Онлайн чтение книги Сказания о русских витязях
Повесть Липоксая скифа

Я один из трех сынов Таргитая, скифа, происшедшего от Перуна и дочери реки Днепра. Дед мой, по возрасте моего родителя, отдал ему во владение всю ту землю, коею ныне обладают славяне и чудь, из коих последние произошли от нашего рода и присовокупилися потом к славенским племенам.

Родитель мой, получив сей дар, начал себе собирать отовсюду подданных», которых напоследок скопилось довольное множество, и соделалось из того небольшое царство. Великое плодоносив нашей земли немало способствовало к размножению в ней народа. Царствование моего родителя продолжалося весьма спокойно до глубокой его старости, и напоследок скончался он нечаянно, не чувствуя никаковой скорби, приведен будучи к своему концу единственно истощением природы, а не сластолюбивым житием, как то бывает в нынешнем веке.

Сия его нечаянная смерть была нам причиною к распре о державе нашей страны. Нас было три брата, как я уже сказал: средний именовался Арлоксай, младший Колоксай, а я был старший и называюсь Липоксай. Дед наш Перун, желая разрушить наш спор своим благоволением, избрал достойным к державе младшего из нас брата. Избрание свое утвердил он следующим чудом. Когда мы вышли из столичного нашего города Гелона на поле, чтоб решить наш спор превосходством наших сил (ибо мы уговорились, чтоб тому, кто далее из нас выстрелит из лука, осталось населенное царство, а прочим пустая земля), то в самое то время, когда хотели мы к сему лишь приступить, упали с неба соха, ярмо, топор и чаша, все из чистого золота. При сем приятном позорище все мы оборотили на них свои глаза. Желание толь богатой корысти привлекло меня к ним первого, но едва я к одной их сих вещей прикоснулся, как исшедшее от оной пламя так меня ожгло, что я, закричав ужасно, с великим стремлением отскочил от нее прочь. Арлоксай, средний наш брат, равную мне имел участь. Меньший из нас (могла ль сие помыслить наша гордость?) лишь только подошел к сим драгоценным вещам, как в то же мгновение пламя их оставило, и он учинился счастливым их обладателем, а с ними совокупно и нашего царства.

Сие огорчительное для нас и славное для Колоксая приключение преклонило к нему народные сердца, а мы принуждены были выйти из его державы. Арлоксай удалился в северные страны и учинился родоначальником чудских поколений, из коих следующие славны потом учинились: весь на Беле-озере, меря в Ростовской и Переяславской земле, по Клещину озеру, также мордва, печора и другие многие, о которых для краткости я умалчиваю. По смерти его чудские народы, а наипаче белоозерцы, обоготворили Арлоксая за его добродетель и преизящное его царствование. Соделали ему истукан из драгоценного дерева, возложили на него богатое ожерелье и дали ему в руки серебряную чашу, в которую все приходившие к нему для молитвы клали деньги. Подле великолепного его храма соорудили кладбищи, в которых погребалися все знатные и богатые люди с великими сокровищами. Память его и доныне между ими осталась под именем Иомалы.

По крайней мере, судьбу его почитаю я блаженною, что он, лишась своего отечества, учинился инде счастливым родоначальником и обоготворенным государем. А я, несчастный, лишась отеческого престола и гордяся моим старшинством, впал в отчаяние и удалился в покрытые вечным льдом земли, прилежащие к Хвалынскому и Черному морю. Совокупя несколько диких народов с убежавшими со мною скифами, учинился я малым владетелем и родоначальником происшедших потом угров и обрей. Но не довольствовашись сим малым владением и сокрушался всегда об отеческом престоле и о предпочтении моего брата, старался я сыскать в чем-нибудь другом мое прославление, и напоследок вдался я в розыски трав и побегов небесных и наконец так пристрастился к сему, что, оставив попечение о малом моем княжестве моим детям, препроводил я всю мою жизнь в изобретении и сыскании каббалистики, попросту называемой чернокнижием.

Неусыпными моими стараниями и прилежанием учинился я напоследок великим каббалистиком: нашел таинство с помощью трав, камней и минералов производить всякие невозможные дела и повелевать духами. Посредством богов небесных научился я угадывать прошедшее, настоящее и будущее. Все сии знания описал я в превеликой сочиненной мною книге, которая заключала в себе науку и наставления, как производить всякие сверхъестественные дела. Книгу сию и к ней словарь сочинил я на ассирийском языке, которому научился я в молодости моей от одного ассирийца, пришедшего поселиться в Скифию к моему родителю, куда его завели несчастья, изгнавшие оного из Ассирии. Сие я учинил для того, чтоб не всякий мог ею пользоваться, ибо она заключала в себе всю глубину чародейного знания.

Гордясь толь великими успехами моего рачения, сделал я несколько волшебных вещей, которых действие удивило моих подданных и вселило в них обо мне высокое мнение. Вскоре слава моего искусства распространилася по соседственным державам; превеликое число людей начали ко мне стекаться отвсюду, иные желая удостовериться, другие научиться. Стечением сим государство мое приобрело себе в короткое время размножение, богатство и сияние, каких дотоле не имело. Ободренный сими выгодами, старался я утвердить мою славу новыми изобретениями и чудесами моего знания. Сведения моего не скрывал я от иностранцев, но дозволял им все видеть и всему от меня учиться за некоторые прибытки, которые были полезны новому моему государству. Одним словом, я начал продавать все, и чертоги мои соделалися училищем волхвования для всех приезжавших и хранилищем волшебных вещей, которые раздавал я всем желающим за великие цены и подарки, не мысля нимало о том, что некоторые из сих вещей служили не токмо к пользе человеческой, но и ко вреду, что потом вскоре и воспоследовало.

Наконец раздраженный Перун сими злыми моими изобретениями поразил меня громом и тем закончил дальние мои в чародействе изыскания, но, однако ж, не пресек тем волшебства, которое, посредством моих наставлений и вещей, по всему свету распространилось, а наипаче в подвластной мне земле, в Скифии и в чудских странах.

Оставшиеся по мне дети и подданные мои, оплакав меня весьма довольно, учинили мне погребение по скифскому обряду следующим порядком: сперва вскрыв мое чрево и вычистя оное, наполнили нарезанным галгантом, курительным порошком, семенами травы петрушки и анисом и потом зашили, а тело мое все облепили воском. После сего, положа меня в гроб, поставили оный на одр и так вынесли на кладбище; поставя его на оном, воткнули со всех сторон копья, на кои возложа шесты, покрыли их прутьями около гроба. Притом в честь мою положили со мною вместе, задушив наперед, наложницу мою, кравчего, повара, конюшего, служителя, судостроителя и коня, присовокупя к тому золотую чашу и прочие любимые мною вещи, также волшебную мою книгу и с нею словарь. По сем действии всякий, кто только ни провожал мое тело, старался принести наиболее земли, дабы оною засыпать мой гроб и положенных со мною, и наконец насыпали надо мною толь великий бугор, что оный походил более на холм. Сие обыкновение, чтоб насыпать бугры над могилами, — примолвил Липоксай, — и вы от нас переняли.

Душа моя, — продолжал он, — по исшествии своем из тела, предстала совокупно с прочими погребенными со мною пред подземного царя, ожидая с трепетом от него себе осуждения. Ния, воззрев на меня свирепым взглядом, сказал мне грозно:

— Недостойный сын добродетельного Таргитая! Тако ли следовал ты его примерам? Наместо добродетельного и попечительного правления ты употребил жизнь свою на изыскания таинств, сокрытых от человеков небесами; ты хотел уподобиться богам запрещенными тебе средствами и силою духов, тебе служивших; но на место блага приключил ты вселенной неведомые ей несчастья.

Приговоря сие, повелел он фурии представить пред меня зеркало, в котором я увидел великое множество людей, мучимых разнообразно моими учениками. Иные из них были превращаемы в разные гнусные животные, другие томимы ядом или очарованиями, третьи лишаемы любимых ими вещей; и одним словом, усмотрел я тут всякие лютости, содеваемые от учеников моих над прочими смертными. При сем ужасном зрелище содрогнулся я паки, познав всю мою несправедливость и безумие; я пал пред Ниею, надеясь моим уничижением и мольбами преклонить его к себе на милость.

— Напрасно ты стараешься, — закричал он мне грозно, — склонить меня своими мольбами: преступление твое столь велико, что не может его ничто загладить, кроме моего наказания.

По сем ужасном изречении, повелел он адским страшилищам меня окружить и наложить мне все те мучения, каковым подвергла моя наука живущих во вселенной. О небо! — возопил при сем Аипоксай, — каких не испытал я тогда лютостей! Беспрестанное мое превращение в разнообразные и гнусные животные было меньшее из тех мучений, какими я томим был от фурий: яд, огонь, железо повсеминутно меня терзали, и напоследок уже сам немилосердый Ния тронулся моими мучениями, продолжавшимися несколько годов, и повелел меня пред себя представить.

— Не дела твои, — сказал он мне суровым образом, — исходатайствовали тебе оставление мучений, а сожаление мое; но злодейства твои таковы, что требуют должного очищения. По определению судьбины до тех пор не получишь ты себе успокоения, пока, пребыв несколько лет во власти у богопротивных чародеев, тобою произведенных, не будешь ты наконец освобожден от некоторого лютого волхва юным князем из рода Славенова, и покуда не уничтожатся с оным чародеем, посредством сего витязя, все волшебные вещи, тобою на свет произведенные.

Едва он сие проговорил, как мрачное и густое облако, подхватив меня, понесло с великим стремлением и напоследок, поставив меня в пустой Аравийской степи, оставило меня моему отчаянию. Долгое время пробыл я на пустом месте и наконец, по некотором моем плутании по оному, пришел ненароком к чистому источнику, взглянул я в оный и увидел в нем все мое безобразие, каким меня наказал подземный царь. С превеликим ужасом отскочил я от источника, мня видеть в нем некое страшилище, пришедшее паки меня мучить, но, не видя никого, опять я подошел к воде и, увидя паки то же пугалище, делающее сообразные моим движения, уверился я напоследок, что это было мое собственное лицо. О небо! Какая грусть тогда меня объяла! Я бы охотно лишил себя жизни в тогдашнем моем унынии, ежели б естество духа, которое поднесь я сохраняю, могло чем лишиться своего бытия, по примеру человеческого. Но, однако ж, после я узнал, что могу, в отраду мою, принимать на себя каждый день на один час такой вид, каковой сам я изберу.

После сего приключения недолго я пробыл, шатаясь: страшный адский глас, происшедший ко мне вскоре после того, определил меня к некоторому вавилонскому чародею, который, научившись от последователей моих волхованию и узнав о месте моей книги, вырыл ее из бугра, под которым она с телом моим была зарыта. Посредством сей книги и других волшебных вещей принудил он ад дать себе в услужение духов, в числе которых и я к нему был послан. Сей гнусный чародей за сие требование обязался предать себя по смерти на вечное мучение аду. Он сие учинил с умысла, надеясь посредством духов достать себе бессмертие, ко всемогущие боги сие его намерение уничтожили. Сей волшебник не знал ничего обо мне и почитал меня просто духом; напоследок, желая от других сотоварищей моих получить некоторые важные услуги, известился от них, что один я могу его в том удовольствовать, а в доказательство рассказали они ему мое приключение. Без сомнения, учинено было сие ими по повелению Нии, дабы совершить надо мною мой рок. По сему известию и возложил он на меня должность исполнять все его приказания, но необычность и бесчеловечность оных заставили меня от того отрещися. За сие непослушание по власти, данной ему надо мною, начал он меня мучить наилютейшим образом, дабы принудить меня к повиновению, однако ж я всю его ярость постоянно претерпел, уповая тем окончить вскоре мое страдание. Но определение богов отложило весьма на далечайшее время срок моего бедствия.

Таким образом стенал я под жестокостью его ударов до самой смерти сего чародея. По отшествии души его в тартар, получил я паки мою свободу, но однако ж немногие годы ею пользовался и достался опять во власть некоторому добродетельному вавилонянину вместе с моею книгою, которую нашел он в земле, копая себе колодезь, ибо прежний волхв зарыл ее в оную, опасаясь, чтобы кто ее у него не похитил, но и храня ее в земле, столько боялся ее потерять, что написал в ней на похитителей заклятие. Новый и добродетельный мой повелитель не принуждал меня ни к какому беззаконному делу, ниже хотел полученные в книге сведения обратить во зло своим ближним, как то делывал лютый его предшественник, но еще избавлял смертных и от прочих чародеев и за то приобрел себе спокойную жизнь и мирную кончину, пред которою зарыл он паки книгу мою в землю, приложа к ней объявленное тебе Видостаном завещание.

По кончине добродетельного сего человека, пробыл я несколько лет на свободе, но наконец книгу мою, с коею совокуплена была моя вольность, вырыл некоторый бедный человек и, не зная ее употребления, продал ее индийскому купцу, а от сего досталася она Видостанову отцу. О прочем же ты сам ведаешь, и мне остается только рассказать теперь о том, что тебе неизвестно.

Видостан, получа ее в свои руки, — продолжал дух, — и познав ее важность, весьма учинил неосторожно, что открыл о том неверному своему любимцу, который, употребив знание ее в свою пользу, соделался страшным повелителем своему благодетелю, мне и всему свету. Первое его старание было покорить своей власти духов, между коими и я ему достался. После сего научился он разным превращениям и очарованиям, дабы, ограждая себя от всех сторон, учиниться страшным всем людям. Вскоре после сего учинил он опыт знания своего и лютости над отцом своего благодетеля, отравя его наилютейшим ядом. Учинив сие, он сокрылся и, избрав своим пребывалищем один из здешних островов, принудил нас построить себе на оном замок. Из сего-то ужасного замка выходя, причиняет он свету ужасные злосчастия, какие только выдумать может. О злодейских его поступках с Видостаном и прочими известными тебе людьми ты сам довольно ведаешь, а о прочих его злодеяниях скажу тебе коротко.

Сей гнусный чародей, получа во власть свою меня и прочих духов, вознамерился овладеть нашею помощью целым светом и учиниться бессмертным, но великие боги суетному и высокомерному его желанию посмеялись, показав ему в нас слабых исполнителей его гордости, ибо сие его желание удовлетворить мы отказались, сколько он ни принуждал нас к тому наказаниями. Карачун, лишася в том своей надежды, вознамерился к тому достигнуть сам собою: он начал выискивать всех волхвов и лишать их волшебных их вещей, надеяся сими средствами учиниться сильнее всех, в чем он действительно и успел. Ибо сколько ни обреталося волшебников во вселенной, он всех их победил разными пронырствами и овладел их вещами и тем учинился столько силен и страшен, что сам Ния не смел иногда сопротивляться его воле. Таковою его властью раздражась боги и опасаясь его лютости, лишили его силы умерщвлять всякого человека и определили ему скорую казнь, что я узнал от прочих духов, моих сотоварищей.

Долго бы рассказывать мне, — продолжал Липоксай, — о всех его злодействах, ежели б описывать их подробно, но я скажу тебе о том вообще. С тех пор как овладел он моею книгою и духами, не приключилось в свете никакого важного несчастья, коего бы не был он виною. Сей мерзкий эфиоп, лишася власти умерщвлять людей, терзает их, напротив того, всякими лютейшими мучениями и лишает их своими очарованиями естественного их вида. Причем употребляет он такую хитрость, что все очарованные им по тех пор неизвестны бывают свету, покамест продолжается их очарование, и одни боги могут человекам открывать его козни. Он построил еще себе на некотором здесь острове замок и определил его на свои увеселения, но однако ж, кроме досад и огорчений, ничего в нем более не находит, понеже похищенные им отвсюду в сей замок красавицы, какие он ни употребляет пронырства для прельщения их, все до единой презирают его и гнушаются им, ибо правосудные боги, в наказание ему и для предосторожности неповинных красот, лишили его власти являться к ним в другом виде, кроме его собственного, а собственное его гнусное лицо неудобно прельстить и самой наипозорнейшей женщины. Вот каково его изображение!

Теперь осталось мне сказать тебе окончание собственной моей повести. Я нашел, будучи еще вживе, лютое средство умерщвлять людей разнообразно, хотя б и сами боги смерти их сопротивлялись. Но сего варварского таинства не включил я в мою книгу, ниже кому о том поведал, опасался худых от того следствий. Сия-то воздержность и спасла меня в аде от конечного моего погубления, и сие есть причиною теперешнего моего заключения. Ибо сей лютый волхв, уведав от сотоварищей моих о сей моей тайне, хотел от меня об ней узнать, но я ему твердо в том отказал, что и навлекло мне от него самое варварское мучение и темницею сей остров. Но я надеюсь, что милосердое небо за претерпленные мною страдания вскоре избавит меня от власти сего тирана человеческого рода. Ибо ты, государь, — продолжал он, — точно мне кажешься тем витязем, от коего боги определили мое избавление. Я уже весьма давнее время нахожусь на сем острове, вседневно ожидая с тобою моей свободы. Напоследок, увидев здесь тебя, предприял я испытать твое добродушие и тем увериться, что ты будешь мой избавитель от лютого Карачуна. Для сего-то точно и превратился я в молодого человека и силою моего знания обратил на себя толпу лютых зверей; и когда доброе твое сердце склонило тебя вдаться для меня в опасность, тогда я бросил в толпу сих животных некоторый приуготовленный мною состав, который, возбудя в них бешенство, обратил их на самих себя.

Едва только Липоксай окончил свою повесть, как пресильное землетрясение взорвало в пещере пол и учинило великое отверстие, из коего с превеликим пламенем и сгущенным дымом выскочил к ним исполин, вооруженный саблею.

— Умри, — вскричал он Светлосану, замахнувшись на него оружием, — и прекрати надежду сего неверного духа и свою собственную!

Но Липоксай в самый тот миг отхватил князя от поражения и вынес его вон из пещеры.

— Дерзновенный! — вскричал исполин духу. — Ты осмеливаешься защищать лютейшего моего врага, но ведай, что ты сим усугубил только свои и его мучения. Ничто вас не избавит от мщения Карачунова!

Проговорив сие, кинулся он за Светлосаном, который, лишившись волшебного своего меча при потоплении, принужден был спасаться бегством, не имея к защите своей другого способа. Помощью летающих сандалий, прибежал он вскоре на поверхность моря, но великан, который был точно Карачун, не оставил за ним гнаться и по морю, будучи поддерживаем духами.

Конечно бы от руки его погиб тогда Славенский князь, ежели б нечаянный случай, который, казалось, готовил ему единую погибель, не спас его жизни. От продолжительного бежания дух у него начал уже заниматься и лишать его всей надежды к спасению; отчаяние овладело его мыслями; он возвел глаза свои на небо для испрошения себе помощи свыше, но в самое то время, запнувшись, упал и мнил уже себя потопшим, как в самый тот миг почувствовал у себя в руках нечто такое, которое падение его остановило. Он встал тотчас опять на ноги и увидел под собою превеликого дельфина, держащего во рте своем волшебный Левсилов меч. Обрадованный князь сим приключением едва осмелился поверить своим глазам; воздав благодарение бессмертным, ухватил он свой меч и с превеликою храбростью обратился на гонящегося за ним Карачуна, который весьма уже близко от него находился. Сей гнусный волхв, сколько ни нагл был и ни дерзостен, но усмотря Левсилов меч в Светлосановой руке, вострепетал и обратился в бегство. Но не возмог бы он избежать достойной себе казни тогда же, ежели б не спасся от того своим коварством, ибо, превратяся в рыбу, повергнулся он в море и тем избавился от неминуемой себе смерти.

Светлосан, лишась таким образом своей победы, принужден был возвратиться на остров, дабы посоветовать с Липоксаем, каким образом может он достигнуть до окончания своего предприятия, в рассуждении ниспровержения сего коварного врага.

— Желание твое весьма похвально и велико, — сказал ему Липоксай, — оно избавляет мир и меня от наилютейшего тирана, и сколько мне ни будет стоить подать тебе о сем мое мнение, ибо чародей сей не упустит наложить мне за сие наижесточайших мучений, однако ж, невзирая на все то, хочу тебя в сем удовольствовать. Я уже тебе объявил, — продолжал он, — что Карачун имеет у себя два замка: один из них украшен всеми нежностями и приятствами великолепия и пышности, а другой имеет вид самого ада, по причине ужасных своих предметов. В сем последнем замке обитает Карачун, и всякому из смертных вход в него запрещен, под лишением за то живота. Кроме сего, окружен он ужасными заграждениями, которых, кроме богов и духов, никто преодолеть не может, не подвергая жизни своей неминуемой смерти. В сем замке хранит Карачун все похищенные им волшебные вещи, под стражею наиужаснейших чудовищ. Никак нельзя покуситься взойти открыто силою в сей замок или напасть на самого сего чародея и победить его явно. Надобно изыскивать случай, чтоб всполошить его в замке, в коем обитают у него красавицы, ибо он лишается тут почти всей своей силы, либо же при помощи богов войти тайно и без него в обитаемый им замок и напасть на него сонного. Кроме сего совета, — продолжал дух, — никак помочь тебе я не могу, ибо Ния запретил мне вспомоществовать тем, которые пожелают разрушить мою неволю.

Сказав сие, он исчез, а Светлосан, оставшись один, вознамерился искать Карачуновых замков.

Принеся наперед молитву богам, пошел он, вспомоществуемый сандалиями, на поверхность моря и определил на нем до тех пор странствовать, пока не найдет Карачунова жилища. Но сие путешествие было бы ему гробом, ежели бы не помогло ему доброе его счастье, которое по справедливости бывает иногда лучше храбрости и досужства. По отдалении его от острова, небо переменило ясность свою на мрак, порывистые ветры возмутили тихие воды и не оставили Светлосану иного пути, кроме опасной середины между волновавшеюся бездною и блиставшим горизонтом. К довершению напасти темнота окружила все пространство понта и не оставила ни малого средства к разделению предметов. В сей крайности князь принужден был бежать то по ярящимся волнам, то по бунтующему воздуху. Таким образом путешествовал он двои сутки, находясь в беспрестанной опасности от моря и грома. Наконец последовала ясность, но которая не принесла ему ни малого облегчения; глад и утомление, объявшие Светлосана, лишили его почти всех сил. Уже изнеможенные его ноги едва ему служили, и он начал уже от великой усталости спотыкаться и приходить в некоторый род обморока, который бы его навеки погрузил в море, как в самое то время увидел он превеликий отломок разбитого корабля. С великою радостью пошел он к нему, благодаря небо за толь очевидную помощь. Добравшись с немалым трудом до сего отломка, сел он на него и, отдохнув довольное время, почувствовал в себе изнуряющий голод и жажду. Весьма долго боролся он с ними, но напоследок побуждающая его к насыщению природа начала изнемогать и лишать его чувств. В сие время притуплённые его взоры, едва уже обращающиеся по поверхности вод, ласкаясь надеждою обрести на них нечто к утолению алча и жажды, увидели вдали плывущее животное, которое несло нечто во рту. Некая надежда обновилась в сердце Светлосанове; он поднял голову, чтоб рассмотреть получше сие животное, которое приплывало к нему час от часу ближе, и с великою радостью увидел наконец, что это был морской лев, который нес во рте своем превеликий куст с кокосовыми орехами. Как скоро подплыл он к Светлосану, то, оставив при ногах его свою ношу, нырнул в воду и по нескольких минутах, вынырнув от него в немалом расстоянии, поднялся в воздух в виде великой птицы.

Но Светлосан в тогдашнем своем состоянии не весьма старался то приметить и все свое попечение обратил к кокосовой ветви. При ослаблении своих сил едва он выволок ее из воды и напоследок, разрезав один орех своим мечом, выпил из оного сок, который показался ему тогда настоящим нектаром. Таким образом сия неожиданная помощь возвратила ему жизнь, столь много крат бывшую подверженну смерти. Сие счастливое приключение привело его в состояние путешествовать далее: снабдясь сим приятным плодом и принеся молитву небесам, вдался он паки своему путешествию, и, по счастью своему, чрез несколько дней увидел он остров, окруженный отвсюду дремучим лесом и каменистыми утесами. С превеликим трудом пробрался он сквозь чащу оного, в надежде сыскать несколько плодов, способных в пищу. По прошествии им сей густоты, увидел он высокие кремнистые горы, покрытые льдом и снегом и на которые никоим образом человеку не можно было взойти. Однако же Светлосан, вознамерясь осмотреть остров, превозмог сию трудность, вспомоществуем будучи сандалиями. Но какое было его удивление, когда он, по восшествии на сии горы, увидел с них дол, изобилующий плодоносными древами и благовонными цветами, а далее того великолепный замок, наподобие превысокой горы, украшенной разновидными цветами. При сем приятном виде Славенский князь пал на колени и, воздев руки к небу, произнес сию молитву: «Великий Перун и ты, многомощное божество бедствующих людей! Внемлите молению смертного, обожающего вас нелицемерно: если я не обманываюсь, то сие великолепное здание есть творение гордого Карачуна; вспомоществуйте мне прейти безбедственно все оставшиеся трудности, споборствуйте моему подвигу и, устрояя мою руку на отмщение мучимого человечества, сопроводите ее в сердце нечестивого тирана вселенной. Я обещаюсь принести вам тучную жертву и вспомоществовать всеми моими силами и во весь мой век страждущему человечеству».

По совершении Светлосаном молитвы, гром возгремел в десной его стране, и блеснувшая молния казалася стремящеюся на здание замка. Князь паки пал на землю, благодаря богов за толь явственное предвозвещание их благоволения. После чего, наполнясь несомненным надеянием на помощь бессмертных, пошел он прямо к замку. Чем ближе он к нему подходил, тем больше умножалося великолепие оного. Чертоги его, подобящиеся высокой и утесистой горе, были сооружены из разноцветных блистающих камней; злато и сребро были последние стен их украшения; преизящнейшие истуканы изобиловали на них повсюду; крыльцы, переходы и теремки являли на себе вид неподражаемого художества. Одним словом, здание сие походило на некий священный храм, превосходящий красотою и великолепием своим все те преузорочные достопамятности, которые греками седмью чудесами именовались. Но сколько замок сей был великолепен, столько приступ к нему был труден: стены его, сооруженные из крепчайшего мрамора, утыканы были наподобие щетины острыми рожнами, а вороты его состояли из непроницаемого булата. Кроме сей твердой заграды, окружала замок глубокая и быстрая река, наполненная преужасными чудовищами, которые, всплывая на поверхность вод, произносили страшный свист и рев, являя огромные и гнусные свои тела. Сверх того, находился на берегу железный истукан, вооруженный всеми орудиями, какие только изобрела кровавая война для отнятия жизни у людей. Сей грозный истукан, произнося престрашные завывания и вопли, обегал быстрее вихря берег, окружающий замок, и грозил умертвить всякого, кто б ни отважился в оный вступить, ибо силе его ничто противиться не могло.

Славенский князь, усмотря сего стража, обнажил свой меч и, надеясь помощью его крепости одолеть сие страшилище, пошел к нему безбоязненно. Железный страж, увидя идущего на себя Светлосана, бросился к нему с ужасною свирепостью и, подняв медную свою палицу, хотел его сразить ею нарозно, как вдруг, посмотрев на сего князя, возопил томным голосом и отскочил от него весьма поспешно. Столь нечаянный случай привел Светлосана в некоторый род недоумения и робости: он не ведал, что ему о сем приключении мыслить; между тем подходил он к нему ближе, желая получше его рассмотреть и, ежели можно, уведать от него о всем, о чем ему нужно было узнать. Но истукан, усмотря его к себе приближение, побежал к мосту, ведущему чрез реку, который состоял весь из железных пружин, сплоченных совокупно, и встал на конце оного; и как только Светлосан к нему подошел, то железный сей муж топнул в мост ногою, проговоря несколько слов, отчего оный тот же миг съежился. Сие удивительное приключение еще в большее привело удивление Славенского князя. Между тем истукан то отдалялся от Светлосана, то приближался к нему на железном своем мосте; во время отдаления своего делал он разные телодвижения и знаки и весьма печальные и смешные рожи, которыми старался он нечто дать знать Славенскому князю, а приближался к берегу, хотел его поразить. Сие чудное действие привело в вящее недоумение Светлосана: он не знал, что начать, ибо знаками своими испрашивал у него истукан некоей милости, а нападениями своими приводил его в раздражение. Но в самое то время, когда юный князь о сем размышлял, а железный муж подплыл к нему на мосте, делая нападения, налетел на Светлосана от стороны замка и почти из-за самого истукана превеликий морской орел, как будто бы желая на него напасть и с ним сразиться. Возбужденный сею нечаянною опасностью князь устремил на него свой меч, но вместо оного поразил им железного стража, который в самый тот миг превратился в человека средних лет, одетого в армянское платье, а орел между тем от них скрылся.

Превратившийся из истукана армянин пал в ноги Светлосану и, объемля его колена.

— Государь, — сказал ему, — я не обманулся, с самого первого на тебя взора почтя тебя витязем и любимцем богов, ибо хотя способом сего прежде принадлежавшего меча и избавил ты меня, но, не спомоществуемый вышеестественными силами, не мог бы ты дойти до сего неприступного места.

— Как! — перехватил речь его князь. — Разве ты Левсил?

— Так, государь, — отвечал он, — я муж несчастной Превраты; лютый Карачун, вспомоществуемый предательством неверного моего друга, разлучил меня с нею и, лишив всего, превратил меня в то ужасное состояние, из коего храбрость твоя меня извлекла, ибо окончание моего очарования состояло в поражении меня моим мечом.

После чего рассказал он ему подробно все свое похождение и распрю с Карачуном.

— Сей ужасный чародей, — присовокупил он, — всполошил меня в моем замке и изблевав на меня тьму ругательств, повелел оковать меня тяжкими цепями и, окружа бесчисленною стаею мрачных духов, увлек меня из прелестного моего жилища в сии места, исполненные плача и стенания. И когда мы поравнялися над поверхностью сей реки, тогда нежалостливый мой похититель, схватя меня в преогромные свои руки (ибо он имел тогда образ исполина), кинул на сей железный мост, произнеся сии слова: «Восприими свойство и крепость сего моста и из лютейшего моего врага соделайся ужасным стражем сего места по тех пор, пока не поразит тебя опасное твое оружие!» Слова его раздались с ужасным громом и треском по всему горизонту и низошли до врат свирепого ада. А я, летя с превеликим стремлением, ударился об мост, который от удара сего съежился, произнеся томный и пронзительный звон. Падение сие долженствовало бы естественно лишить меня жизни, но злодей мой устроил так, что я в самый миг моего удара превратился в железный истукан и, потеряв прежнюю свободу моих мыслей, наполнился неистовым алканием убивать всех попадающихся мне в глаза. Получа сие варварское стремление, скочил я с моста на берег и помчался быстрее вихря вокруг замка; попадшиеся мне звери и птицы вскоре почувствовали неистовую мою ярость; я их всех перестрелял моими стрелами и в один день учинил пустым и неприступным сей берег. С тех самых пор до сего часа, обегая повсеминутно сей берег, не видал я никого из живущих до самого твоего прихода, который возвратил мне прежний мой вид.

Окончив свою повесть, бросился было армянин паки к Светлосану в ноги, но князь до того его не допустил и, прияв в свои объятья, уверял его в своей дружбе, благодаря притом за угощение себе от его супруги.

— Как, государь, — вскричал удивленный Левсил, — неужели жена моя имела счастье угостить у себя столь великого витязя? А я ее почитал уже равно погибшею от наглости нашего злодея.

— Она бы действительно и теперь еще от ударов его страдала, — ответствовал князь, — ежели бы боги не освободили ее посредством моей руки от сего страшного тирана.

Посем рассказал он ему вкратце свои и ее приключения.

— О небо! — возопил тогда армянин. — Кого же тебе осталося поражать, ежели ты оставляешь без казни и такового злодея! Государь, — продолжал он говорить Светлосану, — я думаю, однако ж, что он недолго уже будет пользоваться плодами своих злодейств. Повсеместные жалобы ежечасно призывают богов к отмщению, и, ежели я не обманываюсь, то и сам Карачун предузнает скорую свою погибель: я его ныне зрю всегда уже смущенна и робеюща. Редкие его посещения в сей замок довольно доказывают его беспокойство. Он беспрестанно окружает как сей, так и собственный свой замок ужаснейшими страшилищами, мня ими заградить всякому в них вход, но может ли он ими воспрепятствовать мщению на себя бессмертных? Тебя, государь, — продолжал он, — познаю я орудием и исполнителем праведного их гнева, и ежели сие истинно, так, вооружася их покровительством, ступай наказать тирана и избавить несчастных от сего лютого изверга природы!

Таким образом говоря, побуждал он вступить Светлосана на железный мост, но едва занес на него князь ногу, как мост, восшумя престрашным образом, съежился, а наполняющие реку чудовища, вынырнув все из воды, разинули свои пасти и, произнося престрашный вой, свист и рев, угрожали Светлосану пожранием, ежели осмелится он переправляться чрез реку. Но сей неустрашимый князь, возлагая надежду на богов и призывая их на помощь, начал поражать своим мечом приближившихся к нему страшилищ. При всяком ударе мужество его получало награждение, ибо на каком месте ни поражал он чудовищ, то в мгновение ока становилось оное твердым, а вода со страшилищами исчезала. Ободренный сим успехом, Светлосан подвигался все далее, поражая уродов и очищая тем путь за собою Левсилу. Таким образом вскоре дошел он до другого берега и лишь только на оный вступил, то вся река, окружавшая замок, провалилась сквозь землю с превеликим шумом и треском. Светлосан и Левсил, познавая в сем чуде ясно божескую к себе помощь, пали на землю, принося благодарение небожителям.

По таковых успехах, Славенский князь не сомневался уже более преодолеть заград, препинавших ему вход в замок. Ополченный бодростью и надеянием, подошел он к воротам замка, чтоб попытаться и оные себе отверсти, но едва он к ним приступил, как стальные их вереи превратились в преужасных волотов, зияющих пламенем, а двери в престрашную огненную хлябь, преисполненную разнообразных чудовищ. Все сии страшилища, увидев идущего к себе князя, приготовилися к совокупному на него нападению, но Светлосан, призвав на помощь бессмертных и возвысив свой меч, пошел на них без всякой боязни. По нескольких его ударах, почувствовал он себя угрызенна в лядвию; сие угрызение воспалило еще более его храбрость; горя отмщением за сие ему оскорбление и собрав все свои силы, поразил он своим мечом в самое отверстие зиявшей на него хляби, желая одним ударом сокрушить всех ее страшилищ. Напряжение его столь было сильно, что он упал, но как он удивился, когда по восстании своем увидел себя уже внутри замка! Последовавший ему Левсил вывел его тотчас из сего удивления, объявив ему следующее (ибо он все сие действие приметил, следуя за ним издалека): что когда Светлосан поражал пламенных чудовищ, то оные поминутно от него помалу исчезали; между тем одна преужасная саламандра, исторгнувшись из самой глубины хляби, хотела его стремлением своим опровергнуть, но в самый тот миг поразила ее нисшедшая с небес огненная стрела; чудовище исчезло, а князь, воспаленный гневом, поразил мечом во хлябь, которая в ту ж минуту сокрылась, и Светлосан, увлеченный своим напряжением, принужден был упасть во внутренность замка.

Сия очевидная божеская помощь извлекла радостные слезы из очей Славенского князя; он принес благодарение бессмертным, в чем и Левсил ему последовал. Наполнясь вящею надеждою, пошли они к палатам, стоявшим посередине замка. По нескольких шагах, почувствовали они нечто остановившее их, и хотя осматривались они по всем сторонам, однако ж не могли ничего такого увидеть, что бы их остановило. Недоумевающемуся о сем князю вскричал Левсил, что он мнит познавать и в сем хитрость Карачунову.

— Это, конечно, — говорил он, — невидимая стена, которая препинает нам путь в чертоги, но я думаю, — примолвил он, — что и она не постоит от грозного твоего оружия». И в самом деле, лишь только Светлосан махнул своим мечом, то невидимая препона потеряла свою силу и оставила им свободный ход. Но едва они от нее освободились, как наместо ее предстала другая: превеликая толпа молодых и прекрасных девушек, одетых наипрелестнейшим образом, в самую ту минуту их окружила. Иные из них пели, другие плясали, некоторые играли на разных музыкальных орудиях, а прочие имели в руках самые изящнейшие плоды в корзинках и бутылки с вином. Сии приманчивые машинки, оступя Светлосана и Левсила, стали им предлагать свои услуги, и всякая из них напрерыв старалася прельстить юного князя и его сопутника. Добродушный Светлосан, видя к себе таковые ласки от столь прелестного рода смертных, уже хотел соответствовать им равномерными учтивостями и согласиться на их предложение, как благоразумный Левсил, охватя его своими руками, вскричал ему:

— Берегись, государь, паче всего сих опасных сирен: это еще козни лютого Карачуна!

При сих его словах Светлосан остановился, будучи приведен в недоумение, а окружавшие их прелестницы подняли превеликий смех и хохот над Левсилом, называя его трусом и невежею, и в самое то время лаская наиболее князя и стараяся всеми силами склонить его на свое предложение, чтоб он согласился вкусить предлагаемой ему забавы. Но Светлосан, подкрепляемый увещаниями Левсила и тревожимый неотступными ласканиями сих прелестниц, понял ясно Карачуново коварство. Он начал отталкивать от себя сих обманщиц и поспешать войти в покои, однако ж сим не мог от них избавиться. Они, окружа его со всех сторон и ухватя за руки и платье, старались увлечь его за собою. Между тем армянин, окруженный другою их стаею, весьма уже далеко был от него оттащен, но при всем том не переставал он кричать Светлосану, чтоб он как можно старался от них освободиться. В сие самое время одна из прелестниц, ухватя у князя меч, хотела вырвать, но Светлосан, приметя сие и предвидев от того всю опасность, пришел в подлинный страх и, наполнясь негодованием, вырвал у нее из рук сие драгоценное оружие. Стремление, с каковым он в сем случае поступил, принудило его исторгнуть меч совсем из ножен. И лишь только сияние оного блеснуло им в глаза, как в то же мгновение все сии прелестные обманщицы разлетелись от него в виде преужасных гарпий.

Между тем Левсил, отвлеченный сими привидениями весьма далеко, находился в опасности своей жизни, и ежели бы князь хотя еще минуту не ускорил от него прогнать сих опасных сирен, то бы армянин погиб, конечно. Избавясь таким образом от последней и опаснейшей Карачуновой козни, воздали они благодарение небесам и пошли в предстоявшие палаты, не встречая уже более себе никакого препятствия.

Крыльцо сих великолепных чертогов, по которому надлежало им восходить в покои, кроме других бесчисленных и драгоценных редкостей, было украшено истуканами из восточного хрусталя, опала и сапфира, которые представляли следующие мирские божества: Любочестие, Любоимение, Властолюбие, Пышность, Гордость, Любострастие, коварное Самолюбие, многовидную Роскошь и другие бесчисленные их отрасли, а при самом входе в сени стояли на возвышенных подножиях четыре стальные изваяна, кои казались быть повелителями прочих. Первый из них представлял высокомерное и злопагубное Безверие, другой мрачное и толико ж вредное Суеверие, третий изображал отца их, закоснелое и упрямое Невежество, а четвертый богомерзкое их исчадие, свирепую и нечувствительную Бесчеловечность.

Светлосан, взглянув мимоходом на сии истуканы, пошел далее, но едва только вступил он в сени, как загремела в них преогромная музыка и наподобие вихря раздалась и потекла по всем покоям великолепного сего здания и вскоре от слуха их умолкла. Славенский князь и сопутник его весьма приключению сему удивились и, к великому соболезнованию, вскоре узнали, что оно значило, ибо, по вшествии своем в первую комнату, увидели они двух девиц, без чувств стоящих, хотя они и сохраняли всю свою живость. Это было новое коварство бесчеловечного Карачуна, о чем они потом от самых сих девиц узнали. Сей гнусный волхв устроил так, что как скоро победятся внешние ограждения сего замка, то чтобы злое его очарование, под образом музыки, пролилося по всем покоям и отняло чувства у всех живущих в них красавиц, дабы никто не возмог ими овладеть.

Светлосан и Левсил, проходя великолепные покои сего замка, повсюду находили в разных положениях лишенных чувств красавиц. Сие печальное зрелище извлекло из глаз их многие слезы, наполнив их сердца преострым сожалением, но Славенскому князю собрегалося тут плачевнейшее позорище. Опечаленное его сердце сими жалостными предметами предавалось уже воздыханию и жалобам, как вдруг слезящим его взорам предстала несчастная Милослава, его сестра, лежащая на коленях у красавицы, коей прелести помрачили все украшения замка и обитавших в оном девиц. Лютая горесть, изображавшаяся на ее лице, не могла помрачить ни малейших приятностей ее красоты. Это была самая Лада, богиня любви. Какое ж чувствование долженствовали произвести сии два предмета в Светлосановом сердце? Вдруг две жарчайшие чувственности воспламенили его душу: сожаление и любовь, родившиеся вместе с удивлением. Но родство превозмогло тогда над его нежностью: он бросился к бедной Милославе, стараясь подать ей помощь. Он употребил все усилия, чтоб произвести в ней некое чувство, но все его старания были бесплодны. Милослава и подруги ее так, как и все прочие девицы, сохраняя естественную живость тела, пребыли бездыханны.

Тогда-то ярость и сожаление, овладевшие сердцем Славенского князя, принудили его выступить несколько из порядка благоразумия: произнеся тьму проклятий и ругательств на злобного Карачуна, начал он разрушать непреодолимым своим мечом все украшения бедственных сих чертогов, в ожидании подобной казни гнусному их здателю. Ничто не спаслось от ярости его гнева: преизящные истуканы, драгоценные картины, великолепные светильники, зеркала и все пышности сих палат в ничто обращены были праведным его мщением.

Но не одна бешеная ярость к сему его побудила: он мнил, разрушая сии украшения, разрушить и очарование любезных ему особ. Левсил стоял во все то время безмолвен; но когда усмотрел он, что гнев его гораздо уже поутишился, тогда, подступая к нему, сказал:

— Непобедимый витязь! Не сим надлежит тебе побеждать Карачуна: надобно самого его ниспровергнуть, исторгнув из него сим железом вредоносную его жизнь.

Светлосан, возвращенный сими словами в прежние свои чувствования, обратился паки к сестре своей и ее собеседнице; он стоял долго, не спуская с них глаз; на лице его являлися попеременно умиление и нежность.

— О, небо! — возопил он напоследок. — Возможно ли подумать, чтоб наилучшее и наипрекраснейшее творение твоих рук было так уничижаемо?

Воздыхания прервали его слова, и слезы, смешанные с нежными взорами, каковые кидал он на красавицу, сидевшую подле его сестры, показывали ясно его чувствование. Но он и сам не скрыл оного: обратись к Левсилу, сказал он, воздыхая страстно, что к претерпению всех бедствий, которым он вдавался, дабы сыскать и победить Карачуна, побуждала его сперва одна добродетель, а теперь присовокупилась к оной и любовь, которая, говорил он, еще более произведет в нем мужества, дабы отважиться на сражение с врагом, коего целая вселенная трепещет. Левсил, обрадованный его словами, начал его наиболее побуждать к сему предприятию и наконец благоразумными своими советами и просьбами склонил его более не медлить, хотя князь, тронутый сожалением и любовью, не весьма спешил отстаивать столь любезные ему предметы.

Препроводя в замке время в бесполезных изысканиях средств, дабы разрушить очарование красавиц, и не сыскав никого, определил наконец Светлосан пуститься паки в путь. При прошествии своем из замка сожалел он весьма, что не мог быть сопровождаем Левсилом, ибо хождение по морю одному ему было возможно, по причине летающих его сандалий, а Превратин муж не имел никакого к тому средства, потому он лишен был Карачуном всех своих волшебных вещей, коими мог нечто произвесть. Чего ради положили они, чтоб Левсил остался в сем замке по тех пор, пока не возвратится в оный князь, а ежели судьба определит ему в сем путешествии смерть, то б он спасался из ужасного сего места так, как ему поможет счастье, или б великодушно умер, когда богам так удобно будет. В сих и подобных сему разговорах прошли они даже до морского берега; при сем рубеже своего пути Левсил, сколько был ни мужествен, но восстенал и залился слезами. В сию ужасную минуту представились ему вкупе все случаи, которые могут лишить его навсегда обхождения со светом и нежных ласк любезной его супруги. Славенский князь употребил все к утешению и наконец, уверя его в непременной богов защите и принеся оным свою молитву, простился со своим другом и вступил на жидкую и непостоянную стихию.

Сколько взор Левсилов мог простираться по понту и пока мог видеть идущего по нему Светлосана, потуда не спущал с него глаз, и когда он сокрылся уже совсем от его очей, тогда стенящий армянин, воссылая на небо моления в его пользу, возвратился паки в замок.

Между тем Славенский князь, побуждаемый надеждою найти и победить Карачуна, летел более, нежели шел. Он вдался в приятную задумчивость, которую произвела в нем прелестная незнакомка: нежность ее и красота, впечатлившиеся в его сердце, наполнили все его воображение и перепроводили его душу из страсти в страсть; то, воспалялся наисильнейшею любовью, клялся он вовек ее любить и обожать; то, воспоминая ее очарование, приходил он в ужасную ярость и, призывая на помощь богов и смертных, бежал, обнажа свой меч, мня постигать Карачуна и поражать его. В сем волнении страстей пробыл он по самую темноту ночи, но и она бы не разрушила его задумчивости, когда б не извлек его из оной сильный треск, подъявшийся на воздухе. Светлосан остановился и, озираяся повсюду, увидел на воздухе престрашное облако, которое составлено было из всех стихий: вода ярилась в нем от преужасного огня, коим вся сия громада была наполнена; земля и спершийся в ней воздух, угнетаемый разными металлами и минералами, будучи разжигаемы пламенем, производили между собою пресильную борьбу, гром и треск, подобный прегрозному трясению земли. Одним словом, это был вид истинного хаоса, о коем повествуют нам стихотворцы. Сия ярящаяся туча, летя прямо на Славенского князя, готова была его сжечь и претворить в небытие; уже она на него ниспадала, и один миг оставался его жизни, как неустрашимый сей князь, лишенный всякой помощи и долженствовавший умереть от единого ужаса, выхватил свой меч и, ополчася всею силою, поразил им в сие облако, которое в тот же миг лопнуло и исчезло, а вместо его явился на воздух гнусный Карачун, в виде престрашного исполина.

— Ты не избежишь от моей казни, злодей! — вскричал он Светлосану. — Искусство мое преодолеет наконец твое бесстрашие!

Сказав сие, скрылся он из виду в образе ужасной кометы. Славенский князь, ввергнутый сим видением в превеликое удивление, стоял несколько минут, чудясь сему приключению. Напоследок, усматривая в сем случае ясно божескую себе помощь, воздал он благодарение небожителям и, предая себя их защите, отправился паки в свой путь, держа в руке обнаженный свой меч, думая сим предостеречь себя впредь от внезапных Карачуновых нападений.

И в самом деле меч сей имел такую силу, что от блистания его исчезало всякое привидение; и уже Светлосан не имел на себя явного нападения. При усмотрении на пути своем острова, взошел он на него и провел на нем спокойно всю ту ночь, не смея, однако ж, сомкнуть своих очей.

На другой день, будучи томим жаждою и гладом, сыскал он в лесу несколько кокосовых орехов, которые алчь его утолили. Он их взял несколько с собою и отправился паки в путь, прося богов препроводить его поскорее к Карачунову замку. Таким образом странствовал он с месяц, дни препровождая в беспрестанном шествии, а ночи на островах в тревожном сне, ибо опасность от Карачуна прерывала его сон почти поминутно.

Все сии трудности, беспрестанное шествие, голод и жажда, зной и хлад и беспокойный сон не токмо не ослабили бодрости Славенского князя, но паче еще приумножили оную надеждою сыскать и победить Карачуна. В один вечер, когда он подходил к некоторому большому острову, чтоб, по обыкновению своему, на оном переночевать и запастись плодами на дорогу, вдруг вода, по которой он шел, начала под ним кипеть, так что жара, происходившего от нее, не мог он стерпеть и принужден был подняться на воздух, откуда он увидел, что лежащий пред ним остров находился весь в дыме и пламени. Подошед к оному поближе, усмотрел он, что остров сей колеблем был ужасным землетрясением, которое умножалося повсеминутно; вдруг превеличайшие его горы с громом и треском провалилися сквозь землю и оставили на место свое глубочайшие пропасти, исполненные дыма и огня; в других местах долины, обремененные претолстыми древами, взрывало на воздух с превеличайшим стуком, треском и лопаньем, и поднявшиеся оттого песок и пыль, затмевая свет, летели по всем сторонам с обломками дерев и каменьев. Вой и рев животных, присовокупившиеся к сим ужасам, представляли тогда сей час последним часом и истинным преставлением света.

Светлосан при виде сего нестроения природы остановился, мня себя долженствующим уклониться от сего острова и искать другого, ибо песок, щебень и каменья, затмевавшие свет, летели даже до него и начали причинять ему беспокойствие и вред, а далее следовать и совсем невозможно казалось, потому что на всяком месте острова делалися то пропасти, то взрывы, а вода вкруг оного кипела, как в котле. Итак, Славенский князь поворотил от него вправо, увидя в сей стороне другой остров. Но лишь только зачал от него идти прочь, то и почувствовал в себе некую тягость, которая пригнетала его к морю, и как только спустился он на поверхность воды, то и начал в оной вязнуть и тонуть. Сие неожидаемое приключение привело его в превеличайшее недоумение: он не мог понять сему причины и не знал, что делать. В сем его недоумении вынырнувший пред ним престрашный аллигатор так его испужал, что он кинулся от него назад и, к великому своему удивлению, нашел, что вода за ним так же была для него тверда, как и прежде. Сей случай паки заставил его размышлять: он стал испытывать воду то назади, то напереди и напоследок увидел, что вода, ведшая к острову, была для него тверда, а назади так жидка, что не мог на ней держаться. Сей случай подал ему мысль думать, что не боги ли сие чудо делают для понуждения его идти вперед, изобразуя, может быть, сим, что он найдет впереди Карачуна, а ежели обратится назад, то станет от него отдаляться.

Сия мысль так вкоренилась в него, что он предпринял ей следовать, итак, поблагодаря сперва богов за сие внушение и призвав их в помощь, обратился назад. Однако ж пошел он не прямо к острову, колебавшемуся от землетрясения, а влево от оного, но лишь только, поравнявшися с ним, хотел от него отдалиться, то опять стал вязнуть. Сей случай паки привел его в недоумение; он начал испытывать воду по всем сторонам и нашел напоследок, что она повсюду была для него вязка, кроме той полосы, которая вела к колеблющемуся острову. Сие паки ввергло его в размышление, которого не мог он разобрать, но, в сем сомнении будучи, увидел он нисходящую молнию с небес, которая стремилась прямо на остров, и лишь только на оный низошла, то трясение его и уменьшилось вполы. Сей случай заставил его мыслить, что на острове сем скрывается для него какая-нибудь тайность, к открытию коей сами боги его привлекают. Утвердяся в сей мысли, пошел он к острову и по твердости пути удостоверился в том наиболее.

Но по приближении его к сему острову, наипаче оный воспламенился, и горящая пыль, обломки, каменья и целые глыбы полетели на Светлосана больше прежнего. Будучи в сей крайности, старался он всячески от них уклоняться, но, не возмогая успеть в том совершенно, по причине множества летевших на него камней, вздумал он отвратить их от себя волшебным своим мечом и лишь только учинил оным первое по них движение, то к несказанной своей радости увидел, что сия сыплющаяся на него туча очевидно стала уменьшаться. Ободренный сим успехом, начал он поскорее идти к острову и мечом своим отвращать и поражать сыплющийся на него щебень, каменья и глыбы, которые по мере его поражений час от часу умалялись. Таким образом дошед до самого берега по воздуху, увидел он, к своему огорчению, что никак не можно было вступить на остров, по причине умножившегося безмерного его трясения.

Он остановился опять при сем рубеже и не знал, что зачать: назад не пускала его жидкость воды и воздуха, а на берег вступить он опасался, дабы не провалиться; но, вообразя, что к сему его побуждают сами боги, принял он отважное намерение последовать их воле, и в сем первом движении своей бодрости вскочил он на берег, который, восколебавшись оттого сильнее, уронил его на землю. Тогда князь подумал, что он совсем погиб, но, к превеликой своей радости, увидел, что берег стал трястися тише, будучи поражен при его прикосновении волшебным его мечом. Восстав от земли, принес он теплые моления богам, благодаря их за покровительство и прося продолжать к нему свое защищение. Между тем колеблющийся остров не преставал возметать на него пламенеющие камни и глыбы, которые Светлосан принужден был повсеминутно отвращать своим мечом, подвигайся, однако ж, беспрестанно вперед. Во время сего трудного его шествия усмотрел Славенский князь, что превеликий раскаленный камень, поднявшийся из одной пропасти, летел на него прямо и угрожал ему неминуемою смертью. Чего ради Светлосан, принеся паки бессмертным свою молитву, остановился и, прицелясь на него своим мечом, поразил его столь сильно, что по ударе своем спотыкнулся и упал. Камень рассыпался с превеликим треском вдребезги, а Богославов сын, восстав на ноги, был поражен неожиданным предметом.

Остров, колебавшийся престрашно до сей минуты, сделался по восстании его неподвижен и наместо пламени, дыма и пропастей был покрыт превысокими горами, одеянными снегом и льдом, посередине которых явился замок, сооруженный весь из стали, блестящейся наподобие лучезарного камня. Вид его столь был ужасен, что он походил более на обиталище Нии, прямой ад, в котором сохраняются казни для беззаконных человеков.

— О, небо! — вскричал, увидя его, князь. — Вот, конечно, жилище ужасного Карачуна, к которому благоволило ты меня само препроводить, несмотря на все его ухищрения! И когда ты явилось в сем только для меня щедро, то пробави ко мне и в сей ужасный час свою благость и помоги мне низложить сего престрашного врага человеческого рода!

При окончании его молитвы гром возгремел пресильным образом, и тьма молний ниспала на блистающий замок, который в ту ж минуту лишился всего своего сияния.

Увидя сие чудо, Славенский князь познал из того ясно, что само небо поборяет по нем и уменьшает ему труды и опасности. Он пролил от радости слезы и, бросясь на колени, воздал небожителям усерднейшие благодарения и мольбы. Окончив же свои моления, пошел он прямо к замку, в твердом будучи намерении или погибнуть, или победить Карачуна. Но чем ближе подходил он к сему зданию, тем более изъявлялись все его ужасности; все оного стены и кровли покрыты были такими престрашными чудовищами, что одно смотрение на них могло умертвить простого человека. Но Светлосан, имея с подобными им страшилищами многие сражения, из которых завсегда выходил победителем, уповал и сих с помощью богов преодолеть. Чего ради, не сомневаясь нимало, поднялся он на воздух, ибо инако чрез стены не можно было перейти, а ворот нигде у оных не было. Но лишь только поднялся он вровень со стенами и хотел чрез них перелететь в замок, то вдруг все покрывавшие оный страшилища с преужасным ревом, скрежетом и пламенным зиянием устремилися к нему в таком множестве, что затмили весь около него свет. Какою бодростью и мужеством ни был вооружен Светлосан и как проворно ни защищался своим мечом, но наконец множество их начало его преодолевать. Вскоре потом драгоценный его меч вышибся у него из рук, и, к довершению его несчастья, одно из наилютейших сих страшилищ сорвало у него с ноги сандалию, коей лишася, князь не мог более держаться в воздухе и полетел стремглав на землю, которую увидел он разверзшуюся наподобие ужасной хляби и из коей выходило пламя, готовое претворить его мгновенно в прах.

При виде сей близкой смерти, Славенский князь лишился всей своей бодрости и столько лишь сохранил в себе мужества, чтобы предать безбоязненно душу свою богам. Напротив чего Карачун, имевший тогда вид гнуснейшего и ужаснейшего страшилища, возрадовался и восплескал своей победе и, в пущее посрамление Светлосану, приняв на себя точный свой вид и приказав скрыться всем следовавшим за ним чудовищам, погнался один с саблею за Богославовым сыном, чтоб иметь лютое удовольствие умертвить его самому во время его падения и мертвого уже низринуть в приготовленную сему князю пропасть.

Он догнал его вскоре, крича ему и ругаяся:

— Постой, любимец бессмертных! Постой и восприими от меня достойное награждение за свою дерзость!

Но разгневанные боги лютостью сего злодея обратили самому ему во зло его надменность. Ибо, где ни взявшись, превеликий крылатый змей, держащий во рте своем предлинный каменный нож, подхватил летящего Светлосана к себе на спину и тем самого его привел в состояние напасть на Карачуна. Князь, видя к себе толь явную божескую помощь, выхватил нож из змеиной пасти и, не упуская нимало времени, напал на своего злодея, не ожидавшего отнюдь сего нападения, и, вонзив ему оный нож в грудь, поверг его мертва.

По сем его храбром деянии вострепетала вся земля; гром, тьма молний, вихрь и сгущенный мрак возмутили всю природу и не оставили нигде ни малого света и спокойства. Устрашенный внезапностью сей бури Светлосан не знал, что о том помыслить и что начать, как вдруг, по недолгом продолжении сего нестроения, увидел себя на пространной и испещренной благоуханными цветами долине и подле себя зятя своего Вельдюзя. Он обомлел от радости при виде столь любезного человека; несказанное восхищение объяло его душу; он бросился к нему в объятья и от радости насилу мог промолвить слово. Вельдюзь равномерно объят был чувствием в рассуждении его и не мог порядочно изъяснить ему своих мыслей в первом движении своего восторга. Наконец, облобызав друг друга и изъявив все ласки дружбы и родства, сели они потом на траву, чтоб удовольствовать себя взаимно рассказанием своих приключений. Сперва Светлосан уведомил о своих похождениях, а потом начал рассказывать Вельдюзь свои приключения следующим порядком, объявив вкратце о том, о чем уже ведал его шурин.