Онлайн чтение книги Возрождение Revival
IV. Две гитары. «Chrome Roses». Молния на «Крыше неба»

Когда мы окидываем взглядом прожитую жизнь, нам кажется, что ее течение было закономерным. Каждое событие начинает выглядеть логичным, будто что-то или кто-то заранее расписал все наши поступки (и проступки). Взять хотя бы старика-сквернослова, который, сам того не ведая, предрешил то, чем я стану заниматься целую четверть века. Это Провидение или просто случай? Я не знаю. Как я могу знать? Я там даже не был в тот вечер, когда Гектор-Цирюльник отправился искать свою старую гитару «Силвертон». Раньше я бы сказал, что наши жизненные пути определяет случай: сначала произошло одно, затем другое, и потому случилось третье. Теперь я знаю – это не так.

Нами движут Силы.

В 1963 году, до того как на сцену ворвались «Beatles», Америку охватил короткий, но бурный период настоящей одержимости фолк-музыкой. Столь вовремя появившееся телешоу «Хутенэнни» устраивало встречи с такими белыми исполнителями музыки черных, как «Chad Mitchell Trio» и «New Christy Minstrels». (Белых комми вроде Пита Сигера и Джоан Баэз туда не приглашали.) Мой брат Конрад был лучшим другом старшего брата Билли Пэкетта Ронни, и каждую субботу вечером они вместе смотрели это шоу дома у Пэкеттов.

В то время дед Ронни и Билли жил с ними. Все знали его как Гектора-Цирюльника, потому что он занимался этим ремеслом почти пятьдесят лет, хотя представить его в этой роли было довольно трудно. Считается, что парикмахеры, как и бармены, отличаются располагающей к себе общительностью, а Гектор-Цирюльник редко открывал рот. Он просто сидел в гостиной, потягивая кофе, в который подливал виски, и курил сигары «Типарилло». Их запахом пропитался весь дом. Если он что-то и говорил, то обязательно приправлял свою речь какой-нибудь непристойностью.

Но шоу «Хутенэнни» ему нравилось, и он всегда смотрел его с Коном и Ронни. Однажды вечером, когда какой-то белый парень пел, что ему грустно, поскольку от него ушла подружка, Гектор-Цирюльник фыркнул и сказал:

– Дерьмо, ребята, ни хрена это не блюз.

– Ты это о чем, дед? – поинтересовался Ронни.

– Блюз – музыка изгоев. А парень поет так, будто только что надул в кровать и теперь боится, что мать узнает.

Мальчишки засмеялись, отчасти от восхищения, отчасти от изумления, что Гектор выступил в роли музыкального критика.

– Сейчас, – сказал он и медленно поднялся по лестнице, подтягиваясь за перила шишковатой рукой. Он отсутствовал так долго, что ребята почти забыли о нем, но вернулся с видавшей виды гитарой «Силвертон» на шее. Потертый корпус был перехвачен лохматым соломенным жгутом, колки погнуты. Дед с ворчанием сел, громко испортив воздух, и пристроил гитару на костлявых коленях.

– Выключи это дерьмо, – велел он Ронни.

Ронни послушался, тем более что передача все равно заканчивалась.

– А я и не знал, что ты умеешь играть, дед, – сказал он.

– Не играл уже давно, – ответил Гектор. – Перестал, когда артрит начал доставать. Даже не знаю, смогу ли настроить эту суку.

– Следи за языком, папа! – крикнула из кухни миссис Пэкетт.

Гектор-Цирюльник не обратил на нее никакого внимания – он вообще редко замечал ее, разве что когда просил передать картофельное пюре. Он медленно настраивал гитару, бормоча проклятия, потом взял аккорд, который действительно напоминал музыку.

– Было видно, что гитара еще не настроена, – рассказывал мне потом Кон, – но звучало уже круто.

– Ничего себе! – восхитился Ронни. – Это что за аккорд, дед?

– Ми. Вся эта хрень начинается с ми. Но погоди, я еще не начал. Сейчас посмотрим, помню ли я, куда что совать.

– Язык, папа! – опять послышалось с кухни.

Он снова никак не отреагировал и начал перебирать струны старой гитары, используя жесткий, пожелтевший от никотина ноготь в качестве медиатора. Сначала бренчал неуверенно, бормоча ругательства, но постепенно поймал устойчивый, урчащий ритм, заставивший ребят изумленно переглянуться. Пальцы старика заскользили по грифу вверх и вниз, сначала неуклюже, потом – с пробуждением синапсов памяти – более гладко: от си к ля, потом к соль и обратно к ми. Эту последовательность я впоследствии играл не меньше сотни тысяч раз, хотя в 1963 году не отличил бы аккорда от фиорда.

Высоким плаксивым голосом, совершенно не похожим на свой обычный (когда он действительно говорил), дед Ронни затянул:

– «Почему б не дать мне взглядом окинуть всю тебя… То, что прячешь, крошка, лишает меня сна…»

Миссис Пэкетт вышла из кухни, вытирая руки кухонным полотенцем, с таким видом, будто встретила какую-то экзотическую птицу вроде страуса, разгуливавшую по шоссе номер 9. Билли и маленькая пятилетняя Ронда Пэкетт остановились на середине лестницы, опираясь на перила и не сводя со старика изумленных глаз.

– Этот ритм , – делился со мной позже Кон, – был точно не похож на то, что играют на «Хутенэнни».

Гектор-Цирюльник теперь стучал ногой в такт и ухмылялся. Кон сказал, что никогда раньше не видел на лице старика даже подобия улыбки, и это немного пугало, будто тот превратился в какого-то поющего вампира.

– «Мама не дает мне развлекаться всю ночь… Боится, девочки опять… – И протяжно: – Начнут мной помыкать».

– Давай, дед! – кричал Ронни, смеясь и хлопая в ладоши.

Гектор начал второй куплет, в котором бубновый валет говорит даме пик, что она может браться за свое коварное дело, но тут порвалась струна.

– Ах ты, грязная стерва! – выругался он, и на этом импровизированный концерт Гектора-Цирюльника завершился. Миссис Пэкетт вырвала у него гитару (порванная струна чудом не угодила ей в глаз) и велела ему убираться из дома и сидеть на крыльце, пока он не прекратит так разговаривать.

Гектор-Цирюльник на крыльцо не пошел, но вновь погрузился в привычное молчание. Ребята больше никогда не слышали, как он поет и играет. Гектор умер следующим летом, и богослужение на его похоронах совершал Чарлз Джейкобс, бывший в 1964 году – году «Beatles» – еще в полном порядке.

На следующий день после этой сокращенной версии блюза Артура «Биг-Боя» Крудапа «My Mama Don’t Allow Me» Ронни Пэкетт нашел гитару в одной из бочек на заднем дворе, куда ее запихнула разъяренная мать. Ронни отнес гитару в школу, где учительница английского миссис Калаун, которая также вела уроки музыки, показала ему, как поставить новую струну и настроить гитару, напев три первые ноты сигнала отбоя. Она также снабдила Ронни журналом фолк-музыки «Синг аут!» с текстами песен и аккордами хитов вроде «Barb’ry Allen».

Следующие пару лет (с кратким перерывом на время, когда лыжная палка Судьбы лишила Конни голоса) оба подростка заучивали одну песню за другой, передавая друг другу старую гитару и осваивая те же основные аккорды, что и мотавший срок в тюрьме Ледбелли[5]Ледбелли (наст. имя Хадди Уильям Ледбеттер, 1888–1949) – американский певец и композитор.. Оба так и не научились толком играть, но у Кона был неплохой голос, пусть и слишком приторный для исполнения блюзов, которые он обожал. Несколько раз они выступали на публике как «Кон и Рон», предварительно бросив монетку, чье имя будет стоять первым.

В конце концов Кон обзавелся собственной акустической гитарой – «Гибсоном» с вишневой отделкой. Она была на порядок лучше древнего «Силвертона» Гектора-Цирюльника, и именно с ней они исполняли такие вещи, как «Seventh Son» и «Sugarland», когда выступали на шоу талантов в «Юрика-грэйндж». Наши родители и родители Ронни их поддерживали, но принцип «мусор на входе – мусор на выходе» срабатывал в мире гитар так же безотказно, как и в мире компьютеров.

Я обращал мало внимания на попытки Кона и Рона стать местными звездами и прославиться как фолк-дуэт, а потому не заметил, когда интерес брата к гитаре стал угасать. После отъезда преподобного Джейкобса из Харлоу на новом старом автомобиле в моей жизни образовалась пустота. Я потерял и Бога, и единственного взрослого друга и довольно долго пребывал в унынии, испытывая смутный страх. Мама и Клэр пытались поднять мне настроение. Такую попытку предпринял даже папа. Я и сам хотел снова стать счастливым, и в конце концов мне это удалось. Но когда 1965 год уступил место 1966-му, а затем и 1967-му, я никак не отреагировал на то, что сверху больше не доносятся звуки скверно исполненных песен вроде «Don’t Think Twice».

К тому времени Кон увлекся спортом (в чем преуспел на порядок больше, чем в игре на гитаре), что же касается меня… в городе появилась новая девочка – Астрид Содерберг. У нее были шелковистые светлые волосы, васильковые глаза и маленькие бугорки, обещавшие со временем превратиться в настоящие груди. Не думаю, что в первые годы учебы в школе она меня вообще замечала, если не считать случаев, когда ей надо было списать домашнюю работу. Я же думал о ней постоянно. Мне казалось, что если она позволит дотронуться до своих волос, у меня точно случится сердечный приступ. Однажды я взял с полки справочной литературы в классе словарь Вебстера, принес на свой стол и аккуратно написал печатными буквами «АСТРИД» поверх определения слова «поцелуй». Сердце у меня бешено колотилось, по коже бежали мурашки. «Втрескаться» – хорошее слово для описания той страстной влюбленности, что захлестнула меня с головой, поскольку я чувствовал себя оглушенным.