Глава 18

Онлайн чтение книги Приключения Оги Марча The Adventures of Augie March
Глава 18


Итак, я согласился на поездку с Теей в Чильпансинго, и какое-то время, весьма непродолжительное, мы оба были исполнены благодарности. Я оценил перемену Теи в отношении ко мне, ее снисходительность, она же была счастлива, что я вновь признался в своем к ней чувстве. Поэтому в тот вечер, когда должно было состояться новоселье Оливера, она сказала:

- Пойдем посмотрим, как это будет.

И я понял, что ей хочется доставить мне удовольствие, потому что я мечтал пойти. Мечтал! Мне просто не терпелось оказаться там, а в доказательство моей благонамеренности я целых два дня безвылазно просидел дома. Я вгляделся в лицо Теи - она улыбалась, подтверждая, что не шутит. И я подумал: «К черту! Пойдем, и все!»

К тому времени я уже хорошо знал, как воспринимает Тея фальшивое человеколюбие большинства людей, да и вообще большинство людей. Она их терпеть не могла. И вся ее эксцентричность объяснялась тем, что этой фальши она противопоставляла иную форму гуманности. Думаю, что стремление к идеалу в людях неискоренимо и ничто не может удержать их на пути к нему. Удержать их вообще мало что может. Планка требований, которую ставила перед человечеством Тея, была высокой, но вовсе не свидетельствовала о капризном высокомерии, потому что, обсуждая со мной того или иного человека, она чаще всего выступала страдающей стороной - людей не презирала, а скорее боялась. Те, с кем Тея вступала в конфликт, ее пугали, а обычное людское лицемерие и инциденты, которые я приписывал рядовым сбоям в работе социального механизма, производили на нее самое тягостное впечатление. Жадность, зависть, самодовольная грубость восприятия, проявления ненависти и агрессивности, обман и всяческие склоки удручали ее, и я понимал, что в этом смысле ее выход в свет мог оказаться опасным. И, конечно же, я сознавал ее нежелание идти, но сам хотел этого так сильно, что решил: если я терплю ее змей, пусть и она пересилит себя хотя бы на один вечер.

Поэтому я надел выходной костюм и снял свой тюрбан из бинтов, оставив лишь маленькую повязку на выбритом участке. Тея нарядилась в вечернее платье с черным шелковым rebozo[187]Шарфом (йен.)., но на прибытие наше и внешний вид никто не обратил внимания. Такого скопища подонков, как на этом празднике, мне еще не приходилось видеть. В виллу ломилась уличная толпа, какие-то бродяжки мужского и женского пола. Казалось, все людские пороки собрались сюда как на смотр: педерасты, бандиты и наркоманы, маргиналы всех сортов - пьяные, громогласные, радостно приветствующие вступление Оливера в свои ряды. Потому что ни для кого уже не было секретом, что Оливером интересуются официальные органы и этот пир он решил устроить напоследок. Кажется, Тея единственная в городе этого не знала.

Некоторые гости уже не вязали лыка. Другие валялись в траве, готовые вот-вот отключиться. Японский сад был вытоптан, в пруду с рыбками плавали бутылки из-под текилы. Напитки выхватывались из рук официантов и разливались самостоятельно, стаканы передавали друг другу. В патио играл наемный оркестр, музыку было плохо слышно из-за шума, тем не менее более трезвые пытались танцевать.

Тея хотела тут же уйти, но едва открыла рот, чтобы объявить об этом, как я увидел стоявшую под апельсиновым деревом Стеллу, которая незаметно подала мне знак. Досадуя на попытки Теи немедленно увезти меня прочь, я старался не встречаться с ней взглядом, и когда Моултон - в смокинге, но в шортах - пригласил ее на танец, радостно препоручил ему свою спутницу. Я посчитал, что антипатия Теи к Моултону преувеличена и никакого вреда не будет, если она пройдется с ним в танце.

Я только сейчас понял, что с того момента, когда Стелла сказала мне в суде о своем желании поговорить, меня не покидало ожидание. Не знаю даже, почему это так меня взволновало, но я был полон смутных подозрений, что мне предназначена некая роль в пьесе, которая вот-вот начнется. И я поспешил отделаться от Теи, оставив ее танцевать, хотя и помнил, как жалобно и сердито она просила меня ее не оставлять. Нет, ничего страшного с ней не произойдет, а я тем временем узнаю нечто важное. В этом не касавшемся меня деле я должен был разобраться лучше, чем в своем собственном, наверно, потому, что остро ощущал всю необязательность и странность своей поездки в Чильпансинго, всю несообразность моего там пребывания; мне хотелось чего-то ясного и определенного, возможности действовать, проявить активность, поверить в то, что определенность и активность действительно существуют. И при этом в глубине души я знал, что, отвечая на призыв Стеллы, поддаюсь слабости. Нет, я тут ничего не замышлял, не планировал. Считал, что этот соблазн никуда не ведет. Просто красивая женщина пожелала мне довериться. Осознавать это было очень приятно, поскольку повышало мою самооценку: разве не естественно для такой женщины обратиться за помощью к кому-то ей под стать? Я и позабыл, что упал с лошади ничком и следы падения до сих пор заметны на моем лице - такого рода вещи легко забываются, - зато мне вспомнилось, что в последний раз для приватного разговора меня вызывала Софи Гератис и окончилось это нашими объятиями. И как же я расценивал подобный поворот? Но какой-то ополоумевший противоестественный жучок любовного инстинкта кружился, жужжа над чистым, как кристаллы сахара, уважением, о чем я, правда, не догадывался, не думал об этом. И конечно, меня переполняла величайшая серьезность; я знал, что эта женщина попала в беду и обратилась ко мне за помощью - за чем же еще могла она ко мне обратиться? Она оказала мне милость, и я был ей обязан заранее, еще до того как она успела произнести хоть слово.

Она сказала:

- Мистер Марч, я рассчитываю на вашу помощь.

Совершенно ошеломленный, я пролепетал: -

- О да, конечно… сделаю все, что в моих силах. - Я содрогался от готовности помочь. Мысли туманились, кровь играла. - Чем я могу быть вам полезен?

- Наверно, сначала мне надо объяснить вам, в чем дело. Давайте выберемся из этой толпы туда, где потише.

- Да, - согласился я и оглянулся.

Она истолковала мое движение так, будто я проверяю, нет ли поблизости Оливера, и заверила:

- Он появится не раньше чем через полчаса.

Но меня-то тяготила еще и мысль о Tee. Однако когда Стелла, взяв за руку, повела меня в гущу зарослей, ее прикосновение отозвалось током крови в моем теле, и никогда мысль о последствиях, даже в период моих краж, не казалась мне столь далекой и несущественной. Я страстно хотел узнать о неприятностях Оливера, но и он был для меня сейчас лишь пушинкой, незначительной личностью.

- Вам, должно быть, известно, что здесь находится чиновник из Вашингтона, прибывший за Оливером, - сказала она. - Это все знают. Но известно ли вам, почему он приехал?

- Нет. Почему?

- Еженедельник «Уилморс уикли» был куплен на деньги итальянского правительства. Один тип из Нью-Йорка провернул сделку. Фамилия его Мальфитано. Он купил журнал и поставил Оливера редактором. Политика журнала и основные публикации планировались в Риме. Пару месяцев назад этот Мальфитано был арестован. Вот почему мы застряли здесь и не возвращались. За что его арестовали, мне неизвестно. Но сейчас прислали человека за Оливером.

- Но почему?

- Этого я не знаю. Вот про индустрию развлечений мне все известно. Если бы вы меня спросили о чем-то касающемся «Верайети», то я, вероятно, ответила бы на ваш вопрос.

- Может, он нужен им для дачи показаний против этого итальянца. Думаю, правильнее всего было бы вернуться. Оливер же всего-навсего журналист старого склада, которому нет дела до политики; ему все равно, кто будет у власти - те или другие.

Она меня не поняла.

- Оливер не такой уж старик!

- Он должен дать согласие на возвращение и, вернувшись, выступить свидетелем.

- Нет, у него другой план.

- Другой? Только не говорите мне, что он намеревается бежать! Куда?

- Этого сказать я вам не могу. Это было бы нечестно.

- В Южную Америку? Он сумасшедший, если считает, будто ему это удастся. Он только все себе испортит, вынудив их пуститься в погоню. Да и зачем? Он же мелкая сошка!

- Напротив. Он считает, что дело против него очень серьезное.

- А вы что считаете?

- Считаю, что с меня хватит. - Она глядела на меня своими огромными влажными озерами глаз, в которых отражался свет фонариков и поблескивал огонек многозначительности. - Он хочет, чтобы я ехала с ним.

- Нет, невозможно! Ни в Гватемалу, ни в Венесуэлу! Куда же…

- Это единственное, чего я не могу вам открыть. При всем моем к вам доверии.

- И на что он там собирается жить? Он что, припрятал денежки? Нет! Вы будете бедствовать с ним! Может, он считает, будто вы так его любите, что все выдержите? Это правда? Вы так его любите?

- О, не так, не до такой степени, - сказала она раздумчиво, словно взвешивала свое чувство. Наверно, она заговорила о любви только из упрямства и желания получше выглядеть в собственных глазах. Еще бы! Этот несчастный, костлявый, с маленькой головкой, романтически настроенный паяц, воображающий себя богатым и любимым, счастливый владелец роскошной машины, возлюбленный этой красотки-и вдруг все рушится! Мне даже стало жаль Оливера, когда я представил себе, как это будет. Но жалость к нему оказалась мимолетной. И так же мельком я почувствовал ее неблагодарность, поскольку порицать ее достаточно долго попросту не мог. Стоя с ней в тени деревьев, в удалении от беснующихся гостей и шума вечеринки, я чувствовал, как в мое существо вползает нечто, чему невозможно противиться.

- Эта вечеринка задумана как прикрытие, - сказала она. - Он сейчас прячет машину, а потом вернется за мной. Он говорит, что копы вот-вот нас арестуют.

- О, так он и вправду сумасшедший, - убежденно произнес я. - И сколько миль он надеется проехать незамеченным в этой своей красной машине с откидным верхом?

- Утром Оливер собирается бросить машину. Он настроен очень решительно. При нем оружие. И он немного свихнулся. Сегодня наставил его на меня. Кричал, что я собираюсь его предать.

- Несчастный кретин! Воображает себя каким-то беглым каторжником! Вам надо поскорее с ним расстаться! Как получилось, что вы оказались рядом?

Я понимал, что задаю глупый вопрос. Ответить на него она не могла. В жизни бывают такие пути и повороты, о которых можно только догадываться. О них не рассказывают. Глупо было спрашивать. Однако о скольких дурных деяниях мне приходилось слышать от тех, кто их совершал! Как часто я знал о них и не мог предотвратить!

- Ну, это долгая история. Мы знакомы довольно давно. Он был вполне симпатичный и при деньгах.

- Ладно, вам вовсе не обязательно все это мне рассказывать.

- Разве вы сами попали в Мексику не таким же образом, как я? - спросила она.

Вот, оказывается, что, по ее мнению, нас сближало.

- Я попал сюда, потому что влюбился.

- Да, конечно, тут есть разница - ведь она такая красивая. Но все же, - с внезапной проницательностью произнесла она то, о чем я мог бы и сам догадаться, - это ведь ее дом, правда? И все вещи в нем принадлежат ей. У вас ведь ничего нет?

- Чего у меня нет?

- Вы же не имеете собственных денег, правда?

Я, конечно, не собирался лицемерить и с ней спорить, притворяясь, будто никогда в жизни не придавал значения деньгам и не думал о них. А иначе каким образом появилась бы в моих карманах иностранная валюта, выигранная в харчевне у китайца, - все эти разноцветные бумажки вплоть до царских рублей? Их, я полагаю, бросили на стол хористы казачьего хора. Нет, не беспокойтесь, деньгам я цену знал и потому понял, что она имеет в виду.

- Нет, деньги у меня есть, - сказал я. - И я могу дать вам в долг сумму, достаточную, чтобы выбраться отсюда. А у вас совсем нет денег?

В этот момент мы очень хорошо понимали друг друга.

- У меня есть счет в нью-йоркском банке. Но сейчас какой мне в этом прок? Я могу дать вам чек на песо, которые вы мне одолжите. Но денег добыть не сумею. Мне надо поехать в Мехико и оттуда известить банк.

- Нет, чека мне не нужно.

- Он будет оплачен, не думайте. Об этом вы можете не беспокоиться.

- Нет-нет, мне достаточно вашего слова. Никакого чека не требуется.

- Я хотела попросить вас отвезти меня в Мехико, - сказала она.

Этой просьбы я ожидал, хотя ничего подобного и не планировал. Но, прозвучав, она произвела на меня впечатление. Я задрожал, словно от прикосновения судьбы. Мне никогда не удавалось скрывать свои чувства и помыслы; как же окружающие ухитрялись так редко их понимать? Загадка, да и только!

- Ну… довольно неожиданно, - сказал я, чувствуя, что это не столько план спасения, сколько попытка вовлечь меня в интригу.

Шум и крики веселившихся на празднике стали громче, и узкая полоска апельсиновой рощи, в которой мы скрывались, казалась последней несжатой полосой, до которой вот- вот доберутся жнецы. Каждую минуту можно было ожидать вторжения какого-нибудь пьяницы или пылкой парочки. Я знал, что мне пора отправляться на поиски Теи, но сначала надо было разобраться с просьбой.

- Незачем так ставить вопрос. Я помогу вам в любом случае.

- Вы несколько забежали вперед. Винить вас в этом было бы неправильно, но это так. Возможно, я бы даже обиделась, если бы вы этого не сделали, но… Нет, я не настолько самонадеянна, чтобы считать, будто заслуживаю наилучшего выхода из создавшегося положения. Вы же даже меня не знаете. Поэтому сейчас мне следует думать только о том, как спастись, как скрыться от этого обезумевшего бедняги.

- Простите, виноват, я сказал глупость.

- О, не надо извиняться. Вы слишком хорошо понимаете ситуацию. Должна признаться, я часто поглядывала на вас, размышляла, и один из моих выводов сводится к тому, что мы с вами принадлежим к людям, которых другие вечно стараются использовать в собственных целях и переделать на свой лад. Ну а если мы сопротивляемся, не вписываемся, тогда как? Но сейчас не время вдаваться в рассуждения.

Эти ее слова я воспринял всей душой. Они тронули меня. Я был ей благодарен за умение так просто выразить то, что долгие годы окутывало меня точно пеленой, оставаясь неназванным и непознанным. Людям всегда удавалось манипулировать мной. Я слушал ее с волнением, чувствуя, что она права. И это было главным. Поскольку среди разнообразных мыслей и ощущений, которые она во мне вызывала, присутствовала уверенность, что эта женщина не станет меня испытывать и судить. Я слишком устал от ударов по голове, которыми меня награждали судившие. Хватит. Довольно.

Но времени углубляться в это действительно не было. В любую минуту мог возникнуть Оливер. Вещи Стеллы он собрал и взял с собой. Осталось лишь то немногое, что ей удалось припрятать.

- Послушайте, - сказал я. - Уехать с вами в Мехико нереально, но я могу увезти вас из города на безопасное расстояние. Встретимся на zycalo возле фургона. В каком направлении он собирается удирать? Вы можете довериться мне. Я вовсе не хочу видеть, как его схватят. Мне это ни к чему.

- Он поехал на Акапулько.

- Ладно. Прекрасно. Мы отправимся в другую сторону.

Стало быть, он хочет в Акапулько сесть на пароход. Вот мерзавец! А может, он затеял побег через джунгли Гватемалы? С такого дурака станется! Что ж, если его и не кокнут индейцы, польстившись на черно-белые штиблеты, он все равно не выдержит пути.

Я бросился на поиски Теи. Но она ушла. Так сказал мне Игги. Ушла, оставив Моултона посреди танцевального зала.

- Мы искали вас, - сообщил Игги. - А меня она просила передать вам, что завтра рано утром отправляется в Чильпансинго. Она очень нервничала, Болингброк, прямо тряслась вся. Куда это вы вдруг запропастились?

- Расскажу как-нибудь в другой раз.

Я кинулся на zycalo и отпер фургон. Вскоре подошла Стелла и тут же нырнула внутрь. Я повернул ключ зажигания. От долгого бездействия аккумулятор сел, стартер тарахтел, но двигатель не включался. Не желая окончательно сажать и без того почти пустой аккумулятор, я схватился за заводную ручку. Я крутил ее, окруженный собравшимися зеваками, вечно толкущимися на площадях мексиканских городов, - толпой, живущей по своим законам и своей собственной, непонятной посторонним жизнью. Обливаясь потом, яростно вращая ручку, я заорал:

- Пошли вон! Убирайтесь отсюда! Живо! К чертям собачьим!

Но ответом мне были лишь ухмылки и издевательские выкрики, среди которых я различил старое мое прозвище: el gringo del aguila[188]Гринго (белый человек) с орлом (исп.).. Я готов был убить их, разорвать на части и вспомнил, как когда-то подобное же чувство испытал к водителю трамвая, увозившего меня от преследователя. Упершись грудью в радиатор, я напрягся и чуть приподнял перед машины. Стелла не догадалась пригнуться; думаю, увидев, что происходит, она хотела сбежать. Но зеваки заметили ее - и отступать было поздно.

- Оги, что ты делаешь?

- Я-то надеялся, что Тея отправилась на виллу собирать вещи в дорогу, но она оказалась возле фургона, привлечен- I ная собравшейся толпой.

- Куда это ты собрался с хозяйкой вечера? И почему бросил меня на этот кошмарный сброд?

- Я вовсе тебя не бросал.

- Ну перепоручил этому жуткому Моултону. Разве не так? Я тебя нигде не могла найти.

Я сделал вид, что оставить ее в одиночестве на этом вечере - мелочь, не стоящая внимания.

- Я отошел лишь на несколько минут.

- А теперь-то ты куда собрался?

- Послушай, Тея. Эта девушка попала в беду.

- Вот как? Серьезно?

- Уверяю тебя.

Стелла не вылезла из машины - сидела за грязным стеклом все в той же позе.

- И ты спасаешь ее от беды? - ядовито усмехнулась Тея.

- Можешь думать обо мне что угодно, просто ты не пред- | ставляешь, как это серьезно и в какой опасности она находится.

Я очень торопился уехать и понимал, что попался.

Тея стояла, кутаясь в свой rebozo, и глядела на меня - I глядела в упор и одновременно жалобно, твердо и вместе с тем растерянно. Она немного нервничала: будучи максималисткой, уверенной в себе, Тея понимала, что ведет себя не лучшим образом, и это ее пугало и в то же время подхлестывало, заставляя бравировать опасностью. В такие минуты от нее можно было ожидать всего. (К тому же она, подобно Мими, являлась великим теоретиком и адептом любви. Но между ними имелось и различие. Мими была самостоятельной и не опускала руки, когда мужчины ее предавали. Tee же это было совершенно чуждо. От многих мужчин, а особенно от Эйнхорна, мне приходилось слышать о фанатизме женщин по отношению к любви. Жизнь женщины вертится вокруг любви и сосредоточена в ней одной, в то время как мужчины имеют и другие интересы и потому не склонны превращать любовь в манию. Из бесед с Эйнхорном всегда можно было почерпнуть нечто разумное.

- Но это истинная правда, - сказал я. - Оливер совсем обезумел и утром пытался ее убить.

- Что ты мне голову морочишь! Кого способен тронуть этот несчастный кретин! И почему именно ты вызвался ее защищать? Как это тебя угораздило?

- Потому что, - отвечал я, нетерпеливо пренебрегая логикой, - она попросила меня увезти ее из города. Она хочет добраться до Мехико, а на автобусе ей ехать нельзя. Полиция может задержать и ее.

- Если даже и так, то при чем тут ты?

- Как ты не понимаешь! Она меня попросила!

- Просто взяла и попросила? Или попросила, потому что так тебе хотелось?

- Как ты себе это представляешь?

- Ах, тебе непонятно! Я видела, что с тобой делается, когда мимо проходит красивая или даже не очень красивая женщина!

- Ну… - промычал я, собираясь сказать, что считаю такую реакцию вполне нормальной, но тут же передумал, едва не ляпнув вместо этого: «А как же те мужчины на Востоке, морской кадет и прочие?» Но я сдержался, хотя эти слова уже вертелись у меня на языке, обжигая его ядом. Я вспомнил, что счет пошел на минуты, увидел мексиканцев, слушающих нашу ссору с таким вниманием, словно им зачитывали Евангелие.

- Тебе что, очень нужен скандал? - спросил я. - Она действительно в опасности, и не мешай мне. А отношения можем выяснить потом, без свидетелей.

- Ты так спешишь из-за Оливера? А здесь защитить ее от него ты не можешь?

- Я же говорю, что он опасен! Понятно? - Меня била дрожь нетерпения. - Собрался бежать и тащить ее с собой!

- Ах, так она задумала его бросить, и ты ей в этом помогаешь! -

- Нет! - рявкнул я, но тут же сбавил тон: - Почему ты не хочешь меня понять! Уперлась, и ни с места!

- Да ради Бога! Поезжай, если надо! О чем спор! Или ты ждешь моей санкции? Так не жди! Это же смешно. Она вовсе не обязана с ним ехать, если не хочет.

- Да, не хочет! Именно так! И я помогаю ей этого избежать!

- Ты? Ты будешь рад, если она убежит от Оливера.

Я всей своей тяжестью повис на ручке.

- Оги, не надо, не делай этого! Слушай, утром мы едем в Чильпансинго. Почему бы не забрать ее к нам? В наш дом он не ворвется.

- Нет, я уже решил. Я обещал и менять ничего не буду.

- Ну да, тебе стыдно менять решение, чтобы поступить правильно!

- Возможно, - согласился я. - Очень может быть, что ты знаешь, как лучше, но тебе меня не остановить.

- Не уезжай! Не надо!

- Послушай, - повернулся я к ней, - а может, ты поедешь с нами? Мы довезем ее до Куэрнаваки, вернемся и будем дома через несколько часов.

- Нет, никуда я не поеду.

- Ну что ж, тогда до скорого.

- Каждый, кто тебе польстит, может вить из тебя веревки! Я и раньше тебе это говорила. И со мной было так же. Я обхаживала тебя, льстила и добилась своего. Но вечно так продолжаться не может. Всегда найдется та, чья лесть будет слаще!

Она больно ранила меня этими словами, причинившими боль и ей самой. Я понимал, что саднить и кровоточить эта рана будет во мне еще долго. Последним нечеловеческим усилием я ухватился за ручку и дернул ее. Мотор взревел, и я быстро сел за руль. В свете фар я видел платье Теи. Она стояла и ждала - видимо, смотрела, что я буду делать дальше. Мне хотелось выскочить из машины, но та уже двигалась по мостовой, успев преодолеть порядочное расстояние. Мне казалось, что она едет сама и я не в силах обуздать ее. Так часто бывает с машинами: когда ты сомневаешься, решение принимает она.

Я свернул на Куэрнаваку, на крутую извилистую дорогу, темную, с плохой разметкой. Теперь мы находились над городом и видели его огни, с высоты похожие на кучку тлеющих угольков. Я выжимал максимальную скорость, понимая, что люди, наблюдавшие за нами на площади, очень скоро сообщат обо всем Оливеру. Я думал, что в Куэрнаваке Стелле лучше взять такси, чем ехать на автобусе, который будет останавливаться у каждого столба, так что Оливер сможет легко его догнать.

На ужасной для столь темной дороги скорости мы мчались на Куэрнаваку, врезаясь в теплый, напоенный запахом апельсиновых рощ воздух, и чем выше в горы поднимались, тем слабее становилось ощущение опасности, избегнутое нами зло словно уменьшалось в размерах и с высоты казалось незначительным. Отсюда Оливер виделся нам глазами Теи - жалким глупцом. Стелла спокойно курила, прикуривая от зажигалки на приборной доске, и, глядя на ее безмятежное лицо, трудно было представить, что она всерьез считала Оливера опасным. Даже если он и угрожал ей пистолетом, то в сердцах, и убегала она не столько от него, сколько от постигшей его беды.

- Я вижу впереди огни, - сказала она.

Это были сигнальные огни объезда, и я вел машину по рытвинам и колеям, проложенным повозками, пока не показался знак со стрелкой, указывающей вверх. Следы шин вели в двух направлениях, и я взял вправо, что оказалось ошибкой. Дорога все сужалась, и вскоре я уже ехал по траве и веткам, но дать задний ход не решался и все ждал, когда дорога станет шире, чтобы развернуться. Наконец я нашел подходящее место. Разворачивался я как можно осторожнее, боясь увязнуть, но неуклюжий фургон не смог сделать полный разворот. Я медленно отжал сцепление и дал задний ход, но коробка передач работала плохо и мотор заглох. И, надо сказать, к счастью, поскольку под правым задним колесом я ощутил подозрительную мягкость. Выбравшись из машины, я увидел, что она стоит на травянистом взгорье у самого края обрыва. Определить на глаз его высоту не представлялось возможным, но, поскольку мы постоянно ехали в гору, думаю, там было футов пятьдесят. Меня бросило в пот. Слегка приоткрыв противоположную дверцу, я тихонько сказал Стелле:

- Быстро!

Она поняла и тут же выскользнула наружу. Просунувшись в окно, я повернул колеса и поставил рычаг на нейтралку. Машина продвинулась еще на пару футов и остановилась уже на самой кромке. Аккумулятор окончательно сел, и заводная ручка тоже не действовала.

- Что же, мы здесь застряли на всю ночь? - спросила Стелла.

- Могли бы вообще застрять навечно. А я обещал Tee вернуться через пару часов, - сказал я.

Стелла, разумеется, слышала нашу перебранку. И это все в корне изменило. Как будто Тея заставила нас со Стеллой взглянуть друг на друга иными глазами. Неужто я был столь неразумен и неосмотрителен, а Стелла - столь легкомысленна? Этого мы с ней не обсуждали. Стелла держала себя так, будто считала излишним реагировать на оскорбления взбешенной женщины. Я же полагал, что Тея охарактеризовала меня в общем-то правильно, а значит, сказать тут нечего. Но когда карабкаешься в гору, спешишь и обливаешься потом, глупо останавливаться на полпути подобно сороконожке, вдруг замершей половиной ног, в то время как остальные продолжают мелко семенить, устремляясь вперед.

- Сюда бы пару помощников, чтобы завести мотор, разогнав машину.

- Разогнать вручную на такой темной дороге? - Огоньки сигнальной разметки действительно еле светились. - В любом случае помощников вы здесь точно не найдете.

Тем не менее я отправился на поиски и, спустившись, дошел до стрелки, указывающей в никуда. За простиравшимися передо мной травяными склонами горели огоньки, но трудно было понять - жилье это или звезды, да и не стоило это определять, пробираясь к возможной деревне, поскольку путь к ней преграждали ущелья и обрывы. А может быть, то были уже звезды Южного полушария. Но разве угадаешь? Как ориентироваться среди этих огненных вспышек и вихрей, летящих к нам через миллионы световых лет, как именовать обыденными словами эти пылающие миры, образующие Вселенную? Вот обрывы и щели кругом были явными, как и колючие кустарники, и кактусы - от огромных до коварно крохотных, так и норовивших впиться в ногу, - как и звери, притаившиеся где- то невдалеке. Ни одной машины видно не было, и мне пришло в голову, что единственный, кто может здесь появиться, - это Оливер. Не грозит ли мне его пуля? Сдавшись, я побрел обратно к фургону. В багажнике были одеяла и брезент. Роясь с фонариком в руке, чтобы достать все это, я злился на машину, из-за которой попал в столь глупое положение. Я расстелил брезент на влажной траве и, даже свернувшись калачиком и затихнув, ощущал бурлящее в душе волнение. Я тревожился из-за Теи: знал, что она сама подтолкнула меня к случившемуся и никогда мне этого не простит.

И вот теперь рядом со мной лежала Стелла и жалась ко мне, потому что было холодно. От нее веяло чем-то нежным - пахли то ли волосы, то ли пудра; должно быть, горный воздух придавал этому запаху необычность. Я чувствовал рядом с собой ее тело - мягкое и одновременно плотное, тяжелое, чувствовал ее всю - от бедер до грудей. И если раньше мое влечение к ней было смутно-неопределенным, то теперь неопределенность исчезла. Мне кажется, проводя ночь с женщиной в уединенном месте в горах, трудно избежать того, что является тайной пружиной и двигателем всего сущего на земле. А может, и не очень тайной. И эта женщина, предпринявшая столько усилий и ухищрений, чтобы научиться соблазнять, с каждой новой покоренной вершиной все менее способна противиться искушению в решительный момент, когда всякая неловкость преодолена, преграды рушатся и остаются только он и она, брошенные друг другу в объятия для самого главного жизненного испытания - доказательства, что мужчина есть мужчина, а женщина - женщина, и оба они недаром так зовутся.

Так я думал, и так я действовал. Эта женщина безумно волновала меня, и горло перехватывало сознание, что и она испытывает то же самое. Она казалась мне единственной^ созданной для меня и мне предназначенной. Ее язык блуждал у меня во рту, пока мои руки стягивали с нее одежду. И какие бы мысли ни мелькали в моей голове, они были внешними и несущественными, потому что рядом находилась она, обнаженная, ее голые плечи, овеваемые холодным ночным ветерком, ее груди; влажный, сводящий с умажар ее тела. Мой голос звучал странно, словно издалека, и она что-то проговорила быстро мне на ухо, содрогнулась, прижалась ко мне лицом и грудью и предалась мне, словно вручая награду. Она делала все, что свойственно женщине, которая хочет доставить удовольствие мужчине и по опыту знает, как этого добиться, но было здесь и что-то простодушно-невинное. Едва бросив ласкать губами мои гениталии, она затевала веселый разговор, перемежая его поцелуями. Со смехом вспоминала, как пристыдила меня на вечере, сказав, что я не так ее понял, и я принялся извиняться. Сейчас это казалось таким пустяком в сравнении с неизбежностью, повлекшей нас вдвоем на эту гору, в мокрую траву, ввергнув в то, что превыше всех и всяческих разумных соображений. И мы это понимали, все трое. Старания вести себя разумно побеждает бессмыслица. Тея предвидела, что так и будет, и этим раздражала меня еще сильнее. Словно, не предскажи она все это, ничего бы и не случилось. К тому же я сердился на нее за то, что, стоя на моем пути, она учила меня, подсказывая образ действий и тем самым уязвляя мою гордость. Отвергнув все доводы рассудка, я обвинял ее в попытках испортить мне жизнь. Никаких разумных обоснований у меня не имелось, кроме четкого ощущения неизбежности произошедшего.

В разговорах со Стеллой стоило бы обсудить, насколько прочным окажется наш союз и постоянными - отношения, но я думал в основном о Tee. А поскольку об этом приходилось молчать, не заговаривали мы и о других важных вещах. И вообще не касались главного. Тею Стелла упомянула лишь однажды, сказав, что та придерживается очень строгих взглядов. Вскоре мы уснули, и сон нас сблизил больше, чем разговоры.

Много лет спустя я пережил нечто подобное на переполненном пассажирами испанском корабле, следовавшем из

Пальма-де-Майорки в Барселону. В каютах было очень тесно, и на ночь я устроился на палубе, среди так называемого простого народа - рабочих в спецовках, матерей с грудными детьми, каких-то девушек, которых рвало через борт, певцов, наяривавших на концертике, стариков, мертвым грузом валявшихся здесь же или сидевших в задумчивости, раскинув ноги и выпятив толстые животы. Пахло гарью, в воздухе летали хлопья сажи из топки. Малорослые матросы в белых форменных одеждах ходили по палубе, переступая через лежащие тела. Я укрывал своим пальто девушку из Техаса, откровенно признавшуюся, что выискивала среди этой чужеземной толпы земляка-американца. Всю ночь мы пролежали, тесно прижавшись друг к другу, и когда нас пробрал острый рассветный холодок и колышущиеся волны окрасились розовым, девушка напомнила мне Стеллу.

В тот раз, проснувшись, мы окунулись в шум и сутолоку, царившие на мокрой палубе, сейчас же нас окружало дымное рассветное марево и тяжкое молчание гор, похожее на тишину, наступающую после автомобильной катастрофы; лишь изредка стрекотали крошечные кузнечики. От серых с прозеленью скал веяло холодом, с которым мешался тянущийся из деревеньки дымок. Запах древесного угля, для многих такой родной, уютный, гостеприимный, для меня имел оттенок инородности. Стелла, кутаясь в одеяло, пыталась разглядеть что-то внизу, на самом дне ущелья, от глубины которого у меня холодело внутри и сжималось сердце.

Индейцы за плату каждому по песо помогли мне завести мотор, и мы добрались до Куэрнаваки, где я нанял ей такси до Мехико, отдав все оставшиеся доллары. Она сказала, что вернет мне деньги через «Уэллс-Фарго». О другом долге, размер которого определить было бы трудно, мы не говорили. Посулам ее я не верил, но деньги являлись единственной темой, пригодной для обсуждения. Конечно, чувствовала она не одну только признательность, но выразить могла лишь ее и потому рассыпалась в благодарностях, оставляя прочее за скобками. Впрочем, она все-таки сказала:

- Как-нибудь приедете повидаться со мной?

- Конечно, приеду.

Такси мы ждали на солнцепеке возле рынка, рядом росли цветы, и тротуар был скользким от опавших и раздавленных ногами лепестков. Напротив находились мясные лавки с требухой и висящими на крюках тушами, и мухи вились роями с жужжанием, громким, как первые стучащие по крыше капли дождя. Под разделочным столом примостился голоштанный ребенок. Он какал медленно, обстоятельно, и кал его был весьма необычного цвета.

Мы медленно прошли под стеклянной крышей галереи вдоль железных павильонов, где торговали всем, чем придется - скобяным товаром и перцем, говядиной и бананами, свининой, корзинами и орхидеями, - и яростно звенели насекомые, мясные и навозные мухи, мелькали их хитиновые тельца, сплетаясь в счастливом соитии, в воздухе стоял электрический гул - как будто вращалось, золотясь на солнце, гигантское колесо, бобина ткацкого станка, вбирающая в себя солнечные нити.

Наконец явился шофер. Стелла заставила меня еще раз записать имя и адрес ее импресарио, всегда знавшего, как ее разыскать. Она коснулась поцелуем моей щеки, и прикосновение ее губ пронзило меня странным чувством - подозрением, уж не ошибку ли я готов вот-вот совершить. Такси медленно двигалось сквозь толпу по рыночной площади, я шел рядом. Через окно мы пожали друг другу руки, и она сказала:

- Спасибо. Ты вел себя как настоящий друг.

- Счастливо, Стелла, - ответил я, - и удачи тебе… Большей, чем раньше.

- На твоем месте я бы не позволила ей слишком плохо обо мне думать, - сказала она.

Я не собирался позволять ей плохо думать о Стелле. Таково было мое намерение, когда я шел на встречу с Теей, готовясь ей солгать. Ничего вопиющего в такой лжи я не видел. Я возвращался к ней, собираясь с новой силой хранить ей верность. Намерение, которое, как я считал, оправдывало ложь и делало ее несущественной. Я не ожидал того, что испытал, встретив ее в саду у живой изгороди, успевшей расцветиться алыми восковыми ягодами. На Tee была ее дырчатая шляпа - она уезжала в Чильпансинго. Я тоже был готов туда ехать, если бы она мне разрешила. Ведь мне очень хотелось ее вернуть. Но я тут же отменил свое решение, подумав, что ехать не стоит. Уж слишком часто меня вовлекали во всякого рода странные предприятия - взять хотя бы эту историю с орлом. Хватит, пора остановиться. Нечего делать вид, будто готов сносить любые ее причуды и не удивляться им, словно удивить меня уже невозможно. Но я слишком торопился строить планы.

- Ах, так ты, оказывается, вернулся, - резко бросила она, увидев меня. - А я уже не ждала. Думала, тебя и след простыл. Наверное, так было бы лучше.

- Понятно, - сказал я. - Но к чему столько слов? Давай говорить по существу.

Тогда она заговорила по-другому, и я пожалел, что вызвал ее на это. С дрожью в голосе, словно сдерживая рыдания, она произнесла:

- Мы дошли до точки! До точки! Все кончено, Оги. Мы сделали ошибку! Я сделала ошибку!

- Ну, не торопись так! Подожди, опомнись! Давай по порядку. Если ты так разволновалась из-за Стеллы, то я…

- Всего лишь провел с ней ночь!

- Так вышло. Я поехал не той дорогой. Это единственная причина.

- О, ради Бога, прекрати, не надо! Каждое твое слово как острый нож! - воскликнула она, и вид у нее был действительно несчастный.

- Но это правда! - настаивал я. - А ты что подумала? Для ревности нет причин. Просто машина застряла в горах.

- Я утром насилу поднялась. А сейчас просто падаю! Не надо ничего говорить! Меня тошнит от твоего вранья!

- Что ж, - потупился я, разглядывая свежевымытые зеленые, как бархат, плиты под ногами, казавшиеся прохлад^ ными даже на ярком солнце, - если тебе хочется так думать и мучить себя подобными мыслями, то ничем не могу помочь.

- Хотела бы я мучиться попусту, - сказала она.

Почему-то эта фраза меня разозлила.

- Но так оно и есть, - отрезал я. - А если бы все было, как ты считаешь, неужели бы я скрыл это от тебя после всего, что ты мне о себе рассказывала - о морском кадете и всех других за время твоего брака? Так что ты вполне можешь дать мне фору.

Мы стояли друг против друга, красные, разгоряченные.

- Не думала я, что настанет время, когда ты попрекнешь меня этим, а я пожалею о своей откровенности. - Голос ее прервался, и на меня повеяло стужей, как от наледи на морском берегу после первых морозов. - И что мы с тобой станем считаться обидами - тоже не думала.

Выглядела она скверно: черные глаза нехорошо блестят, лицо совершенно белое, ноздри раздуваются, будто учуяли дурной запах и ее сейчас стошнит, как она и говорила. И животные, эти их клетки и миски, и кожаные кресла, и змеи, шуршащие в соломе, - все, что раньше, казалось, имело некий смысл, обесценилось и стало грубым и глупым, нагромождением вещей, лишним, ненужным ей в ее горе. А сама Тея устало поникла, сгорбилась, на шее проступили жилы. И при этом, мучимая жестокой ревностью, она жаждала причинить мне боль, заставить меня страдать.

Неизвестно почему, я считал ее настроение преходящим, но в то же время боялся. Я сказал:

- Ты даже мысли не допускаешь, что между нами ничего не было! Ведь так? Не допускаешь? И из-за того, что мы провели ночь вместе, тебе видятся страшные картины.

- Что ж, допустим, это неразумно, но разве между вами ничего не было? Ты можешь поклясться?

Я уже собрался сделать это, потому что поклясться было необходимо, хотя я и страдал от надобности лгать и притворяться, даже не успев смыть с себя запах Стеллы, но Тея меня остановила:

- Нет. Не надо. Ты лишь повторишь то, что уже говорил. Я знаю. Мне не нужно ничего воображать, я уже все себе вообразила. И не ожидай от меня сверхчеловеческой выдержки. На такое я не претендую. Это было очень больно, гораздо больнее, чем я могу выдержать.

Тея больше не плакала, но мрачное безмолвие, в котором она пребывала, отражалось в ее взгляде.

И это смягчило меня, растопив мою суровость, как внезапно вспыхнувшее пламя.

- Оставим это, Тея. - Я шагнул к ней, но она отстранилась.

- Зачем ты вернулся?

- Послушай…

- Я серьезно. Ты можешь нежничать со мной, а через десять минут быть с ней, и через пятнадцать - еще с какой- нибудь шлюхой. Тебе это раз плюнуть. Но как вы сошлись - вот что мне интересно!

- Как? Моултон познакомил меня с ней и Оливером.

- Почему тогда она не обратилась к своему другу Моул- тону? При чем тут ты? Ты заигрывал с ней!

- Нет, ничего подобного. Просто она меня выбрала, решила, что я способен на участие. Она видела нас с тобой вместе и, наверно, сочла, что я лучше других способен понять женщину, оказавшуюся в трудной ситуации.

- С какой же легкостью ты лжешь! Она выбрала тебя по обличью дамского угодника. Поняла, что отказа не будет и она сможет вертеть тобой как хочет!

- О нет, нет, ты ошибаешься! - сказал я. - Просто она попала в переплет и я ее пожалел. - При этом я, конечно, помнил наш разговор в апельсиновой роще и чувство, меня тогда охватившее, порыв, который я не в силах был загасить. По всей вероятности, Тея догадывалась об этом, что мне казалось удивительным. Еще в Чикаго она предсказала, что я убегу от нее за любой юбкой, которая меня поманит. Правда, тогда она была менее сурова в своих оценках и не судила меня так безжалостно. В Чикаго меня восхищала возможность быть с ней откровенным, не иметь секретов, теперь же качнуло в другую сторону - отсутствие секретов показалось губительным. -

- Честное слово, я лишь хотел ей помочь, - сказал я.

- О чем ты говоришь! - вскричала она. - Помочь он хотел! Ее мужа полиция сцапала, едва вы отъехали!

- Что? Оливера арестовали? - Я был потрясен. - Возможно, я поторопился. Но я боялся, что он потащит ее за собой. Ведь у него был пистолет, и он ударил Луфу и стал слишком агрессивным. Я думал, что он может ее заставить…

- Этот жалкий пьяный кретин, этот недоносок может ее заставить? Ее, такую? Может, он и раньше ее заставлял? И в постели его она очутилась под дулом пистолета? Да она же просто шлюха! Однако тебя раскусила мигом - сообразила, что ты наверняка оправдаешь ее ожидания, будешь паинькой и станешь плясать под ее дудку и играть в ее игру. Как делаешь всегда и со всеми.

- Я вовсе не всегда играю в твою игру! Это-то тебя и бесит! Не спорю - видимо, что-то она во мне поняла, если не приказала мне, а попросила. Наверно, увидела, как обрыдло мне жить по чужой указке.

Страдание на ее лице проступило заметнее - казалось, ее вновь мучит приступ тошноты. Она закусила губу, потом сказала:

- Это не было игрой, если ты так все воспринимаешь. Нет, я не играла, я была искренна. Насколько могла и умела. А ты считал это игрой. Наверно, так. Наверно, к другому ты не привык.

- Мы говорим о разных вещах. Я имею в виду не нашу любовь, а совсем иное - твои причуды.

- Мои причуды, - сдавленно произнесла она и прижала руки к груди.

- А как иначе все это можно назвать - орла, змей, охоту все дни напролет?

Мои слова она восприняла болезненно - еще один удар под дых.

- Так, значит, ты просто проявлял снисхождение? В том, что касалось орла, например? Тебе все это было не нужно, казалось лишним? И ты все время считал это моими причудами?

Я понял, как ужасно обидел ее, и постарался по возможности смягчить выражения.

- Ну разве тебе самой такие занятия не казались странными?

От моих слов у нее словно перехватило горло, она онемела, и по сравнению с этой немотой прежние ее слезы выглядели ничтожными. Наконец она выговорила:

- Мне тоже многое кажется странным, гораздо более странным, чем то, что удивляет тебя. Но любить тебя мне странным не казалось. А вот теперь ты тоже стал казаться мне странным, как и многое другое. Может, я чудачка, не похожая на прочих, но могу жить только так, таким странным образом. Не придерживаться установленных правил, не лгать и не фальшивить. А теперь получается… - Я молчал, чувствуя ее правоту. -…что ты снисходил до меня, прощал мои слабости. - Видеть ее страдания было невыносимо: она запиналась - столько слов скопилось у нее, что, казалось, ей трудно выбрать нужное. - Я не просила тебя об этом, никогда не просила! Почему ты не говорил мне о своих чувствах? Мог бы сказать. Я не хотела казаться тебе странной, с причудами!

- Ты и не казалась. Ты сама - не казалась!

- Наверно, каждому такого и не скажешь. Но со мной-то ты мог вести себя иначе, чем с другими! Есть у тебя такой человек? Да, наверно, любовь принимает иногда странные формы. И ты думаешь, что странность эта тебя извиняет. Но, похоже, любовь всегда будет казаться странной, чуждой тебе, в каких бы формах ни являлась. Видимо, она тебе просто не нужна. В таком случае я совершила ошибку, подумав, будто нужна. Ведь не нужна, да?

- Зачем ты это делаешь? Хочешь совсем меня уничтожить? Втаптываешь в грязь, потому что ревнуешь и обижена?

- Да, ревную. Мне очень скверно. Я разочарована. Иначе так бы себя не вела. Я понимаю, что слушать это тебе невыносимо, но я не просто ревную - я разочаровалась в тебе. В Чикаго, когда я пришла, а ты был с девушкой, я даже не спросила, любишь ли ты ее. Я поняла, что это не так уж важно. Но даже если бы и было важно, все равно, думала я, стоит попытаться. Мне было очень одиноко, мир казался полным вещей, но пустым - люди в нем отсутствовали. Я знаю, - произнесла она с покорностью, вызвавшей у меня еще большее замешательство, - что, наверно, не совсем нормальная. Да, должно быть, это так, признаю. - Сказано это было тихо, хрипло. - Но я думала, что, сумев открыть для себя одного человека, открою и других. Что люди перестанут меня тяготить, утомлять, исчезнет мой страх перед ними. Потому что люди не виноваты - во всяком случае, не очень. Не они все это устроили. И я поверила, что именно ты все для меня переменишь. И это было возможно. Я так радовалась, что нашла тебя. Считала, ты и сам понимаешь, что для меня значишь, и счастлив этим, думала, ты не такой, как все. И потому я сейчас не просто ревную. Я не хотела, чтобы ты вернулся, и мне жаль, что ты это сделал. Ты оказался таким же, как прочие. Не надолго же тебя хватило. Я не желаю больше тебя видеть!

Она наклонила голову заплакала. Шляпа, упав, повисла на резинке. Я не мог вздохнуть, грудь теснило. Наверно, то же чувствует несчастная белка, застрявшая в дымоходе и там задыхающаяся. Я шагнул к ней. Она выпрямилась, взглянула на меня и крикнула:

- Не надо! Не хочу! Не смей! Ты, наверно, думаешь, будто все это пустяки и все можно простить, но я так не считаю!

Обойдя меня, она прошла к двери и там остановилась.

- Я еду в Чильпансинго. - Больше она не плакала.

- Я поеду с тобой.

- Нет, не поедешь. Игра окончена. Я еду одна.

- А что, по-твоему, делать мне?

- Зачем ты меня спрашиваешь? Ты уж сам как-нибудь реши.

- Понятно, - сказал я.

Оставшись один, я стал собирать вещи. Невыплаканные слезы жгли и душили, а когда я увидел ее, спускавшуюся на zycalo с ружьем и в сопровождении Хасинто, тащившего багаж, меня затопили волны жалости и раскаяния. Она торопилась уехать. Мне хотелось крикнуть «Не надо!», взмолиться, как она молила меня накануне, объяснить, как она ошибается. Но наверно, ошибкой это казалось только мне, потому что она меня бросала. От ощущения покинутости меня знобило, хотелось ее позвать, вернуть. Не должна, не может она меня оставить! Я кинулся через дом к задней двери и ограде.

Наверно, мой вид испугал кухарку, поскольку она подхватила ребенка и быстро ретировалась. И внезапно меня охватила не только скорбь, но и ярость, и гремучая эта смесь оказалась уж совсем невыносимой. Я рывком распахнул калитку и, гулко топоча по каменным плитам, помчался вниз. Но фургона там уже не было. Я повернул назад и ворвался во двор, ища, что бы сломать и порушить. Пыша ненавистью, я вырывал и расшвыривал камни, бросал ими в ограду, так что сыпалась штукатурка. Потом, уже в гостиной, я стал крушить кожаные кресла, бить посуду, срывать со стен картины, сдирать шторы. Выскочив на террасу, я пинал ногами и ломал коробки со змеями; те падали, переворачивались, и я наблюдал панику этих чудовищ, торопливо уползавших в поисках убежища. Все змеиное хозяйство было разгромлено и обращено в прах.

Я схватил свой чемодан и выбежал вон. Я быстро спускался на площадь, грудь разрывали немые рыдания.

На верхней террасе у Хиларио сидел Моултон. Виделось только его лицо, остальное загораживала реклама. Он взглянул вниз. Этот гуру всякого сброда.

- Эй, Болингброк! А девушка где? Оливер-то в кутузке. Поднимайтесь сюда. Надо поговорить.

- Шел бы ты к дьяволу!

Но он не расслышал.

- А почему вы с чемоданом? - бросил он мне вслед.

Я ушел и стал бродить по городу. На рыночной площади мне повстречался Игги. С ним была его маленькая дочка.

- О, откуда это вы? Оливера вчера арестовали.

- К черту Оливера!

- Пожалуйста, Болингброк, не говорите таких слов в присутствии ребенка.

- А вы не называйте меня Болингброком!

Тем не менее немного мы прошли вместе. Он вел за руку дочку. Мы разглядывали прилавки и павильоны, затем он купил девочке сладкой кукурузы. -

Он поведал мне свои заботы. Теперь, когда она рассталась с Джепсоном, не стоит ли опять на ней жениться? Мне нечего было ему сказать, и, глядя на него, я чувствовал, как глаза щиплет от слез.

- Значит, вы помогли Стелле сбежать? - спросил он. - Думаю, вы правильно поступили. К чему ей гробить из-за него жизнь? Уайли говорит, вчера в тюрьме он буянил - кричал, что она его предала. - Тут он впервые увидел мой чемодан и сказал: - О-о, простите, дружище! Что, получили отставку?

Я вздрогнул, лицо мое скривилось. Потом молча кивнул и расплакался.



Читать далее

Сол Беллоу. Приключения Оги Марча
Глава 1 27.02.16
Глава 2 27.02.16
Глава 3 27.02.16
Глава 4 27.02.16
Глава 5 27.02.16
Глава 6 27.02.16
Глава 7 27.02.16
Глава 8 27.02.16
Глава 9 27.02.16
Глава 10 27.02.16
Глава 11 27.02.16
Глава 12 27.02.16
Глава 13 27.02.16
Глава 14 27.02.16
Глава 15 27.02.16
Глава 16 27.02.16
Глава 17 27.02.16
Глава 18 27.02.16
Глава 19 27.02.16
Глава 20 27.02.16
Глава 21 27.02.16
Глава 22 27.02.16
Глава 23 27.02.16
Глава 24 27.02.16
Глава 25 27.02.16
Глава 26 27.02.16
1 27.02.16
2 27.02.16
3 27.02.16
Глава 18

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть