Онлайн чтение книги Война роз. Воронья шпора Ravenspur: Rise of the Tudors
5

Если уж расставаться с короной, так только в таком унылом месте, как Линкольн, подумалось Ричарду. Дождевая вода струилась по его лицу, затекала под кольчугу и рубаху, превращала плащ в лист свинца. Сам по себе холод Глостера не беспокоил, но вот эта сырость докучала его спине, и каждое новое утро делало новый подъем еще более безрадостным. Герцог решил, что терпеть не может Линкольн, и возможно, причиной этого была та компания, в которой он ехал, поникшая головами и пропитанная духом поражения. Когда они поднялись на разделявший поле гребень и проехали сквозь жидкую дубовую рощу, каждый мучительный вздох уже казался Глостеру краденым. Подобный подъем был редкостью на окружающей местности, и поэтому король Эдуард движением руки направил свой потрепанный отряд к нему.

Леса и поля Линкольна были наделены особой, сонной красой. Лето еще не успело забыться, и те, кто помнил долгие жаркие дни, легко могли представить себе проглянувшее сквозь тучи светило. Однако дождь продолжался, и тучи не собирались расступаться. Сельские тропы, казалось, еще недавно утоптанные в камень скотом, превратились в чавкающие канавы, слишком глубокие для того, чтобы по ним мог пройти пешеход.

Кусочки этих дорог то и дело взлетали вверх из-под копыт коней, и теперь все они были заляпаны нашлепками грязи величиной с воронье яйцо – и почти такой же синей.

Ричард видел впереди согбенную спину Эдуарда. Брат, словно прилипший к седлу, невозмутимо, как если б он собирался ехать так до бесконечности, трусил на вершину гребня. С каждым ярдом подъема вокруг открывались все новые и новые просторы.

Герцог улыбнулся пришедшей ему в голову мысли. Человек поднимается в гору, и его вознаграждает открывшийся вид. Те же, кто не хочет трудиться, обречены вечно оставаться в тени других людей – и так ничего и не увидеть.

Глостер ощущал унижение своего брата и еще тлеющий гнев в его поникшей голове и в редких негодующих взглядах. Накануне вечером Эдуард в припадке гнева отбросил шлем. Когда же он направил коня дальше, Ричард кивнул слуге, чтобы тот прибрал эту часть доспехов и сохранил ее в своем багаже. Видит Бог, шлем еще понадобится королю.

Прошло три дня с того мгновения, когда присланный из Лондона герольд добрался до той таверны около Йорка. Каждое утро теперь начиналось с разочарований, и даже отблески надежд гасли к тому времени, когда солнце закатывалось за западный горизонт. Ричард уже не мог допустить, чтобы люди Уорика теперь перехватили их. Брата его все не отпускал гнев, и когда ему было все равно, кто находится рядом, Эдуард принимался бурчать, что-де король не обязан обшаривать своих шлюх на предмет припрятанных ножей, или прочесывать города в поисках изменников, или держать при себе специальных людей, пробующих его пищу во избежание отравления, как какой-нибудь восточный хан. Объектом его тирад почти всегда становился Ричард, неизменно считавший, что король именно что должен все это делать. Быть может, в этом заключалась вся суть королевских обязанностей. Во всяком случае, если этот король добыл свою корону на поле брани.

Глостер прогонял возмущение гневными вспышками, находившими на него, как судорога в больных мышцах. Правда заключалась в том, что сражения происходят в различных областях. И в тот миг, когда они обнаружили, что дело Ланкастеров вновь нашло опору в городах, в тот самый момент, когда они поняли, что новую кампанию готовили не одну неделю и даже не один месяц, им следовало бежать в более гостеприимные края. Если король Англии не может войти в собственный город и созвать под свои знамена молодых людей, это значит, что ему пора с легким багажом, монетой и драгоценностями мчаться к берегу.

В первое утро они наткнулись на опустевшие деревни, немедленно напомнившие об ужасах Черной Смерти, после которой на улицах городов и селений оставались только проросшие травой скелеты. Однако здесь трупов в канавах видно не было. Весть о королевской охоте разбежалась перед нею, и люди ушли: кто в лесные чащобы, а кто на высокие скалы, поднимающиеся над равнинами Йоркшира, места дикие и неизведанные, где не ступала еще нога человека. Холод заставил лицо Ричарда осунуться; уколы непогоды глубоко проникали в царивший в его душе мороз. Король не может править теми, кто не подчиняется ему, – в этом весь секрет. И всем им, этим шерифам, бейлифам, судьям и лордам, нужно было только одно – мир, и за него они были согласны платить своей покорностью. Глостер вспомнил, что говорили о Джеке Кэде, пришедшем в Лондон и захватившем Тауэр. Какой может быть король, если люди отказываются повиноваться ему?

Конечно, Эдуард сжигал пустые деревни и лично ездил от дома к дому с горящей ветвью в руках. Кое-кому из его спутников, таким как Энтони Вудвилл, лорд Риверс, нравилось разрушать. Брат королевы со смехом смотрел, как распространялся огонь, и его веселье становилось более полным, когда из пламени выскакивали опаленные кошки или собаки. На второй день пути они сожгли живьем старика в его собственном доме. Тощий старый хрыч вылез на улицу, когда они проезжали мимо, и принялся грозить кулаком Эдуарду, обзывать его изменником и бунтовщиком. Риверс лично забил гвоздями его дверь, и люди короля стали ждать, что старик попытается снова открыть ее. Однако, когда вспыхнул огонь, ручка даже не шевельнулась. Старик остался в своем доме и не испустил ни единого крика до тех пор, пока дым и пламя не задушили его.

Весть об этом распространилась по краю. От остававшихся верными Йоркам людей король и его спутники слышали, что в деревни приезжали разные люди, говорившие селянам, что Ланкастер поднимется снова. По ночам на дверях домов и лавок оставались подметные письма, пришпиленные к дереву тонкими кинжалами. И никто не видел, как они появлялись там, никто не слышал удара молотка… Так, во всяком случае, говорили. О подобных вещах рассказывали едва ли не со священным трепетом, словно письма эти распространяли темные духи мести, а не умные люди, владеющие искусством письма, подкупа и шепотка. И каждый болтливый рот, каждая накарябанная записка утверждали, что король Генрих вернулся на престол, а Эдуард – всего лишь непристойный сукин сын, не сумевший удержать украденное в своих руках. Ложь была мерзкой и до неприличия простой. Ричард Глостер ощущал в ней прикосновение руки, знакомой ему, – во всяком случае, по репутации. Дерри Брюер, глава тайной службы Ланкастеров. Его работа.

Ричард не считал случайностью то, что все переданные ему письма были подписаны одним именем – «Рейнар». Во Франции им называют хитрую мелкую тварь – лиса, умом и смекалкой побеждающего более сильных зверей. За холодным и соленым проливом, разделяющим оба народа, у Маргариты Анжуйской и короля Генриха жил наследник, заморский принц, и даже существовал своего рода двор, оплачиваемый французским королем Людовиком, кузеном королевы. Похоже было, что в своем изгнании они еще не утратили надежды, хотя и потеряли все остальное.

Эдуард осадил коня, и Ричард снова посмотрел вперед, на ландшафт, пронизанный серыми дождевыми нитями и растворяющийся в белой дымке. Еще заметен был утренний туман, собравшийся вокруг курящихся труб небольшой деревеньки, видневшейся вдали у перекрестка дорог и подобной морщинке на видавшей виды щеке – дюжина примерно домов и мельница на быстром ручье. Белый туман скрывал живущих там людей, в то время как королевская охота взирала на дома с вершины холма. Не все крестьяне бежали; не все рыцари, из трусости или по неблагодарности, отвернулись от короля, победившего при Таутоне. Королевская охота насчитывала в своих рядах уже почти восемь сотен людей. Среди них, вселяя в Ричарда некоторую надежду, находилось сорок лучников. И пускай все они последние годы своей жизни посвящали собственному животу, а не оружию, силы, чтобы натянуть лук, у них еще хватало.

Снова пошел дождь, наполняя воздух сыростью и звуком, всегда заставлявшим Ричарда представлять себе огромное оловянное блюдо, на которое сыплются сушеные бобы. Его люди мокли под дождем в своих железных доспехах. Несчастный, замерзший и голодный, он посмотрел вдаль и решил спешиться.

Дубовая рощица на холме была еще молода, деревья не успели вырасти. Они не образовывали преграды зрению, хотя на их ветвях еще оставались золотые и красные листья. Дубки эти, вне сомнения, посадил какой-то фермер, все еще помнивший о языческих обрядах, господствовавших на Оловянных островах до того, как христиане приплыли к их белым утесам. Глостер заморгал, припоминания названия, почерпнутые им из старинных книг, тут же возникших в его памяти. Греки называли этот холодный и сырой край Касситеридами, Оловянными островами, римляне – Альбионом и Британнией. Сажать деревья на высоких местах прежде было в обычае, о котором знал Ричард, и, перед тем как спрыгнуть с коня, он почтительно прикоснулся ко лбу в знак уважения к духам этой земли. Лучше забыть про гордость, тем более теперь, когда на них с королем объявлена охота.

–  Вон там , на западе! – крикнул, указывая, один из его людей.

Герцог обернулся через левое плечо, и сердце его екнуло. На втором дне пути их едва не застали врасплох, когда они, забыв про осторожность, разъезжали по деревням. Ричард поежился, вспоминая близость смерти и собственную слепоту, осуждая за беспечность себя и брата.

Мало того, что Уорик и Дерри Брюер заплатили своим лазутчикам, чтобы те забирались в деревни и прикалывали к дубовым дверям общественных зданий свои возмутительные воззвания, так они еще нашли время собрать на севере войско, способное раздавить отряд короля. Тем не менее Эдуард сделал первый ход, избежав капкана, который поставил бы его войско между молотом и наковальней…

Ричард гневно тряхнул головой. Из-за здешних туманов и бесконечных дождей они так и не сумели понять, сколько человек преследуют их. Конечно, врагов было много больше, чем они могли бы остановить и разорвать в кровавые клочья. Королевская охота не могла вырваться из удавки – и каждый день продвижения на юг приближал их к Уорику, войско которого шло по лондонской дороге. Ловкая хватка, подумал Глостер, продуманная людьми, знавшими достоинства и слабости его брата. Ни один французский тиран не смог бы добиться ничего подобного, особенно на английской почве. Только английские изменники способны реализовать столь тонкий замысел, добиться такого результата… Лишь эта мысль согревала Ричарда под проливными дождями. Всего за несколько критических дней Эдуард превратился из беззаботного пьянчуги в преследуемого сворой собак оленя. Жестокое преображение.

Поле вдали словно зашевелилось. Три колонны промокших насквозь солдат струйками пролитого масла текли по равнине по направлению к монарху и его окружению. Они находились самое большее в паре миль от королевской охоты – точнее было трудно сказать за пеленой тумана и мороси. Ричард подумал, что эти всадники и пешие, бредущие с опущенными головами, могут и не заметить остановившийся на холме отряд короля. Знамена Эдуарда все еще были развернуты: с белой розой, пылающим солнцем и тремя львами английской короны. Гордость не позволит брату опустить свои знамена, хотя дождь давно заставил их поникнуть.

Глостеру и в голову не могло прийти, что спутники Эдуарда могут показаться грозной силой. Издали королевская охота казалась пятнышком на склоне холма, запятой, от которой отходил хвост усталых, дрожащих от холода людей, пытающихся укрыться от дождя и ветра за крупами коней.

– Тогда поехали, – приказал Эдуард. – На восток. Видите вон там небольшую дорогу? Правим на нее и будем надеяться, что нас ждет там булыжник и гравий после этой грязи.

Как бы отзываясь на слова короля, дождь припустил с удвоенной силой, заставив вновь оказавшихся в седлах всадников склонить головы к конским шеям; он ослеплял их, лупил по ним каплями, изматывал душу. Нет упоения в участи преследуемой жертвы…

Когда передовые всадники вновь оказались на ровной земле, Ричард окинул взглядом грязную колонну людей своего брата, выползавшую с поля. Он заметил, что граф Вустер отстал: сырость и лихорадка настолько лишили его сил, что он больше не мог угнаться за остальными. Мастифы и борзые с подвязанными мордами – чтобы не сообщили своим лаем врагам о присутствии охотников – трусили среди всадников. Ричард тряхнул головой, пытаясь прогнать одолевавшее его отчаяние. Ливень сгустил и туман, так что герцог больше не видел преследователей. Он прикусил губу и поехал дальше. На севере на них были расставлены сети, на юге их ждал Уорик. Им оставалось только бежать на восток, и Глостер знал, что Эдуард подумывает о портах Норфолка.

Но даже сама мысль об этом казалась позорной… Неужели короля Англии, победителя при Таутоне, можно обратить в бегство, можно заставить искать спасения на корабле? Ричард с нарастающим сомнением вглядывался в собственное будущее. Он не оставит брата, об этом не может быть речи. Однако такое решение будет стоить ему всего. Если Уорик восстановит на троне Ланкастера, сыновья Йорка будут объявлены изменниками… Их лишат всех прав и почестей.

Герцог Глостер поежился под весом кольчуги и сырого плаща. У него не было ни жены, ни детей. Вся честь его заключалась в собственном брате, пузатом и рослом пьянице. И тем не менее он не покинет Эдуарда даже в том случае, если им придется оставить землю, на которой с давних времен рос и процветал их род. К собственному удивлению, он обнаружил, что подобная перспектива рождает в его душе боль, заставляет его желудок съеживаться в комок. Он не хотел расставаться с собственным домом. Ощущение это жило в его костях.

А потом Ричард заснул в седле, осознав это, когда, вздрогнув, проснулся и стал оглядываться вокруг, проверяя, заметил ли это еще кто-нибудь. Дождь хлестал холодными струями, пробудившими его ото сна. Эдуард, поникнув, как пленник, и мотая головой, по-прежнему ехал чуть впереди. Глостер нахмурился: пожалуй, следовало сказать брату, чтобы тот принял более бодрый вид. Гнев вернул долю тепла в его озябшие руки. Рассвет – жестокое время, освещающее все недостатки. Протрезвев и получив неделю на то, чтобы разослать верных гонцов, Эдуард мог собрать нужное ему войско. Молодые люди, стремящиеся к славе и чести, всегда искали его – рыцари и лорды, предпочитающие иметь на престоле здорового короля вместо хилого Ланкастера.

Однако враги подстроили Эдуарду идеальную ловушку и в таких количествах хватали его за пятки, что он не мог собрать достаточно людей, чтобы остановиться. Подобно осажденному псами медведю, король не имел и возможности передохнуть: ему приходилось терпеть все эти выпады и уколы, наносившиеся ему из-за пелены дождя.

Повинуясь порыву, Ричард ударил коня пятками, хотя тело его онемело от усталости, а в мыслях царила свинцовая пустота. Конь его всю ночь брел по раскисшей земле через лиственные заносы. Герцог предполагал, что задремывал уже не раз, однако не помнил этого. Единственной сохранявшей чувствительность частью его тела была спина – она вся горела; нехватка отдыха и сна настолько обострила боль, что когда конь спотыкался, всаднику приходилось прикусывать губу, чтобы не закричать.

Поравнявшись с Эдуардом, Ричард протянул руку, чтобы хлопнуть брата по плечу. Однако прикосновение заставило монарха отшатнуться, и на лице его застыла отрешенная белая маска, какой Глостеру еще не приходилось видеть. Действительно, лицо короля прежде было суше. За десять прошедших после Таутона лет оно обросло розовой мягкой плотью, словно плащ, укрывшей того жестокого воина, каким он был прежде.

– Они затравят меня, как зверя, Ричард, – едва слышно проговорил Эдуард, – если им нужно именно это. Затравят, заставят остановиться, повернуться и драться, и их будет слишком много против меня одного. Таким будет мой конец. Наверное, тебе лучше оставить меня. У Уорика нет причин гневаться на тебя. Уходи. А я останусь. Я не могу оставить Англию украдкой… как вор.

Эдуард покачал головой, погрузившись в жалость к себе самому, что, с точки зрения Ричарда, было столь же отвратительно, как и охотящиеся на них армии. Он стиснул зубы: боль под лопаткой невовремя обожгла его, а проклятая кость выпятилась и уперлась в доспех. Теперь отдыха уже не будет, герцог знал это. Пройдет не одна неделя, прежде чем он сумеет спокойно сесть. И, скрипнув зубами, Глостер обнаружил, что на языке оказался отломившийся кусочек зуба.

Где-то позади на скорбной ноте оленьими голосами запели трубы. Укол страха заставил Ричарда повернуться, однако утренние туманы не прятали в себе чужих знамен. Тем не менее даже воинский опыт не позволял герцогу избавиться от страха перед преследователями.

Посмотрев назад, Ричард нахмурился. Находясь в подобной ситуации, в холоде, под проливным дождем, между жестокими врагами, он не стал бы винить сторонников своего брата, если б ночью они отделились от его отряда. Тем не менее они остались, упрямо соблюдая принесенные клятвы и нимало не сомневаясь в том, что Эдуард как-то вывернется и на этот раз. Моргая под текущими по лицу струйками дождя, Глостер решил, что это безумие. Сам он сумел бы многого достичь с подобной верностью, если б она находилась в его распоряжении.

Граф Риверс ехал плечом к плечу с Эдуардом – как всегда, приглядывая за Вудвиллом. Ричард не сомневался в нем. Этот останется возле короля до самой его кончины – на тот случай, если какому-нибудь титулу или состоянию потребуется новый владелец.

Мысль эта угнетала. Хотя никто из обоих Йорков не объявлял этот маршрут своей целью, королевская охота бежала к гавани Епископского Линна, приближавшейся с каждым оставшимся за спиной милевым камнем. Нельзя было вернуть власть, располагая всего восемью сотнями всадников. Однако, если Эдуард вступит на корабль, его история закончится унижением, горькой морской солью. После этого не будет титулов, не будет великих охот, не будет Йорков и Глостеров. Враги одержат победу, и дом Ланкастеров как ни в чем не бывало вернет себе власть, будто кузены никогда не ниспровергали его. Ричард помотал головой при мысли о несчастном и бессловесном создании, которое будет отныне носить корону. Им следовало убить короля Генриха при всей его дурацкой невинности. Уорик не смог бы тогда возвести этот полутруп на престол…

Конь под Глостером оступился. Животное было утомлено и готово упасть. Неужели он снова задремал? Эдуард находился в дюжине шагов перед ним, и герцог поднял руку, чтобы несколькими пощечинами заставить себя проснуться. Он ехал почти без отдыха уже три дня кряду… нет, четыре. Шел как раз четвертый день. Некоторые из их спутников отстали, и их больше не было видно. Ричарду было уже почти восемнадцать лет, и он не мог подвести своего брата, своего короля. И не подведет.

Они подъехали к ряду древних терновых изгородей, таких высоких, что те затмевали даже тот скудный свет, который давало небо. С запада, теперь уже ближе, снова донеслось пение труб, с востока дуновение ветра впервые донесло до Ричарда запах моря. Он подумал, что вот-вот оставит эти берега, и от этой мысли по лицу его потекли слезы. Чтобы смахнуть их, ему пришлось снять с руки кольчужную рукавицу и пригнуться пониже: так, чтобы никто этого не заметил. Впрочем, посмотрев по сторонам, герцог обнаружил, что плачет не только он. До причала оставалась последняя миля, и путники понукали коней. Эдуард тупо смотрел на восходящее солнце – смотрел безразличными, пустыми глазами, слишком унылыми для того, чтобы что-то предпринимать. Рыбацкие лодки уже ушли в море, и в гавани Линна царила тишина. Никто из утомленных до предела пришельцев не знал, что делать дальше, мозги их превратились в свинец. Сотни всадников толпились у пристани, негромко переговариваясь и разыскивая взглядом преследователей. Ричард поглядывал на брата, понимая, что Эдуард должен что-то сказать людям, ибо они не покинули короля до самого конца. Однако монарх оставался в седле, склонившись к его луке, отстраненный, угрюмый и далекий мыслями от всего, что окружало его.

Глостер спешился – со стоном, рожденным болью в спине и закаменевших суставах. Боль была едва переносимой, и ему хотелось свернуться клубком у чьей-нибудь двери и уснуть. Но вместо этого он стащил с плеч сырой плащ и прикрыл им спину разгоряченного коня. Затем, пошатываясь, побрел к купеческому судну и вызвал его хозяина. Тот оказался рядом, потому что приглядывал за погрузкой. Появление усталых всадников купец воспринял с нескрываемым страхом.

– Именем короля Эдуарда требуем безопасного проезда, – проговорил Ричард.

Путь за море ожидал не всех. На перевозку восьми сотен человек потребовался бы небольшой флот, даже в том случае, если б у них был день или два на погрузку. Глостер хотел, чтобы Эдуард отпустил своих людей, сказал им несколько красивых слов, а потом поднялся бы на корабль. Тело герцога болело в такой степени, что даже смерть уже казалась ему привлекательной – как возможность отдохнуть .

Бледный как смерть, Ричард, моргая, стоял перед капитаном.

Перед тем как ответить, тот отступил на шаг назад, покачал головой и воздел к небу пустые руки:

– Я простой торговец, милорд. И новые враги мне не нужны. Я не нарушал никаких законов. Прошу вас , дайте мне возможность заниматься своим делом.

– Второй раз я просить не буду, – усталым голосом проговорил брат монарха. Он не смел оглянуться, хотя при мысли о высыпавших к пристани людях Уорика его пробивал озноб. – А просто вырежу твое сердце и брошу тебя умирать на палубе. Я – Ричард Плантагенет, герцог Глостер. Мой долг – обеспечить безопасность короля. Не препятствуй мне.

По тому, как поднял свой взгляд торговец, как нервно посмотрел он на белую розу Йорков, вышитую на дублете короля, он понял, что к ним подошел Эдуард. Монарх остановился возле него и тоже сбросил свой плащ. Помимо герба Йорков, на груди его камзола мелким жемчугом было вышито Пламенеющее Солнце. Купец взирал на него круглыми глазами.

– Можно грузить коней на корабль? – спросил Эдуард, и торговец сумел только кивнуть. Король дал знак лорду Риверсу, и тот отдал распоряжения слугам, загнавшим животных на борт. Копыта их прогремели по палубе, и купец скривился. Ричард хлопнул его по плечу:

– Нас по пятам преследуют изменники, капитан. И если ты не отвалишь немедленно от берега и не отведешь свое судно на расстояние полета стрелы, пока они не появились на берегу, можешь не сомневаться, что корабль твой вспыхнет, пораженный зажигательными стрелами. Так поступил бы на их месте я сам.

Затем Глостер повернулся к брату. Эдуард не утратил ни дюйма своего роста, однако было видно, что его оставила какая-то жизненно важная искра. Он посмотрел на Ричарда красными глазами.

– Отпусти людей, Эдуард, – сказал ему брат. – Мы можем взять очень немногих.

Не говоря лишнего слова, Ричард поднялся по сходням на палубу. За спиной его Эдуард набрал воздуха в грудь и обратился к своим сторонникам простым и безыскусным тоном. Он говорил скорее как простой человек, чем как король:

– Вы благополучно доставили меня в эту гавань. Спасибо вам за это. Видит Бог, настанет день, и я снова найду вас и вознагражу за верность. Ну а пока ступайте с миром, братья мои!

И словно только ожидание этих слов удерживало их, люди поклонились, поднялись в седла и направились во все стороны. Отставший от охоты в милях до отдыха бедный граф Вустер, вне сомнения, последовал бы их примеру.

Эдуард проводил взглядом верных ему людей. Лишь несколько лордов оставались рядом с ним со слугами и телохранителями. Какая-то дюжина приближенных. Они повели своих коней в поводу на корабль, оставив Эдуарда взирать на потерянную им страну.

Моряки отвязали канаты, привязывавшие судно к берегу, втащили их на борт и подняли парус на мачте. Целый ярд воды отделил корабль от каменного причала, потом это расстояние увеличилось еще на ярд, и он отправился в путь.

– Куда держим путь, в какую гавань? – поинтересовался Ричард. Капитан безмолвно рыдал, глядя на оставшиеся на берегу тюки, и только тупо посмотрел на него, не смея произнести вслух слова укоризны по поводу подобного поворота судьбы.

Ричарду Глостеру захотелось дойти до него и удавить его прямо на том месте, где он стоял. Человек способен перенести горшую потерю, чем груз корабля. Чувство это, по всей видимости, отразилось во взгляде герцога, и капитан потупился:

– В Пикардию, милорд. Во Францию.

– Теперь уже нет! – гаркнул Ричард, стараясь перекричать крепнущий ветер. – Перекладывай руль. Плывем во Фландрию, на северный берег. У нас там еще есть друзья. И ободрись! Тебе сегодня чрезвычайно повезло. Твой маленький корабль везет на себе короля Англии.

Капитан почтительно поклонился, не имея, впрочем, особого выбора. Если б его экипаж посмел сопротивляться, голод и усталость не помешали бы остававшимся с Эдуардом рыцарям и лордам проявить свой боевой опыт.

– Во Фландрию, милорд, как вам угодно.

Земля удалялась, и впервые за многие дни Ричард позволил себе расслабиться, покоряясь движению торгового кога. На севере – Фландрия, на юге – Люксембург. Ниже – герцогства Бар и Лотарингия, а дальше – Бургундия. Глостер представил себе внутренним взором карту всех этих спорных территорий.

За Каналом у Эдуарда был только один союзник: герцог Карл Бургундский, несомненный враг французского короля, правивший всеми территориями от Фландрии до собственного отечества. Это герцогство сумело существенно увеличить свою территорию – благодаря слабости состарившегося французского монарха. По сравнению с участью обоих братьев его положению можно было позавидовать.

Солнце над головой казалось светлым пятном за облаками, и его хилые лучи не могли согреть Йорков, смотревших, как растворяются вдали зеленые английские берега.

– Граф Уорик сумел вернуться, брат, – обратился к королю Ричард. – Неужели ты слабее его?

К его удовольствию, Эдуард задумался и удивленно приподнял брови. Глостер громко рассмеялся. При всех перенесенных ими неудачах и поражениях, все-таки было нечто радостное в живом корабле под их ногами, в соленой морской пене и утреннем солнце.

Впрочем, радость быстро померкла, когда Ричард начал рыгать и ощущать, как его охватывает некая липкая хворь, становившаяся все сильнее при каждом движении вверх-вниз палубы корабля. И уже скоро содержимое желудка подкатило к его горлу, и он бросился к борту, направленный на корму и к ветру участливыми матросами. Весь остаток дня и ночь он провел на корме, перегнувшись над серыми плавными валами, беспомощный, как дитя, и чувствующий себя более скверно, чем это было вообще возможно, по его мнению.