Онлайн чтение книги Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Не прошло и двадцати минут, как мы с Луи уже шагали в направлении фермы Питера Ватти по той самой извилистой лесной тропе, по которой, согласно свидетельству Генри Торо, шел несколько дней назад рыжебородый бродяга. К тому времени дождь прекратился, и на небе то тут, то там виднелись синие прогалы. Но, несмотря на это, в лесу было настолько сыро, что даже легчайший порыв ветерка обрушивал на нас целый водопад с низко свисающих ветвей.

Моя маленькая спутница весело призналась, что она – самая беззастенчивая болтушка. («Могу трещать хоть целый день, стоит только меня кому-нибудь подначить, – однажды заметила она. – Анна говорит, я просто не знаю, когда остановиться».) Теперь, когда мы направили стопы к месту жительства Ватти, она полностью подтвердила эту самохарактеристику, без устали рассказывая о человеке, которого мы собирались посетить. Ее рассказ во многом объяснил крайне кислое выражение, мелькнувшее на лице Торо при одном упоминании имени Ватти.

– Это ужасно трагическая и романтическая история, – начала Луи. – Случилась она уже довольно давно – лет шесть-семь назад. Конечно, я была тогда совсем маленькая, так что едва что-либо помню, но слухи и сплетни – они ведь долго ходят. Сейчас вам и в голову не придет, что такое возможно, – продолжала она, – но говорят, что тогда мистер Ватти был очень красивым и статным молодым человеком и таким же лихим, как герои романов мистера Скотта. Он был дико влюблен в девушку по имени Присцилла Робинсон – дочь бедного фермера, который жил дальше по дороге. Те, кто ее знал, говорят, что она была очень похожа на Анну, а такую хорошенькую девушку, как моя сестра, еще поискать, – уверена, вы согласны, мистер По.

– Да, она действительно чрезвычайно привлекательная молодая особа, – согласился я, хотя про себя и подумал, что, каково бы ни было внешнее обаяние старшей сестры Луи, ее красота меркла рядом с ангельской красотой моей жены.

– Конечно, – сказала Луи, – излишняя красота может сослужить девушке дурную службу, как любит повторять мамуля, заставляя ее вести себя глупо и нескромно. Но с Присциллой Робинсон этого не случилось. Ничего нескромного в ней ни капельки не было. Все говорят, что она была просто золото, прекрасная и лицом, и душой. Уверена, что именно это и привлекало в ней мистера Торо.

– Торо! – воскликнул я.

– Да, он тоже был безумно влюблен в Присциллу Робинсон. Папуля сказал мне, что никогда не видел мистера Торо таким сентиментальным. Он делал Присцилле самые разные красивые подарки – букеты диких цветов, которые собирал во время прогулок, певчих птичек в клетках, которые сам сплетал из камыша и веточек, или сшитые вручную сборнички стихов с вытисненным на обложке рисунком в форме крыльев бабочки. Он целыми днями бредил ею – так же глупо, как все влюбленные. Очень надеюсь, что со мной никогда такого не случится. Я твердо решила никогда не совершать таких глупостей и до конца моих дней останусь холостячкой!

Подобные чувства свойственны девочкам в твоем возрасте, однако они могут значительно измениться, когда ты повзрослеешь, – с улыбкой сказал я. – Должен признаться, что, судя по моему краткому знакомству с мистером Торо, равно как и по его произведениям, опубликованным в журнале «Солнечные часы», его трудно представить в роли пламенного поклонника.

– Люди могут очень зло отзываться о мистере Торо, заявляя, что ему глубоко плевать на всех остальных и что он лучше будет проводить время, общаясь с белками и разговаривая с деревьями, – сказала Луи. – Меня просто бесит, когда я слышу всю эту чушь. Я знаю его ровно столько, сколько помню себя. Он близкий друг нашей семьи, и папа помогал ему строить хижину на берегу Уолдена. И все мы, дети, думаем, что он отличный малый – такой добрый и ласковый, какой только может быть. Он всегда берет нас гулять по лесу и учит куче всяких замечательных вещей о природе: например, что колибри могут летать задом наперед, или как проследить медоносную пчелу до улья, или где найти самую сладкую чернику. Это верно, он, бывает, любит поворчать, но на самом деле ему цены нет, и он нежнейший человек на свете, хотя и не всегда выставляет это напоказ. Избави Боже, но я тоже скрывала бы свои чувства, если бы кто-нибудь так больно ранил меня, когда я хотела ими поделиться!

– Выходит, это следует понимать так, что в соперничестве между мистером Ватти и мистером Торо за привязанность мисс Робинсон победителем оказался мистер Ватти.

Да, в конце концов она решила выйти за Питера Ватти. На самом деле не стоит ее винить, потому что он был жутко красивый и любил ее ни чуточки не меньше, чем мистер Торо. Кроме того, он прославился как прекрасный плотник, который делал изумительные шкафы и столы, которые продавал в городе. Поэтому он мог дарить ей кучу красивых вещей, которых у нее никогда бы не было, подцепи она мистера Торо. Ему вообще плевать на вещи, вы же знаете – он счастлив как сверчок, живя в своей маленькой хижине, а на обед у него только бобы, и носит он всякое старье. Конечно, сердце мистера Торо было разбито, и до сегодняшнего дня он даже не взглянул ни на какую другую женщину. Но все равно я не думаю, чтобы он и взаправду ненавидел Питера Ватти за то, что тот отнял у него Присциллу, пока… пока она не умерла.

– Умерла! – выдохнул я.

– Она заразилась холерой и умерла через несколько месяцев после свадьбы, – сказала Луи. – Мистер Торо жутко расстроился и винил мистера Ватта, что тот не заботился о Присцилле, что – осмелюсь сказать – было просто нечестно, потому что, уверена, он сделал все, что в человеческих силах, чтобы спасти жену. Смерть Присциллы была жутким ударом для бедного мистера Ватта. Он забросил свое дело и заперся на ферме, как отшельник, даже больше, чем мистер Торо, который часто оставляет Уолден, чтобы навестить друзей или пообедать с родителями.

– Должен ли я понимать твои слова так, что Ватти настолько изолировался от окружающего, что вообще не покидает фермы? – поинтересовался я.

Почти, – ответила Луи. – Я слышала, говорят, будто он приезжает в город примерно раз в полгода и напивается в таверне у Озборна. Сама-то я в последний раз видела его больше года назад. Никогда этого не забуду. Это было в воскресенье утром, и мы возвращались домой из церкви, когда вдруг увидели чудного человека – жутко бледного, одетого в какие-то грязные лохмотья, и длинные нечесаные патлы свисали ему на лицо. Сначала я даже не узнала его, так здорово он изменился. А вот папуля сразу узнал, кто это. Он по-дружески поздоровался с мистером Ватти, но мистер Ватти ничего не ответил, только все пялился на Анну, да еще так странно, что та прямо задрожала вся. Наконец папуле пришлось попросить мистера Ватти уйти от нашего дома и больше не показываться. А потом мамуля сказала, что он свихнулся от горя.

– Вполне верю, что из всех бедствий, которые обрушиваются на человека, утрата прекрасной и любимой молодой жены более всего другого способна довести до умопомешательства, – мрачно ответил я. – Остается надеяться, что за то время, пока ты не видела мистера Ватти, его безумие хотя бы в некоторой степени улеглось. Если нет, наши усилия получить от него хоть какую-нибудь полезную информацию обречены на провал.

В этот момент мы увидели перед собой жилище Ватти: дом – некогда красивый коттедж, – крытый серой дранкой, с необычайно крутой крышей, которая спускалась от конька и фута на четыре выдавалась за край передней стены, образуя крышу открытого крыльца или веранды. В западной оконечности здания поднималась очень высокая и довольно тонкая дымовая труба, сложенная из голландского кирпича, красного и черного, с небольшим карнизом поверху.

Жилище это, пропорциональное и аккуратно выстроенное, когда-то, должно быть, было исключительно живописным. К сожалению, сейчас оно находилось практически в полуразрушенном состоянии. Хотя следы его былого очарования еще были видны, дом являл собою плачевный пример запустения: дранка местами отвалилась, сквозь краску проступили пятна плесени, оконные рамы расшатались, крыша наполовину провалилась, а крыльцо непогода разнесла в щепы. Передний двор больше смахивал на заросший травой луг, а притулившийся с одной стороны небольшой сад зарос сорняками. Дух крайнего отчаяния, опустошения и упадка витал над усадьбой, как в зеркале отражая крайнее умственное вырождение владельца после утраты возлюбленной.

– Клянусь Колумбом! – воскликнула Луи, употребляя свое излюбленное детское выражение. – Я, конечно, не трусиха, как некоторые, которые думают, что в любом старом, заброшенном доме водятся всякие там привидения и злые духи, но при виде этого домика меня что-то в дрожь бросило.

– Это действительно исключительно пугающее, гнетущее зрелище, – сказал я. – Просто поражаюсь, что люди могут называть эту обитель скорби домом.

– Интересно, мистер Ватти у себя? – сказала Луи, обозревая здание. – Там ужасно темно.

Взобраться на крыльцо и постучаться было самым логичным способом разрешить эту загадку. Однако веранда казалась такой шаткой, что у меня не хватило на это духу из-за боязни, что доски могут провалиться у меня под ногами. Вместо этого я приложил руки ко рту и громко позвал:

– Есть кто-нибудь!

Через мгновение на мой возглас откликнулся звук, исходивший с задней стороны дома, – скрипучий стук тяжело хлопнувшей деревянной двери. Обменявшись любопытными взглядами, мы с Луи проследовали в направлении раздавшегося стука. Обойдя коттедж, мы приметили какую-то неопрятного вида личность, торопливо запиравшую дверь полуразваленной хибары. Завершив эту процедуру, личность сунула ключ в карман обтрепанных брюк и обернулась.

Внешность Ватти (поскольку сомнений в том, что это он, уже не оставалось) была уникальной во всех отношениях. Он был необычайно высок ростом и явно сутулился. Худоба его свидетельствовала о крайнем истощении. Предплечья его по длине превышали все когда-либо виденные мной, а огромные шишковатые кисти рук свисали чуть ли не до колен. Лоб – широкий и низкий. Седеющие, давно не чесанные волосы свисали на лицо сальной спутанной паутиной. Кровь словно отхлынула от лица. Нижняя губа большого и несколько вялого рта отвисла, как у кретина, обнажив ряд гнилых зубов. Огромные, налитые кровью глаза сверкали неестественный блеском.

В то, что это во всех смыслах отвратительное существо некогда обладало хоть малой долей физической красоты, было почти невозможно поверить. Глядя на него, я почувствовал, как по всему моему телу пробежала дрожь ужаса и одновременно сочувствия. Вот, подумал я, живое доказательство того, какие странные душевные и телесные опустошения может произвести в человеке утрата возлюбленной.

– Кто вы, черт вас возьми? – глухо проворчал Ватти, с опаской на меня глядя.

Прежде чем я успел ответить на этот грубый вопрос, взгляд хозяина усадьбы переместился на стоявшую рядом девочку. Неожиданно он чуть вздрогнул от удивления.

– Будь я проклят, если не знаю, кто вы, мисс, – сказал он. – Одна из элкоттовских девчонок. Жаль только, что не та, хорошенькая.

Хотя неучтивость замечания Ватти, не говоря уже о его приводящей в трепет наружности, вполне могли смутить ребенка, голос Луи прозвучал спокойно и уверенно, когда она смело ответила:

– Вы об Анне. А меня зовут Луиза, и знайте, что меня ничуточки не оскорбили ваши слова, мистер Ватти, поскольку вы хотели сделать комплимент моей сестре.

Еще несколько мгновений Ватти продолжал изучающе смотреть на девочку, нервно жуя дряблую нижнюю губу. Затем, снова обратив внимание на меня, сказал:

– Вы до сих пор не ответили на мой вопрос, мистер. Кто вы такие и что здесь делаете? Мне не очень-то нравится, когда вокруг шныряют незнакомцы.

– Хотя мы и пришли в надежде, что вы ответите на несколько вопросов, мы вовсе здесь не «шныряем», как вы изволили выразиться, – холодно ответил я. – Лично меня зовут По. Эдгар Аллан По.

Эффект, который мои слова оказали на малосимпатичного типа, был поразителен. Он вытаращил глаза, которые, казалось, вот-вот выскочат из орбит, губы его непроизвольно задрожали, и он обеими руками впился в отвороты своей обтрепанной грязной рубахи.

– По! – вскричал он. – А вы не врете?

Столь низменно грубым, столь неподобающим слуху моей юной спутницы было это восклицание, что я почувствовал, как жаркий румянец возмущения заливает мои щеки, хотя меня и поразило, что Ватти явно знакомо мое имя.

Несмотря на то что первой моей реакцией было дать строгую отповедь сквернослову, я попридержал язык, так как не рискнул идти с ним на прямой конфликт. Поэтому, подавив обуревавшие меня чувства, я спокойно ответил:

– Ни при каких обстоятельствах я не стал бы вводить вас в заблуждение касательно своей личности. Я действительно Эдгар Аллан По.

Едва я произнес эти слова, как омерзительный оборванец бросился ко мне и сгреб меня за плечи.

– Ты правда веришь этому, По? – спросил он, придвигая свое лицо так близко к моему, что его неописуемо прокисшее дыхание коснулось моих ноздрей. – Тому, что ты написал в этом рассказе? О человеке, жена которого восстает из мертвых?

Голова моя так закружилась от гнусного зловония, исходившего от этого человека, и таким ошеломляющим был его вопрос, что я не сразу уловил его смысл. Далеко не сразу я сообразил, что он имеет в виду рассказ «Лигейя», который наделал много шума несколько лет назад и явно произвел глубокое впечатление на полубезумное существо, стоявшее передо мной. Как знают люди начитанные, в рассказе идет речь о человеке, чья возлюбленная жена, скончавшаяся от тяжкого недуга, в конце концов воскресает, хотя, идет ли речь о действительном воскрешении или это всего лишь плод воспаленного воображения повествователя, предоставляется судить читателю.

Если бы я предпочел быть предельно откровенным с Ватти, то ответил бы на его вопрос отрицательно.

Мой рассказ, объяснил бы я, отнюдь не призван внушать веру в возможность действительного физического возрождения, а скорее отображает чувство, свойственное всем людям, то есть безнадежное и страстное стремление воссоединиться с ушедшими от нас любимыми.

Однако исходя из всего, что Луи рассказала мне о Ватти, я понимал, что подобный ответ лишь усугубит его отчаяние. Даже теперь, много лет спустя после смерти своей обожаемой жены, он явно цеплялся за безумную надежду на то, что однажды она чудесным образом вернется к нему. Если бы я высказался начистоту, а именно что покойные утрачены для нас навсегда, его уважение ко мне улетучилось бы во мгновение ока. Он пришел бы в ярость, негодование, почувствовал себя преданным. Было ясно, что если я надеюсь заручиться его содействием, то мне придется покривить душой.

– Я верю в то, – соответственно ответил я, – что все теоретически возможно. Перефразируя барда, можно сказать: «Есть многое на свете, что и не снилось нашей философии».

Такой ответ, похоже, удовлетворил безумца.

– Верно, черт возьми! – сказал он, воодушевленно кивая. – Однажды это наверняка случится. Они найдут способ возвращать мертвые тела к жизни. Возможно, с помощью электричества. Разве этот итальяшка не заставлял дохлых лягушек плясать? Дотронься до них проводком, и они будут как новенькие! А что люди – хуже?

Хотя намек на великого Луиджи Гальвани абсолютно не соответствовал сути его знаменитых опытов, во время которых он вызывал непроизвольные сокращения членов препарированных амфибий, присоединяя электрические провода к их мышцам, я не стал поправлять Ватти.

– Конечно, если их хорошенько хранить, – заметил Ватти. – Ведь разлагающуюся плоть уже не вернешь, а, По?

– Маловероятно, – ответил я, и сердце у меня упало. Было слишком очевидно, сколь хрупка связь Ватти с реальностью. Рассчитывать на его помощь в моих усилиях обнаружить украденную шкатулку с лекарствами с каждой минутой приходилось все меньше.

Последовало недолгое молчание. Казалось, Ватти раздирают какие-то внутренние противоречия. Засунув грязный палец в рот, он задумчиво грыз ноготь, буравя меня взглядом. Прошло немало времени, пока он не пришел к некоему окончательному решению, после чего оставил в покое обрамленный траурной каймой ноготь и сказал:

– Хочешь кое на что взглянуть, По?

Стоит ли говорить, что вопрос меня некоторым образом ошарашил. Хотя любопытство мое было, естественно, задето, ему сопутствовало пронзительное чувство тревоги, предчувствие чего-то дурного. На что именно он приглашал меня взглянуть? Учитывая явную умственную неустойчивость Ватти, мне трудно было это предположить. Поэтому я ответил ему так:

– Мне затруднительно ответить на ваш вопрос, поскольку я пребываю в полном неведении относительно природы этого загадочного «кое-что». Не могли бы вы выразиться поточнее?

– Здесь я об этом говорить не стану, – сказал Ватти, метнув пронзительный взгляд на мою спутницу. – Сами знаете, что говорят про этих маленьких доносчиц.

– Что у них ушки на макушке! – со смехом сказала Луи. – Господи, да я вижу, вы обо мне очень невысокого мнения, мистер Ватти. Что ж, я не в обиде, ведь вы меня совсем не знаете, и хотя у этих «маленьких доносчиц» могут быть не только ушки, но и язычки, но это не про меня сказано. Но держать про себя разные там секреты – тоже не по мне, у меня от этого в голове каша.

Взглянув на меня из-под широких полей своей шляпы, она продолжала:

– Вы идите, мистер По – обо мне не беспокойтесь. Я скучать не буду. Смотрите, солнышко выглянуло, и этот старый домина уже не кажется таким страшным. Я заприметила очень симпатичные астры перед крыльцом. Из диких цветов у мамули это любимые, и я уверена, что она очень обрадуется, если я нарву ей букет.

Сказав это, неугомонная девица вприпрыжку помчалась за цветами.

Не успела она скрыться за углом дома, как Ватти устремил на меня горящий нетерпением взгляд.

– Ну так как, По? – настоятельно вопросил он. – Интересно?

Все еще цепляясь за надежду, что смогу выудить из него хоть какие-нибудь полезные сведения относительно рыжебородого бродяги, я подавил все недобрые предчувствия и утвердительно кивнул.

Довольно заворчав, Ватти извлек из кармана холщовых штанов большой железный ключ, повернулся к навесу и отпер дверь. Она распахнулась, громко заскрипели петли.

– Давай туда, – сказал Ватти, знаком руки показывая, что я должен прежде него войти в его хибару.

Дрожь суеверного страха пробежала по моему телу, когда я переступил порог. Ватти следовал за мной по пятам, тяжело захлопнув дверь и заперев ее на засов.

Хотя в помещении было несколько окон, чьи рамы в отличие от основной части дома пребывали в целости и сохранности, внутри стоял такой густой полумрак, что сначала я вообще ничего не мог различить. Через мгновение чиркнула спичка – Ватти зажег свечу. В мерцающем свете тоненькой свечки я наконец увидел, что нахожусь в столярной мастерской.

Прежде всего меня поразила необычайная опрятность этого места. Верстаки были аккуратно прибраны. Инструменты, некоторые из которых стояли на полках, а остальные висели на стенах, были тщательнейшим образом распределены в соответствии с назначением и размером: молотки, ножовки, стамески, сверла, напильники, рубанки и прочее. Контраст между великой заботой, которой Ватти благоговейно окружил свое рабочее место, и диким беспорядком, в который он привел остальную часть своего жилища, не мог быть более разительным.

"Однако у меня не осталось времени поразмышлять над этим парадоксом, поскольку внимание мое сразу приковал к себе предмет, который Ватти так страстно стремился мне продемонстрировать. Я легко распознал его, так как это было единственное плотницкое изделие во всей мастерской. Он покоился на двух деревянных подпорках, или «козлах», и при первом же взгляде на него я почувствовал, как волосы у меня становятся дыбом, а на руках появляется дерматологическое высыпание, в просторечии известное как «гусиная кожа».

Это был гроб.

То, что Ватти понаторел в сооружении подобных мрачных артефактов, было само по себе не удивительно. В маленьких городках и деревнях ящики для мертвецов зачастую сколачивали местные мебельщики, а, как поведала мне Луи, до трагедии, которая довела его до нынешнего плачевного состояния, Ватти был опытным и уважаемым представителем своего ремесла.

Несмотря на все это, я испытывал сильнейшую тревогу и растерянность, оказавшись в мрачном, со всех сторон замкнутом пространстве наедине с сумасшедшим, горделиво выставлявшим передо мной гроб. Беспокойство мое лишь усиливалось необычайным видом вышеупомянутого предмета. Начать с того, что он был непомерно велик, размерами и общими очертаниями отдаленно напоминая египетский саркофаг. Любопытным было также и то, что боковые части и крышка были снабжены небольшими, державшимися на скобах панелями, назначение которых я был не в силах объяснить.

Пройдя через комнату, Ватти опустил свечу поближе к гробу. Освещенное снизу, лицо его приобрело зловещее сходство с маской, какие делают на хэллоуин.

– Красота, верно, По? – спросил он странным, мечтательным голосом. – Знаешь, что это?

– Еще бы, – ответил я, несколько удивленный вопросом, ответ на который напрашивался сам собой. – Это гроб необычной конструкции, сделанный, по всей видимости, из хорошо отполированного орехового дерева.

Услышав такой ответ, Ватти только снисходительно фыркнул.

– Гроб – это для мертвяков, – сказал он. – А тут совсем другое дело. Подойди поближе, По, я тебе покажу.

Я повиновался. Ватти стал приподнимать квадратную деревянную панель, встроенную в середину крышки.

– Смотри сюда, – сказал он.

Заглянув внутрь, я увидел, что панель скрывает небольшую выемку, обитую перфорированными оловянными пластинами, глубиной примерно два квадратных фута и шесть дюймов.

– Тут везде так устроено, – продолжал Ватти, пригнувшись и снимая боковые панели. – Это для льда, – и он жестом указал на все три обитые металлом отделения.

Передав мне подсвечник, чтобы освободить руки, он ухватился за крышку и, слегка засопев от натуги, снял ее с основной части ящика. Пронеся ее несколько шагов, он осторожно опустил нижний край на пол, а верхушку прислонил к стене.

Когда он вернулся, я поднял свечу повыше, чтобы хорошенько рассмотреть внутренность гроба. Она тоже была обита оловянными пластинами с дюжинами просверленных небольших отверстий. Низ представлял собой нечто вроде платформы, сколоченной из узких деревянных плиток.

– Тело покоится тут, – сказал Ватти. – Холодный воздух проникает в отверстия и омывает его. Внизу есть еще одна панель, которую можно вытащить и слить воду.

Теперь, разумеется, загадка странной конструкции гроба стала мне ясна.

– Это вроде ледника для мертвеца! – воскликнул я.

Трупоохладитель, как я его называю, – произнес Ватти с приметной ноткой гордости в голосе. – Тело в нем еще долго свежее. Просто знай себе меняй лед, когда растает.

Продолжая тщательно изучать творение рук Ватти, я почувствовал, что мое первоначальное мнение об этом человеке меняется. Нет, я по-прежнему не сомневался, что горе серьезно пошатнуло его рассудок. В то же время я уже не верил, что он настолько ненормален, насколько мне могло показаться с испугу. Какой бы мрачной шуткой ни казался его «холодильник для трупов», это никоим образом не было каким-то бредовым изобретением. Напротив, он мог иметь весьма реальное и практическое применение.

Разве не часто в современном мире случается, что человек умирает вдали от дома – путешествуя, разъезжая по работе, просто потому, что живет где-то далеко? В настоящее время таких бедняг перед отправкой домой подвергают самым варварским формам бальзамирования – удаляют внутренние органы, набивая тело опилками, вводят в вены масло или скипидар, посыпают труп солью. К моменту прибытия на место назначения их бывает трудно узнать – обстоятельство, лишь усугубляющее гнет отчаяния тех, кого они любили при жизни. «Холодильник для трупов» Ватти поможет избежать подобных мер. Хотя, конечно, он не позволит сохранять тело неограниченное время, но он наверняка придаст ему достаточное жизнеподобие, потребное для перевозки тела даже на весьма значительные расстояния.

– Очень, очень остроумно, – искренне заметил я.

– Знал, что тебе понравится, – сказал Ватти, пристально на меня глядя. – Я ведь не один твой рассказ читал, По. У нас много общего.

Пока я глядел на это в высшей степени изможденное лицо, еще более тревожащее и беспокойное в зловещем свете свечи, в мозгу моем роилось множество противоречивых мыслей. Неужели в его словах есть хоть доля правды? Разумеется, у меня не было и не могло быть ничего общего с этим окончательно спятившим и отталкивающим существом! И все же, пока мы стояли там лицом к лицу, на ум мне взбрела странная фантазия. Я почувствовал, будто вглядываюсь в собственное отражение в одном из кривых зеркал в музее Барнума и вижу себя не таким, какой я есть, а таким, каким могу стать, ибо кто мог сказать, до каких глубин отчаяния, деградация я могу дойти, утратив свою возлюбленную? Эта мысль вновь пробудила во мне чувство безотлагательной срочности. Дабы избежать пугающей неизбежности смерти Сестрички, я должен был приложить все усилия для достижения единственной цели: как можно скорее разыскать украденную шкатулку доктора Фаррагута и содержащиеся в ней бесценные препараты.

Учитывая это, я откашлялся и сказал:

– Подобно вам, мистер Ватта, я ощутил, что мы до некоторой степени родственные души. А посему надеюсь, что вы поможете мне в деле величайшей важности.

– Каком таком деле? – спросил он, моментально приняв настороженный вид, с каким встретил меня.

– Я разыскиваю одного человека… явного бродягу, одетого в лохмотья, – сказал я. – Самая подозрительная его черта – пышная рыжая борода необычного огненно-красного оттенка. У меня есть основания полагать, что несколько дней тому он был поблизости от вашего дома. Итак, мой первый вопрос: видели ли вы подобного типа?

Мой импровизированный допрос явно ошеломил Ватти, который принялся часто-часто моргать и нервно покусывать нижнюю губу.

– Да, я его видел, – не сразу ответил он. – Пару дней назад. Я как раз был тут у себя, в мастерской, работал над «трупоохладителем». И словно померещилось мне, что ходит кто-то вокруг дома. Смотрю, а он там стоит, прямо за этим окошком.

Оглядев оконную створку, на которую указывал Ватти, я спросил:

– В котором часу это было?

– Точно не упомню. Стемнело уже. Может, в восемь, может, в девять.

– Понятно. И что случилось, когда вы его заметили?

– Особо ничего, – ответил Ватти. – Повернулся он и пошел себе.

– Вы не знаете, куда он мог направляться?

– Без понятия, – пожал плечами Ватти. – Вроде на север куда-то.

Вряд ли стоит говорить, что я был глубоко разочарован этой исключительно скудной информацией. Продолжать визит больше не имело смысла. Более того, к этому времени полная мрачных предчувствий атмосфера мастерской сгустилась. Гнетущая близость гроба, не говоря уже об исходившем от самого Ватти трупного foetor11Смрада (лат.)., была достаточной, чтобы перед глазами у меня все поплыло, а колени стали подгибаться.

– Спасибо за помощь, – пробормотал я. – А теперь мне надо идти.

В следующее же мгновение я прошел к выходу из мастерской, распахнул дверь и поспешил наружу.

Стоя перед маленьким строеньицем, глубоко, с благодарностью дыша бодрящим осенним воздухом, я заметил, что моя маленькая спутница, Луиза Элкотт, вернулась из похода по сбору цветов. Не обратить внимания на ее присутствие я просто не мог, учитывая постоянную деятельную энергичность, в которой она пребывала.

Размахивая трехфутовой деревянной рейкой так, словно это рапира, она была увлечена дуэлью с невидимым противником, парируя его удары, делая выпады и скача, как коза, по всему заднему двору, в полном самозабвении восклицая:

– Получил, Хьюго?! Так тебе, так тебе! Ага! Укол! Чувствительный укольчик!

Когда она наносила рану воображаемому Хьюго, ее горящие глаза остановились на мне.

– Извините, с вами все в порядке, мистер По? – спросила она, опуская свое оружие. – Вы страшно бледный.

– Я замечательно себя чувствую, – ответил я с вымученной улыбкой. – Просто голова слегка закружилась – уж слишком спертый там воздух, но теперь мне сразу полегчало. Вижу, что в мое отсутствие ты сражалась с невидимым врагом, которому, как я понимаю, только что нанесла смертельный удар своим клинком.

– Я нашла его в траве, когда собирала букет для мамули, – сказала Луи, кивком указывая на маленький букет пурпурных цветов, лежащий на ближайшем пеньке. – Меч получился хоть куда, как раз такой нужен Родриго. Это герой моей пьесы. Надеюсь, мистер Ватта не станет возражать… ах, вот и вы, мистер Ватта.

– Что ты тут такое про меня плела? – прорычал грубиян, выходя из сарая и с тяжелым стуком захлопывая за собой дверь.

– Я как раз рассказывала мистеру По про эту старую деревяшку, которая валялась у вас во дворе, – ответила Луи, ничуть не смущаясь таким невежливым обращением. – Думаю, ничего страшного, если я ее возьму.

Ватта долго смотрел на длинную, узкую и явно никому не нужную рейку.

– Бери, чего уж там, – сказал он после затянувшейся паузы так сокрушенно, будто отдавал девочке не полусгнившую деревяшку, а одно из своих величайших сокровищ.

– Пошли, Луи. Мы и так уже отняли слишком много времени у мистера Ватти, – сказал я. Затем, повернувшись к последнему, снова поблагодарил за помощь и вежливо попрощался.

– Рад был встретиться, По, – сказал хозяин усадьбы. – А насчет этого бородача буду держать ухо востро.

Через несколько минут мы с моей маленькой спутницей уже шли по тропе, ведущей к дому Элкоттов; Луи шагала рядом, в одной руке сжимая дикие цветы, а в другой – выдуманную шпагу. Мы шли молча до тех пор, пока не оказались далеко за пределами слышимости Ватти.

– Бедный мистер Ватти, – наконец сказала Луи. – Меня не заботят его манеры и… и его ужасный язык. Но как его не пожалеть. О Господи, теперь он выглядит еще хуже, чем когда я видела его в последний раз. Вам удалось узнать у него что-нибудь полезное, мистер По?

– Увы, нет, – ответил я, после чего рассказал, что Ватти якобы мельком видел рыжебородого бродягу несколько дней назад.

– Врал бы, да не завирался, – сказала Луи.

– Почему ты так думаешь? – поинтересовался я.

– Я хотела подглядеть в окошко сарая, – сказала она. – Не могла удержаться – любопытство одолело. Но так ничего и не увидела, на стекле – копоть в палец толщиной. Больше всего снаружи, я было подумала немножко протереть, но побоялась, что меня увидят.

– Наблюдения, которые я сделал в сарае, полностью совпадают с твоими, – сказал я. – Внешняя сторона стекол настолько покрылась грязью и копотью, что стала почти непрозрачной. Находясь внутри, да еще вечером, мистер Ватти не мог никого увидеть за окном. Особенно учитывая, что горела свеча, он мог увидеть в потемневшем стекле только одно.

– И что же это, мистер По? – спросила Луи.

– Самого себя, – ответил я.