Онлайн чтение книги Тайное дитя The Hidden Child
Глава 6. Эдвард

Банк «Коулрой и Мак» находится в доме номер 24 по улице Чипсайд. Неприметное здание, беленые стены снаружи и добротная темная отделка тиковым деревом изнутри. Скромный банк, не чета финансовым гигантам акционерных обществ, но зато здесь особое отношение к каждому клиенту. Специализированный банк для состоятельных людей; для тех, кому важно знать, что их деньги находятся в хороших, надежных руках; где задают мало вопросов, но делают все, дабы как можно полнее учесть интересы клиента. Вкладчиком «Коулроя и Мака» был и отец Эдварда, храня здесь свое состояние, нажитое нелегким трудом. Стараниями банкиров деньги Хэмилтона-старшего значительно умножились в основном за счет вложений в стремительно развивающиеся отрасли американской экономики – электротехническую и сталелитейную. Сейчас владельцы банка с такой же проницательностью стараются приумножить деньги Эдварда посредством операций на финансовом рынке.

– Я не люблю рисковать, – неоднократно заявлял мистеру Коулрою Эдвард, когда тот заводил разговор о спекуляциях на фондовой бирже.

– Нынче все занимаются подобными спекуляциями, – отвечал ему мистер Коулрой. – Прекрасный способ сделать быстрые деньги.

Однако Эдвард упорно не поддавался на искушение.

– У меня достаточно денег, – не раз говорил он мистеру Коулрою, – и я хочу, чтобы все оставалось по-прежнему.

Любое рискованное предложение его нервировало.

– Как вам будет угодно, – бормотал мистер Коулрой, соглашаясь на апробированные вложения в надежные компании и государственные облигации и оставляя спекуляции волатильными ценными бумагами, фьючерсами и опционами для более смелых душ, нежели его клиент.

Мистер Коулрой наверняка родился и вырос в обеспеченной семье, где не волновались из-за нехватки денег. Поэтому он не знал и вряд ли мог понять, что у Эдварда есть все основания думать по-другому. Об этом, пусть и весьма скупо, писал Джеймс Джойс в своем «Улиссе». Отец писателя был одним из тех, кто проделал путь из низов наверх исключительно за счет собственного трудолюбия и упорства.

В двенадцать лет отца Эдварда отправили работать на шахту. Жалованье доставалось ему нелегко, и к каждому пенни он относился с такой заботой и почтением, что это вызвало бы глубокое восхищение у дядюшки Скруджа. Такое же внимательное, трепетное отношение к деньгам укоренилось и в Эдварде. Он не шел ни на какие риски и не допускал, чтобы деньги утекли сквозь пальцы, ибо слишком хорошо понимал витающую над ним возможность обеднеть.

Благодаря природному уму и неустанному труду отец накопил достаточно денег. Семья жила скромно, занимая небольшой домик и довольствуясь простой одеждой, простой пищей и простой мебелью. В детстве Эдвард был счастлив, ибо не знал иной жизни. Единственной статьей расходов, на которые отец не скупился, было образование сына и намерение поднять Эдварда выше уровня рабочего класса.

Однако реакция новых соучеников Эдварда на его незнатное происхождение была жестокой. Он быстро начал стыдиться своих «неотесанных» родителей и «жалкого домишки». С тех пор он делал все возможное, только бы скрыть свое происхождение, компенсируя историю семьи резкими выступлениями против низших слоев общества, чтобы ни у кого не закралось сомнений насчет его принадлежности к верхушке среднего класса. Даже Элинор не знала, сколь скромно начиналась его жизнь, а если бы знала – ни за что не вышла бы за него. В этом он уверен. Пусть ее семья и пережила тяжелые времена из-за гибели братьев и смерти родителей, но все они выходцы из добропорядочного сословия.

Он же был аномалией. Яркой искрой среди пепла и копоти низших классов.

– Доброе утро, мистер Хэмилтон, – здоровается с ним секретарша средних лет.

Ее седые волосы убраны в аккуратный узел. Невысокого роста, она кажется совсем маленькой за своим громадным письменным столом. Его узнают в лицо. От этого в груди разливается приятное тепло.

– У вас назначена встреча? – спрашивает она, водя пальцем по четко выписанным строчкам увесистого настольного календаря в солидном кожаном переплете.

– Доброе утро. Нет, сегодня у меня никаких встреч. Я зашел снять деньги.

– Конечно. – Секретарша поднимает на него глаза и улыбается. – Проходите.

Она открывает массивную дверь и вводит Эдварда в помещение, где сидят несколько клерков, склонившихся над конторскими книгами. Опять эта тупая, пульсирующая головная боль. Как же она ему мешает. Едва ли стоит ей удивляться. Он постоянно страдает от головных болей. Сгустки боли ударяют ему в череп. Помимо этой напасти он отвратительно спит по ночам. Минувшей ночью, что часто бывает накануне таких дней, как этот, он практически глаз не сомкнул. А теперь, после теннисных состязаний на выходных, к череде его обычных забот добавилась тревога за Мейбл. К своему удивлению, он обнаруживает, что молится Богу, в которого больше не верит, и просит, чтобы увиденное оказалось не более чем случайностью.

Секретарша подводит его к кассиру.

– Передаю вас в надежные руки мистера Джонса, – с улыбкой говорит она и возвращается за свой громадный стол.

Джонс порывисто встает, сдвигая в сторону бумаги, с которыми работал, тянется через стол, чтобы пожать Эдварду руку, и роняет авторучку.

– Добрый день, мистер Хэмилтон. Надеюсь, ваша семья в добром здравии? Желаете получить обычную сумму? – спрашивает кассир, нагибаясь за ручкой, успевшей закатиться за стул.

Характер у Джонса нервный. Он еще совсем молод, но уже успел приобрести землистый цвет лица. Он одет в мятый костюм с тонким галстуком. Одному дьяволу известно, чего он так нервничает при встрече с Эдвардом. Эта процедура повторяется ежемесячно. Пора бы привыкнуть. Эдвард видит, что у парня подрагивает рука, когда он косым почерком выводит на чеке сумму. Эдварду остается лишь подписать чек. Может, парень думает, что эти регулярные крупные суммы наличными имеют криминальный подтекст? Эдвард внутренне усмехается нелепой мысли. Он хорошо известен в обществе. Достаточно сказать, что его часто цитируют по радио, в передачах Британской вещательной корпорации. Его репутация безупречна.

– Прошу немного подождать, – говорит Джонс, берет чек и скрывается за другой дверью, чтобы принести деньги.

В комнате тихо. Поскрипывает чье-то перо. Один из клерков елозит на стуле, а другой откашливается.

Эдвард откидывается на спинку стула и подносит к глазам часы. В висках пульсирует боль. Он начинает массировать затекшие мышцы шеи и плеч. Половина одиннадцатого. Есть время прогуляться. Все лучше, чем трястись в грязной, душной подземке. Приятная прогулка вдоль реки – как раз то, что надо. Возможно, свежий воздух избавит его от проклятой головной боли.

Он представляет, как Элинор звонит доктору Харгривсу, о чем они договорились в тот день. Боже, ему срочно нужна сигарета! Он достает из пиджака портсигар, раскрывает его и вытаскивает сигарету. В день консультации он обещал приехать домой, хотя его неделя под завязку забита встречами, лекциями и письмами. Эдвард чиркает спичкой и закуривает. Его ладони липкие от пота. Он затягивается, проглатывает дым. Приток никотина успокаивает его.

Хлопает дверь, заставляя Эдварда подпрыгнуть. Вернулся Джонс.

– Ну вот и я, мистер Хэмилтон, сэр. Прошу извинить за ожидание.

Кассир возвращается на свое место, пододвигает Эдварду пепельницу и, тяжело дыша, отсчитывает фунтовые купюры.

– Вся сумма, – объявляет он, кладя последнюю купюру. – Двадцать шесть фунтов.

– Отлично. Благодарю вас, Джонс.

Он тушит сигарету, берет деньги и кладет в большой конверт, специально принесенный для этой цели. Конверт он опускает в свой тонкий портфель. Затем встает и крепко пожимает руку кассира своими холодными, липкими пальцами.

– До встречи в следующем месяце, Джонс, – говорит Эдвард, надевая шляпу. – Удачного вам дня. До свидания.

Коротко улыбнувшись, он возвращается в приемную.

Завидев Эдварда, швейцар кивает и распахивает дверь. Эдвард выходит на улицу и делает глубокий, затяжной вдох. Его сердце равномерно бьется, в ушах тоже стучит. Головная боль еще сильнее сдавливает виски.

Улица полна легковых автомобилей, грузовиков, велосипедов и неуместно выглядящих здесь конных повозок. Машины громко сигналят, люди кричат. Уличное движение почти замерло. Подходя к берегу Темзы, Эдвард видит, что и река запружена транспортом. Баржи везут уголь, бревна и различные товары. Рядом с ними плывут парусные суда, пыхтят буксирчики, проносятся прогулочные катера, неспешно движутся рыбачьи лодки. Лондон стал местом обитания громадной массы людей, превратился в кипящий котел, где перемешались богатство и бедность, высшие слои и низы, мозги и мускулы. Весь город лихорадочно старается оставить позади ужасы войны и на всех парах несется… к чему? К чему-то лучшему или, наоборот, к худшему? Куда бы ни привел этот курс, Эдвард, наряду со всеми, несется в общем потоке, не в силах противиться кипучей энергии Лондона.

Он прибавляет шагу и задумывается о прошлом. Его мысли мрачны. По-настоящему освободиться от прошлого невозможно. Груз прошлого, его хватка, как бы сам Эдвард и этот прекрасный город ни противились, медленно, но верно будут их всех душить, пока, один за одним, это сломленное поколение в молчаливом крике не сойдет на нет.

Только тогда наступит настоящий мир…

Вайолет ждет в условленном месте, на скамейке за железнодорожной станицей Блэкфрайерс. Здесь они встречаются в летние месяцы. Зимой излюбленным местом их встреч является паб «Голова королевы», где можно погреться у камина и где Эдвард обычно пьет кофе, а Вайолет – джин с лаймом. Эдвард предпочитает летние встречи. Сидишь с ней рядом на скамейке, смотришь на прохожих и не видишь ее глаз.

Заметив его, Вайолет пытается встать.

– Доброе утро, капитан… в смысле, мистер Хэмилтон.

– Пожалуйста, не вставайте, – протестует Эдвард и поднимает руки, подкрепляя свой протест.

Ощущая неловкость, он останавливается перед скамейкой. Вайолет – худощавая тонкокостная женщина неопределенного возраста. Он знает, что ей около тридцати, но, судя по обвислой коже вокруг рта и глаз, ей могло быть и больше. Ее длинные пепельно-каштановые волосы туго закручены на затылке. Одежда скорее практичная, нежели модная. Но лицо у нее приятное, с правильными чертами. Эдвард всегда теряется и не знает, как правильно себя вести. Ограничиться рукопожатием? Или поцеловать в щеку?

– Как дела? – вместо этого спрашивает он и, избегая любых прикосновений, садится рядом.

– Неплохо, сэр, – отвечает она. – А ваши? Как ваша семья?

Эдвард чувствует взгляд Вайолет, скользящий по его дорогой одежде, до блеска начищенным ботинкам и, наконец, по его лицу с резкими чертами. Он так и не может заставить себя посмотреть на нее. Пока не может. Вместо этого он смотрит перед собой, игнорируя постоянный стук в висках. Он разглядывает окрестный пейзаж. Лондонские платаны густо покрыты чудесной листвой. На другой стороне улицы человек продает розы из ведра. Одну розу он держит в руке, протягивая прохожим: «Полдюжины роз всего за шесть пенсов!» Рядом с поребриком расположился газетный лоток. Со скамейки Эдварду видны крупные заголовки газет.

Более всего Эдварда интересует самый верхний заголовок. «Воздушные налеты». Уже несколько ночей подряд в Лондоне устраивают учебные воздушные тревоги, имитируя налеты на город. Подготовка к новой войне, когда и через десять лет после конца прошлой страна до сих пор залечивает свои раны. Эдвард помнит тогдашние обещания: эта война положит конец всем войнам. Но, увы, обещания, подобно людям и древним книгам, столь же хрупки и рассыпаются в прах. У Эдварда учащается пульс. Он отводит глаза от лотка, выпихивая мрачные мысли на задворки сознания.

Он смотрит на спутницу и вспоминает, что не ответил на ее вопрос.

– Благодарю, Вайолет, у меня все в порядке. – Он замолкает, думая, уместно ли делиться с этой женщиной своей радостью. – Я снова буду отцом, – все-таки признается он.

Нужно поддерживать разговор, избегая неловких пауз.

– Мои поздравления, сэр. Рада за вас. Гляжу, вы нынче стали таким занятым. Пару раз видела ваше имя в газетах. Только хоть убей, чтобы я поняла, о чем там речь. – Она шаркает ногами. – Тут такое дело… Я ж тоже беременна. Пятым, – с сопением добавляет она.

Эдвард поворачивается в ее сторону и понимает: подходя к скамейке, он не заметил округлившейся фигуры Вайолет.

– И так столько ртов кормить. А тут еще моего Боба снова поперли с работы, – хмуро добавляет она. – Уж как я надеюсь, что этот будет последним… – Она умолкает.

Замешательство, возникшее после ее слов, только крепнет.

– Но вы же знаете: есть способы. – Эдвард чувствует, что краснеет, однако продолжает. Это важная тема, и такие, как он, не должны проявлять щепетильность и стыдливо молчать. – Об этом написана целая книга. Называется «Любовь в замужестве».

– Не привыкла я книжки читать. Сами понимаете, времени нет.

– Конечно. Но вышло так, что я хорошо знаком с автором книги. У нее есть клиника, клиника для матерей. Здесь, в Центральном Лондоне. Стоупс ее фамилия. Мэри Стоупс. Она помогает женщинам вроде вас. Я могу написать сопроводительное письмо.

– Не потяну я такие расходы, – говорит Вайолет.

Эдвард видит, как она сразу съеживается, опускает голову. Пальцы на коленях беспокойно шевелятся.

– Нет-нет, – торопливо продолжает Эдвард. – Клиника бесплатная для всех замужних женщин. Мэри способна помочь вам методами… – Ему не придумать, как бы поделикатнее выразиться.

На лекции или в клинической среде он бы употребил привычные слова «противозачаточные средства», «контроль рождаемости» или даже, если среди аудитории находились американцы, – «планирование семьи». Но сейчас, сидя с Вайолет на залитой солнцем скамейке, он сознает всю щекотливость подобного разговора.

– Я с большим удовольствием напишу вам сопроводительное письмо, – повторяет он. – По моему мнению, пятеро детей – это более чем достаточно для семьи с ограниченными средствами. – Он закусывает губу. – Я имел в виду…

– Это очень любезно в вашей стороны, капитан… мистер… сэр, – перебивает его Вайолет, щеки которой стали пунцово-красными. – Я… в общем… запишу-ка я, как ее зовут, и адресок.

– Конечно.

В их разговоре возникает пауза.

– И тем не менее мои искренние поздравления в связи с прибавлением семейства, – наконец говорит Эдвард. – К каждому ребенку нужно относиться как к сокровищу.

Он говорит медленно, сознавая, что у него напряжена челюсть. Потом замолкает, чтобы снять напряжение. Когда ты вынужден общаться с людьми вроде Вайолет, такие слова кажутся правильными и уместными. Говоря же о подобных ей в общем смысле, гораздо легче говорить о катастрофе многодетности для семей с низким достатком и низкой рождаемости среди тех, чей достаток позволяет иметь много детей. Состоятельным людям, как говорится, сам Бог велел… Эта пауза длится дольше предыдущей. Оба знают, куда обязательно повернет их разговор.

– Ну и как он? – спрашивает Эдвард.

Вайолет мотает головой и фыркает:

– Неважнецки.

– Печально слышать.

– У него то вверх, то вниз. Сами знаете. Сейчас на самом дне. Совсем отчаялся. Разуверился в себе. В этом вся закавыка. Надо его чем-то взбодрить. Навестили бы его, глядишь…

– У меня нет времени! – Голос Эдварда звучит жестче, чем ему хотелось бы. Он откашливается. – Точнее, нет времени в данный момент. Я чертовски занят! Читаю лекции, пропагандируя свою недавнюю книгу. Хватает и дел в клинике. Но главное мое занятие – исследования. В университете и в совете графства Лондонского округа. Вдобавок я еще и семейный человек. По выходным… Меня жаждут видеть дома. Маленький ребенок, второй на подходе. Моя жена Элинор… Она бы очень удивилась…

– Конечно, – торопливо соглашается Вайолет и продолжает с извиняющимися интонациями: – Понимаю. Вы такой важный человек. И чего я только напридумала…

– Все в порядке. Я бы с большим удовольствием заглянул к вам. Но, увы, не сейчас.

За все пять лет своей семейной жизни он так и не нашел времени.

– Тревожусь я за него, вот в чем дело, – говорит Вайолет, и у нее дрожит голос. – А вскоре мне вообще будет никуда не выбраться. Месяца через два рожать. Я езжу каждое воскресенье, после церкви, хотя с трудом наскребаю на поезд.

– Это… Это очень любезно с вашей стороны, Вайолет, – мягким голосом произносит Эдвард.

И наконец он поворачивается к ней. У нее такие же красивые глаза, потрясшие его еще в первую их встречу, но выглядит она сейчас намного старше. Кажется, что груз забот незаметно, по капельке, лишал ее привлекательности, пока не погасил сияние молодости. В уголках глаз появились «гусиные лапки», на лбу пролегли морщины. Губы утратили былую полноту и сочность. Он отворачивается.

Эдвард мысленно ищет, о чем бы еще поговорить. Найти бы нейтральную тему, чтобы их разговор продолжался. Ему хочется оттянуть унизительный финал их встречи. Но мозг отупел от головной боли и недосыпания. Эдвард произносит несколько банальных фраз о погоде и возросшем уличном движении в Лондоне.

Наконец он собирается с духом, кладет на колени портфель и достает плотный коричневый конверт. Наступил момент, ради которого они здесь встречаются.

– Итак, моя дорогая…

Он кладет конверт в ее теплую руку, накрывая ее пальцы своими, липкими от пота. Так легче. Передача наличных. Это невозможно проследить. Ни у кого не возникнет вопросов.

– Вот пособие на этот месяц.

– Премного благодарна, сэр.

Вайолет быстро убирает конверт в сумочку, защелкивает ее и крепко, до белизны костяшек, стискивает ручки.

– Может, добавить к этой сумме? – помешкав, спрашивает он. – Нелишним будет для ваших малышей.

– Нет, капитан… мистер Хэмилтон. Вы и так очень щедры. – Она выпрямляет спину. – Благотворительности нам не надо. Мы справимся. Но все равно спасибо.

Он встает и протягивает Вайолет руку. Несколько секунд она смотрит на него, затем протягивает свою и с его помощью встает со скамейки. В животе Эдварда возникает знакомое бурление, появляющееся всякий раз, когда они встречаются. Его охватывает неудержимое желание повернуться и убежать, чтобы никогда больше не встречаться и не видеть благодарности в ее глазах. Но он встретится с ней снова, поскольку должен. Эта цепь навсегда будет связывать его с постыдным прошлым.

– Мне уже надо быть в другом месте, – помолчав, говорит он. – Всего наилучшего вам и вашей семье. До следующей встречи, – добавляет он, надевая шляпу.

– Да, сэр. До следующей встречи. Благодарю вас от всего сердца! – Вайолет похлопывает по сумочке.

Эдвард быстро уходит.

Эдвард обводит глазами ряд бледных лиц, взирающих на него в душной комнате на четвертом этаже Вестминстерского дворца, где проводятся заседания комитета.

– Говорю вам, здесь представлены все данные. Наука не может лгать. – Он постукивает ладонью по толстой пачке отчетов о своих последних исследованиях в области образования.

Об их результатах он докладывает членам комитета, учрежденного Министерством образования. В школьных классах постоянно возрастает число умственно неполноценных детей, и попытки обучать их порождают проблемы, решить которые и пытается этот комитет.

– У меня есть дополнительные материалы по исследованиям, проведенным в Америке известным ученым Карлом Бригамом. Он наблюдает аналогичное снижение уровня умственных способностей. Что же касается Америки, там, как мне говорили, снижение умственных способностей вызвано иной причиной – главным образом возросшей иммиграцией и интеграцией в американское общество людей из менее развитых рас. Работы Бригама привели к принятию закона по ограничению иммиграции, а также к осуществлению успешной политики стерилизации и изоляции. Это дает гарантию, что дефектные гены не проникнут в наследственность будущих поколений. Если наша великая нация намерена остановить упадок, подобные меры являются жизненно необходимыми. Я бы даже сказал, не упадок, а гибель, учитывая нашу долгосрочную политику. Вряд ли мои слова являются таким уж преувеличением.

В комнате жарко и душно. Ветерок, проникающий с Темзы в открытое окно, слишком слаб. Эдвард с большим удовольствием снял бы пиджак по примеру нескольких слушателей, но на официальной встрече он не позволяет себе таких вольностей. Он пытается на замечать пота, текущего по спине. У него вспотели подмышки и сгибы локтей.

– Прошу прощения, но я не уверен, что все это имеет отношение к обсуждаемым вопросам. – Артур Вуд, председатель комитета, барабанит пальцами по столу. – Профессор Хэмилтон, я думал, мы здесь собрались для обсуждения политики в сфере образования.

Ну почему эти люди не видят, что все взаимосвязано? Что этих проблем у нас не было бы вообще, если бы… Эдвард вздыхает и медленным, размеренным голосом объясняет:

– Боюсь, мистер Вуд, это имеет самое прямое отношение к нашей теме. Если мы будет заниматься только симптомами болезни в нашем обществе – о них я еще буду говорить, – мы не создадим надлежащего лечения. Вы согласны, джентльмены? Нет, мы должны вырвать с корнем саму болезнь. К великому сожалению, уровень рождаемости у тех, кого, за неимением лучшего термина, я называю низшими слоями, значительно превосходит рождаемость у деятельных и высокоразвитых членов общества.

Он делает паузу. Пусть собравшиеся усвоят этот факт.

– Наука неопровержимо доказала, что склонность к алкоголизму, преступности, сексуальным извращениям, слабоумию, насилию, эпилепсии, депрессиям, сексуальным отклонениям и так далее является унаследованными тенденциями, передаваемыми из поколения в поколение через дефектную зародышевую плазму в наших генах. Но самым важным, в том числе и для нашей дискуссии, является следующее. Ознакомившись с этими отчетами, вы увидите, что умственные способности как таковые на сто процентов передаются человеку от его родителей. Каждый без исключения ребенок рождается с определенным умственным потенциалом, который не изменить никаким образованием.

Эдвард смотрит на вялые лица слушателей и откашливается.

– Джентльмены, как только вы изучите представленные отчеты, – он снова постукивает по стопке бумаг, – уверен, вы согласитесь, что на основе всего, что нам известно о передаче умственных способностей по наследству, мы должны полностью пересмотреть нашу систему образования.

– Каким образом? – спрашивает Вуд, прекращая барабанить по столу и откидываясь на спинку стула.

Эдвард улыбается самой снисходительной из его арсенала улыбок:

– Вначале позволю себе сослаться на мою работу «Проверка умственного развития в школах», опубликованную несколько лет назад. Уверен, вы непременно с ней познакомитесь. Говоря вкратце, я ратую за системные изменения в наших школах. Мы должны провести общенациональную проверку всех детей, достигших одиннадцатилетнего возраста, и на основе положений, которые я отстаиваю в упомянутой книге, выделить самых одаренных. Таких детей можно собрать в самые лучшие специализированные школы, где они будут находиться в обществе одаренных сверстников и благотворно развиваться. Те же, кто из-за своего рождения никогда не сможет достичь уровня, необходимого для карьеры ученого или руководителя, будут получать базовое образование с уклоном в практическую сферу. Эти дети не станут высококлассными специалистами. Они пополнят ряды рабочих, которые непременно понадобятся нашей стране, если мы собираемся строить здоровое будущее.

– А умственно отсталые дети? – спрашивает Вуд.

– Дети с легкими умственными отклонениями будут учиться в обычных массовых школах, чтобы приобрести ту или иную низкую квалификацию. И совсем иной подход необходим к детям с серьезными умственными дефектами. Тех, кто подпадает под категорию идиотов, имбецилов и слабоумных, не поддающихся никакому обучению, необходимо сразу же помещать под пристальную общественную опеку и контроль. Дети, чьи умственные способности находятся на самом низшем уровне, должны содержаться в особых заведениях или колониях, организуемых местными властями. Это позволит удалить их с улиц и, что еще важнее, предотвратить любой риск деторождения и передачи дефектных генов.

– О каком числе дефективных мы говорим, профессор Хэмилтон? – спрашивает седовласый джентльмен с обеспокоенным лицом, чью фамилию Эдвард никак не может запомнить. – Расходы на их содержание наверняка окажутся непомерно высокими.

– Пока мы не проведем общенациональную проверку, я не располагаю никакими цифрами.

– Но я всегда считал, что смысл проверки умственного развития детей направлен на то, чтобы оказать дополнительную поддержку в обучении и помочь тем, кто отстает от сверстников, – не сдается джентльмен. – Это вполне можно осуществить в рамках существующей системы школьного образования. А проверять, чтобы выявить слабейших и изолировать их в предлагаемых заведениях… Ведь такая же изоляция рекомендуется и для одаренных. Принесет ли это благо в масштабах страны? Я что-то сомневаюсь.

Говоря, джентльмен изгибает свою кустистую бровь. Зрелище довольно комичное, и Эдвард сдерживает желание рассмеяться.

– Если вкратце, боюсь, подобные надежды весьма устарели, – терпеливо объясняет Эдвард. – Здесь содержатся наши доказательства. – Он снова указывает на свои бумаги. – Они и множество других недавних исследований показывают, что воспитание и образование лишь в ничтожной степени влияют на умственные способности. Самые лучшие педагогические методики, полноценное питание и любые другие блага, изливаемые на умственно отсталых, не сделают их ни на йоту умнее. Следовательно, любое вложение средств в надежде развить интеллект таких детей – это пустая трата денег. Я предлагаю осуществить проверку умственных способностей всех детей, достигших одиннадцати лет, поскольку к этому возрасту их умственное развитие уже вполне поддается оценке. Результаты проверки подскажут нам, каким должно быть дальнейшее обучение того или иного ребенка. Мы как нация не можем себе позволить неоправданную трату ресурсов, особенно сейчас, когда безработица стремительно растет, а зарплаты неумолимо снижаются, что, конечно же, уменьшает налоговые поступления. Однако, – добавляет Эдвард, – через поколение стоимость этих расходов естественным образом понизится, если мы сведем к нулю рождаемость у слабоумных.

Собравшиеся за столом ерзают на стульях и вполголоса переговариваются. Эдвард подносит к губам стакан с водой.

– Простите, профессор Хэмилтон, – говорит ему джентльмен с кустистыми бровями, – я и несколько моих коллег – (те утвердительно кивают) – сомневаемся в достаточности доказательств, подкрепляющих ваши изыскания. Изменение всей нашей системы образования, насильственная изоляция умственно отсталых детей и начало программы по стерилизации кажутся нам необычайно рискованной игрой с отсутствием неоспоримых доказательств в пользу ваших утверждений. – Не получив ответа Эдварда, он продолжает: – Например, насколько достоверны упомянутые проверки для одиннадцатилетних? Откуда ваша уверенность, что результаты обусловлены природными умственными способностями, а не обучением этих детей?

На Эдварда устремлены двенадцать пар глаз. Затаив дыхание, аудитория ждет его ответа. В нем поднимается раздражение от неспособности собравшихся понимать очевидные вещи.

– Прежде чем отметать мои рекомендации, предлагаю внимательно прочитать представленные доказательства. Это лишь один небольшой шаг среди более значительных шагов, которые мы, как общество, должны сделать, чтобы улучшить жизнь каждого из нас и обеспечить будущее процветание. У нас попросту нет времени на проведение новых детальных исследований, когда действия, которые мы должны осуществить, предельно понятны уже сейчас.

– Однако, – упорствует Бровастый, – если вы и ваши друзья-евгенисты окажетесь неправы, негативные последствия для очень многих детей и их семей будут неизмеримыми! Подобные концепции, профессор Хэмилтон, для многих просто неприемлемы, – добавляет он, и его лицо принимает серьезное выражение.

Эдвард открывает род, приготовившись ответить, но тут вмешивается Вуд, подняв руки:

– Джентльмены, думаю, нашей дискуссии угрожает еще больший уход в сторону от текущих вопросов. Давайте не забывать, что нашему комитету поручено обсуждение одной лишь политики в сфере образования. Предлагаю прочесть доказательства, представленные уважаемым профессором, а после собраться еще раз.

Участники одобрительно кивают, хотя до ушей Эдварда долетают бормотания Бровастого, обращенные к соседу. Этого джентльмена заботит неопровержимость доказательств. Эдвард игнорирует его и собирается завершать выступление.

– Итак, джентльмены… – Он улыбается собравшимся, а на самом деле ему уже невыносимо находиться в этой тесной душной комнате. – Если у вас больше нет вопросов, позвольте откланяться. Меня ждут на деловом ланче. Когда вы прочтете мои отчеты, прошу вас сообщить об этом. Если мне будет позволено, – он смотрит на Вуда, – я бы хотел, чтобы, перед тем как представить Министерству образования рекомендации, разработанные вашим комитетом, вы проконсультировались со мной. Полагаю, что эти предложения, равно как и другие, которые я сейчас разрабатываю для Министерства здравоохранения, должны осуществляться совместно. Если кому-то из вас захочется узнать побольше, сошлюсь на мою недавнюю книгу «Преступность среди несовершеннолетних и криминальный склад ума». Она уже вышла из печати и продается во всех приличных книжных магазинах. Думаю, вы найдете ее весьма поучительной.

Последняя фраза адресована Бровастому, сидящему с каменным лицом.

Несколько участников вежливо смеются и одобрительно кивают.

– От имени нашего комитета позвольте поблагодарить вас, профессор Хэмилтон, за то, что любезно согласились прийти и представить нам свои изыскания, – говорит Вуд. – Как всегда, вы приносите вести с передового рубежа науки, расширяющие наши представления. Мы искренне признательны вам за потраченное время и терпение.

Эдвард воодушевлен аплодисментами, теплотой восхищенных взглядов и одобрительными кивками многих участников встречи.