Даже если жизнь тебя изрядно побила, новая боль, хоть и пустячная, кажется нестерпимой.
Мы, зоологи, обычно говорим: самый опасный зверь в зоопарке – Человек.
Мы меняемся под влиянием людей, которых встречаем, и порой настолько, что сами себя не узнаем.
Жизнь до того прекрасна, что смерть влюблена в нее.
— Вы не замечали что-нибудь необычное?
— Это психиатрическая больница, маршал. Для преступников. У нас тут с обычным туговато.
То, во что ты веришь, навсегда становится твоей реальностью.
Всякая неизвестность, даже в самом пустячном деле, всегда мучительна.
Напали на человека в кровати, да еще ждут, что он будет во фраке!
Как же тут, при абсолютной бессмысленности всей системы в целом, избежать самой страшной коррупции чиновников?
Волнениями процесс не выиграешь.
...бывают случаи, когда приговор можно вдруг услыхать неожиданно, от кого угодно, когда угодно.
Только не останавливаться на полдороге, это самое бессмысленное не только в делах, но и вообще всегда и везде.
Вина сама притягивает к себе правосудие.
Ищете смысл, а творите такую бессмыслицу, что и не придумаешь.
Я таю в тоске, увидя слезы любимых,
На родине их потоками лью я слезы.
Прошу я того, кто с ними судил расстаться,
Чтоб мне даровал когда-нибудь он свидание.
Как часто влюблённые взором своим
Любимой о тайнах души говорят,
И взоры их глаз говорят им:
«Теперь узнал я о том, что случилось с тобой».
Как дивны те взгляды любимой в лицо,
Как чудно хорош изъясняющий взор!
Вот веками пишет один, а другой
Зрачками читает посланье ее.
Ты цель моя и желанье
И близость к вам, любимые,
В ней вечное блаженство,
А даль от вас – огонь.
Безумен я из-за вас же,
И в вас влюблён все время я,
И если вас люблю я,
Позора нет на мне.
Слетели с меня покровы,
Как только я влюбился в вас;
Любовь всегда покровы
Срывает со стыдом.
Оделся я в изнуренье
И ясно – не виновен я,
И сердце только вами
В любви и смущено.
Ты, изливаясь, слезы,
И тайна всем ясна моя,
Известны стали тайны
Благодаря слезам.
Лечите мои недуги:
Ведь вы – лекарство и болезнь.
...написана иглами в уголках глаза...
Бывает, когда нужда до завтра отсрочена,
Понятливый знает уж, что прогнан бесславно он.
Пожалей меня; я измучена твоей грубостью...
Ничье тело не свободно от зависти, и сказано: несправедливость таится в сердце; сила ее проявляет, а слабость скрывает.
Мы благо им сделали, - обратным воздали нам.
Страна в опасности, а он к тому же ставит под угрозу неотъемлемое право американских граждан на свободу и независимость, пытаясь им воспользоваться.
Чем чаще подписывал человек клятву верности, тем вернее он был предан родине, тут у капитана Гнуса не возникало ни малейших сомнений, и капрал Колодный подписывал его именем клятву верности по нескольку сот раз на дню, чтобы он мог без труда доказать, что предан родине самоотверженней, чем кто бы то ни было другой.
Он один тут не сумасшедший, даром что псих.
Мой воинский долг - рыть ямы до конца войны, и я выполняю его безукоризненно, меня даже представляли к медали "За примерную службу". Твой долг - учиться летать, с надеждой, что это тоже до конца войны. А долг боевых частей за океаном - поскорее выиграть войну, и хотелось бы, чтоб они выполняли свой долг так же безукоризненно, как я. Ведь будет несправедливо, если меня заставят трудиться еще и за них, верно я говорю?
- А если мы дадим вам право выбирать и вы будете участвовать только в безопасных вылетах, чтобы, не рискуя жизнью, дотянуть до пятидесяти пяти?
- Не нужны мне безопасные вылеты. Я не хочу больше участвовать в этой войне.
- И вы готовы допустить, чтоб наша страна потерпела поражение?
- Да не потерпит она поражения! У нас куда больше людей, больше денег и материальных ресурсов. А главное, у нас есть миллионов десять вояк в тылу, которые могут меня заменить. У нас ведь один воюет и умирает, а десятеро обогащаются и живут в свое удовольствие. Нет уж, пускай теперь убивают кого-нибудь другого.
- А если каждый стал бы так рассуждать?
- Тогда-то я уж точно был бы полным кретином, если б рассуждал по-другому.
- Так на чем мы остановились? Прочитайте-ка мне последнюю фразу.
- "Прочитайте-ка мне последнюю фразу".
- Да, не мою последнюю фразу, болван!
- "Прочитайте-ка мне последнюю фразу".
- Это моя последняя фраза!
- Никак нет, сэр. Это моя последняя фраза. Я вам только что ее сказал. Припоминаете, сэр? Пятнадцать секунд назад.
- Ох ты ж распрогоссссподи Иисусе Христе! Да прочитайте мне его последнюю фразу, болван! И назовите, кстати, свою вонючую фамилию, будь она неладна.
- Попинджей, сэр.
- Следующий вы, Попинджей. Этот разбор закончим и начнем ваш. Ясно?
- Так точно, сэр! А в чем меня будут обвинять?
- А какая, к дьяволу, разница, Попинджей? Вы слышали про ученье? Вот мы вас и научим - разберемся с Клевинджером и научим.
Каждый день случается со мной какое-нибудь несчастье. И я не ропщу, привык и даже улыбаюсь.
Это камень на моей шее, я иду с ним на дно, но я люблю этот камень и жить без него не могу.
Вы смело смотрите вперед, и не потому ли, что не видите и не ждете ничего страшного, так как жизнь еще скрыта от ваших молодых глаз?
А я вот, должно быть, ниже любви.
Голодная собака верует только в мясо.
Вам не пьесы смотреть, а смотреть бы почаще на самих себя. Как вы все серо живете, как много говорите ненужного.
Простите, таких легкомысленных людей, как вы, господа, таких неделовых, странных, я еще не встречал.
- Неужели не замечал? Точно тебе говорю: у него темно в глазах, только сам он про это не знает. А настоящего-то мира и не видит.
- Как же он может не знать?
- А как он может узнать? Ну как он увидит, что у него темно в глазах, если у него темно в глазах?
Потому что человек, озабоченный своим спасением перед лицом реальной и неминуемой опасности, считался нормальным. Орр летал, потому что был псих, а будучи нормальным, отказался бы от полетов - чтоб его обязали летать, как всякого нормального пилота, по долгу воинской службы. Летая, он проявлял себя психом и получал право не летать, но, реализуя это право, становился нормальным и отказаться от полетов не мог.
- Когда я был мальчишкой, я ходил с дынькой за пазухой. Пристрою под рубашкой и хожу.
- Для чего?
- А чтоб не совать за пазуху арбуз. Когда мне не удавалось добыть дыньку, я совал за пазуху небольшой арбуз. По размеру-то он примерно с дыньку, но форма у него гораздо хуже - хотя не в форме, конечно, дело.
- Для чего ты совал за пазуху дыню или арбуз? Вот что мне хотелось бы узнать.
- А чтоб не ходить с камнем за пазухой. Что ж я, по-твоему, злодей?
- Так зачем…
- За пазухой, сколько раз можно объяснять? Мне, понимаешь ли, всегда хотелось грудь колесом. Не в форме дело, я ж тебе говорил. Мне хотелось, чтоб у меня была могучая грудь. Мощная, понимаешь? На форму мне было наплевать. Я хотел выглядеть могучим и старался переупрямить природу, вроде тех психов, которые мнут с утра до ночи резиновые мячики в руках, чтобы у них выросли здоровенные кулаки. Я и мячики в руках мял…
- Для чего?
- Для рук, для чего же еще? Возьму в каждую руку по мячику и мну.
- Да зачем ты их мял?
- А затем, что мячики…
- Лучше арбуза?
- Нет, мячики мне были нужны для сохранения репутации: если б кто-нибудь сказал, что у меня камень за пазухой, я бы раскрыл ладони, и он понял бы, что не камень, а мячики и не за пазухой, а в руках. Трудно не понять, верно? Только вот не уверен я, что меня понимали: иногда, бывало, поглядит человек на мои здоровенные кулаки - я ведь их здорово мячиками укрепил - и думает, что у меня камень за пазухой.
- Они стараются меня убить.
- Да почему именно тебя?
- А почему они в меня стреляют?
- На войне во всех стреляют. Всех стараются убить.
- А мне, думаешь, от этого легче?
- Да кто "они"-то? Кто, по-твоему, старается тебя прикончить?
- Каждый из них.
- Из кого "из них"?
- А как ты думаешь?
- Понятия не имею!
- А раз понятия не имеешь, так откуда ж ты знаешь, что они не стараются?
Дедовы капиталы… да свои домашние причиндалы - вот что все защищают! А кто, спрашивается, защищает достойных людей? Кто воюет за их голоса? Нет у нас патриотизма! И даже матриотизма нету!
О мысль моя, отныне будь в крови,
Живи грозой иль вовсе не живи!
Но что за смысл без умолку твердить,
Что это надо сделать, если к делу
Есть воля, сила, право и предлог?
Где судят все на глаз, а не умом.
Там видят только кару, а не смотрят,
За что она.
Из жалости я должен быть суровым.
В маске доброты
Вы скоро сами пристраститесь к благу.
Повторность изменяет лик вещей.
В противность злым привычкам добрый навык
Смиряет или гонит прочь чертей.
Прошу простить меня за правоту,
Как в наше время просит добродетель
Прощенья у порока за добро,
Которое она ему приносит.
Слова парят, а чувства книзу гнут.
А слов без чувств вверху не признают.
У нас нередко дело заминает
Преступник горстью золота в руке,
И самые плоды его злодейства
Есть откуп от законности.
Долг каждого – беречься от беды
Всей силой, предоставленной рассудку.
1..116..144Смотрите же, с какою грязью вы меня смешали. Вы собираетесь играть на мне. Вы приписываете себе знание моих клапанов. Вы уверены, что выжмете из меня голос моей тайны. Вы воображаете, будто все мои ноты снизу доверху вам открыты. А эта маленькая вещица нарочно приспособлена для игры, у нее чудный тон, и тем не менее вы не можете заставить ее говорить. Что же вы думаете, со мной это легче, чем с флейтой? Объявите меня каким угодно инструментом, вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя.