Онлайн чтение книги Стеклобой
Глава 4

Сам того не заметив, Романов вернулся к торговым рядам. Там уже собралась кучка любопытствующих граждан, глазевших, как парни в синих комбинезонах вставляют новое стекло в витрину. Через толпу пробирался, тяжело дыша, грузный мужчина, обеспокоенно выкрикивая, что скорая едет, и требуя, чтобы его пустили сделать кому-нибудь искусственное дыхание, не вполне владея своим естественным.

«Сверхзвуковые темпы восстановления витрин, – удивился Романов, глядя на парней в синем. – Они бы так за дорогами следили».

Кто-то убаюкивающе отчитывал старушку со шваброй, вероятно, уборщицу: «Вам стекла было не велено трогать, а вы его горячей водой! Наверняка ведь не велено?» Чей-то деловой голос вспомнил длинного мужчину в плаще, который чудом спасся, а то «пополам бы, точно вам говорю, пополам».

– Вообще, – продолжал голос, – может человеку плохо, надо бы его найти.

Романов поспешно отошел вглубь скверика и стал наблюдать за происходящим оттуда.

Вскоре подъехала синяя «газель», из нее выпрыгнул молоденький сержант милиции, и под его взглядом толпа растаяла как мираж. Романов присел на скамейку рядом с памятником Мироедову, кукольно вскинувшему руки, и постарался успокоиться. Он осторожно ощупывал себя изнутри: как будто сдавал себя в аренду, и теперь надо было проверить, всё ли на местах, не пропало ли нужного, не осталось ли чужого.

До приезда в город он не задумывался, как проведет здесь первые дни. Настоящим началом дела он полагал приход к заветному флигелю. «Нет, но какая же она была реальная – и родинка, и ветерок, который играл с ее юбкой», – вспоминал он. Живая. С другой стороны, эта галлюцинация вполне могла бы встать в один абсурдный ряд: странные соседи, пропажа папки из запертой квартиры, церберша-хозяйка, регистрация на стекольном заводе, и вот – спасающее жизнь привидение. Нормальное безумие, ничего удивительного.

После всего произошедшего ему необходимо было попасть к флигелю. Он решил прогуляться по городу, подальше от клуба. Идти было трудно – пейзаж рассыпался перед ним кусками давешней витрины. Романов срывался на бег, мотал головой, стремясь стряхнуть осколки стекла, и опять заставлял себя идти не спеша. Он свернул в первый попавшийся переулок, нервно оглядываясь, прошел мимо косоглазых деревянных домов и поникшего колодезного журавля, и оказался на широкой улице.

Что же мы имеем? Молодой самонадеянный студент полагал, будто нашел некое место, где, скажем так, исполняются желания, захотел проверить этот факт, но побоялся приехать в городок и оказаться со своим открытием один на один. Однако неведомые силы организовали события последних недель так, что заставили его это сделать: они выдавили Романова из Питера как остатки пасты. Поднажали со скандалом на кафедре из-за идиотской публикации его статьи. Выкрутили ручку невыносимости пацанов до максимума: говорить с Романовым они отказывались в принципе, предпочитая оставлять записки с шифрами и кодами, из комнаты выходили, только чтобы забрать тарелки с едой, а на ящик с его сигаретами устанавливали ловушки, похожие на индейские охотничьи капканы. А главное – эти неведомые силы подключили бабушку Варвару с ее откровениями, и она произнесла, наконец, вслух название города, откуда взялось ее проклятие, ставшее теперь и проклятием его пацанов.

Как студент понял, что это место находится именно в Малых Вишерах? Внимательно прочитал тексты Ивана Андреевича Мироедова и понял, что местом действия всех его произведений является именно этот город, хотя автор щедрой рукой разбросал своих героев по миру от Аргентины до Орла. Кусками мозаики – дома, улицы, дворы, железная дверь банковского харнилища, яблоневый сад над обрывом – город проступает сквозь романы, повести, даже черновые записки. Но главное – в одном из малоизвестных рассказов доскональнейшим образом впервые выведено одно примечательное здание, и впоследствии оно встречается во всех произведениях автора. Как привидение следит за всеми героями Мироедова.

И сейчас этот образец классической архитектуры с желтым флигельком – игорный дом – возникнет перед глазами Романова. То самое заветное место, где исполняются желания.

Пускай бывший студент Дмитрий Сергеевич Романов пока не знает, как запустить механизм исполнения своего собственного желания, оказавшись там, но скоро обязательно узнает.

Романов едва закончил эту торжественную мысль, как мимо него с грохотом и звоном пронесся красный трамвай, так близко, что он едва успел отскочить. Он посмотрел вслед белой табличке «Завод – Пожарная», исчезающей за углом, и, проверяя себя, мысленно проследил весь маршрут трамвая до конца, ни разу не сбившись.

Он перешел улицу и остановился около продуктового магазина, на вывеске которого остались размытые следы от букв (открыт в 1920 году и ни разу не реставрировался, отметил Романов). Рядом он увидел доску объявлений и принялся разглядывать обрывки выцветшей бумаги вокруг.

Доска представляла собой последствия взрыва на фабрике объявлений, случившегося в соседнем измерении и прорвавшегося через железную раму. Волна листочков захлестнула доску, а отдельные брызги долетели до соседних столбов. Здесь висели объявления о сдаче внаем квартир и коек, объявление о наборе в футбольную детскую команду, из-под культурного слоя выглядывало предложение вступить в сообщество с названием «Идущие сестрицы». Объявления, начинавшиеся со слова «меняю», встречались чаще других, они беспокойно трепыхались на ветерке, поглощая объявления об открытии химчистки и кафе и хищно подбираясь к объявлению об учителе фортепьянной игры. «Меняю длжн. звдщ. экнм. инст. в мск. на мстр. спрт. по фхтв.». «Меняю 10-тмнк бкв на учстк. 6 стк. пд Гтчн.». Романов пытался расшифровать все записи, но ему дались только Гатчина и мастер спорта по фехтованию. Он попытался представить обмен этими сущностями и окончательно запутался.

Продолжая блуждать взглядом по доске, Романов медленно шагнул назад. В нижнем углу трепыхался под слабым ветром обрывок, на котором было написано: «Желающие, работают экскурсии „Тайные пристрастия И. Мироедова“, место проведения – игорный дом».

Он оторвал корешок с телефоном и быстро пошел вниз по улице, стараясь сдержать волнение. Пытаясь засунуть бумажку в карман, он наткнулся на квитанции и инструкции Александрии Петровны и решил изучить их на ходу.

Серые бланки квитанций тут же отправились в урну, и Романов открыл «Памятку желающему». Памятка была составлена казенным языком высшей пробы. Любимый оборот – пять существительных подряд.

Прежде всего требовалось сохранять квитанции до отъезда, иначе администрация снимала с себя всякую ответственность за происходящее. Романов с тоской подумал о квитанциях, оставшихся на дне урны. В первый день следовало снизить потребление алкоголя и табака до разумного, иначе памятка грозила серьезными неприятностями. Можно ли со второго дня возвращаться к привычному неразумному потреблению, не сообщалось. Памятка не рекомендовала совершать необдуманные поступки, а также настаивала, что в течение первого дня следует фиксировать в дневнике абсолютно все действия. По поводу второго дня памятка конкретного мнения не имела, но советовала прислушиваться к себе и ждать. Одно из действий и должно было запустить механизм исполнения желаний, и тогда далее это действие следовало именовать «кнопкой». На последней странице красовался раздел советов от администрации, и по сравнению с памяткой он был весел и дружелюбен. Ни на чем не настаивал и ничего плохого не обещал. Администрация заботливо советовала совершить ознакомительную прогулку по городу и смиренно просила содержать улицы в чистоте. Гулять мы будем в направлении Семиовражного, с волнением подумал Романов.

Вживую этот город, одновременно провинциальный и сумасшедший, нравился ему все больше и больше. Романов всегда считал города живыми существами, которые меняются год от года, но хранят свой характер и привычки. За свою жизнь он повидал их не слишком много, но каждый был для него человеком, с которым можно встретиться и поговорить. Для этого надо было целый день гулять одному по улицам, найти лучший кофе в городе, поболтать с рыбаком, торчащим около речки в любую погоду, и выкурить сигаретку под начинающимся дождем. Заодно узнаешь, почему в городе живут именно эти люди, а не какие-нибудь другие.

Вскоре он вышел к небольшому скверу. В центре высился очередной памятник классику. На портике одного из домов по соседству Романов увидел большие часы, в стекле которых плавал кусочек неба.

Кусты вдоль дорожек сквера были подстрижены, брусчатка чисто подметена, повсюду, куда хватало глаз, были расставлены скамейки самых разных форм и стилей. С коваными спинками и витыми ножками, массивные и изящные, выпуклые и вогнутые, деревянные и каменные, для свиданий и для чтения газет – похоже, их свезли сюда со всего города.

Пока он рассматривал скамейки, сквер наполнился людьми. На соседнюю лавочку уселись две девицы в узких джинсах, одна из них громко сказала: «Точно сегодня!» Больше никто не переговаривался, все двигались быстро и слаженно, как в последние минуты перед началом представления.

Любопытство взяло верх, и Романов присел на лавочку с каменными поручнями в виде оскаленных львов. Люди всё подходили и подходили, он даже заволновался, хватит ли на всех билетов, то есть скамеек, когда услышал над собой мощный пароходный голос. «Это как же так?!» – воинственно вопрошала дородная тетка. Она оккупировала большую часть неба над Романовым, две ее руки упирались в могучие бока. Она громко сообщила окружающим, что сидит на этой лавочке два месяца как Аленушка, а тут приходит какой-то новый хвощ. Романов поймал сочувственные взгляды, но голоса никто не подал. Он благоразумно решил отступить, привстал, насколько это позволяли ему габариты тетки, и даже хотел произнести что-то вежливое, но тут сверху раздался удар часов, и все задрали головы. Отовсюду отчаянно зашикали: «Стоять нельзя, сядьте!» Тетка поджала губы и плюхнулась на скамейку, сдвинув Романова вбок с такой силой, что ему показалось, будто оскаленная голова льва на поручне крепко, но бережно зажала в зубах его печень. Часы продолжали бить, никто не проронил ни звука. На двенадцатом ударе, когда Романов было решил, что сейчас наконец начнется самое главное, все поднялись и, весело переговариваясь, стали расходиться. Романов тоже хотел встать, но почувствовал, что все его тело содрогается – это яростно сморкалась в носовой платок тетка.

– Как думаешь, подействует? – спросила она у Романова.

– Я уверен, – сказал Романов сдавленно. Дышать было трудновато.

– Два месяца сижу – высиживаю тут. Но люди не соврут, говорят, дюже помогает.

Тетка опять шумно высморкалась и, навалившись на Романова, сказала решительным тоном:

– Еще раз придешь в мое время, имей себе в виду, что-то будет.

– Не приду, – сказал Романов почти шепотом, – но…

Слово «но» тетке пришлось не по душе. Она подперла монументальными руками бока и окончательно впечатала печень Романова в пасть кованого льва.

– Но за это расскажите, что тут происходит, – быстро закончил Романов.

– Тююю, – разочарованно протянула тетка. – Ты свеженький, что ли? Так в разделе «хорошие приметы» регулярно печатают, грамотный? Говорят, здесь Мированов или Милоедов, или как его, паразита, сидел, а когда двенадцать ударило, он разбогател сильно.

– Очень интересно, – сказал Романов, отдышавшись и решив отомстить тетке. – А не помните, не писали, что он перед этим своей деревянной ногой три раза топнул, и только тогда все исполнилось?

– Деревянной? – искренне ахнула тетка. – А почем ты-то знаешь?

– Хочу вас разочаровать, – сладко сказал Романов, – Мироедов не мог слышать этих часов, они появились лет через пятьдесят после его приезда. А он здесь был только однажды.

– Ясно, на полвека раньше этот Миловадов здесь был?

– Именно.

– И часов, значит, не слышал, – тетка мрачно смотрела на него из-за безразмерного носового платка.

Тетка закипала, и в ее голосе снова появились пароходные нотки:

– Значитца, идите отсюда, Степанида Михайловна, вам здесь не светит? Но один вопрос у меня к тебе остался. Если ты такой умник, чего ж ты на лавке этой сидишь?! И добрых людей отваживаешь?

Тетка встала, показала Романову кулак и принялась копаться в сумочке. Нашла там красную повязку с надписью «Дружинник» и с трудом натянула ее себе на гигантскую руку.

– По какому адресу проживаешь? – спросила она строго.

– Славный переулок, два-семнадцать, – с вызовом, еще не понимая, что происходит, сказал Романов.

Тетка тщательно записала адрес на какой-то грязный листочек и торжествующе сказала:

– А вот мы и проверим!

– Я сейчас очень занят, у меня неотложное дело, – уже не так уверенно сказал Романов.

А Степанида достала свисток.

Рядом с неторопливо вышагивающей и крепко держащей его за рукав Степанидой Романов казался себе трепещущим на ветру флажком. Когда они проходили почту, за Степанидой сомкнули плечи еще двое дружинников – пожилой с военным безликим лицом и девушка в зеленом плаще. Уже вчетвером они свернули на улицу Мира, по ней снова пробренчал трамвай. Вся процессия напоминала конвоирование опасного преступника, и люди, идущие навстречу, стали переходить на другую сторону. Романов отругал себя за то, что влез в эту историю с лавками, хотя давно мог бы подходить к своему флигельку.

– Послушайте, а в чем я, собственно, провинился? – как можно дружелюбнее спросил Романов.

– На месте и разберутся в чем, – спокойно сказала тетка.

– Прекрасно, там все и выяснится, – уверенно сказал Романов. – А идти далеко?

– Недалеко, в Прачечный, – суровым голосом ответила тетка, – там быстро все решают.

Романов представил, как его заводят в кабинет Александрии Петровны, и та с усмешкой говорит ему:

«Ну что ж, голубчик, вы все-таки расскажете правду о своих намерениях в нашем городе?» Посещение Семиовражного отодвигалось на неопределенное время. Романов огляделся в поисках спасения.

– Вот ты мне скажи, – неожиданно спросила тетка, – пока мы тут с тобой идем-гуляем. Раз ты такой знаток.

Я слышала, у Милоедова, говорят, зуб бриллиантовый был?

– В рот не влезал, – рассеянно ответил Романов.

– А где ж он нынче, зуб-то, украли что ли?

Романов оглянулся – пожилой военный смотрел на него строго, а девушка настороженно, и оба были начеку.

– Зуб этот силу имеет, – сказал Романов, стараясь идти в ногу со Степанидой, чтобы та слегка ослабила хватку, и еще раз оглянулся назад. – Только где он теперь…

– Да ну, – недоверчиво сказала Степанида. – И где ж его спрятали?

– Просто так не найдешь. Мироедов в последний свой приезд его в фонтан бросил, но что за фонтан – неизвестно.

– В последний? Так и знала, наврал ты мне – не один раз Мылоедов твой приезжал! – торжествующе заявила Степанида.

Они повернули и уперлись в фонтан, вяло пульсировавший двумя струями – из мозаичной рыбы и из неудобно устроившейся у бортика русалки.

Степанида завороженно уставилась на рыбу, а Романов вырвался, в несколько прыжков догнал покачнувшийся трамвай и, устроившись на крюке для прицепа, умчался за поворот.

Сзади послышался свист – это взял старт пожилой военный. Зато девушка – Романов успел это заметить – не отрываясь смотрела на фонтан, а Степанида уже засучивала рукава.

Перед следующей остановкой Романов спрыгнул – пожилой военный, хоть и отстал, но еще держался в нескольких кварталах за ним. Романов усмехнулся и бросился в переулки. Там, не упуская из виду номера домов, на всякий случай поплутал и через несколько кварталов выбежал к Семиовражному переулку.

Здесь было тихо, за столиком уличного кафе под зеленым зонтиком сидел кругленький старичок и держал двумя пальцами кофейную чашечку тонкого фарфора. Облачен он был в светлый элегантный костюм, вместо галстука шею обвивал расшитый шелковый платок изумрудного цвета. Драконы на шелке сплетались с языками пламени, ими же исторгаемыми. На толстеньких пальцах старика сверкали разноцветные перстни, нежно-салатовые носки с мелким восточным узором вызывающе выглядывали из лаковых туфель.

Все это старичку чудовищно не подходило, смотрелось насмешкой над его простоватым лицом и округлой фигурой. Между тем он вел себя так, словно имел полное право и на туфли, и на платок с драконами, и на каждый перстень по отдельности. Цвет зонтика над столом и цвет его носков так гармонично сочетались между собой, будто зонтик он специально прихватил из дома.

Романов резко развернулся и нарочно сел спиной к противоположной стороне улицы, где по его расчетам должен был красоваться игорный дом. Совсем скоро, подумал он. Ему представлялось, что все окна смотрят сейчас на него с упреком, он почти слышал обратный отсчет времени, и каждая секунда отдавалась металлическим лязгом.

Кореец-официант в узбекской шапочке и в цветастом галстуке поверх передника неторопливо убрал тряпку за пояс и принес меню в целлофане, горбившемся пузырями. Романов разгладил пузыри – в меню значились чай и кофе без подробностей.

Он отложил меню и попросил:

– Кофе со сливками.

Официант кивнул и ушел, сверкнув белой волной передника.

– Не вздумайте это пить! – раздался раздраженный голос старичка. – Идите немедленно сюда, я угощу вас нормальным человеческим кофе! – Романов обернулся, старик проворно выудил из кофра чистую чашку и со звоном опустил ее на стол. – Что вы застыли как истукан? Присаживайтесь ко мне! – прикрикнул он на Романова.

Романов, опешив, только вежливо помотал головой, благодарственно приложив руку к груди.

Он посидит здесь немного, будет считать драконов на галстуке нарядного старика и думать, думать, думать, готовиться. Спиной он все время ощущал заветный дом.

Когда он поднял глаза, перед ним стояла чашка с маленьким пакетиком сухих сливок на блюдце, а напротив сидел официант и смотрел на него с отеческой добротой в глазах. Его длинный галстук лежал на столе, словно отдыхая от того, что его носят.

– Оттюда? – спросил официант.

– Откуда оттуда? – переспросил Романов.

– Кто только сто – сразу видно, по городу носятся. Меня Марат-кофейсик зовут, – официант расплылся в улыбке. Он наклонился к Романову и доверительно спросил: – Тебя усе распределили? Обысьно работу тут мимо расдают, думаесь, я готовить умею? Ты кофе пей, самому интересно, сто получилось…

Романов машинально добавил сливки и отхлебнул. Кофе был отвратительный, во рту остался осадок. Романов скривился.

– Вот я и говорю, – радостно кивнул Марат, и галстук переполз по столу поближе к чашке. – Понимаесь, я массасист.

– Кто? – удивился Романов.

– Массас, понимаесь, массас, – сказал Марат, яростно меся невидимое тесто. – Хось посвоносьник, хось мыссы, хось иголки. А вот эти все часки-джесвы – мимо меня. Мимо, понимаесь! Меня свекрось подвела, скасала – есь путевка на район.

– И как результаты? – осторожно спросил Романов.

– Надесда есть, – мрачно отрезал Марат.

Романов вдруг вспомнил рухнувшую витрину:

– Скажите, – он внимательно посмотрел на Марата, – у меня с утра было одно происшествие, и рядом оказалась… одна актриса. Вы с ней в клуб вошли…

– Засем говорись, – зашипел Марат, его лицо покрылось красными пятнами. – Засем?

Романов осторожно поставил чашку.

– Я хотел разобраться – она спасла мне жизнь, я думал, вы что-то знаете.

Марат яростно бросил тряпку на стол и тряхнул головой:

– Мимо говорись! Ты вот мне расскаси, засем сюда приехал, а?! Не говорись? А я посему долсен говорить?

– Я не… Простите, я только…

Марат встал, его галстук вскочил со стола как кобра, и Марат ушел внутрь, хлопнув дверью.

– Филиал психбольницы, – пробормотал Романов, отодвигая кофе и не решаясь проследить за Маратом, чтобы случайно краем глаза не зацепить флигелек. – У каждого внутри взведенная пружина. А теперь и у меня.

– Я же вас предупреждал! – старичок, сидевший по соседству, бесцеремонно водрузил на стол кожаный кофр и извлек серебристый термос. – Кофе от Марата надо приравнять к химическому оружию. Что вы вообще к нему полезли, здесь так себя не ведут.

– Как это так? – нахмурившись спросил Романов. Похоже в одиночестве здесь не останешься.

– О важном первому встречному не рассказывают, и вопросов не задают, – старичок с усилием открутил крышку термоса, и осторожно, как драгоценное вино, налил кофе во вторую чашку. – Ничего не объясняют в этих кабинетах, выпускают новичков на свободу без подготовки, – старичок выхватил памятку администрации, торчавшую из романовского кармана, и хлопнул ему по коленке. – Они полагают – вот это вас защитит? А о бонусной системе вам рассказно? О кнопках? Крысы канцелярские! – он покраснел и лопался от возмущения.

– О кнопках мне рассказали, – осторожно ответил Романов, перехватив поудобнее легчайшую, как лепесток, чашку.

– А о бонусах, значит, не стали, в целях предотвращения паники? – язвительно произнес старик, передразнивая чей-то голос. – А то, что здесь это две стороны одного и того же бесчеловечного процесса, вам не было сказано? Что к каждому желанию здесь прилагается бонус, страшный побочный эффект, сопровождающий жителей, так сказать, расплата, так сказать, гарантия и проверка, нужны ли им их желания. А люди с готовностью принимают это, они знают, за все хорошее в жизни надо отстрадать, расплатиться, и именно потерей, болью, иначе полученное не считается заслуженным. Но люди так устроены, что одновременно верят и в андронный коллайдер, и в приворотное зелье! Поэтому кнопочки никто не забывает нажимать, хотя это не что иное, как жгучее желание поплевать через левое плечо, увидев несчастного черного кота. Случайность, помноженная на непроходимо архаичное первобытное сознание. Бонусов они смиренно ждут, но надеются срезать углы кнопочками. Скажите мне, разве разумные люди могут так жить?! Только меня никто не желает слушать, – он устало откинулся на стуле, продолжая тяжело дышать.

– Боюсь, я вас не очень понимаю, – Романов сильно жалел, что остановился ради этого злополучного кофе. Пора было прощаться с возмущенным стариком, и Романов поднялся из-за стола. – Благодарю вас за чудный напиток…

– Так кем, говорите, они вас назначили? – старичок отдышался и схватил Ромнова за рукав, усаживая обратно в кресло.

– Не хочется зря болтать о важном, – усмехнулся Романов.

Старичок недовольно махнул рукой:

– Бросьте, со мной можно, я тут вроде апостола Петра.

Послышался гомон, старичок вздохнул, взглянул куда-то мимо Романова и тут же с тоской закатил глаза.

– Этого еще не хватало, – простонал он.

Из-за угла показалась небольшая процессия. Во главе шла крупная женщина с белой хоругвью, за ней несколько девушек, облаченных в серые монашеские балахоны. Предводительница с воинственным видом возвышалась над остальными, грубо очерченная линия ее подбородка как нельзя лучше дополняла широченные плечи. Одна из девушек извлекала пронзительные заунывные звуки из инструмента, напоминающего дудук. Над головами шагающих плавно качались транспаранты с изречением – «единоличные желания наши суть скорбь наша». Великанша хмурилась, наглядно демонстрируя упомянутую на плакате скорбь, и перед ней образовывался ощутимый вакуум, прохожие опасливо расступались. Старичок, услышав дудук, поморщился:

– Они еще и нот не знают, дурищи!

Когда процессия поравнялась с Романовым, женщина с хоругвью театрально возопила, указав на него пальцем:

– Вступил ли ты сего дня в царствие греха, нечестивец? Сказано: очистись от желаний своих, и освободишься. Покаися и отрекися, грешный! Отрекися!

Романов поставил чашку на стол и с интересом посмотрел на предводительницу.

– Идите, Маргарита Ивановна, – возмущенно вмешался старик, – со своим дамским поголовьем, куда шли.

Женщина опустила тяжелую руку на романовское плечо и грозно посмотрела на старика.

– Оплакивать идем невинно снесенный дом батюшки Мироедова!

– Ооой! – подхватили и затянули девицы.

– Невинно разрушенный, святой чертог освященный! Как только земля носит вас, с канцелярией вашей проклятой?! – предводительница надрывно голосила, но Романов уже не слышал ее воя, пристально вглядываясь в противоположную сторону улицы и покрываясь испариной.

– С моей канцелярией, с моей?! – старик вскочил из-за стола. – Да я с утра обиваю все пороги, я написал три докладных, я выставил оцепление, я не допущу вандализма, так и знайте! А стенания ваши антинаучные заканчивайте, нет доказательств и свидетельств о собственности нет, прекращайте. Пугаете людей! Здание той эпохи, этого наука не отрицает, а кто владел, кто гостил – это вилами по воде, поняли вы… – возмущенно закричал старик, но великанша перебила его новой сольной партией.

– Ибо сказано: коли нежися ты в грехах, крадучися по свету слуги диаволовы, и земля вопиет и восстанет, и скоромные сгинут, а праведные плечом к плечу воссияют. Слейся же во взаимопомощи вечной! Отрекися от желаний единоличных, отрекися!

– Ииии! – подхватили девицы.

– Всё в одну кучу у них, у полоумных, – сказал старичок Романову и крепко ухватился рукой за древко хоругви. – Имейте совесть, я вам не молоденькая несмышленая девица, – глаза его победно блеснули. – Идущие, да идите отсюда.

Женщина что-то угрожающе промычала, но спорить дальше не стала, ее подопечные выстроились в боевой порядок, и процессия двинулась дальше.

– Вот вы и познакомились с движением «Идущие сестрицы». Что характерно, они действительно все время ходят. И поют, – с раздражением проговорил старичок. – Главарь сей банды – Маргарита Ивановна, бывший тренер хоккейной сборной.

Но Романов не слушал.

– Когда снесли это здание? – тихо спросил он, обращаясь не то к старичку, не то к Марату, проходившему мимо с подносом.

Напротив кафе, через дорогу, в плотном ряду домов зияла дыра. На земле валялись бревна, мусор и битые кирпичи. Игорного дома не было. Процессия медленно растягивалась в кольцо вокруг кучи строительного мусора.

– Снесли его вчера, что совершенно возмутительно! И уже вывезли лом, а там могли быть исторически важные находки! – воскликнул старичок и засобирался. – Это есть самоуправство! – он выплеснул остатки кофе из чашек и аккуратно убрал их в кофр. – Зря вы были столь неразговорчивы со мной, – он сунул в карман романовской рубашки небольшую голубоватую карточку. – До встречи, к сожалению, неминуемой, – бросил он на прощание и удалился.

Романов не глядя расплатился и медленно пошел туда, где когда-то стоял игорный дом. Не раз он мысленно входил в него, как наяву видел тесноватую прихожую, гостиную с эркером и видом на английский сад… И было невозможно осознать, что он никогда туда не войдет. В то самое драгоценное здание, где он должен был загадать свое желание, спасти пацанам жизнь и получить все то, о чем всегда мечтал и что, черт побери, заслужил.

– А где ты в Питере учился?

– В Питере я учился в Москве.

– В смысле?

– Да вот так, в Москве я учился.

– А как тебя из дома-то отпустили?

– Да выгнали меня из дома и всё.

– Это за что же?

– Не оправдал возложенных надежд.

– Ну, видишь, значит они все-таки были…

– Отцу мои способности и таланты представлялись невидимой звездой, которая известна только по картам и расчетам. Признаки ее существования пару раз блеснули в темноте и пропали затем навсегда, не оставляя надежды увидеть их еще раз. Редкие всплески моего упрямства, отчаянные поступки в моменты, когда меня загоняли в угол, он принимал за силу характера, или не знаю, что там еще ему мерещилось. Факт в том, что, устав ждать этих проблесков, он опять решил отдать дело моего воспитания в надежные руки. Нежно любя и почитая исторических деятелей, умевших вершить политические дела, применяя лишь тонкие кружева искусства дипломатии (то есть вранья, интриг и предательства), он решил, что это именно то поприще, где я смогу расцвести. К тому же, как я теперь понимаю, его собственные упущенные возможности должны были воскреснуть в тщедушном мне. На заре знакомства с моей матушкой он, отринув блага заграничной службы в Германии, остался в Ленинграде, закопав свою карьеру под его каменной брусчаткой.

– И поэтому он выгнал тебя из дома.

– Почти. Отмучившись на последнем выпускном экзамене в школе, я пришел домой и нашел там новенький чемодан, аккуратно лежавший у меня на кровати. Что же это было такое? А был это подарок любимому сыну на день рождения и заодно в честь окончания школы. Внутри лежал билет в Москву. Вместо поздравительных речей отец сообщил мне, что два месяца назад он подал за меня заявление на поступление в московскую военную академию, и вот его одобрили, и вот меня ждут на вступительных экзаменах, которые я, разумеется, сдам, и стану военным дипломатом. Вопрос этот с обсуждения был снят сразу же, мне только сообщили дату отъезда и время, в которое мы встречаемся с отцом на вокзале.

– И ты отправился в Москву… Так это не выгнали, это учиться отправили.

– А это не конец истории. В назначенный день я прислушался к себе и понял, что ни на какой вокзал я не поеду. И остался дома, предварительно разобрав сложенный накануне чемодан. Признаться, краем сознания я понимал, что меня ждет. Не то, чтобы я мысленно прощался с жизнью, но сидел перед телевизором в тот вечер и ел пельмени другой я, не совсем настоящий. Настоящий я ни за что не выдержал бы поворота отцовского ключа в замке.

– Он сильно кричал?

– Совсем не кричал. Не разуваясь и не снимая плаща, он прошел через комнату, открыл чемодан и быстро сложил туда то, что попалось ему под руку. После чего сухо сказал, что раз я готов принимать такие решения самостоятельно, то всю ответственность он с себя снимает, я волен делать все, что мне угодно, но вне стен его дома. А посему: «Вон отсюда».

– И что же ты стал делать?

– Ну для начала я доел пельмени. Потом оделся и отправился вон.

– На улицу?

– Мать сунула мне сотню и адрес родственников в Москве, и я в тот же вечер поехал на вокзал.

– Что ты собирался делать?

– Вообще я планировал поступать в МГУ и еще в несколько мест, чтобы попасть хоть куда-нибудь.

– И чем же ты хотел заниматься?

– Это смешно, но я, будучи все детство окруженным биографиями и историческими книгами, захотел стать историком, меня, как ни странно, действительно заинтересовали все эти колоссы, о которых я читал. Совершенно не в том аспекте, в котором хотел бы отец, но всё же. По сути, я начал изучать то, как устроены талантливые люди. Что и привело меня сюда.

– Но ты поступил?

– Нет. Только спустя год. Все это время я работал на кафедре одного из институтов, и, в конце концов, меня взяли, не знаю уж, из-за того, что всем примелькался, или потому что, наконец, терпимо подготовился. Эта мысль приводила меня в бешенство – отец, похоже, оказался прав. Помнится, он серьезно говорил уничтожающие меня вещи, казавшиеся ему жизненной правдой. Не все, говорил он, Митя, имеют способности, главное пораньше понять, есть ли они у тебя или нет.

– Это что же, быстренько выяснить, гений ты или нет?

– На гения папа не замахивался. Всегда уточнял для меня, что гения видно сразу, это врожденное, как болезнь. И добавлял с усмешкой, что я у него здоровенький. Так что вместо лишних амбиций мне следовало растить в себе терпение и упорство. Брать усидчивостью, обаятельной улыбкой, смекалкой, умением дружить с нужными людьми. Вот я, кажется, и взял. Ты завтра придешь или у тебя смена?

– Если больной будет достаточно страдать для этого.