Онлайн чтение книги Шмуц Shmutz
В завязку

– Ты когда-нибудь пробовала бросить? – спрашивает доктор Подгорец на сеансе неделю спустя.

– Конечно, – говорит Рейзл.

Раз в семь дней Рейзл должна отказываться от своей зависимости. Это самый длинный день в неделе, Шаббат[21]Суббота, седьмой день недели, в который предписано воздерживаться от работы. без порно.

Перед закатом по пятницам, пока Гитти моется, а мами хлопочет в кухне, Рейзл уединяется с сине-зеленым закатом, купается в лучах ноутбука. Крышка опущена, звук выключен, чтобы, если кто войдет, никто не услышал ни писка, ни стона. Но Рейзл очень внимательна. Даже склонив голову под неестественным углом, видя лишь небольшую полоску, Рейзл знает, на что смотрит, и знает, что чувствует. У нее под рукой нет ни настоящего шванца, ни пластикового, как у женщин в видео, но у нее есть пальцы, и те пальцы, что не прикрывают компьютер, – в ней, изучают внутреннюю анатомию, пытаются найти все то, что ей показали на экране. Она вводит самый длинный палец, вводит глубже, быстро и тихо, в вильде лох, мокрую дикую дырку. Скорее, Рейзл, уже почти Шаббат!

Гитти возвращается из ванной, и Рейзл убирает компьютер под кровать. Шаббатняя царица больше ждать не может. Рейзл уже мылась, но сейчас снова моет руки и лицо. Она в тумане наблюдает за тем, как мами зажигает свечи, как пляшут огоньки. Да, Шаббат, да. Ее тело по-прежнему чуть пульсирует.

Когда мами тихонько договаривает благословение, наступает Шаббат, и Рейзл с мамой и сестрой идут на кухню готовить ужин. Вскоре – слишком скоро – пульсация прекращается. Рейзл раскладывает еду по тарелкам, разливает суп по мискам, посыпает свежим укропом бульон, пахнущий луком и морковью, с тонкой вермишелью и кусочками курицы. Собственные пальцы кажутся Рейзл такими странными, когда делают обычные дела, будто теперь каким-то образом стало заметно и другое их назначение. Будто теперь удовольствие ее тела может внезапно открыться. Послевкусие от порно растворяется – как и ожидание Шаббатней царицы, оно превращается в двадцать пять длинных часов подчинения ее приказам. Никаких электрических переключателей. Никаких таблиц. Никаких нулей и единиц, никакой возможности ни включить выключенное, ни выключить включенное.

* * *

– И как ты себя чувствовала? – интересуется доктор Подгорец. – Когда попыталась уйти в завязку.

– Куда?

– Это такое выражение. Значит резко и полностью от чего-то отказаться, вместо того чтобы делать это постепенно.

Рейзл взвешивает альтернативы. Обе кажутся ей дурацкими. И невозможными.

– Иногда в Шаббат я говорю, что мне плохо, чтобы утром остаться дома, не идти со всеми в шул.

И дома в шаббатной тишине она представляет, как сейчас звучали бы шлепок, сосание, стоны из порновидео. Как можно было бы включить синий свет, только его, больше ничего.

Но она никогда этого не делает. Хоть она и одна в квартире, ее все равно окружает Шаббат.

– Я не включаю компьютер. Я соблюдаю Шаббат. Тогда мне правда плохо.

Бросить порно – для Рейзл значит надеть хорошее субботнее платье и пройтись до шула с мамой, тихо и печально, как будто в муках влюбленности. Компьютер разъедает ее. С каждым шагом к синагоге за Рейзл тянется невидимый провод, ее мозг остается подключенным к компьютеру в сумке, сокрытой в темноте под ее кроватью.

– А в синагоге тебе лучше?

– Не лучше. Просто по-другому… Я делаю вид, что я – как все остальные.

Она молится и целует сидур, перешептывается с Гитти и кузиной Рахи на галерке женской секции, как раньше, будто она по-прежнему школьница. После ленивого субботнего обеда Рейзл нравится громко петь земирот[22]Субботние затрапезные гимны., слишком громко, и слишком сильно бить кулаком по столу во время благословений. Мама стреляет в нее глазами, Гитти велит вести себя тише, но Рейзл не повинуется.

– Мне говорят быть тише, а я стучу еще сильнее. Гитти говорит, я громкая, как мужчина.

– Значит, ты не вписываешься, даже когда не смотришь порнографию, – говорит доктор Подгорец.

Удивленная Рейзл вглядывается в лицо психолога в поисках ухмылки или гневно сдвинутых бровей, в поисках жестокости, необходимой, чтобы произнести такие слова, и ничего не находит. Но слова ее колют, весь воздух, что был в Рейзл, пока она говорила, вылетает, и она устало и бессильно расплывается в кресле. Рейзл и правда всегда была «другой». Всегда отличалась от остальных девочек. И рыжей копной, и скрытыми под ней мозгами. И хорошими оценками. В начальной школе она заняла первое место в конкурсе, где надо было запомнить названия всех недельных глав Торы в правильном порядке, и в конкурсе, где надо было выучить все благословения разной еде. Старшую школу окончили и некоторые ее одноклассницы, но в колледж пошла только Рейзл. Раньше ей не приходилось скрывать, что она другая. Это началось, когда она стала смотреть шмуц.

Доктор будто ждет, чтобы она что-то сказала, но что? Разве сеанс не окончен? Поскорее бы, пожалуйста; Рейзл закрывает глаза, чтобы не смотреть на часы. Пустое ощущение ожидания знакомо ей по Шаббату. После долгого обеда родители Рейзл устраивают себе тихий час. Зейде, который раньше составлял Рейзл компанию для субботнего чтения, теперь слишком болен, слишком слаб, чтобы открыть книгу. Измотанная, но не способная уснуть, Рейзл ворочается в кровати, с живота на спину, со спины на живот. Шаббатний сон обходит ее стороной.

В полном спокойствии седьмого дня Рейзл не смеет открыть ноутбук. Но компьютер есть у нее в голове, где все играет на повторе – воображаемая история недавно посещенных сайтов. Хотя в своей голове она видит порно, ее тело не двигается. На кровати в паре метров ерзает Гитти, она читает и мычит себе под нос шаббатние песенки. Приглушенного дневного света, просачивающегося сквозь закрытые занавески, все равно слишком много, чтобы Рейзл могла себя трогать.

И так проходит Шаббат, минута за минутой, секунда за секундой, в порочном цикле осознанности и отрицания, уверенности, что она может отказаться когда угодно – сейчас ведь у нее получается, – и отчаяния, потому что она понимает, что у нее не получится никогда. Она не чувствует себя живой, не чувствует себя человеком без компьютера. Послепорнографический закатный свет начала Шаббата уходит, уступая место ожиданию его окончания, нервному, растянутому, сопровожденному тиканьем секундной стрелки.

– На сегодня наше время вышло, – говорит доктор Подгорец.