Онлайн чтение книги Повесть о бедных влюбленных
Глава семнадцатая

От Альп и до моря мир — сущий ад. В одном из его кругов, по имени виа дель Корно, есть чистилище для «ангелов-хранителей». Теперь они уже не те миловидные девочки, которых Синьора увидела из своего окна и окрестила ангелочками. Ауроре исполнилось двадцать два года, Милене — двадцать, а Бьянке и родившейся на месяц позже Кларе недавно минуло восемнадцать. И у всех у них уже есть грехи. Ведь и чревоугодие, и тайный поцелуй, и нечистые мысли, и тщеславие — тоже грехи. В детстве «ангелы-хранители» играли у порогов домов, в городском саду, а в плохую погоду — в доме Милены. Теперь они собираются у Ауроры. С ее приездом началась новая жизнь в унылых комнатах семейства Нёзи. Даже вдова Нези после долгого перерыва с прежним удовольствием ежедневно ездит теперь в экипаже в аристократическое кафе «Доней».

— Живем на свете только раз! — восклицает она. И хотя Отелло до сих пор не усыновил сына. Креция Нези все больше чувствует себя бабушкой. Ради этого она и простила Аурору.

Аурора принимает подруг в гостиной, где теперь стоят новые кресла, диван и даже граммофон с трубой, а в вазах всегда красуются цветы. Раньше всех приходит Бьянка. Она еще не совсем окрепла после плеврита, мучившего ее целую зиму. В полдень появляется Клара. Она приносит с собой работу и, разговаривая, не перестает обметывать петли. После пяти приходит Милена, и тогда подается чай.

События последних месяцев оставили свой след в душе «ангелов-хранителей». Девушки и внешне тоже немного изменились. У всех у них юность уже осталась позади. За это короткое время «ангелам-хранителям» пришлось пережить так много, что на их лица легла тень преждевременной зрелости. Даже Клара уже не та наивная девушка, какой она была прошлым летом. В первое воскресенье после Пасхи состоится ее свадьба с Бруно, но Клара уже отдалась ему. Этому посодействовала Аурора, приютившая их в своей комнате, Бруно с каждым днем становился все более нервным и раздражительным. Его злые слова больно оскорбляли Клару.

— Я люблю только тебя одну, но, если так и дальше будет, я в конце концов могу привязаться к другой женщине.

Однажды после тяжелой ссоры, когда Бруно едва не разрыдался, он спросил ее:

— Я неприятен тебе?

— Нет, — испуганно ответила Клара. — Нет, ведь я видела, что тебе было больно обижать меня.

Так простилась она со своим детством.

Все же и сейчас Клара самая юная из подруг. Она прекрасна, потому что в каждом ее движении видна молодость. Молодость звучит в ее голосе, светится в слегка затуманенном взгляде любящей женщины, не утратившей в душе девичьей чистоты.

По сравнению с Кларой Аурора не представляет загадки. В душе человека, слишком много перенесшего в прошлом, живет лишь страх перед будущим. Защищаясь от тяжелых мыслей, Аурора ищет тихой пристани и, как она сама говорит, на многое закрывает глаза, делает вид, что все идет хорошо. Человек, уставший бороться, сберегает силы лишь для того, чтобы удержать завоеванные позиции.

У Ауроры не осталось больше ни надежд, ни стремлений, сердце ее уже не замирает от неясной тоски. И все эти перемены произошли в ней за последние шесть месяцев. Подготовлялось это уже давно, но свершилось неожиданно быстро. Еще и раньше Аурора замечала, что Отелло все больше отдаляется от нее. Если он и не презирает ее, то всего лишь терпит. Он понял, что совершил непоправимую ошибку и что теперь остается только смириться с неизбежными последствиями. Возможно, он никогда ее и не любил. Его лишь ослепляла чувственная, нездоровая страсть к любовнице отца. Да и бежал он с ней лишь потому, что хотел бросить вызов отцу, который держал его в страхе и всячески унижал. А как он не любит ребенка! Это признак, тоже не оставляющий никаких сомнений. Когда отец умер, Отелло не мог больше обманывать самого себя. Рядом с ним была теперь сообщница, а не любовница и уж, конечно, не жена. Ведь вместе с ней он совершил преступление, мысль о котором мучает его.

Теперь Аурора живет в постоянном страхе. Она чувствует себя одинокой и беззащитной; над ее головой сгущаются тучи, и небо темнеет буквально с каждой мину-той. Предвестники надвигающейся грозы уже налицо.

Это было в январе. Ночью Аурора услышала, как Отелло стонет во сне. Она разбудила его. Проснувшись, он сказал:

— Я опять видел во сне отца под руку с Лилианой. Такая уж моя судьба: только мне понравится какая-нибудь женщина, как она сразу же сходится с отцом. И так даже во сне, даже после его смерти.

— А наяву тебя тоже тянет к Лилиане? — решилась спросить Аурора. В ответ он только пробурчал:

— Не мешай спать! — и повернулся к ней спиной. Однако немного погодя он сонным и неуверенным голосом сказал:

— Ну, что ты из-за снов ревнуешь? Я ведь не себя видел во сне, а отца. Понимаешь? Ведь это отец шел под руку с женщиной.

Аурора сразу почувствовала, что Отелло взвешивает каждое слово, да и голос его звучал неестественно. Тогда она тоже притворилась спящей и сделала вид, будто не поняла тайного смысла его слов. Но навязчивая мысль, которую Аурора пыталась отогнать всеми силами, как кошмар, преследует ее. Право, можно сойти с ума. Ведь если честно признаться самой себе, то в Отелло она все время видит, любит и боится своего прежнего любовника и совратителя — старого Нези.

Вдова Нези охотно доверила Ауроре вести хозяйство. И теперь, окружив Отелло нежным вниманием и неусыпными заботами, создав в доме идеальный уют, она стремилась вновь завоевать любовь мужа. Нб все старания Ауроры уже не могли изменить их двусмысленных и непрочных отношений и спасти ее будущее. Пока это будущее еще было подернуто тонкой дымкой неизвестности. Однако и сквозь нее Аурора все яснее различала, как темнеет горизонт и надвигается мрак. Обо всем этом Аурора редко говорила с подругами. Своими горестями она делилась лишь с Бьянкой, которая, казалось, лучше остальных могла ее понять. В неспокойной, чувствительной душе Бьянки интимные переживания подруги находили полное сочувствие, и это утешало Аурору. Однажды она призналась:

— Знаешь, Бьянка, я снова вижу в Отелло его отца! Может быть, потому что Отелло так похож на него. У них и повадки одинаковые. Ты не заметила, что и голос у него теперь похож: на отцовский. Прямо наваждение какое-то. Отелло, наверно, всегда знал об этом, а может, только недавно догадался. Так или иначе, но он всячески старается унизить и оскорбить меня..Дошло до того, что, когда он повышает голос, я инстинктивно закрываюсь, потому что тот, другой, всегда бил меня. Иногда, представь себе, я даже бываю разочарована, что Отелло меня не бьет.

Еще до того, как часы на Палаццо Веккьо пробьют шесть, приходит Милена. Старая прислуга, глуховатая, неповоротливая и болтливая, приносит закипевший чайник; Аурора угощает подруг чаем. «Ангелы-хранители» уютно устраиваются в уголке гостиной с маленькими чашечками в руках, на тарелках перед ними — поджаренные ломтиком хлеба, намазанные маслом и медом.

— Как настоящие синьоры! — заметила однажды Клара. Может показаться, что ее слова вызваны завистью бедной девушки к важным дамам. А на самом деле их подсказывали воспоминания детства, с которым Клара расстается навсегда. «Ангелам-хранителям» немного лет, однако они уже многое испытали. (Слова — «жизненный опыт» здесь не подходят.) Ведь как бы ни были искренни их чувства, жизнь научила «ангелов-хранителей» лишь недоверчивости и скрытности. Они поверяли одна другой свои секреты, часто просили подругу о помощи, но всегда только с глазу на глаз. 'Когда же они собираются вместе, то скрывают друг от друга свои тайны. В этом они ничем не отличаются от многоопытных светских дам, которые хорошо знают, что в гостиной разрешены лишь злословие и сплетни. За чашкой чая, как того требует этикет, подруги развлекаются легкомысленной и довольно пустой болтовней. Держатся они неестественно, старательно подражая манерам дам из высшего общества, которое, вероятно, кажется им недоступным раем. Бьянке известно о мучительных сомнениях Ауроры, и только одна Аурора знает о том, что Клара отдалась Бруно. Милена держится немного в стороне от подруг. «Ангелы-хранители» хоть и сочувствуют несчастью Милены, но все же досадуют на се сдержанность и немногословие, которыми она отличалась еще с детства. И уж, конечно, Милена не станет им рассказывать о том, какое смятение вызывают в ней частые встречи с Марио. Милена всегда избегала душевных излияний. Постигшее ее несчастье только усилило эту черту характера, а вместе с тем пришла тонкость чувств и зрелость ума. Она предпочитает теперь положения пусть тяжелые, но ясные; события — пусть и бурные, но совершенно определенные. Милена не переносит двусмысленных отношений и обмана. В противоположность Аypope она хочет встречать трудности с открытыми глазами. И душою она самая молодая из четырех подруг, так как, по-видимому, еще не приобрела житейского благоразумия. А может быть, Милена самая храбрая и волевая из них.

Точно так же она не допускает никакой двойственности в, своих чувствах. Ни слепой страсти, ни бездеятельной рассудочности. В ней сильно развито чувство самоуважения, но это не мешает Милене быть непосредственной и мягкой к людям. Она способна на самопожертвование. И в то же время готова отбросить прочь жалость, когда за нею скрывается лишь душевная растерянность. Подсознательно Милена все понимает. Ею руководит то самое безотчетное чувство, которое подруги в разных случаях называют упрямством, гордыней или эгоизмом, а иногда далее бессердечностью. Они не понимают, что Милена хочет жить в ладах со своей совестью и не пытается любой ценой сохранить достигнутое благополучие. Так уж случилось, что даже на виа дель Корно расцвел цветок душевной гордости. И вот теперь этот цветок дрожит под порывами ветра. Каждый вечер, после встречи с Марио, ее одолевает вихрь сомнений.

В короткие зимние дни Милена уходит из санатория едва стемнеет. И ежедневно ей встречается на дороге Марио, возвращающийся после смены. Они разговаривают о том же, что и в первый вечер, когда Марио неожиданно увидел ее в аллее близ санатория, сидя у стены недостроенного дома. Тогда они долго беседовали вдвоем.

Марио говорит ей о политике, о своей работе в типографии, о мальчишеских проказах. Милена делится с ним откровенными мыслями женщины, которой несчастье на многое открыло глаза, вспоминает о своем детстве. Быть может, между ними уже зародилась любовь. Но не будет ли она лишь страданием? Сейчас Милена знает одно: кроме Марио, никто не поймет, что у нее на сердце. Только в самой себе, а не в подругах может она искать поддержки. У ее подруг разные характеры, но все они так или иначе оскорбят своими словами зреющее в ней чувство. То чувство, которое так пугает ее, но с каждым днем всё меньше.

Закончив чаепитие, «ангелы-хранители» сидят в гостя ной до семи вечера. Зачастую к ним присоединяется Креция Нези, возвратившись из своих увеселительных поездок.

— Вы так молоды, что возле вас я снова чувствую сей юной! — восклицает она. Но ее радикулит дает себя знать даже в эти приятные часы. Однако и тогда у вдовы не портится хорошее настроение.

— Проклятый Люцифер опять напоминает мне о моих годах! Вам не кажется, деточки, что дьявол большой нахал? Как он смеет залезать под юбки к женщине? — шу тит Креция Нези.

Девушки смеются больше из приличия, но всё-таки болтовня Креции Нези развлекает их.

Вдова все еще носит траур, однако умудряется наряжаться самым диковинным образом. На ней платье с атласной отделкой, сшитое по моде 1910 года, с огромной коралловой брошкой на груди. На руках длинные черные перчатки с раструбами, а на голове, словно у молоденькой синьорины, вьются игривые локончики. Выходя на улицу, она надевает щегольское черное пальто со стоячим воротником, но из-под пальто сантиметров на десять свисает подол платья, а сквозь черные шелковые чулки видны носки в резинку, плотно облегающие икры. Вдова Нези старается наверстать упущенное, вознаграждая себя за то «угнетение», в котором покойный муж держал ее целых двадцать лет.

— Моральное и физическое угнетение, — вы меня понимаете? — говорит она Луизе Чекки, почти каждый день обедающей у нее вместе с младшими детьми.

— Погодите! Пусть только кончится траур, я, как бог свят, снова зажгу огни! — вырвалось однажды у Креции Нези. — Плевать мне на всех сплетников с виа дель Корно. Вот им всем… — И она похлопала себя рукой пониже спины.

Недавно, увидев, как она шествует по улице с букетом фиалок на груди, Стадерини бросил шуточку.

— Дорогу Безумной Вдове! — крикнул он. А у Фидальмы невольно вырвалось:

— Деточка с фиалочками.

Отелло на людях не решился выступить в ее защиту и вечером с досадой выговаривал матери:

— Подумай о приличии. Никто из Нези еще не давал повода смеяться над собой!

Однако вдова передернула плечами, словно хотела сбросить с себя целую улицу со всеми ее сплетниками, подглядывающими у раскрытых окон, и ответила:

— Жалкие людишки, сын мой, жалкие людишки! Пусть эта вшивая команда скажет спасибо хоть за то, что благодаря нам она может погреться у огня!

Тем временем Аурора, разоткровенничавшись, открыла Бьянке, что Клара отдалась Бруно, чтобы не потерять его; она боялась, как бы Бруно «не привязался к другой женщине».

Приближалось время ярмарок. Ривуар надеялся занять со своим лотком наиболее выгодную в стратегическом отношении позицию и пополнить из выручки свои сбережении, сильно поубавившиеся за время болезни Бьянки. Но чтобы закупить оптом товар, ему нужно было взять у кого-нибудь взаймы денег. В один прекрасный день они

с женой вышли из дома рано утром, еще до того, как затрещали будильники. Надо было поспеть к автобусу, направлявшемуся в Варлунго, где жил дядя Клоринды, сельский священник. У него Клоринда надеялась взять в долг нужную сумму. От результатов их поездки зависел бюджет семьи на ближайшее время.

Бьянка уже давно ждала этой минуты. Услышав, что они уходят, она тихонько рассмеялась, закрывшись одеялом. Смех был нервный. Чувствовалось, что у нее неспокойно на сердце и она хочет приободрить себя. Теперь, когда Аурора открыла ей тайну Клары, Бьянке кажется, что она сразу многое поняла. После долгой болезни Бьянка сильно ослабела. Во время недавнего приступа в жару лихорадки ей приходили страшные мысли: «Я всерьез разболеюсь и совсем зачахну. Марио не говорит мне больше: „Я тебя укрощу“. Теперь он говорит: „Надо принимать тебя такой, какая ты есть!“ Она больна, а он, наверно, уже думает сейчас о другой девушке. Конечно, Марио завел себе другую! И Бьянка старалась представить себе его новую возлюбленную. Какая она? Наверно, блондинка или рыжеволосая. Теперь уж не ей, а той, другой, Марио говорит: „Я тебя укрощу!“ — и крепко целует свою милую. Так крепко, что даже дыхание захватывает. Но все равно приятно.

Когда Бьянка выздоровела, зима была в самом разгаре. Ривуар не разрешил дочери работать и велел Клоринде пораньше отправлять ее в постель, поэтому Бьянка не могла ни одного вечера провести с Марио. Они встречались днем, с двенадцати до часа. Она выходила из дома «подышать свежим воздухом» и ждала его у ворот типографии. И они шли под железнодорожный мост. Там Марио съедал бутерброд, взятый на завтрак. И они были вместе. Казалось, он нарочно жевал медленно-медленно, чтобы на все ее вопросы отвечать неопределенным мычанием. Всегда он садился у будки стрелочника. Кругом сновали путевые обходчики, стрелочники, проезжали маневровые паровозы, и не было никакой возможности поцеловаться хоть разочек. А когда Бьянка ему говорила:

— Ты все сильнее отдаляешься от меня, — Марио отвечал, что она осталась такой же фаталисткой.

Однажды он ей сказал:

— Так дальше не может продолжаться; или ты не будешь такой вредной, или…

— Или что?!

— Я дам тебе хороший урок!

— Дай мне урок, — ответила она. Но Марио сразу же успокоился. В тот день он приласкал ее и даже поцеловал, укрывшись за вагонами стоявшего в тупике товарного поезда. Значит, когда Марио действительно захотел ее поцеловать, подходящее место сразу нашлось! Но чаще всего под тем предлогом, что на улице слишком холодно, Марио уводил ее в зал ожидания станции Кампо ди Марте, где в эти часы всегда было полно народу. Там даже поговорить как следует не удавалось.

— Если я тебе надоела, скажи прямо. Я же знаю, что стала худая, как палка; на лице один нос торчит, а синяки под глазами такие, что страшно смотреть.

Марио в такие минуты беспокоился, как бы их не услышали посторонние, и отвечал совсем невпопад. Слезы навертывались ей на глаза. Однажды она решилась спросить, почему он не делает ей предложения официально, ведь тогда ему разрешат приходить к ней домой по вечерам и они чаще будут вместе. Марио отвечал, что еще не время. Но очень скоро, при первом же «подходящем случае» он обязательно объяснится с ее родными.

— Когда же это будет? — спрашивала Бьянка.

— Как только меня переведут на монотип и повысят заработную плату. Тогда твой отец не рассмеется мне в лицо. Мол, нечего сказать, хорош зятек, зарабатывает тридцать шесть лир в неделю!

Разве мог такой ответ успокоить Бьянку?

Недавно они шли вместе через «Луна-парк» на ярмарку в Сан-Галло. В своем павильоне мадам Ассунта гадала Бьянке по руке и сказала, что у нее «в определенный момент линия сердца обрывается». Марио же она, наоборот, предсказала, что его ждет в жизни большая любовь. Когда они возвращались с ярмарки, Бьянка сказала:

— Вот видишь, Марио! Как можно связать воедино такие разные жизни?

Марио не ответил. Он был взволнован, пожалуй, даже сильнее ее. Не замечая, что держит в руках весь кулек с печеньем бриджидино, он попросил у нее одну лепешку. В последнее время Марио стал необыкновенно раздражителен: когда с ним ни заговори, он всегда думает о чем-то своем. Однако были признаки и похуже. Недавно произошел случай, который заставил Бьянку решиться на отчаянный поступок. В субботу вечером она шутя вытащила у него из кармана конверт с получкой. И раньше, чем Мармо удалось вырвать конверт у нее из рук, она успела заметить цифру — сорок пять лир с чентезимами. Стало быть, его уже перевели на монотип! Тайна, открытая ей Ауророй, разожгла фантазию Бьянки. Значит, и Марио так же, как и Бруно, может «привязаться к другой женщине». Марио, целующий ее после другой женщины, — от одной этой мысли у Бьянки голова кругом пошла. И он может целовать другую женщину, ее Марио, от которого, когда они сидят рядом у железнодорожной насыпи, приятно пахнет типографской краской; он, такой близкий ей, такой красивый парень с белыми крепкими зубами и широкой грудью! Однажды вечером, во время ее болезни, Марио пришел навестить ее, и, когда Клоринда на минутку оставила их одних, Бьянка сама поцеловала его в эту широкую грудь. Значит, можно любить в нем не только серые глаза и причесанные на пробор черные волосы, но и тело его, и походку, и голос. А вот вчера они простились нехорошо, поссорились из-за сущего пустяка. После обеденного перерыва Марио хотел идти к типографии через мост, а она — спуститься по откосу. В конце концов, чтобы досадить один другому, каждый пошел своей дорогой. И вот Бьянка решила пойти к Марио домой и помириться. У него в комнате они впервые за несколько месяцев могут и поговорить подольше.

У мусорщика Чекки зазвонил будильник. Только еще шесть часов утра, а Марио не выходит раньше половины восьмого! Бьянка решила сделать ему сюрприз. Обрадуется он или разозлится? Но если Марио не воспользуется случаем, чтобы выпросить у нее поцелуй, потом еще один, еще и еще, как это было в первые дни, значит, он больше ее не любит и все кончено: другая женщина завладела им.

Бьянка поспешно и вместе с тем тщательно оделась, со всех сторон оглядела себя в зеркале. На лбу волосы не совсем хорошо лежат, от пудры лицо бледнее, чем всегда. Жакет топорщится на плечах. Она слегка подкрасила щеки и губы, сняла жакет: «В юбке и в блузке как-то приличнее!» На дворе довольно холодно, но ведь надо всего только перебежать через улицу. Это самое трудное: перебежать улицу, чтобы никто не заметил! Хорошо еще, что час совсем ранний. Однако кое-кто из соседей уже встал и готовится выйти из дому. Бьянка стояла на пороге и со страхом, с затаенным чувством вины озиралась по сторонам; точно так же озирался Джулио в тот день, когда он вышел, чтобы спрятать мешок в угольной лавке. Бьянке повезло: она в один миг пересекла полутемную улицу, едва освещенную двумя фонарями, взбежала, по лестнице, и вот она уже стоит у дверей комнаты Марио. Теперь надо отдышаться. Отчего так стучит в висках, словно у нее жар, как в дни болезни? Наконец она постучалась. Сначала тихонько, потом посильнее, а так как Марио не просыпался, Бьянка начала барабанить в дверь и кулаками и ногами. Ей казалось, что эхо ее ударов разносится по всей виа дель Корно и из всех окон уже высовываются головы любопытных. Наконец из-за дверей донесся сонный, немного встревоженный голос Марио: «Кто там?» Бьянка не в силах была сдержать смеха, веселого и шаловливого, как у ребенка. Она быстро отворила дверь и, увидев Марио в майке, в трусах, с голыми ногами, разразилась хохотом. От неудержимого смеха у нее подкашивались ноги, она прислонилась к косяку двери. Однако Марио встретил ее весьма нелюбезно.

— Ты с ума сошла! Что тебе надо? — резко спросил он.

— Пришла навестить тебя. Что ж ты не приглашаешь войти?

— Да ты сознаешь, что делаешь? Тебя наверняка кто-нибудь уже заметил. Иди домой!

В ответ Бьянка проскользнула в дверь. Она вошла в комнату и, стараясь говорить непринужденным тоном, с вызовом спросила:

— Может быть, ты не один?

Но от этих игривых слов кольнуло в сердце, и она бросила быстрый взгляд на пустую смятую постель. Комната была совсем невелика, и мебель только самая необходимая. Бьянка сразу же подошла к спинке кровати и, невольно ухватившись за нее руками, спросила тихим и нежным голосом:

— Ты здесь спишь, да? Марио затворил дверь.

— Конечно. Как это странно, не правда ли? — ответил он с иронией, обидевшей Бьянку. — Ведь ты же сама нашла мне эту комнату.

Повернувшись к ней спиной, он стал натягивать брюки. Пока он одевался, Бьянка притворялась, будто рассматривает потолок. Потом спросила:

— Я вчера огорчила тебя? Ты сердишься?

— Да, сержусь! — решительно ответил Марио. — У тебя куриные мозги. В этом все дело!

— Давай помиримся? — прошептала она, робко поглядев на него. Он зашнуровывал ботинки. Волосы у него были растрепаны, в комнате стоял запах табака.

— Худой будет мир! Так и прощай тебе все, даже такие выходки!

Бьянка подошла к нему и села рядом на край кровати; она чувствовала, что надо быть мягкой и покорной. Марио сидел, совсем близко, она даже касалась его плечом. Они были одни, и в комнате пахло крепкими сигаретами. В последнее время Бьянка жила в постоянном страхе, в ожидании несчастья. И сейчас она была в каком-то забытьи, ее страшило пробуждение. Нежным девичьим голосом Бьянка лукаво спросила у него:

— Ты так и не хочешь меня простить?

Она ждала: сейчас Марио обнимет ее и поцелует. Но он, не глядя на нее, поднялся с постели и, отвернувшись, сказал:

— Мне надо с тобой серьезно поговорить, Бьянка. Я все равно хотел это сделать сегодня или, в крайнем случае, завтра. Но раз ты уже здесь, тем лучше. — И он решительно повернулся к ней лицом.

Растерянность сменилась мучительной тревогой. Для этого Бьянке достаточно было лишь взглянуть ему в лицо и услышать его голос. Лицо у него стало хмурое, сердитое и растерянное. Тогда она спросила с напускной ребяческой наивностью:

— Ты, кажется, хочешь сообщить мне что-то нехорошее?

— Да, нехорошее! Я знаю, что причиню тебе боль. — Он отложил гребенку, которой причесывался перед зеркалом, и сел рядом с ней. Наклонив голову, с трудом подыскивая слова, Марио продолжал: — Видишь ли… В молодости можно ведь ошибиться, правда?

Закинув руки за спину, Бьянка крепко вцепилась в кровать. Потом ощутила за плечами странную пустоту, точно руки ее потеряли опору, и почувствовала, что вот-вот упадет. Слезы комком подступили к горлу, но она сразу же заставила себя иронически улыбнуться. Улыбка вышла горестной, словно крик о помощи. Даже сейчас Бьянка оставалась все той же Бьянкой.

— Отставка по всем правилам, не так ли? — И она разразилась слезами, точно девочка, которую в наказание поставили в угол. Марио положил ей на колено руку и ласково, но твердо сказал:

— Я тебя люблю и говорю это не для того, чтобы тебя утешить. Ты первая девушка, в которую я влюбился. Но потом я понял, что настоящая любовь это совсем не то. Я и сейчас тебя люблю, но только по-другому.

Бьянка уже подавила слезы и тихо сказала:

— Такая уж у меня судьба!

Тогда Марио поднялся и, словно правда была на его стороне, стал ее упрекать:

— Какая может быть судьба в восемнадцать лет! У тебя вся жизнь впереди! Если ты будешь откровенна сама с собой, то признаешься, что и ты меня по-настоящему не любила. Ведь в мечтах любовь представлялась тебе совсем другой.

Бьянка тоже поднялась и, стараясь не плакать, но все еще всхлипывая, спросила:

— Ты так думаешь? — Потом добавила: — Я не буду тебе помехой. И не спрашиваю — кто она.

Она протянула ему руку. Марио задержал ее руку в своей, но Бьянка резко вырвалась и бросилась к двери — пусть он не видит, что ее глаза снова полны слез. Сбежав вниз по лестнице, она перелетела через улицу раньше, чем Антонио вышел из дому с новой лопатой на плече. Он ее не заметил. Когда супруги Квальотти, раздобыв денег в долг, счастливые, вернулись домой, они застали Бьянку в лихорадке.

«Второй приступ», — испуганно подумали они.