Онлайн чтение книги Последняя битва
8

Служанка последний раз провела вычурным костяным гребнем по волосам и, отступив на шаг, окинула свою работу придирчивым взглядом. Толла чуть повернула голову и, не отрывая взгляда от тонкого серебряного зеркала, сначала чуть опустила, а затем немного вздернула подбородок.

– Спасибо, Линкимета, все хорошо.

Служанка с сомнением качнула головой, снова окинула прическу Толлы цепким взглядом, сделала шаг вперед, еще раз провела гребнем над левым ухом, но потом все-таки поклонилась и выскользнула в коридор.

Толла улыбнулась. У нее было всего три служанки, но каждая из них была упряма и безапелляционна, как судья на гонке колесниц. Однако свои обязанности все три знали просто блестяще, а уж выполняли прямо-таки самоотверженно. А когда Толла попыталась хоть немного утишить их рвение, заявив, что ей уже не семнадцать, у нее взрослые дети и она вполне имеет право не тратить больше столько времени на свой внешний вид, Линкимета, старшая из трех, строго ответила: «Благородная госпожа, народ знает вас под именем Прекраснейшей, и вы не вправе разочаровывать свой народ». Причем это было сказано таким тоном, что со стороны могло показаться, что если особа, именуемая Прекраснейшей, еще раз заикнется о чем-либо подобном, то Линкимета просто отшлепает ее по мягкому месту.

Толла еще раз окинула взглядом результат почти часовых мучений и признала, что они того стоили. Морщинки в уголках глаз и у губ были практически незаметны, седые пряди у висков укрыты в ее еще густой гриве, а их корни тщательно задрапированы локонами, волосы на затылке убраны в причудливый хвост, подчеркивающий все еще стройную, без складок шею. Поднявшись с низкой табуреточки, Толла повернулась и, слегка отставив ногу, чуть прогнулась в пояснице, так чтобы платье обрисовало высокую и еще упругую грудь и тяжелые, но изящные шары ягодиц, а потом тихонько рассмеялась. Да, она еще Прекраснейшая. И не только в глазах Грона. В конце концов, ее неуемный любимый муж чаще всего видит ее уже ночью, когда теплый сумрак, слегка подсвеченный огоньками свечей и масляных ламп, скрывает пороки и оттеняет достоинства. Впрочем, она твердо знала, что, даже если бы у нее была всего одна нога и не было бы передних зубов, она все равно осталась бы для него Прекраснейшей. Их связывало слишком многое, чтобы этому многому могли помешать какие-то чисто внешние недостатки. Толла, конечно, не исключала, что в своих многочисленных странствиях он мог согреть постель и какой-то другой женщине, но твердо знала, что он все равно вернется к ней, обнимет ее своими сильными руками, вдохнет запах ее волос и совершенно счастливым голосом произнесет: «Ну вот, малыш, я и вернулся». И эта уверенность была самой главной опорой и основным смыслом ее жизни. А то, что она базиллиса самого могущественного государства Ооконы… что ж, не может же в жизни везти во всем и всегда, и каждому приходится нести свою ношу.

Толла легко вздохнула и, вскинув руки, еще немножко покрасовалась перед зеркалом, потом повернулась и вышла из спальни.

В зале утренних приемов она сразу заметила дюжую фигуру в простой полотняной тунике, скромно притулившуюся у дальней арки. Впрочем, вся эта скромность пропадала втуне. Ни один из более чем десятка присутствующих (каждый из которых имел немалую власть и влияние при ее дворе, поскольку в зал утренних приемов могли попасть только самые высокопоставленные и важные чиновники и секретари) не мог себе позволить не заметить этого… вряд ли у кого мог повернуться язык назвать его просителем. Но каждый также знал, что этот человек очень не любит, когда на него обращают излишнее внимание. Поэтому Толла чуть не рассмеялась, узрев на лицах присутствующих забавную смесь показного безразличия и дикой, до колик в желудке, внутренней напряженности. Пожалуй, надо было ей не вертеться у зеркала, а поторопиться и поскорее избавить своих подданных от присутствия этого человека. А то, вполне возможно, если бы она еще немного подзадержалась, кто-нибудь из находящихся в этом зале успел бы заработать на нервной почве язву желудка. А впрочем, может, кто-то уже и заработал.

– У тебя есть что-то для меня, Слуй?

Фигура отделилась от стены и согнула могучую выю в старательной попытке изобразить придворный поклон.

– Да, госпожа. Но это не срочно. Я могу подождать, пока вы примете тех, кому назначено.

Толла усмехнулась про себя, представив, что случится с ее людьми, если Слуй будет маячить в зале, скажем, до обеда, и качнула головой в жесте легкого отрицания:

– Да уж нет, пойдем. – И, чуть повернув голову к остальным, добавила: – Я прошу простить, господа, мне придется слегка пересмотреть расписание приема и попросить вас немного подождать.

На лицах тех, кто склонился перед ней в поклоне, было написано неописуемое облегчение.

Войдя в покои, она не стала подниматься на небольшое возвышение, на котором был установлен легкий трон, сидя на котором базиллиса обычно принимала посетителей, а подошла к стоящему в углу комнаты изящному резному столику, на котором высились ваза с фруктами и высокий кувшин с охлажденным дожирским. Толла молча налила бокал, протянула гиганту и присела на стоящее рядом со столиком небольшое канапе.

– Итак, Слуй, какие у нас проблемы?

Тот с задумчивым видом осушил вместительный бокал и сморщил лоб.

– Толла, то, что я хочу… я должен тебе сказать, не должно дойти до ушей Грона.

Толла несколько мгновений непонимающими глазами смотрела на Слуя, потом с озадаченным видом откинулась на канапе:

– Слуй, поясни, пожалуйста, я не поняла: ты хочешь рассказать мне что-то, чего не должен знать Грон?

Слуй сумрачно насупился:

– Не хочу. Более того, рассказывая тебе все это, я впрямую нарушаю приказ Грона, но… я должен это сделать. И… все это Грон уже знает, просто он не придает этой информации должного значения.

Толла покачала головой:

– Значит, ты считаешь, что лучше Грона понимаешь что и как?

Слуй упрямо набычился:

– Не во всем и не всегда, но… я занимаюсь своим делом уже двадцать с лишним лет и за это время успел заразиться от Грона тем, что он называет «интуиция». А последние полгода мой нос чует запах жареного, да, Магровы яичники, меня уже воротит от этого запаха. – Он схватил кувшин с дожирским и отхлебнул из него, словно это была кружка. – Ты знаешь, за последние два года нам удалось перехватить несколько сотен… личностей, имевших намерение заработать некоторые деньги путем убийства Грона, тебя или ваших детей…

Толла кивнула, с трудом сдержав изумленный возглас. Ей было известно о семи случаях, но брат как-то проговорился, что ей сообщали не обо всех, а только о наиболее опасных. Посему она думала, что покушений было два, а то и три десятка, но цифра, названная Слуем… Однако тот был, похоже, слишком увлечен своими мыслями и потому не заметил тени изумления, промелькнувшей на лице базиллисы. Тем более что она прошла слишком хорошую школу правительницы, чтобы позволить какому-либо чувству отразиться на лице так, чтобы кто-то успел это заметить.

– Конечно, большинство из них были просто тупыми идиотами, но их было слишком много. К тому же сейчас положение изменилось… – Слуй запнулся и досадливо поморщился, словно никак не мог найти подходящие слова. То ли от излишнего волнения, то ли от чего-то еще.

– Так вот, Грон считает, что все это чепуха и основной удар остатки Ордена нанесут по Корпусным школам. А все эти попытки покушения – всего лишь дымовая завеса, попытка заставить нас испугаться, распылить наши силы. Сказать по правде, еще полгода назад я был склонен разделять его позицию, но сегодня… – Слуй на мгновение замолчал, глядя на Толлу, и заговорил с неожиданным отчаянием в голосе: – Я не знаю, как это выразить, чтобы ты поняла… я слишком давно нюхаю это дерьмо, чтобы понять, что у него незаметно, но ощутимо изменился запах. Понимаешь… сейчас ситуация совершенно другая. Хотя внешне все выглядит совершенно как раньше, но в игру вступили игроки другого уровня. За последние полторы луны было совершено две попытки покушения на Грона, и обе едва не закончились успехом. Причем оба эти чуть не оказавшихся успешными покушения были как бы скрыты в двух других, абсолютно дебильных, попытках, ничем не отличавшихся от большинства тех, с которыми мы сталкивались за эти два года.

Грона чуть не убили! Толла стиснула челюсти так, что заболели зубы, и негромко произнесла:

– Расскажи поподробнее.

– Одно покушение попытался совершить раб, воспитанный в секте калфов. Его хозяин попытался соблазнить Тамора на покушение двумя кошелями золота. А после того как Тамор свернул ему шею, выяснилось, что этот немой раб – неплохой повар. И Тамор взял его к себе. Тот прожил у него почти луну, прежде чем в его хижине появился Грон. И тут выяснилось, что раб решил выполнить работу, которую принял на себя его покойный хозяин.

– А второе?

– Тут не менее интересно. После того как Сайторн подсыпал в пищу Грона крошеный промбой, о чем, как ты знаешь, нынче достаточно хорошо известно тем, кто хочет побольше узнать о Гроне, считается, что отравить командора невозможно. Во всяком случае, ядами. Так что попытки отравления достаточно редки и предпринимаются теми, кто не имеет доступа к необходимой информации. Как, скажем, тот повар. Отчего его попытка чуть не оказалась самой успешной. Но мы не подумали о толченом стекле…

Когда Слуй закончил рассказ, Толла поймала себя на том, что не может сидеть на месте. Она вскочила на ноги и стремительным шагом пересекла комнату из конца в конец. Слуй угрюмо наблюдал за ней.

– И что ты хочешь от меня?

Слуй нахмурился:

– Осторожности.

Толла изумленно вскинула брови:

– Пытаются убить Грона, а ты говоришь об осторожности МНЕ?

Слуй свирепо мотнул головой:

– Ты не поняла, Толла. Грон живет во всем этой дерьме уже… вторую жизнь. И я не знаю человека, который был бы более него готов к тому, что откуда-то из темноты внезапно прилетит арбалетный болт или за спиной возникнет тень с занесенным ножом. То есть, если какой-нибудь убийца прорвется через все кольца охраны, ему придется еще иметь дело с самим Гроном. И, сказать по правде, я ему не завидую. А вот ты…

Толла нахмурилась:

– Как ты помнишь, Слуй, я тоже не изнеженная патрицианская дочка.

Слуй усмехнулся:

– Если бы я считал тебя изнеженной патрицианской дочкой, то никогда бы не затеял этот разговор… понимаешь, мне кажется, что Грон до сих пор не понял, что то, что раньше, возможно, действительно было всего лишь дымовой завесой, теперь стало чем-то намного более серьезным. И продолжает считать, что ни ему, ни вам не угрожает никакой серьезной опасности. И если по поводу Грона это, возможно, так и есть, именно потому, что он – Грон, то ты должна быть готова к тому, что между тобой и твоими убийцами либо убийцами твоих детей останешься только ты сама.

Толла несколько мгновений молчала, словно продолжая вслушиваться в уже отзвучавшие слова, потом подошла к колонне и прижалась лбом к холодному мрамору. О боги, неужели опять? Эти годы они прожили как во сне. Ну почему сейчас?!

Когда луну назад Грон, несмотря на все выставленные ею дозоры, как всегда внезапно появился на пороге ее спальни, она как раз разобрала ложе (суровая школа гетеры настолько въелась ей в кровь, что она до сих пор не допускала служанок до своей постели) и сидела перед зеркалом, расчесывая волосы и мучительно размышляя, почему Грон в этом году так задержался. Линкимета уже затушила все масляные лампы, кроме двух, стоящих по обеим сторонам зеркала, и ушла, так что Толла была одна. Поэтому, когда в сером сумраке серебряного зеркала блеснули чьи-то глаза, Толла на мгновение замерла, быстро окинув взглядом столик, на котором лежали любимые ею тяжелые бронзовые заколки, а потом, когда до нее дошло, чьи это глаза, вскочила на ноги и резко развернулась, едва не опрокинув лампу. Грон шагнул вперед, стиснул ее в объятиях и впился в ее рот губами. Она задохнулась от охватившего ее восторга и застонала, почувствовав, как ее охватила судорожная истома и стало горячо и томительно внизу живота. О боги! Ни один мужчина в мире не мог доставить женщине ничего подобного всего лишь одним своим прикосновением.

– О Грон, ну почему ты всегда появляешься так… неожиданно…

Но Грон был совершенно не склонен к разговорам. Толла почувствовала, как его руки резко вздернули подол ее платья. Тонкая венетская ткань, стоящая почти два веса золотом, не выдержала столь грубого обращения и затрещала, платье, превратившееся в тряпку, отлетело в угол, и руки мужа обхватили ее обнажившуюся грудь. Толла вскрикнула и стиснула голову Грона, погрузив свои тонкие пальцы в его коротко стриженные волосы, а затем опрокинулась на ложе, увлекая его за собой… Когда она почувствовала его внутри себя, то вскинула ноги и, обхватив его бедрами, изо всех сил качнулась вперед, моля Мать-солнце о том, чтобы удержаться и не кончать как можно дольше, растянуть эти восхитительные мгновения на минуты или даже часы. Но, как обычно, Мать-солнце не обратила никакого внимания на эту ее молитву. Как и на все остальные в ту дивную ночь…

А утром она проснулась совершенно счастливая. В промежутках между бурными ласками Грон рассказал ей, что он наконец-то сбросил со своих плеч командование Корпусом и теперь ему нет никакой необходимости каждый год по осени оставлять ее одну и отправляться на север, в Корпус. Так что с того утра она пребывала в полной уверенности, что достигла всего, о чем только может мечтать женщина. И впереди бесконечная череда счастливых дней… и ночей.

Толла оторвалась от колонны и пристально посмотрела на Слуя.

– А почему Грон не хотел, чтобы ты мне все это рассказал?

Слуй пожал плечами:

– Не знаю. Кто может знать мысли Грона? – Он мгновение помолчал, словно ища ответ. – Возможно, он просто не хотел тебя тревожить. Он вообще считает, что основной удар по-прежнему направлен на него. Скорее всего, это так и есть. Но люди, которые сумели мобилизовать такое количество убийц, вполне могут выделить пару-тройку десятков и для удара по вам. И… за вас я боюсь гораздо больше, чем за Грона. Тем более что сейчас, как мне кажется, среди этих толп дебилов и придурков вполне могут затеряться и один-два более умелых.

Толла кивнула и, обхватив плечи руками, зябко вздрогнула.

– Что ж, спасибо, Слуй. Я учту твое предупреждение. К тому же теперь, как мне сказал Грон, он все время будет рядом с нами. Так что, – она вымученно улыбнулась, – у нас теперь будет еще один рубеж обороны. Который, по твоим словам, намного более опасен для нападающих, чем остальные. Не так ли?