Онлайн чтение книги Шестнадцать зажженных свечей
Глава первая

Новый отсчет времени

Сон был цветной: Костя Пчелкин по длинному, ярко освещенному коридору бежал за нею. За широкими окнами, которые мелькали с левой стороны, было синее весеннее небо, ослепительно, неправдоподобно синее, стояли деревья — их зеленые кроны медленно отодвигались назад, и это выглядело странно, потому что Костя бежал очень быстро и грохот его шагов по паркету отдавался эхом. Он все бежал за ней, задыхаясь, и расстояние между ними сокращалось, Костя слышал ее смех, и это был призывный смех. Вдруг он увидел, что она на бегу начинает расстегивать молнию на юбке. «Она раздевается!» — и с ужасом и с восторгом подумал Костя…

И проснулся.

Сердце глухо, часто билось, лицо было влажно от пота. Он посмотрел на будильник. Без четверти семь. Требовательный, безжалостный звонок прозвучит через полчаса. И начнется день. Еще один день в жизни Константина Пчелкина, которому скоро исполнится шестнадцать лет. Очередной, обыкновенный день?

Костя повыше, ребром, поставил подушку, лег на спину. Перед ним было широкое окно, за которым стояло влажное майское утро.

Костя видел только небо, и в нем царил хаос: быстро неслись рваные тяжелые тучи, иногда возникали голубые просветы, коротко проглядывало солнце.

Май, конец мая, скоро каникулы.

Так неужели начинается следующий обыкновенный день в жизни Константина Пчелкина? Нет! Случилось нечто грандиозное. Случилось, случилось!.. И уже нет похожих дней в его жизни. В любой день может произойти еще что-то. Стрястись. Что будет? Как? Костя не знает. Но случится, стрясется… Потому что так оставаться не может. Когда? Сегодня. Завтра. Неминуемо…

Костя крепко сжал веки. Вернуться бы в тот сон, в длинный коридор. И догнать, догнать ее!

В жаркую путаницу мыслей ворвался властный голос будильника.

Через полчаса Костя, умытый, причесанный, сдержанно-взвинченный без всякой, казалось бы, причины, вошел в кухню:

— Доброе утро.

Отец отложил газету, пытливо, почудилось Косте, взглянул на него.

— Доброе утро.

Мать в фартуке, на котором был изображен самовар, поставила на стол кофейник.

— Садись, Костик, — приветливо сказала она, но на лице матери он увидел озабоченность.

«Ясно, — подумал Костя, — говорили обо мне».

В семье Пчелкиных режим был четкий, отлаженный: все по часам, у каждого свои обязанности Может быть, именно поэтому один день походил на другой — длинная череда дней-близнецов. Но так было раньше, раньше… До того.

Костя сел на свое место. Мать налила в его чашку кофе, отец пододвинул молочник. На тарелке лежали бутерброды. Хлеб для бутербродов был нарезан очень тонко — его ломтики казались прозрачными. Все как всегда. Но право же, сегодня удивительно вкусный кофе. И бутерброды.

— Чему ты улыбаешься? — спросил отец.

— Разве?

Некоторое время ели молча.

— Все-таки, Костик, — нарушила молчание мать, — надо подниматься раньше. Ты перестал делать зарядку.

— Зарядка, мама, вещь, конечно, полезная. — Непонятное раздражение колыхнулось с нем. — Но я не собираюсь завоевывать место под солнцем мускульной силой.

— Что-то новое, — откликнулся отец. — У Кирилла изменилась теория жизни?

— При чем тут Кирилл? — вспыхнул Костя. — У меня своя голова.

— Хорошо, хорошо, — несколько заторопился отец. — Разве я это оспариваю? Как в школе?

— Все в норме, — буркнул Костя. Разговор явно не получался.

— Значит, в школе никаких новостей? — снова спросил отец, и в голосе его была еле уловимая настойчивость.

— Сегодня приезжает делегация английских учителей, — сказал Костя. — Наша Матильда…

— Костя! — с возмущением перебила мать.

— Наша Марья Николаевна сказала: главная цель… — Костя изменил голос, подражая учительнице, — …продемонстрировать британским гостям великолепное произношение. — И он произнес по-английски: «Лондонские туманы делают город загадочным». А также будем беседовать на тему: «Как мы представляем свое будущее».

— Кстати, о будущем, — вставил отец — Пора, сын, решать всерьез.

— Или дипломатическая карьера, — с легкой иронией сказал Костя, — или переводы новейшей английской прозы. А вообще, папа, впереди каникулы и весь десятый класс. — Костя помешал ложкой в чашке.

— Для дипломата, — усмехнулась мать, — ты слишком громко орудуешь ложкой.

— Ничего, — откликнулся Костя. — Зато сойдет для переводчика. Мне пора. Спасибо!

Костя вышел из-за стола, побежал к себе. За спиной он все-таки услышал две родительские фразы:

— Совсем взрослый, — сказал отец.

— И ребенок и взрослый, — добавила мать.

Костя вошел в свою комнату, взял портфель и футляр со скрипкой. Времени оставалось в обрез, но он, нарушая четкий распорядок дня, быстро вошел в ванную и, повернувшись, замер перед зеркалом.

Костя внимательно смотрел на другого Костю, который тоже пристально, недоверчиво изучал его.

«Кто ты такой? Я не знаю тебя… Худой, длинный. И зачем ты сутулишь плечи? Интересно, в такого, как ты, могут влюбиться?..»

— Костик, где ты? Опоздаешь!

Он стремительно вылетел из ванной и с матерью столкнулся уже в передней.

— Звонила Надежда Львовна, — сказала мать, поправляя ему воротник. — Жаловалась: стал небрежен, постоянно отвлекаешься.

Мать обняла сына.

Молча, с неудовольствием Костя терпел ласку.

— О чем ты все думаешь, Костик?

— «Я мыслю, значит, я существую», — отгородился он. — И вообще, мама… — Костя спешил, хотелось скорее уйти. — Я же не собираюсь стать скрипачом. Музыка будет отдыхом после интеллектуальных усилий. — Он высвободился из материнских рук. — Я опаздываю.

— Да, да… — Мать несколько растерянно и быстро поцеловала сына в щеку.

Костя нахмурился.

«Еще лифт придется ждать», — подумал он.

Но лифт пришел почти сразу, и через две минуты Костя оказался во дворе.

Двор, в котором живет Константин Пчелкин… Сможет ли он сказать — еще не скоро — «двор моего детства»? Наверно, нет, не сможет. С самого раннего возраста, почти с младенчества родители пытались изолировать его от двора, «оградить от дурного влияния», как говорит теперь мать. И потому, приближаясь к шестнадцатилетию, Костя был совершенно равнодушен к своему двору, к его проблемам, страстям, людям. Нет, он, конечно, знал многих ребят из своего двора, но ни с кем из них не дружил — у него была своя компания, «свой круг», как говорит мать. Но двор мстит отщепенцам. И возник конфликт, а внутри конфликта то самое, что перевернуло, потрясло до основания всю Костину жизнь.

Все в этом московском дворе, который замкнуло каре двенадцатиэтажных корпусов, было как в тысячах подобных дворов: скверик, в котором с усилием росли чахлые деревца и кустарники; высокими металлическими сетками отгороженный пятачок баскетбольной площадки. Сейчас на ней мужчина средних лет, голый по пояс, загорелый, мускулистый, проделывал сложный, загадочный комплекс упражнений — Костя знал, что это разминочный комплекс каратэ, а мужчина этот вроде бы учитель школы каратэ, можно сказать, сосед Кости: Пчелкины живут на седьмом этаже, каратист — в такой же квартире на девятом.

Дворник в прорезиненном фартуке тянул за собой черный шланг, намереваясь поливать тротуары и клумбы, хотя ночью прошел дождь и, похоже, скоро опять начнется.

И только одним отличался этот двор от тысяч своих собратьев: возле рабочего входа в продовольственный магазин возвышалось величественное старое дерево, древняя липа — целый шелестящий океан листьев; ствол липы казался влажным, был черен, в трещинах и порезах, и в целом эта липа воспринималась волшебным пришельцем из свободной страны лесов, ветра, чистого неба, счастливых зверей, не преследуемых человеком.

Надо было спешить, Костя опаздывал, но странно — привычные вроде бы мелочи отвлекали его. Он зачем-то подошел к щиту для объявлений, который установили недалеко от их подъезда. На щите был прикреплен плотный лист бумаги. На нем написано синей краской, решительно и торопливо: «28 мая в Красном уголке состоится товарищеский суд над гражданкой Савохиной О. П., которая недостойным поведением нарушает правила общежития, калечит судьбу сына и других подростков Приглашаются пострадавшие и все желающие. Начало в 19 часов. Домком».

«Кто же эта Савохина? — подумал Костя с легким интересом. — Я же опаздываю!» — перебил он себя.

К арке, выводящей на улицу, Косте неминуемо предстояло идти мимо старой липы.

Костя попал в тень густого сплетения молодых листьев, и мгновенно все утренние звуки двора — детские голоса, тарахтение мотоцикла, перебранка двух женщин — утонули в азартном, оглушительном щебете воробьев. Сейчас под старой липой никого не было, но вечером, когда Костя будет возвращаться домой… Сердце забилось чаще, вспотели ладони. Костя ускорил шаг, и липа осталась позади. Она росла рядом с рабочим входом в продовольственный магазин, и Косте пришлось обойти целую баррикаду из пустых ящиков с яркими фруктовыми этикетками. За спиной Кости послышалось урчание мотора, хлопнула дверца машины, злой мужской голос произнес:

— Я, Василь Василич, так работать отказываюсь. Ведь из-за этого чертового дерева не подъедешь. Вот, полюбуйтесь, опять крыло ободрал.

— Будь моя воля… — ответил густой гневный бас.

Бас, без сомнения, принадлежал директору продовольственного магазина — его во дворе звали Мамонтом.

У подъезда, который был сразу за входом в магазин, стояла машина «Скорой помощи». Проходя мимо нее, Костя подумал, что очень часто видит красные кресты на белом стекле возле этого подъезда. Он поравнялся с машиной, и как раз в это время из дверей вышел пожилой врач, следом за ним легко сбежала со ступенек молоденькая медицинская сестра, позади них плелся понурый мальчик в очках.

«Он всегда встречает „Скорую помощь“», — подумал Костя. Подумал так — вот странно! — впервые, хотя не раз видел эту картину: останавливается машина «Скорой помощи», ее встречает мальчик в очках…

«Значит, — подумал Костя, — у него дома кто-то очень болен».

Костя Пчелкин вышел на улицу и побежал среди прохожих — он явно опаздывал.

На углу, еще издалека он увидел долговязую фигуру Эдика Залевского, который нетерпеливо топтался у газетного киоска. Эдик был в вельветовых джинсах, в эластичной куртке с эмблемой «Олимпиада-80», со спортивной сумкой и теннисной ракеткой в замшевом чехле.

— Салют! — сказал, запыхавшись, Костя.

— Салют! — ответил Эдик.

Они хлопнули ладонями правых рук на уровне лица.

— Куда ты провалился? — спросил Эдик. — Я уже хотел уходить.

— Да так… — Костя неопределенно передернул плечами.

— Ладно, побежали!

На троллейбусной остановке их ждал Кирилл Парков. Он явно не заметил опоздания друзей: прислонившись к фонарному столбу, Кирилл внимательно, в упор рассматривал девушку, тоненькую, как прутик, большеглазую; девушка смущалась под взглядом Кирилла, и это его забавляло.

— Сэр Парков, как всегда, элегантен, — сказал Эдик.

Действительно, стройный, с резкими, сильными чертами смуглого лица, в светлом костюме спортивного покроя, Кирилл невольно обращал на себя внимание.

Повторилось традиционное приветствие.

Костя Пчелкин, Эдуард Залевский и Кирилл Парков дружили с первого класса и теперь считались лучшими учениками девятого класса «Б» английской спецшколы.

…Интервалы между троллейбусами на этой линии даже в часы пик были порядочные, и мальчики разыграли уже давно отрепетированный спектакль: как по команде, они вынули иностранные журналы, зашелестели глянцевыми, пестро иллюстрированными страницами, погрузились — ненадолго — в чтение, а потом начался разговор на английском языке, вроде бы негромкий, но слышный всем, кто был на остановке.

— Вот тут пишут, — сказал Эдик, даже с некоторой небрежностью произнося английские фразы, — что кибернетическая машина вычислила: победы в теннисе возможны только в сочетании с напряженным умственным трудом.

— Оригинально, — сказал Кирилл, тоже, естественно, по-английски, — но спорно.

— А я вычитал, — Костя небрежно ткнул в журнал пальцем, — профессор Кембриджа пишет: неопознанные летающие объекты — объективная реальность.

— Человечество погибло бы без сенсаций, — сказал Эдик. — Ему нужны постоянные допинги, чтобы не прокиснуть от скуки.

Трое друзей опять — ненадолго — погрузились в английское чтение. Люди, ожидающие троллейбус, и тоненькая большеглазая девушка среди них, смотрели на мальчиков с любопытством и уважением.

Рядом стояли два пенсионера. Один сказал другому, склонившись к его волосатому уху:

— Иностранцы.

— Надо полагать, туристы, — откликнулся второй.

— Или спортсмены, — сказал подвыпивший мужчина неопределенного возраста. — Из-за них все пивные переделали в «Русский квас».

И в этот момент хлынул дождь. Не дождь — ливень.

Костя кивнул на дверь аптеки в новом доме рядом с остановкой, и мальчики устремились туда.

Теперь они стояли внутри аптеки у широкого окна, и через стекло, слегка размытая, им была видна троллейбусная остановка.

— Не везет, — сказал Эдик, — судя по погодке, тренировка срывается. — Он подбросил и поймал ракетку.

— У меня занятия не сорвутся, — со вздохом сказал Костя и щелкнул пальцем по футляру; скрипка отозвалась легким вздохом.

— Деловые вы парни, — сказал Кирилл. — Теннис. Музыка.

— Это хобби, — сказал Эдик.

— А у меня сегодня за завтраком, — сказал Кирилл, — очередная педагогическая беседа. Родитель во гневе: финал девятого класса, а возлюбленное чадо не ответило вразумительно на вопрос «Кем быть?».

— Кем быть? — спросил Эдик и взглянул на Костю.

Костя отчужденно молчал, смотрел на мокрое стекло, за которым в потоках дождя туманилась улица.

— Свободной личностью! Вот кем, — сказал Кирилл. — Мы свободные личности. — Он помедлил и добавил: — Скорее бы каникулы.

— Немного осталось, — сказал Эдик и опять взглянул на Костю. — Дотерпим. Больше терпели.

— Маэстро! — Кирилл хлопнул Костю по плечу. — Спуститесь на землю.

— Оставь его, — сказал Эдик. — Ты же знаешь…

— Бред! — засмеялся Кирилл. — Надо подойти, взять за руку, сказать «Пошли!»

— Перестань! — яростно перебил Костя. И добавил совсем тихо: — Она не такая…

— Все они такие, — усмехнулся Кирилл. — Одинаковые. Хочешь, докажу?

— Что?! — Костя ринулся к Кириллу. Между ними встал Эдик:

— Тихо, тихо! Обстановка не для кровавого конфликта. И смотрите: троллейбус.

Друзья устремились к двери, под теплыми нитями майского дождя побежали к приветливому троллейбусу, дверцы которого как раз распахивались.

— Я оставляю за собой право доказать, — все-таки успел крикнуть на бегу Кирилл, — что все они одним миром мазаны.