Онлайн чтение книги Студенты
15

Настоящий Новый год каждый встречал в своей компании.

Вадим был дома, остался с больной Верой Фаддеевной. В общежитии новогодний вечер был несколько необычным. Собрались, как всегда, в складчину, в большой комнате девушек, называемой в шутку «манежем». Когда шумно, со смехом все наконец уселись, встал Лесик и произнес следующую речь:

— Братья и сестры во стипендии! Мы собрались сегодня в нашем дорогом манеже для двойного торжества. Во-вторых, мы проводим традиционное мероприятие по встрече Нового года. А во-первых, мы празднуем сегодня бракосочетание наших уважаемых Петра Васильевича Лагоденко и Раисы Ивановны Волковой. Первый тост — за новобрачных! Ура!

— Ура-а! — закричали все, вставая из-за стола, и потянулись с бокалами, чашками, банками из-под майонеза к Лагоденко и Рае Волковой.

Те сидели в центре стола, недоуменно и растерянно глядя по сторонам.

— Вот для чего вы нас сюда посадили… — пробормотал Лагоденко и, кажется, первый раз в жизни покраснел. — Ну что ж, вставай, Раюха…

Он поднялся, и Рая, с сияющими счастливыми глазами, встала рядом с ним, крепко ухватив его за руку.

— Горько! Го-орько! — раздались веселые голоса.

Петр и Рая переглянулись.

— Целуйтесь, не прикидывайтесь! Нечего тут! — кричал Лесик суровым голосом. — То все по углам норовили, а теперь при всех. Давайте, давайте!

Новобрачные поцеловались.

— Ну, кому Раюха, а кому пирога краюха! — Лесик схватил огромный кусок пирога. — А вы целуйтесь, ваше дело маленькое. Го-орько!

— Вот, Петя, и свадьба… — прошептала Рая, незаметно вытирая глаза. — А ты говорил: через два года…

Лагоденко, тоже взволнованный, молчал и то хмурился, то улыбался. Затем начались тосты за друзей новобрачных, за их будущих детей, будущую работу. Понемногу освоившись со своим новым положением и обретя наконец дар речи, Лагоденко попытался узнать, кому принадлежит идея этой неожиданной свадьбы.

— Не важно кому! Всем! Общая! — ответили голоса.

— Редакционная тайна, — сказал Лесик.

— А пирог с вензелями Нина пекла! — объявила Галя Мамонова и засмеялась. — Даже удивительно — член бюро, и такой пирог! Ниночка, ужасно вкусный, ты мне потом все на бумажке напишешь…

Перед самым новогодним тостом пришли Спартак с Шурой. За столом уже пели песни под аккордеон.

— Почему вы неурочно веселитесь? — удивился Спартак. — У вас часы спешат?

Ему быстро объяснили, в чем дело, и заставили выпить штрафной за новобрачных. В это время из репродуктора раздался слитный, рокочущий шум, гудки автомобилей — Красная площадь! Все молча выслушали двенадцать медленных ударов со Спасской башни, которые в это мгновение так же торжественно и молча слушала вся страна.

Новый год наступил! Зазвучал Гимн Советского Союза, все поднялись.

— За Новый год, друзья! — сказал Левчук, высоко поднимая руку с бокалом. — За Новый год, приближающий нас к коммунизму!

В эту ночь почему-то не хотелось танцевать. Может быть потому, что в последние дни танцевали и дурачились вдоволь, а может быть потому, что всем этим юношам и девушкам, так хорошо знакомым между собой, невольно хотелось в этот вечер говорить о самом волнующем, самом душевном.

Вспоминали о прошлом. Лагоденко вспомнил, как он встречал 1943 год на фронте. Во время ночного боя он был ранен и остался в немецком блиндаже, только что взятом в рукопашной. К нему приползла санитарка, совсем молоденькая, рыжая такая, растрепанная девчонка.

— А раны у меня были пустяковые, только крови много. Вижу, девчонка эта ни жива ни мертва от страха — ползти там опасно было, под огнем. Ну, приползла. А меня увидела — еще больше, верно, перепугалась. Весь я был в крови, лицо все залито, глаз не открыть… Она меня перевязывает, а у самой руки трясутся и голос такой испуганный: «Потерпите, товарищ, немного…» Ну, думаю, сейчас в обморок хлопнется! «Сама, говорю, терпи. Обо мне, говорю, не думай, а дело делай». В общем, кое-как перевязались. А у нее фляга была со спиртом, и вдруг я вспомнил — ночь-то новогодняя! Ни к чему это было, а тут вдруг, как хлебнул спирту, вспомнилось… Вот мы с ней, с той девчонкой рыжей, и отпраздновали Новый год. Один глоток за победу, другой — чтоб живыми остаться, а третий — чтоб еще встретиться когда-нибудь. И крепкий же спиртяга оказался.

— Да, все исполнилось… — сказала Рая задумчиво.

И многие вспомнили о своих встречах этого сурового военного года, только Левчуку трудно было что-нибудь припомнить. Он лежал тогда без сознания в мурманском госпитале со страшной раной в бедре.

— Ребята, и неужели снова… война? — вполголоса спросила Рая. — Когда вспомнишь все это…

— А ты хорошо помнишь «все это»? — спросил вдруг Левчук и встал, скрипнув протезом.

— Я? Еще бы… — тихо сказала Рая.

— Ну вот. И Петр, и Маринка, и я, и миллионы других людей очень хорошо помнят «все это». Вот потому-то и трудно новым гитлерам затевать войну.

— Так войны не хочется! Ну честное слово… — Рая даже сама улыбнулась: так внезапно, наивно вырвались у нее эти слова. — Ведь только мы отстроились, жизнь наладилась, и с каждым годом как-то все лучше, интересней… и столько хорошего впереди… Ведь правда же? И вдруг — опять…

Рая качнула головой и придвинулась невольно к Лагоденко, а он медленно, не глядя, обнял ее тяжелой рукой за плечи и буркнул, нахмурившись:

— Ничего, рыжик… Все будет добре.

И серьезно, задумчиво глядя на них, все почему-то вдруг замолчали. В комнате стало тихо на минуту.

— Ой, — Галя Мамонова вздохнула глубоко и подняла плечи, точно ей было зябко. — Ребята, не надо говорить о войне…

— А знаете, что мне пришло в голову? — сказал вдруг Мак оживленно. — Вот известно, что русский народ миролюбив. А мне пришло в голову, что доказательство тому есть даже в нашем языке. Смотрите: у нас согласие — мир, и вселенная, белый свет — тоже мир. Ведь этого, по-моему, ни в одном языке нет! Я сейчас перебрал в памяти по-немецки, по-французски, — нет, там два разных слова… Это примечательно, а?

— Да, примечательно, — сказал Спартак, вставая, и быстро зашагал по комнате, отбрасывая в сторону стулья. — А ведь в интересное время мы живем! Честное слово, вот вспоминаешь историю — не было еще такого интересного, великого времени на земле, а? Ведь старый мир рушится, трещит по всем швам, а новый — рождается на глазах! Наш мир! Мир мира! Подумать только, может, когда я кончу институт, меня попросят читать русскую литературу… ну, хотя бы в Китае! А?

— А меня в Индонезии! — подхватила Марина.

— Слушай, вполне возможная вещь! А, ребята?

— В Китае надо, во-первых, поднимать индустрию, — сказал Мак внушительно. — Это главное, а не преподавание литературы.

— Нет, прежде всего Китаю нужна реформа образования, — не менее авторитетно заявила Нина Фокина. — Четырехсотмиллионный народ, по сути, не имел возможности овладеть…

— Тише! Это великий народ! Я предлагаю тост! — громко сказал Спартак, шагнув к столу. — Тост! За всех, кто борется в Китае, Греции, Испании, Америке — во всем мире. За рыцарей коммунизма. За тех, кто в эти первые минуты Нового года думает с надеждой о нас. Вот… За этих отважных людей.

И они поднялись и выпили за отважных людей во всем мире, думая о них с восхищением и гордостью.

Гости Веры Фаддеевны — их было немного: брат Веры Фаддеевны с женой, сосед Аркадий Львович, одна ее старая подруга еще по Тимирязевке — ушли рано, в начале первого часа. В комнате остался неубранный праздничный стол, запахи вина, мандариновых корок и сладкий, ванильный запах пирога. В квартире на верхнем этаже еще продолжалось веселье: доносились приглушенные хоровые крики, отдаленно напоминавшие пение, в потолок беспорядочно, по-пьяному, стучали в пляске ногами.

Вадим принялся убирать комнату. Вера Фаддеевна лежала на своей кровати с закрытыми глазами — она утомилась от застольной суеты и того напряжения, с каким удавалось ей шутить, смеяться, принимать участие в разговорах и, главное, заставлять всех ежеминутно забывать, что она больна. Весь вечер она лежала, и праздничный стол был придвинут к ее кровати.

— Дима, у тебя какие-нибудь нелады с Сережей? — спросила вдруг Вера Фаддеевна.

— Почему нелады?

— Я слышала, что он звонил тебе вечером, приглашал куда-то.

— Да, я отказался.

Помолчав, Вера Фаддеевна сказала с шутливой горечью:

— Для того чтобы сын встречал Новый год с матерью, ей надобно заболеть.

— Глупости говоришь, — сказал Вадим, нахмурившись.

— Глупости, сын, конечно…

Вадиму не хотелось сегодня рассказывать Вере Фаддеевне о своих отношениях с Сергеем, в которых действительно за последнее время произошла перемена. Он и вообще-то был молчалив, не слишком любил распространяться о своих делах.

О Лене Медовской Вера Фаддеевна могла только догадываться, потому что Лена раза три заходила к Вадиму после института. Вере Фаддеевне часто хотелось спросить у Вадима об этой красивой, всегда нарядной девушке, но она не спрашивала, зная скрытность сына и его нелюбовь к откровенности на эти темы.

Сегодня Вере Фаддеевне казалось, что Вадим был невнимателен к общим разговорам, занят своими мыслями и чем-то расстроен — наверное, тем, что не может быть сегодня с Леной, а должен оставаться дома. Возможно, что и с Сережей у него какое-то недоразумение из-за этой Лены. Так бывает между друзьями. И Вере Фаддеевне было жаль сына, и она тоже все время думала о Диме, о его друзьях, об этой красивой и веселой девушке, в присутствии которой Дима делался неразговорчивым и неловким, и почему-то вместе с жалостью к сыну она испытывала чувство тайного облегчения. Лена казалась чересчур красивой Вере Фаддеевне и чересчур уверенной в том, что ее любят. Она мечтала о другой девушке для сына. О какой же? Этого она не знала. В мечтах ее не было никакого определенного образа, не было ни лица, ни голоса, ни даже характера, а было много разных лиц и разных характеров, и было ощущение чего-то неведомого и очень близкого, что должно было принести счастье ее сыну и ей самой, бесповоротно изменив ее собственную жизнь.

Вера Фаддеевна была рада тому, что Новый год она встретила вместе с сыном. Последние два года и несколько лет перед войной этого не случалось. Вадим уходил к друзьям на многолюдные, сначала школьные, а потом студенческие вечера, в общежитие, к Сергею или к кому-нибудь еще, у кого были вместительные и удобные для больших компаний квартиры. Приходя утром следующего дня домой, Вадим рассказывал Вере Фаддеевне о вечере, рассказывал необычайно многословно, с удовольствием, не минуя ни одной смешной подробности, ни одного наблюдения. Он словно чувствовал себя немного виноватым перед матерью за то, что не был в новогоднюю ночь вместе с ней, и хотел смягчить вину этим старательно многословным, веселым рассказом. И только молчал о девушке, которая интересовала его на вечере больше других. Вера Фаддеевна спрашивала, все-таки ей было любопытно: «Ну, а были там интересные девушки?» — «Конечно, — невозмутимо отвечал Вадим. — У нас, мама, неинтересных не бывает».

Но Вадим был расстроен сегодня вовсе не из-за Лены, как думала Вера Фаддеевна. Он был расстроен самой Верой Фаддеевной, дела которой ничуть не шли на поправку, а, наоборот, с каждым днем — так казалось Вадиму — становились все хуже. Он видел, как мама шутила и улыбалась через силу и, вдруг побледнев, начинала негромко кашлять, а потом лежала мгновение с закрытыми глазами. Недоброе предчувствие не покидало Вадима весь вечер. И к этим тягостным мыслям прибавлялись мысли о Сергее — до сих пор Вадим не мог забыть того ночного разговора в комнате у Сергея. Он решил, что Сергей наговорил гадостей про Лену только потому, что она ушла с новогоднего вечера с каким-то артистом. Потому, что сам был обижен и зол на нее. Но эта новая комбинация теперь почти не волновала Вадима. Нет, вовсе не трогала. Он перестал думать о Лене.

В час ночи зазвонил вдруг телефон. Вадим услышал знакомый мелодичный голос:

— Вадик, ты еще не спишь? — Лена засмеялась. — Я поздравляю тебя с Новым годом!

— Тоже и я тебя, — сказал он нетвердым от внезапного волнения голосом.

— У вас весело? — Она опять засмеялась. Голос ее утопал в посторонних шумах, чьих-то чужих голосах, музыкальной неразберихе. — У нас такой шум, ничего не слышно! Приходи к нам… Ой, мальчики, помолчите! Коля! Сергей, я прошу…

Она смеялась, говорила что-то кому-то в сторону, потом Вадим услышал незнакомый и кокетливый женский голос:

— Вадим, а вы блондин или брюнет?

И снова хохот, возня, какие-то металлические звонкие удары и чужой бас:

— Слушайте, Вадим, дорогой, одолжите сто рублей!

И смеющийся голос Лены:

— Они дураки, Вадька, все пьяненькие…

— Понятно. Ну, счастливо вам…

Вадим повесил трубку. Вернувшись из коридора в комнату, он увидел, что Вера Фаддеевна уже спит, и решил тоже лечь спать. Он выключил радио, оборвав на полуфразе медовый тенор Александровича. И сразу стало тихо, только наверху еще изредка топали и что-то глухо, тягуче пели.

Впервые после войны они встречали Новый год порознь — он и Сергей. И не болезнь Веры Фаддеевны была главной тому причиной (как она трудно и хрипло дышит, словно грудь ее сдавила многопудовая тяжесть, что-то бормочет во сне: «Боже мой, боже мой…» Разве можно заснуть, слыша, как она спит?). Они становятся чужими людьми — он и Сергей. Глупо, что в эти сложные отношения впуталась Лена. Она долго была помехой Вадиму, потом это как будто кончилось, а теперь она снова будет мешать…

Неожиданно резко, пронзительно зазвонил в коридоре телефон. Взяв трубку, Вадим услышал энергичный тенорок Спартака:

— Как дела, старина? Поздравляю с наступившим! Мы здесь пили за тебя и за Веру Фаддеевну. Привет ей… — Голос его тоже перебивался какими-то другими голосами, смехом.

Потом все стали говорить с Вадимом по очереди: Лагоденко, Нина, Левчук, Лешка, Мак, Рая… Последним был Рашид:

— Эй, Вадимэ-э! Тебе счастье на Новый год! Слышишь, эй? — кричал он весело и йотом что-то быстро, с присвистом заговорил по-узбекски. Кто-то, видно, пытался отнять у него трубку, потому что Рашид закричал вдруг: — Зачем толкаешь? Дай сказать! Я… Зачем братские народы зажимаешь, эй? Великорусский шовинизм ты…

И сквозь смех вновь донесся праздничный бас Лагоденко:

— Димка! Люблю же тебя, ей-богу! Черт с тобой… Маме привет! Скажи — завтра в гости к вам приду с женой! Все!

А через четверть часа, когда Вадим уже лег в постель, позвонил Андрей. Голос его звучал слабо, почти невнятно. Поздравив Вадима с Новым годом, Андрей долго объяснял, почему такая слабая слышимость. Он звонил из автомата на автобусном кругу, куда пришел вместе с Олей на лыжах. Они тоже сегодня праздновали, немного выпили и вот вышли проветриться перед сном.

— У вас в Москве идет снег? — услышал Вадим далекий голосок Оли.

— Нет. А впрочем, не знаю.

— А у нас идет. Такой густой-густой и теплый…

И когда Вадим повесил трубку, он почувствовал, что не сможет заснуть. Ему захотелось вдруг выйти на улицу, куда-то идти на лыжах под теплым и густым снегом, с кем-то смеяться, петь на ветру… И он подумал о том, что ему предстоит еще не изведанный, огромный год, в котором будут и лыжи, и густой снег, а потом весна, летние ночи со звездопадом, и дождливые вечера, и осенние бури. Только полтора часа прожито в этом новом году!

Вадим подошел к окну и отвернул занавеску. Густо шел снег. Уличные фонари чуть мерцали за его пеленой.