Онлайн чтение книги Президент пропал The President Is Missing
Глава 2

Председатель приветствует конгрессмена из Огайо:

– Мистер Кирнс!

Щиплю себя за переносицу. Навалилась усталость. За прошедшую неделю удалось поспать, дай бог, несколько часов, а ментальная эквилибристика, которой я, чуть ли не связанный по рукам и ногам, вынужден заниматься, отнимает уйму сил.

Перевожу взгляд на крайнего справа члена комитета. Майк Кирнс – председатель Юридического комитета палаты представителей Конгресса и протеже Лестера Роудса. Обожает носить галстуки-бабочки – умника из себя корчит. Да на листках-самоклейках порой записывают мысли масштабнее его планов.

Зато вопросы этот тип задавать умеет. До того, как выйти на политический ринг, он много лет прослужил федеральным обвинителем. Среди его трофеев – головы двух генеральных директоров фармацевтических компаний и одного экс-губернатора.

– Борьба с террористами – первостепенный вопрос национальной безопасности, господин президент; согласны?

– Целиком и полностью.

– Тогда вы должны согласиться и с тем, что любой гражданин Америки, помешавший нам в борьбе с террористами, повинен в измене.

– Я бы осудил подобные действия, – говорю.

– Сочли бы их госизменой?

– Это решать юристам и судам.

Мы с ним оба юристы, но свою позицию я обозначил четко.

– А если президент мешает борьбе с террористами, это считается уголовным правонарушением, влекущим за собой импичмент?

Джеральд Форд[3]Джеральд Рудольф Форд-младший (1913–2006) – 38-й президент США. однажды сказал, что импичмент повлечет за собой любое уголовное правонарушение, если так решит палата представителей.

– Не мне решать.

Допрашивающий кивает.

– Конечно. Чуть ранее вы отказались комментировать заявление о том, что по вашему приказу спецназ армии США и оперативники ЦРУ сорвали покушение на жизнь Сулимана Чиндорука в Алжире.

– Мистер Кирнс, я сказал, что некоторые вопросы национальной безопасности не подлежат публичному обсуждению.

– Если верить «Нью-Йорк таймс», вы действовали на основании секретного донесения, в котором сообщалось, что группа антироссийски настроенных ополченцев раскрыла убежище Сулимана Чиндорука и готовит на него покушение.

– Да, читал.

Рано или поздно всякому президенту приходится принимать решения, когда верный выбор выглядит весьма непривлекательно – по крайней мере, в краткосрочной перспективе. Но если ставки высоки, надо делать что должен и ждать, когда волна политического ажиотажа угаснет. Ведь это работа, которую ты клялся исполнять.

– Господин президент, вы знакомы с главой семьсот девяносто восемь восемнадцатого раздела Свода законов США?

– Я не помню весь Свод законов назубок, мистер Кирнс, но, полагаю, вы имеете в виду закон «О борьбе со шпионской деятельностью».

– Совершенно верно, господин президент. В нем упоминается о злоупотреблении секретными данными, а конкретно в нем сказано, что любой, кто намеренно использует секретные данные в ущерб национальной безопасности и интересам Соединенных Штатов, совершает федеральное преступление. Я прав?

– Уверен, вы верно процитировали, мистер Кирнс.

– Подпадает ли под этот закон случай, в котором президент намеренно использует секретные данные для защиты агрессивно настроенного по отношению к нам террориста?

Нет, если верить моему советнику по вопросам политики, который утверждает, что этот раздел к президенту применить нельзя; а вот сам президент вправе рассекретить любые данные.

Впрочем, не важно. Даже начни я толковать здесь федеральные законы – а я не стану, – мне могут объявить импичмент за что угодно. И не обязательно за преступление.

Я лишь защищал страну – и повторил бы все свои действия снова. Беда в том, что рассказывать о них нельзя.

– Повторяю: я действовал, защищая страну, и всегда буду думать о ее безопасности.

Кэролайн в углу читает сообщение на телефоне и пишет ответ. Неотрывно смотрю на нее – вдруг что-то важное, и надо все бросить? Вдруг это сообщение от генерала Бёрка из Центрального командования вооруженными силами? Или от заместителя министра обороны? Или от Группы реагирования на прямые угрозы? Чтобы эту угрозу сдерживать, приходится очень многое учитывать. Неизбежное может произойти в любую минуту. Мы считаем – надеемся, – что в запасе есть еще хотя бы день, однако ни в чем нельзя быть уверенными. Следует быть наготове, постоянно быть начеку, на случай если…

– Звонки лидерам ИГИЛ[4]«Исламское государство Ирака и Леванта» – террористическая организация, запрещенная в России. – это защита нашей страны?

– Что? – возвращаюсь к слушанию. – О чем вы? Я никогда не созванивался с лидерами ИГИЛ. При чем тут вообще ИГИЛ?

Не успев договорить, я сознаю, что вляпался. Сейчас бы схватить последние слова и затолкать их обратно себе в рот… Я отвлекся, и меня застали врасплох.

– О, – произносит Кирнс, – значит, на вопрос о том, звонили ли вы лидерам ИГИЛ, вы можете ясно и однозначно ответить «нет»? Зато когда спикер спрашивает, созванивались ли вы с Сулиманом Чиндоруком, вы спешите воспользоваться прерогативой… По-моему, народ Америки в состоянии уловить разницу.

Шумно выдыхаю воздух и смотрю на Кэролайн Брок. По ее лицу ничего не поймешь, хотя в сощуренных глазах почти отчетливо читается: предупреждала ведь!

– Конгрессмен Кирнс, мы обсуждаем вопрос национальной безопасности. Не пытайтесь подловить меня. Дело серьезное. Как будете готовы задавать толковые вопросы, я с радостью на них отвечу.

– В том бою на территории Алжира погиб американец, господин президент. Гражданин Америки, оперативник ЦРУ по имени Нейтан Кромарти погиб, защищая Сулимана Чиндорука от антироссийски настроенных ополченцев. По-моему, это покажется американскому народу толковым вопросом.

– Нейтан Кромарти – герой, – говорю я. – Мы скорбим о его гибели. Я лично скорблю.

– Вы слышали, что заявила его мать?

Слышал. Все слышали. После инцидента в Алжире данные о потерях засекретили. Иначе было никак. Однако чуть позже ополченцы выложили в сеть запись с мертвым американцем, и Клара Кромарти тут же признала в нем своего сына Нейтана. Она сразу открыла, что он – оперативник ЦРУ. Началось такое!.. Пресса кинулась к безутешной матери, и через несколько часов та уже требовала объяснить, с какой стати ее сыну пришлось отдать жизнь, защищая того, на чьей совести гибели сотен невинных людей, в том числе американцев. Одолеваемая горем и болью, она, можно сказать, сделала всю работу за комитет, разве что не написав для них сценарий слушания.

– Вы не считаете нужным ответить на вопросы семьи Кромарти, господин президент?

– Нейтан Кромарти – герой. Он был патриотом. А еще он понимал, что боо́льшую часть наших дел, направленных на защиту страны, нельзя обсуждать публично. Я побеседовал с миссис Кромарти и искренне соболезную ее потере. Больше ничего не скажу. Не могу и не стану.

– Оглядываясь назад, господин президент, – говорит Кирнс, – вам не кажется, что политика переговоров с террористами сработала не так гладко, как хотелось бы?

– Я не веду переговоров с террористами.

– Вы им звоните. Обсуждаете нечто. Опекаете…

– Я не…

Потолочные огни мигают. Две вспышки с коротким промежутком. Кто-то стонет, а Кэролайн Брок оживляется и делает в уме пометку.

Конгрессмен, воспользовавшись паузой, вворачивает еще замечание:

– Вы дали ясно понять, господин президент, что демонстрации силы вы предпочитаете диалог. Что скорее станете говорить с террористами.

– Нет, – тяну я, чувствуя, как стучит в висках. Подобные упрощения и оголяют язвы нашей политики. – Я неоднократно повторял, что, если есть возможность уладить дело миром, я предпочту ее. Контакт – не капитуляция. Впрочем, мы что, собрались обсуждать внешнюю политику, конгрессмен? Уместно ли делать лирическое отступление в охоте на ведьм?

Кэролайн Брок вздрагивает. Ну наконец-то; нечасто с ее лица сходит каменное выражение.

– Вы называете это «контактом», я говорю «опека».

– Я не опекаю врагов. И вовсе не отказываюсь применять в борьбе с ними силу. Силовой вариант – тоже вариант, но я не воспользуюсь им до тех пор, пока не сочту таковой необходимым. Наверное, это тяжело осознать баловню судьбы, проведшему детство в роскоши загородных клубов и трастовых фондов, а в колледже сосавшему кальян на пиве и унижавшему новичков на церемониях посвящения в какое-нибудь тайное братство, где все обращаются друг к другу по инициалам. Вот я сталкивался с врагом лоб в лоб на поле боя и не пошлю, не раздумывая, в атаку наших сынов и дочерей, потому что сам был одним из этих сыновей и знаю, чем они рискуют.

Дженни подается вперед. Не хочет, чтобы я останавливался. Она всегда за то, чтобы я подробнее рассказывал о службе. «Расскажите о командировке, – просит она. – Расскажите, как попали в плен. Как вас ранили, пытали». В ходе кампании мы из-за этого постоянно спорили. Казалось бы, такая выгодная деталь биографии… Будь на то воля советников, я бы ничего больше, наверное, не обсуждал. Но я на уговоры не поддался. О некоторых вещах просто молчат.

– Вы закончили, господин пре…

– Нет, не закончил. Я уже все объяснил руководству палаты представителей. Я говорил, что мне нельзя свидетельствовать на слушании. Вы могли бы ответить: «Хорошо, господин президент, мы тоже патриоты и уважаем ваш труд, пусть даже вы не можете раскрыть деталей». Так нет же, вы не устояли перед искушением притащить меня сюда и заработать пару очков. Позвольте же заявить открыто то, что я говорил вам лично. Я не стану отвечать на каверзные вопросы касательно моих телефонных разговоров или предпринятых мною действий, потому что они связаны с угрозой нашей национальной безопасности. Если ради безопасности страны мне придется оставить пост – оставлю. Только не заблуждайтесь: все, что делал, я делал, руководствуясь прежде всего интересами Соединенных Штатов. Так было и так будет.

Оскорбления, брошенные в лицо Кирнсу, нисколько его не задели. Он лишь рад, что сумел здорово меня разозлить. И пока я пытаюсь успокоиться, просматривает заметки, схемы основных и дополнительных вопросов.

– Какое решение на этой неделе далось вам тяжелее всего, мистер Кирнс? Какой галстук повязать на это слушание? На какую сторону сделать этот дурацкий зачес?.. Я вот почти все свое недавнее время потратил на спасение страны. И порой нелегкие решения приходится принимать, не зная многих деталей. Порой все варианты откровенно хреновые, и надо искать наименее хреновые. Само собой, я терзаюсь сомнениями. И живу с тем, что мне не избежать критики, даже если исходит она от близорукого политика-приспособленца, который придирается к одному-единственному ходу, не видя при этом, как расположены на доске все фигуры, а потом выворачивает этот ход наизнанку, совершенно не догадываясь, в какое опасное положение ставит страну. Мистер Кирнс, я и хотел бы обсудить с вами все свои действия, но из соображений национальной безопасности не могу себе этого позволить. И я в курсе, что вы это прекрасно знаете, а еще – как трудно не спустить курок, когда можно выстрелить легко и наверняка.

Дэнни Эйкерс в углу вскидывает руки, показывая, что время вышло.

– Да, и знаете что? Ты прав, Дэнни, время истекло. Я закончил. Все, хватит. Закругляемся.

Взмахом руки сбрасываю микрофон со стола. Поднимаясь на ноги, опрокидываю стул.

– Я все понял, Кэрри. Нельзя мне свидетельствовать. Меня на куски порвут. Я все понял.

Кэролайн Брок поднимается и оправляет костюм.

– Ладно, всем спасибо. Просьба освободить помещение.

«Помещение» – это комната Рузвельта, напротив Овального кабинета. Самое подходящее место для встреч – или, в нашем случае, репетиции слушания комитета палаты представителей, – потому что здесь висят портреты Тедди Рузвельта: на одном он – берейтор, на другом – лауреат Нобелевской премии мира, остановивший конфликт между Россией и Японией. Окон нет, и двери легко охранять.

Все встают. Мой пресс-секретарь стягивает галстук-бабочку – милую небольшую деталь, призванную дополнить образ конгрессмена Кирнса. Виновато смотрит на меня, и я отмахиваюсь. Он лишь исполнял свою роль, отыгрывая худший сценарий, на случай если на следующей неделе я все же соглашусь давать показания.

Роль Лестера Роудса сегодня играл один из юристов Белого дома. В седом парике он больше напоминает не спикера, а Андерсона Купера[5]Андерсон Хейз Купер (р. 1967) – американский писатель, журналист и телеведущий.. Сейчас он тоже бросает на меня пришибленный взгляд, но я и его успокаиваю все тем же жестом руки.

Комната пустеет; адреналин выветривается, остаются слабость и уныние. Никто не предупреждал, что работа президента похожа на «американские горки»: головокружительные взлеты и падения, как в утробу змеи.

Наконец все уходят, и я гляжу на портрет «конного» Рузвельта над камином. Кэролайн, Дэнни и Дженни осторожно подходят к раненому зверю в клетке.

– «Наименее хреновый» мне лично понравилось больше всего, – невыразительно произносит Дэнни.

Рейчел всегда упрекала меня за ругань. Мол, крепкие выражения – показатель отсутствия творчества. Не уверен. Когда становится особенно жарко, я на ругательства очень даже изобретателен.

Так или иначе, Кэролайн и прочие ближайшие помощники знают: подставное слушание для меня – как терапия. Они надеются, что если не удастся отговорить меня от выступления, то репетиции хотя бы помогут выработать иммунитет к негодованию, и когда придет время, я смогу выступить достойно, без соленых словечек.

Дженни Брикман со свойственной ей утонченностью говорит:

– Надо быть полным болваном, чтобы на следующей неделе пойти давать показания.

Киваю Дженни и Дэнни.

– Мне нужна Кэрри, – говорю я. У нее одной из присутствующих допуск к тому, о чем мы сейчас будем говорить.

– Есть новости? – спрашиваю у Кэролайн, оставшись с ней наедине.

– Никаких.

– Завтра всё в силе?

– Насколько я знаю, господин президент. – Она мотает головой в сторону двери, через которую вышли Дженни и Дэнни. – Сами знаете, они правы. Вы проиграете на слушании в понедельник.

– Давай больше не будем о слушании, Кэрри. Я согласился на репетицию. Дал вам час. Всё, хватит. Есть дело поважнее, так ведь?

– Да, сэр.

– Надо поговорить с командой реагирования, потом – с Бёрком, а после – с заместителем министра. Именно в таком порядке.

– Ясно, сэр.

– Жду на месте.

Кэролайн уходит, и я остаюсь в комнате один. Смотрю на портрет первого президента Рузвельта и думаю. Но не о назначенном на понедельник слушании.

Я думаю, доживет ли вообще страна до понедельника.