Онлайн чтение книги Стихотворения и поэмы Эдгара По в переводе Валерия Брюсова
1829

Ничто земное, — разве луч

Прекрасных глаз, что, снова жгуч

В глазах цветов, где, нежно-нем,

День всходит из черкесских гемм;

Ничто земное, — разве пенье

Ручья в лесном уединеньи, —

Иль (музыка сердец влюбленных!)

Восторгов зов, столь напряженных,

Что, словно раковины шум,

Их это длится в тайнах дум; —

Не часть земных несовершенств, —

Вся Красота, весь мир Блаженств,

Что есть в Любви, что есть в Саду,

Сполна украсили Звезду,

Ах, — удаленную Звезду!

Для Несэси был год счастливым; мир

Ее тогда вплыл в золотой эфир

И временно близ четырех солнц, пленный,

Кружил, — оаз среди пустынь вселенной, —

В морях лучей, чей эмпирейский свет

Жег душу той, кому запретов нет,

Той, кто, всходя до грани совершенства,

Едва вмещала полноту блаженства.

К далеким сферам путь ведя порой,

Она плыла — туда, где шар земной.

Но ныне, найденной страны Царица,

Забыла скиптр, дала рулю кружиться,

Чтоб в аромате, в свете четверном,

Под гимн планет, спать серафимским сном.

И в дни блаженства, на Звезде Мечты,

(Где родилась «идея Красоты»,

Чтоб, вдаль упав, меж звезд, в лучах наитий,

Как женских локонов и перлов нити, —

С холмов Ахейских просиять), — она

Взглянула в небо, ниц преклонена.

Сонм облаков рдел вкруг, как балдахины,

В согласьи с дивной пышностью картины,

Являл свой блеск, но не мешал являть

Другим вещам их блеск, их благодать;

Гирляндами он ниспадал на скалы,

Влив радуги в воздушные опалы.

Итак, мечты Царицу ниц склонили

К цветам.

Вокруг — вздымались чаши лилий,

Тех, что белели у Левкадских скал, [1]Санта Маура — в древности Левкадия.

Чей длинный стебель дерзко оплетал

Шаги беглянки [2]Сапфо. (смертного любившей,

Любовью гордой жизнь свою сгубившей); —

Сефалики, под роем пчел клонясь,

Плели из стеблей пурпурную вязь; —

Цветы, что прежде, в виде гемм чудесных,

Цвели на высших из планет небесных,

Все затмевая прелестью своей,

Чей мед сладчайший, — нектар древних дней, —

Пьянил до бреда [3]Этот цветок привлек внимание Левенгека и Турнефора; пчела, питающаяся им, становится пьяной. (с высоты вселенной

За то их свергли в мир несовершенный,

Где мы зовем их «требизондский цвет»;

На них поныне блеск иных планет;

Они у нас, пчел муча неустанно

Своим безумием и негой странной,

О небе грезят; никнут от тоски

Меж сказочной листвы их лепестки;

В раскаяньи и в скорби безутешной

Они клянут безумства жизни грешной,

Бальзам вдыхая в белые уста;

Так падшей красоты — светла мечта!); —

Никанты, [4]Ночные красавицы. дня святей, что, не желая

Благоухать, жгут ночь благоухая; —

Те клитии, [5]В просторечии — подсолнечник, Chrysanthemum Peruvianum. что плачут, смущены,

Солнц четырех свет видя с вышины; —

Те, что родятся на Земле с невольной

Тоской о небе; сердцем богомольно

Льют аромат, чтоб, чуть открыв глаза,

Сад короля сменить на небеса [6]Цветок из рода алоэ, культивируемый в королевском саду, в Париже; он отцветает в июле, роняет лепестки, вянет и гибнет.

Те валиснерий лотосы, [7]Род водяной лилии, растущей в ложе Роны; его стебель очень длинен и тем предохраняет цветок во время разливов реки. высот

Жильцы по воле бурных Ронских вод; —

Твоих благоуханий пурпур, Занте, [8]Гиацинты.

Isola d'oro, fior di Levante; —

Цветок Нелумбо, [9]Намек на индусскую легенду, по которой Бог любви родился в водяном цветке и поныне любит этот цветок, как свою детскую колыбель. чей лелеет сон

В святой реке Индусский Купидон;

Цветок волшебный, дымкой фимиама

Взносящий в небо гимны храма. [10]Золотые кадильницы, фимиам которых был молитвами святых (Апокалипсис, гл. VIII, ст. 3).

ГИМН НЕСЭСИ

«Дух! ты, кто в высоте,

Там, где в эфире ясном

Равно по красоте

Ужасное с прекрасным!

Где твердь завершена,

Где грань орбитам звездным,

Откуда плыть должна

Звезда назад по безднам!

Где твой предел святой,

Незримый лишь кометам,

Наказанным судьбой

За грех пред вечным светом,

Несущим пламя в даль,

Луч алый преступленья

И вечную печаль, —

Вовек без промедленья!

Мы знаем: ты — во всем!

Ты — в вечности: мы верим!

Но на челе твоем

И тень — мы чем измерим?

Друзья весны моей

Хранили убежденье,

Что вечности твоей

Мы, в малом, отраженье [11]Школа гуманитариев утверждала, что Бог имеет человеческий образ (см. «Проповеди» Клэрка).

Но, все, как ты решил;

Звезда моя далеко,

И путь ей меж светил

Твое казало око.

Здесь мне мечтой взнестись

К тебе, что — путь единый:

В твою святую высь

Или в твои глубины.

Твой рок мне возвещен

Фантазией священной, [12]Всегда животворную, — Любимицу Зевсову, — Богиню Фантазию (Гете).

Пока не станет он

Открыт для всей вселенной!»

Царица смолкла, скрыв лицо глубоко

Меж стеблей лилий, пламенного ока

Не в силах снесть (в эфире мировом

Звезда, дрожа, была пред божеством);

Не шевелилась, даже не дышала, —

И некий Голос, высший, слышно стало, —

Грохот молчанья, без границ, без мер,

Что мы признали б музыкою сфер.

Наш мир — мир слов, и мы зовем «молчаньем» —

Спокойствие, гордясь простым названьем.

Все звуки издает в краю людей

(Есть даже голос у земных идей).

Не то в иных возвышенных мирах,

Где голос рока повергает в прах,

Под алый ветер, бьющий в небесах.

ГОЛОС

«Пусть есть миры, орбиты чьи незримы [13]Слишком малы, чтобы быть видимы (Ледж).

Что лишь единым солнцем предводимы,

Те, где безумие — моя любовь,

Где гнев мой внятен только через кровь,

Чрез гром, землетрясенья, бури в море

(Путь гнева моего встречать им — горе);

Пусть есть миры, где солнце лишь одно,

Где время помрачать века должно! —

Но на тебе горят мои сиянья:

Неси мирам мои предначертанья;

Покинь покой кристального жилья!

Сквозь небо ты и вся твоя семья,

Как луциолы полночью в Мессине, [14]Я часто замечал странные движения луциол; — они собираются в группу и улетают, как бы из общего центра, по бесчисленным радиусам.

К далеким звездам путь вершите ныне!

Святые тайны разглашать в мирах,

Грядущих гордо! Стань и грань и страх

В сердцах, где преступленья, — чтоб созвездья

Не дрогнули в предчувствии возмездья!»

Царица встала. Небосвод ночной,

Шафранный, ярок был одной луной

(Как на Земле, где, в песнях паладина,

Единая любовь с луной единой).

И как луна встает из облаков,

Царица шла от алтаря цветов

К дворцу, на высь, где день мерцал, слабея, —

Еще не покидая Терасеи. [15]Терасея — остров, упоминаемый Сенекой; он в один миг поднялся из моря на глазах у изумленных моряков.

Была гора с вершиной из эмали

(Пастух такие в лиловатой дали,

Проснувшись ночью на ковре из трав,

Туманно видит, веки чуть разжав,

Когда он шепчет: «будь мне легок жребий!»

А белая луна — квадрантом в небе).

Была гора, чью розовую высь, —

Как стрелы башен, что в эфир взнеслись, —

Зашедших солнц еще слепили очи,

Тогда как в странном блеске, в полдень ночи,

Луна плясала; — а на выси там

Многоколонный возвышался храм,

Сверкая мрамором, чье повторенье

На зыби водной, в прихоти движенья,

Вторично жило жизнью отраженья.

Из звезд падучих [16]Одна звезда, из потрясенной кровли Олимпа падшего, упала вниз (Мильтон). сделан был помост, —

Тех сквозь ночной эбен летящих звезд,

Чья серебром рассыпанная стая

Жильям небес поет хвалу, блистая.

На световых цепях был утвержден

Храм: диадема над кольцом колонн.

Окно, — алмаз огромный, — было вскрыто

На куполе, пред пурпуром зенита.

Лет метеоров, режа высоту,

Благословлял всю эту красоту,

Когда не застил блесков Эмпирея

Тревожный дух, на скорбных крыльях рея.

Взор серафический в алмаз окна

Мог различать, как сны морского дна,

Наш мир, одетый в плащ серо-зеленый;

Над гробом мертвой красоты — колонны; —

И ангелов изваянных, что взгляд

Из мраморных гробов в эфир стремят; —

И в темных нишах строй ахейских статуй,

Детей мечты, когда-то столь богатой; —

Тадмора фриз; — в Персеполе [17]Вольтер говорит о Персеполе: «Мне известно, как многие восхищаются этими развалинами, — но может ли дворец, воздвигнутый у цепи бесплодных скал, быть высоким созданием искусства?» ряды

Дворцов и башен; — Бальбека сады; —

Гоморры [18]По-турецки — Ула Дегиви; но окрестные жители зовут Мертвое море — Бахар-Лот или Аль-Мотанах. В море исчезло, несомненно, более двух городов. В долине Сиддима их было пять: Адрах, Зебоим, Зоар, Содом, Гоморра. Стефан Византийский называет восемь, Страбон — тринадцать. Тацит, Страбон, Иосиф Флавий, Даниил де Сен-Саба, Но, Мондрель, Троило, д'Арвие говорят, что после сильных засух над водой видны остатки стен и колонн; но эти остатки видны и сквозь прозрачную воду озера, притом на таком расстоянии одни от других, что надо допустить существование нескольких городов на пространстве, которое ныне занято Мертвым морем. пышный блеск (о! волны грозно

Идут на вас, но вам спасаться поздно!).

Звук веселиться любит ночью летней:

Так в Эйрако, [19]Эйрако — Халдея. — в час сумерек приметней, —

Священный ропот волнами входил

В слух мудрецов, следивших бег светил,

И так же входит в слух того, кто ныне,

Задумчив, смотрит в дальний мрак пустыни,

И звуки тьмы, сходящей с вышины,

Так осязательны и так плотны! [20]Мне часто казалось, что я слышу гул ночи, поднимающийся с горизонта.

Но что это? — вот близится, — и это —

Мелодия, — вот крыльев трепет где-то, —

Вот пауза, — звук вновь, — аккорд в конце.

И Несэси опять в своем дворце.

От быстрого полета, нежно-алой

Покрылись краской щеки, грудь вздыхала

Прерывисто, и лента, что вилась

Вкруг стана нежного, — оборвалась.

Она ждала, переводя дыханье,

Окликнув: Занте! — Дивное мерцанье,

Ей золото волос поцеловав,

Уснуть не в силах, искрилось, как сплав.

Шептались гармонически растенья,

Цветок с цветком и с веткой ветка, пенье

Ручьев пленяло музыкой ночной,

При звездах — в рощах, в долах — под луной.

Все ж от вещей молчанье шло незримо, —

От волн, и трав, и крыльев серафима;

Лишь музыка, что мыслью создана,

В лад нежных слов звучала, как струна.

ПЕСНЯ НЕСЭСИ

Под жасмином, под маком,

Под ветвями, что сны

Охраняющим мраком

Берегут от луны, —

Лучезарные сестры!

Вы, кто взоры смежив,

Чарой пламенно-острой,

Звездам шлете призыв, —

Чтобы им опуститься

К вашим ликам на час,

Словно взором Царицы,

Призывающей вас, —

Пробуждайтесь, хранимы

Ароматом цветов:

Некий подвиг должны мы

Совершить в царстве снов!

Отряхните, ликуя,

С черноты ваших кос

Каждый след поцелуя

В каплях утренних рос!

(Ибо ангел не в силах

Без любви жить и час,

И заря усыпила

Поцелуями вас!)

Встаньте! С крыльев стряхните

Рос чуть видимый гнет:

Их прозрачные нити

Ваш замедлят полет.

След любовной истомы

Свейте, свейте в конец!

В косах — блеск невесомый,

Он для сердца — свинец!

* * *

Где Лигейя? — Далеко ль,

Кто прекрасней всех дев,

Чей и помысл жестокий

Переходит в напев?

Или ты пожелала

Задремать в куще роз?

Или грезишь устало,

Как морской альбатрос, [21]Говорят, что альбатрос спит, паря в воздухе.

На полночном молчаньи,

Как на воздухе он,

Внемля в страстном мечтаньи

Мелопее времен?

* * *

Знаю! где бы Лигейю

Ни сковала мечта,

Та же музыка с нею

Неразрывно слита.

Ты, Лигейя, смежаешь

Много взоров мечтой,

Но, уснув, ты внимаешь

Песням, сродным с тобой, —

Что цветам, беспрерывней,

Дождь лепечет в саду,

Чтоб затем, в ритме ливней,

Поплясать их в бреду, —

Тем, что ропщут [22]Я нашел эту мысль в старой английской сказке, которую цитирую на память: «Самая сущность, первичный источник, происхождение всякой музыки — в пленительном шуме, который издают прорастающие растения». при всходе

Чуть прозябшей травы, —

Звукам, вечным в природе,

Повторенным, увы!

О, далеко, далеко

Унеси свои сны,

Где источник глубокий

Спит под лаской луны, —

Где над озером сонным

В звездах вся синева,

И посевом зеленым

К ним глядят острова, —

Где, в извилинах лилий,

Дикий берег не смят,

И где в неге бессилий

Девы юные спят, —

Те, что пчел разумея,

Вместе с ними — во сне, [23]Дикие пчелы не спят в темноте, если светит луна. —

Пробудись, о Лигейя,

Там, в блаженной стране!

Девам спящим — в виденьи

Музыкально шепни!

(Чтоб услышать то пенье,

И уснули они).

Ибо ангелов что же

Пробуждает от сна,

В час, когда так похожа

На виденье луна,

Как не чара, чудесней

Чар, сводящих луну:

Ритм пленительной песни,

Низводящей ко сну!

Взлетели ангелы с цветов полей,

Сонм серафимов взнесся в эмпирей,

И сны, на крыльях тяжких, бились где-то

(Всем — серафимы, кроме Знанья, света

Могучего, взрезающего твердь,

Твоей преломленного гранью, Смерть!)

Всем заблужденье было сладко, слаще —

Смерть. — На земле познаний вихрь свистящий

Мрачит нам зеркала счастливых дум:

Им этот вихрь был смертным, как самум.

Зачем им знать, что свет померк во взоре.

Что Истина есть Ложь, а Счастье — Горе?

Была сладка их смерть, — последний час

Был жизни завершительный экстаз,

За коим нет бессмертия, нет жизни,

Но — сон сознательный, сон в той отчизне

Грез, что — вне рая (— вещая страна! — ),

Но и от ада как удалена! [24]По верованию арабов есть среднее состояние между адом и раем, пребывающие в котором не несут наказаний, но и не испытывают спокойного счастия, составляющего эдемское блаженство.

Но кто, преступный дух, во мгле какой,

Гимну не вняв, презрел призыв святой?

Их было двое, — (в небе нет прощенья

Тем, кто не понял тайного влеченья!) —

Дух-дева, с ней — влюбленный серафим.

Где ж ты была (путь помыслов незрим),

Любовь ослепшая? ты, долг священный? [25]Меж слез печали совершенной — выражение Мильтона.

Им — пасть, меж слез печали совершенной.

То был могучий дух, который пал,

Блуждатель вдоль ручьев у мшистых скал,

Огней, горящих с выси, созерцатель,

При свете лунном, близ любви, мечтатель.

(Там каждая звезда — взор с высоты,

И кротко нежит кудри красоты;

Там все ручьи у мшистых скал — священны

Для памяти, в любви и в грусти пленной.)

Ночь обрела, — ночь горя для него! —

Над пропастью утеса — Энджело;

Он, озирая глубь небесной шири,

Глядел с презреньем на миры в эфире.

С возлюбленной вот сел он на скале;

Орлиным взором стал искать во мгле,

Нашел, — и, снова обратясь к любимой,

Ей указал на блеск земли чуть зримой.

РАССКАЗ ЭНДЖЕЛО

«Ианте! милая! следи тот луч!

(Как сладостно, что взор наш так могуч!)

Он был не тот, когда я в день осенний

Покинул Землю, — ах! без сожалений!

Тот день, — тот день, — припомнить должен я,

Закат над Лемном [26]Лемн (Лемнос) — остров в Греции. час, лучи струя —

На арабески залы золотой,

Где я стоял, на ткани с их игрой

И на мои ресницы. — (Свет заката!

Как веки им пред ночью сладко сжаты!)

Цветы, туман, любовь, — мне мир был дан,

И твой, персидский Сади, Гюлистан!

Но этот свет! — Я задремал. — И телом

На дивном острове смерть овладела

Так нежно, что не дрогнул шелк волос,

Не изменилось тени в зыби грез.

Последней точкой на земле зеленой

Был для меня храм гордый Парфенона, [27]Еще в 1687 г. он был цел и являлся высшей точкой Афин. —

Тот, в чьих колоннах больше красоты,

Чем жгучей грудью выдаешь и ты.

Лишь время мне полет освободило,

Я ринулся, — орел ширококрылый, —

В единый миг сливая все, что было.

Меня опоры воздуха несли;

Внизу ж открылся уголок Земли:

Я различал, как в движимой картине,

Ряд городов разрушенных, в пустыне…

Все было так прекрасно, что желать

Почти я мог — вновь человеком стать!»

ИАНТЕ

«Мой Энджело! Тебе ль — удел земного!

Ты здесь обрел цель счастья мирового:

Даль зеленей, чем на земле туманной,

И чару женщины в любви безгранной!»

ЭНДЖЕЛО

«Но слушай, Ианте: я чуть мог вздохнуть,

А дух мой в небе продолжал свой путь.

Казалось мне: тот мир, что мной покинут,

(То был ли бред!) — в кипящий хаос ринут,

Сорвался с места, вихрями влеком,

Огнем понесся в небе огневом.

Казалось мне: мой лёт остановился;

Я падал — медленней, чем я взносился;

И в трепетном паденьи, сквозь ряды

Лучей горящих, к золоту звезды

Мой путь был краток: ближе всех светила

Твоя звезда. — Но, — страшное светило! —

В ночь радостей, зачем, угроз полно,

Дэдалий алый, поднялось оно?»

ИАНТЕ

«Так! то — Земля! — Противиться царице

Не смели мы. Нам, Энджело, — смириться!

Как луциолы, там и здесь, везде,

Мы реяли по золотой звезде,

Одним блаженны, что царица нас

Благословит одним сияньем глаз.

Но Время, сказкой крыльев шевеля,

Не крыло сказки дивней, чем Земля!

Все поняла я. Диск Земли был мал;

Его лишь ангел в небе различал,

Когда впервые убедились мы,

Что нам к нему — путь в океане тьмы;

Но вот Земля блистает с высоты

Пророчеством грядущей Красоты!

А мы с тобой от тайны отреклись…

Скала дрожит. Час близится. Склонись!»

Ианте смолкла. Становилась тень

Бледней, бледней, — но не рождался день.

И двое пали. — В небе нет прощенья

Тем, кто не понял тайного влеченья.