Онлайн чтение книги Стенание Lamentation
Глава 4

Я почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног. Отодвинув стул от своего рабочего стола, я пригласил Сесила присесть напротив, а сам принес свечку и поставил ее между нами. Она освещала лицо молодого человека, и тени подчеркивали ряд из трех небольших родинок на его правой щеке.

Я набрал в грудь побольше воздуха и начал беседу:

– Вижу, вы барристер.

– Да, из Грейс-Инн.

– Вы работаете с Уорнером, стряпчим королевы?

– Иногда. Но мастер Уорнер оказался среди тех, кого допрашивали в связи с еретическими речами. Он теперь, как говорится, предпочитает лишний раз не высовываться. А мне королева доверяет, она сама попросила стать ее посланником.

Я развел руками:

– Но какая неотложная нужда может быть во мне у ее величества? Ведь я всего лишь практикующий адвокат в суде.

Сесил улыбнулся – как мне показалось, немного грустно.

– Думаю, нам обоим известно, сержант Шардлейк, что ваши способности простираются значительно шире этого. Впрочем, простите: я не могу сейчас посвятить вас в подробности дела глубже. Если вы соизволите прийти, королева встретит вас во дворце завтра в девять и тогда уже сама расскажет больше.

Я снова задумался. Королевы не умоляют и не просят подданных прийти, они приказывают. До своего брака с королем Екатерина Парр обещала, что хотя и будет время от времени подбрасывать мне юридические дела, но никогда не станет вовлекать меня в политику. Теперь же, очевидно, она хотела предложить нечто серьезное, даже опасное, а потому именно так и сформулировала свое послание, предоставляя мне возможность при желании сказать Сесилу «нет».

– А прямо сейчас вы не можете мне ничего рассказать? – надавил я на него.

– Нет, сэр. Я лишь уполномочен узнать, придете ли вы или решите отказаться, сохранив мой визит в тайне.

Всей душой мне хотелось отказаться. Я помнил, чему стал свидетелем утром: пламя, крики, кровь… Но потом я подумал о королеве Екатерине, о ее мужестве и благородстве, доброте и чувстве юмора. Изысканнейшая и благороднейшая леди, какую я только встречал, женщина, от которой я не видел ничего, кроме добра. В общем, я глубоко-глубоко вздохнул и сказал:

– Хорошо, я приду.

Как последний дурак, я занимался самообманом, внушал себе, что просто увижусь с королевой, а потом, если возникнет такая нужда, будет еще не поздно отклонить ее просьбу.

Сесил кивнул. У меня было такое чувство, что я не произвел на него особого впечатления. Вероятно, он увидел всего лишь горбатого юриста средних лет, пришедшего в смятение от возможности подвергнуться опасности. И он был прав: именно так и обстояло дело.

– Тогда подойдите по дороге к главным воротам завтра в девять утра, – сказал юноша. – Я буду ждать вас там и проведу внутрь, а потом вас сопроводят в покои королевы. Наденьте мантию юриста, но не надевайте шапочку сержанта. На данном этапе лучше привлекать к себе как можно меньше внимания.

Он погладил свою реденькую бородку, скептически глядя на меня: наверняка подумал, что, будучи горбуном, я привлеку внимание в любом случае.

Я встал:

– Тогда до завтра, брат Сесил.

Он поклонился:

– Жду вас ровно в девять утра, сержант Шардлейк. А сейчас я должен вернуться к королеве. Знаю, она будет рада вашему ответу.

Я проводил его до двери. Из столовой появился Мартин еще с одной свечой: он открыл Уильяму дверь и поклонился, как всегда досконально выполняя обязанности эконома. Сесил шагнул на посыпанную гравием дорожку, где его ждали слуга с факельщиками, чтобы проводить домой, уж не знаю, куда именно. Броккет закрыл дверь.

– Я позволил себе вольность подать десерт доктору Малтону, – сказал он.

– Спасибо, – кивнул я. – Передайте ему, что я сию минуту приду. Но сначала пришлите в мой кабинет Тимоти.

Я вернулся в свое убежище, собственную тихую гавань, где держал маленькую коллекцию книг по юриспруденции, а также дневники и записи за много лет. Мне стало интересно, как отреагировал бы Барак, узнай он об этой просьбе прийти в Уайтхолл. Он наверняка бы сразу сказал, что мне нужно отбросить свои сентиментальные фантазии о королеве и придумать на завтра какое-нибудь срочное дело: например, что у меня назначена важная встреча где-нибудь в Нортумберленде.

Пришел Тимоти, и я написал для Джека записку, велев мальчику немедленно отнести ее в контору. В записке я просил подготовить краткое изложение одного из наиболее важных дел, которым собирался заняться завтра. Но потом передумал и кое-что исправил, попросив выполнить эту работу Николаса. Даже если парень что-то напутает, это будет отправная точка.

Тимоти обеспокоенно посмотрел на меня своими темными глазами:

– Вы хорошо себя чувствуете, хозяин?

– Да, лучше некуда, – раздраженно ответил я. – Просто завален делами по горло. Нет покоя в этом мире.

Пожалев о своем тоне, я дал подростку перед уходом полгроата[8] Гроат  – серебряная монета достоинством в 4 пенса., а сам вернулся в столовую, где мой гость без особого энтузиазма тыкал вилкой в миндально-марципановый торт Агнессы.

– Извини, Гай, срочное дело, – вздохнул я.

Доктор улыбнулся:

– Я тоже прерываю свои трапезы, когда у какого-нибудь бедного пациента наступает кризис.

– И прошу прощения, что перед этим был слишком резок. Но увиденное утром страшно удручило меня.

– Понимаю. Однако если ты думаешь, что все противники реформ – или те из нас, кто, да, хотел бы вернуть Англию обратно в лоно Римской церкви, – поддерживают подобные вещи, то ты крайне несправедлив к нам.

– Я лишь знаю, что «circa Regna tonat»[9]«Вокруг тронов всегда слышны раскаты грома» (лат.) ; цитата из стихотворения английского дипломата и поэта Томаса Уайетта «Circumdederunt me inimici mei» («Враги окружили меня»)., – процитировал я Уайетта и тут же снова вспомнил, что сказал Филипп Коулсвин во время сожжения.

«Вы понимаете, что теперь каждого из нас может в любой момент постигнуть такая же участь?» А ведь и правда. Я невольно содрогнулся.

Рано утром на следующий день Тимоти оседлал Бытия, и я поехал по Канцлер-лейн. Мой конь старел: его тело округлялось, а голова тощала. Снова выдался приятный июльский день, жаркий, но с прохладным ветерком, шумевшим в зеленой листве. Я миновал ворота Линкольнс-Инн и по краю дороги направился на Флит-стрит, пропустив стадо овец, которых гнали на бойню в Шамблз.

Город уже проснулся, лавки были открыты, и в дверях стояли приказчики, наперебой расхваливая товары. В пыли толкались разносчики со своими подносами, мимо прошел крысолов в грубой шерстяной рубахе, сгибаясь под тяжестью двух клеток на коромысле, полных лоснящихся черных крыс. Женщина с корзиной на голове кричала: «Горячие пирожки!» Я увидел на стене лист бумаги с перечнем запрещенных книг, которые надлежало сдать до девятого августа. Кто-то накорябал поперек списка: «Слово Божие есть слава Христова».

Когда я доехал до Стрэнда, путь стал спокойнее. Дорога, следуя за изгибом реки, сворачивала на юг, к Вестминстеру. Слева стояли большие трех- и четырехэтажные дома богачей: яркие разукрашенные фасады и привратники в ливреях у входа. Я прошел мимо большого каменного креста на Чаринг-Кросс и свернул на Уайтхолл-роуд – широкую улицу, ведущую к Уайтхоллу. Впереди уже виднелось высокое здание дворца с башнями и укреплениями; на каждом шпиле его, сверкая позолотой на солнце, как сотни зеркал, красовались гербы Англии и Британии. Они были такими яркими, что я даже зажмурился от их блеска.

Первоначально дворец Уайтхолл принадлежал Томасу Уолси и назывался Йорк-Плейс, однако впоследствии собственность опального кардинала в Лондоне досталась королю. В последние пятнадцать лет Генрих постепенно расширял дворец, и говорили, что он хотел сделать его самой роскошной и внушительной резиденцией в Европе. Слева от широкой дороги стояли главные здания, а справа располагались увеселительные заведения, теннисные корты, где когда-то развлекался его величество, большая круглая арена для петушиных боев и охотничьи угодья Сент-Джеймс-парка. Через улицу мостом перекинулись спроектированные Гольбейном Большие ворота – гигантское четырехэтажное сооружение с двумя башнями, которое связывало две части дворца. Как и сами стены замка, Большие ворота были выложены в шахматном порядке черно-белой плиткой и украшены огромными терракотовыми медальонами с изображениями римских императоров. Проход внизу казался маленьким из-за размеров здания, но он был достаточно широк, чтобы в нем могли разъехаться две самые большие повозки.

Чуть не доходя до Больших ворот, сплошные дворцовые стены прерывались небольшой, но великолепной аркой, которая вела к внутренним строениям комплекса. Там стояла стража в бело-зеленых мундирах. Я встал в небольшую очередь, чтобы войти, и за мной пристроилась длинная повозка, запряженная четверней лошадей. На ней были сложены свежие бревна, несомненно предназначавшиеся для новых покоев старшей дочери короля, леди Марии, что строились у реки. Другая повозка, которую сейчас как раз осматривали стражники, была нагружена гусями для дворцовой кухни, а непосредственно передо мной гарцевали на конях с богато украшенными седлами трое молодых людей, которых сопровождали слуги. На молодых джентльменах были зеленые камзолы с буфами и разрезами у плеч, отчего была видна фиолетовая шелковая подкладка, на головах у них красовались шапки с павлиньими перьями, а через одно плечо свисали небольшие накидки, прихваченные лямкой на новый испанский манер. Я услышал, как один из них сказал:

– Я не уверен, что Ризли вообще сегодня здесь, не говоря уже о том, прочел ли он прошение Мармадьюка.

– Но человек Мармадьюка внес нас в список, и это позволит нам войти в приемную. Давайте пока скоротаем время за игрой в карты, и один лишь Бог знает, кто может пройти мимо, пока мы будем там.

Я понял, что эти молодые люди ищут место при дворе, – вероятно, какие-нибудь мелкопоместные дворяне, отдаленно связанные с кем-то из людей сэра Томаса Ризли, одни из бесконечной череды просителей, которые заполняли Уайтхолл в надежде, что им дадут какую-нибудь должность, желательно синекуру. Скорее всего, на эти наряды они потратили свой полугодовой доход в надежде привлечь внимание кого-нибудь из влиятельных персон или хотя бы слуг значительных людей. Мне вспомнилось общее прозвище таких типов – «гроза придворных».

Подошла моя очередь. Стражник держал в руке список и маленьким стило вычеркивал имена. Я уже собирался назвать свое, когда из ниши в воротах появился молодой Уильям Сесил. Он коротко переговорил с охранником, и тот, сделав соответствующую пометку, махнул мне рукой, разрешая пройти. Въехав под арку, я услышал, как молодые люди спорят со стражником. Очевидно, их в списке все-таки не оказалось.

Миновав арку, я спешился около конюшен. Сесил позвал конюха, и тот взял у меня поводья.

– Я провожу вас в помещение стражи, – деловым тоном сказал Уильям. – Там вас ждет человек, который и отведет вас к королеве.

Сегодня на моем новом знакомом была другая адвокатская мантия, а на груди пришит значок с портретом молодой женщины в короне – это был символ святой Екатерины, личный значок королевы.

Я согласно кивнул и оглядел вымощенный булыжником внешний двор. Как-то раз, во времена лорда Кромвеля, я уже бывал здесь. Справа шла стена крытой галереи, окружавшей королевский сад. Строения с трех прочих сторон поражали великолепием: все стены были или выложены плиткой в черно-белую шашечку, или расписаны фантастическими зверями и растениями на черном фоне, отчего выделялись еще больше. За королевским садом, к югу от него, я разглядел длинный ряд трехэтажных зданий, протянувшийся до самых Больших ворот, – в этих домах, как я помнил, располагались личные апартаменты короля. Перед нами возвышался дом с причудливыми колоннами. У его дверей, украшенных гербом Англии, тоже стояла стража. Сзади виднелась высокая крыша часовни.

Во дворе толпились люди, в основном молодые мужчины. Некоторые были в дорогих одеждах, как те трое у ворот, в ярко разукрашенных камзолах с разрезами и в рейтузах всевозможных цветов с преувеличенно большими гульфиками, а другие – в темных одеяниях чиновников высокого ранга, с официальными золотыми цепями на шеях; их сопровождали несущие документы клерки. Повсюду толкались лакеи в королевских бело-зеленых ливреях с вышитыми буквами «HR»[10]Аббревиатура от латинского словосочетания «Henricus Rex»  – «Король Генрих»., а между ними постоянно сновала туда-сюда прислуга с кухни или из конюшни в повседневной одежде. Мимо прошла какая-то молодая женщина в сопровождении служанок. На ней было модное платье с фижмами, а ее конической формы юбка с вышитым узором в виде цветов расширялась внизу, но сужалась на невероятно тонкой талии. Пара-тройка кандидатов в придворные сняли перед дамой шляпы, надеясь обратить на себя ее внимание, но красавица даже не взглянула на них. Ее занимали собственные мысли.

– Это леди Мод Лейн, – сказал Сесил, – кузина королевы и старшая фрейлина.

– Она не выглядит счастливой.

– В последнее время у нее много забот, – грустно ответил мой спутник и посмотрел на придворных. – Искатели выгодного местечка, охотники за должностями, приспособленцы, подхалимы, злоупотребляющие доверием… – Он криво усмехнулся. – Но я, когда начинал карьеру, тоже искал внимания у высоких лиц. Впрочем, мой отец служил в личной охране короля, так что у меня с самого начала имелись необходимые связи.

– Вы тоже стремитесь возвыситься? – спросил я его.

– Почему бы и нет? На определенных условиях, соблюдая определенные принципы. – С этими словами собеседник посмотрел мне в глаза и добавил: – На службе у определенного господина. – Он немного помолчал, а потом вдруг сказал: – Смотрите! Это Уильям Пейджет, личный секретарь короля.

Я увидел, как двор пересекает мужчина с крупными, как каменные плиты, чертами лица, русой бородой и узкой щелью рта с опущенными уголками. Я уже видел Уильяма Пейджета накануне, на сожжении Энн Аскью и других еретиков. Сейчас королевского секретаря сопровождали несколько слуг в черном, один из которых на ходу читал ему какую-то бумагу.

– Запомните этого человека, сержант Шардлейк, – произнес Сесил. – Он ближе к королю, чем кто-либо.

– Я думал, ближе всех епископ Гардинер.

Уильям тонко улыбнулся:

– Гардинер вечно что-то шепчет королю на ухо. Но Уильям Пейджет обеспечивает всю административную работу, обсуждает с королем политику, ведает назначениями на должности.

Я посмотрел на собеседника:

– Судя по вашим словам, он теперь почти как Кромвель.

Сесил покачал головой:

– О нет. Пейджет обсуждает с королем политику, но никогда не заходит дальше, чем того желает его величество. Он никогда не пытается управлять королем. А ведь именно это стремление погубило в свое время и Кромвеля, и Анну Болейн. Что же, теперь высшие люди королевства многому научились на их ошибках. – Молодой человек тяжело вздохнул. – Или, по крайней мере, должны были научиться.

Он повел меня по булыжной мостовой. Двое здоровяков, облаченных в королевские ливреи, протащили мимо нас за шиворот парочку мальчишек в потрепанной одежде и пинком вышвырнули их за ворота. Сесил неодобрительно заметил:

– Эти оборвыши постоянно проникают обманом внутрь, говоря, что они, дескать, слуги слуг кого-нибудь из низших придворных. Не хватает привратников, чтобы вытолкать их всех взашей.

– Здесь нет охраны? – удивился я.

– Во внешнем дворе очень мало. Но внутри – вот увидите – совсем другое дело.

Уильям подвел меня к двери с гербом Англии. Там стояли двое йоменов в своих бросающихся в глаза красных мундирах, украшенных золотыми розами Тюдоров. В руках они держали длинные острые алебарды. Мой сопровождающий подошел к одному из них и сказал:

– Мастер Сесил и адвокат Шардлейк к лорду Парру.

Йомен отметил нас в своем списке, и мы прошли внутрь.

Мы вступили в большой зал, где стояли несколько стражников. Их наряды были еще великолепнее, чем у йоменов, – черные шелковые камзолы и шляпы с большим черным плюмажем и с расшитыми золотом полями. У каждого на шее висел на цепи большой золотой значок. Все они были высокими, крепкого сложения и вооружены острыми бердышами. Наверное, это была личная охрана короля, гвардия его телохранителей.

Стены здесь были украшены яркими гобеленами, и возле них стояли расписные деревянные сундуки. Внезапно я увидел занимающую всю стену картину, о которой много слышал. Она называлась «Король и его семейство» и была написана в прошлом году одним из последних учеников мастера Гольбейна. Полотно изображало внутреннее помещение дворца. В центре, на троне под богато отделанным балдахином, восседал король, мощный, рыжебородый и суровый, в широком черном, расшитом зо́лотом камзоле. Одну руку он положил на плечо мальчику, принцу Эдуарду, своему единственному сыну. С другой стороны от короля сидела, скромно сложив руки на животе, мать Эдуарда, давно умершая третья жена Генриха VIII Джейн Сеймур. С обеих сторон от царственной пары стояли молодая дама и юная девушка – леди Мария, дочь Екатерины Арагонской, и леди Елизавета, дочь Анны Болейн, обе восстановленные в праве наследования два года тому назад. За спинами у них были видны две открытые двери, выходящие в сад. За дверью позади Марии стояла маленькая женщина с абсолютно ничего не выражающим лицом, а позади Елизаветы – низенький горбатый мужчина, на плече у которого сидела обезьянка в камзоле и шапке. Я задержался на секунду, захваченный великолепием стенной росписи, но Сесил тронул меня за руку, и я повернулся и пошел за ним.

В следующей комнате тоже обнаружилось изрядное число богато наряженных молодых людей: они сидели на сундуках или стояли вокруг, и им не было конца. Один из них препирался со стражником возле единственной внутренней двери.

– Если я не увижусь с экономом лорда Лайла, – горячо настаивал он, – случится беда, сэр! Он хочет меня видеть.

Охранник отвернулся и равнодушно обронил:

– Если его светлость того пожелает, нам непременно скажут. А до тех пор прекратите шуметь в помещении королевской охраны.

Тут подошли мы, и стражник с облегчением повернулся к нам. Сесил тихо сказал ему:

– Лорд Парр ждет нас внутри.

– Да, меня предупредили. – Привратник быстро осмотрел меня. – У вас нет никакого оружия, сэр? Кинжала?

– Разумеется, нет, – ответил я.

Я частенько носил с собой кинжал, но знал, что в королевских дворцах оружие строго запрещено.

Здоровенный стражник без лишних слов открыл дверь – ровно настолько, чтобы мы могли войти.

Впереди была широкая лестница, покрытая толстой тростниковой циновкой, которая приглушала шаги, когда мы поднимались. Я дивился украшениям на стенах: ну просто буйство цветов и замысловатых деталей. Там встречались ярко раскрашенные щиты с изображением герба Тюдоров и геральдических зверей, на стенах между ними были нарисованы переплетенные ветви с листьями, а большие участки покрывали резные панели – на дереве были искусно вырезаны и разноцветные складки занавеса. На ступенях через равные интервалы стояли стражники из гвардии телохранителей, бесстрастно глядя перед собой. Я понял, что мы приближаемся к королевским апартаментам на втором этаже. Мы покидали обычный мир.

Наверху лестницы нас ждал немолодой широкоплечий мужчина, державший в руке трость. На нем был черный камзол со значком королевы, а на шее – золотая цепь, поражавшая своим необычайным великолепием. Его седые, как и маленькая бородка, волосы покрывала усыпанная драгоценными камнями шапка; морщинистое лицо было бледным. Сесил низко поклонился, и я последовал его примеру.

– Сержант Шардлейк – сэр Уильям Парр, барон Хортон, лорд-канцлер королевы и ее дядя, – представил нас друг другу мой спутник.

Лорд Парр кивнул ему и проговорил глубоким и чистым, несмотря на возраст, голосом:

– Спасибо, Уильям.

Сесил снова поклонился и отправился назад по лестнице – аккуратная маленькая фигурка среди всего этого великолепия. Мимо нас молча проследовал слуга, тоже спешивший вниз.

Уильям Парр посмотрел на меня пронзительными голубыми глазами. Я знал, что, когда отец будущей королевы безвременно умер, этот человек, его родной брат, взял на себя заботы о вдове и детях усопшего. В дни своей молодости он был близок к королю и помог семейству Парр пробиться при дворе. Сейчас ему, наверное, было уже под семьдесят.

– Значит, вы и есть тот самый юрист, которого так высоко ценит моя племянница, – проговорил он.

– Ее величество очень добра, – заметил я.

– Мне известно, какую добрую службу вы сослужили Екатерине до того, как она стала королевой. – Старый лорд был предельно серьезен. – А теперь она просит помочь ей снова. Может ли ее величество рассчитывать на вашу безусловную преданность?

– Целиком и полностью, – кивнул я.

– Заранее предупреждаю: это грязное и опасное дело, которое следует хранить в тайне. – Парр глубоко вздохнул. – Вам сообщат нечто такое, о чем знать смертельно опасно. Королева сказала мне, что вы предпочитаете держаться подальше от политики, поэтому давайте говорить откровенно. – Он посмотрел на меня долгим взглядом. – Теперь, когда я вас предупредил, по-прежнему ли вы готовы помочь ей?

Я ответил сразу же, без размышлений и колебаний:

– Готов.

– Но почему? – спросил лорд Уильям. – Я знаю, вы не религиозный человек, хотя когда-то им были. – Его голос посуровел. – Как и многие в наши дни, вы равнодушны к вопросам веры, сержант Шардлейк, вы из тех, кто ради собственного спокойствия и безопасности закрывает на это глаза.

Я глубоко вздохнул:

– Я хочу помочь королеве, потому что она благороднейшая леди из всех, кого я встречал, и никому не делала ничего, кроме добра.

– Вот как? – На лице лорда Парра неожиданно появилась сардоническая улыбка. Он опять бросил на меня долгий взгляд, а потом решительно кивнул. – Тогда идемте. В апартаменты ее величества.

И он повел меня по узкому коридору мимо роскошной венецианской вазы на столе, покрытом красной турецкой тканью.

– Мы должны пройти через приемную короля, а потом через приемную королевы. Там будут молодые придворные, ожидающие возможности увидеться с высшими лицами королевства, – пояснил лорд Уильям устало, а потом вдруг остановился и поднял руку.

Мы находились около маленького узкого окна с тонким переплетом, открытого из-за жары. Парр быстро огляделся, не видит ли нас кто-нибудь, и после этого, положив руку мне на рукав, торопливо и настойчиво проговорил:

– Поскольку вам нужно будет понять, как обстоят дела в целом, вы должны это увидеть. Посмотрите сбоку в окно, он не знает, что за ним наблюдают. Ну же, скорее, пока есть такая возможность!

Я взглянул в окно и увидел выложенный плитками двор. И там, на этом дворе, двое крепких гвардейцев в черных нарядах, поддерживая под руки какого-то огромного человека, облаченного в желтый шелковый камзол с легким меховым воротником, помогали ему идти. Я в изумлении понял, что это король. Прежде я видел Генриха VIII вблизи дважды – во время его поездки в Йорк в 1541 году, когда он был воистину величественной фигурой, и в Портсмуте в прошлом году. Теперь я был потрясен тем, насколько его величество изменился в худшую сторону: он непомерно разжирел и выглядел измученным болью. Передо мною сейчас было жалкое подобие монарха, этакая развалина. Его огромные ноги казались еще толще от повязок и бандажей и разъезжались, как у гигантского ребенка, при каждом мучительном шаге. От любого движения необъятное тело правителя сотрясалось и колыхалось под камзолом. Лицо его представляло собой сплошную массу жира: маленького рта и крошечных глаз было почти не видно за складками на щеках, а некогда крючковатый, как клюв, нос стал мясистым и бесформенным. Король вышел на прогулку с непокрытой головой, и я увидел, что он почти совсем облысел, а оставшиеся от некогда пышной шевелюры волосы, как и редкая борода, совершенно поседели. Впрочем, лицо его было кирпично-красным и покрытым по́том от усилий при перемещении по маленькому дворику. Пока я смотрел, его величество вдруг нетерпеливым жестом поднял руки, отчего я инстинктивно отскочил от окна. Лорд Парр нахмурился и приложил палец к губам. Я снова выглянул, а король в этот момент заговорил тем совершенно не соответствующим его внешности визгливым голосом, который я запомнил еще по Йорку:

– Отпустите меня! Я и сам могу дойти до двери, покарай вас Бог!

Телохранители расступились, и Генрих сделал маленький неуклюжий шажок, но тут же остановился и закричал:

– Моя нога! Моя язва! Держите меня, болваны!

Его лицо посерело от боли, и он с облегчением вдохнул, когда стражники снова взяли его под руки и поддержали.

Парр шагнул в сторону и жестом велел мне сделать то же самое, а когда мы отошли, произнес странным, ничего не выражающим тоном:

– Вот он. Великий Генрих. Никогда не думал, что придет день, когда я пожалею его.

– Неужели совсем не может ходить? – прошептал я.

– Лишь несколько шагов. В хороший день чуть больше. Его ноги в сплошных язвах, со вздувшимися венами. Он гниет на ходу. Иногда его приходится возить по дворцу на коляске.

– А что говорят доктора? – Я занервничал, вспомнив, что любые разговоры о смерти короля считаются государственной изменой.

– В марте Генрих сильно болел, и медики готовились к самому худшему, но он каким-то образом выжил. Однако, говорят, еще одна простуда или закупорка его обширной язвы… – Лорд Уильям огляделся. – Король умирает. Его врачи знают это. И все при дворе знают. И он сам тоже. Хотя, конечно, не хочет этого признавать. Но ум его ясен, он по-прежнему все контролирует.

– Боже правый!

– Генрих почти непрерывно испытывает боль, плохо видит и не хочет умерять свой аппетит: говорит, что постоянно голоден. Еда осталась его единственным доступным ему удовольствием. – Дядя королевы прямо посмотрел на меня и повторил: – Единственным доступным ему удовольствием. Не считая разве что небольших верховых прогулок, но садиться на лошадь королю становится все труднее. Это продолжается уже довольно долго. – По-прежнему тихо и постоянно озираясь, не идет ли кто, лорд Парр продолжил: – А принцу Эдуарду еще нет и девяти. На Совете думают лишь об одном: кто примет бразды правления, когда придет время? Коршуны кружат над троном, сержант Шардлейк. Вы должны это знать. А теперь пойдемте, пока кто-нибудь не заметил нас у этого окна.

Лорд Уильям повел меня дальше и свернул еще к одной охраняемой двери, за которой слышался гул голосов. Из открытого окна раздался слабый болезненный вскрик, и я вдруг с изумлением обнаружил, что мне, как и лорду Парру, тоже жалко Генриха.