Онлайн чтение книги Магия безумия Splintered
5. Сокровище

Вернувшись домой, я кладу краденые деньги в копилку – маленькую коробку от карандашей, перетянутую резинкой. Коробку я прячу за трюмо.

А потом пишу Хитчу, чтобы в полночь он встретился со мной возле «Подземелья», и объясняю, зачем. Он – единственный из моих знакомых, кто способен раздобыть поддельный паспорт. С ума сойти: я украла деньги у Таэлор и спрятала сумочку. Но, как сказал папа, мы должны сделать всё возможное, чтобы Элисон вернулась домой. Когда я представляю, как удивился бы Джеб, если бы узнал, что я встречаюсь с Хитчем одна, ночью, то мне еще сильнее этого хочется.

От низкого грохота дрожат стекла, дождь стучит по крыше – приближается еще одна гроза.

Прижав ладонь к прохладному стеклу аквариума, я щупаю заднюю стенку в поисках выключателя. Зажигается мягкий синеватый свет. Афродита и Адонис изящно танцуют в воде, свиваясь длинными телами.

По пути в гараж, где стоят мои ловушки на насекомых, я захожу в гостиную. Папа там – он сидит в кресле и рассматривает огромные маргаритки, которые Элисон нашила на подлокотники и на спинку. Он плачет.

Мне хочется обнять его и помириться, но, когда папа замечает мой взгляд, он тут же говорит, что ему что-то попало в глаз, и уходит купить еды к ужину.

Пылинки летают в янтарном свете напольной лампы, стоящей рядом с креслом. Странное освещение, в сочетании с темными панелями на стенах, придает комнате причудливый вид, делая ее похожей на старую коричневую фотографию.

Фотография. Почему Элисон сказала что-то такое про фотографии… что нужно читать между строк?

Я стою в нескольких шагах от кресла, и все, что в бреду говорила Элисон, мелькает в моей памяти, словно кто-то бросает камушки в бездонный колодец.

Одна фраза не дает мне покоя. «Маргаритки скрывают клад. Спрятанное сокровище».

Объяснение – прямо передо мной. Оно находилось тут много лет.

Я становлюсь на колени перед креслом, сминая кружевные оборки нижней юбки, и отбрасываю в сторону рюкзак, чтобы не мешал. Трудно поверить, что всего-навсего семь часов назад я вернулась из школы. Столько всего случилось, что я потеряла счет времени.

Я дергаю одну из нашитых маргариток: там перетерлись нитки и два лепестка повисли. Словно по наитию, я просовываю указательный палец между аппликацией и обивкой – и нахожу дырку, которая глубоко уходит внутрь кресла.

Затаив дыхание я тяну аппликацию, пока она не повисает на одном лепестке. Действительно, под ней дырка размером с монетку – слишком ровная, чтобы быть случайной. Все эти годы я думала, что Элисон нашила на кресло маргаритки, чтобы прикрыть протершиеся места. И все эти годы я ошибалась.

Зарываясь вглубь, я вытаскиваю набивку и наконец нащупываю что-то маленькое, твердое, металлическое. Я обвожу эту штучку пальцами и понимаю, что с одного конца у нее круглая головка, а с другого длинный тонкий стержень с желобками и бородкой.

Ключ. Указательным пальцем я подтягиваю его к дыре и вытаскиваю на свет.

Прикрепленная к ключу тонкая цепочка сворачивается на сиденье кресла, как змея.

Фраза с веб-сайта находит свое зримое воплощение. «Если хочешь спасти свою мать, используй ключ».

Возможно, мне следовало бы испугаться, но я в восторге. Наконец-то я получила явное доказательство того, что Элисон действительно пытается что-то до меня донести… что ее бред – вовсе не бред. Это были внятные подсказки.

Постукивая кончиком пальца по холодному металлу, я пытаюсь представить замок, к которому подошел бы этот ключ. Я никогда не видела ничего подобного. Он такой затейливый, с узором из вороненых полосок, которые переплетаются, как стебли плюща. Ключ кажется очень старым, даже старинным. Он маленький – возможно, им отпирают записную книжку.

Я надеваю цепочку на шею и прячу ключик под футболку.

Элисон сказала «маргаритки», во множественном числе. А вдруг за другими аппликациями есть что-то еще?

Исполнившись вдохновения, я забываю, что папа может вернуться в любую минуту. И даже не задумываюсь, каковы будут последствия, когда он увидит, что я растерзала его любимое кресло.

В ящике стола папа держит швейцарский армейский нож, чтобы открывать письма.

Я достаю ножницы, наполовину отпарываю все маргаритки и прорезаю под ними дырки. Набивка, как снег, сыплется на пол.

Вскоре я сижу возле кресла в окружении предметов, которые так или иначе связаны со Страной Чудес. Это старинная заколка для волос, больше похожая на шпильку-невидимку, с рубиновой подвеской в виде капельки на изогнутом конце, викторианский веер из белого кружева и такие же перчатки, от которых пахнет тальком и черным перцем. Я подавляю чих, откладываю в сторонку две фотографии моей прапрапрабабушки Алисы и беру маленькую книжку, которую тоже нашла внутри кресла.

Я поглаживаю потрепанную бумажную обложку и читаю заглавие – «Приключения Алисы в Стране Чудес». Поперек слова «Алиса» красным фломастером написано имя «Элисон».

Она хотела, чтобы я нашла ее «сокровища». Они вроде как должны отбить у меня охоту спускаться в кроличью нору. Но я еще больше убеждаюсь, что эти вещи помогут Элисон поправиться, а мне – навсегда развеять проклятие Лидделлов.

Под обложку книги засунута туристическая брошюра, посвященная «Тропе солнечных часов» в Лондоне. На первой же странице – статуя ребенка, который держит на голове солнечные часы. Я вздрагиваю. Это – та самая статуя, которую я видела в своем воображении. Та, рядом с которой играли дети.

Элисон, наверное, искала кроличью нору в молодости; судя по всему, поиски привели ее в Лондон. Откуда еще могли взяться эти сувениры? А главное, почему она бросила искать?

Статую поставили в 1731 году, задолго до рождения Алисы Лидделл. Значит, моя прапрапрабабушка могла ее видеть, когда была маленькой. Значит, она могла провалиться в нору под ней.

Теперь у меня есть адрес, но в брошюре написано, что публику к статуе не подпускают. Туристам разрешается взглянуть на нее только из-за ограждения. Даже если я приеду в Лондон, мне только чудом удастся проникнуть за ограду и рассмотреть статую поближе.

Я кладу брошюру обратно в книжку и беглым взглядом просматриваю кэрролловский текст, который и так хорошо знаю. В книжке много черно-белых рисунков. Углы страниц загнуты, некоторые места отмечены – стихи Моржа и Плотника, пассаж о море из слез, глава про Безумное Чаепитие.

На полях – почерк Элисон, ее пометки и комментарии, сделанные ручками разного цвета. Я прикасаюсь к ним, и мне становится грустно при мысли о том, что мы никогда не сидели вместе над книжкой. Тогда бы Элисон могла объяснить, что всё это значит…

Большинство пометок расплылись, как будто страницы отсырели. Я рассматриваю иллюстрацию, где нарисованы Червонные Король и Королева. Элисон подписала внизу: «Здесь все начинается. И здесь закончится».

За окном сверкает молния.

В конце книжки – штук двадцать страниц, вклеенных кем-то вручную. И на каждой нарисованы существа, похожие на искаженных персонажей «Страны Чудес», которых я видела на сайте. Это белый скелетообразный кролик, хищные цветы с окровавленными зубами и даже новая версия Червонной Королевы. Она изображена в виде изящной красавицы с ярко-рыжими волосами, прозрачными крыльями и черным узором вокруг глаз.

Меня посещает новое видение, мощнее прежнего – даже не нужно закрывать глаза. Гостиная пропадает, и я оказываюсь на лугу и вдыхаю весенний аромат. Пятна солнечного света играют вокруг, появляясь и пропадая от ветерка, который колышет ветви. Все вокруг испускает какое-то странное сияние.

Я вижу девочку лет пяти, в красной пижаме с рюшками и с длинными широкими рукавами, в штанах, которые доходят до пяток. Она сидит на поросшем травой холмике рядом с мальчиком, которому не больше восьми. Оба обращены спинами ко мне.

Черные крылья висят за спиной у мальчика, как плащ, в тон бархатным брючкам и шелковой рубашке. Он слегка наклоняет голову в сторону, так что мне виден его профиль, но блестящие синие волосы пологом закрывают лицо. При помощи иголки он нанизывает мертвых бабочек на нитку, делая зловещую гирлянду.

Его ноги – в черных спортивных ботинках – попирают пачку рисунков, тех самых, которые приклеены в конце книжки.

– Ну? – Юный нежный голос шелестит, как перья на ветру.

Не отрываясь от работы, он указывает иглой на рисунок Червонной Королевы. За его рукой, колыхаясь, тянется вереница мертвых бабочек.

– Расскажи мне ее секреты.

Девочка поджимает босые ноги. В мягком свете блестят розовые ноготки.

– Я устала, – тихо произносит она кротким невинным голосом. – Хочу домой. Хочу спать.

– Я тоже. Может быть, если бы ты не начала сопротивляться в воздухе, когда я учил тебя летать, нам обоим было бы лучше, – говорит мальчик, и я явственно слышу акцент кокни.

– Меня тошнит, когда мы поднимаемся так высоко, – отвечает девочка и зевает. – Еще не пора спать? Мне холодно.

Покачав головой, мальчик снова указывает на рисунок.

– Сначала секреты. Потом я отнесу тебя в твою теплую постельку.

Девочка вздыхает, ловит одно из крыльев и укутывается им. Мне становится тепло и приятно – я чувствую то же, что и она. Крыло напоминает атласный туннель, оно издает смешанный запах лакрицы и меда.

– Разбуди меня, когда пора будет уходить, – просит она приглушенным голосом.

Мальчик, чье лицо по-прежнему скрыто волной непослушных волос, смеется. Губы у него красивой формы, они кажутся темными на фоне бледной кожи, ровные белые зубы блестят.

– Хитрая лиса.

Он высвобождает крыло. Девочке становится холодно, она обиженно дуется.

Мальчик ложится на живот. Крылья распластываются по обе стороны его тела, напоминая лужицы блестящего черного масла. Он наклоняется над кучкой мертвых бабочек. Проткнув брюшко очередной, мальчик протягивает сквозь нее нитку.

Девочка завороженно смотрит на него.

– Я тоже хочу.

Он поднимает руку, растопырив пять пальцев – белых, длинных, изящных.

– Назови мне пять секретов, малютка, и я разрешу тебе нанизать по одной бабочке за каждый секрет, который ты назовешь правильно.

Захлопав в ладоши, девочка хватает рисунок Червонной Королевы и кладет его себе на колени.

– Она любит в чае пепел, еще горячий.

Мальчик кивает.

– А почему?

Она задумывается, наклонив головку набок.

– Хм…

Понятия не имею, откуда, но я знаю ответ. И прикусываю язык, чтобы посмотреть, догадается ли девочка. Я болею за нее.

Приподняв гирлянду, мальчик поддразнивает свою подругу:

– Похоже, придется заканчивать самому.

Девочка вскакивает и топает ногой по ярко-зеленой траве.

– А! Пепел – это ее мама. Что-то такое с ее мамой.

– Не совсем, – говорит мальчик и насаживает на иглу следующую бабочку. Кучка начинает сокращаться. Он нехорошо улыбается.

Я чувствую досаду девочки. Он часто ее дразнит, доводит, пока она не даст сдачи; но в то же время у мальчугана масса терпения. Я знаю, что девочка уважает и любит его.

Он протыкает новую бабочку и прищелкивает языком.

– Жаль, что ты не сможешь мне помочь. Наверное, ты еще слишком маленькая, чтобы справиться с иголкой.

– А вот и нет, – ворчит она.

Мне надоедает его высокомерное поведение, и я выкрикиваю правильный ответ:

– Шипение, когда пепел остывает в чае! Оно успокаивает королеву! Напоминает ей, как мама утешала ее, когда она плакала в детстве.

Дети поворачиваются в мою сторону, как будто слышат меня. Я отчетливо вижу лицо девочки – оно совершенно реально. Это я… совершенно такая же, как на дошкольной фотографии, без переднего зуба. Но мальчик… знакомые черные глаза, плачущие чернильными слезами… Луг исчезает, и я снова оказываюсь на полу перед креслом, в гостиной.

Я молчу и не двигаюсь. Так бывает? Это не сцена из какого-то фильма, который я некогда смотрела; это воспоминания, которые я пробудила. Если они крылись в моей памяти, чего еще я не помню?

Неужели я правда была в Стране Чудес и общалась с каким-то подземцем?

Я с трудом делаю вдох. Нет. Исключено.

Мой палец обводит пламенно-рыжие волосы Червонной Королевы на рисунке. Если я никогда не бывала в Стране Чудес, откуда я знаю про королеву и ее мать? Откуда знаю, что после смерти матери юная принцесса страдала от одиночества, поскольку слишком напоминала покойную королеву, и королю было мучительно общаться с дочерью? Откуда знаю, что она грустила, когда отец женился второй раз – ему пришлось это сделать, ведь Страной Чудес правят королевы…

Я знаю все это, потому что он мне об этом рассказал. Крылатый мальчик.

Британский акцент… я вспоминаю голос, который говорил со мной в магазине, и постер, и Ворона с бездонными глазами, из которых текли черные слезы.

В моей памяти всплывает его призыв: «Я жду в кроличьей норе, малютка. Иди ко мне».

«Малютка». Так крылатый мальчик назвал девочку – то есть меня – в воспоминании, которое только что возникло передо мной. Это – тот же самый человек… или не человек… но теперь он старше, примерно моего возраста. Я вдруг понимаю, что скучала по нему много лет. Меня разрывают противоположные чувства – опьяняющая смесь тоски и ужаса, от которой кружится голова.

В дверь звонят, и я возвращаюсь к реальности. Наверное, это папа. Он оставил на холодильнике пульт, управляющий дверью гаража.

Я встаю и смотрю вокруг. Содержимое кресла валяется на полу. Из дыр в обивке торчит вата. Кресло теперь похоже на детскую игрушку – ту, где надо выдавливать пластилин сквозь стратегически расположенные отверстия.

Снова раздается звонок.

Я вытряхиваю вату из волос. Как объяснить папе, что случилось с креслом?

Сходя с ума от тревоги, я прячу все находки в рюкзак и мгновенно принимаю решение забрать их с собой в Лондон. А затем, вспомнив жестоких обитателей подземного мира, которых я видела на сайте, и черноглазого крылатого мальчика, который каким-то образом оказался частью моего прошлого, я бросаю туда же папин армейских нож.

Отложив рюкзак, я робко подхожу к двери и отпираю ее, поглядывая через плечо на бардак в комнате.

На крыльце, пряча мобильник в карман смокинга, стоит Джеб. Я кое-как изображаю спокойствие.

– Привет.

– Привет, – отвечает он.

Молния рассекает тучи у него за спиной.

Длинные ресницы Джеба отбрасывают тень на щеки. Порыв ветра доносит до меня запах одеколона.

Может быть, он пришел извиниться. Надеюсь, так оно и есть, потому что сейчас я бы не отказалась от его помощи.

– Надо поговорить, – произносит он.

Резкий тон немедленно заставляет меня подобраться.

Стоя на пороге, Джеб возвышается надо мной. Даже в смокинге вид у него какой-то потрепанный, начиная от небритого подбородка и заканчивая банданой, повязанной на левом предплечье. Белая майка и поношенные черные армейские ботинки вместо парадной рубашки и танцевальных туфель отлично довершают образ. Королева старшей школы Плезанса сойдет с ума от ярости, когда все это увидит.

– А я думала, ты едешь на великосветский бал, – осторожно говорю я, зондируя почву.

– Я сегодня без машины.

Перевод: Таэлор подвезет его в семейном лимузине, и они стильно опоздают.

Он вжимает костяшки пальцев в завиток на двери. Челюсть у него ходит туда-сюда. Все верно, Джеб здорово взвинчен. В чем дело? Не он, а я заслуживаю извинений. Причем очень серьезных.

– Можно войти?

Под нижней губой у Джеба посверкивает что-то красное – это новенький гранатовый лабрет, в котором отражается свет. Итак, тайна пакета из ювелирного магазина официально раскрыта.

– Какая прелесть, – насмешливо говорю я. – Таэлор подарила тебе блестяшку!

Он трогает пирсинг языком.

– Она очень старается быть тактичной.

Во мне горячей белой волной поднимается ярость, когда я вспоминаю всё, что Таэлор наговорила про Лондон и вообще.

– Ну конечно. Она просто восьмое чудо света, только рожки мешают.

Джеб морщит лоб.

– В каком смысле?

– Тактичности у Таэлор примерно как у паука-птицееда. Гранат – ее камень. На губе ты носишь символ ее дня рожденья. Попробуй сказать теперь, что она тебя не поймала.

Он смотрит на меня сверху вниз и хмурится еще сильнее.

– Отстань от Таэлор. У нее и без того плохой день. Она потеряла сумочку с деньгами. – Джеб медлит и проводит пальцем по дверному косяку. – Сумочка точно была при ней, когда она заходила в ваш магазин. Но, наверное, ты бы позвонила, если бы что-то нашла. Ты ничего не видела?

Я чувствую укол совести.

– Нет. И я, к твоему сведению, не работаю хранительницей сумочек ее величества.

– Эл, я серьезно. Прояви немного сочувствия. Ты и так ее уже обидела.

– Я?

– Ты ляпнула ей прямо в лицо, что отец ее не любит. Ты не знаешь, каково это. Твой папа… Тебе так повезло! А мне и Таэлор – нет. Ты же знаешь, что она переживает. Это было грубо.

У меня кровь застывает в жилах. Я очень хочу пересказать Джебу слова Таэлор, которые вызвали такую реакцию, но не сделаю этого. Было время, когда он доверял мне достаточно, чтобы без вопросов принять мою сторону против кого угодно. А теперь Джеб постоянно пытается сделать нас с Таэлор добрыми приятельницами. Но проблемы тут не у меня… не считая того, что я обманщица и воровка.

Все сваливается на мою голову – разнообразные жуткие открытия, разрушенная дружба с Джебом, несчастная семья. Такое ощущение, что я задыхаюсь. Я пытаюсь захлопнуть дверь, но нога Джеба мне мешает. Я дергаю, и дверь распахивается.

Джеб держится за ручку, чтобы я не вздумала запереться.

Капли дождя блестят на его гладких волосах (наверняка понадобилась уйма геля и прорва времени, чтобы довести прическу до совершенства). Таэлор это обязательно одобрит. Но лично я предпочитаю растрепанного Джеба – лохматого, мокрого от пота, в пятнах машинного масла или акварели. Это тот Джеб, с которым я выросла. Тот, на кого могла положиться. Тот, которого потеряла.

Я собираюсь с духом.

– Если ты пришел отчитать меня за то, что я обидела твою божественную подружку, считай, миссия выполнена.

– Ну нет, я еще даже не начал. Мне написала Джен. Хитч кое-что ей рассказал. По ходу, он не не такая уж сволочь, как кажется. – Он задумался, в какие это неприятности ты влезла, раз тебе срочно понадобился поддельный паспорт.

У меня пересыхает в горле. Я мечтаю просочиться сквозь трещины в линолеуме.

– Не сейчас.

– А когда? Кинешь эсэмэску, когда сядешь в самолет?

Я отворачиваюсь. Джеб шагает за порог.

Прежде чем он успевает войти в гостиную, я встаю перед ним, складываю руки на груди и подавляю порыв как следует ему врезать.

– Я тебя не приглашала.

Он наваливается плечом на сделанную Элисон фотографию в рамке – пшеничное поле во время жатвы.

– И что?

Джеб ногой захлопывает дверь, отрезая шум грозы и запах дождя.

– Я не вампир, я проверял, – говорит он, угрожающе понизив голос.

Кулаки у меня сжимаются крепче, и я отступаю назад, на ковер, который отмечает границу гостиной.

– Вообще-то ты очень похож на вампира.

– Потому что я тебе много крови выпил?

– И это еще одно доказательство – ты читаешь мои мысли.

Одной рукой я сжимаю ключ, спрятанный на груди.

Джеб берет меня за другую руку и подтягивает к себе – это совсем недалеко, учитывая, что моя пышная мини-юбка и так касается его бедра.

– Если бы я умел читать мысли, я бы знал, что творится у тебя в голове, раз уж ты вздумала отправиться в другую страну одна, посреди ночи, никому не сказав.

Я пытаюсь освободиться, но он не пускает.

– Хитч – просто средство. Я сказала ему, что мне нужно поддельное удостоверение личности, с датой рождения, а вовсе не паспорт. Он перепутал.

Джеб выпускает меня, но складка у него между бровями не разглаживается.

– А зачем тебе поддельное удостоверение?

В моей голове что-то трепещется, стукаясь в стенки черепа и подбивая потянуть за ниточку, чтобы посмотреть, как Джеб задергается.

– Я пойду в бар снимать парней. Немного развлекусь. Наберусь жизненного опыта. Чтобы быть готовой к поездке в Лондон, как раз когда вы с Таэлор решите устроить королевскую свадьбу.

Эта отравленная стрела производит желанный эффект. На лице Джеба я вижу гнев, но в то же время какую-то растерянность. Нечто среднее между уязвленными чувствами и желанием кого-нибудь удавить.

– Что случилось?

Я пожимаю плечами и смотрю в пол, подавляя внутреннее возбуждение. Дождь стучит по стеклам, и царящая в комнате тишина давит все сильнее. Я поворачиваюсь, чтобы уйти, и совсем не беспокоюсь о том, в каком состоянии оставляю Джеба.

Он не отстает. Как будто я – Белый Кролик, который пытается опередить Время. Джеб ловит меня за юбку и разворачивает лицом к себе.

И замирает, когда замечает растерзанное кресло.

– Что ты сделала с маминой аппликацией? – спрашивает Джеб, схватив меня за плечи. – Подожди… сегодня в лечебнице что-то произошло?

Я вырываюсь и складываю руки на животе, чтобы утихомирить бултыхание внутри.

– У Элисон был срыв. Очень серьезный. Джен тебе не сказала?

Он еще пристальнее вглядывается в мое лицо, точно изучает каждую черточку.

– Джен спешила. Она просто написала пару слов про Хитча. Это из-за мамы ты сейчас разыгрываешь сцены?

Мои щеки вспыхивают. «Разыгрываю сцены». Как будто я ребенок, закативший истерику. Если бы Джеб знал, что сейчас со мной творится, у него, возможно, хватило бы ума испугаться.

Тут наконец до меня доходит в полном объеме… как близко я подошла к безумию. За теми вещами, в которые я уже почти поверила, стоит сумасшествие.

Я вздрагиваю.

Джеб протягивает руки.

– Иди сюда.

И я не колеблясь приникаю к нему. Я так изголодалась по привычным, нормальным ощущениям.

Вместе со мной он доходит до кушетки, не разрывая моих отчаянных объятий – руки Джеба обвиты вокруг моей талии, ногами я стою у него на ботинках. Я вдыхаю смешанный запах шоколада и лаванды, пока не начинаю в нем тонуть. Мы вместе плюхаемся на подушки. Я сама не понимаю, что плачу, но, когда наконец отстраняюсь, майка Джеба прилипает к моей мокрой щеке.

– Извини, что испачкала, – говорю я, пытаясь стереть макияж, отпечатавшийся у него на левой стороне груди.

– Ерунда, – Джеб застегивает пиджак, скрывая пятно.

– Вот и вся моя гордость, – шепчу я, вытирая лицо.

Он отводит несколько прядей волос, прилипших к влажным вискам.

– Ничего, сейчас тебе станет легче. На, посмотри. – Джеб выуживает что-то из внутреннего кармана. – Школьный комитет проголосовал за бал-маскарад. Таэлор купила мне маску.

– Выпускной бал-маскарад? О-очень оригинально.

Я изображаю сарказм, радуясь, что Джеб больше не говорит о кресле и об Элисон.

И мне неважно, ради чьего спокойствия – моего или своего – он держит язык за зубами.

– Не смейся, – говорит Джеб, надевая маску – черную, атласную, с резинкой. Над прорезями для глаз и внешним краем маски колышутся миниатюрные павлиньи перья. Такое ощущение, что на лицо ему неудачно приземлилась бабочка.

Я, не сдержавшись, фыркаю.

– Эй. – На подбородке Джеба появляется ямочка, и он тычет меня в бок.

Я ловлю его за палец и улыбаюсь.

– Значит, ты сегодня нарядился гомиком?

– Ну, ты напрашиваешься, спортсменка.

Он принимается щекотать меня. Я падаю на подушки, а Джеб наваливается сверху.

– Ой… – Я хватаюсь за бока – они болят и от плача, и от смеха.

– Я тебе сделал больно? – Джеб замирает, по-прежнему держа меня за талию.

– Немножко, – вру я.

Мы почти соприкасаемся лбами. Из прорезей маски высовываются длинные черные ресницы. Лицо Джеба – воплощенное раскаяние.

– Где? Больно ногу?

– Везде. Больно от смеха.

Он ухмыляется.

– Ага. Ну что, берешь свои слова обратно?

– Конечно. Ты больше похож на метелку из перьев.

Джеб смеется, снимает маску, раскручивает ее и запускает через всю комнату. Маска ударяется об стену и падает на пол.

– Скатертью дорога, – одновременно говорим мы и улыбаемся.

Вот чего мне недоставало. Общаясь с Джебом, я чувствую себя почти нормальной.

Пока не вспоминаю, что это не так.

Я поспешно отодвигаюсь.

– Тебе пора. Ты же не хочешь, чтобы Таэлор увидела, как ты выходишь из моей квартиры.

Он кладет мою левую ногу себе на колено.

– Сначала я посмотрю твою лодыжку.

Я собираюсь сказать, что она уже почти не болит, но от прикосновения сильной, теплой ладони к колену у меня отнимается язык. Прикусив нижнюю губу, я наблюдаю, как Джеб расшнуровывает сапог. Когда он оттягивает лосины и осторожно обводит указательным пальцем родимое пятно, по моей ноге пробегает дрожь. Это необыкновенно интимное прикосновение.

Джеб не сводит с меня глаз, а я гадаю, почувствовал ли и он то же самое. Он снова рассматривает мое лицо так, как будто я – одна из его картин.

Гром сотрясает комнату, и мы отрываемся друг от друга.

Я откашливаюсь.

– Видишь? Уже лучше.

Высвободив ногу, я зашнуровываю сапог.

– Эл… – Джеб сглатывает, и я вижу, как у него прыгает кадык. – Пожалуйста, брось эту затею с Хитчем. Что бы там ни было, оно не стоит того… – он запинается, – …чтобы лишаться чего-то ценного.

Невероятно. Джеб считает меня такой скромницей, что даже не решается сказать конкретное слово.

– Ты имеешь в виду мою девственность?

У него краснеет шея.

– Ты заслуживаешь лучшего, чем интрижка на одну ночь. Такой девушке, как ты, нужен парень, чтоб по-настоящему тебя любил. Понимаешь?

Прежде чем я успеваю ответить, меня отвлекает шелест крыльев. Поначалу я думаю, что мне, как обычно, мерещится, потом замечаю какое-то движение за спиной у Джеба. Свет молнии, пробившись из-под шторы, озаряет коридор. Ошибиться невозможно.

Махаон, которого сфотографировала Элисон, – огромный, с черными атласными крыльями и блестящим синим туловищем – зависает на мгновенье перед зеркалом в коридоре, а затем влетает в мою комнату.

С ума сойти.

– Нет, – говорю я.

Это не может быть бабочка с фотографии… бабочка из моего детства. Они живут всего несколько дней. Не годы.

– Что? – спрашивает Джеб, не замечая бабочку и глядя только на меня. – Ты все еще хочешь рискнуть?

Биение сердца так громко отдается в моих ушах, что почти заглушает рингтон Таэлор. Она звонит Джебу.

– Лучше иди. – Я отталкиваю Джеба и направляю его к двери.

– Подожди, – говорит он через плечо, неохотно делая шаг за шагом.

И поворачивается ко мне, стоя на пороге.

– Я хочу знать, что ты собираешься делать сегодня вечером.

Сквозь дождь я вижу белый лимузин на подъездной дорожке у соседней двери и в последний раз задумываюсь, не сказать ли Джебу правду. «Я еду в Лондон искать кроличью нору. Пусть даже мне страшно подумать, куда она приведет, кто там ждет моего появления и что от меня потребуется, когда я спущусь. Но вариантов нет».

Фантазия разлетается вдребезги, когда я вспоминаю слова Таэлор: «Джеб слишком талантлив, чтобы нянчиться с тобой…»

В животе у меня словно смыкаются клещи. И я говорю самое жестокое, что только могу придумать:

– Ты не имеешь никакого права диктовать мне, что делать. Ты променял нашу дружбу на Таэлор. Поэтому не лезь, Джеб.

Он, как зачарованный, отступает на крыльцо.

– Куда не лезть? – В его голосе звучит боль, которая буквально рвет меня напополам. – Не портить твой отличный план – подцепить на ночь какого-нибудь случайного лоха? Или в принципе не лезть в твою жизнь?

Лимузин гудит, и лучи фар прорезают мокрую дымку.

Прежде чем моя решимость успевает отказать, я говорю:

– Никуда не лезь.

А потом захлопываю дверь и сползаю по ней на пол.

Я сижу, вжавшись спиной в твердое дерево. Раскаяние захлестывает мое и без того переполненное сердце, но я не позволяю боли одержать верх. Как только лимузин, шурша колесами по мокрому асфальту, отъезжает, я иду в гостиную за рюкзаком. Пора отправляться на поиски собственного прошлого.

Выйдя в коридор, я останавливаюсь. Мой взгляд падает на мозаики, висящие по обе стороны зеркала. Что-то не так с «Сердцебиением зимы». Серебристые стеклянные бусины, из которых сложен ствол, пульсируют, излучая свет, а сверчки, составляющие фон, дергают ножками в такт.

Их крылышки с неприятным скребущим звуком трутся друг о друга.

Ахнув, я зажмуриваюсь и стою так, пока сверчки не замолкают. Тогда я открываю глаза.

Мозаика выглядит как всегда – неподвижной, неодушевленной.

Я издаю стон и пячусь.

Какой-то треск нарушает тишину в моей комнате.

Я оставила дверь приоткрытой, и теперь оттуда пробивается слабый синий свет.

Видимо, его испускает тело черно-синей бабочки. Протиснувшись в щель, я радуюсь и одновременно чувствую разочарование от того, что это всего-навсего лампочка в аквариуме с угрями.

Чуть дыша от волнения, я протягиваю руку, чтобы погасить свет.

Бьет молния, электричество выключается, и все погружается в темноту.

Я так сильно хватаюсь за косяк, что ногти вонзаются в дерево. Кто-то, хлопая крыльями, проносится в непроглядной тьме из угла в угол. Сердце у меня неистово колотится. Все инстинкты велят спасаться – выбежать на крыльцо, попытаться догнать Джеба, попросить помощи…

Но я слышала, как отъехал лимузин. Уже поздно.

Что-то мягкое пролетает возле моего лица. Я вскрикиваю. Неуклюже шагнув вперед, шарю по столу и нащупываю фонарик. Желтый свет озаряет банки с мертвыми насекомыми и картину, которую Джеб когда-то подарил мне.

Волоски у меня на шее встают дыбом, когда я подхожу ближе к трюмо.

Зеркало расколото снизу доверху, как крутое яйцо, по которому постучали ложкой и собираются облупить.

Что там Элисон сказала про разбитое стекло? Что оно способно рассечь не только кожу, но и душу?

В осколках с рваными краями я вижу себя – фрагментами. Сотни клетчатых лосин вперемешку с высокими сапогами и пышной красной юбочкой; тысячи бюстье поверх тысяч футболок. Еще – сотня лиц с испуганными синими глазами, в обрамлении размазанного макияжа.

А позади сотен моих голов – трепещущие черные крылья и слабое синее сияние. Я резко оборачиваюсь и свечу фонариком, ожидая увидеть бабочку.

Ничего нет.

Я поворачиваюсь обратно к зеркалу, и у меня вырывается вопль.

За моей спиной появляется мужская фигура. Отражение искажено и расколото на кусочки – всё, кроме черных глаз и красивых темных губ. Их я вижу отчетливо. Это мальчик из моих воспоминаний – только он вырос.