Онлайн чтение книги Дама с рубинами The Lady With The Rubies
Глава семнадцатая

Наступила зима, настоящая тюрингская зима, когда госпожа Голле до тех пор трясет свою перину над горами и долинами, пока все деревенские дома до самых коньков на крышах не потонут в белом серебристом пухе.

Теплый снежный покров, блестящий и гладкий, с мириадами вновь загорающихся в нем снежинок, лег и на маленький городок Б. у подножия тюрингских гор.

В однотонной белизне исчезли все повреждения, причиненные октябрьскими бурями: с трудом починенные стены, кровли и башни и исправленная черепичная крыша пакгауза. А за чертой города, перед позолоченной решеткой, окружающей каменную часовню, где подъемная дверь склепа опустилась два месяца тому назад за последним покойником из дома Лампрехтов, метель нагромоздила алебастровую стену, точно надгробный памятник, на искрящемся откосе которого, казалось, можно было прочесть: «Не подходите! Тот, кто лежит за мной, не имеет ничего общего с миром живых».

Да, теперь они спали одиноко, а перед тем как их сюда опускали одного за другим, каждый из этих гордых купцов, сознавая неизбежный конец и прощаясь навеки с любимой фирмой, думал: что-то будет без него. Но и без него все шло своим порядком, раз пущенная машина не останавливалась, утрата забывалась, и даже по книгам не значилось никакого убытка.

Так и последнее переселение в другой мир главы фирмы не остановило, по-видимому, ее жизни. Хотя Рейнгольду было восемнадцать лет и его нельзя было объявить наследником, это была пустая формальность, которая не имела значения. Молодой купец с холодными принципами старика туго натянул вожжи с первых же дней своего управления, а что он хорошо знал дело, это было бесспорно. Главный бухгалтер и фактор, которым было на время поручено ведение дел, не имели рядом с ним почти никакого значения, они редко что-либо решали, учитывая как непродолжительность своих полномочий, так и нервную раздражительность наследника, конторские же служащие и рабочие на фабрике робко и мрачно склонялись над своей работой, когда перед ними появлялся долговязый юноша с какой-то неопределенной небрежностью в походке и движениях, но с неумолимой непреклонностью во взгляде. Коммерции советник тоже был строг и редко удостаивал ласковым словом своих подчиненных, но он был в высшей степени справедлив и благороден в расплате с рабочими, его правилом было «жить и давать жить другим», все любили его за это, несмотря на его высокомерие.

По поводу прежнего стиля управления молодой наследник высказывал уничтожающую критику.

– Теперь будет по-другому! Папа довольно разбросал денег, он хозяйничал как дворянин, купцом он не был никогда! – говорил Рейнгольд, наводивший новые порядки.

Наконец вернулась Маргарита, уже третий день она опять была дома.

Тетя Софи знала о времени ее приезда и выехала встретить ее на вокзал, советница соблаговолила тоже поехать с нею, чтобы как бабушка взять осиротевшую девушку под свое крыло. Но как удивилась старая дама, увидев, что с внучкой из купе вагона выходит ландрат. В качестве депутата он уже несколько недель жил в Берлине и должен был вернуться не так скоро. Оказалось, что он поехал по одному делу на ближайшую большую станцию, где должен был пробыть несколько часов, и вдруг встретил возвращающуюся домой племянницу, которой рад был оказать помощь и покровительство.

Он объяснил все это, улыбаясь, а советница сердито покачала головой. К чему было ездить по холоду туда и обратно, разве нельзя было сделать все на обратном пути? Благодаря железным дорогам люди мечутся, исполняя свой малейший каприз.

А вчера рано утром, уговорившись наперед с Маргаритой, он подъехал в санях к крыльцу, чтобы взять ее с собой. Ему надо было сообщить что-то отцу об их сдаваемом имении, а для Маргариты это был хороший случай повидаться с дедушкой, – сказал он.

И они помчались по ровной белоснежной равнине. Небо было сплошь покрыто снеговыми тучами, навстречу дул порывистый ледяной ветер, который сорвал вуаль с ее лица. Взяв вожжи в одну руку, Герберт поймал развевающийся газ, потом скинул с плеч свою широкую шубу и закрыл меховой полой озябшую девушку.

– Оставь же! – сказал он хладнокровно в ответ на ее сопротивление, еще крепче закутывая ее в шубу. – Со стороны отца или старого дяди это не оскорбляет достоинства девушки.

– А если увидят из Принценгофа, – заметила она, бросив в ту сторону боязливый взгляд.

– Ну что ж из того? Вот так несчастье! – ответил он, с улыбкой смотря на нее. – Тамошние дамы будут знать, что закутанная фигурка рядом со мной не кто иной, как моя маленькая племянница.

Да; конечно, красавица Элоиза была в нем так уверена, что в ее сердце не могло закрасться и тени сомнения.

К вечеру он опять уехал в столицу, чтобы присутствовать на последнем заседании.

Итак, вчера было так много пережито, что Маргарита едва пришла в себя только сегодня, в воскресенье. Тетя Софи была в церкви, все слуги, исключая Бэрбэ, тоже отправились слушать проповедь. В доме царила полная воскресная тишина, и девушка могла разобраться в своих впечатлениях, полученных по приезде.

Стоя на ступеньке у окна, она смотрела на покрытый искрящимся снегом рынок. Ей казалось, что жестокая стужа проникла и в милый старый дом и покрыла все невидимым льдом. И прежде здесь по временам появлялся мрачный дух, когда хозяином овладевала меланхолия, удручавшая домашних.

Но этот мрак был только отражением его уныния, которое он старался скрыть, уединяясь в своей комнате. Отцовский дом все-таки оставался по-прежнему родным и приятным. Папа никогда не вмешивался в издавна заведенный домашний порядок, был щедр и не жалел денег, стремясь, чтобы всем домашним и служащим у него жилось хорошо. Как все переменилось!

Наследник хотя и много сидел за своей конторкой над торговыми книгами, но этим его деятельность не ограничивалась – он был вездесущ. Его длинная фигура бродила, как тень, по всему дому, пугая людей внезапным появлением. Бэрбэ жаловалась, что он преследует ее по пятам, как «жандарм». Подзывает к окну конторы торговок, расспрашивая их, сколько они доставили на кухню масла и яиц, а потом бранит ее за непомерные траты; иногда он вынимал из-под плиты положенные ею дрова и заменял большую кухонную лампу маленькой, которая так слабо освещала обширную кухню, что такой старый человек, как она, мог от этого ослепнуть.

«Получать как можно больше денег и копить их» – стало девизом дома, и молодой хозяин уверял при каждом удобном случае, потирая свои холодные руки, что теперь весь свет будет опять называть Лампрехтов тюрингскими Фуггорами – звание, на которое они, было, потеряли право при двух последних представителях фирмы, так как слава их богатства несколько померкла.

От тети Софи Маргарита до сих пор еще не слышала слова жалобы, но ее милое лицо сильно побледнело и с него исчезло выражение бодрой духовной жизни, а сегодня за утренним кофе она сказала, что весной пристроит к домику в своем саду две комнаты и кухню: жить среди природы всегда было ее заветной мечтой.

Вот теперь она шла по рынку. Обедня кончилась, и молельщики спускались по переулку, идущему от церкви к великолепной крытой галерее с колоннами, которая окружала рынок с восточной стороны.

Были здесь и шляпы, на которых развевались вуали и перья, бархатные и шелковые платья, волочившиеся по мостовой. Богатые и бедные, старые и молодые – все шли по одной дороге, никто не думал о смерти, а кто знает, быть может, в следующее воскресенье кто-нибудь из них не будет проходить здесь, похищенный ею. Люди обычно не чувствуют своего приближения к могиле. Так же твердо и самоуверенно ходили в былые времена через рынок богато разодетая надменная госпожа Юдифь и красавица Доротея, как теперь шла тетя Софи в своей новой меховой тальме.

Вслед за нею показались странствующие студенты. Маргарита, накинув теплую кофту, вышла навстречу тете, и в ту минуту, как она открывала дверь, хор молодых голосов трогательно запел чудное славословие «Слава всевышнему Богу».

– Я просила спеть именно это для меня, а то все поют хоралы, – сказала тетя Софи, входя в дом и стряхивая снег с ног.

Но Маргарита вряд ли слышала, что она сказала: затаив дыхание, прислушивалась она к одному серебристому дисканту, который победоносно, как голос серафима, покрывал все другие голоса.

– Ну да, это маленький Макс из пакгауза, – сказала тетя. – Мальчик поет, чтобы заработать деньги.

Маргарита вышла на порог полуотворенной двери и посмотрела во двор.

Мальчуган стоял в черном берете на кудрявой голове, с раскрасневшимися от мороза щеками, и теплое дыхание, вырывавшееся вместе с пением из его груди, сразу обращалось в пар от холода.

Как только замер последний звук, Маргарита знаком подозвала его к себе, он сейчас же подошел и раскланялся с молодой девушкой, как вежливый кавалер.

– Неужели дедушка и бабушка позволяют тебе петь в такой холод у дверей? – спросила она с негодованием, взяв ребенка за руку и притягивая его к себе на порог.

– Конечно, фрейлейн! – прямо ответил мальчик, как будто даже несколько рассердившись на ее вопрос. – Бабушка позволила, значит, и дедушка не имеет ничего против этого. Не всегда же так холодно, да это и ничего, мне полезен холодный воздух.

– А как ты попал в хор учеников?

– Да разве вы не знаете, что мы, мальчики, зарабатываем этим немного денег? – Он поспешно оглянулся на учеников, которые уходили. – Пустите меня, – попросил он, как бы испугавшись. – Префект будет браниться. – И, вырвав свою холодную ручонку из руки девушки, побежал догонять.

– Так в пакгаузе произошли такие большие перемены? – спросила Маргарита, едва удерживая слезы и чувствуя, как тяжело стало у нее на сердце.

– Да, Грета, там все переменилось, – ответил ей вместо тети стоявший у окна конторы Рейнгольд. – И ты сейчас узнаешь; какие произошли перемены. Будь только добра запереть прежде дверь, оттуда убийственно дует. Воображаю, какое удовольствие доставило нашим соседям, что фрейлейн Лампрехт в подражание покойной госпоже Котте фон Эйзенбах зовет к себе странствующих учеников, жаль, что и ты не вышла к ним с суповой миской в руках! Это было бы еще трогательнее.

Тетя Софи ушла, затворив за собой дверь.

– Тетя теперь постоянно делает такое лицо, будто она проглотила уксусу, – сказал, пожимая плечами, Рейнгольд. – Новая метла, которая теперь метет дом, ей не по вкусу. Разумеется, старикам и не может нравиться, когда в их теплое насижейное гнездо впускают свежий воздух, но я на это не обращаю внимания и, конечно, не оставлю в угоду тете прежнего беспорядка и заведомых лентяев при деле. Старик Ленц отпущен мною месяц тому назад и должен к Новому году выехать из пакгауза. Итак, ты теперь знаешь, Грета, почему мальчик на посту у двери. Другие дети должны же зарабатывать свой хлеб, никому деньги не достаются даром, и я не понимаю, чем принц из пакгауза лучше других.

С этими словами он захлопнул окно, а Маргарита пошла в свою комнату, не возразив ни слова. Закутавшись в шаль и сунув в карман кошелек, она сейчас же вышла во двор и направилась к пакгаузу.