Онлайн чтение книги Пленники пылающей бездны
Часть первая. В МИРЕ ОГНЯ И КАМНЯ

1

— Пора!

Вадим решительно отодвинул недопитый стакан чая и встал.

— Но у нас еще есть время, — возразила Лена. — Старт назначен на двенадцать, а сейчас только начало двенадцатого.

— Нетерпение — главный советчик Вадима, — отозвался от окна Андрей. — Ну и досталось же сегодня от него механикам! Ведь и на минуту присесть не дал.

— Двое на одного? — улыбнулся Вадим. Он обошел стол, обнял Лену. — А рейс-то какой! Весь мир замер в ожидании первых вспышек в двигателе «ПВ-313». Андрей человек равнодушный, но ты, Ленушка, не можешь не понять, какую удивительную страницу в истории подземной техники предстоит нам перевернуть.

Андрей молчал, глядя в окно, в ночную темноту.

— Пора! — повторил Вадим.

…Машина вырвалась за город и помчалась по широкому и безлюдному в этот поздний час шоссе. За рулем сидела Лена. Она вела электромобиль туда, где среди неясных очертаний гор светились огни стартового поля.

По обе стороны дороги тянулись яблоневые рощи. Ветер, врываясь в приспущенное окно кабины, доносил аромат зреющих плодов. В небе мерцали яркие августовские звезды.

Дорога круто взмыла вверх, потом стремительно упала вниз. Электромобиль скользил почти бесшумно. С высоты следующего подъема открылся вид на стартовое поле — большую квадратную площадку, по краям которой возвышались корпуса вспомогательных служб и станции связи. Отсюда начинали свой путь подземные корабли особой конструкции — они появились всего шесть лет назад и предназначались для вертикальной проходки земли.

По числу колодцев, оставленных в граните, можно было пересчитать количество проведенных испытаний. Выход из колодца заливался бетоном. Светло-серые пробки отчетливо выступали на темной поверхности гранита.

Лучи прожекторов скрещивались в центре поля, освещая «ПВ-313». Он возвышался огромной цилиндрической башней. Его металлическая полированная поверхность сверкала настолько ярко, что Лена, выйдя из электромобиля, должна была прикрыть глаза ладонью.

— Вот он, наш красавец! — Вадим на мгновение замер на месте, любуясь подземоходом.

Высота корабля достигала пятидесяти двух метров, диаметр равнялся семи с половиной метрам. Суженная вверху часть корпуса придавала ему сходство с космическим кораблем. Но в отличие от ракетоплана «ПВ-313» не имел ни хвостового оперения, ни иллюминаторов. К тому же его нижняя, носовая часть была тупой, срезанной и служила опорой подземоходу.

Поле казалось безлюдным. Рядом с подземоходом Лена увидела массивное сооружение, напоминающее портовый подъемный кран, только гораздо выше, такой, что под ним свободно помещался «ПВ-313». Это был подъемник, снабженный лифтом для доставки людей и груза к люку в верхней, хвостовой части корпуса корабля. Вершина подъемника представляла кабину, прикрытую прозрачным куполом.

У лифта Вадима, Лену и Андрея встретил дежурный по старту.

— Добрый вечер, — приветствовал он прибывших.

— Уже ночь, — поправил его Вадим. — Все в сборе?

— Да.

— И главный конструктор приехал?

— Только что.

— Отлично.

Вадим еще раз окинул взглядом подземоход и, повернувшись к жене, взял ее под руку и вошел вместе с ней в лифт подъемника.

Наверху, в кабине, собрались друзья и родственники членов экипажа. Вадим подошел к матери. Она поднялась к нему навстречу, уже седеющая, но еще порывистая, с живым, энергичным лицом.

— А отец? — спросил Вадим.

— Его вызвали на строительство. Зато вот я не удержалась, приехала. Об этом рейсе столько разговоров. Лена, ты не устроила ему сцены? Не успели сыграть свадьбу, а он отправляется в рейс.

— Разве его удержишь, мама?

— К тому же всего на двое суток, — заметил Вадим.

Он направился к главному конструктору. Аркадий Семенович Ремизовский встретил его пристальным взглядом, скупо улыбнулся. Стоявший рядом геолог Дектярев, невысокий коренастый мужчина, сказал:

— Вот и наш командир. Еще четверть часа — и в путь.

— К старту все готово, — сказал главный конструктор. — Машины осмотрены дважды.

— Трижды, — поправил его Вадим. — Я осматривал их лично,

К беседующим подошли и другие члены экипажа: высокий и худой атомист Биронт, один из старейших водителей подземоходов Михеев, связист Скорюпин, механик Андрей Чураков.

— Пора, — обрывая разговор, Вадим сделал знак дежурному по старту.

Тот подошел к пульту, нажал кнопку. На угловых башнях поля замигали красные предупредительные огни, завыла стартовая сирена.

Вадим обнял мать, поцеловал в щеки. Потом порывисто привлек к себе Лену.

— Вадим Сергеевич, — главный конструктор крепко сжал ладонь Вадима, — помните: никакого риска. Точное выполнение программы испытаний. При малейшей непредвиденной опасности немедленно возвращайтесь обратно.

— Разве я когда-нибудь отступал от программы? — весело удивился Вадим.

— Счастливого пути!

— Спасибо, Аркадий Семенович. Ждите нас с победой. С настоящей большой победой.

Экипаж спустился в раскрытый люк подземохода. Последним площадку покинул Вадим. Перед тем как исчезнуть в отверстии люка, он еще раз оглянулся и помахал рукой Лене и матери.

Люк подземохода захлопнулся. Зашумел мотор подъемника, и металлический мост медленно отодвинулся в сторону. В кабине выключили свет, чтобы лучше видеть «ПВ-313». На краю площадки подъемник остановился.

Несколько минут снаружи не доносилось ни звука. Вдруг из-под плоскости, на которую опирался подземоход, вырвались языки пламени. Это заработал термоядерный бур.

Затем раздался грохот. Лена поморщилась и закрыла уши ладонями — она никак не могла привыкнуть к этому шуму, хотя и не в первый раз провожала Вадима.

Из сопла двигателя вырвался столб пыли, поднялся на высоту восьмисот метров, и там возникло темное расходящееся облако. Нос подземохода начал медленно погружаться в землю, подобно тому как раскаленный стержень входит в кусок воска.

Прошло несколько секунд, и языки пламени скрылись в земле. Зато струя пыли, бьющая из сопла, раскалилась сначала до малинового свечения, потом до оранжевого, наконец стала ослепительно белой, прямолинейной, как луч света. Она не уступала в своем блеске газовой струе, вылетающей из дюз ракетоплана, с тою лишь разницей, что у космического корабля, уходящего в космос, луч света падает к земле, прощаясь с твердью, а здесь — растворяется в небе, в последний раз пронизывая воздушный простор.

Прожекторы погасли, в них не было нужды. Кругом стало так светло, что можно было бы свободно читать книгу. Выступили из тьмы горные отроги, засверкало озеро невдалеке от площадки. Облако пыли засеребрилось, ярче обозначилось на фоне ночного неба. В лесу забеспокоились птицы. Пробегавшие по шоссе одинокие электромобили выключили освещение.

Двенадцать человек в кабине подъемника опустили на глаза защитные очки. Они молча наблюдали, как медленно исчезает в земле подземоход. Скорость его движения была невелика — всего полметра в секунду. Но провожающим казалось, что машина движется во много раз быстрее.

Через две минуты после включения двигателя «ПВ-313» скрылся под гранитной поверхностью площадки.

Тускнело облако пыли, угасал свет.

Ночь снова опустилась над потревоженным лесом, над горами. Лифт доставил провожающих на землю. Однако в течение полутора часов на угловых башнях продолжали светиться красные сигналы. Они предупреждали о том, что приближаться к отверстию, оставленному подземоходом, опасно. Термоядерный бур сделал гранит радиоактивным.

— Счастливого пути, Вадим, — прошептала Лена, — счастливого пути, дорогой.

По дороге домой она вела электромобиль на предельной скорости. Выхваченные светом фар из темноты, мелькали мимо деревья.

Вдруг в небе появилась узкая и прямая огненная полоска. Перечеркивая Млечный Путь, она тянулась к зениту.

Лена резко затормозила машину. Она вышла на дорогу и, запрокинув голову, следила за полоской. Вскоре до ее слуха долетел отдаленный грохот — очередной ракетоплан устремился в космические дали.

Полоска давно растворилась среди звезд, а Лена все стояла и прислушивалась. Ей казалось, что она чувствует, как почва вибрирует под ее ногами — это «ПВ-313» уходит все глубже в недра земли.

2

Подземоход погружался вертикально вниз. Гироскопические автоматы обеспечивали ему курс строго по радиусу земли. Скорость движения возрастала, если на пути встречались мягкие известняки или сланцевые породы, уменьшалась, когда снова начинался гранит, но в среднем оставалась равной полуметру в секунду.

Огненный смерч превращал слой вещества, соприкасавшийся с буром, в тончайшую пыль. Через систему всасывающих патрубков, которые располагались между внутренней и наружной обшивками корпуса, пыль устремлялась в термоядерные камеры подогрева. Там под действием высокой температуры она обращалась в пар, а затем с большой скоростью выбрасывалась через дюзы. Работа камер подогрева в принципе ничем не отличалась от работы камер сгорания на первых керосиновых реактивных двигателях.

От стен колодца, образованного подземоходом, отрывались глыбы гранита, обрушивались лавины камней и песка. Удерживаемая мощным давлением газовой струи, порода плавилась, спекалась и образовывала пробки, которые надежно закрывали оставленный кораблем проход.

Двигатель находился в самой верхней (хвостовой) части подземохода. Ниже располагалась силовая аппаратура с термоядерными источниками питания, с системой автоматики.

Небольшой отсек отводился под синтезаторы — довольно сложные установки для искусственного получения воды и кислорода. В сырье недостатка не было. Синтезаторы могли перерабатывать любую горную породу, поступающую непосредственно от бура.

К отсеку синтезаторов примыкал отсек с шестимесячным запасом пищевых концентратов. Такой солидный резерв продуктов питания диктовался необходимостью обеспечить экипаж на случай вынужденной остановки в недрах земли. Ведь не так просто прийти на помощь подземоходу, попавшему в беду. Его прежде нужно разыскать в безбрежной толще. гранита.

За грузовым помещением начинались кабины. Их было четыре. Они располагались одна над другой. Стены, пол, потолок покрывал толстый и мягкий слой найлонового волокна. Светло-голубой серебристый цвет обивки делал помещения нарядными и уютными.

Самая верхняя кабина предназначалась для отдыха. Вдоль стен ее висели специальные удобные гамаки, а посредине стоял круглый стол из белой пластмассы, около него шесть легких пластмассовых кресел.

Три нижние кабины мало чем отличались друг от друга по устройству: почти всю кабину занимал кольцевой пульт, подвешенный на поворотной раме между потолком и полом. К раме же крепились и глубокие мягкие кресла наблюдателей — по желанию кресла превращались в ложе для сна. Такое подвесное устройство обеспечивало неизменное положение пульта, когда вездеход поворачивал обратно и «верх» и «низ» менялись местами.

Все помещения подземохода сообщались между собой системой люков. При необходимости люки автоматически захлопывались. Из кабины в кабину вела узкая, прижатая к стене металлическая лесенка.

Каждая кабина предназначалась для двух членов экипажа. В самой нижней работали водитель и командир корабля. Над ними у пультов наблюдения расположились геолог и атомист. И еще выше находились связист и механик.

Управление машиной было полностью автоматизировано. Задача водителя и механика сводилась лишь к наблюдению за приборами, чтобы вовремя восстановить нарушенное взаимодействие механизмов, остановить корабль, задать ему новый курс.

Сидя у пульта, Андрей мог видеть, как работает двигатель и как действует охлаждение корпуса, какую мощность развивает бур и какое давление испытывает каждая точка обшивки. В любой момент по требованию командира он был готов включить защитное поле, захлопнуть люки, броситься на поиски неисправности.

Самым неавтоматизированным был труд связиста Скорюпина. Он вглядывался в индикаторы настройки, вращая лимбы, менял диапазоны частот. До сих пор связь с поверхностью земли составляла наиболее слабое звено в конструкции подземных кораблей, особенно тех, которые уходили на большую глубину.

Магнитные руды, самородные металлические отложения, горные породы, ионизированные радиоактивным распадом, исключали применение радиосвязи. Подземоходы снабжались ультразвуковыми установками.

Но ультразвуковая связь оставляла желать много лучшего. Ультразвуковой луч рассеивался, многократно преломлялся в недрах земли. Уловить его, а главное — выделить среди других колебаний почвы представляло большую трудность. Целая сеть сейсмических станций, разбросанных по всей поверхности земного шара, чутко прислушивалась к сигналам из глубины. И нужна была особая сноровка, чтобы в гуле землетрясений различить слабый голос подземного корабля.

Если сигналы с подземохода с большим трудом, но еще улавливались той или иной станцией, то обратная связь оказывалась куда более сложной. Как нащупать неустойчивым ультразвуковым лучом крошечную точку в громаде земли? Здесь многое зависело от счастливой случайности и от чуткого уха связиста.

И неспроста белобрысый девятнадцатилетний Паша Скорюпин оказался в экипаже «ПВ-313». Ультразвуковой техникой он увлекался со школьной скамьи. Строил генераторы высокой частоты, различные приборы для демонстрации свойств ультразвука, сделавшие его школьной знаменитостью. После окончания технического училища Пашу рекомендовали на завод подземных кораблей. И здесь он показал себя. Не раз во время опытных рейсов своим искусством связиста он помогал выправить курс, вовремя прийти на помощь застрявшему подземоходу. Паша оказался и недюжинным изобретателем — он вносил одно усовершенствование за другим в аппаратуру связи.

Скорюпин понравился главному конструктору своей восторженной влюбленностью в ультразвуковую технику и немного наивной жаждой приключений. Аркадий Семенович, не колеблясь, назначил Пашу связистом на «ПВ-313» и отстоял его кандидатуру в Академии наук, где возраст Паши вызывал сомнения.

3

Час проходил за часом. Все глубже погружался корабль. Михеев и Вадим внимательно следили за показаниями приборов. Заводские испытания опытной, еще не опробованной в работе машины, несмотря на самое широкое применение кибернетики, все же не создают такой всесторонней нагрузки на механизмы, какая возникает при движении под землей.

Вадим включил внутреннюю связь.

— Николай Николаевич, Валентин Макарович, как самочувствие? — спросил он.

— Отличное, Вадим Сергеевич, — ответил Дектярев. — Но с вашего разрешения я бы не прочь вздремнуть.

— Располагайтесь как дома. Планируйте время по своему усмотрению. Отдохните и вы, Валентин Макарович.

— Я нахожусь здесь, чтобы работать, а не спать, — прозвучал из репродуктора резкий, раздраженный голос Биронта.

Вадим улыбнулся, взглянул на водителя. Губы водителя тоже растянулись в улыбке.

— Мы проведем под землей почти трое суток, — напомнил Вадим, но ответа не дождался.

Дектярев встал, потянулся, зевнул и, подойдя к стене, стал подниматься по металлическим ступенькам.

Биронт хмуро посмотрел ему вслед. Он все ждал, что перекладины вот-вот обломятся под грузным телом геолога.

Валентин Макарович остался у приборов. Он впервые пускался в подземное путешествие. До сих пор друзья знали его как самого закоренелого домоседа и кабинетного ученого. Не то чтобы Валентин Макарович был тем «чистым теоретиком», которому нет дела до того, имеют ли его теории какое-нибудь значение для практической деятельности людей или не имеют. Он поддерживал обширную связь с исследовательскими институтами, с проектировщиками термоядерных электростанций, с заводами. Но связь эта осуществлялась главным образом посредством письменных советов или разговоров по видеофону.

Валентин Макарович предпочитал находиться в обществе своего единственного безмолвного помощника — электронной счетно-решающей установки, которая одновременно служила ему и письменным столом. Аппарат четко и безошибочно выполнял самые сложные расчеты, не высказывая при этом никаких сомнений или несвоевременных замечаний.

Валентин Макарович жил в мире математических соотношений. Он много нового внес в общую теорию относительности и в квантовую механику. Но особую известность принесла ему так называемая теория «переохлаждения вещества».

Известно, что если какое-либо вещество подвергнуть сжатию, то по мере увеличения давления температура этого вещества должна увеличиваться.

— Только до известных пределов, — возражал Биронт. — Дальнейший рост давления вызовет обратный процесс: падение температуры. Почему? Очень просто. С одной стороны, давление заставляет атомы двигаться быстрее, и мы говорим, что тело становится горячее. Но, с другой стороны, давление сближает атомы, им становится все теснее. И наступит момент, когда молекулы, атомы, электроны; нейтроны будут остановлены. А что значит неподвижность частиц? Холод. Невероятно низкая, еще неизвестная науке температура.

— Позвольте, позвольте! — возмущались противники теории переохлаждения. — А во что же обратится энергия давления? До этого она обращалась в тепло, а у вас в холод, то есть в ничто? Исчезнет?

— Какая чепуха! — пожимал плечами Валентин Макарович. — Кто говорит об исчезновении энергии? Просто она примет новую, неизвестную нам форму.

Но какую именно форму — не могли ответить ни сам Биронт, ни его электронный помощник. Ученый только высказывал предположение, что произойдет распад материи, не похожий на обычный термоядерный взрыв.

— Где же в природе может существовать такой распад? — спрашивали его.

— В центре любой звезды, как бы она ни была раскалена на поверхности. И, возможно, в центре планет. В частности, в центре земли.

Проверить предположения Валентина Макаровича пока не представлялось возможности.

И вот однажды в квартире Биронта появился необычный гость — Ремизовский Аркадий Семенович. О знаменитом конструкторе подземоходов Биронт слышал, разумеется, очень много, но лично встречался с ним впервые. Если его удивил визит Ремизовского, то еще больше поразился он, когда выяснилась цель визита.

— Мне отправиться под землю?! — весело закричал Валентин Макарович. — Да вы что, с ума сошли, милейший? Я еще жить хочу.

— Жить и работать, — поправил его Аркадий Семенович. — Вы ученый.

— Да, конечно, ученый. Но я всего лишь теоретик.

— Теория остается пустым звуком, если ее невозможно подтвердить фактами, наблюдениями. Где вы намерены добыть все это?

— Пока не знаю.

— Есть единственный способ проверить вашу теорию переохлаждения.

— Какой? — насторожился Биронт.

— Приблизиться к ядру земли.

— Ого! И большую глубину погружения вы мне обещаете?

— Сорок километров.

Нет, этот рослый и медлительный человек с узким непроницаемым лицом определенно нравился Валентину Макаровичу. В полушутливом тоне главный конструктор выкладывал такие доводы, против которых у Биронта не находилось возражений. Было ясно, что у Ремизовского все заранее продумано, все предусмотрено.

— Вы так озабочены моей теорией переохлаждения, — Биронту хотелось устоять в этом словесном поединке. — Можно подумать, что вы и свой «ПВ-313» построили только для того, чтобы я смог на нем совершить прогулку.

Ответ последовал неожиданный:

— Да, Валентин Макарович, прежде всего без предварительного исследования больших глубин нечего мечтать об их покорении. Кто может сказать, какие внутриатомные процессы подкарауливают там путешественников? Я внимательно слежу за вашими теоретическими изысканиями. Именно они и смутили меня. Для конструкции подземохода далеко не безразлично, в какой температуре должны работать механизмы: при минус тысяча или при плюс десять тысяч. Поэтому ваша теория переохлаждения является пунктом номер один в программе испытаний «ПВ-313».

— Но что я смогу выяснить на глубине сорока километров?

— То, что происходит на глубине, скажем, ста километров.

— И только-то?

— На первый раз, Валентин Макарович. Потом со спокойной душой мы опустимся на всю сотню. Вы же «заглянете» уже на глубину двухсот километров. И так далее, пока не доберемся до центра земли.

— Ах, вот оно что! Осторожный же вы человек. Но неужели я оказался самой подходящей кандидатурой?

— Назовите мне другого человека, который так же верит в реальность переохлаждения, как верите в нее вы, Валентин Макарович.

Ремизовскому удалось-таки вытянуть из Биронта согласие. Искушение оказалось слишком велико.

Но едва за Валентином Макаровичем захлопнулся люк подземохода и машина тронулась в путь, он уже раскаялся в своем опрометчивом поступке.

Оторванный от привычной обстановки, он тщетно пытался сосредоточиться на показаниях приборов. Ученый то прислушивался к работе электробура и двигателя, холодея при мысли, что тот или другой откажут и подземоход не сможет выбраться обратно на поверхность, то поглядывал на глухие стены — они казались ему ненадежными. Не раздавит ли их внезапным обвалом?

Забывшись, Валентин Макарович засмотрелся на экран локатора — большой диск посреди пульта. У него создавалось обманчивое впечатление, будто через круглое отверстие в полу видно, как расступаются под напором подземохода каменные породы. От центра экрана к его краям плывут светло-серые гранитные массы, плотные и изборожденные трещинами. Почти мгновенно гранит сменяется мерцающими отложениями мрамора или сверкает кристаллами горного хрусталя.

Валентин Макарович весьма посредственно разбирался в разновидностях кристаллических структур. Он видел перед собой только необычно пестрое сочетание цветов, удивительную каменную мозаику.

Так сидел он у пульта, пока усталость не притупила интереса к окружающему. Атомный хронометр показывал половину пятого. Там, наверху, уже светает. Здесь кабина наполнена неясными отблесками экрана, мерцанием сигнальных лампочек и покачиванием разноцветных нитей на матовых шкалах. Можно было включить центральное освещение, но это затруднило бы наблюдение за приборами.

Ученый, решил, что ему следует отдохнуть. Покинув пульт, он направился следом за Дектяревым. Скобы, образующие лесенку, смутили его. Он и в детстве не любил лазить по деревьям или по крышам, а тут предстояло карабкаться по стене. Валентин Макарович взглянул на потолок кабины: высоковато… Но что тут поделаешь? Раз лифта нет, придется вообразить себя в роли пожарника.

Ощупывая ногой каждую скобу, Биронт почти добрался до люка, но тут подошвы его туфель соскользнули с. перекладины. Профессор повис на руках. А так как руки его никогда не знали, что такое турник или трапеция, то, качнувшись несколько раз своим худым длинным телом, он полетел вниз.

Найловойлочная обшивка смягчила удар. Потирая ушибленное бедро, проклиная нелепое устройство подземохода, Биронт постоял, повздыхал и полез снова.

Сначала он попал в кабину механика. Андрей с улыбкой наблюдал появление из люка продолговатой головы профессора с перепутанными рыжими волосами. Сумрачно взглянув на механика, Валентин Макарович стал карабкаться выше.

В гамаках спали Дектярев и Скорюпин. Биронт придирчиво осмотрел отведенную ему постель. Белизна простыни, наволочки, легкого одеяла вполне удовлетворила его.

Он разделся и уже собрался лечь, когда почувствовал, что пол уходит из-под его ног. Стены кабины покачнулись, бур и двигатель умолкли, а подземоход задрожал от мощных толчков, которые сопровождались как бы серией пушечных выстрелов.

— Катастрофа!!!

Дектярев и Скорюпин проснулись одновременно.

— Что? — переспросил Николай Николаевич.

— Мы падаем! Конец…

Дектярев, приподнявшись на локте, прислушался, пробормотал: «Подите к чертям», - и, натянув на себя одеяло, повернулся лицом к стене. Но тут же он сел в гамаке.

— Простите, Валентин Макарович, — сказал он. — Я совсем забыл, что вы впервые на подземоходе. Мы не падаем, а летим. Машина угодила в газовый мешок глубиной метров эдак на триста. Но вы не беспокойтесь, это предусмотрено. У нас есть тормозные двигатели. О, чувствуете?

Падение прекратилось, последовал легкий толчок о грунт. Взрывы сменились знакомым гулом заработавшего бура. Одновременно с другого конца корабля отозвался ему приглушенный рев двигателя.

Скорюпин подавил вздох облегчения. Ему тоже впервые приходилось переживать падение вместе с подземоходом.

4

Валентин Макарович заснул сразу, едва вытянулся в удобном, подвешенном на пружинах гамаке. И ему ничего не снилось, так много он перенес за минувшую ночь: отъезд из дома, молчаливое отчаяние жены, нервозность в ожидании старта, погружение под землю. Теперь наступила разрядка.

Спустя шесть часов он открыл глаза, чувствуя себя отдохнувшим. Но возвращение к действительности не обрадовало его. Он настороженно прислушался. Несмотря на пористые прокладки в стенах, шум, создаваемый буром и двигателем, проникал в кабину. Он напоминал собой шум закипающей воды.

Профессор вздохнул и начал одеваться. В соседнем гамаке продолжал спать геолог. Он так храпел, что Валентин Макарович брезгливо поморщился. Скорюпина в кабине не было.

Биронт привык каждое утро принимать ванну. В подземоходах обходились без ванны, а чтобы умыться, нужно было подняться еще выше. Ученый предпочел спуститься вниз, не умываясь, хотя это окончательно испортило ему настроение.

Механик и связист сидели на своих местах. Они заполняли журналы, отмечая поведение аппаратуры.

— Доброе утро, — хмуро приветствовал их Биронт.

— Наверху уже полдень, — улыбнулся Андрей. — Как спалось?

— Благодарю вас, неплохо.

Осторожно нащупывая ступеньки, Валентин Макарович спустился в свою кабину, оглядел ее, как если бы попал сюда впервые. На экране искрился гранит. Все так же светились матовые прямоугольники шкал, перечеркнутые красными, голубыми, черными, оранжевыми линиями.

«ПВ-313» проходил восемнадцатый километр, температура горных пород поднялась до трехсот семидесяти градусов.

Валентин Макарович поежился и покосился на измеритель внутренней температуры: всего двадцать пять градусов. Странно… А ему показалось, что в кабине жарко.

Внимание ученого привлекли ионизаторы. В веществе, через которое двигался подземоход, нарастал естественный радиоактивный распад. Биронт и сам не заметил; как очутился в кресле за пультом.

Полчаса, а может быть и час, прошло в наблюдениях. Потом Валентин Макарович почувствовал голод и вспомнил, что еще ничего не ел. Дома завтрак следовал немедленно за ванной. Что они здесь, в этой железной коробке, намерены принимать пищу? Или завтрак предполагается после возвращения, через двое суток?

Он все-таки заставил себя продолжать наблюдения. А спустя еще час поймал себя на том, что прислушивается к посторонним звукам, которые доносились, казалось, очень издалека, доносились непрерывно, следуя один за другим подобно ударам грома.

Ученый нервно потер руки, брови его сдвинулись, на лбу собралось множество мелких складочек. От далекого громыхания едва приметно вибрировал корпус подземохода. Биронту вдруг отчетливо представилась восемнадцатикилометровая толща гранита, повисшая над головой. Что в сравнении с нею жестяная коробочка «ПВ-313»? В земной коре, как ему известно, происходят постоянные сдвиги, землетрясения.

Землетрясения!

Как же он мог забыть о них во время разговора с Ремизовским? Подземоход рискует оказаться в непосредственной близости от гипоцентра — очага, где возникают взрывы, лишь отдаленное эхо которых сметает целые города, а горные местности превращает в равнины.

Ну, не безумие ли было с его стороны пуститься в такой рейс? Разве сможет он, привыкший к тишине своего рабочего кабинета, сосредоточиться на исследовательской работе среди опасностей?

Не выдержав, Биронт спустился в кабину водителя.

— Что с вами, Валентин Макарович? — удивился Михеев, взглянув на расстроенное лицо ученого.

— Эти взрывы… — пробормотал атомист, — они могут повредить подземоход.

— Вы плохого мнения о нашем корабле, — ободряюще улыбнулся Михеев. — Даже если мы окажемся в самом гипоцентре, нам ничто не угрожает. А взрывы, которые вы слышите, принадлежат глубокофокусным очагам. До них километров двести-триста. У нас более скромная задача: погрузиться всего на глубину сорока километров и пройти глубинный барьер.

5

Глубинный барьер…

Этот термин появился сравнительно недавно, хотя о существовании своеобразной границы между геосферами на определенной глубине ученые догадывались задолго до того, как первая подземная лодка с помощью обычной механической фрезы и червячного винта прошла первый километр гранита.

Механическую фрезу сменил термоядерный бур, а на смену червячному винту пришел реактивный двигатель. Лодка превратилась в настоящий корабль. Однако за три минувших десятилетия не удалось опуститься ниже сорока километров. Здесь кончалась литосфера — зона твердых кристаллических пород. Дальше начиналась астеносфера, где под действием нарастающего давления и внутреннего тепла земли горные породы превращались в пластическое вещество.

В пределах литосферы подземоход передвигался подобно тому, как сверло врезается в металл, оставляя за собой отверстие и почти не испытывая давления со стороны его стенок.

В зоне раскаленного пластического вещества действовал закон Паскаля. Непрерывно возрастающее давление грозило раздавить корабль, как яичную скорлупу. Применение сверхпрочных альфа-металлов позволило вплотную приблизиться к барьеру, но не перешагнуть его. Конструкторы поняли: нужна коренная перестройка корабля, принципиально новое решение вопроса.

Три десятилетия длились поиски, их возглавил главный конструктор завода подземоходов Ремизовский. Позднее в исследованиях принял участие молодой и талантливый инженер Вадим Сурков. Именно Вадиму принадлежала идея защитного магнитоплазменного поля.

И вот «ПВ-313» отправился в первый опытный рейс.

Медленно, не безостановочно прокладывает себе дорогу огнедышащая стальная башня. Она опускается строго по отвесу.

Вадим не спускает глаз с приборов. Изредка он делает пометки в журнале. И ждет. Ждет того момента, когда автоматы включат защитное поле. Потоки оголенных водородных ядер устремятся из реактора. Образуется магнитная плазма. Центробежная сила ее будет так велика, что уравновесит давление астеносферы на оболочку корпуса.

Ждать нужно еще долго. Подземоход миновал всего лишь восемнадцатый километр, а глубинный барьер лежит за тридцать пятым.

— Работайте спокойно, — сказал Вадим Биронту, — все будет в порядке, если нам даже придется преодолеть не один, а десять глубинных барьеров.

И тут же, забыв о присутствии ученого, стал торопливо записывать показания приборов.

С досадой Валентин Макарович почувствовал, что краснеет. В то время как он мучается со своими необоснованными страхами, водитель и командир подземохода продолжают работать. Они не сомкнули глаз, забыли о пище, об отдыхе…

— Смотрите, какая красота! — сказал Михеев.

На экране светлело, вокруг корабля занималась необычная заря. На темно-вишневом экране возникли просветы. Создавалось обманчивое впечатление, будто гранит лопается и в конце длинных и глубоких расщелин видны клочки ясного неба. Над расщелинами висят желтые полосы тумана. Просвет приближается. Кажется, еще минута-другая, и подземоход выберется на яркий солнечный простор.

Но свет внезапно угас, экран снова затянуло кирпично-грязным массивом гранита.

— Последствия ионизации… — пробормотал Биронт оживляясь. — Необыкновенно!

Вдруг экран сразу весь вспыхнул мягким белым сиянием. От неожиданности ученый схватился за спинку кресла, в котором сидел водитель. Подземный корабль, казалось, повис в пустоте. С нею нельзя было сравнить простор полуденного неба. Нет, это было совсем что-то особенное, переливающееся отблесками граненого хрусталя, без сомнения твердое (бур продолжал действовать на полную мощность) и вместе с тем удивительно прозрачное, почти неощутимое глазом.

А в этом прозрачном то тут, то там появлялись тонкие золотистые нити. Их становилось все больше. Они свисали распущенной косой или поднимались вверх, точно наэлектризованные, перепутывались, преграждали путь вездеходу, грозили оплести его, взять в плен.

— «Волосы Вероники»… - Михеев понизил голос.

— Вероники? — машинально переспросил Валентин Макарович, не в силах оторвать глаз от удивительного зрелища. Ничего подобного по своей красоте ему видеть не приходилось. Да он и не подозревал, что в недрах может существовать мир таких чудес.

— …Дочь царя Киренейского, — скорее себе, чем Биронту, сказал Михеев. — Если верить историкам, была красавица. И будто бы таких, роскошных волос, как у нее, не было ни у одной — женщины. Ни до, ни после. — Водитель помолчал, неслышно вздохнул и уже равнодушнее добавил: — Сегенитовый хрусталь. На больших глубинах встречается удивительной чистоты. Светится под влиянием радиоактивного распада. А золотые нити — включения минерала рутила, двуокиси титана.

— Мда-а-а… — вздохнул и атомист, который на минуту представил себе дочь царя Киренейского. Волосы окутывали ее до самых ног, шлейфом тянулись за нею.

В прозрачном сиянии на экране появились грязно-оранжевые облака, серые потеки. Золотые нити лопались, растворялись. С краев экрана к центру надвигались острые гребни гранитных скал.

Однако гранит не успел сомкнуться. Он исчез вместе с хрусталем. Экран стал черным. На смену сказочному дню пришла столь же сказочная ночь.

Теперь подземоход пересекал метаморфические породы с большим содержанием красного железняка. Когда глаза привыкли к темноте, разлитой на экране, Биронт разглядел темно-красные утесы, как бы погруженные в черную пучину. Утесы меняли свои формы и оттенки. Они то выстраивались колоннадой, то походили на застывшие гребни морских волн.

— Ах, черт!

Михеев порывисто протянул руку к пульту и нажал зеленую кнопку. Электрический смерч, извергаемый подземоходом, погас. Внезапно наступившая тишина оглушила Биронта.

— Что случилось? — поднимая голову, спросил Вадим.

— Да вы только посмотрите на это диво!

Среди черных схлестнувшихся волн, точно всплывшая со дна морского, цвела огромная каменная роза. Она была так велика, что корабль свободно уместился бы на одном из ее лепестков. Только большой угол охвата лучами локатора позволил увидеть ее всю.

Лепестки ее, темно-красные у пестика, становились постепенно черными, с вороненым блеском.

— Вы что, никогда не видели кристаллы железного блеска? — удивился Вадим. — Я совсем не узнаю вас, Петр Афанасьевич. Взять и остановить машину… Ну и ну!

Михеев нажал красную кнопку. Подземоход двинулся прямо в середину розы, сокрушая ее каменные лепестки.

Теперь и Биронт с любопытством посмотрел на водителя. Вот Сурков равнодушен ко всему, что окружает корабль. А водитель, уже столько повидавший, выражает наивное, почти детское восхищение. И чем? Мертвыми каменными породами.

Но из всего экипажа только Валентин Макарович не знал, что у Михеева есть вторая профессия. Уже давно Петр Афанасьевич увлекался живописью. Страсть эта появилась у него после первых же подземных рейсов. Мир поистине фантастической красоты, наполненный сверканием алмазных пещер и горного хрусталя, раскрывался перед ним в земных недрах. Ему приходилось прокладывать путь сквозь слои яшмы и пересекать светящиеся подземные реки. Часто позади подземной лодки оставался тоннель, проложенный в чистейшем золоте. У Петра Афанасьевича занималось дыхание от восторга, когда машина вторгалась в причудливое нагромождение кристаллов берилла, прозрачных, как воздушная дымка в знойный день, но с множеством желтых и нежно-розовых переливов. В недрах таились самые настоящие «заросли» турмалина — они вздымались огненно-красными хвойными ветвями среди мутно поблескивающей литиевой слюды.

Никакой калейдоскоп не воспроизвел бы тех сплетений красок, которые приходилось видеть Петру Афанасьевичу, видеть совсем не теми глазами, какими смотрели на окружающее его спутники. И он взялся за кисть.

Сейчас бы водителю уйти на заслуженный отдых — ему давно перевалило за пятьдесят, но он все оттягивал этот момент, не решаясь расстаться с подземным миром. Узнав о предстоящем испытании «ПВ-313», он сам явился к Ремизовскому и не попросил, а потребовал зачисления в экипаж…

На экране кончились черные утесы. В розовом море гранита появились фиолетовые льдины, одни матовые, другие с зеркальным блеском.

— Аметист! — с выдохом вырвалось у Михеева. — Сколько его, а? Когда-нибудь из него будут строить города. Представляете себе — дворцы и жилые дома, отделанные аметистом?

Вадим покачал головой и встал.

— Безнадежный вы романтик, Петр Афанасьевич, — сказал он. — Разве можно сосредоточиться, слушая такие восклицания? Посочувствуйте мне, Валентин Макарович.

Биронт развел руками.

— А ведь я, кажется, проголодался, — Вадим взглянул на часы. — Ого! Над нами люди уже обедают.

Теперь и Валентин Макарович почувствовал забытый было голод.

Весь экипаж собрался за столом. Разбудили Дектярева. Тот слез с гамака хмурый и явно невыспавшийся, молча набросился на предложенную ему коробку с мясным концентратом, опорожнил ее и стал высматривать заспанными глазами новую жертву для своего проснувшегося аппетита. Скорюпин, исполнявший по совместительству обязанности буфетчика, пододвинул ему консервированные фрукты.

Биронт с осуждением косился на своего коллегу. Поведение геолога за обеденным столом выглядело прямо-таки неприличным.

Зато Андрею Дектярев пришелся по душе.

Геолог появился на заводе за месяц до того, как «ПВ-313» сошел с монтажного стенда и поступил в цех на испытание основной аппаратуры. Облачившись в комбинезон, Николай Николаевич целыми днями пропадал на участке сборки подземохода, требуя разъяснений у монтажников, технологов, механиков. Он вникал во все тонкости устройства машины, что ему, как геологу, знать совсем не требовалось.

Когда же очередь дошла до установки оборудования, предназначенного для геологических исследований, ученый засучил рукава. Сборщик он оказался очень посредственный и больше мешал, чем помогал, но молодежь с радостью встречала появление словоохотливого и добродушного профессора. Николай Николаевич с одинаковым увлечением мог рассказывать о научных проблемах, обсуждать вопросы любви, давать советы на все случаи жизни. И покорил ребят своей необыкновенной физической силой: стальной прут диаметром в пятнадцать-двадцать миллиметров в его руках легко превращался в пружину.

Теперь же оказалось, что и аппетит у Дектярева, как у целой бригады сборщиков.

— Глубина? — спросил Николай Николаевич, неизвестно к кому обращаясь.

— Пошли на девятнадцатый, — ответил Андрей.

— Мель…

Биронт поперхнулся от возмущения, когда увидел, что Дектярев снова направляется к гамаку. Прежде чем остальные поднялись из-за стола, уже раздалось шумное сопение геолога, перешедшее затем в богатырский храп.

6

На исходе были первые сутки после старта, а Вадим так и не смог заставить себя вздремнуть хотя бы на минуту. Не спал и водитель. Оба оставались у пульта, молча наблюдая за перемигиванием сигнальных ламп.

Медленно возрастала глубина: двадцать восемь километров… тридцать один… тридцать четыре… тридцать шесть…

Все горячее становился гранит вокруг вездехода, все плотнее прижимался он к стальному телу корабля.

Случалось, что машина часами двигалась сквозь бурный радиоактивный распад, сквозь залежи чистого радия и свинца.

Но ни температура, ни радиация уже не останавливали на себе внимания Вадима. Сейчас он наблюдал только за показателями давления и видел, как сжатие на корпус постепенно расползается от полости бура вдоль всей обшивки. Вещество становилось пластическим, еще немного, и оно сдавит корабль, как пучины океана сжимают подводные лодки.

Едва давление достигнет тридцати тысяч атмосфер, автоматы включат защитное поле. Это будет означать, что «ПВ-313» миновал глубинный барьер и вошел в астеносферу.

Вадим не сомневался: автоматы сработают точно. Защитное действие поля проверено не только расчетами, но и кибернетическими испытаниями. И все же каждый нерв натянут как струна в ожидании, когда заработает полеобразующая установка. «ПВ-313» первому предстоит перешагнуть этот рубикон.

Скорее бы, скорее!

Кажется, время остановилось.

И там, наверху, тысячи, нет, миллионы людей ждут сигнала от подземохода: барьер пройден! С этого часа начнется подлинное завоевание земных глубин, не менее, а может быть и более трудное, чем завоевание космоса.

Вместо раскаленного гранита Вадим видит на экране кабинет главного конструктора. Он знает: Ремизовский тоже не сомкнул глаз в эту ночь. Сцепив за спиной пальцы рук и опустив голову, он ходит, наверно, из угла в угол, ходит без устали, час за часом в ожидании телефонного звонка.

И главный конструктор и его молодой помощник вынашивали в себе одну мечту: создать подземоход, способный достичь центра земли. Ремизовский отдал этой мечте почти сорок лет своей жизни, Вадим Сурков — только четыре. Итог их совместной работы — «ПВ-313». Трудно сказать, чьей заслуги в этом больше. Вадим, как и Ремизовский, никогда не мерил и не учитывал своего труда. Если что-то и отличало его от главного конструктора, так это нетерпение, порывистость.

Аркадий Семенович работал не спеша, обдумывая каждый шаг, проверяя расчет каждого винтика машины. Любил советоваться. Сам искал возражений на собственные доводы. Его лозунгом было: «Абсолютная надежность!»

Лозунгом Вадима было: «Дерзать!»

Главный конструктор сдерживал Вадима, часто приводил его в бешенство своей медлительностью. Но каждый раз, поостыв, помощник главного конструктора убеждался а правоте своего руководителя.

Аркадий Семенович мог оставаться у себя в кабинете и ждать результатов испытания «ПВ-313». Он и в молодости не принимал участия в подземных рейсах.

Вадим ждать не мог. Он решил сам руководить испытанием…

— Базальт!

Восклицание Михеева заставило Вадима очнуться от размышлений. Экран стал черным, иссеченным паутиной огненных трещин.

— Базальт, — повторил Вадим. — И расплавленная магма. Пятнадцать-двадцать минут хода до астеносферы.

— Аппаратура работает устойчиво.

— Другого и быть не должно.

Глухие раскаты раздавались где-то совсем близко. Они следовали один за другим почти непрерывно, перекрывая шум двигателя и бура. Гораздо заметнее ощущалась вибрация корпуса. Сейсмографические датчики короткими прыжками фиолетовых светящихся нитей отмечали расстояние от очагов взрывов: триста десять километров, четыреста два, триста семьдесят… Расплавленный сжатый камень отлично проводил звуковые волны, и оттого создавалось впечатление, будто до очагов не более сотни метров. Там, на большой глубине, происходило нечто такое, что рождало на поверхности землетрясения.

Однако не везде гипоцентры лежали под слоем в триста-четыреста километров. Они образовывали дно своеобразной чаши, края которой поднимались к берегам Тихого океана, охватывали гряду Курильских островов, Японию, Индонезию, угрожающе приближались к поверхности земной коры. Именно здесь вулканы извергали огненные потоки, а от сотрясений почвы целые города обращались в руины.

7

Николай Николаевич проснулся мгновенно, словно кто толкнул его в бок. Он сел в гамаке, прислушался, произнес свое излюбленное: «Ах, зангезур-занзибар!» — и довольно проворно спустился в кабину к Биронту.

— Мы еще не возвратились на поверхность, — едко заметил Валентин Макарович. — Можете спать на здоровье.

— Нет, вы послушайте, — Дектярев поднял палец. — А? Гудит!

— Что гудит?

— Астеносфера. Как-то она встретит нас, матушка. Можете представить, что останется от вездехода, если не сработает защитное поле?

Валентин Макарович не имел никакого желания представлять себе это. Он метнул на геолога гневный взгляд, продолжая записывать в журнал показания приборов. Но пальцы его после слов Дектярева стали непослушными. Отвратительный человек, он появился только для того, чтобы отравлять ему, Биронту, рабочее настроение.

Николай Николаевич сел к пульту. Одним взглядом, по-хозяйски, окинул четыре дугообразные линии приборов, перевел взгляд на экран.

— Нефелиновый базальт, — с удовлетворением констатировал он вслух, — с преобладанием авгита. Пока не ново. Посмотрим, что будет дальше.

Ломаные огненные зигзаги на экране исчезли, чтобы появиться вновь еще более утолщенными. Их причудливые очертания напоминали то многоветвистую молнию, то перепутанный моток провода. Расплавленные потоки магмы пытались проложить себе путь сквозь камень. Они тянулись своими щупальцами к корпусу подземохода. А он рвался навстречу огню, желая померяться с ним силой.

Дектярев с хрустом развел руки в стороны, согнул их в локтях, зевнул, широко открывая рот, а затем извлек из ящичка пульта электроперо и журнал для записи наблюдений.

— Нефелиновый базальт, — вслед за побежавшей по бумаге строчкой повторил геолог. — Кремнезема… ох, — он опять зевнул, — кремнезема пятьдесят один процент, титанистого железняка…

— Позвольте напомнить вам, — остановил его Биронт, — вы здесь не один. Я не могу работать, когда рядом разговаривают вслух.

— А… ну-ну!

Спустя несколько минут Дектярев, забывшись, заговорил снова. Он называл процентное содержание элементов в породе, диктовал все это самому себе, издавал недоуменное мычание или удивленное: «Ах, зангезур-занзибар!»

Биронту приходилось скрепя сердце выслушивать длинные монологи, горячие споры с воображаемым оппонентом по поводу состава пород, иронические замечания о том, что не будет ничего удивительного, если в центре земли окажется обыкновенная болотная вода.

Добрый час крепился Валентин Макарович. Бормотание геолога вызывало у него столь сильное раздражение, что на минуту он перестал слышать отзвуки глубинных взрывов. Ученый оторвал глаза от приборов, чтобы выразить самый решительный протест.

Яркое сияние, заполнившее весь экран, заставило Биронта забыть обо всем на свете. Сначала он в недоумении щурился от яркого света. Потом ему показалось, что посреди пульта в огромной чаше клокочет расплавленная медь. В лицо полыхнуло жаром.

— Что… что это?

Николай Николаевич рассеянно покосился на экран.

— Обыкновенная магма, — пояснил он и опять погрузился в записи.

Вездеход слегка качнуло, скорость его движения увеличилась. Машина оказалась среди расплавленного камня. Огненная жидкость окружила корабль со всех сторон, и он погружался в нее, как батисфера в пучины океана. Отдаленный грохот, доносившийся из недр, стал глуше. Под приборами, контролирующими давление на корпус, разом вспыхнули красные лампочки.

Прошел еще час… другой… третий…

Машина продолжала двигаться среди огня, вниз, вниз, вниз…

Вдруг раздался приглушенный свист, и на пульте вспыхнула еще одна красная лампочка. Автоматы включили магнитоплазменное поле.

Пальцы Вадима вцепились в подлокотники кресла. «ПВ-313» миновал глубинный барьер и вошел в астеносферу!

Михеев положил обе руки на клавиатуру кнопок. Так пианист, готовый взять первые аккорды, медлит в ожидании, пока утихнет зал. Небольшое усилие того или другого пальца, и автоматы немедленно выполнят волю водителя: заставят машину остановиться, повернуть обратно или с еще большей скоростью устремиться вперед.

Михееву тоже было не по себе. Если откажет поле, едва ли он вообще успеет нажать кнопку. Все произойдет очень быстро…

Приборы показывали тридцать с половиной тысяч атмосфер.

— Сорок один километр, — с усилием размыкая пересохшие губы, проговорил Вадим. — Сорок один километр и семьдесят два метра, — повторил он окрепшим голосом. — Мы в астеносфере. Слышите, Петр Афанасьевич? В астеносфере!

Михеев медленно отнял пальцы от кнопок, разгладил онемевшие суставы. «А похоже, я струсил», - мелькнуло в голове. Сто семь рейсов, кроме самого первого, учебного, совершил он, не испытывая страха. И вот сейчас все напряглось в нем, окаменело в каком-то мучительном ожидании.

— Механик, связист? — спросил Вадим в микрофон.

— Все отлично, — отозвался Чураков. — Поздравляю с победой, Вадим.

— Спасибо. Связист, приготовиться к передаче сообщения.

— Есть!

И еще один звук вплелся в общую симфонию работающих механизмов. Был он низким, торжествующим, точно звон туго натянутой басовой струны виолончели. Это заработал ультразвуковой передатчик.

— Можете говорить, Вадим Аркадьевич, — сказал Скорюпин.

Вадим нагнулся к микрофону.

— Говорит вездеход «ПВ-313». Мы только что миновали глубинный барьер и вошли в астеносферу. Расстояние до поверхности сорок один километр. Давление тридцать с половиной тысяч атмосфер. Температура окружающей среды тысяча девяносто градусов. Механизмы в отличном состоянии.

И ни слова больше. Вадим не хотел быть многословным, хотя он испытывал настоящую ребячью радость, желание с кем-то поделиться ею.

— Что же вы не поздравили Аркадия Семеновича? — тихо подсказал Михеев. — Весь коллектив надо бы поздравить, передать спасибо за такую машину.

— Правильно, — спохватился Вадим, но связист уже перешел на прием.

8

— Стоп!

По приказу Вадима водитель выключил бур и двигатель. Вездеход остановился. Работать продолжала только защитная установка.

Вадим и Андрей занялись осмотром аппаратуры. Проверили состояние всасывающей системы и камер подогрева. Убедились в жаростойкости термополимеровых стенок. Затем перешли к осмотру релейной системы, хотя автоматика и находилась под непрерывным контролем вторичной системы и каких-либо нарушений замечено не было.

Теперь пора возвращаться. Успех есть, победа есть. Но до чего же все оказалось просто, без борьбы, без крайнего напряжения физических и духовных сил. Борьба была там, наверху, в конструкторском бюро, она длилась много лет и вот закончилась рейсом «ПВ-313».

Подземоход остановился на глубине сорока одного километра. А ниже еще шесть тысяч семьсот. Сорок и шесть тысяч…

Вадим мысленно заглядывает дальше вниз, и у него кружится голова, как у человека, заглянувшего за край пропасти. Бездна притягивает, манит…

— Чертовски не хочется поворачивать обратно, — признался он Андрею. — Машина мощная, надежная. Когда мы раньше пытались пробиться к барьеру, то в какой-то степени рисковали собой. А сейчас…

— Ты же сам составлял программу испытаний.

— Не один. И не думал, что почувствую такое… неудовлетворение.

Андрей осматривал реле. Вот человек, у которого нет собственных желаний. Скажи сейчас Вадим: «Давай двинемся к центру земли», - Андрей пожмет плечами и ответит: «Ну что ж, к центру так к центру».

С детства, со школьной скамьи, они были рядом. Судьбы их складывались как будто одинаково: в один день закончили школу, поступили на один завод в один и тот же цех, учились в одном институте, стали инженерами.

Но застрельщиком всегда был Вадим. Он вел за собой товарища, именно вел, а не заражал своими идеями. У Вадима появилась цель: посвятить себя созданию подземоходов. Андрей, выслушав восторженное признание друга, сказал: «Ну что ж, корабли так корабли».

Дальше рядового механика у Андрея дело не пошло. Правда, он завоевал симпатии товарищей своим удивительным самообладанием, которое не покидало его в минуту опасности.

Андрей привыкал к подземоходу, как к собственной квартире. Изучал его самым добросовестным образом, пока не запоминал каждый винтик, каждую катушку, каждый провод. Неисправности находил быстро, устранял по-хозяйски, наверняка.

— Поступай как хочешь, — закрывая коробку автомата, ответил, наконец, Андрей. — Но я бы на твоем месте не стал торопиться. Побываешь еще на любой глубине. Успеешь.

Ждать!

До сих пор рейсы походили один на другой. Цель испытаний формулировалась просто: увеличение срока службы того или другого узла. Другое дело, рейс «ПВ-313». Машина висит над раскаленной каменной бездной, в которую еще никому не доводилось заглянуть.

Возвращаться? Теперь?

— Но с чем? Подземоход оправдал себя, это хорошо. Но не в характере Вадима довольствоваться малым — ведь не случилось ничего такого, что заставило бы работать мысль, подсказало бы новые идеи.

9

— М-м-м… — промычал Дектярев и потрогал свою лысину. — Продолжить исследование астеноферы… Заманчивое предложение. Риска, говорите вы, никакого?

— Вы имели возможность убедиться в этом, — пожал плечами Вадим. — Глубинный барьер пройден без всяких осложнений. Особых усилий от нас и не потребовалось. Но меня, как конструктора, интересуют условия, в которых машина получила бы настоящую, солидную нагрузку.

— Понимаю вас. А что скажете вы, Валентин Макарович? — Дектярев повернулся к атомисту.

— Я настаиваю на немедленном возвращения! — тонким голосом выкрикнул Биронт. — Мне было обещано кратковременное пребывание под землей. Я не желаю более задерживаться здесь. С меня вполне достаточно.

— Насколько я вас понял, — вежливо заметил Вадим, — весь комплекс намеченных вами исследований полностью выполнен?

— Напротив, я не сделал и половины того, что собирался сделать. Для этого мне нужен месяц, а не двое суток, — обезоружил себя Валентин Макарович. — Пока привыкнешь к вашей душной коробке…

— Ясно. А вы, Николай Николаевич?

— Я подтвердил лишь то, что мне было известно по опыту прошлых рейсов. Самое интересное для меня находится значительно глубже.

— Итак, насколько я понял, — Вадим улыбнулся самыми краешками губ, — общее желание — возвратиться.

Ирония, прозвучавшая в словах Вадима, задела самолюбие Дектярева. Геолог насупился, лицо его потемнело.

— Я привык уважать дисциплину, — сказал он. — У каждого командира подземохода имеется программа испытаний, утвержденная главным конструктором завода.

— Я не только командир подземохода, — напомнил Вадим, — я к тому же заместитель главного конструктора. Мне предоставлено право менять программу в зависимости от сложившихся обстоятельств. Иначе не было бы этого разговора.

«Хитер! — с удовольствием отметил про себя Дектярев. — И умен. За словом в карман не лезет».

— Ну, ежели вы прикажете, — геолог выпятил губы, глаза его лукаво прищурились, — мы будем вынуждены подчиниться.

— Позвольте, позвольте, кто это «мы»? — Атомист, отчаянно жестикулируя, вскочил на ноги. — Я категорически настаиваю…

— А, бросьте вы! — неожиданно разозлился Дектярев. — Трясетесь от страха, как… как не знаю кто. Ведь все уши прожужжал своей теорией переохлаждения, а когда появляется возможность проверить ее на деле — в кусты. Стыдно, коллега! Ничего-то с вами не случится, если мы нырнем еще на сотню-другую километров.

Валентин Макарович задохнулся от негодования. Он сел, бросая на Дектярева такие уничтожающие взгляды, что Михеев, Чураков и Скорюпин заулыбались.

— Я полностью за предложение Вадима Сергеевича, — вмешался в разговор Андрей. Ему хотелось поддержать товарища. — Машина в отличном состоянии. За безотказность механизмов я ручаюсь.

— Уговорили, — сокрушенно покачал головой Дектярев. — Мы с Валентином Макаровичем не возражаем, — он подмигнул атомисту, — чтобы погрузиться еще на сотенку километров. На сотенку — не больше. И эдак осторожненько, осторожненько.

— Разумеется, — сдержанно улыбнулся Вадим.

— Зато я решительно против, — заговорил молчавший до того Михеев. — Я требую безоговорочного выполнения указаний главного конструктора.

— Не забывайте, здесь его помощник! — вскинулся Вадим.

— Вот именно помощник, а не главный конструктор. Распоряжаться опытной машиной можно только с его согласия.

— Павел Игнатьевич, — Вадим повернулся в сторону связиста, — будьте добры, соедините товарища Михеева с бюро завода.

Скорюпин виновато улыбнулся и пожал плечами.

— На какое давление рассчитана полезащитная установка? — спросил Вадим водителя.

— На триста миллионов атмосфер.

— Так. А что показывают приборы?

— Тридцать с половиной тысяч.

— И вы, водитель опытных глубинных машин, считаете такую проверку вполне исчерпывающей?

Михеев смешался.

— Совещание считаю оконченным, — Вадим встал. — С общего согласия продолжаем испытание корабля. И научные исследования, — он с насмешкой посмотрел на Биронта. — Глубина погружения будет зависеть от обстоятельств и… от нашей выдержки. — Глаза командира загадочно улыбались. — Механику и водителю — по местам!

Он направился к люку. За ним последовал Андрей.

— И все-таки вы поступаете опрометчиво, Вадим Сергеевич, — сказал Михеев, усаживаясь за пульт напротив Суркова. — Несерьезно это.

— Старт! — вместо ответа скомандовал Вадим.

Заработал двигатель, корабль вздрогнул.

«К центру земли! К центру земли! — стучало сердце Вадима. — К неведомому! К неиспытанному!»

10

Расплавленная магма осталась над головой. Все ярче светился экран локатора. Цвет кипящей меди сменился на нем золотым сиянием, да таким ослепительным, что пришлось понизить силу тока, питающего локаторный излучатель.

Разогретый почти до двух тысяч градусов, базальт оставался твердым, хотя температура давно перешагнула точку его плавления. Сжатое вещество приобретало высокую плотность. Атомы в кристаллических решетках вместо того, чтобы рассыпаться от теплового воздействия, вынуждены были теснее прижиматься друг к другу.

Приборы отметили глубину пятьдесят километров, а «ПВ-313» спокойно продолжал движение. Давление превысило сорок с половиной тысяч атмосфер.

Вниз… вниз… в неизвестность.

Ничто не нарушало четкой и слаженной работы механизмов. У Вадима крепла вера в свою правоту.

Наверх послали официальное уведомление: «Все благополучно. Продолжаем идти в глубину, чтобы испытать подземоход в более тяжелых условиях и провести более полный комплекс научных исследований».

Ответа не получили. Может быть, не дошло сообщение, посланное с корабля, а может быть, луч с наземных станций затерялся где-то далеко в стороне от курса «ПВ-313».

Вадим с головой ушел в работу. Приборы давали ему сведения о взаимодействии плотной среды с механизмами. Командир был теперь только конструктором — он проверял в действии реакторы, бур, двигатель, магнитоплазменное поле.

Водитель все еще колебался, не зная, как ему поступить: воспротивиться ли воле своего непосредственного начальника, или, наоборот, самым решительным образом поддержать его.

Дерзость Вадима пришлась Петру Афанасьевичу по душе. Если ради пользы дела, то отчего и не пойти на риск? Но главный такого своевольства не спустит. Тут всем достанется на орехи. И доверия лишишься…

Михеев нахмурился, бросил взгляд на командира: молодой, горячий и, видно, жадный до открытий. На заводе его уважают, называют талантливым. А Ремизовский человек осторожный, может быть возраст уже такой…

Михеев вздохнул, встряхнулся и занялся приборами управления.

Дектярев и Биронт после разговора с Сурковым вернулись к себе в кабину, чтобы продолжать прерванные исследования. Но едва пол дрогнул под ногами и поплыл вниз, Биронт захлопнул журнал и, точно подброшенный пружиной, вскочил на ноги.

— Коллега, куда вы? — удивился Дектярев.

Атомист поднялся в кабину отдыха и лег в гамак. Ему действительно было не по себе. Куда они движутся? Что задумал этот фанатичный Сурков?

Лежать и ничего не делать было непривычно. Дома Валентин Макарович никогда бы не дошел до такой бесцельной траты времени. Но здесь он не видел другого способа выразить свой протест. Ему казалось, что экипаж вездехода будет потрясен его самоотречением.

Увы, кроме Дектярева, никто не обратил внимания на странное поведение атомиста. Все были заняты своей работой. Что касается геолога, то этот грубиян сказал ему:

— Вот такое пространственное положение более подходит для вашего тела.

— Попрошу оставить меня в покое, — раздраженно отрезал Биронт.

Оставшись в одиночестве у пульта, Николай Николаевич исписывал страницу за страницей, удовлетворенно хмыкал, произносил длинные монологи. В его распоряжении находилась точнейшая электронная аппаратура. Она позволяла ему установить не только химический состав базальтовых пород, сквозь которые прокладывал себе путь подземоход, но и то, что составляло главный интерес для геолога, — физические свойства вещества.

— Проверим диалектику в действии, — повторял он себе. — Количество непременно приведет к появлению нового качества.

И наблюдал, как под влиянием нарастающего давления все теснее сближаются атомы в молекулах. Дело не только в увеличении плотности. Наступит момент, когда чрезмерное сближение атомов вызовет переход вещества в новое состояние.

Но в какое?

К концу подходили вторые сутки пути. Девяносто километров земной коры осталось над головой путников.

Девяносто километров.

Когда Дектярев торжественно сообщил об этом лежавшему в гамаке атомисту, у того защемило под ложечкой, его и без того длинное лицо еще более вытянулось. А Николай Николаевич, твердя «Зангезур-занзибар!», сел за стол и открыл банку с желеконцентратом. Аппетит геолога показался Биронту прямо-таки противоестественным.

Подошло время спать. Биронт закрыл глаза, но ему мешал яркий свет лампы. Он выключил ее. И тут услышал, как вибрирует корпус, — звук, к которому начал было привыкать. В темноте особенно четко зазвучали глубинные взрывы, они придвинулись к самой кабине (уплотняясь, вещество все лучше проводило сейсмические волны).

Валентин Макарович поспешил снова включить свет и понял, что уснуть ему не удастся.

Не выдержав одиночества, атомист спустился в свою рабочую кабину, хотя его заранее мутило от необходимости сесть лицом к лицу с Дектяревым. Антипатия атомиста к геологу росла с каждым часом.

На его счастье, Николай Николаевич спал. Биронт решил, что здесь, в кресле, удастся соснуть и ему. Правда, в кабине тоже было светло от сияния, излучаемого экраном. Биронт протянул руку к кнопке. Экран погас, осталось только мерцание разноцветных нитей на белых шкалах.

Устроившись поудобнее в кресле, Валентин Макарович закрыл глаза. На минуту почувствовал покой. Но только на минуту. До его обострившегося слуха долетел храп Дектярева. Даже спящий, геолог отравлял ему существование.

Валентин Макарович включил экран, часто моргая, смотрел на оранжевый диск. Потом повернул голову к указателю глубины.

Сто километров! Ужасно…

Он заерзал в кресле, глаза его расширились. Чем же все это кончится?

В ближайшем ряду приборов мигнул красный глазок счетчика атомных частиц, мигнул один раз и потух. Крошечная вспышка света не сразу дошла до сознания атомиста. Гнев на Дектярева ослеплял его значительно сильнее.

Но вдруг возмущение его разом испарилось: лампочка мигала не переставая.

— Мезоны?

— Что такое? — Дектярев открыл глаза.

— Мезоны?!

Валентин Макарович с такой быстротой начал вращать переключатели счетно-решающей установки, что опешивший Дектярев никак не мог сообразить, что произошло.

— Здесь еще не должно быть мезонов, — бормотал Биронт. — Я их не ожидал так рано…

— Мезоны? Так вы не шутите?

Николай Николаевич встал и обошел пульт, чтобы лучше видеть счетчик атомных частиц.

11

Когда-то существовало убеждение, будто земля состоит всего из двух геосфер: твердой, но тонкой оболочки — коры и расплавленной магмы, которая простирается уже до самого центра.

Наблюдая за скоростью распространения сейсмических колебаний, ученые установили, что ближе к центру земли плотность вещества необыкновенно высока и превышает плотность стальных сплавов.

Итак, земля — твердое тело.

Однако оставался нерешенным другой вопрос: химический состав вещества на различных глубинах.

Одна группа ученых утверждала, что по мере увеличения глубины начинают преобладать тяжелые элементы, а ядро уже состоит из чистого железа, никеля, кобальта и хрома.

Другая группа ученых (к ней принадлежал и Дектярев) считала строение земного шара однородным по всей глубине. Что касается большого удельного веса ядра, то тут все легко объяснялось мощным давлением, которое внутренние слои испытывают со стороны внешних.

Но как давление сказывается на физических свойствах вещества? Остается ли каждый химический элемент самим собой, или давление коренным образом преобразует его внутриатомную структуру?

Еще задолго до рейса «ПВ-313» геофизики подтвердили: на границе литосферы с астеносферой кристаллические структуры переходят в аморфные. Кристаллы рухнули! А дальше? А глубже? Не рухнут ли молекулы? Не распадется ли атом? И что вообще тогда останется?

Современные электронные ультрамикроскопы и ионные проекторы позволили постичь до конца строение клетки и увидеть атом.

Современные радиотелескопы дали возможность увидеть новые галактики, недоступные прежде для наблюдений.

Лишь инструмента, с помощью которого ученые смогли бы заглянуть в центр планеты, создать не удавалось. Плотная завеса — почти три тысячи километров уплотненного вещества — надежно скрывала ядро от глаз наблюдателей.

Оставалось самим пробиться сквозь астеносферу.

Именно поэтому геолог-изыскатель Дектярев связал свою судьбу с испытанием глубинных подземоходов. Его заветной целью было проникнуть в астеносферу. Здесь он надеялся обнаружить хотя бы отзвуки тех явлений, которые происходят в ядре, если не до конца, то в первом приближении понять, какие силы порождают землетрясения, передвигают континенты, перемещают магнитные полюса.

Подтрунивая над Биронтом и над его теорией переохлаждения, Николай Николаевич не мог не видеть в нем и своего союзника. Усилия атомиста были направлены к той же цели: увидеть превращения вещества под воздействием давления. Дектярева интересовала внешняя форма превращений, Биронта — внутренняя.

Вот сейчас, например, давление продолжает нарастать, а температура поднимается гораздо медленнее, чем это положено ей по законам физики. Спрашивается, во что же тогда переходит энергия сжатия?

Не будучи достаточно сильным в атомной физичке, Николай Николаевич с нетерпением ждал, к каким выводам придет Биронт. Но, увы, тот устроил бунт и покинул кабину.

И вдруг появились мезоны.

Не сразу Николай Николаевич понял волнение Биронта. Свойства мезонов изучаются в каждой школе. Их обнаружили в 1937 году в атмосфере, где они образуются под воздействием космических лучей. Эти частицы в двести раз тяжелее электрона, имеют по величине такой же заряд, но по знаку могут быть и положительными и отрицательными («тяжелые электроны»). Возникая, мезоны живут всего две миллионные доли секунды. Исчезая, они оставляют после себя обыкновенные электроны и излучение.

Исследователям долгое время не удавалось получить мезоны искусственной бомбардировкой атомов. Ведь космические лучи несут с собой огромную энергию. Стоит убрать атмосферу только на одно мгновение, чтобы все живое на земной поверхности обратилось в пепел. Да и не только на поверхности. Космическое излучение пронизывает толщи вод, достигая дна океана. Оно проникает на сотни метров в глубь каменных пород.

Искусственное получение мезонов стало возможным, когда в распоряжении атомистов оказались синхрофазотроны с энергией в миллиарды электрон-вольт.

Сюда, на глубину ста километров, не могли попасть мезоны, порожденные космическими лучами. Значит, приборы обнаружили какое-то другое излучение. И если оно не космического происхождения, то есть не попадает сюда извне, значит источник его спрятан в недрах земли.

Дектярев понял теперь, что взволновало Валентина Макаровича.

Мезоны возникали и гибли. Щелканье счетчика слилось в один сплошной звук, напоминающий звук дисковой пилы, идущей по сухому дереву. У Валентина Макаровича вздыбились волосы, приоткрылся рот, округлились глаза.

Что он сейчас переживал!

Мезоны принесли ему долгожданную весточку: вся толща астеносферы пронизана необычайно мощным излучением, о существовании которого Биронт догадывался еще там, наверху, у себя в кабинете. Излучение возникало в результате распада атомных ядер, но без выделения термоядерной энергии в виде тепла. Именно такая возможность была подсказана теорией переохлаждения.

Валентин Макарович ликовал. Ему хотелось кричать от радости, и он, пожалуй, сделал бы это, если бы в горле не появились спазмы. Вот они, первые факты! Гипотеза переохлаждения перестает быть гипотезой, она становится (и он теперь добьется этого!) такой же аксиомой, как и закон тяготения. Не зря положено столько трудов и перенесено столько огорчений. Истина торжествует!

Но очень скоро пыл ученого охладила другая, уже неприятная мысль: подземоход вместе с ним, Биронтом, движется навстречу излучению, породившему мезоны. Поглощающая способность астеносферы будет непрерывно падать. Экипаж подвергается такой опасности, вполне оценить которую не мог еще и сам Биронт.

Ясно одно: дальше смерть.

Валентин Макарович похолодел, посмотрел на Дектярева круглыми глазами. Он глотнул слюну и снова вцепился в переключатели. Кончики его длинных костлявых пальцев вспотели, так что от прикосновения их к рычажкам переключателей рычажки становились липкими.

Нет, ничто не могло сейчас заставить его уйти от пульта.

— Пока меня не было у пульта, вы не замечали появления мезонов? — спросил он у Дектярева. — Очень важно знать, на какой глубине появляются признаки излучения.

Николай Николаевич развел руками.

— Ну, ничего. Ничего… — успокоил себя атомист. — На обратном пути я уточню это.

12

Минули третьи сутки с тех пор, как подземоход покинул поверхность земли. Сто пятьдесят километров протянулись между кораблем и солнечным светом.

Жизнь в кабинах «ПВ-313» входила в своеобразную колею. В определенное время работали, садились за обеденный стол, отдыхали. Но больше всего времени уделяли работе, и никто не заговаривал о возвращении на поверхность.

Каждый раз, когда страх подкрадывался к Валентину Макаровичу, он спешил успокоить себя доводом, что до источника излучения еще очень далеко, что вездеход движется медленно, а лучевая защита его стенок пока вполне надежна.

Подобно Дектяреву, пытался он спать, сидя за пультом, но, повертевшись некоторое время в кресле, обращался в бегство, ибо органически не переносил храпа.

Его по-прежнему раздражала и привычка Николая Николаевича высказывать свои мысли вслух, хотя уже не так сильно, как вначале. Бывали минуты, когда, увлеченный наблюдениями, Биронт вообще не замечал ничего окружающего и даже забывал, где он находится.

И все же он предпочел бы работать в одиночестве. Однако Дектярев теперь словно прирос к пульту. Геолог и спал у пульта, проявляя удивительную способность засыпать мгновенно, если приборы не сообщали об изменениях в окружающей среде, и так же мгновенно просыпаться, если такие изменения происходили. А ведь сигналы приборов были беззвучными, нити передвигались по шкалам — только и всего.

Таким образом, Николай Николаевич спал подряд не более четверти часа, хотя в общей сложности набирал за сутки никак не меньше десяти часов.

Меньше всех спал Вадим. Придирчиво присматриваясь и прислушиваясь к работе машин, он нащупал слабое звено в конструкции подземохода. Корпус должен иметь иной профиль! Это выяснилось только сейчас, на глубине в двести тридцать километров. Электронно-счетная машина, получив более миллиона замеров давления в разных точках обшивки, составила и решила интегральное уравнение. В воображении Вадима вырисовывался новый корабль — вытянутый эллипсоид с заостренным носом.

Вадим переживал спокойное удовлетворение. Он посвящал в свои наблюдения водителя. Вдвоем они часами прикидывали, как можно перекроить «ПВ-313», а главное — как повысить его скорость.

— Главное — скорость, — повторял Вадим. — Год назад, два-три года назад наши подземоходы тоже делали полметра в секунду. Пора перешагнуть и этот барьер.

Не знал отдыха и Скорюпин. Передача следовала за передачей. Наверх о своих успехах торопились сообщить Вадим, Дектярев, Биронт. Когда же не было передач, Паша терзал приемник, пытаясь поймать ответное сообщение. Однако наземные станции молчали.

Начались четвертые сутки пути.

Далекие сотрясения базальта заставили встревожиться Вадима. Заметно возросла вибрация корпуса. Вадим, выпрямляясь в кресле, прислушивался, отвечал взглядом на взгляд Михеева. Иногда включал звуковой индикатор, пытаясь по спектру сейсмических колебаний определить силу взрывных волн в гипоцентре. На помощь ему приходил Дектярев. Получив результат расчета, геолог и конструктор исподтишка наблюдали друг за другом. Недра угрожали изрядной встряской.

— Выдержим? — спрашивал Николай Николаевич, кивком головы указывая на стены кабины.

— Да. Вполне.

— А может, того… пора и восвояси? — геолог понижал голос и косился на Биронта. — Или задержаться на месте. А то, знаете, наши наблюдения прямо-таки не успевают за движением подземохода. Невозможно учесть все, что подкарауливает нас в этой преисподней.

— Всякое явление лучше всего наблюдать вблизи, — возражал Вадим. — Ну, хорошо, мы вернемся. Разве вы не пожелаете больше участвовать в рейсах? И разве вы успокоитесь на глубине в двести километров?

— Ох, пасую, Вадим Сергеевич, пасую.

К исходу четвертых суток вибрация корпуса нарушила спокойное существование экипажа. Корпус гудел растревоженным гигантским пчелиным ульем. Мелко дрожали кресла, пульт, крышки люков. Только вытянувшись в гамаке, можно было освободиться от этого неприятного ощущения.

У Биронта разболелась голова. Схватившись за нее руками, он громко стонал, охал, пытался продолжать наблюдения и, не выдержав, спасался бегством. Отлежавшись, торопился обратно к пульту. Теперь Валентин. Макарович и не заикался о возвращении, угрюмо отмалчивался, когда ему напоминали об этом. Атомист не желал терять ни минуты. Вибрация корпуса не внушала ему страха (за безопасность корабля пусть беспокоится Сурков), но приводила его в отчаяние, потому что мешала работать.

Атомист с завистью поглядывал на Дектярева. У того был невозмутимый вид. Разве такого человека проймет вибрация?

Все чаще Михеев, Чураков да и сам Сурков искали спасения в гамаках.

— Нужно прекратить погружение, — настаивал Михеев.

— Еще немного, Петр Афанасьевич, — отвечал Вадим. — Должны же мы иметь представление о том, что такое гипоцентры.

А сам стискивал зубы. Его бесило только одно — пришлось оставить исследования. Вибрация мешала сосредоточиться.

Однажды Скорюпину после долгого и утомительного блуждания в море звуков удалось услышать человеческий голос. На шкале индикатора ожила голубая линеечка, затрепетала змейкой, посредине возникла пика.

— Станция на приеме! — закричал Паша.

Его обступили выскочившие из гамаков Михеев, Сурков, Чураков и Биронт. Только Дектярев остался сидеть в своем кресле за пультом и ограничился тем, что включил репродуктор внутренней связи.

Паша повернул переключатель. Кабины вездехода наполнились ревом и грохотом. В этом шуме слышался звон колоколов, вой вентиляторов, скрежет металла о металл, крики каких-то животных. Можно было подумать, что где-то в глубине под кораблем таится мир, населенный сказочными гигантами, и звуки этого мира грозным предупреждением проникли в помещения подземохода.

Резонансная настройка автоматически освободилась от помех. Из репродукторов во всех четырех кабинах раздался отчетливый голос директора наземной станции.

«…От вас принято восемь сообщений. Вами проделана большая и ценная работа. Тем важнее ваше скорейшее возвращение…»

Минуту было тихо. Голубая змейка утомленно выпрямилась в неподвижную линию.

— Нет, ты у меня так не отделаешься! — зашипел рассерженный Скорюпин и грудью лег на край пульта, ожесточенно завертел лимбами настройки.

— Вот досада, — проворчал Биронт. — Неужели нельзя было придумать хорошую связь?

Ему не ответили. Все продолжали стоять вокруг Паши и через его плечо заглядывали в матовый прямоугольник прибора. Приемник молчал.

13

Несмотря на вибрацию, механизмы работали по-прежнему безотказно. Андрей сидел в кресле и привычно поглядывал на приборы.

Двести два километра глубины… Давление семьдесят две тысячи атмосфер… Температура, правда, поднимается не так уж быстро. Перешагнув через две тысячи градусов, за четвертые сутки она прибыла всего на сто градусов.

На экране оранжевое сияние перешло в зеленое. Световое излучение смещалось в сторону фиолетовой части спектра.

В голову лезут непрошеные мысли. Вибрация мешает думать, но мысли назойливо тянутся друг за другом.

Лена… Конечно, она не догадывается. И до чего это нелепо: знать девушку столько лет, но полюбить ее, когда она стала женой твоего лучшего друга.

Глаза Андрея бездумно устремлены на экран. Неожиданно вспоминаются яблоневые сады, высокий берег реки. Потом переезд в другой город, куда отца назначили начальником строительства. Знакомство с Вадимом… Завод… Лена-лаборантка…

Вдруг его сознания уколом иглы касается мысль: правильно ли было связать свою судьбу с подземоходами? Вот уже четыре года провел он в подземных рейсах, добросовестно выполняя свои обязанности. Но ничто ни разу не взволновало его, не поразило его воображения.

Андрей пришел на подземоходы следом за Вадимом. Он втайне завидовал пытливой и порывистой натуре товарища, старался во всем подражать ему, тянулся за ним.

Правильно ли он поступил, посвятив себя чужой мечте?

Ну, а если бы ему довелось принять участие в космическом рейсе, опуститься на поверхность луны, Марса или планеты чужой солнечной системы? Неужели и тогда не дрогнуло бы сердце?

В душе Андрея зашевелилось глухое и безотчетное беспокойство. Оно посетило его впервые и почему-то именно во время такого напряженного и ответственного рейса.

Вибрация путает мысли, от нее в висках тяжесть. Андрей бросает взгляд на приборы. Нити застыли неподвижно. Машине нет дела ни до происходящего в душе механика, ни до той звуковой бури, которая нарастает вокруг корабля.

По скобам Андрей добирается до кабины отдыха, ложится в гамак. Рядом стонет Биронт. А Вадим, Дектярев и Михеев продолжают обсуждать все тот же вопрос: поворачивать ли подземоход обратно или двигаться дальше.

— Я настаиваю на возвращении, — говорит Михеев. — Этого требует главный конструктор. Мы не знаем, что нас ожидает внизу.

— Если бы знали, Петр Афанасьевич, — отвечает спокойный, приглушенный гулом вибрации голос Вадима, — действительно не имело бы смысла ослушиваться начальства. Может быть, у вас есть более серьезные доводы?

Андрей улыбается в подушку: кого захотели переговорить — Вадима Суркова.

— Хотя бы вибрация.

— Ну, хорошо. А вы представьте себе, что вибрация захватила бы нас в самом начале рейса, на глубине, скажем, километров двадцать пять-тридцать. Вы бы что, тоже потребовали возвращения?

Михеев молчит. Он никак не может найти убедительных слов.

— Я решительно протестую, — раздается вдруг болезненный возглас Биронта.

— Вот видите, — подхватывает Михеев, — нельзя же злоупотреблять здоровьем людей.

— Вы не поняли меня, — Валентин Макарович садится в гамаке и сбрасывает со лба мокрое полотенце. — Остановиться сейчас — это настоящее преступление. Мои исследования только начинаются. Вокруг появилось столько необыкновенного.

Дектярев похохатывает. Вадим уже с уважением поглядывает на атомиста.

— А ты что скажешь, Андрей?

Вопрос Вадима застает механика врасплох.

— Я согласен куда угодно, — отвечает Андрей, — хоть до центра земли.

Но произносит он это без всякого энтузиазма.

14

Вадиму показалось, что его разбудил смех Лены.

Открыв глаза, он понял — сон прервала вибрация. Смехом Лены звенел корпус машины. К нему примешивалось хаотичное сплетение звуков, среди которых можно было различить шум морского шторма, свист ветра, грохот горных обвалов, стоны, уханье, скрежет.

Вадим сделал попытку думать только о Лене. Ничего не получилось — по корпусу бешеной дробью стучали тысячи тяжелых молотов. Ни магнитоплазменное поле, ни двойные стены корпуса не спасали более экипаж от дикой пляски базальта.

В соседнем гамаке лежал Чураков, ниже Михеев, оба с открытыми глазами.

— Не спится? — спросил Вадим.

— Где же тут уснешь, — ответил Михеев.

Андрей промолчал. Он хотел одного: пусть вибрация будет такой сильной, чтобы в голову не лезли мысли, не мучали его непривычными сомнениями.

Вадим спрыгнул с гамака. И вскрикнул. Ему показалось, что подошвы коснулись раскаленной поверхности. Вибрация уже просачивалась сквозь найловойлок. Она иглами прошла через тело. От нее на минуту перехватило дыхание, ляскнули зубы. Но самое болезненное ощущение было в голове — там, в мозгу, словно завертелось, запрыгало множество остреньких камешков.

— Ф-фу! — командир задышал часто, но остался стоять, упрямо не желая сдаваться. — Ч-черт… как пробирает! Ну, ничего.

Он направился к люку.

В следующей кабине Скорюпин вел двойную борьбу: то, приникнув к аппарату, вращал лимбы настройки и всматривался в голубую линейку, то, всхлипнув, закрывал лицо ладонями и откидывался в кресле, запрокинув голову.

— Не слышно? — спросил Вадим. Ему пришлось кричать, чтобы преодолеть жужжание корпуса.

Связист отрицательно покачал головой.

То, что увидел Вадим в следующей кабине, поразило его. Геолог и атомист сидели друг против друга. У атомиста было исстрадавшееся лицо, он то и дело хватался руками за голову, за сердце, но не выпускал зажатое в пальцах электроперо. Над лбом его топорщился хохолок рыжих волос, на измятых бессонницей щеках выступила рыжая щетина. С минуты на минуту готов он был сдаться и запросить возвращения на поверхность. Однако минуты складывались в часы, а Биронт продолжал изучать характер излучения, породившего мезоны.

Николай Николаевич имел более крепкую натуру. Но и ему нелегко давалось сидение в кресле. Было видно, как вздрагивают мясистые щеки ученого, как морщится он от изнуряющей вибрации. А в глазах и упрямство и творческий азарт.

— Открытие за открытием! — приветствовал Дектярев появление Суркова. — Вы только представьте себе, Вадим Аркадьевич, он имеет кристаллическое строение.

— Кто он?

— Базальт, который нас окружает.

— Что ж… поздравляю.

В этот момент Вадима не очень-то интересовала структура базальта.

— Да, да! — кричал Дектярев и даже привстал, чтобы Сурков его лучше слышал. — Ультракристаллическая структура. Кристаллы настолько мелки, что мне удалось обнаружить их только с помощью вот этого. — Николай Николаевич постучал суставом указательного пальца по шкале одного из приборов. — Получается следующая картина: на глубине сорока километров под воздействием давления кристаллическая структура переходит в ультракристаллическую, а не в аморфную, как мы до сих пор думали. Каково, а? А вот на глубине трехсот километров она примет настоящее аморфное состояние. Это произойдет гораздо ощутимее, с выделением той энергии, которая и порождает землетрясения.

— Я понял вас, Николай Николаевич. А как дела у Валентина Макаровича? Он тоже делает открытия?

Дектярев уловил насмешку в голосе Суркова, но не обиделся, а, наоборот, улыбнулся и потрогал кончик собственного носа.

— Да, похоже, что и Валентин Макарович поймал крупную рыбину. Во всяком случае, мы уже не вернемся с пустыми руками. Не так ли, Валентин Макарович?

— Не отвлекайте, пожалуйста, не отвлекайте! — взмолился Биронт. — Вы же видите, как трудно сосредоточиться. Идите разговаривать в другое место. Убедительно прошу вас.

Взгляд атомиста тотчас же застыл на одном из приборов, а растопыренные пальцы нацелились на переключатель, будто это был не переключатель, а птица.

Вадим спустился к себе. Сел в кресло, чтобы продолжать работу. Ему хотелось до возвращения на поверхность окончательно решить вопрос о выборе наиболее рационального профиля корпуса подземохода. Однако у него было такое ощущение, будто он сел не в кресло, а в какое-то средневековое приспособление для пыток, изготовленное из грубого необработанного металла, и что это приспособление с бешеной скоростью катится по неровной каменистой поверхности.

«На следующем подземоходе придется поставить кресла на виброгасители», - подумал Вадим.

Попытка увлечь себя расчетами потерпела неудачу. С растерянностью убедился Сурков, что не сможет сосредоточиться в таких условиях. Проклятая тряска выворачивала все внутренности.

Вадим вскочил. Стоять на мягком найловойлочном покрытии оказалось все-таки легче. Но не работать же стоя?

Он возвратился в кабину геолога и атомиста. К его удивлению, оба ученых все еще оставались за пультом. Они, казалось, приросли к своим местам. Даже Биронт, этот костлявый капризный человек, проявляет необъяснимое упрямство. Лицо у него измученное. Видно, что крепится из последних сил. А ведь в начале рейса, когда ничто не мешало работе, капризничал, предъявлял ультиматумы. Интересно, сколько способен он высидеть в кресле?

Вадим поймал себя на том, что его раздражает упрямство Биронта. Да и внешняя невозмутимость Дектярева тоже.

Валентин Макарович, словно угадав мысли командира, захлопнул журнал и в изнеможении уронил голову на грудь. Посидев так немного, он с усилием поднялся на ноги и походкой пьяного человека добрался до скоб.

Дектярев остался у пульта. Этого, казалось, ничем не проймешь. Похоже, геолог даже напевает лесенку. Да, так и есть! Мурлычет, как сытый кот. Вибрация между тем должна доставлять ему куда больше неприятностей, чем худосочному Биронту.

Разгневанный на себя и на своих спутников, Вадим возвратился к пульту. Он заставил себя работать. Что за самоистязание! Каждое показание приборов приходилось перечитывать дважды и подолгу думать над результатами вычислений, пока они доходили до сознания.

15

Нет, у него так ничего и не получилось.

Вокруг все ревело и грохотало. От длительного действия нарастающей вибрации Вадим почувствовал боль в желудке. В горле появились судороги, рот непрерывно наполнялся слюной.

От недавнего покоя, среди которого Вадим принял решение идти к центру земли, не осталось и следа.

На экране локатора зелень сменилась густой синевой, ровной и чистой, совсем как небо в июльский полдень. Экран походил бы на круглое окно, будь он стене, а не в полу. И не хотелось верить, что это синее не воздух, а раскаленный базальт, готовый раздавить «ПВ-313», как яичную скорлупу, стоит только отказать защитному действию магнитоплазменного поля.

Вадим соединился с геологом.

— Николай Николаевич, — спросил он, — каков будет ваш прогноз в отношении нарастания вибрации?

— По совести говоря, неутешительный. До зоны гипоцентров не меньше суток хода. Да еще столько же от нее вглубь, где прекратится эта камнедробилка.

— Плохо…

— Да куда хуже.

Дектярев ждал, что еще скажет Сурков. Но тот молчал. Командир подземохода колебался. Не пора ли остановить машину и прежде прощупать недра с помощью всей имеющейся на корабле аппаратуры? Не поспешил ли он, взяв на себя смелость сразу же устремиться на «ПВ-313» к центру земли?

— Остановиться? — спросил он геолога.

— Н-не знаю, что и посоветовать.

Николай Николаевич тоже колебался. Страсть исследователя толкала его дальше, звала в недра. Голос благоразумия советовал повернуть обратно.

Если бы геолог начал уговаривать Вадима прекратить рейс, Вадим сдался бы. Но Дектярев надеялся, что командир подземохода примет такое решение самостоятельно. Оба молчали. Оба глядели в репродукторы на пульте, однако так ничего и не услышали друг от друга.

Сверху спустился Михеев, хмурый и усталый. Он сел в кресло, взглянул на приборы и сказал Вадиму:

— Идите передохните в гамаке. От вибрации мозги превращаются в кашу. Нужно дать им отдых.

Вадим остался на месте — в такой заботе он не нуждался. Но самочувствие у него было отвратительное. Голову разламывало от непрерывной тряски, вытряхивало из нее все мысли, все желания.

Время тянулось нестерпимо медленно. Командир подземохода избегал смотреть на хронометр, но все чаще поглядывал на виброметры. Можно было гордиться конструкцией «ПВ-313»: никаких нарушений в работе автоматики.

«Нужно остановить подземоход», - сказал себе Вадим, но остался неподвижным. Он привык доводить до конца каждое начатое дело, а сейчас ему приходилось отказываться от самого большого, от самого заветного, ради чего он жил и работал.

«Поспешил… — с досадой признался Вадим. — К вибрации машина не подготовлена. Нужно возвращаться».

И не находил в себе сил протянуть руку, чтобы нажать кнопку остановки.

Вдруг в синеве экрана он увидел Лену.

Четверо суток разлуки…

Четверо суток!

Но это лишь начало рейса. Подземоход прошел двести двадцать километров, а Вадим хотел достичь центра земли. Значит, остается еще шесть тысяч сто пятьдесят километров. Даже при существующей скорости движения потребуется сто пятьдесят суток. Да столько же на обратный путь. Почти год!

На минуту Вадим перестал ощущать вибрацию. Острая, отчетливая мысль, что вся его затея представляет сплошное безрассудство, заглушила другие переживания, заставила исчезнуть даже образ Лены. Вдруг он почувствовал и грозную силу подземной стихии и бесконечность дороги. Что значит пресловутый глубинный барьер, когда впереди могут оказаться настоящие барьеры и за преодоление каждого из них можно поплатиться жизнью.

На душе Вадима было смутно и тревожно.

— Вадим, — произнес из репродуктора голос Чумакова, — поднимись поскорее к нам в кабину.

— Что там у вас стряслось?

— Скорюпин потерял сознание.

— Иду!

Следом за Вадимом в кабину механика поднялся и Михеев. Скорюпин лежал на полу, около него хлопотал Андрей: приподняв голову Павла, он пытался остановить идущую у него из носа кровь.

Михеев, не говоря ни слова, отстранил Андрея, взвалил безжизненное тело связиста на плечи и вскарабкался с ним в кабину отдыха. Там он бережно уложил Павла в гамак, открыл шкаф с медикаментами, достал кровоостанавливающее, вату, марлю.

На исходе были пятые сутки.

16

В кабине собрался весь экипаж. Обступили гамак Павла и ждали, пока связист придет в себя.

Павел открыл глаза, виновато посмотрел на товарищей.

— Укачало, — сказал — он. — Но вы не беспокойтесь. Со мной на море всегда такое случается. А потом привыкаю.

— Сознание на море тоже теряешь? — рассердился Михеев.

— Лежи и помалкивай, — сказал Вадим. Потом взглянул на Михеева. — Петр Афанасьевич, остановите подземоход.

Михеев не успел ответить. Гудение за стенами подземохода приобрело иную тональность, зазвучало на самых низких октавах, напоминая вой раскручиваемой сирены. Подземоход качнуло сначала тихо, потом с такой силой, что люди попадали друг на друга, покатились в угол кабины.

— Гипоцентр! — крикнул Николай Николаевич.

С необыкновенным для своего грузного тела проворством, цепляясь руками за войлок пола, он добрался до люка и нырнул в его отверстие.

— К пультам! — приказал Вадим.

Но, несмотря на спортивную закалку, ему далеко не сразу удалось последовать за Дектяревым. В последний момент, когда он уже готов был ухватиться за поручни люка, его отбрасывало обратно. Он наталкивался на товарищей, сбивал их с ног и вместе с ними оказывался у противоположной стены.

Происходило что-то невообразимое. Огромную металлическую машину раскачивало, как утлое суденышко на морской волне в десять-двенадцать баллов. Сходство дополнялось шумом извне. Казалось, на борта «ПВ-313» обрушиваются многотонные кипящие валы.

Вадим, Андрей, Михеев друг за другом покинули кабину. В кабине оставались Скорюпин и Биронт. Но и Биронту удалось выбрать момент, когда наступило сравнительное затишье, и не очень принятым у взрослых людей способом, на четвереньках, достичь люка.

Скорюпин остался один. Он сел в гамаке, закрыл глаза, а когда снова открыл их, на ресницах повисли капли слез — немилосердно болела голова. Медленно перевалился он через край гамака и спрыгнул на пол.

…Большого труда стоило Николаю Николаевичу спуститься по лесенке в свою кабину. Еще труднее было добраться до кресла. Разбушевавшийся базальт попытался опрокинуть подземоход и увлечь его за собой. Гироскопические автоматы выравнивали машину. Шла борьба стихии и механизмов, созданных разумом человека. Люди, члены экипажа, оставались безмолвными свидетелями этой схватки. Их вмешательство не облегчило бы положения подземного корабля.

Дектяреву удалось сесть в кресло. От вибрации он оскалил зубы, сжался, замер, не спуская, однако, глаз с приборов. Теперь вибрация проходила через тело частыми и горячими импульсами электрического тока. И жар от нее разлился в животе, медленно поднялся вдоль позвоночника, заполнил голову.

Прежде всего геолог обратил внимание на темно-синее поле экрана. Оно уже не было однотонным, оно искрилось. Искры были крупными, как снежинки, попавшие в полосу яркого света.

— Ага, началось! — вслух констатировал Николай Николаевич. — Вот она, борьба двух начал: жизни и смерти кристаллического мира.

Показания приборов подтвердили его догадку. На глубине двухсот шестидесяти километров кончилась ультракристаллическая геосфера. Здесь давление превысило силы сцепления в кристаллах, и кристаллы, распадаясь, обратились как бы в пыль. Только пыль эта, вместо того чтобы быть подхваченной ветром, слилась в еще более плотное аморфное вещество. Молекулярная связь продолжала существовать. Анализаторы показали наличие в окружающей среде простейших химических соединений: окислов, карбидов, сульфидов. Более сложных соединений не оказалось. Почему? Возможно, мешала высокая температура. Но скорее всего не только она. Николай Николаевич угадывал наличие других, более существенных причин. После открытия Биронта уверенность в существовании таких причин крепла, но их вмешательство оставалось пока незримым и разгадать их суть было уделом самого Биронта.

Распад ультракристаллов освобождал ту энергию, которая заставляла оживать потухшие вулканы, вызывала землетрясения и причиняла человечеству немало бедствий.

Дектярев видел, как спустились к себе Михеев и Сурков. Они спешили к пульту управления. Теперь, как никогда, следовало быть начеку. В случае отказа автоматики придется вступить в борьбу со стихией самим людям.

Подземоход вздрагивал от ударов извне. Пол кабины принимал почти вертикальное положение, вибрация угрожающе нарастала.

В отверстии люка показались длинные ноги Биронта. Атомист пытался нащупать ими скобы. Раскачивание подземохода мешало ему. К тому же он, как и все, очень спешил оказаться у пульта.

— Да ведь он уж и не так труслив, — проворчал Дектярев, наблюдая за ногами Биронта. — Просто человек не в спортивной форме. Нет, сей муж определенно начинает мне нравиться.

Николай Николаевич встал, чтобы помочь Биронту. И вовремя. Очередной толчок выбил из рук Валентина Макаровича край люка. Атомисту прямо-таки везло на падения. Но на этот раз он угодил в богатырские объятия геолога.

— Благодарю, — сухо буркнул Биронт.

Едва Николай Николаевич открыл рот, чтобы сказать «пожалуйста», как новый толчок сбил с ног его самого. Падая, он всей тяжестью своего тела придавил тщедушного атомиста. Валентину Макаровичу показалось, что на него рухнули все двести шестьдесят километров базальта, которые простирались над подземоходом.

Когда же Биронт убедился, что вселенная осталась на месте, а придавил его только Дектярев, гневу его не было границ.

17

Вадим спускался по лесенке так быстро, как только мог. Мускулы его были крепки, руки легко выдерживали тяжесть тела, когда ноги теряли опору. На одну минуту он испытал сладостное ощущение настоящей борьбы. Нечто подобное переживали, наверное, мореплаватели далекого прошлого, захваченные ураганом на своих ненадежных каравеллах. Ветер срывает паруса, ломает мачты. Побеждает только смелый духом.

В следующее мгновение в Вадиме заговорил конструктор. С тревогой подумал Вадим, что программные датчики вовсе не приспособлены к резким изменениям курса, что в любой момент может наступить неразбериха в сложном взаимодействии механизмов вплоть до того, что автоматы возьмут и выключат защитное поле.

Скорее, скорее к пульту!

В кабине, едва Вадим выпустил из рук перекладину лесенки, его вдруг с силой швырнуло в сторону. Пульт, стены, потолок — все завертелось в каком-то бешеном вихре. Вадим ударился затылком о стену. Несмотря на толстую найловойлочную обливку, удар оказался настолько сильным, что в глазах у него потемнело и на мгновение он потерял сознание.

Дело принимало серьезный оборот. Хватаясь руками за раму, за пульт, глотая воздух широко открытым ртом, Вадим кое-как добрался до кресла. Здесь он немного пришел в себя, наблюдая, как стремительно поворачиваются стены и потолок вот-вот станет полом.

Взрывы вокруг подземохода сливались в один грозный рев, от которого корпус машины грохотал подобно разорванному на части, подхваченному ветром листу железа.

Взгляд Вадима задержался на показателе давления. Нить прибора металась по шкале, за стенами кабины рвались настоящие водородные бомбы. Мгновенная нагрузка на обшивку корпуса достигала двух с половиной миллионов атмосфер, опрокидывая все предварительные расчеты. У Вадима волосы зашевелились на голове. Два с половиной миллиона сопровождались не менее сокрушительной вибрацией. Каждый рядовой конструктор сказал бы, какой это страшный союз и как легко он способен разрушить самое прочное техническое сооружение.

Нужно что-то немедленно предпринять. Каждая последующая минута может принести гибель и самому Вадиму и его спутникам. Но что? Вадим никак не мог сосредоточиться. Он привык решать вопросы в спокойной обстановке, в тишине. И оттого, что в голову ничего не приходило, Вадим впервые потерял самообладание. Вцепившись в подлокотники кресла, он с ужасом наблюдал за прыгающей нитью прибора.

Дальше случилось такое, чего он и сам не ожидал от себя. Его пальцы потянулись к маленькой зеленой кнопке. Нет, это не Вадим, а кто-то посторонний решил остановить подземоход и повернуть его обратно.

Прежде чем Сурков успел нажать кнопку, чьи-то сильные руки схватили его за кисти и с такой силой рванули в сторону, что он не усидел в накренившемся кресле и оказался выброшенным вон. Этому способствовал и сильный наклон подземохода. Вадим почувствовал себя летящим в пространстве, падающим в какую-то бездну. На мгновение перед ним мелькнуло суровое лицо Михеева, потом все завертелось, смешалось.

Его швырнуло сначала к одной стене… к другой… и опять обратно. Нечеловеческим усилием удалось ему поймать скобу. Ноги Суркова повисли в воздухе — так сильно вздыбился пол. Постепенно кабина приняла горизонтальное положение, но, ослепленный и потерявший всякую ориентировку, Вадим не решался разомкнуть судорожно стиснутые пальцы.

Не будь гироскопических автоматов, машину опрокинуло бы, завертело, закружило, она превратилась бы в подобие падающего самолета, у которого отвалился хвост.

Пол снова еще круче накренился, и Вадим опять повис в воздухе. Он закричал, но не услышал собственного голоса. Ему казалось, что сейчас он не выдержит и лишится рассудка.

Вдруг рядом появился Михеев. Водитель подставил ему плечо, выбрал момент, и Вадим не заметил, как снова очутился в кресле.

— Поворачивать обратно рискованно! — закричал Петр Афанасьевич в самое ухо Вадима. — В момент переключения гироскопа машину начнет вращать, и нас разобьет о стены. Нужно выбраться сначала из зоны гипоцентров.

Слова Михеева не сразу дошли до сознания командира подземохода. Когда же он понял их смысл, он содрогнулся. Настоящая смерть только что стояла за его спиной, и не окажись рядом Михеева, он бы, Вадим, погубил и себя и всех остальных членов экипажа.

«Трус! — обругал себя Вадим. — Не выдержал, расписался… Исследователь, первооткрыватель… дрянь ты, вот кто!»

Ему удалось взять себя в руки. Он плотнее устроился в кресле, не рискуя, однако, взглянуть водителю в глаза. Ему было стыдно собственной слабости.

Вадим включил внутреннюю связь, вызвал поочередно механика, связиста, геолога. Все находились у пультов, на своих местах.

Каким образом могли возникнуть течения в твердой среде, сжатой почти до плотности металла? Дектярев так ответил на вопрос Вадима:

— При распаде ультракристаллов освобождается огромная энергия. Происходят резкие скачки в давлении в результате распада кристаллов. А вещество вокруг нас пластическое, совсем как резина. Взрывы заставляют его сжиматься. Затем оно возвращается в исходное состояние. Слои базальта, таким образом, передвигаются в различных направлениях, увлекая за собой подземоход. Если учесть, что деформация охватывает участки в сотни и тысячи километров, то мы практически остаемся неподвижными.

— Оно и заметно…

— Скорюпину опять плохо, — перебил Дектярева голос механика. — Потерял сознание.

Михеев начал выбираться из кресла, но Вадим опередил его.

— Оставайтесь у пульта! — крикнул он. — Не спускайте глаз с приборов.

Водитель кивнул головой.

Вадим выждал, пока кресло взмыло вверх, а лестница оказалась внизу, и прыгнул, вытянув руки вперед. Он поймал скобу, как перекладину трапеции.

В следующий момент кресло провалилось вниз, а лестница оказалась на потолке. Вадим повис на руках. Он стиснул зубы и, перебирая перекладину за перекладиной, стал подвигаться к открытому люку.

Петр Афанасьевич следил за Сурковым, пока тот не исчез в отверстии люка. Тогда он в изнеможении откинулся на спинку кресла. Водитель чувствовал себя очень скверно, может быть немногим лучше, чем Скорюпин. Сказывались годы.

«Это твой последний рейс, Михеев, — с горечью подумал он. — Пора уступить свое место молодым».

Подземоход продолжало швырять из стороны в сторону. Пласты базальта то сильнее сжимали его, то на минуту ослабляли свой натиск. Скачки давлений, вызванные распадом ультракристаллов, действительно походили на взрывы. Вместе с давлением резко подпрыгивала температура, мощные звуковые волны заставляли вибрировать каждый винтик внутри корабля.

Вадим возвратился бледный, на лбу его выступили крупные капли пота.

— Зачем вы… сюда? — спросил Михеев. — Я справлюсь один.

— Н-не знаю… Там не лучше.

Отдышавшись, Вадим вторично вызвал Дектярева.

— На какой глубине прекратится распад ультракристаллов? — спросил он.

— Примерно на глубине четырехсот километров.

Глубиномер показывал двести девяносто километров. Значит, еще… От шума и скрежета вокруг, от нестерпимой боли в голове командир подземохода никак не мог сообразить, сколько же еще времени потребуется, чтобы преодолеть оставшиеся сто десять километров.

— Шестьдесят один час, — подсказал Николай Николаевич. — Двое с половиной суток.

Потянулись часы сводящей с ума вибрации и беспрерывных бросков подземохода. Люди, не выдержав, бежали из кресел в гамаки, доверив свою судьбу автоматам.

Но вибрация уже заставляла дрожать сам воздух в кабинах, как если бы он был твердым телом. Вибрация передавалась и через упругие найлоновые подвески. От нее раскалывалась голова, распухали суставы, появилась боль в мышцах и кожа на теле горела. Чтобы не видеть мелькающих стен, приходилось лежать с закрытыми глазами.

Не могло быть и речи о сне, о пище. Мутило всех, особенно Скорюпина. Биронт стонал, руки его все время чего-то искали, он зарывался лицом в подушку, садился в гамаке, охая, падал обратно.

Чураков и Дектярев мучались молча. Вадим ждал последней минуты: он был уверен, что программные датчики вот-вот собьются и выкинут что-нибудь такое, что сразу положит конец всем мучениям.

Один Михеев нашел в себе силы подать воды обессилевшему связисту. Возвратившись в гамак, он тут же сам потерял сознание.

Застонал Андрей. Вадим закричал: «Будь оно все проклято!» — и разрыдался, как ребенок. Дектярев мычал сквозь стиснутые зубы.

И подземоход стонал, покачивался, как смертельно раненный человек. Дрожь пробегала по его огромному стальному телу. Однако машина продолжала двигаться туда, куда ее направили люди: вниз… вниз… вниз… сквозь бешеную пляску раскаленного вещества.

Только на исходе шестых суток начала стихать качка. Гироскопические автоматы все увереннее отражали натиск подземной стихии.

Пошла на убыль и вибрация. Корпус по-прежнему грохотал и гудел, но в этом шуме все отчетливее проступали знакомые звуки работающего двигателя.

И седьмые и восьмые сутки люди оставались в гамаках. В себя приходили медленно. Головная боль вытеснила способность воспринимать окружающее. От нее настолько отупели, что, открыв глаза, лежали ко всему безразличные и не узнавали друг друга.

Первым встрепенулся Вадим.

— Живы! — закричал он, превозмогая боль в голосовых связках. — Мы живы! Слышите?

На девятые сутки подземоход достаточно удалился от зоны гипоцентров. В кабинах наступила благодатная тишина. Тогда разом, точно сговорившись, уснули. Спали часов двенадцать или четырнадцать. Сон прогнал головную боль. Придя в себя, почувствовали голод.

Но выбраться из гамаков оказалось не так-то просто. Суставы распухли, особенно в локтях и коленях. Мускулы настолько ослабли, что не удавалось натянуть на себя одеяло или принять сидячее положение. Когда же Андрей, перевалившись через край гамака, спрыгнул на пол, он не устоял и растянулся в нелепой позе, с недоумением поглядывая на своих товарищей. Те, примолкнув, в свою очередь растерянно наблюдали за механиком.

Это было и смешно и грустно. Шесть взрослых мужчин заново учились ходить. Кое-как добравшись до стола, они не смогли утолить голода: руки не держали ложку, усилия пальцев не хватало, чтобы открыть коробку с концентратами.

Только сутки спустя они с грехом пополам приняли пищу. А насытившись, стали с любопытством рассматривать друг друга.

— Однако… — сказал Дектярев. — С кем имею честь? Призраки вы или люди?

Он шутя дернул Биронта за отросшую рыжую бородку. Ученый не обиделся. Улыбка его была счастливой и всепрощающей.

Обросшие, похудевшие, они действительно не походили на себя.

— Что мы пережили! — вздохнул Скорюпин. — Будешь кому-нибудь рассказывать, так и не поверят.

— Петр Афанасьевич, — Вадим взглянул на водителя, — вы не будете возражать, если я остановлю подземоход?

Михеев развел руками.

Экипаж следом за командиром подземохода спустился в кабину управления. Вадим сел за пульт, посмотрел на приборы, но прежде чем нажать кнопку, спросил:

— А все-таки игра стоила свеч?

Дектярев сразу стал серьезным. Он ответил:

— Стоила, Вадим Сергеевич. Пусть твоя совесть будет чиста. Влетит нам крепко, это уж как пить дать. Я характер Аркадия Семеновича знаю. Крутой у него характер. Но мы тебя в обиду не дадим. Пусть уж всем голову снимают. Так, Валентин Макарович?

— О, я теперь такой богач! — Биронт потер руки.

Командир подземохода нажал кнопку. Двигатель смолк, прекратилось действие бура. Тишина стала идеальной.

Тогда Биронт щелкнул пальцами обеих рук и, к удивлению окружающих, сделал попытку выполнить чье-то замысловатое па. Но так как он никогда в своей жизни, даже в молодости, не знал, что значит танцевать, то и сейчас у него получилось нечто неопределенное и нелепое.

— Не забывайте, коллега, — напомнил ему Дектярев, — нам предстоит еще раз пройти сквозь гипоцентры.

И тем сразу охладил пыл атомиста.

Отдохнув и восстановив силы, люди обрели способность подтрунивать друг над другом. Дектярев и Биронт заспешили к своим рабочим местам.

Нервное напряжение спадало.

18

Четырнадцать часов подземоход оставался неподвижным — ровно столько времени, сколько потребовалось для проверки аппаратуры. И за эти четырнадцать часов Андрей успел передумать больше, чем за всю свою прошедшую жизнь. Он думал о себе, о том, как он жил и работал и как ему нужно бы жить и работать.

Трудно сказать, что послужило толчком к тому перелому, который так неожиданно назрел в душе Андрея. Да и был ли он неожиданным?

Смутное беспокойство росло. Стоило закрыть глаза, и воображение тотчас же переносило Андрея на стремительный космический корабль. Андрею хотелось простора, ощущения неизмеримости пространства.

Решение было сначала смутным, неопределенным. Постепенно оно становилось все более осмысленным. Переходя от аппарата к аппарату, Чураков мысленно уточнял свое дальнейшее поведение: после возвращения «ПВ-313» он кладет на стол главному конструктору заявление об уходе с завода. Прощай, подземная техника! Затем он напишет другое заявление — в космический отдел при Совете Министров. Работа ему найдется.

Жаль только расставаться с Вадимом. Столько лет прожили рядом и работали бок о бок! Одиннадцать раз ходили вместе на подземных кораблях в далекие путешествия. Воспоминания детства и юности неразрывно связаны с Вадимом. И если у Андрея что-то не так получилось, так виноват в этом сам Андрей.

Вот так. Учился, работал, дожил до двадцати девяти лет, и оказалось, забрел не на свою дорожку. Особенно ясным все стало после прохода сквозь гипоцентры. Пусть не подумают, что его испугали опасности. Если потребуется, он готов еще раз пройти на «ПВ-313» на любую глубину, хотя бы до центра земли.

— Программные устройства в отличном состоянии, — доложил Андрей Вадиму. — Будем ли проверять сигнальную систему?

— Я думаю, это лишнее, — сказал Вадим. — Теперь отдохнем, да и в обратный путь.

— А может быть, дальше?

Вадим задумался.

— Рано или поздно мы будем там с тобой, Андрей. Но сейчас для меня ясно одно: «ПВ-313» не подготовлен для такого дальнего рейса. Да и мы к нему не подготовлены. Психологически по крайней мере.

«Сказать ли ему, что это мой последний подземный рейс? — поколебался Чураков. — Нет, лучше потом, там, на поверхности. Мне не суждено сопровождать подземоход к центру земли, но я верю, что именно Вадим поведет его. Этого человека ничем не остановишь…»

Вадим лег в гамак и уснул. Но Андрею не спалось. Он чувствовал себя уже так, словно прощался с подземоходом, еще раз побывал в машинном отделении, посмотрел на молчаливые, но неутомимые ряды автоматов, погладил теплые поверхности синтезаторов. Потом спустился к себе в кабину, чтобы посидеть за пультом.

Скорюпин встретил его предупреждающим жестом, требуя молчания. Сам он давился от смеха и зажимал ладонью рот. На пульте был включен репродуктор внутренней связи. Густой ворчливый бас геолога действительно нельзя было слушать без улыбки. Репродуктор чертыхался, негодовал на воображаемого оппонента, на минуту умолкал, чтобы затем разразиться восторгом или потоком брани.

Механик поднялся в кабину ученых.

— А, Андрей! — приветствовал Дектярев его появление. — Посадить тебя негде, кресла для посетителей в кабинах не предусмотрены. Так что же, поворачиваем оглобли? А у нас с Валентином Макаровичем самый разгар работы. Смотри, — он кивнул на экран, — две с половиной тысячи градусов, а базальт синий. Каково сжатие! Спектр продолжает смещаться, хотя все соотношения летят к чертям. Сдвиг не соответствует температуре. Ну, что ты скажешь на это? Тут есть над чем поломать голову.

И минут пятнадцать без передышки геолог пространно излагал свои взгляды на взаимосвязь давления с физическим состоянием вещества, а Андрей все время ловил себя на том, что многое в рассуждениях Николая Николаевича прямо-таки фантастично. Механик подземного корабля, совершивший немало рейсов сквозь бесконечное разнообразие горных пород, он считал себя достаточно осведомленным и в теоретической области.

Теперь, на фоне исследований Дектярева, этот запас знаний выглядел весьма ограниченным.

— Вот, к примеру, древний, но до сих пор не решенный вопрос, — гудел Николай Николаевич, — почему бывают землетрясения? Источник мы увидели, на себе прочувствовали. Однако над этим источником трехсоткилометровая броня. Как передаются скачки уплотнений в литосферу? Пока неизвестно. Или вот: земля дышит. Дважды в сутки все города, села, пустыни, леса, горы подымаются и опускаются на добрых полметра. Но почему? Почему, я спрашиваю? Предположений множество. И если тебя спросить, ты, поди, без запинки отчеканишь: так, мол, и так, всякие там приливы магмы, вызванные притяжением луны. Че-пу-ха! Схоластика! Причина там, — Дектярев внушительно постучал ногой по полу, — в центральных областях. Оттуда все начинается. Кое о чем мы, конечно, догадываемся. Но требуются неопровержимые доказательства. Факты, черт побери! Ведь сумели же мы доказать, что материки — это глыбы гранита, плавающие в базальте. Не верилось сначала: как может твердое плавать в твердом? Проверили, свыклись, убедились.

— А удалось вам выяснить что-нибудь о прежнем расположении магнитных полюсов? — спросил Андрей.

— Ого! — Николай Николаевич вскочил, засунул совсем по-мальчишески руки в карманы комбинезона и встал перед механиком, широкий, неуклюжий и добродушный. — Смотрите-ка на него! — крикнул он Биронту. — В самую точку попал.

Атомист, уже привыкший к непрерывным разглагольствованиям своего напарника, поспешил согласно покивать головой, не поднимая ее над журналом.

— Видишь ли, — одной рукой геолог обхватил Андрея за плечи, а другую поставил кулаком на пульт, — видишь ли, Андрей, это один из самых каверзных вопросов в геологии нашей планеты. Единственное, что нам удалось установить, это то, что на месте Южного полюса когда-то был Северный, а на месте Северного — Южный. Короче говоря, земля вращалась в обратную сторону. И по сей день продолжается совместное путешествие географических и магнитных полюсов. Чем это вызывается? Ответ опять-таки спрятан там, — геолог постучал ногой по полу.

Николай Николаевич отпустил плечо Андрея и возвратился в кресло. Прикрыв один глаз, другим он посмотрел поверх головы Андрея куда-то в пространство.

— Вот если бы нам удалось проникнуть на глубину двух тысяч километров, — произнес он мечтательно, — может быть, многое стало бы достоверным. Пока это невозможно. Тем не менее я питаю надежду дожить до такого времени, когда меня пригласят принять участие в рейсе к центру земли. И мы с Валентином Макаровичем не откажемся. Как, Валентин Макарович, не откажемся?

Биронт положил электроперо на журнал и принялся пощипывать подбородок. Вопрос Николая Николаевича ему явно понравился. Шум заработавшего двигателя не дал ему ответить.

— Все, — вздохнул геолог. — Возвращаемся. И уже не хочется.

— Да, знаете, не хочется, — согласился Биронт.

— Бегу к пульту, — сказал Андрей.

19

Машина пришла в движение. Вместе с нею ожили нити приборов, замигали сигнальные лампы. Кораблю предстояло описать широкую дугу радиусом в восемь километров, прежде чем снова пойти по вертикали, но уже в обратном направлении.

Андрей включил вторичную сигнальную систему, которая ведала подачей звуковых сигналов и контролировала показания приборов. Рассеянный взгляд его остановился на экране, потом на Скорюпине. Связист насвистывал и в такт свисту покачивал головой.

«Наверх! К солнечному свету! — пронеслось в голове Андрея. — Там Лена… Прощай и ты, Лена. Мое будущее теперь — космос».

— Что показывает твой курсозадатчик? — привел его в себя голос Вадима.

Только теперь механик заметил неладное в показаниях одного из приборов, на который смотрел, но которого не видел. В квадратном окошечке ползла широкая белая лента с мелко расчерченной красной сеткой. Два электрических пера оставляли на лей яркие светящиеся следы. Одно перо чертило желтую линию — заданный подземоходу курс. Второе — красную линию: действительную траекторию движения. Обычно обе линии шли рядом, плотно прижавшись одна к другой. Автоматы в точности выдерживали заданное водителем направление.

Но сейчас линии непрерывно удалялись друг от друга. Желтая, искривляясь, уходила в сторону, в то время как красная оставалась прямой. Под окошечком прибора тревожно и призывно мигала красная лампочка.

— Машина уклоняется от заданного курса, — сказал Андрей.

— В чем дело?

Взгляд механика побежал от прибора к прибору. На пульте перемигивались целые созвездия разноцветных лампочек, непрерывно жужжал зуммер курсозадатчика. Наметанный глаз механика сразу расшифровал симфонию звуковых и световых сигналов: гироводитель в точности выполняет заданную программу управления, но встречает необъяснимое противодействие подземохода. Машина упрямо продолжает идти по вертикали.

— Мощность двигателя в норме, — скорее для себя, чем для Вадима, проговорил Чураков, — боковые дюзы работают с полной нагрузкой, никаких нарушений в системе автоматики нет.

Андрей начал мысленный экскурс по всем узлам двигателя, по всей схеме автоматики. То же самое делал в это время и Вадим. Тот и другой в совершенстве знали конструкцию «ПВ-313». И оба оказались в затруднении.

— Стоп! — скомандовал Вадим.

Михеев выключил бур и двигатель. Командир подземохода, водитель и механик всматривались в приборы. А приборы успокаивали, говорили: «Все в порядке. Не суетитесь напрасно. Верьте нам».

— Старт!

Подземоход сделал новую попытку развернуться. Боковые дюзы, выполняя роль газовых рулей, стремились занести его хвостовую часть в сторону, как поворот руля заносит корму морского судна.

Вадим сам выключил центральную осевую дюзу, оставив только боковые. Но даже при одном только косом направлении выхлопной струи подземоход продолжал двигаться прямолинейно вниз. Газовые рули не выполняли своего назначения.

— Стоп!

Наступила почти мертвая тишина. Доносился лишь едва уловимый свист полеобразующей установки.

— Ничего не понимаю… — Вадим снова включил двигатель. — Если бы не хватало усилия для передвижения в этой уплотненной среде, — начал он рассуждать вслух, — мы не смогли бы двигаться вообще. Однако скорость поступательного движения не уменьшилась.

— Не стряслось ли что-нибудь с самими дюзами? — подсказал Михеев.

— Что думаешь на этот счет ты, Андрей?

— Еще не бывало у нас, чтобы дюзы отказывали. Но больше подумать не на что. Может быть, на них как-то поле воздействует?

— Чепуха!

Вадим совершенно отчетливо представляет себе боковые дюзы-трубы с расширяющимися и одновременно загибающимися выходами. Своими формами они напоминают раковину улитки. Сурков утверждал их конструкцию, присутствовал при изготовлении и при испытании на механическую прочность. Какой же дефект может возникнуть в дюзах? Прогар? Искажение профиля? Закупорка сужений? Наивные предположения.

— Попробуем еще раз.

Опять заработали бур и двигатель. Включили боковые дюзы. Подземоход задрожал от напряжения, оно передалось людям. Андрей не обратил даже внимания на спор, внезапно возникший между геологом и атомистом. В репродукторе их возбужденные голоса звучали одновременно.

Прошел час. Потом другой… Третий… Глубина возросла еще на пять с половиной километров. Самые элементарные расчеты показывали, что движение остается вертикальным. Не хотелось верить этому, и нельзя было не верить.

В сердце Вадима зашевелилась тревога. Он подумал: «Ну, а что, если дюзы окажутся в порядке?»

— Хорошо, — согласился он, — проверим дюзы.

Пятичасовое ожидание, пока охладится двигатель и ослабнет радиоактивность материала, истомило и командира подземохода, и механика, и водителя. Все трое не находили себе места. Они поднялись в кабину отдыха и там, сидя за столом, прикидывали, какой из автоматов может выкинуть шутку, не предусмотренную ни практикой, ни теорией. Но какой бы фантастический вариант ни приходил им в голову, Вадим тут же опровергал его. И доказательства Вадима были настолько ясными, что не вызывали возражений.

20

Вадим, Андрей и Михеев поднялись в складской отсек. Там они надели костюмы из мягкой зеленоватой материи, достаточно плотной, чтобы защитить от остаточной радиации двигателя. Круглый капюшон с очками прикрывал голову и лицо.

Теперь следовало открыть люк в потолке отсека. Тесный колодец высотой около двенадцати метров вел к выхлопному, коллектору, двигателю, к дюзам. Сверху колодец прикрывался еще одним люком.

— Корпус в области дюз не имеет лучевой защиты, — напомнил Андрей.

Вадим пожал плечами.

— Какая в ней сейчас необходимость? — сказал он. — Залежи радиоактивных пород остались высоко над нами. Что касается внутреннего излучения, то вы сами видели показания дозиметров.

— Не посоветоваться ли нам с Валентином Макаровичем? — предложил Михеев.

— Нужно снова раздеваться, — Андрей посмотрел вниз.

— И что, собственно, нам может грозить? — сказал Вадим.

— Похоже ничто, — согласился Петр Афанасьевич.

Андрей стоял самым верхним, касаясь головой люка. Рукой он нащупал кнопку на стене колодца. Нужно было нажать ее, и люк распахнется.

— Можно начинать?

— Пошли, — сказал Вадим. — Потеснитесь, Петр Афанасьевич.

Михеев стоял между Андреем и Вадимом. Вместо ответа он схватил механика за руку и отвел ее в сторону.

— Пусти-ка меня, Андрюша.

— В чем дело, Петр Афанасьевич? — удивился Вадим. — Вы начинаете вмешиваться не в свои дела.

— Тут наши общие дела. Я наравне с командиром отвечаю за состояние машины. И еще, молодые люди, не худо бы вспомнить, что я не четыре, в двадцать восемь лет совершаю подземные рейсы. Зачем рисковать собой всему экипажу?

— Рисковать? Чем?

— Этого я не знаю. Стряслось же что-то с дюзами.

Разговаривая, водитель протискивался мимо Чуракова, оттесняя того от люка.

Верхний люк раскрылся. На людей пахнуло горячим воздухом. Двигатель и дюзы не успели еще полностью охладиться.

Михеев решительно протиснулся сквозь круглое отверстие и довольно бесцеремонно захлопнул крышку перед самым носом командира подземохода.

— Ничего не понимаю, — удивился Вадим, оставшись наедине с Андреем. — Петр Афанасьевич ведет себя так, будто мы его подчиненные, а не наоборот.

Прошло пятнадцать-двадцать минут очень неприятного ожидания. Стоять на скобах вдвоем было неудобно и тесно. В плотном костюме потели грудь, спина, ноги. Вадим порывался перешагнуть отверстие люка, но в ушах его продолжали звучать странные слова, сказанные Михеевым: «Зачем рисковать собой всему экипажу?» Хотел того Петр Афанасьевич или не хотел, но его поступок насторожил командира подземохода.

Андрей в это время стал копаться в замке люка. Что ему там не понравилось — неизвестно, но он будто забыл, зачем здесь находится, и с головой ушел в свое никому не нужное сейчас занятие. Согнувшись в неудобной позе, Андрей щелкал электромагнитным фиксатором, прислушивался к звукам его работы, пытался заглянуть в контрольный глазок.

— Оставь замок в покое! — не выдержал Сурков. — Или тебе поиграть захотелось?

— Да нет, показалось, что фиксатор запаздывает на включение.

Наконец появился Петр Афанасьевич. Закрыв за собой люк, он сдернул с головы капюшон. Пот струился по его щекам, волосы перепутались и слиплись.

— Дюзы в порядке, — глухо и коротко произнес он.

Вадим сильнее сжал руками скобу, за которую держался, плотнее прижался к горячей стене колодца. Лучше бы Михеев обнаружил неисправность, пусть очень сложную, серьезную, но тогда бы все было понятным. Теперь же неопределенность навалилась на людей призраком надвигающейся беды.

— Я осмотрел не только дюзы, — отдышавшись, заговорил Михеев, — но и всю выхлопную систему. Нет даже намека на неисправность. Ее нужно искать где-то в другом месте.

— В конструкции «ПВ-313» ее искать негде, — отрезал Вадим.

Трое мужчин молча смотрели друг на друга.

21

Как ни были увлечены Дектярев и Биронт исследованиями, они все-таки обратили внимание на частые остановки подземохода.

— У нас что-то происходит, — первым забеспокоился Валентин Макарович. — Вы слышите? Михеев и Сурков поднялись наверх. Куда, как вы думаете?

— Спать, — буркнул Дектярев.

А спустя минут сорок на пульте заговорил репродуктор внутренней связи.

— Николай Николаевич, — голос принадлежал Вадиму, — и Валентин Макарович, поднимитесь, пожалуйста, в кабину отдыха.

— Я уверен, что случилось что-то неладное, — судорожно вздохнул Биронт. — Ужасно…

* * *

В кабине отдыха светил мягкий «солнечный» свет. Шесть человек сидели в глубоких креслах за круглым столом. Кабина походила на салон пассажирского самолета. Она оставалась мирным, тихим и привычным уголком того мира, в котором выросли сидевшие за столом люди.

— В качестве единственного аргумента я могу со своей стороны выставить только высокую плотность базальтовых пород, — сказал Дектярев, после того как выслушал Вадима.

— Нет, не то, — отверг Вадим предположение геолога. — В астеносфере, как и в жидкости, справедлив закон Паскаля. На корпус подземохода со всех сторон действует равное удельное давление.

— Да, разумеется.

— Но с прежней скоростью мы имеем возможность двигаться только по вертикали. Двигаться в ином направлении машина отказывается. Валентин Макарович, ваше мнение?

— Весьма любопытно, — атомист потер ладонь о ладонь и посмотрел на потолок. — Я должен подумать. Может быть, это как раз и по моей части. Очень, очень любопытно.

— Как бы это не стало для нас печальным, — криво усмехнулся Вадим. — Учтите, подземоход не имеет заднего хода. До сих пор в нем не было нужды. И пока мы ничего не придумаем, нам придется торчать здесь, на глубине пятисот километров.

— То есть как это торчать? — опешил Биронт. До его сознания только сейчас дошла вся серьезность создавшегося положения.

— Вадим Сергеевич, — предложил Михеев, — давайте попробуем еще раз развернуть подземоход. Временем мы не ограничены. И возможно, разворот получится по более пологой дуге, допустим не в восемь, а в сто километров. Раз уж такое дело.

— Пока ничего другого нам не остается, — согласился Сурков. — Искривление траектории, безусловно, должно существовать. Пусть в конце концов оно будет практически мало — неважно. Запасом энергии мы не ограничены и рано или поздно выберемся на поверхность. Но причина — понимаете, причина! — должны же мы ее понять.

— Поймем, Вадим Сергеевич, — заверил его Дектярев. — На то мы и в школе учились.

Еще несколько суток неизвестности! За ними скрывается надежда на благополучное возвращение, а может быть, новые неодолимые преграды.

«ПВ-313» проходил километр за километром, продолжая удаляться от поверхности.

В кабинах тишина. Резко снизилась вибрация подземохода даже от работы двигателя бура. Видимо, сказывалось воздействие окружающей среды, ее непрерывно возрастающая плотность. Не так давно экипаж узнал истинную цену этой тишине, а сейчас она угнетала людей, удлиняла время, превращая минуты в часы, а часы в бесконечность.

Утро, день, вечер, ночь сливались в однообразном сиянии «дневного света». Время тянулось монотонно. Вадим на память перечерчивал схему автоматики и, переходя от узла к узлу, все пытался найти ответ на загадочное поведение «ПВ-313». Однако он все время ловил себя на том, что к чему-то прислушивается, что тревога давит на грудь и, как он ни старается увлечь себя работой, нет привычной ясности мыслей. Да, это для него, конструктора и исследователя, самое страшное — путаница в мыслях.

Нечто похожее на это состояние испытывал и Валентин Макарович. Он продолжал исследовать свое излучение с жадностью истинного ученого-экспериментатора, но стал легко раздражаться по каждому пустяку. У него пропал аппетит и появилась бессонница. Вопросы Дектярева оставались без ответа. Он часто и неожиданно вскакивал, покидал кабину, чтобы через несколько минут появиться вновь.

Наверх, в кабину отдыха, часто подымался Михеев. Водитель жаловался на головные боли, внезапные и очень сильные, чего с ним раньше никогда не случалось. Биронт сочувствовал ему. «Даже этот мужественный человек начинает сдавать, — невесело думал Валентин Макарович. — Что же с нами будет?»

22

Прошло еще двое суток. Красная линия на широкой полимерной ленте курсозадатчика оставалась идеально прямой. «ПВ-313» продолжал двигаться строго в направлении к центру земли. Искривление траектории если и существовало, то настолько ничтожное, что пока его не могли уловить даже чувствительные, как нерв человека, приборы «ПВ-313».

«Думай! Думай! — приказывал себе Вадим, и оттого, что принуждал себя думать, мысли его разлетались, как стая вспугнутых птиц. — Что же это я? — он растерянно присматривался к самому себе. — Откуда во мне эта слабость? Чего я боюсь? гибели? Нет!»

Он поднял — глаза на Петра Афанасьевича, чтобы найти у него поддержку. Вадим вдруг слепо уверовал в опыт водителя, в его многолетнюю закалку. Ведь случалось же, что люди делали открытия в совершенно чуждых для них областях науки и лишь потому, что не бывали скованы установившимися понятиями, догмами. Не блеснет ли в голове Петра Афанасьевича спасительная идея?

Михеев морщился от головной боли. Он расстегнул комбинезон, ему не хватало воздуха. Страдающий вид Петра Афанасьевича заставил Вадима совсем упасть духом.

— Вам что, нездоровится? — спросил Вадим.

— Пустяки… Что-то стряслось с головой. Первый раз в жизни. У меня никогда не бывало головокружений, а сейчас я все время падаю куда-то, лечу в бездну… Старость подходит.

Михеев силился улыбнуться и никак не мог сделать этого. Подошло время обеда. Водитель встал, чтобы пойти следом за Вадимом и беспомощно упал обратно в кресло. Лицо его сразу покрылось испариной, глаза расширились.

Вадим застыл посреди кабины.

— Петр Афанасьевич, что с вами?

— Если не трудно… воды…

Так быстро Вадим еще никогда не взбегал по лестнице. Возвратился он в сопровождении геолога и механика. Михеев пил воду жадно, шумными глотками.

— Да ты, никак, раскис, Афанасьевич? — удивился Дектярев.

— Пустяки… — Михеев закрыл глаза. — Пройдет.

И тут только Вадим обратил внимание, что на щеках водителя проступили мучнисто-белые пятна. Должно быть, их заметили и Андрей с Николаем Николаевичем, потому что притихли и тоже пристально всматривались в лицо Михеева.

— Станция на приеме! — закричал сверху Скорюпин.

— Давай! — Вадим засуетился у пульта.

«…Внимание на «ПВ-313»! — заговорил рупор. — Немедленно возвращайтесь на поверхность. Главный конструктор отстраняет Суркова от командования подземоходом и возлагает все руководство экспедицией на водителя Михеева. Несмотря на всю ценность ваших наблюдений…»

В рупоре треск, звон колоколов, оглушительный хохот. Затем внезапная тишина и молчание.

— К дюзам… не под…ходи…те… — неожиданно громко и отчетливо произнес Петр Афанасьевич. — Там… смерть. Кругом подземохода… смерть.

— С ним плохо! — закричал Андрей.

Потерявшего сознание водителя уложили тут же на полу. Появились перепуганные Биронт и Скорюпин.

— Если бы это случилось у нас, там, наверху, — пробормотал Биронт, — я бы подумал, что Петр Афанасьевич оказался в непосредственной близости от включенного синхрофазотрона. При мне такого не случалось, но я слышал. Мне рассказывали. Симптомы…

— Лучевой удар? — подсказал Дектярев.

— Именно.

— Он упоминал дюзы, — Дектярев взглянул на Вадима. — Что бы это значило? Не мог же Петр Афанасьевич вскрывать полости работающего двигателя. Или бура. Такую оплошность и новичок не допустит.

— Петр Афанасьевич осматривал дюзы, — пояснил Чураков. — Но двигатель был выключен.

— Дозиметры показывали всего сорок рентген, — сказал Вадим. — К тому же на Петре Афанасьевиче был надет защитный костюм. Мне не раз самому приходилось осматривать двигатель при радиации в двести рентген. Костюм рассчитан на тысячу пятьсот.

— Дюзы, говорите вы, — не сводя пристальных глаз с безжизненного тела Михеева и невольно прислушиваясь к разговору, проговорил Биронт. — Насколько я себе представляю, они расположены там, — он вытянул палец в сторону потолка кабины, — на самом верху.

— Да, это выхлопной коллектор двигателя.

— Благодарю за разъяснения, — в голосе атомиста послышалось раздражение. — И насколько мне известно, корпус в области этого самого выхлопного коллектора не имеет защиты от внешнего излучения.

— Петр Афанасьевич выходил в защитном костюме, — как можно терпеливее пояснил Вадим. — Радиоактивные слои остались высоко над нами. Дозиметры внешнего излучения…

— И что вы мне твердите о дозиметрах, — закричал и замахал руками Валентин Макарович, — все дозиметры здесь, кроме моих, настроены на определенный диапазон частот. Они хороши там, в литосфере, среди обычного радиоактивного распада. А мы, разрешите вам напомнить, с некоторого времени находимся в астеносфере.

— Значит, Петр Афанасьевич действительно получил лучевой удар… — сказал Дектярев. — Андрюша, попрошу тебя: коробку НЗ. И шприц захвати.

— Постойте, постойте… — атомист замер с растопыренными руками, бессознательно наблюдая за Чураковым и Дектяревым, хлопотавшими над Михеевым. — Как мне это сразу не пришло в голову… Вадим Сергеевич, покажите мне приборы, которые контролируют магнитоплазменное поле.

Вадим непонимающе глядел на Биронта.

— Мне нужна полная характеристика поля, — Биронт боком, мимо распростертого на полу Михеева, пододвинулся к пульту.

Вадим молча указал на приборы.

— Эти и эти? Ага, уже вижу. Понимаю. Сейчас сопоставим. И если я не ошибаюсь… это будет ужасно.

Почти бегом ученый направился вон из кабины. Вадим посмотрел ему вслед. Чисто инстинктивно почувствовал он, что именно из уст этого человека услышит смертный приговор подземоходу.

Вскоре из репродуктора послышалось:

— Вадим Сергеевич, прошу вас, поднимитесь ко мне.

Биронт сидел в кресле, вид у него был пришибленный, глаза растерянно бегали по сторонам, руки не находили себе покоя.

— Что случилось, Валентин Макарович?

— Я увлекся и забыл об опасности. Но я никак не ожидал, — Биронт вскочил, заговорил уже громко. — Я не ожидал, что оно обладает направленностью.

— Что?

— Извините… Я совсем потерял голову, — атомист потер лоб ладонью. — Вот взгляните на приборы. Видите? Это вектор открытого мною излучения. Излучение взаимодействует с магнитоплазменным полем подземохода. Механизм взаимодействия не еще неясен, но факт налицо. И вот что у нас получается: с одной стороны — магнитоплазменное поле огромной мощности, с необыкновенной плотностью силовых линий, а с другой — еще более мощное излучение. Излучение имеет направленность, то есть лучи его строго прямолинейны, подобно лучам света, и исходят из центра земли. Не знаю, какое привести сравнение… Ну, скажем, наш подземоход уподобился стальному стержню, опущенному в соленоид. Нам не удастся сойти с вертикали, для этого потребовалась бы тысячекратная мощность двигателя. Вы поняли меня?

— Да, — выдавил из себя Вадим, — кажется, понял.

Валентин Макарович снова опустился в кресло, уронил голову.

Подземоход очутился в плену. Сравнение с сердечником соленоида было не совсем точным. Подземоход скорее оказался в положении морского судна, которое угодило в узкий пролив и имеет только три возможности: двигаться вперед, назад или стоять на месте. Берега вплотную подступают к бортам судна, и разворот исключен. Однако и в этом сравнении «ПВ-313» проигрывал — он не имел заднего хода.

— Что же вы посоветуете? — спросил Вадим.

— Разворот получится только при одном условии: если мы выключим защитное поле.

— Это же невозможно!

— Увы, да, — Биронт принялся терзать свой подбородок. — А больше мне ничего не приходит в голову.

Вадим уже не слушал Валентина Макаровича. Обстановка окончательно прояснилась, и злое бессилие овладело командиром подземохода. Поторопился… Что же теперь делать?

Вадим молчал. Сказать ему была нечего.