюбовь к одиночеству, Нори настолько к нему привыкла, что длительное общение с людьми вызывало у нее смутную тревогу.

Акира не в счет, конечно.

После ужина Нори углубилась в книгу со стихами, которую ей одолжил брат. Он был прав: читать ее оказалось трудно. Книга была явно старая, потрепанная – пожелтевшие страницы загибались. Шрифт был крошечным и таким плотным, что слова сливались друг с другом, а многие сложные иероглифы Нори видела впервые. Акира объяснял, что этим стихам несколько столетий, и что со временем язык меняется. Несмотря на соблазн расстроиться и сдаться, Норико не отступила. Она читала, пока не заболели глаза, затем выключила свет, зажгла свечи и помолилась перед алтарем – попросила Бога присмотреть за Акирой, за их бабушкой и дедушкой. Последних двух она включала в молитвы по умолчанию, а насколько искренне – сама не могла сказать.

Нори помолилась и за мать. Наверняка мать вернется и очень скоро, надо набраться терпения. Что еще более важно, надо заслужить возрожденный интерес матери. Так или иначе она должна сделаться много привлекательнее того, ради чего мать ее бросила. В иные дни Нори думала, что знает, как это сделать, и даже мнила себя на верном пути. Но большую часть времени она чувствовала себя совершенно потерянной. Она цеплялась за слова из разговора, который не понимала. А возможно, даже не помнила правильно.

Впрочем, Нори не хотелось сомневаться. Как и всегда, она предпочитала верить. Так значительно проще.

Нори так устала, что когда наконец легла в постель, сон пришел мгновенно. Этой ночью ей не являлась безликая женщина, зовущая из маленького синего автомобиля, который неизменно исчезал вдали.

* * *

Следующим утром, сразу после завтрака, Акира ждал ее в музыкальной комнате.

На нем была темно-синяя рубашка с короткими рукавами и белые шорты. Он оглядел вошедшую сестру с головы до ног, и она не смогла не покраснеть. Сегодня Нори выбрала ярко-желтую юкату и сливочно-желтую ленту, которую повязала вокруг шеи.

Нори поклонилась и поприветствовала брата застенчивой улыбкой в надежде, что он заметит, как она ради него расстаралась. На Акиру наряд впечатления явно не произвел.

– Отныне мы будем начинать в девять часов утра. Опоздаешь, и я уйду. Ясно?

Столь прямолинейное заявление застало Нори врасплох, но она кивнула. Она училась привыкать к манерам Акиры.

Он указал на пюпитр, который заранее опустил примерно на уровень ее глаз. Нори подошла, осторожно положила руку на прохладный металл.

– Сутулишься.

Нори выгнула спину и подобрала ягодицы. Акира лишь фыркнул.

– Выпрямись. Расслабь плечи… Нет, нет.

Крепкие руки схватили ее за поясницу.

– Будешь так зажата, на сцене рухнешь замертво. Расслабься.

Кожа Акиры всегда настолько источала тепло, что это казалось почти неестественным. Однако Нори и не думала отстраняться.

– На сцене?

Брат стоял у нее за спиной, Нори его не видела, но чувствовала, как он закатил глаза.

– Да, это наша цель. Иначе вся затея бессмысленна.

– А ты бывал на сцене?

Акира снова фыркнул.

– Разумеется. – Он разорвал прикосновение и передвинулся так, чтобы вновь встать перед ней. – Готова?

Нори кивнула, хотя ладони у нее вспотели. Если она справится и сделает все правильно, то построит мост между своим и его мирами…

Наверное.

В течение следующих часов Акира учил сестру нотам. Из них и состояла музыка, словно мозаика из своих кусочков. Еще Акира показал Нори гаммы, которые она изо всех сил пыталась запомнить. Затем брат их для нее записал – и поручил отрабатывать каждый вечер перед сном.

Акира продемонстрировал струны скрипки и объяснил, что каждая представляет собой ноту и как при помощи смычка и перемещений пальцев по грифу создавать самые разные звуки. Он рассказал, что скрипка – инструмент очень деликатный, и даже малейшее движение способно изменить звук.

– Словно у тебя в руках птица. Сожмешь слишком сильно – и звук задохнется. Чрезмерно расслабишь пальцы – и он ускользнет. Все дело в балансе.

Акира муштровал Нори до тех пор, пока ее веки не налились свинцом, а желудок не начал громко урчать. Она даже не могла сдержать зевоту. Брат не обращал на это никакого внимания, раз за разом указывая на ритмический рисунок, с которым Нори пыталась совладать который час. За все это время ей было позволено лишь однажды отлучиться в уборную.

Акира снова ткнул в отрывок на листе с нотами, словно это могло каким-то образом заставить Нори хоть каплю его понять.

– Еще.

– Аники…

– Еще.

– Я не знаю.

– Ничего сложного. Используй мозги.

Нори начинала жалеть, что выпросила у него уроки игры на скрипке. Она принялась жевать внутреннюю сторону левой щеки в надежде, что легкая боль подстегнет что-нибудь в голове. И, как нарочно, в тот единственный раз, когда Нори прямо-таки хотела, чтобы явилась Акико, служанки нигде не было.

– Я не понимаю, что здесь написано, прости. Узнаю только среднюю ноту до.

– На скрипке четыре струны. На начальном уровне ты ограничена шестью нотами на каждой. Есть четыре стандартных положения руки… Нори, ты меня слушаешь?

– Да, слушаю! Просто… не понимаю…

Акира что-то пробормотал и на мгновение отвернулся. А когда снова повернулся, его глаза светились добротой.

– Ты не виновата. Преподавание – не мое. Не хватает терпения. – Он потрепал Нори по макушке. – Учи ноты. А я попробую найти для тебя какие-нибудь ознакомительные книги. И кстати, тебе нужна скрипка в размере одна вторая, моя для тебя чересчур велика.

Не имея ни малейшего понятия, о чем говорит брат, Нори на всякий случай кивнула и улыбнулась.

– А теперь марш отсюда. Я сам должен поупражняться.

Она поклонилась в пояс, шагнула к выходу и в легкой нерешительности коснулась дверной ручки. Рискованно – и все же Нори не могла устоять.

– Сыграешь мне ту мелодию? Вчерашнюю?

Акира уже возился с футляром для скрипки, откуда вытащил восковой на вид кирпичик.

– Завтра.

Нори выпятила нижнюю губу. Спорить не хотелось, и каких-то пару коротких недель назад эта мысль даже не пришла бы ей в голову. Трещины в послушании постепенно расползались все шире.

– Прости, но… мне бы сейчас, если можно. Она помогает мне заснуть.

Здесь, по крайней мере, Нори говорила чистую правду.

– Ладно, – произнес брат безо всякого энтузиазма. – Не представляю, что ты в ней находишь. Мне она никогда не нравилась. Но ладно.

Нори села там, где стояла, поджав под себя ноги и выпрямив спину, сложила руки на коленях и почтительно воззрилась на брата в ожидании начала. Он взял скрипку в руки, и Нори закрыла глаза, позволяя звуку омывать ее, словно мягкому приливу. Нет, не омывать – пронизывать. Когда музыка стихла, Нори поднялась и вышла из комнаты, не говоря ни слова.

Нарушать тишину, последовавшую за безупречной мелодией, казалось почти кощунством.

* * *

Следующие несколько недель прошли в том же духе. Сразу после завтрака начинались занятия. Первые два часа Нори училась читать ноты, затем еще два часа изучала историю музыки. Потом был короткий перерыв на обед. Впрочем, даже в перерыве они прослушивали записи. После начиналось то, что Нори любила называть «игрой в повторюшку». Акира наигрывал простую мелодию, и Норико должна была ее повторить, чтобы отточить слух. Вскоре после начала ежедневных уроков Акира подарил сестренке скрипку по размеру, ведь ее руки были значительно меньше, чем у него. Когда Нори спросила, где он взял инструмент, брат коротко заметил: «Купил. Такое бывает, знаешь ли».

В первый день каждой недели Нори получала произведение; в последний она должна была его исполнить наизусть. Нори ненавидела этот день. Ее игра напоминала вой умирающего животного. На протяжении всего представления Акира сидел с кислой миной. Говорить ему ничего не приходилось, хватало страдальческого выражения лиц-а.

Честно говоря, Нори не ожидала, что учиться играть на скрипке так трудно. Приходилось думать о сотне вещей одновременно: поза, положение руки, нажим пальцев на струны, смычок… Мозг норовил разорваться на части. Поэтому то, как пальцы брата, словно ловкие танцоры, порхали по струнам, впечатляло ее все сильней.

И, разумеется, Нори не ожидала боли. После десятикратного исполнения одной и той же простейшей гаммы ее нежные руки покрылись волдырями; те лопались и кровоточили.

Акира велел Акико принести теплую влажную тряпочку и немного медицинского спирта, затем усадил сестру на диван, обмакнул тряпочку в спирт и прижал к ее ладоням. Нори захныкала.

Брат прищелкнул языком.

– Цыц. Это всего лишь маленькие ранки. Со временем кожа загрубеет, и боли не будет.

– А скоро, аники?

– Когда как. У тебя, судя по всему, тонкая кожа. Сиди смирно.

Чтобы не отдернуть руки, потребовалась вся ее сила воли. Брат определенно не скупился на спирт. Нори шипела от боли, но Акира держал крепко.

– Когда я был в твоем возрасте, учитель гонял меня от зари до зари. Струны от крови становились красными, но его это ни капли не волновало. Поверь, я тебя еще жалею, ты ведь ребенок.

– Ты тоже был ребенком.

Акира ухмыльнулся.

– Не совсем.

Он отпустил ее руки.

– Ну вот, готово. Иди, если хочешь, поешь сладкого. Затем в постель.

В ту ночь, лежа в кровати, Нори слушала стрекотавших за окном сверчков. Они как будто к ней взывали, и ее вновь охватило глубокое желание вырваться на свободу, в мир вовне. Затем боль в груди заставила выбросить подобные мысли из головы. Они лишь мучили. Нет смысла зацикливаться на том, чего не получить.

С возвращением матери Нори сможет играть за стенами дома сколько угодно. Акира вряд ли присоединится к салочкам или пряткам, но вдруг получится его уговорить. В одной детской книжке Нори видела, как на картинках мальчики с девочками бегали за красным мячом. Хорошо бы, если она будет очень стараться на уроках, Акира согласится поиграть с ней в красный мяч.

Пока Нори погружалась в сон, ее с болезненной ясностью поразило воспоминание. Стояла ранняя зима, выпал первый легкий снег. Парк рядом с квартирой, которую они снимали, окутала дрема. Фонтан, покрытый тонким слоем льда, поблескивал на угасающем солнечном свету, скрипели на ветру голые деревья. И посреди этого всего шла женщина, хрупкая, съежившись от холода, неся в изящных руках бумажные пакеты с продуктами. На ней было светло-голубое в горошек пальто, красивое, однако явно изношенное. Длинные шелковистые волосы свободно развевались, скрывая лицо. Она казалась призраком – но призраком доброжелательным.

Позади нее семенил ребенок, девочка не старше трех-четырех лет, с кожей теплого медового цвета и буйной гривой кудрей, кое-как собранных в хвостик. Вдруг девочка издала пронзительный писк. Она заметила вдалеке качели и радостно ткнула в них пальчиком. Шагнула было в их сторону – однако безликая женщина дернула ее назад.

– Нам некогда играть. Нужно домой.

– Но я хочу поиграть, окасан! Я никогда не играю.

– Не сейчас.

– В парке пусто, никто меня не увидит. Никто не узнает.

– Иди тихо, и я дам тебе конфетку. Ну же.

– Но…

– Довольно.

Девочка бросилась на землю, не обращая внимания на холод, и зарыдала. Женщина молча стояла и ждала, когда истерика закончится. Затем пара продолжила путь, и слезы девочки под холодным ветром замерзали на щеках. Красная ленточка в каштановой гриве развязалась – вот-вот улетит.

Дитя обернулось, бросило на качели последний тоскливый взгляд, а потом их с матерью поглотила тьма.

* * *

Той ночью Нори спала беспокойно и внезапно проснулась, сама не зная почему. Было раннее утро, стояла мертвая тишина, даже птицы не щебетали. В груди возникло предчувствие нехорошего, и Нори сразу захотелось позвать Акиру.

Она попыталась сесть, но конечности подвели, наполненные всепоглощающей слабостью. Попыталась закричать, но не послушался и голос. Все тело будто бы заполнила вода, которую нельзя удержать, которая начнет сочиться сквозь поры.

Нори была совершенно уверена, что умрет.

Акико

Не особенно удивляюсь, обнаружив маленькую госпожу еще в постели. Сейчас только половина девятого, а она не жаворонок. Ее брат должен раскрыть мне секрет, как вытащить ее из кровати без рупора. В последнее время она не спала до трех-четырех утра и вставала ровно в семь. Причем постоянно сияет словно светлячок, несмотря на порезы на ладонях и мешки под красивыми глазками. Никогда не видела, чтобы кто-то так радовался столь простой доброте.

Оглядишь комнату – и сразу ясно, чем она занималась. По столу разбросаны ноты, среди них стоят две пустые миски. Подозреваю, таскать мороженое сюда, наверх, ей помогает брат. Юко-сама не любит, когда маленькая госпожа ест сладости: боится, что они испортят девочке зубы и фигуру.

Я вот думаю, что она ребенок, и ей должно быть позволено есть то, что хочется. Но я не Юко Камидза, кузина его императорского величества. Я не владею половиной земли Киото и многочисленными поместьями, разбросанными по всей стране. И потому мои мысли по этому поводу, в сущности, не имеют значения.

Когда Сейко-сама была ребенком, ей тоже не разрешали есть сладости. И она выросла невероятной красавицей, с гладкой и чистой, словно родниковая вода, кожей. Так что, возможно, решение верное.

Я тихонько окликаю девочку, чтобы пробудить ее ото сна. Знаю, она скорее конечности лишится, чем расстроит Акиру-сама опозданием на урок. Совершенно не представляю, почему он помогает маленькой госпоже в ее нелепых затеях. Она не очень-то способная. И даже обладай она талантом, эта ее маленькая блажь никуда не приведет. С другой стороны, девочка совсем юна. Полагаю, она еще не осознала, что любая ее попытка связать себя с Акирой-сама тщетна. Их судьбы непреклонно предопределены, и они разные, как день и ночь. Может, он потакает ей из жалости. Или ему просто скучно. Укромное поместье ни в какое сравнение не идет с шумным сердцем Токио.

Акира-сама, разумеется, исключительно талантлив, что меня нисколько не удивляет. Истинное дитя своей матери.

Девочка не отвечает. А вставать нужно немедленно, чтобы перед занятием успеть позавтракать. Я со смиренным вздохом подхожу к кровати.

И сразу же понимаю: что-то не так. Лицо девочки лишено краски, только на сомкнутых веках алеют неестественно яркие пятна. Выбравшись из-под одеяла, малышка разметалась по постели. Белая ночная рубашка липла к мокрому от пота телу. На подушке засохла корка рвоты, и еще до того, как прикоснуться ко лбу маленькой госпожи, я знаю, что она горит в лихорадке. Мое сердце трепещет от страха, и я удивляюсь сама себе. Неужели я так сильно к ней привязана?

Бегу в сад, где наверняка найду хозяйку, которая ухаживает за своими драгоценными цветами. У нас несколько садовников, а она каждое утро упрямо выходит осмотреть двор лично. Жду, когда она меня заметит. Юко-сама встает, каким-то образом умудряясь выглядеть достойно, даже когда низ ее темно-зеленого кимоно покрыт землей и влажными пятнами росы. Хозяйка убирает с глаз упавшую прядь волос и обращается ко мне:

– Да?

– Что-то с Норико-сама, госпожа. Думаю, девочка больна.

Юко-сама поджимает губы – знак огромного неудовольствия. Знаю, она предпочитает как можно меньше думать о внучке. Хозяйка была в восторге, что у нас поселится Акира-сама, законный наследник мужского пола, и буквально плясала от радости на могиле бывшего зятя. Хозяйку раздражает, что мальчик предпочитает проводить много времени с Нори. Думаю, она боится, что они друг друга испортят. Однако она не хочет ограничивать мальчика. Чего она действительно желает – так это его преданности. Единственным человеком рода Камидза, которого он знал, была его мать, Сейко-сама, и… ну, осмелюсь сказать, что их общение не вызывало у него пламенной семейной гордости. Юко-сама умна. В предстоящие годы мальчик ей понадобится. Если хочется ему развлекаться со своей сестрой-ублюдком, то пусть. Малая цена за сохранение семейного наследия.

После долгой паузы Юко-сама расслабляет губы.

– Обычно она крепка, верно? – спрашивает меня хозяйка.

– Да, госпожа.

– Что с ней?

Я колеблюсь.

– Горячая на ощупь. И крепко спит, я не смогла ее разбудить.

Хозяйка разочарованно вздыхает. Она явно надеялась избежать привлечения людей извне, тем не менее не может закрыть глаза на происходящее. Кохей-сама, уверена, с удовольствием воспользовался бы предлогом избавиться от девочки. Однако Юко-сама не такая, как супруг. Она не питает к этому ребенку любви, но никаких сомнений: она – единственная причина, по которой Нори не отвели в темный лес и не пристрелили словно больную собаку, едва та появилась на пороге.

Очень надеюсь, что Нори не умрет. Она – моя подопечная. И я несу ответственность за ее благополучие.

Признаюсь, когда маленькая госпожа только приехала, я не хотела за ней присматривать. Первые недели я думала, что мне подсунули слабоумную. Клянусь, весь день она сидела на полу и пялилась в стену.

Теперь я не так уж против. Так что лучше, если девочка не умрет.

Не знаю, что буду делать, если она умрет.

Юко-сама делает звонок из кабинета. Не проходит и часа, как я открываю дверь мужчине, дряхлому и сутулому. Хозяйка сердечно его приветствует, а он ей низко кланяется, именуя ее Юко-химэ – принцесса Юко – титулом, который не используется с тех пор, как началась война. Госпожа улыбается и легонько шлепает его веером. Уже по одному этому маленькому жесту очевидно, что они знакомы.

– Спасибо, что пришли, Хироки-сенсей. Как всегда без промедлений.

– С превеликим удовольствием. Ради вашего общества я согласился бы лечить и чуму. Почаще бы в вашем доме болели, да простят меня небеса.

Они еще немного обмениваются любезностями. Он справляется о здоровье супруга Юко-сама и, кажется, остается слегка разочарован, услышав, что с ним все в порядке. Затем госпожа ведет его на чердак.

Я бегу на кухню подготовить чайный поднос. Меня не раз били этим веером по голове за то, что я забывала про чай.

Как раз, когда я собираюсь подняться по лестнице с подносом, из-за угла появляется Акира-сама. От неожиданности я чуть не роняю свою ношу. Никогда не слышу, как он подходит – мальчик умудряется идти, не издавая ни единого звука. Хотя он, само собой, вежлив, красноречив и очарователен, есть в нем нечто, что меня нервирует.

Он смотрит на меня без улыбки.

– Акико-сан. Охайо годзаймас[9]Доброе утро ( яп. ).. Вы не видели Норико?

Ну конечно, он понятия не имеет, что происходит. Их урок музыки уже должен был начаться.

– Норико-сама больна. Вашей высокочтимой бабушке пришлось вызвать врача. Они…

Не успеваю договорить, как мальчик делает шаг вперед и забирает у меня из рук поднос.

– Я отнесу, – говорит он. – Спасибо.

А затем он шествует вверх по ступенькам, столь же чинный и собранный, как сам император. Через минуту или две я иду следом.

На чердаке все так, как я и ожидала. Юко-сама потягивает чай за столом, слегка обмахиваясь веером. Молодой господин стоит у кровати, скрестив руки на груди. По его лицу сложно что-то прочесть. Хироки-сенсей осматривает девочку. Он касается ее лба и шеи, бормоча себе под нос. Потом лезет в сумку и достает деревянный шпатель для языка, который довольно неаккуратно сует девочке в рот. Та не шевелится. Когда доктор открывает малышке рот, доносится лишь слабый намек на стон. Хироки-сенсей касается обнаженной кожи ее ключицы; я впервые замечаю, как она припухла и покраснела.

Когда добрый доктор заканчивает осмотр, он издает череду странных звуков, означающих, что он готов сделать вывод.

Юко-сама изображает вежливую, хоть и немного напряженную улыбку. Акира-сама собран и хмур; сложно поверить, что ему всего пятнадцать лет. Он такой же устрашающий, какой была его мать в мгновения недовольства. Господь, помоги нам всем, если однажды мы застанем повторение того дня, когда Сейко-сама узнала, что ее занятия музыкой подошли к концу и она должна немедленно выйти замуж. День, когда она вернулась домой из Парижа и обнаружила: на постели ее уже ждет готовое свадебное платье.

– У ребенка скарлатина, – объявляет доктор как-то слишком уж гордо.

Госпожа Юко не выдает эмоций, но я все же тайком бросаю на нее взгляд. Потому что я знаю, и она знает, что мать Норико тоже заболела скарлатиной в этом возрасте. Сейко-сама частично лишилась слуха в левом ухе и чуть не рассталась с жизнью.

Однако то было совсем другое дело. Сейко-сама единственная наследовала фамилию и титулы. Мы не могли допустить ее гибели. Она была нашей большой надеждой на будущее.

Когда-то, конечно.

Из задумчивости меня вырывают звуки перебранки. Акира-сама едва ли не кричит на свою бабушку. На висках у него пульсируют тонкие голубые венки.

– Что значит, мы не можем себе позволить?

Юко-сама щелчком захлопывает веер и встречает пламенный взгляд внука.

– Я этого не говорила. Я сказала, что этих расходов нет в бюджете.

Доктору хватает порядочности испытать неловкость. Он прижался к кровати, положив ладонь на окаменевшее тело маленькой госпожи. Словно спящий ребенок способен защитить его от перекрестного огня.

Акира зло усмехается.

– Вы хотите сказать, бабушка, мы пали так низко, что не можем включить в бюджет горсть таблеток? Должен ли я просить милостыню?

– Не просто таблеток, – пищит доктор. – Антибиотиков! Новая разработка в области медицины в первую очередь предназначена для солдат. Особенно сейчас, с оккупацией… Они дорого стоят, а также их трудно достать. Американцы контролируют…

– Мне плевать, – коротко перебивает Акира. – Я только что слышал ваши слова о том, что без них она может умереть.

Доктор склоняет голову.

– Акира-сама… если позволите, дети веками переживали скарлатину и без подобных средств. Есть шанс, что она поправится, если мы просто подождем. Как я говорю, дети переносят скарлатину с давних времен.

– И многие от нее умирают. Вопрос не подлежит обсуждению. Ступайте и принесите лекарство. Я прослежу, плату вы получите.

Моя госпожа встает из-за стола – к моему великому изумлению, с улыбкой. Не знала бы я ее лучше, сказала бы, что она находит сильную личность Акиры… забавной. Никогда не видела, чтобы кто-то бросал вызов Юко-сама и получал в ответ улыбку.

– Дражайший внук, в этом нет нужды. Я сама про-слежу.

Она щелкает пальцами. И это намек, что мне пора воплощать ее желания в жизнь.

Не хочу уходить, однако мне платят не за то, чтобы я что-то хотела. Не за то, чтобы я что-то думала. А за то, чтобы я выполняла работу. Я служу семье Камидза, но в основном – госпоже Юко. Много лет назад моя семья присягнула на верность ее семье. У маленькой госпожи своя роль в жизни, и вскоре она об этом узнает.

Пусть у нее будет еще несколько лет относительного счастья. Хотя бы этого, полагаю, она заслуживает.

* * *

Боль пришла быстро. Обратный путь, путь к жизни, Нори искала долго.

Она продиралась сквозь густой туман, с трудом поднимая конечность за конечностью. Навалилась такая тяжесть, словно к каждой косточке привязали по огромному камню. Потом кто-то прикоснулся к ее… голове? Спине? Рукам? Было не разобрать, тело казалось единым сгустком. К губам прижалось нечто теплое, со вкусом окаю [10]Японская рисовая каша. и капельки корицы. Знакомый вкус пробудил желание поесть, это было единственное, что умела готовить мать.

Ложка продолжала мягко давить на губы, и Нори ее впустила; инстинктивное желание сглотнуть пересилило замешательство.

Жарко. Господи, почему так жарко? Все горело. Каждый вздох был милостью, подарком небес, который мог больше не повториться. Воздух в легких казался слишком густым, чтобы принести облегчение.

Нори смутно слышала разговоры. Словно она под водой, а говорят на поверхности. День сейчас или ночь? К губам снова что-то поднесли… Вода! Желанная, потому что может погасить гнетущий жар.

Но вместе с водой что-то… твердое. Оно царапнуло горло, и Нори дернулась, пытаясь избавиться от помехи, однако ей не дали открыть рта. Сопротивляться не было сил. Нори сглотнула, и следом вновь появилась вода, облегчая боль.

Цикл повторялся, долго ли, часто ли – Нори понятия не имела. Как только она чувствовала ложку, то открывала рот.

Иногда ко лбу прижималось что-то прохладное. Освежающее. Приятное. Хотелось сказать «спасибо», но почему-то не получалось.

Мало-помалу туман рассеивался. Нори стала лучше понимать, что происходит. Она могла бы даже есть в постели, прислоняясь к подушкам, если бы смутные силуэты ей помогли.

Теперь она знала, что ложку держит Акико, а в углу притаился Акира. Он молча сидел и читал книгу – и когда Нори просыпалась, и когда засыпала. Ей не хватало сил позвать его по имени.

Прошло еще некоторое время. Дни или недели.

Немного окрепнув, во время кормления Нори стиснула запястье Акико и попросила чуть-чуть мороженого. После долгого молчания голос прозвучал слабо и хрипло. Служанка на мгновение оцепенела, затем расплылась в широкой улыбке.

– Как скажете, маленькая госпожа.

Выходя из комнаты, Акико наклонилась и прошептала что-то Акире на ухо. Мальчик оторвал взгляд от книги – и встретился с сестрой взглядом. И тогда Нори поняла, что не умрет.