Онлайн чтение книги Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 6.
***

Первый немецкий перевод «Обломова» Гончаров, как уже упоминалось, видел за границей в 1868 г. Скорее всего, он не прочел его. Во всяком случае 10 лет спустя, отвечая Ганзену, указавшему на «…ошибки, которыми изобилует немецкий перевод „Обломова” (von Horsky)», Гончаров писал, что перевода этого «…не видал, и, кажется, лучше будет, если и не увижу совсем – так как в нем, по словам Вашим, много ошибок! Мне кто-то прежде говорил, что он переведен на немецкий язык дурно, а теперь я просто ужасаюсь за участь бедного „Обломова” перед немецкой

459

публикой…» (из письма к Ганзену от 12 марта 1878 г.).

Перевод Хорски (или Горского) иногда действительно чересчур буквален, в том числе в передаче синтаксической структуры русских фраз (отчасти поэтому перевод должен скверно звучать по-немецки). Переводчик не всегда точен. Так, Гороховая улица превращается в «Gorochowgasse»1 – «Гороховый переулок», «родительская суббота» – в «hausliche Festlichkeit»2 – «домашний праздник», «медный таз» – в «Zinnteller»3 – «оловянную тарелку». У Гончарова маленького Обломова поят от простуды малиной; у Хорски – «Himbeersaft»4 – «малиновым соком». У Гончарова от угара лечат так: «…положит клюквы в уши и нюхает хрен»; у Хорски: «…положит хлопчатой бумаги в уши».5 У Гончарова: «…кузнец Тарас чуть было собственноручно не запарился до смерти в землянке, до того, что надо было отливать его водой»; у Хорски: «…кузнец Тарас чуть было не сгорел вместе со своей хижиной, так что их обоих пришлось поливать водой».6 У Гончарова: «Смерть у них приключалась от вынесенного перед тем из дома покойника головой, а не ногами из ворот»; у Хорски: «Смерть у них приключалась оттого, что прежде больного внесли в комнату головой, а не ногами вперед».7 Некоторых слов переводчик либо не понял, либо не в состоянии был передать по-немецки (вместо: «Антипка явится на знакомой пегашке» – в немецком варианте: «…появится на знакомой станции»;8 вместо: «Пошел свое! Всё, видишь, я мешаю» – «Пошел ко всем!..»9).

Впрочем, переводчик иногда довольно удачно разрешал сложные проблемы, находя, например, немецкие эквиваленты русским фразеологизмам: «Ученье не свой брат: хоть кого в бараний рог свернет!» – «Lehrmeister-

460

Quälgeister»,1 т. е. «Учитель-мучитель»; «Не замайте: вас не гонят» – «Loscht nicht, was euch nicht brennt»,2 т. е. «Не тушите, если у вас не горит»; «Дождичек вымочит,солнышко высушит» – «Der Regen befruchtet, Frau Sonne reift»,3 т. е. «Дождь плоды зачинает, госпожа Солнце соком их наливает». Некоторые трудные для перевода пассажи (в описаниях и особенно в диалогах) переводчик просто опустил, но объем сокращений невелик. В тексте также устранено деление на четыре части, внутри томов – сплошная нумерация глав.4

Перевод 1868 г. был сделан по русскому изданию 1859 г., а не по исправленному изданию 1862 г. Трудно судить, был ли такой выбор осознанным, или же переводчик просто не знал о новом издании.

К 1885 г. перевод Хорски становится библиографической редкостью.5 Перевод Койхеля, охарактеризованный в предисловии Е. Цабеля как «приятный и правильный»,6 стилистически более совершенен. В основном перевод самостоятелен, однако в некоторых фрагментах («Сон Обломова») Койхель сбивается на стилистическую правку перевода Хорски. Поправляя некоторые существенные неточности предшественника, он непременно заглядывает в оригинал. Переводчик обращается с текстом еще более свободно, чем Хорски, вслед за которым игнорирует деление на части, объединяя главы (обычно по две-три – в одну). В первом томе у него тринадцать глав, во втором – десять и эпилог. Значительны сокращения текста романа: например, целиком снято окончание главы IX части второй, полностью изъята глава VIII части четвертой, для устранения «вялости» стиля урезано множество описаний, диалогов и т. д. В предисловии Цабель оправдывает сокращения тем, что Гончаров слишком уж детализирует описания, чем напоминает французских натуралистов, дает чересчур развернутые психологические комментарии: «Искусство вовремя остановиться так же

461

«Обломов». Титульный лист первого немецкого издания

(перевод Б. Хорски). 1868 г.

462

мало составляет его сильную сторону, как и искусство композиции»,1 – пишет критик. Вместе с тем, по мнению Цабеля, роман принадлежит к оригинальнейшим явлениям русской литературы последних десятилетий.2 Особую симпатию автора предисловия вызывает Штольц. Гончаров, считает Цабель, «…представляет немца как пример деятельной силы и верности долгу и дает ему достигнуть определенной цели в жизни, в то время как русский, именем которого назван роман, погибает по причине полного отсутствия энергии».3 Гончаров знал мнение Цабеля об обломовщине и не соглашался с ним: «Я в газетах читал, что он написал в каком-то немецком журнале (Rundschau) отзыв об „Обломове” и, между прочим, относит его к лишним людям: вот и не понял! Я был прав, говоря, что иностранцам неясен будет тип Обломова. Таких лишних людей полна вся русская толпа, скорее нелишних меньше. Но Вы сами хорошо понимаете, что значит у нас обломовщина» (из письма к Ганзену от 9 февраля 1885 г.).

Перевод Койхеля сделан по изданию 1884 г.4

Более серьезные переживания доставили автору французские переводчики. Французский перевод и переписка5 Гончарова с Ш. Деленом6 стали основной причиной того, что в июле 1878 г. писатель вновь обратился к «Необыкновенной истории», которую в 1876 г. считал законченной: «Я запечатал было все предыдущие 50 листов, думая

463

остановиться там, где кончил. Но в течение этих двух с половиною лет случилось многое, относящееся к этому делу…» («Необыкновенная история»). Таким образом, первый французский перевод «Обломова» (точнее, перевод части первой, потому что полностью роман вышел по-французски в следующем веке) имеет непосредственное отношение и к творческой истории этого текста.

В предисловии к изданию 1877 г. Делен сообщил, что переводить «Обломова» предложил ему Петр Артамов «восемнадцать лет назад», т. е. в 1859 г. Делен в это время впервые приехал в Париж и, вероятно, счел участие в переводе чрезвычайно популярного русского романа счастливой возможностью начать собственную литературную карьеру. Роль Делена, как явствует из предисловия, заключалась в стилистической правке французского текста, поскольку русского языка он не знал. Никакие другие переводы Делена неизвестны. Коллективная работа над переводом, когда подстрочник или предварительный перевод делался русским, а стилистическая шлифовка – носителем языка, французом, была обычным делом. Тургенев в 1845 г. переводил Гоголя вместе с Л. Виардо, а над переводами Пушкина работал совместно с Флобером и Мериме.1 Переводческие тандемы существовали и позднее. Как писал современник, в 1880-1890-е гг. «образовался род лабораторий, в которых работали русские, не знавшие французского языка, и французы, не знавшие по-русски».2 Конечно, в данном случае ситуация была несколько иной. Петр Артамов3 прекрасно знал французский

464

и был основным переводчиком, что и указано на титульном листе издания 1877 г. Впрочем, в предисловии Делен признается, что французский перевод «Обломова» – плод сотрудничества многих людей: «…в действительности этот перевод не принадлежит исключительно двум лицам, под ним подписавшимся, это коллективный труд самых известных членов русской колонии, находившихся в Париже зимой 1860 г. Все вечера мы – мой сотрудники я – проводили у господина Н. Жеребцова,1

465

действительного статского советника, человека необыкновенно умного, который опубликовал по-французски замечательную книгу об истории цивилизации в России. Туда приходило множество самых разных русских, и сделанное нами за день критиковалось с такой тщательностью, что иногда нам приходилось часами искать лучший способ передать ту или иную фразу. Большие почитатели Гончарова, его соотечественники хотели, чтобы перевод „Обломова” был, насколько это возможно, безупречен. Они настаивали прежде всего на том, чтобы был сохранен русский колорит, который, по общему мнению, был свойствен этому автору более, чем кому-либо из его собратьев; и я старался удовлетворить этим требованиям настолько, насколько позволял дух нашего языка».1

Интересно, что качество французского перевода Гончарова вполне удовлетворило (случай редкий). В письме к Ганзену от 24 мая 1878 г. он отметил: «…справедливость требует сознаться, что французский перевод 1-й части сделан очень хорошо: немудрено, если над ним трудились, по словам переводчика, многие русские». В письме

466

к самому Делену от 11 июля 1878 г. Гончаров признавался, что у него «нет ни одного замечания по поводу перевода как такового. Он замечателен, и если бы роман целиком был бы переведен с тем же талантом и изяществом, то он бы много выиграл и мог бы обеспечить автору некоторый успех у французской публики».1 В «Необыкновенной истории» перевод назван верным и исправным.

Не все разделяли такую точку зрения. Известный французский критик Т. де Вызева2 в октябре 1891 г. так характеризовал Делена: «Некий бельгиец, который заявил в предисловии, что не знает русского, и который еще меньше знает французский, перевел первые главы „Обломова”. Он даже не взял на себя труда указать, что роман не заканчивается там, где он его закончил; вообразите себе русского писателя, представляющего своим соотечественникам в качестве романа Бальзака три первые главы „Кузины Бетты”».3

Изданный и исправленный Деленом перевод Артамова не лишен противоречий. Сохраняя признаки национального колорита с помощью транслитерации: «kwas, mougik, barin, ispravnik, obrok, balalayka, gorelki» и т. п., переводчик в то же время не только лишает персонажей отчеств (Илья Ильич всегда просто Elie), но и считает нужным в комментарии возвести русские имена к французским (Миша – уменьшительное от Michel, Даша – уменьшительное от Dorothee и т. п.) и даже дать этимологические объяснения по поводу фамилий героев. Обломов, по его мнению, однозначно восходит к слову «облом»,4 а фамилия Свинкин комментируется почему-то и вовсе однословно – «поросенок».5 Вообще комментарий к тексту иногда обнаруживает действительно хорошее знание русских

467

реалий (цитата из русской песни в речи Захара), а иногда просто нелеп. Так, смысл текста:

«- Да чем же не нравится отец, например? – спросил Илья Ильич.

– А тем, что приехал в нашу губернию в одном сюртуке да в башмаках, в сентябре, а тут вдруг сыну наследство оставил, – что это значит?» (наст. изд., т. 4, с. 52) – комментатор растолковывает следующим образом: «В России люди ходят только в сапогах».1 Кроме того, переводчик постоянно обнаруживает у Гончарова несуществующую игру слов и приписывает совершенно фантастические значения обыденной русской фразеологии. Так, выражение «на белом свете», по его мнению, означает противопоставление «du monde noire, c’est a dire inconnu»2 – «черному, так сказать, неизвестному, свету (миру)».

Основной недостаток первого французского перевода – неполнота. Оборвав изложение, переводчик был вынужден придумать собственное окончание части первой. Чтобы текст казался более или менее завершенным, его нельзя было закончить приездом Штольца, поэтому Андрей, неоднократно упоминаемый, так и не появляется, а текст заканчивается так: «- Дай… квасу… – говорил он в промежутках зевоты.

Обломов одним махом опустошил ее (кружку. – Ред.) и, проснувшись совершенно, решил одеться и начать свой день в половине пятого вечера».3

В предисловии Делен сообщил, что первоначально предполагалось перевести роман полностью, но потом у издателей возникло опасение, «…как бы этот кусок не оказался слишком велик для аппетита наших читателей».4 В письме же к Гончарову от 22 июня 1877 г. Делен признался, что основной автор перевода, граф де ла Фит, увлекшись журналистикой, просто не довел работу до конца.5

Гончаров, разумеется, не помнил, давал ли он 17 лет назад разрешение на перевод своего романа. В первом письме к Делену от 11 (23) июля 1877 г. он писал: «Согласитесь,

468

милостивый государь, что семнадцать лет – срок достаточно большой для того, чтобы перестали существовать весьма относительные права на литературное произведение, и даже для того, чтобы стерлись сами воспоминания, которые могли иметь отношение к происхождению этих прав. Я не нахожу в моих бумагах никакого следа переписки, на которую Вы намекаете, но, напрягши память, я вспомнил, что действительно получил когда-то письмо за двумя подписями, господина де ла Фита и другого человека, чье имя я забыл, в котором просили моего разрешения на перевод „Обломова”. Я, должно быть, дал разрешение, раз Вы так говорите, но совершенно невозможно, чтобы я дал его – на перевод не всего произведения, а только одного тома или одной какой-то части по критическому выбору или желанию переводчика».1

Писатель был раздосадован как произвольным сокращением текста, так и тем, что переведена именно часть первая. «Том, который Вы в Вашем предисловии представляете и хотите рекомендовать французской публике как лучшую часть моей книги, по моему мнению и по мнению русской критики, ее самая слабая часть, – сообщал он в том же письме. – Первая часть вовсе не создает верного понятия о главном герое, характер которого еще не выражен и развивается позже, а не в гротескных и комических сценах с его слугой».2

Гончаров был возмущен и тем, что издатель заявил свои эксклюзивные права на перевод: «Я сейчас почувствовал тут руку Тургенева, тем более что на этой книжке, на заглавном листе, мельчайшим шрифтом напечатано: „Tous droits reservés” ‹«Все права сохраняются» (фр.)›. Это значит, что другой переводчик не имеет права переводить и издавать „Обломова”, – по крайней мере, первой части» («Необыкновенная история»). Недовольство писателя вызвали и критические суждения в предисловии, заимствованные у ненавистного ему С. Курьера.3

Но основная претензия Гончарова заключалась в том, что роман не был переведен целиком: «…честь, которую я

469

«Обломов». Титульный лист первого французского издания

(перевод П. Артамова и Ш. Делена). 1877 г.

470

воздаю Вашему перу, милостивый государь, не отменяет моих предыдущих замечаний по поводу ущерба, нанесенного моей книге переводом одной лишь ее части. Если какой-нибудь недоброжелательный или ревнивый соперник пожелал бы причинить мне большой урон, думаю, он мог бы позаимствовать у Вас идею, которую Вы осуществили, не желая причинить мне вреда».1

В письме к И. И. Монахову от 10 июля 1877 г. Гончаров изложил историю с французским переводом значительно эмоциональнее и резче. В частности, язвительная, но вряд ли понятная Делену фраза о гипотетическом недоброжелательном сопернике трансформировалась следующим образом: «…тут издали слышен запах русской кошки! Она подкралась, нагадила по-кошачьи, тайком и спряталась. Скверный запах слышен, а кошки нет!».2 В «Необыкновенной истории» сюжет с переводом Артамова и Делена излагается вновь, неожиданно обрастая новыми подробностями. Гончаров вдруг вспоминает, что Тургенев был причастен к этой истории с самого начала: «Когда вышел „Обломов”, ко мне адресовались со всех сторон здесь, а из-за границы присылали письмо двое каких-то с просьбой позволить перевести avec l’autorisation de l’auteur ‹с согласия автора (фр.). Я отнес, в наивности своей, письмо к Тургеневу и просил написать, что пусть, мол, переводят и делают, что хотят! Он схватил жадно письмо. „Хорошо, хорошо, я напишу!” – сказал он – и долго спустя, не показав мне ответа, сказал вскользь, что он сделал какому-то книгопродавцу запрос и употребил, говорит, следующую фразу: „Je ne doute pas de leur parfaite honorabilite” ‹«Я не сомневаюсь в их абсолютной порядочности» (фр.)› и т. д. А что далее, я и до сих пор не знаю. Вероятно, отказал моим именем – и тем дело и кончилось. Иначе бы незачем было и употреблять эту фразу. Но я к этим переводам всегда был равнодушен, и, когда у меня просили позволения, я говорил, что „лучше бы не переводить, а впрочем, делайте, как хотите: я процесса заводить не стану!”. Перевод меня на французский язык между тем, особенно заблаговременно, зарезал бы Тургенева и обличил бы его бледные подделки, а еще более

471

помешал бы ему передать то, что он не взял из „Обрыва” сам, иностранным литераторам, между прочим, Флоберу, потом Ауэрбаху».

Это «воспоминание» вызывает серьезные сомнения. Во-первых, нигде более об участии Тургенева в этом деле с 1859 г. не говорилось ни Гончаровым, ни его корреспондентами, во-вторых, даже если это так, то Тургенев не отказал, потому что Артамов и Делен начали работу над переводом, наконец, по словам Делена в письме к Гончарову от 4 августа 1877 г., переводчик располагал письмом, в котором автор разрешал ему и графу де ла Фиту перевести роман. Впрочем, Делен в первом письме действительно упоминает Тургенева: «Недавно мне посчастливилось быть представленным г-ну Тургеневу, но г-н Тургенев, меня прекрасно принявший и говоривший о Вас с величайшей симпатией, был, к сожалению, накануне отъезда в Санкт-Петербург…».1 По свидетельству Гончарова в «Необыкновенной истории», Тургенев упоминался и во втором письме Делена: «…он уже признался, чтоТургенев тут что-то ему советовал или поправлял (в безобразном нелепом и фальшивом «Предисловии»), тогда как в первом письме сказал, что Тургенев ничего не делал!». Нет возможности подтвердить это свидетельство документально – копия второго письма Делена от 4 августа 1877 г. сохранилась лишь частично, текст, в котором шла речь о Тургеневе, утрачен. Однако нет никаких оснований сомневаться в словах Гончарова – все остальное, что в «Необыкновенной истории» касается переписки с Деленом, подтверждается текстами писем. Таким образом, Тургенев, видимо, участвовал в издании французского перевода части первой «Обломова», но это выразилось лишь в каких-то советах и поправках к предисловию. Никакого отношения к появлению сокращенного варианта романа, а тем более к надписи «Tous droits reservés», он, очевидно, не имел. Поэтому безусловно несправедливы обвинения Гончаровым Тургенева в том, что тот «хотел воспрепятствовать переводу всего „Обломова” потому, что французская публика, прочитавши его, конечно, нашла бы, что и „Обрыв” писан одним и тем же умом, воображением и пером ‹…› следовательно, обнаружилось бы, что не я заимствовал „Обрыв” у Флобера, а что этот роман сшит из каких-то

472

клочков на живую нитку и кем-то пересажен на французскую почву… и что тамошняя натуральная школа привита от другой, предшествовавшей ей школы в России… усердным русским пересадчиком!!!» («Необыкновенная история»).1

Французский перевод «Обломова» делался в 1860 г. и, естественно, был выполнен по изданию 1859 г. Никаких поправок, учитывающих новое русское издание романа, ни в 1872-1873, ни в 1877 г. не вносилось. Второе отдельное издание 1886 г. печаталось со старого набора 1877 г. В 1886 г. было снято предисловие уже умершего Делена.2

Говоря о прижизненных переводах романа, следует упомянуть и о том, что в 1875 г. Ганзен перевел часть первую и половину части второй романа на датский язык, но прервал работу, решив, что начинать следует с «Обыкновенной истории» (см. его письмо к Гончарову от 12 апреля 1878 г.). Ганзен планировал завершить перевод «Обломова» и даже заручился обещанием датского издателя, «если „Об‹ыкновенная› и‹стория›” встретит сочувствие, то будет приступлено к изданию перевода „Обломова”» (из письма Ганзена к Гончарову от 21 февраля 1878 г.). Но перевод не был окончен. Переводчик в письме к Гончарову от 12 апреля 1878 г. жаловался, что в Омске, где он служил телеграфистом, текст «Обломова» недоступен, и 29 июня того же года писал: «Конечно, мне более хотелось бы продолжать перевод возлюбленного „Обломова”, но пока я ведь должен дождаться нового издания; надеюсь, Вы не заставите еще долго ждать!».

Гончаров был настолько покорен любезностью и правильным русским языком сибирского датчанина, что безоговорочно отдал ему пальму первенства среди своих переводчиков, хотя присланной из Омска «хорошенькою книгою» (датским переводом «Обыкновенной истории») мог любоваться, по его словам, лишь «платонически». Первоначально Гончаров одобрил планы Ганзена: «Благодарю

473

и за Ваше намерение переводить „Обломова” на датский язык. Я могу только радоваться, что перевод попал в такие хорошие руки, как Ваши. Владея так хорошо русским языком, с Вашим образованием, литературным вкусом и критикой, – Вы, конечно, не только верно и тонко передадите оригинал, но Вашим критическим анализом и объясните отечественной Вашей публике значение иностранного писателя. Много ли найдется переводчиков с такими драгоценными качествами?» (из письма к Ганзену от 24 мая 1878 г.). Но, узнав об отсрочке перевода «Обломова», Гончаров остался равнодушен: «…я не недоволен тем, что Вы отложили перевод „Обломова” на неопределенное время, и может быть – совсем. О причине я уже Вам писал неоднократно – и опять скажу, что Обломов – до того русский тип, что иностранцам он покажется бледен, скучен, непонятен и незанимателен. Вы мне сказали – и я вижу это, что Вы поняли его: а почему? Между прочим, потому, что Вы живете между русскими людьми и – кроме того,конечно, – тонко развиты критически. А от иностранной публики – по крайней мере – первого из этих условий требовать нельзя» (из письма к Ганзену от 17 июля 1878 г.); а в следующем письме от 30 августа того же года прямо призвал: «Откиньте „Обломова” в сторону и займитесь гр. Толстым!». Окончательное мнение по этому поводу Гончаров высказал почти год спустя в письме от 8 июня 1879 г.: «Что касается до переводов „Обломова” и „Обрыва”, то я все-таки стою на том, что переводить эти старые романы не стоит труда, что это могло бы быть сделано с успехом лет 20 и 10 тому назад, когда они появились и произвели благоприятное впечатление на русскую публику. Теперь же они состарились, вместе с автором, и уступают место другим, более свежим и сильным дарованиям! По крайней мере я охотно сторонюсь и даю другим дорогу, нуждаясь в одном – покое моральном и физическом!

Поэтому и Вы – не тратьте времени и труда на переводы их: так много есть хорошего, куда Вы употребите и то и другое – гораздо с бо́льшим блеском и пользою!».

Судьба перевода Ганзена неизвестна, на датском языке роман «Обломов» был опубликован только в 1960 г. в переводе И. Малиновского.1

474