Онлайн чтение книги Сеть Алисы The Alice Network
Глава восьмая. Эва

Июнь 1915

Эва встала как вкопанная, сраженная не тяготами, описанными Лили (хотя их тоже хватало), но плакатом, под ветром трепетавшим на церковной стене. Текст на французском и немецком гласил:

– Эти плакаты появились в конце прошлого года, – равнодушно сказала Лили. – Поначалу их никто не воспринял всерьез. Но в январе расстреляли женщину, укрывавшую двух французских солдат, и тогда народ сразу все уразумел.

Эва вспомнила мобилизационный плакат на входе в ее лондонскую контору, который она разглядывала, не ведая, что за ней наблюдает капитан Кэмерон. Пробел в строю бравых пехотинцев и надпись: «Тут еще есть место для ТЕБЯ! ВСТАНЕШЬ В СТРОЙ?»

Ну вот, она встала в строй. И теперь читала плакат, суливший смерть, если ее поймают. Это было вполне реально. Гораздо реальнее слов капитана Кэмерона на ветреном берегу Фолкстона: мол, женщин боши не расстреливают.

Эва посмотрела на Лили, вновь отметив запавшие глаза на ее подвижном улыбчивом лице.

– Мы в самой п-п-пасти зверя? – спросила она.

– Да. – Лили взяла ее под руку и отвела от полощущегося на ветру плаката. Сейчас она выглядела совсем иначе, нежели в Гавре: ни тебе вызывающей шляпы, ни прически «помпадур», но простенькое саржевое платье, штопаные-перештопаные перчатки, сумочка на локте. По иным фальшивым документам она значилась белошвейкой, и потому в сумочке лежали катушки ниток и набор иголок. А за подкладкой – карты с целями для обстрела. К счастью, об этом Эва узнала уже после того, как они миновали контрольный пункт на въезде в Лилль. Она едва не лишилась чувств, а Лили только ухмыльнулась:

– Вот уж была бы радость бошам! Там отмечены все новые артиллерийские позиции.

– Вы к-кокетничали с солдатами, проверявшими ваши документы, а в сумочке у вас было это ?

– Да, – безмятежно ответила Лили, и Эва задохнулась от восхищения, смешанного с ужасом.

Теперь она поняла, что похвальба превзойти лучшего агента капитана Кэмерона обречена на провал, ибо Лили просто нет равных в хладнокровии. Наверное, она немного сумасшедшая , – с еще большим восхищением подумала Эва.

Явно того же мнения была и Виолетта Ламерон, встретившая их в убогой съемной комнатушке неподалеку от центральной площади города. Крепышка в круглых очках на хмуром лице и с аккуратным узлом волос на затылке, Виолетта обняла Лили и, облегченно выдохнув, тотчас стала пенять:

– Надо было послать меня встретить новенькую. Ты так часто всюду мелькаешь, что вскоре привлечешь внимание!

– Уймись, трусиха! – сказала Лили по-французски, а затем перешла на английский. Она уже уведомила Эву, что между собой они говорят только по-английски. Если кто-нибудь их подслушает, гораздо проще состряпать оправдание английской болтовне, нежели объяснить, с какой стати по-французски обсуждаются секретные донесения и британские шифры. Лили говорила на безупречном английском, пересыпанном французскими ругательствами. – Скоро нам с тобой предстоит переправить добытые сведения через границу, а пока надо ввести Маргариту в курс дела. – Лили улыбнулась. – Образ глупышки превосходен, однако над нашей новой подругой еще надо поработать.

В учебном центре Фолкстона все было как положено: инструкторы в военной форме, ряд парт, флаги. Сейчас обучение проходило совсем в иных условиях: сырая комнатка с узкой кроватью и рукомойником, зигзагообразная трещина в потолке, неистребимый запах плесени, преподнесенный нескончаемым колючим дождем. В выборе комнаты главным были не удобства, а ее защищенность от подслушивания: за одной стенкой глухой торец церкви, за другой – старая нежилая квартира, над потолком пустой чердак. И вот три женщины, прихлебывая отвратительное питье, сваренное из листьев грецкого ореха с лакрицей (немцы конфисковали весь запас кофе), буднично говорили о чем-то совершенно невероятном.

– Вы идете по улице, навстречу вам немецкий офицер, – начала Виолетта, предварительно плотно затворив дверь и окно. В отличие от жизнерадостной начальницы она излучала серьезность, которой с лихвой хватило бы им обеим. – Ваши действия?

– Не поднимая глаз, уступлю дорогу.

– Неверно. Поклон. Иначе вам грозят штраф в двадцать марок и трехдневный арест. – Виолетта взглянула на Лили: – Чему их там учат в Фолкстоне?

Эва ощетинилась:

– Многому.

– Ничего, поднатаскаем, – успокоила Лили своего заместителя. – Немец потребовал ваши документы и начинает вас лапать. Что вы сделаете?

– Ничего? – предположила Эва.

– Нет. Вы улыбнетесь в знак, что ничуть не против, иначе вас наградят пощечиной, да еще обыщут. Немец спрашивает, почему у вас руки в карманах. Как вы поступите?

– Т-тотчас их выну…

– Нет. Вы никогда не держите руки в карманах, ибо гансы могут решить, что вы прячете нож, и проткнут вас штыком.

– Да не может такого быть… – натянуто улыбнулась Эва.

Щеку ее ожгла звонкая пощечина от Виолетты.

– По-вашему, мы сочиняем? На прошлой неделе вот так закололи четырнадцатилетнего парнишку!

Эва схватилась за щеку и посмотрела на Лили, невозмутимо гревшую руки о кружку.

– Что такое? – спросила Лили. – Решили, что вы на посиделках с подружками? Мы должны вас обучить, маргаритка.

Эву захлестнули гнев и обида на предательницу, которая в Гавре была такой мягкой и ласковой, а теперь показала свое истинное лицо.

– Меня уже обучили!

Виолетта закатила глаза.

– Отправляй ее обратно. Толку не будет.

Эва изготовилась грубо рявкнуть в ответ, но Лили приложила палец к губам, а затем спокойно сказала:

– Маргарита, ни вы, ни дядя Эдвард понятия не имеете о том, что здесь происходит. Вас подготовили к заброске сюда, а наша задача – обучить вас, как уцелеть и быть полезной. На это у нас всего пара дней. Не освоите новые знания, станете просто обузой.

Взгляд ее был тверд и неумолим. Она походила на фабричного бригадира, наскоро инструктирующего нового рабочего. Теперь щеки Эвы пылали от смятения. Она медленно выдохнула, разжала стиснутые зубы и заставила себя кивнуть:

– Кланяться офицерам. Не противиться лапанью. Не держать руки в к-карманах. Что еще?

Муштра казалась нескончаемой. Упражнения на встречу с немцем: как поступить, если… Упражнения на смекалку: чем отвлечь внимание, если не успела спрятать донесение? Наставления о правилах жизни в оккупированном Лилле.

– Не верьте ничему в газетах и сводках, – поучала Лили. – Все напечатанное – ложь.

– Всегда носите с собой паспорт, пистолет прячьте, – говорила Виолетта, небрежно поигрывая своим «люгером». – Гражданским запрещено иметь оружие.

– Держитесь подальше от офицеров. Они считают, что могут поиметь любую женщину, и неважно, согласна она или нет…

– …но после этого многие назовут вас немецкой подстилкой, которая раздвинула ноги ради льгот.

– Жить будете в этой комнате. Прежде мы использовали ее для разовых ночевок, но теперь это ваш дом. Перед дверью повесьте табличку со своим именем и возрастом – на случай проверки жителей квартала…

– …запрещено собираться группами больше десяти человек…

– И как люди здесь ж-живут? – изумилась Эва, на второй день учебы заслужив хмурое разрешение иногда задавать вопросы.

– Жизнь тут паршивая, – сказала Лили. – И будет такой, пока не вышвырнем немцев.

– Как я передам вам сведения? Если что-ниб-будь узнаю?

– Мы с Виолеттой станем к вам наведываться. – Лили усмехнулась, глянув на своего заместителя. – В случае надобности тут и заночуем. Но мы постоянно в разъездах, так что по большей части вы будете здесь одна.

Виолетта окинула Эву скептическим взглядом:

– Надеюсь, хоть с этим справитесь.

– Язва! – Лили дернула напарницу за собранные в тугой пучок волосы. – Не будь такой стервой!

Вскоре кошмар оккупации Эва увидела воочию. Наверное, до войны Лилль был чудесным городом, где кипела жизнь: устремленные в небо церковные шпили, воркование голубей на центральной площади, уличные фонари, в сумерках отбрасывающие круги теплого желтоватого света. Сейчас здесь царили уныние и разруха, кругом удрученные лица, помеченные голодом. Линия фронта проходила недалеко, и в городе слышался гул орудий, похожий на раскатистый гром, а в небе время от времени кружили бипланы, точно зловредные осы. Немцы, занявшие Лилль прошлой осенью, устроились основательно: появились таблички с новыми немецкими названиями улиц, по мостовым уверенно грохотали германские сапоги, во всех общественных местах слышалась громкая гортанная речь. Сытые морды розовощеких немцев резко контрастировали с изможденными лицами горожан, и уже одного этого хватило, чтобы Эвина неприязнь к безликому врагу переросла в жгучую ненависть.

– Взгляд ваш должен быть тусклым, – наставляла Лили, помогая выбрать одежду для собеседования: опрятную серую юбку и такую же блузку. Кроме того, смесью сажи с мелом она решительно затушевала здоровый румянец на щеках Эвы. – Немцы хотят вас видеть подавленной и покорной. Огонь в глазах привлечет ненужное внимание.

– Подавленной, – хмуро повторила Эва. – Ладно.

Сверкая круглыми очками, Виолетта осмотрела ее с ног до головы.

– У нее волосы блестят.

Слегка их засалили. Эва натянула штопаные перчатки и встала.

– Я провинциалка, недавно приехала из Рубе, – отчеканила она. – Ищу работу, не очень грамотная. Аккуратная, расторопная, немного г-глуповата.

– На вид так просто дура, – бросила Виолетта.

Эва ожгла ее взглядом. Виолетта ей не нравилась, но, спору нет, со своей задачей она справилась отменно: Эвелин Гардинер сгинула, в единственном мутном зеркале теперь отражалась подурневшая с голодухи Маргарита Ле Франсуа.

Эва себя осмотрела и вдруг заволновалась, точно актриса перед выходом на сцену.

– А если я п-провалюсь? Если хозяин «Леты» мне откажет?

– Тогда поедете домой, – прямо, но беззлобно сказала Лили. – Поскольку иного применения вам, маргаритка, нет. Так что разбейтесь в лепешку, но получите место и постарайтесь, чтоб вас не укокошили.

Даже если Рене Борделон распоследняя тварь, логово его весьма и весьма впечатляет , – думала Эва, ожидая собеседования.

В зале, обшитом темными панелям, за покрытыми скатертями столами сидели шесть девушек. Вначале их было восемь, но двум метрдотель сразу дал от ворот поворот, узнав, что они владеют немецким.

– Никто из сотрудников не должен понимать язык наших клиентов, желающих свободно говорить о самом личном.

Если оккупация затянется, жители поневоле его выучат , – подумала Эва, но, не моргнув глазом, солгала: по-немецки она не знает ни слова, кроме «да» и «нет». Ей велели ждать.

В унылом разоренном Лилле ресторан был оазисом изящества: приглушенный свет хрустальных люстр, толстый темно-красный ковер, поглощающий любой топот, белоснежные скатерти на столах, расставленных на удалении друг от друга. Большое арочное окно в золоченом переплете смотрело на реку Дёль. Понятно, что немцы предпочитали трапезничать в этом цивилизованном месте, позволявшем отдохнуть от дневных трудов по попранию завоеванной черни.

Однако сейчас в воздухе витало свирепое напряжение – шесть девушек друг друга ели глазами, гадая, кто из них окажется в числе двух счастливиц, а кто отправится домой. То есть кого ждет сытая жизнь, а кого – голод, вот и вся разница. В Лилле Эва провела всего пару дней, но уже хорошо поняла эту грань, острую, точно лезвие бритвы. Через месяц здешней жизни лицо ее приобретет пепельный оттенок, как у Виолетты. Через два – резко обозначатся скулы, как у Лили.

Вот и хорошо , – думала Эва. – Голод поможет всегда быть начеку.

Девушек вызывали поочередно. Вцепившись в сумочку, Эва ждала, когда позовут ее. Она умышленно не скрывала волнения, но не позволяла себе думать об исходе собеседования. Ее должны взять, вот и весь разговор. Нельзя неудачницей отправиться обратно, не получив даже шанса себя проявить.

– Мадмуазель Ле Франсуа, хозяин ждет вас.

По лестнице в ковровой дорожке Эву препроводили к массивной двери из полированного дуба. Видимо, Рене Борделон занимал просторные апартаменты над рестораном. Дверь отворилась, явив чужую жизнь, которую иначе как неприличной не назовешь.

Вернее, неприлично красивой: золотые часы на каминной полке черного дерева, ковер с цветочным орнаментом, кресла, обтянутые коричневой кожей. На стеллаже атласного дерева книги в кожаных переплетах, декоративные вазы от Тиффани и маленький мраморный бюст человека со склоненной головой. Стены, обитые темно-зеленым шелком, свидетельствовали о деньгах, хорошем вкусе, привычке к роскоши и потворству собственным прихотям. На фоне порабощенного Лилля, видневшегося за неплотно задернутыми муслиновыми шторами, вся эта пышность выглядела неприлично.

Еще не было сказано ни слова, а Эва уже возненавидела и комнату, и ее хозяина.

– Прошу садиться, мадмуазель, – произнес Рене Борделон, указав на глубокое кресло напротив себя.

Сам он раскинулся в таком же кресле, вытянув ноги в брюках с безупречной стрелкой. Идеальной белизны сорочку дополнял жилет, явно от парижского портного. Лет сорока, высокий, стройный; седеющие на висках волосы зачесаны назад; узкое лицо, непроницаемый взгляд. Если капитан Кэмерон выглядел стопроцентным англичанином, то Рене Борделон, бесспорно, смотрелся стопроцентным французом.

Но каждый вечер выступал перед немцами в роли радушного хозяина.

– Вы кажетесь очень юной. – Борделон оглядел Эву, присевшую на краешек кресла. – Родом вы из Рубе?

– Да, мсье, – ответила Эва.

В этом городке родилась и выросла Виолетта, которая подробно о нем рассказала.

– Почему вы не остались дома? Зачем сироте… – Борделон заглянул в ее резюме – …семнадцати лет уезжать в большой город?

– Дома нет работы. Я надеялась н-найти ее в Лилле. – Эва сжала колени и крепче ухватила сумочку, стараясь выглядеть совершенно ошеломленной окружающей роскошью. Маргарита Ле Франсуа, никогда не видевшая золотых часов и десятитомники сочинений Руссо и Дидро в кожаных переплетах, должна быть сражена напрочь.

– Возможно, вы думаете, что работа в ресторане проста – разложи столовое серебро, унеси тарелки. Но это не так. – Борделон говорил монотонно, однако голос его был подобен холодному металлу. – Я требую совершенства во всем, мадмуазель: в блюдах с моей кухни, в подаче их на стол и в общей атмосфере моего заведения. Я дарую отдохновение от войны. Дабы все ненадолго о ней забыли. Отсюда и название – «Лета».

Эва потерянно распахнула глаза:

– Я не знаю, что это, мсье.

Она ждала покровительственной или досадливой усмешки, но Борделон просто ее разглядывал.

– Я уже раб-ботала в кафе, мсье, – заторопилась Эва, изображая волнение. – Я расторопная и быстро учусь. Я старательная. И очень хочу п-п-п-п…

Она забуксовала. В последнее время Эва даже подзабыла о своем заикании, потому что в основном разговаривала с капитаном Кэмероном и Лили, как будто не замечавшими ее изъяна. А сейчас вот слово застряло накрепко, но Рене Борделон только безмолвно наблюдал за ее мучениями. Подобно Кэмерону, он не пытался договорить за нее. Но в отличие от капитана вовсе не из деликатности.

Эва Гардинер шандарахнула бы себя кулаком по коленке, заставив выскочить проклятое слово. Но Маргарита Ле Франсуа только мучительно краснела, готовая провалиться сквозь пол, застеленный роскошным ковром.

– Вы заикаетесь, однако не похожи на недоумка, – сказал Борделон. – Ущербная речь вовсе не признак ущербных мозгов.

Жизнь ее была бы гораздо легче, если б все другие разделяли это мнение, но не дай бог, чтобы Борделон в нем утвердился. Надо, чтобы он счел меня полной дурой , – занервничала Эва. Она изготовилась щедрыми мазками живописать образ недалекой девицы. Коль заикание не возымело эффект, попробуем другую краску . Эва приспустила ресницы, закутавшись в смущение, точно в одеяло.

– Я не понимаю, мсье.

– Посмотрите на меня.

Эва сглотнула и подняла взгляд. Глаза ее собеседника были неопределимого цвета и как будто вообще не моргали.

– Вы считаете меня предателем, который наживается на общей беде?

Да.

– Идет война, мсье. Каждый делает, что должен.

– Верно. И вы станете делать, что должно? Будете обслуживать немцев? Наших захватчиков?

Эва замерла, почуяв ловушку. Если хозяин заметит в ее глазах огонь, о котором говорила Лили, все пропало. Он не наймет девушку, которая может плюнуть в тарелку, подавая немцу «бёф бургиньон». Но как ответить безошибочно?

– Не лгите мне, – сказал Борделон. – Я вмиг распознаю ложь, мадмуазель. Вам будет тяжко с улыбкой обслуживать моих немецких клиентов?

«Нет» – ответ совершенно нелепый. «Да» – честный, но абсолютно невозможный.

– М-мне тяжко г-голодать, – сказала Эва, намеренно заикаясь. – О прочих тяготах думать некогда, мсье, только об этой. Если вы мне откажете, я не найду другую работу. Никто не возьмет заику. – Эва вспомнила, с каким трудом устроилась в свою лондонскую контору. Работа, где не требуется гладкая речь, большая редкость. Воспоминание наполнило горечью, которую Эва не замедлила проявить: – Мой изъян не позволит мне отвечать на телефонные звонки или обслуживать покупателей в магазине. Но подавать блюда и раскладывать столовое серебро можно м-молча, а уж этим я владею в  совершенстве .

Эва постаралась, чтобы в телячьих глазах ее отразилось отчаяние голодной девушки, загнанной в тупик. Борделон ее разглядывал, сложив домиком удивительно длинные пальцы. Эва отметила, что у него нет обручального кольца.

– Ах, какая оплошность с моей стороны, – наконец проговорил Борделон. – Раз вы голодны, я вас покормлю.

Сказано это было небрежно, словно речь шла о блюдце молока для приблудной кошки. Неужели он угощал и других соискательниц? Плохо, если он меня выделил , – подумала Эва, а Борделон уже позвонил в колокольчик и что-то шепнул официанту, явившемуся на зов. Через минуту официант вновь появился с тарелкой, на которой лежал горячий гренок из пшеничной муки (в Лилле давно ставшей невидалью) под расточительно толстым слоем сливочного масла. Эва еще не так оголодала, чтобы вид гренка ее заворожил, а вот Маргарита дошла до края, и оттого пальцы ее, поднесшие хлебный треугольник к губам, дрожали. Однако она не заглотнула его в один присест, а лишь культурно откусила уголок. Пусть Маргарита провинциалка, но не дубина стоеросовая. Рене Борделон вряд ли наймет неотесанную девицу. Эва проглотила тщательно разжеванную порцию и снова откусила. Клубничный джем на чистом сахаре напомнил о вареной свекле, служившей Лили сахарином.

– Мои работники пользуются массой привилегий, – сказал Борделон. – Каждый вечер персонал делит меж собой остатки продуктов с кухни. Все имеют пропуска для передвижения по городу после наступления комендантского часа. Сейчас я вынужден, вопреки своим правилам, брать на работу женщин, но, будьте уверены, никто не потребует от вас оказывать клиентам услуги… иного рода. Подобные вещи снижают статус заведения. – Он гадливо сморщился. – Я цивилизованный человек, мадмуазель, и все, кто посещает мой ресторан, должны себя вести цивилизованно.

– Понимаю, – пробормотала Эва.

– Но если вы попадетесь на воровстве продуктов, столового серебра или чего угодно, даже если просто отхлебнете вина из бутылки, – невозмутимо продолжил Борделон, – я передам вас оккупационным властям, и вы убедитесь, что немцы далеко не всегда цивилизованная нация.

– Я усвоила, мсье.

– Хорошо. Приступайте завтра. В восемь утра мой помощник введет вас в круг ваших обязанностей.

Вопрос жалованья не возник. Борделон отлично знал, что все согласятся на любую предложенную им плату. Эва торопливо, но деликатно сунула в рот последний кусочек гренка (никто из обитателей Лилля не оставил бы на тарелке недоеденный хлеб с маслом) и, сделав книксен, поспешно покинула апартаменты.

– Ну как? – спросила Виолетта, оторвавшись от клочка рисовой бумаги, на котором писала донесение.

Когда Эва вошла в пропахшую плесенью комнату, она была готова победно заулюлюкать, но побоялась выглядеть ошалевшей от радости девчонкой, а потому лишь пожала плечами и буднично сказала:

– Меня взяли. Где Лили?

– На вокзале встречается со своим информатором. Потом перейдет границу. – Виолетта покачала головой. – Диву даюсь, как ее не подстрелят. Там такие прожектора, что мышь не проскочит, однако она вот умудряется.

Все до поры до времени , – подумала Эва, расстегивая боты, но тотчас себя одернула: – следуй правилу Лили – бойся после исполнения дела. Бояться заранее – слабость.

И вот теперь, когда перед ней не было ухоженных рук и немигающих глаз Рене Борделона, ее овеял мертвящий ветерок страха. Эва шумно выдохнула.

– Что, потряхивает? – Виолетта подняла голову, сверкнув очками. Полезная штука, эти очки , – подумала Эва. – Чуть поверни голову, и за бликами стекол глаз не разглядеть . – То ли еще будет, когда на пропускном пункте попадется въедливый охранник.

– Что вы знаете о Рене Борделоне? – Эва улеглась на жесткую койку и закинула руки за голову.

– Он поганый предатель. – Виолетта склонилась над шифровкой. – Что еще нужно знать?

Не лгите мне , – шепнул металлический голос. – Я вмиг распознаю ложь, мадмуазель .

– Боюсь, шпионить у него под носом будет очень непросто, – проговорила Эва, и пульсирующий страх в ее груди слегка зачастил.