Онлайн чтение книги Служанка арендатора
8.

Судья уже взялся за ручку двери, как услышал за собой чьи-то шаги. Он выпрямился, на сколько мог, и старался откинуть голову, размышляя:

„Неужели парень вздумал преследовать меня под кровом моего собственного дома?“ – подумал он с некоторым беспокойством.

И в ту же минуту новый владелец усадьбы, едва сдерживая улыбку, очутился подле него и поспешил назвать свое имя.

Старый судья вдруг выпрямился во весь рост, как от электрического удара, сообщившего новую силу его одряхлевшим членам. И фигура его, действительно, приняла внушительный вид, хотя его поклон и светские манеры плохо гармонировали с многочисленными заплатами старого халата, болтавшегося на его тощем теле.

Он поставил трубку в ближайший угол и начал отгонять рукой от лица гостя табачный дым, не отличавшийся аристократическим благоуханием.

– Приходится курить самый легкий сорт! – произнес он с небрежной важностью. – Доктора настоящие тираны и даже не считают нужным спросить, в состоянии ли человек привыкнуть к запаху негодной травы.

Отворив дверь, он так торжественно пригласил гостя войти, как будто вводил его в какой-нибудь великолепный салон! На самом деле это была довольно большая комната, в глубине которой у стены стояла кровать. На ней лежала несчастная женщина, уже более года прикованная к ней тяжкими страданиями.

Вот и занавеси, которые служанка выгладила вчера вечером при помощи шишек из лесного домика! Белые как снег, они опускались красивыми складками вокруг кровати с высоко взбитыми подушками в таких же белоснежных наволочках. Такая постель могла бы стоять и в комнате избалованной знатной дамы.

Около кровати стоял круглый столик: на нем лежало несколько книг в красивых переплетах с золотым обрезом. Среди них находился, возвышаясь в хрустальной кружке, изящно составленный букет полевых цветов.

Значит, эта больная не была так несчастна и одинока, как воображал Маркус: у ее ложа страданий царили библейские сестры, из которых одна, которую он увидел первый раз с сетью в руках, сильная телом и духом, заботилась о ее пище, питье и прочих физических удобствах. А другая окружала ее прелестными безделушками, изделиями своих изящных ручек!

Она, вероятно, спускалась вниз нарядная, причесанная и надушенная, садилась у ложа страдалицы и читала ей из маленького томика избранные стихотворения какого-нибудь великого поэта, и таким образом освещала лучом былого величия мрак этой жалкой лачуги.

– Вот, дружок, господин Маркус, наш новый сосед! – проговорил судья, смягчая свой грубый голос в нежные мягкие звуки и намеренно игнорируя слово „помещик“.

Маленькая женская головка с худым, прозрачно-бледным старческим лицом и выбившимися из-под ночного чепца седыми волосами, быстро, как бы в ужасе, приподнялась с подушек, услыхав это имя.

– Ах, сударь! – простонала старушка жалобным тоном и протянула ему свою узенькую руку, подергивавшуюся нервной судорогой.

При его появлении ее, очевидно, охватило чувство страха, что сейчас должно наступить мучительно ожидаемое решение их судьбы.

Маркус подошел к постели и почтительно поцеловал протянутую ему руку.

– Прошу любить и жаловать, сударыня, – произнес он с теплотой. – Будем жить как добрые соседи.

Больная с удивлением устремила на него большие, все еще прекрасные глаза, как бы не веря своим ушам.

Неужели это красивое честное лицо с добродушной улыбкой могло лицемерить, и улыбающиеся юношеские уста произносили ради приличия фразу, которая тут же будет забыта?… Нет, конечно, нет!…

Она радостно перевела дух и крепко пожала ему руку.

– Как любезно с вашей стороны посетить бедных людей…- начала она и умолкла, бросив робкий взгляд на мужа, который вдруг сильно закашлялся, – посетить семейство судьи на мызе! – быстро поправилась она.

– Да, и вообрази себе, Сусанночка, что случилось! – засмеялся судья. – Я думал, что бродяга осмелился лезть за мной в комнаты и выразил вслух это предположение. Оглядываюсь – и вижу господина Маркуса.

Старик опустился в старое скрипящее кресло против гостя, который по приглашению хозяйки сел на стул около кровати.

– В княжеском имении Гельзунген, которое я долго держал в аренде, я никогда не боялся быть обворованным! – продолжал судья, с болезненной гримасой потирая себе колено. – Там мы жили в бельэтаже, и дом был полон прислуги! Здесь же, в глуши, совсем другое дело: окна низки, а людей мало! Из столовой могут дюжинами таскать серебряные ложки, и никто этого не заметит, хватятся только при проверке всего серебра!

Маркус в смущении кусал себе губы, вспоминая о единственной паре ложек, которые вчера служанка так энергично отстаивала от посягательства своего верного товарища, предлагавшего продать их жиду.

Легкая краска появилась на бледном лице старушки, и она внимательно разглядывала свои, сложенные на одеяле, руки.

– Ну, того молодого человека, которого я сейчас видел у ворот, вам нечего бояться, – заявил помещик.

Он рассказал, как нашел его на дороге и приютил в усадьбе, и как тот потом скрылся, побуждаемый, вероятно, чувством гордости и стыда.

– Сегодня он мне показался еще более ужасным, чем вчера, – прибавил Маркус. – Я видел, как ваша служанка, вынесшая ему хлеб, вынуждена была поддержать его!

– Наша служанка? – спросила старушка, приподняв с подушки голову.

– Ну, да, Сусанночка, наша служанка, – произнес судья с ударением, и тем прекратил ее речь. – Я послал с нею несколько монет для этого человека! Однако, жаль беднягу! – проговорил он с искренним чувством сострадания и проведя рукой по своим редким волосам под бархатной шапочкой. – Если бы я знал это, я бы собственными руками поддержал его и дал бы ему убежище на мызе, вместо того, чтобы отгонять его! Судья Франц никогда не имел обыкновения прогонять тех, кто нуждается! Я велю привести его!

Судья хотел встать, но Маркус предупредил его.

– Позвольте мне пойти, господин судья! – сказал он.

Больная вдруг заволновалась и с испугом посмотрела на мужа.

– Послушай, милый, – проговорила она, – я не знаю, что у нас сегодня к обеду… да и надо подумать о том, чтобы дать ему хорошую, удобную кровать…

– Ну конечно, Сусанночка, – прервал он ее недовольным тоном. – И я не понимаю, чего ты волнуешься? Разве у нас не найдется этого! Вспомни, у судьи всегда находилась хорошая кровать, и все, кому приходилось ночевать у него, всегда восхищались его перинами! Не беспокойся о хозяйстве, дружок! С тех пор, как ты сама не можешь более присматривать за всем, у тебя ложное представление о нем! А между тем, все идет своим чередом, можешь быть уверена! И хотя нам пришлось отказаться от внешнего блеска, внутреннее довольство все-таки сохранилось!

Он на минуту замолк и в раздумье почесал за ухом.

– Вот разве с вином у нас выйдет затруднение, – продолжал он, – вином я не могу конкурировать с усадьбой, – прибавил он. – Проклятая подагра совсем замучила меня, и я, положительно не могу спуститься в погреб с больными ногами. А никому другому я, по принципу, не позволяю касаться моих вин.

– В таком случае позвольте мне выручить вас из затруднительного положения и предложить вам корзину вина из погреба вашей покойной приятельницы! – вмешался Маркус. – Ваша супруга также нуждается в вине, оно необходимо для укрепления ее здоровья, и я надеюсь, что она не откажется принять это маленькое приношение, как последний дар друга своей молодости!

С этими словами Маркус вышел и поспешно направился к воротам, все время думая о своем…

Даже сидя у постели больной, он, к величайшей досаде на себя, не мог отделаться от „глупых“ мыслей…

„Недотрога“, которая в саду при его появлении сдернула рукава так порывисто, словно уже один взгляд его на ее обнаженные руки был бы оскорблением, не задумываясь, протягивала эти самые руки, чтобы поддержать в своих объятиях нищего юношу…

Это ее движение неотступно преследовало его, раздражало до такой степени, что он рад был предлогу выйти из комнаты. Он с радостью ухватился за возможность принять на себя заботу о несчастных людях, не имеющих самого необходимого в жизни.

За воротами и далеко кругом не было видно ни души…

Незнакомец, должно быть, поплелся дальше со своими двумя пфеннигами, а служанка вернулась к своим домашним делам.

И при этой мысли, смешно сказать, Маркус радостно перевел дух! Но какое ему дело до того, что молоденькая крестьянка на чужбине протягивает руку помощи нищему крестьянскому юноше?!…

Возвращаясь в дом на мызе, Маркус внимательно рассматривал окна: гувернантка, наверное, скрывается где-нибудь. Но он не претендует на нее за это, потому что он первый выразил желание избегать ее по мере сил. И в самом деле, он не чувствовал ни малейшего желания видеть ее, но считал своей обязанностью познакомиться с нею, чтобы убедиться, что она из себя представляет. Писать он ей не собирался и сказал это только для того, чтобы рассердить девушку-служанку.

Может быть, гувернантка скрывается за одним из тех окон, что находятся по левую сторону двери. Эти три окна украшены изящными белыми гардинами и были достойны принадлежать к покоям высокомерной дамы.

Из трех окон, находившейся по другую сторону двери, одно было закрыто покосившейся ставней, а через два других была видна почти совершенно пустая комната с огромной печью, столом и несколькими стульями соснового дерева.

Очевидно, это была людская, служившая местом отдыха служанки, или, может, это была знаменитая столовая с бесчисленным множеством серебряных ложек?!…

Что-то белое шевелилось под низкой крышей, и Маркус поднял голову.

Из окна мансарды, приходившегося над входной дверью, развевалась от ветра белая кисейная занавеска. На подоконнике цвели чудесные розы, а на противоположной стене, оклеенной светлыми обоями, висело несколько картин.

Так вот где резиденция гувернантки!

Пусть она сегодня спокойно остается в своей келье: он совсем не расположен придумывать красивые фразы, к которым она, разумеется, привыкла в том кругу, где вращалась!

Маркус снова вступил в сени, усыпанные мелким белым песком.

Дверь в кухню была открыта, так что можно было видеть комнату с кирпичным полом, окна которой выходили в сосновую рощу.

Кухня госпожи Грибель, блистающая чистотой, едва ли могла сравниться с этой, на полках которой искрились и сияли уцелевшие остатки от прежней медной и оловянной посуды, безукоризненно вычищенной! По стенам, на полках высились глиняные вазы с полевыми цветами, белая как снег деревянная утварь, такая же мебель дополняли убранство.

Жена судьи недаром так беспокоилась насчет обеда: крошечный горшочек с супом дымился на плите. Два зарезанных, тощих голубя ожидали минуты, когда привычная рука отправит их на сковороду. Но привычной руки не было – в кухне царствовала невозмутимая тишина, нарушаемая только жужжанием залетевшего шмеля и бессильными ударами его крыльев в оконное стекло.

Само собой разумеется, что преданная горничная, имевшая „одно сердце и душу“ со своей госпожой, постаралась уклониться от новой встречи с неприятным посетителем так же, как и обитательница мансарды!