Онлайн чтение книги Приключения Вернера Хольта
8

На бегунке значилось: Лазарет. Вещевой склад. Оружейный склад. Инструктор по стрельбе. Каптенармус. Старшина роты и т. д.

В лазарете врач-капитан наскоро осмотрел их.

— Вполне здоровы, — резюмировал он. — Истребление танков — лучшее средство от рака в старости.

На вещевом складе всегда можно было узнать батальонные сплетни. Здесь они услышали, что ночью уже отправлено несколько команд. Унтер-офицер принес все, что потребовал от него Вольцов.

— Так цацкаются только с безнадежно больными, — заметил Хольт, забирая в охапку теплое белье, свитер, комплект полевого обмундирования с короткими двубортными френчами, башмаки, гетры, рукавицы. Списку Вольцова, казалось, не будет конца, там значились подшлемники, ватники, белые маскхалаты с капюшонами. Начальник склада запротестовал: это не положено!

— Не положено? А русские танки действуют только как положено, а? — обрезал его Вольцов.

Начальник оружейного склада сослался на полученное указание — каждому по автомату. Но Вольцов не взял новое оружие и, обращаясь к унтер-офицеру на «ты», сказал:

— Не знаешь разве, что на фронте не найти укороченных патронов? Давай автомат образца сорок второго года!

Феттер пытался выклянчить парабеллум. Вольцов, прихватив еще ракетницу, пошел к дверям. Его остановил крик начальника оружейной.

— Господа забыли пулемет. Быть может, прикажете доставить его прямо в номер?

— Я им и так уж плечо намял! — огрызнулся Хольт. На складе боеприпасов в подвале Киндхен, выстроив перед ними целую башню из коробок с патронами, изощрялся в похвалах:

— Товар высшего качества! Отличный товар! Двадцать лент — первый сорт, господа! Каждый третий патрон — трассирующий!

— Товар первый сорт… Ну и скажет же! — возмутился Феттер.

Киндхен покраснел, его огромные уши так и пылали.

— Кто же это понесет! — сказал Хольт.

— Еще шесть автоматных магазинов и ручные гранаты! — не унимался Киндхен. И крикнул им вслед: — А фаустпатроны? На каждого по ящику. Я велю их погрузить прямо на машину. Первоклассное обслуживание покупателей!

У каптенармуса Феттер играл первую скрипку.

— Выкладывайте-ка самое лучшее, господин фельдфебель: шоколад «Кола» и пакетики с надписью «Для танкистов в бою». Вольцов врал напропалую:

— Сам майор сказал: для моих добровольцев я ничего не пожалею!

Чертыхаясь, фельдфебель спустился в подвал.

— Ребята, жрите, пока война. Настанет мир — все с голоду подохнем! — разглагольствовал Феттер в спальне, перебирая плитки шоколада и пачки сигарет. Вольцов заряжал ручные гранаты. Рядом Хольт читал номер «Фелькишер беобахтер», в нем им выдали ком масла на всех. Шапка гласила: «О боях на Восточном фронте». С затаенным, каким-то сосущим чувством страха Хольт пытался заставить себя поверить тому, что там написано. Стало быть, русские никуда не годные солдаты. А я молод, силен, прошел хорошую выучку. Кому же, как не нам, молодым, с ними справиться!

Кто-то пинком распахнул дверь в спальню. Это был фельдфебель Бургкерт в черном мундире, при всех орденах. Лицо серое, опухшее, на лбу капельки пота. «Вы со мной?» — осведомился он сиплым голосом. Сел за стол и принялся играть вольцовским пистолетом. Руки у него дрожали, он весь покрылся испариной.

— Только что был на чердаке у радистов, — хрипло объявил он. — Всю ночь принимали крики о помощи. Фронта больше нет. Один сплошной котел. Наша одиннадцатая танковая входит в корпус Неринга, попавший в окружение под Калишем.

— Да, знаю! — равнодушно заметил Вольцов. — Какая-то боевая группа недавно передавала S0S! Все они там скисли — нервы не выдержали!

В спальню вошел маленький коренастый человек и внимательно оглядел всех.

— Ефрейтор Хорбек, — представился он и сел. Хольт узнал его. Это был тот самый ефрейтор, который стоял в рождественский вечер в дверях гаража — единственный трезвый среди пьяного сборища. Хольт заметил, что ефрейтор удивленно кивнул Гомулке, затем остановил пристальный и даже, как показалось Хольту, настороженный взгляд серых глаз на Вольцове и Феттере; впрочем, затаенная настороженность тут же сменилась равнодушием.

— Я водитель, — сказал ефрейтор. И, по всей видимости, в прекрасном расположении духа, он спросил: — Ну как, готова плавка?

— Что-что? — удивился Феттер.

— Я спрашиваю, вы готовы?

Вольцов продергивал новую сверкающую орденскую ленточку в петлицу френча. Хольт и Феттер прикрепили значки зенитчиков. Сидевший тут же бледный и молчаливый Гомулка безразлично бросил:

— А я свой потерял!

— На вас выпишут отдельное командировочное предписание, — пробасил Бургкерт.

Они отправились в канцелярию. Там лейтенант Венерт рассуждал о подвигах. Глаза его сверкали голубизной. «Нам нужны подвиги!.. С богом, камрады!» — закончил он.

На плацу уже стоял автомобиль: открытая восьмиместная машина с брезентовым верхом, какие полиция обычно использовала для патрульной службы. Киндхен грузил фаустпатроны. Ефрейтор Хорбек стоял рядом, покуривал и не предпринимал никаких попыток помочь ему. Он не надел маскировочного халата и имел при себе только карабин.

Зато он приволок туго набитый рюкзак, несколько одеял, плащ-палатки, палки для палаток и огромную кастрюлю.

— На кой тебе все это барахло? — спросил Вольцов. Ефрейтор вскинул на него глаза. На какой-то миг он насторожился, но, быть может, это показалось Хольту, потому что ефрейтор тут же хлопнул Вольцова по плечу и воскликнул:

— Потом узнаешь!

Что это за человек? — думал Хольт.

Стемнело. Никто ими не интересовался. Учебный взвод отправился на пехотные учения. Бургкерт сел на заднее сиденье рядом с Вольцовом. Бас его так и гудел. Когда он пил из фляги, п машине слышался запах водки. Гомулка устроился рядом с ефрейтором, Хольт уселся за ними. У ворот казармы часовой тщательно проверил документы. Водитель включил скорость. Хольт взглянул на дорожный указатель. «До Горлица — 58 километров».

Они мчались в ночи. Хольт натянул на колени одеяло. Ледяной ветер проникал через брезент, снежные хлопья стремительно неслись им навстречу. Мело. Обернувшись, Хольт увидел, что Бургкерт привалился к Вольцову. Оба спали. Впереди на фоне освещенного снегом ветрового стекла черным силуэтом выделялась голова ефрейтора. Он разговаривал с Гомулкой. Но вот он поднял правую руку и повернул зеркальце, как бы желая посмотреть, что делается на заднем сиденье.

Временами, когда вой ветра слабел, до Хольта доносились обрывки разговора, но их заглушал равномерный гул мотора.

Голова Гомулки была повернута к водителю. Должно быть, отвечая на какой-то вопрос, он сказал: «…вы-то его лучше знаете, чем мы». Порыв ветра хлестнул по машине снегом. «…Иногда Вольцов прислушивается к мнению Хольта, а больше он никого не слушает».

О чем это они говорят? — в полусне спросил себя Хольт. Машина подскочила на выбоине, и Хольт повалился набок. Усаживаясь поудобнее, он услышал, как ефрейтор спросил:

— А блондин?

Гомулка ответил: «…слушается Вольцова как собачонка, но когда Вернера нет…» — рокот мотора снова заглушил слова. Потом до Хольта опять донесся голос Гомулки. «…нет, собственно, мой отец…» Хольт наклонился вперед, чтобы лучше слышать.

— Я же вам рассказывал тогда, как все случилось, — продолжал Зепп, — нелегко мне было. Возможно, и есть такие люди, которым с самого начала все было ясно. Во время отпуска Хольт познакомился с девушкой. Отец ее погиб в лагере, а мать казнили. Такие… — Снова шум мотора перекрыл слова.

Хольт удивился. Зепп рассказывает ему про Гуядель? Ефрейтор снова снял правую руку с руля, изменил положение зеркальца, посмотрел назад, где спали Бургкерт и Вольцов. Он сказал:

— …и все ли ты понимаешь — это еще вопрос. Я уж не говорю о том, что в наше время лучше о таких вещах помалкивать.

— Да ведь хочется знать, с кем дело имеешь, — возразил ему Гомулка.

Ефрейтор повернулся к нему.

— То-то и оно, — веско произнес он и замолчал. А машина все неслась с затемненными фарами по заснеженному шоссе…

В Герлице они долго стояли на каком-то перекрестке. Бургкерт проснулся и вышел из машины.

— Поглядите-ка!

Хольт тоже вышел и, дрожа, стал у дверцы. Мимо медленно и бесшумно тянулась какая-то призрачная процессия: люди шли пешком, волоча ручные тележки, санки; ехали в повозках, среди наваленных чемоданов и узлов с постелями и домашним скарбом, и все это двигалось молча, и не было этому конца. Лишь изредка в темноте слышался детский плач да скрип полозьев о камни.

Бургкерт пил из фляги. Непрерывно сигналя, машина с притушенными фарами еле-еле пробивалась сквозь толпу. На шоссе к Лаубану тот же бесконечный поток беженцев. На каждом перекрестке приходилось останавливаться. Контрольные посты, эсэсовцы, жандармерия. «Предъявить документы!» Утром, около шести, они добрались до Бреславля.

— Где тут фронтовой распределительный пункт — или как это называется?

Никто ничего не знал толком. В конце концов Бургкерт велел остановиться. Он нервничал. Неподалеку перед большим зданием ходили двое часовых. Скоро Бургкерт вернулся.

— Мне надо тут сперва как следует оглядеться. Вольцов, разузнайте, куда нам, собственно, держать путь! Через полчаса снова встретимся здесь. Если я не приду, отправляйтесь одни. — И он исчез в темноте.

Вольцов удивленно поглядел ему вслед.

— А знаешь, чего он ищет? Спиртного. Он себе места не находит, когда ему выпить нечего.

Повсюду царил хаос.

— Вот, подожди — какой-то штаб!.. Постой, остановись!

Проходивший мимо фельдфебель закричал на Вольцова:

— Дивизия истребителей танков? Бросьте вы вздор болтать! Она существует только на бумаге.

В конце концов им сказали: «Попытайтесь добраться до Клейн-Нирица. Там штаб семнадцатой танковой дивизии».

Они долго ждали Бургкерта. Потом ефрейтор сказал:

— Поехали! Кто его знает, когда он вернется!

Вольцов раздумывал. Гомулка тоже стал торопить.

— Конечно, поехали! Не нужен он нам совсем. Документы у нас отдельные.

Вольцов все еще колебался, но тут ефрейтор крикнул:

— Поехали! Чего ждать?

— Дивизии истребителей танков, должно быть, вообще не существует, — сказал наконец Вольцов. — Плохой знак! Что ж, тронулись! Настало время, когда каждый должен действовать на свой страх и риск.

Хольт отвел Гомулку в сторону и спросил:

— Послушай, что за тип этот ефрейтор?

— Сталевар из Вупперталя, — ответил Гомулка. — До самого последнего времени у него была бронь. Обер-мастер он.

— А ты его откуда знаешь?

— Да так… После рождества я его иногда в столовой встречал.

Они сели в машину. Ефрейтор дал газ.

Клейн-Нириц оказался маленькой деревушкой. «Семнадцатая танковая?» Все только качали головой. Здесь они обнаружили какой-то непонятный штаб какой-то непонятной части, состоявшей из трех фельдфебелей, нескольких шоферов и десятка растерявшихся офицеров, — штаб этот распадался прямо на глазах. Перед домом стояли грузовики с заведенными моторами. Вольцов без устали расспрашивал. Его отсылали от одного к другому. В конце концов они попали в комнату в какому-то майору.

Майор с побагровевшим от натуги лицом кричал в телефонную трубку:

— Я же вам говорю: между нами и русскими нет никого! Нет! Никакого танкового корпуса не существует — только фольксштурм. Нет! Дурак, кто это говорит! Нет! Никаких известий не поступало! А эти сведения все уже устарели. Нет! Вы неправильно информированы. Корпус Неринга пробивается от Калиша обратно к Одеру. Нет! Русские преградили путь. Нет! Это вы неправильно информированы! Заукен находится еще восточное Неринга! Нет! Они рвутся к Бреславлю. Нет! Если им и удастся пробиться к Одеру, то гораздо севернее. Нет! Отсюда до Оппельна сплошная брешь. Нет! Оппельн может пасть каждую минуту. Нет! Новый фронт пойдет по Одеру: Олау — Бригг — Оппельн… Нет! Мне надо немедленно отсюда убираться!

Он слушал и одновременно разглядывал Хольта и Вольцова. Затем крикнул в трубку:

— Что? Нет? Хорошо! Нет! Кончаю! — Майор бросил трубку и накинулся на них: — Вам чего?

— Мы ищем дивизию истребителей танков, господин майор! — сказал Вольцов.

Майор в бешенстве заорал:

— Но не здесь же! Господа помилуй! Ищите ее где угодно, но не здесь! — Он описал рукой круг. — Здесь леса, снега, болота и русские! А через несколько минут будет столько русских, сколько вашей душе угодно. — Он кричал все громче и громче. — Нет у меня времени возиться с идиотами! Вон! Какая там еще дивизия истребителей танков! Все это вздор и чепуха!

Вольцов улыбнулся, и эта улыбка, как ни странно, видимо, успокоила майора. Уже тише, но все еще дрожа от нервного напряжения, он спросил:

— Что вам угодно? У меня нет времени!

— Команда истребителей танков, — отчеканил Вольцов, — моторизованная и хорошо вооруженная, господин майор. Нам нужно боевое задание, полевые карты и немного бензина. И хотя бы совет, куда нам держать путь!

— Да вы шут гороховый! — снова раскричался майор. — Карты? — Он оглянулся. — Да вот вам карты — сколько хотите! И убирайтесь отсюда вместе со своими картами! — Майор швырнул Вольцову под ноги толстый сверток. — Бензин? Во дворе бензин. Завтра здесь русские будут заправляться.

— А куда нам ехать?

— В сумасшедший дом! — закричал майор, ощупывая себя быстрыми движениями от пояса до шеи и от шеи до пояса. Потом сжал виски и крикнул:

— Уезжайте в Олау, или в Бригг, или в Оппельн. Явитесь к майору Линднеру! Вон!

Когда они вышли на улицу, Вольцов, покачав головой, сказал:

— Штабному офицеру положено держать себя в руках!

— Веселенькая может получиться история, — заметил Хольт.

Ефрейтор приволок со двора канистру с бензином. Уткнувшись в карту, Вольцов отдал приказ:

— Поедем обратно в Бреславль, может быть, там найдем Бургкерта.

В Бреславле они наткнулись на заградительный пост. Там им сказали: «Зачисляетесь в сводную роту!» Но Вольцов так упорно протестовал, что в конце концов их пропустили к какому-то подполковнику.

— В Клейн-Нирице находится штаб семнадцатой танковой дивизии, — сказал он. — Но сперва предъявите ваши документы!

— В Клейн-Нирице нет никакой танковой дивизии! Оттуда какой-то майор послал нас к майору Линднеру.

— Майор Линднер? Да он же в Клейн-Нирице!

И так продолжалось без конца. Какой-то измученный капитан с темным желтушным лицом и осовелыми глазами сказал им:

— Никакого представления. Майор Линднер со своим штабом в Элсе, если там еще нет русских. Вам надо в боевую группу Бухерта. Предъявите документы!

Все они с ума посходили, подумал Хольт.

— Вы из двадцать шестого батальона? Танкового запасного? Тогда вам в одиннадцатую танковую! Она тоже где-то здесь.

— Да нет, господин капитан!

— Ничего я не знаю! — закричал вдруг капитан. — Радист? Стрелок-радист? У нас как раз формируется боевая группа. Вы остаетесь здесь. Правда, танки еще не прибыли!

Однако в следующей комнате усталый офицер, ни о чем их не спросив, отштамповал документы. Теперь они могли беспрепятственно ехать в направлении Верхней Силезии.

— Поторапливайтесь! Повсюду взрывают мосты!

Чтобы согреться, ефрейтор хлопал себя руками по бокам. Шел снег, порывами налетал ветер. Гомулка разговорился е несколькими старыми солдатами. Затем они снова тронулись в нуть вдоль западного берега, вверх по течению реки. Скоро они достигли небольшого городка. Ефрейтор остановил машину около огромных корпусов казармы. Из ангаров выкатывали 150-миллиметровые длинноствольные орудия. Весь плац был забит пожилыми мужчинами, которых здесь обмундировывали и вооружали, чтобы затем скомплектовать из них части фольксштурма.

Расспрашивая всех и вся, Вольцов добрался до коменданта. Хольт остался на улице и все смотрел, как мимо медленно двигался поток беженцев; шли запорошенные снегом женщины с закутанными в одеяльца младенцами на руках; тянулись сайки и ручные тележки, нагруженные подушками, одеялами, убогим домашним скарбом; плелись, опираясь на клюку, древние старики, ковыляли старухи в теплых платках — чудовищная процессия нищеты и отчаяния. Хольт вспомнил изможденных голодом пленных на батарее. Теперь дошло и до нас! А снег валил и валил, укрывая все непроницаемой пеленой.

Вернулся Вольцов.

— Получил боевое задание. Поехали!

По дороге он рассказал. На восточном берегу Одера стоят отряды фольксштурма. Есть ли там еще боеспособные части развалившегося фронта — никто здесь не знает.

— Нам приказано усилить команду у противотанкового заграждения. Задание: задержать танки, сколько можно, пока здесь не будет создана новая линия обороны. Регулярные войска уже на подходе.

Дорога круто спускалась к мосту. За дамбой солдаты копошились около 150-миллиметровых орудий, устанавливая их на позиции. Вольцов пояснил:

— От шестьдесят четвертого артиллерийского дивизиона, который здесь расквартирован, почти ничего не осталось. Командир — какой-то майор, совсем уже развалина — назначен комендантом боевого участка… Глупость какая — устанавливать здесь длинноствольные орудия! — Он выругался. — Их надо ставить за пять километров от линии фронта! — Машина медленно катила по мосту. — Этот майор здесь натаскивал призывников, сейчас совсем растерялся. После Вердена, говорит, на передовой не бывал. Последние остатки запасников, несколько сводных рот из Клейн-Элса, отряд фольксштурма — вот и все еор войско.

Могучий Одер уже замерз по берегам. Посредине течение несло льдины, оно крушило их о сваи, нагромождало одну на другую, выпирало их на заснеженный лед почти до самого берега. Между льдинами поблескивала черная маслянистая вода.

На мосту им снова повстречались беженцы, на шоссе — тоже. Вольцов то и дело останавливал машину.

— Где русские?

Ему указывали на восток.

— Говорят, уже Намслау заняли.

— А наших войск там не видели?

— Нет, только фольксштурм.

— Поезжай, Хорбек!

Перед ними тянулось пустынное шоссе. Ветер намел снежные сугробы. Машина с трудом пробивалась вперед. Какая-то опустевшая, брошенная деревушка. В хлевах ревет скот. Феттер крикнул:

— Вот бы где свинью раздобыть!

Вольцов уткнулся в карту.

— Танки непременно выйдут к мосту! — сказал он, словно решая с лейтенантом Венертом задачку на ящике с песком. — От Крейцбурга через Намслау… Нет ни донесений, ни данных воздушной разведки. Ничего! Под Оппельном русские будто бы уже форсировали Одер. Как бы там ни было, у меня нет ни малейшей охоты подчиняться фольксштурмисту.

— Правильно! — поддержал его ефрейтор. — Лучше всего нам остаться одним.

— Я тоже так считаю, — заметил Гомулка. Хольт спросил:

— А как же мы переберемся обратно через Одер, если взорвут все мосты?

— Вот уж о чем меньше всего надо сейчас беспокоиться! — обрезал его Вольцов. — Поезжай, Хорбек! Поаккуратней только! — Он посмотрел на небо. — Снег перестал, того и гляди штурмовики нас накроют!

Феттер спросил:

— А ведь говорили, вся их авиация уничтожена?

Ефрейтор, повернувшись, крикнул:

— Авиация уничтожена? У них такие штурмовики, что ты бела света не взвидишь!

Шоссе проходило по чернолесью. Деревья и кусты стояли разукрашенные искрящимися кристалликами инея и снега. Порой между могучими стволами мелькали светлые пятна вымерзших болот. Издали доносился рокот артиллерийской канонады. Хорбек затормозил. Вольцов прислушался.

— Это далеко. Километров за пятьдесят, не меньше. Нас не касается. Поезжай!

Деревья по обе стороны дороги отступили, стали видны заснеженные болотистые луга и вдали темная полоска леса, который вскоре опять приблизился. Но вот шоссе врезалось в лес, дальше оно круто заворачивало вправо. Метрах в шестидесяти от поворота они увидели противотанковое заграждение. Все вышли из машины.

— Толково сделано, — заметил Вольцов. — Танки выскакивают из леса и замечают заграждение, только когда уже натыкаются на него.

Между заграждением и лесом с обеих сторон шоссе оставалось по узкой полоске луга. Слева — замерзшее болотце. Несколько фольксштурмистов неподвижно стояли на шоссе.

Ефрейтор повернул направо, медленно съехал на луг, обогнул заграждение и загнал машину в кустарник у опушки. Хольт с автоматом на груди последовал за Вольцовом.

— Кто здесь начальник?

На опушке Хольт увидел небольшой барак, в каких обычно ночуют лесорубы. Из дома вышел человек, при виде которого Вольцов начал ухмыляться, а Феттер громко фыркнул.

Это был маленький толстячок лет пятидесяти, в ярко-желтом мундире, в пестрых норвежских варежках и в фуражке; на рукаве у него была повязка со свастикой. Он был без шинели и немилосердно мерз. Торчащие уши совсем побелели, а лицо было какого-то багрово-сизого оттенка. Из глаз у него от мороза ручьем сбегали слезы. На руке болталась каска.

— Эй, вы! — крикнул Вольцов.

Толстячок, не зная, кто Вольцов, — на белых маскхалатах не было никаких знаков различия, — решил на всякий случай приветствовать его.

— Хайль Гитлер! Блокварт Кюль и двенадцать фольксштурмистов в полевом карауле.

Феттер заблеял:

— Кюль! Вам бы блоквартом Кальтом называться![14]кюль — прохладный, кальт — холодный (нем.)

Вольцов покачал головой.

— Что вы тут делаете? Или вы и есть тот «отряд» фольксштурма, о котором нам говорили?

Блокварт, возмущенный издевкой Феттера, беспомощно переводил взгляд с одного на другого.

— Мы арьергард подразделения фольксштурма, снявшегося сегодня утром отсюда. Нам приказано задерживать здесь танки.

Вольцов осмотрел блокварта с головы до пят, потом взглянул на фольксштурмистов в сине-серых шинелях с длинными винтовками образца 98-го года и фаустпатронами и снова покачал головой.

— Кюль, вас же сотрут здесь в порошок!

Стуча от холода зубами, блокварт ответил:

— В этот решающий час судьба отдельного человека не играет роли, а потому мы должны…

— Смыться отсюда, — прервал его Вольцов, — чтоб вашего духу здесь не было! Пусть вас пристроят где-нибудь на линии Одера. Там как раз масса играет решающую роль, а здесь все зависит от каждого в отдельности. Итак, я приказываю вам — отступить на линию Одера!

— Это приказ?

Хольт понял, что блокварт колеблется между недоверием и надеждой.

— Да кто вы такой?

— Лейтенант Вольцов! — отчеканил Вольцов, не моргнув глазом. — Дивизия истребителей та… — Он замолчал на полуслове, поднял глаза и оттянул рукой подшлемник, чтобы лучше слышать.

— Воздух! — вдруг крикнул он и огромными прыжками устремился к опушке леса. Хольт упал ничком в кусты рядом с Феттером, а двенадцать фольксштурмистов, вместе со своим блоквартом, разинув рты от испуга, все еще торчали на шоссе, когда над макушками деревьев пронесся штурмовик, взмыл кверху, развернулся и, круто спикировав на полотно дороги, открыл огонь из всех стволов… Второй штурмовик пролетел прямо над шоссе, и все танковое заграждение вместе с фольксштурмистами исчезло с глаз в дыму и огне. Пули шлепались об асфальт. Оба штурмовика скрылись в направлении Одера.

Хольт бросился к шоссе. Оторопелые фольксштурмисты сгрудились вокруг одного убитого. Блокварт весь покрылся испариной и дрожал. Вдали слышалась канонада.

Вольцов набросился на блокварта.

— Теперь ты мне веришь? Снимайтесь немедленно!

Блокварт растерянно переводил глаза с одного на другого, но тут вперед выступил ефрейтор.

— Ты что, правда хочешь их отослать?

— А ты возражаешь?

— Я? Возражаю? Да что ты! — он подмигнул. — Но ты же здесь великое сражение хотел устроить?

— Потому-то я и хочу избавиться от этого сброда! Они мне только всю диспозицию портят!

— Порядок! — ответил ефрейтор, сунул два пальца в рот и пронзительно засвистел. Затем гаркнул:

— Внимание! Блокварт, прикажите построиться!

— Это он может, — сказал Феттер. Блокварт поспешил исполнить приказание.

— Фаустпатроны оставить здесь! — крикнул Вольцов.

— Разрешите отбыть? — спросил блокварт, становясь «смирно», хотя он и дрожал с головы до пят. — Хайль Гитлер! Кругом ма-арш!

Хольт и Вольцов еще долго глядели вслед фольксштурмистам, которые шагали, низко опустив головы, и вскоре растворились в сизой дымке.

Вольцов тщательно исследовал противотанковое заграждение.

— Разве это может кого-нибудь задержать? — усомнился Хольт.

Асфальт был разворочен, в грунт врыто два ряда толстых бревен. Пространство между ними засыпали землей и камнями; землю брали, должно быть, из окопчиков и траншей, тянувшихся вдоль опушки леса.

— Во всяком случае, танки должны затормозить, — задумчиво пояснил Вольцов. — Скорость Т-34/85 на шоссе — пятьдесят километров в час, при такой скорости в него ни за что не попадешь. Перед заграждением танкам придется спуститься с шоссе влево на луг. Направо нельзя — там болото.

— Эта штуковина мало чего стоит, — заметил Хольт. — Бомба вон как все бревна разворотила.

— Знаешь, что мне пришло в голову! — Вольцов стал шагами измерять расстояние между заграждением и опушкой.

Пятьдесят-шестьдесят метров — отлично! А дистанция между ними будет не менее пятидесяти метров. Предположим, первая машина подходит к заграждению и останавливается. Мы ее подбиваем. После этого вторая выходит из лесу. Ее мы тоже подбиваем. Значит, остается место только еще на одну машину — понял, к чему я клоню? Вот они и застряли. Через лес им не пробиться — деревья тут здоровые. Значит, первые три машины мы уничтожим и таким образом закроем остальным выход из лесу. Потом из кустов мы их по одному все подобьем. Пусть даже танков будет целая рота. Такой тактик, как я, всегда с ними справится.

— Гм… — протянул Хольт. Что-то уж очень все у Вольцова гладко получалось!

— Труднее всего подбить первый танк, — продолжал рассуждать Вольцов, — и дело тут в психологии. Первого всегда боишься. А как трахнешь его и он разлетится на куски, сразу на душе веселей станет. Надо придумать что-то такое, чтобы первый подбить наверняка. Знаешь что? Мы его заставим махнуть прямо через заграждение. А я залягу по ту сторону и вместе с заграждением взорву танк к чертям собачьим! — Он еще раз осмотрел врытые столбы. — Давай, ребята! С каждой стороны по фаустпатрону, чтобы земля осела…

Он пригнулся в кювете, все остальные попрятались в кустах. Раскрыть рот! Взрыв — на воздух взлетели бревна, земля. Немного погодя дым рассеялся. Через образовавшуюся брешь песок рассыпался по полотну дороги.

— А теперь еще один, с другой стороны, — приказал Вольцов.

Хольт для пробы бил из заснеженного окопа на опушке. Вольцов не без удовольствия осмотрел разрушения, причиненные взрывом.

— Ясно, теперь первый танк, не раздумывая, махнет прямо через эту кучу!

Хольт вздрогнул: где-то вдалеке мощный взрыв потряс воздух, прокатился и еще долго будил эхо.

Вольцов выругался:

— Вот идиоты! Услыхали, как мы тут бабахаем, и скорее мост взрывать! Хольт закричал:

— Как же мы назад переправимся?

— Там видно будет, — ответил Вольцов.

Они отвинтили головки фаустпатронов, оставленных фольксштурмистами, и сложили их вместе с взрывателями на остатках противотанкового заграждения.

— Ручные гранаты! — приказал Вольцов.

Хольт бросился к машине. Около нее стоял ефрейтор и курил. Неподалеку Феттер удлинял траншеи до первых кустов. Хольт буркнул:

— Мог бы ему помочь!

— Чего зря стараться-то? — отрезал ефрейтор и вдруг, сразу сделавшись серьезным, добавил: — Послушай, Хольт, ты что — и вправду здесь хочешь… — Он мотнул головой в сторону противотанкового заграждения и прищурил глаз.

Хольт отчужденно взглянул на него.

— Что это значит?..

Ефрейтор как-то странно посмотрел на него.

— Ну ладно! — сказал он и хлопнул Хольта по плечу. — Я пошутил!

Хольт отнес ручные гранаты Вольцову. Он думал: что это с ним? Чего он ломается! Тут он вспомнил подслушанные ночью обрывки разговора, и они сразу обрели смысл… Этот ефрейтор не так прост, как кажется!

Вольцов сложил ручные гранаты на фаустпатроны и, наклонив голову набок, залюбовался своим сооружением.

— Уж этот-то зарядик разнесет все в пух и прах! Не хотел бы я сидеть в первом танке! — Взглянув на небо, он добавил: — Опять снег пошел — самая лучшая маскировка! — Потом сжал Хольту руку: — Я покажу русским, что значит превосходство в тактике! Уж я-то до конца использую все преимущества нашей позиции. Момент внезапности тоже на нашей стороне. С таким планом, как у меня, мы остановим целую роту танков. Сам Мольтке назвал бы мою идею гениальным решением!

Хольт снял каску, стянул с себя подшлемник и провел рукой по взмокшим волосам. Уверенность Вольцова все же подействовала на него. Он вспомнил недавно прочитанную газету:

«…русские никуда не годные солдаты», а о танкистах, значит, и говорить нечего!.. Отстегнул лопатку и стал помогать Вольцову копать окопчик по другую сторону заграждения. День клонился к вечеру.

— Отсюда я фаустпатроном все подорву, как только первый танк появится над заграждением! — воскликнул Вольцов. — А ты, Феттер, заляжешь с пулеметом на опушке.

Смеркалось. Ефрейтор сказал:

— Машина пока пусть здесь стоит. В ночную смену я ее отгоню.

Феттер остался на шоссе — он первым заступал в караул.

В бараке пыхтела железная печурка, распространяя приятное тепло. Вдоль стен стояли грубо сколоченные скамьи. Сквозь щели свистел ветер.

Вольцов грелся у печки. Хольт сидел, привалившись к стене, и пытался уснуть. Ефрейтор пристроился в самом дальнем углу. Коптилка отбрасывала колеблющиеся тени. Вольцов набрал в котелок снегу, вскипятил воду и заварил мятный чай.

Гомулка спросил:

— Вольцов… разъясни мне толком, почему ты отослал фольксштурмистов?

— Нет в них настоящего боевого духа, — ответил Вольцов. — Как я могу принять бой в такой сложной обстановке, если рядом люди, которые по сути дела не желают драться, — их же силком пригнали сюда! Какой от них толк? На них нельзя положиться!

Гомулка, зажав автомат под мышкой, прошелся взад и вперед по бараку. Потом встал у выхода и прислонился к косяку.

— Итак, ты не хочешь сражаться бок о бок с людьми, которых пригнали сюда насильно… и которые по сути дела не желают драться… — повторил он, запинаясь.

Хольт поднял голову. Гомулка держал автомат прижатым к бедру, палец на спусковом крючке, стволом в сторону Вольцова. Лицо Зеппа было бело как мел.

Что это?.. Что здесь происходит? — подумал Хольт.

— Это относится только к фольксштурмистам, — услыхал он голос Гомулки, — или ко всем?

Вольцов вскинул глаза, долго смотрел на Гомулку, затем спросил:

— Я тебя правильно понял, Зенп?

— Да. Надеюсь, теперь ты меня понял… — ответил Гомулка. — Ни с места, Вольцов! — крикнул он, как только Вольцов шелохнулся, и добавил: — Мне надо сказать тебе несколько слов!

Ефрейтор, сидевший в углу, куда едва достигал слабый свет, наклонился вперед. Он попеременно смотрел то на Гомулку, то на Вольцова, затем остановил испытующий взгляд на Хольте. А тот застыл на скамье, словно завороженный разыгрывавшейся на его глазах драмой, которой он не понимал или не желал понимать.

— Я сюда… я попросился сюда только потому… — задыхаясь от волнения, начал Гомулка, — только потому, что я не хочу больше!.. Так вот — я ухожу к русским!

Долгое молчание.

— Ты принял присягу, Зепп! — сказал Вольцов.

— Я должен был, меня вынудили ее принять! — выкрикнул Гомулка.

— Ты же доброволец, а доброволец не может утверждать, что его вынудили принять присягу, — сказал Вольцов.

Гомулка так часто дышал, что видно было, как поднимались и опускались плечи.

— Все равно, пусть я нарушу присягу!

— Только подлец покидает своего полководца в беде! — процедил Вольцов холодно и враждебно.

Но тут Гомулка не выдержал и раскричался. На лице у него набух шрам.

— Полководец… Это не мой полководец! И война эта не моя! Это ты называешь Гитлера своим полководцем и цепляешься за свою присягу, а для меня он преступник!.. Убийца, сумасшедший! Я ему больше не повинуюсь! Я… На зенитной батарее я думал, что сражаюсь за Германию… Не хотел признаваться себе, что он все смешал с грязью и саму Германию покрыл позором! И что мы тоже из-за него стали преступниками! Но потом, потом у меня открылись глаза. И теперь — точка!

В наступившей тишине ефрейтор вышел из своего угла, но никто не обратил на него внимания.

— Прикажи мне Бем тогда, на школьном дворе, и я бы убил швейцара, — страстно продолжал Гомулка, — стал бы убийцей. А ведь старик прав был, что стрелял! Ведь этого скота Шульце — его надо было прикончить… И из-за него я едва не стал убийцей! Но нет, меня им убийцей не сделать! Прежде чем меня снова в такое втравят, я уйду! Да… я ухожу!

Молчание.

Немного успокоившись, Гомулка продолжал:

— А ты, ты не вправе мне указывать, я не делаю ничего плохого, разве что нарушаю присягу. Но присяга, которую я принес этой сволочи, не может меня связывать! — Он выкрикивал свое обвинение прямо в лицо Вольцову. — Тебе и возразить нечего, Вольцов! Нечего! Ты ведь сам все знаешь. Вспомни лесопилку! Да ты гораздо больше знаешь, но не признаешься. И ты никогда не говорил нам правды, если она тебя не устраивала. Тебе только дай поиграть в войну, и ради этого, Вольпов, ты способен всех нас загубить. А что вся эта война давно уже превратилась в невообразимую подлость — и тебе хорошо известно. Ты все знаешь. Знаешь и приказ рейхокомиссаров! Приказ, который твоего собственного отца сделал… преступником! Да, да, преступником! Известен тебе и приказ «Мрак и туман». Знаешь ты также, что представляет собой «окончательное решение еврейского вопроса» и что такое Освенцим. Ты сам в Эссене видел, какое зверье гестаповцы. Ты знаешь решительно все, потому что все это написано в дневниках твоего отца. Твоя мать многим об этом рассказала дома. И ты прекрасно знаешь, что отец твой замарал и опозорил свою офицерскую честь!

Потускневший свет коптилки едва освещал лицо Вольцова, такое же белое, как стена барака. Но Гомулка продолжал говорить. Слова так и рвались из его груди неудержимым потоком.

— Такому фюреру я не обязан хранить верность. Нет, я больше в этом не участвую! А теперь дай слово, Вольцов, что меня отпустишь!

Вольцов встал и положил правую руку на кобуру. Решительным движением он повернулся к Гомулке. Дуло автомата по-прежнему было направлено ему в грудь.

— Так не пойдет! — угрожающе произнес он и мрачно посмотрел на Гомулку. — Убери автомат! Считаю до трех!

— А потом? Что будет потом? — крикнул Гомулка.

— А потом я уложу тебя на месте… Раз…

— Стреляю! — вне себя крикнул Гомулка. — Прежде чем я хоть раз выстрелю в русского, я пристрелю тебя! Я не шучу! Ты знаешь, что вся Германия сейчас все равно что эта лесопилка, Вольцов. И хочешь драться до последнего только ради того, чтобы вся эта мерзость не выплыла наружу!

— Два… — продолжал считать Вольцов, сделал еще один шаг в сторону Гомулки и пригнулся для прыжка.

— Вольцов! — заорал Гомулка, и рука на спусковом крючке судорожно сжалась.

Хольт бросился между ними. Ему было ясно только одно: сейчас Зепп выстрелит.

— С ума вы сошли! Убери автомат! Гильберт… назад! Прежде чем вы тут перестреляете друг друга… — Он уже не соображал, что делает, вырвал из-за пояса ручную гранату и схватился за шнур. — Сейчас дерну!

Гомулка нехотя опустил автомат и сказал:

— Я ухожу. Меня никто не удержит! Я не дам Вольцову пристрелить меня.

— Гильберт! — закричал Хольт. — Второй раз в жизни напоминаю тебе… Ты мне поклялся…

— Убью! Убью эту сволочь, предателя! — с ненавистью процедил Вольцов. Наставленный на него автомат выводил его из себя.

Хольт крикнул:

— Зепп, убери автомат! — Гомулка, помедлив, подчинился. — Гильберт… сядь вон там!

Наконец Вольцов сел, но глаза его горели ненавистью. Хольт облегченно вздохнул. Повернувшись, он увидел, что ефрейтор медленно опустил карабин.

— Отпустишь его? — спросил Хольт.

Вольцов молчал, подбрасывая дрова в печурку. Гомулка повесил автомат на шею.

Только теперь Хольт понял, что, собственно, собирался сделать Гомулка. Он закричал:

— Русские же убьют тебя, Зепп! Они всех убивают!

Но тут вмешался ефрейтор:

— Перестань! Перестань повторять это вранье! Я сыт им по горло!.. Да… в рукопашной, конечно, если ты вдруг спохватишься, тогда уже поздно. Другое дело, если мы спокойно к ним подъедем на машине, да я еще несколько слов по-русски знаю… Ты думаешь, они не примут? Еще как примут!

Все смотрели на ефрейтора. Гомулка удивленно повторил:

— Мы?

— Ну да… а ты что думал, я зря добровольцем пошел? Танки истреблять? Ни за что! Мы, брат, бастуем, а не воюем! Да и вся эта война — чистый брак, друг мой! Вот что я тебе скажу!

Хольт переводил взгляд с ефрейтора на Гомулку. В глубине его души шевельнулось что-то и вдали показался просвет.

Тут Гомулка сказал:

— Вернер!.. — И еще: — Пойдем с нами! — Только эти четыре слова. Больше ничего.

Вольцов поднял голову и посмотрел на Хольта.

Хольт молчал.

— Пойдем с нами! — повторил Гомулка. Хольт молчал.

— Что раздумывать? Пошли! — поддержал ефрейтор.

— Не могу я! — воскликнул Хольт. За какую-то долю секунды в мозгу его пронеслись все внушенные ему с детства слова и понятия: отечество, верность, честь, долг. — Не могу я идти к русским! Я же немец!

— Парень! — снова заговорил ефрейтор. — Брось ты эту трескотню! Они и рабочих так натравливали друг на друга. Пойми ты наконец, кто наш смертельный враг!.. Дело не в русских и немцах, а в буржуях и пролетариях! Ты что, фабрику свою имеешь? Зовешься Круппом? Нет? Ну так чего ж ты ждешь?

— Буржуи и пролетарии, — повторил Хольт. — Что мне они? Какое мне до этого дело? Мы же все немцы!

— И твоя Гундель тоже, — бросил Гомулка.

Хольт опустил голову.

Перед ним будто вдруг взвился занавес, исчезла темнота, царившая в тесном бараке, и блеснул яркий, ослепительный свет. Хольт увидел залитое солнцем поле и синее небо над морем золотистой ржи. «В меня тоже плевали, — услышал он голос Гундель, — Теперь ты все знаешь. И все они были лучше меня, и все кричали мне: „Дрянь!“

Снова надвинулась темнота, задрожал свет коптилки.

Гундель, немцы — такие и другие. Немцы плюют в немцев. Одни боятся конца, другие его ждут не дождутся. Но с кем же я?

Хольт закричал:

— Скажи и ты хоть что-нибудь, Гильберт!

Вольцов поднялся. Напялил на себя каску и так туго затянул ремешок, что он врезался в кожу.

— Я пошел сменить Феттера. А ты, Вернер? У кого в жилах кровь, а не вода, тот будет драться.

— А за что? — спросил ефрейтор, наклонившись вперед, и в глазах его сверкнула такая ненависть, какую Хольт видел в жизни лишь раз, когда словачка в сарае замахнулась топором. Хольта охватила безнадежность.

— И за кого? — продолжал ефрейтор, — за Круппа и за «Фарбениндустри» и прочих кровопийц, чтобы продлить жизнь фашистскому сброду и помочь ему угнетать другие народы! Вот за кого ты воюешь!

Вольцов постучал пальцем по виску под каской:

— Я скажу, за что! Но тебе, плебею, все равно не понять! — Он подошел к двери. — За свою солдатскую честь! — И вышел, громко хлопнув дверью.

Ефрейтор вскочил и протянул руку ему вслед.

— Вот они! Вот они какие, эти спятившие головорезы! Генеральская сволочь и юнкера! Те же фашисты! Нет, они хуже! Фашисты сгинут, пойдут в шлак, и очень скоро. Они были заранее обречены — чистый брак… Вон его! А вот милитаристская сволочь — та поживучей! Она не хочет вымирать, она еще будет жить и будет разжигать ненависть, и будет убивать!

— Да замолчи ты! — сказал Хольт. Он посмотрел на Гомулку. Тот еще раз повторил:

— Пойдем с нами, Вернер!

Хольт встал. Хоть бы скорей все это кончилось! Он покрепче затянул ремешок каски и взял автомат.

— Не могу.

— Вернер! Протри глаза! Пока не поздно!

— Не могу я. — Хольт говорил, уставясь в стену. — Когда-то я всему верил, потому что ничего не знал. А теперь, когда я все узнал и узнал, что все было ложью, и все напрасно, и все не так, я уже ни во что не могу верить. Пусть я погибну или, может быть, меня объявят преступником — все равно. Только одного я не могу допустить — нельзя, чтобы я однажды очнулся и осознал… что предал Германию в ее самый тяжкий час.

— Германию? — переспросил ефрейтор. Он подошел к Хольту и схватил его за руку. — Не смей произносить это слово! Для Гитлера это самый тяжкий час, точно… А для Германии это будет самый светлый час. — И он толкнул Хольта к двери. — Проваливай, буржуйский сынок!

Хольт вышел. Все у него смешалось.

Снег перестал. Его навалило по колено, и на шоссе намело сугробы, над которыми все еще гулял ледяной ветер. Вызвездило.

На опушке леса, где было потише, стояли Феттер и Вольцов.

— Молодчина, Вернер! Я так и знал! — сказал Вольцов.

— Замолчи! — буркнул Хольт, натягивая белый капюшон на каску.

— Зепп просто спятил! — заметил Феттер. — Ведь неизвестно еще, проиграем мы войну пли нет. Вдруг поступит новое оружие — и мы победим! А тогда уж Зеппу не сдобровать!

— Заткнись! — прикрикнул на него Хольт. Вольцов объяснял:

— Христиан, твоя главная задача — держать под пулеметным огнем шоссе и не давать никому выйти из танка. Позиция твоя на опушке. Я залягу позади заграждения, а ты, Вернер, впереди, в окопчике, тоже на опушке, и будешь бить по второму танку, как только он покажется из леса.

Хольт молча кивнул.

Над лесом показался рог месяца. В белесом призрачном свете искрился снег. Все кругом будто фатой затянуло.

Гомулка и ефрейтор вышли из барака. Хольт подошел к ним, Вольцов стоял на шоссе. Ветер утих. Гомулка достал из кармана маленькую фотокарточку — снимок матери.

— Перешлешь моему отцу, Вернер. Можешь написать, что сам снял ее с меня. Он поймет, если я вот тут уголок надорву.

— Поехали скорей! — торопил ефрейтор. — Поехали! Отчаливай, пока плавка не даст обратной вспышки… Пока этот тип снова не очумеет, хотел я сказать. — Он прикрепил лоскут простыни к палке и стал прогревать мотор.

— Прощай, Вернер! — сказал Гомулка.

Хольт бросился к Вольцову. Тот с искаженным лицом держал в руках взведенный автомат. Но Хольт встал перед ним и до тех пор не отходил, покуда за его спиной не взревел мотор и машина не укатила по заснеженному шоссе.

— Последний раз ты меня ловишь на слове, — буркнул Вольцов, — запомни это! Солдатская присяга мне дороже тогдашней ребячьей клятвы. Я уложу любого предателя, пусть это будет мой родной брат!

Вольцов и Феттер ушли в барак. А Хольт все стоял на опушке. И не было в нем ни мыслей, ни надежд, которые могли бы заполнить пустоту.

Около шести утра Хольт замер и прислушался. Однако кровь так громко шумела у него в ушах, что сперва он ничего не различил. Но вот опять он услышал отдаленный лязг и ровное гудение. Танки!

Он с криком бросился к бараку. Вольцов и Феттер сразу вскочили. Ранцы за спину, противогаз, ремень — готово!

— Христиан, к пулемету!

Феттер бросился через луг.

— Тихо!

Лязг приближался. Отсюда нельзя было определить, в каком направлении двигались танки. Лязг на востоке, лязг на юге — все нарастая и нарастая. Потом с час он слышался на севере и юго-востоке, не усиливаясь и не слабея.

— Ну и танков же должно быть там! — сказал Хольт.

— Но идут они не сюда, не то давно уже были бы здесь, — ответил Вольцов. — Вероятно, они метят южнее — на Бригг и севернее — через Намслау на Элс… Здесь пройдет разве что несколько одиночных машин.

И они пришли, когда над лесами занялся бледный рассвет, — тринадцать танков Т-34 и сразу за ними — дюжина бронетранспортеров с пехотой.

Удар обрушился на юношей со стихийной силой землетрясения. Все длилось не более минуты.

Лязг танковых гусениц и рокот моторов вдруг стали нарастать и быстро приближаться. Хольт залез в свой окопчик. Вольцов исчез за кучей песка и развороченных бревен. Первый танк с оглушительным ревом выскочил из лесу, заметил разгромленную баррикаду и резко затормозил. Потом, взревев, ринулся вперед. Хольт, будто загипнотизированный, смотрел, как стальное чудовище вползало на заграждение… Но тут сразу же за ослепительной вспышкой взрывная волна, точно удар дубиной, кинула Хольта на дно окопчика. Мощный взрыв потряс все вокруг, ураганом налетел на лес. С глухим стоном рухнуло несколько деревьев… Свистящий смерч из снега и дыма взвился к небу. Баррикады как не бывало. В неглубокой воронке, съехав на бок, дымился танк. Вольцов, пошатываясь, брел через луг. В этот миг из лесу вынырнул второй танк, и Вольцов пустился бежать. Танк сразу развернулся на девяносто градусов и уже съезжал с шоссе на луг. Хольт упал ничком в окопчик. Пулеметная очередь брызнула на него землей и снегом. Вот танк уже над ним, вот устремляется дальше, к окопам! Хольт вскочил, выстрелил фаустпатроном, но попал слишком низко. Взрывная волна снова опрокинула его. С кормы танка капало горящее масло. Но тут же башня с молниеносной быстротой повернулась назад. Хольт успел отползти в кустарник на опушке. Между деревьями разорвался осколочный снаряд. Теперь стали одновременно бить две танковые пушки, так как третий танк проскочил далеко вперед по шоссе с развернутой в сторону башней. Из пушечного ствола метнулся длинный язык пламени. А вот уже, хлеща по нервам своим громким «ура», бежит к ним взвод спешившейся мотопехоты!

Хольт добрался до глубокого окопа, откуда Феттер выпускал наудачу очередь за очередью. Раскаленные осколки ручной гранаты просвистали над ним. На ходу стреляя, подскочили к брустверу фигуры в маскхалатах. Вокруг языки пламени, фонтаны земли! Феттер бросился назад в лес. Хольт наскочил на Вольцова. Вольцов тоже обратился в бегство. Скоро густой подлесок скрыл их. Хольт бежал и бежал все глубже в лес.

Их никто не преследовал. Стрельба прекратилась. Задыхаясь, они остановились, прислушались: рев моторов, лязг гусениц слабели, быстро удаляясь.

— Проклятие! — прохрипел Вольцов. — Вот проклятие!

Хольт стоял, припав к дереву. Сердце как бешеное стучало в груди. Что теперь? Он никак не мог одолеть дрожь.

— Надо пробиваться назад, — приказал Вольцов. — Может быть, еще успеем перемахнуть через Одер. — Он поправил ремень. — Во всяком случае, боевое задание мы выполнили! «Задержать танки, сколько можно!» Больше не было возможности.

Они бежали на запад. По льду болот, проламывающемуся у них под ногами, через леса, безбрежные поля, заросли кустарника. С Одера доносился грохот канонады танковых пушек. Прошло несколько часов, прежде чем они добрались до берега реки, чуть ниже небольшого городка. Всего в двух километрах вверх по течению, у взорванного моста, они увидели головные танки. Грохот их пушек, бивших настильным огнем через реку, был так силен, что беглецы едва могли расслышать друг друга. А с другого берега только время от времени ухали 150-миллиметровые орудия.

Когда штурмовая лодка, лавируя между льдинами и битым льдом, переправляла всех троих на тот берег, выше по течению русская пехота уже форсировала реку и атаковала дамбу. Длинноствольные орудия молчали.