Онлайн чтение книги Раскрашенная птица The Painted Bird
8

Ранняя осень погубила часть урожая, потом в свои права вступила суровая зима. Сперва долго шел снег. Крестьяне знали причуды местного климата и торопились сделать запасы для себя и домашних животных, готовясь к сильным ветрам, конопатили стены домов и амбаров и укрепляли дымовые трубы и соломенные крыши. Затем ударили морозы.

Никто не нуждался в моих услугах. Еды было мало и каждый лишний рот был обузой. Кроме того, для меня не было работы. Даже навоз было невозможно вычистить, потому что коровники были по крыши завалены снегом. Крестьяне делили кров с курами, телятами, кроликами, свиньями, козами, лошадьми. Люди и животные согревали друг друга теплом своих тел. Но для меня среди них не было места.

Зима не отступала. Низкое, затянутое свинцовыми тучами небо, казалось, цеплялось за соломенные крыши. Иногда, как воздушный шар, пролетала туча еще мрачнее остальных. Такую тучу сопровождала зловещая тень — так нечистая сила крадется за грешником. Своим дыханием люди прогревали в обледеневших окнах глазки. Когда дьявольская тень накрывала деревню, они крестились и бормотали молитвы. Никто не сомневался, что на темной туче, над деревней проносится дьявол, а пока он поблизости, можно ожидать одних неприятностей.

Укутавшись в старые тряпки и обрывки кроличьих шкурок, я кочевал от деревни к деревне, согреваясь теплом самодельной кометы, консервную банку для которой нашел возле железной дороги. Я усердно подбирал любое подходящее для кометы топливо и складывал его в мешок за спиной. Как только мешок становился легче, я уходил в лес и ломал там ветки, обдирал кору, выкапывал торф. Когда мешок тяжелел, я продолжал путь и, раскручивая комету, радовался ее теплу и чувствовал себя в безопасности.

Разжиться едой было не трудно. Непрерывные снегопады удерживали крестьян в домах. Я безбоязненно пробирался в заваленные снегом амбары, выбирал там лучшие картофелины и свеклу и потом пек овощи на комете. Если меня и выслеживали, то неуклюже пробирающийся сквозь снегопад бесформенный ком тряпья принимали за привидение. Иногда крестьяне спускали на меня собак, но, когда они добегали до меня, я легко отгонял их кометой. Они возвращались к хозяевам уставшие и замерзшие.

Я был обут в широкие, перевязанные большими лоскутами башмаки. Благодаря широким деревянным подошвам и моему малому весу я не проваливался в глубокий снег. Закутавшись до глаз, я свободно бродил по округе, встречаясь только с воронами.

Я ночевал в лесу, забираясь под сугробы прикрывающие узловатые корни старых деревьев. Я загружал комету сырым торфом и влажными листьями и они обогревали мое убежище ароматным дымком. Огонь тлел всю ночь напролет.

В конце концов на несколько недель задули теплые ветры, началась оттепель и крестьяне начали все чаще выходить из домов. Бодрые отдохнувшие псы бродили теперь вокруг деревень и мне становилось все труднее добывать пропитание. Пора было остановиться в какой-нибудь деревне подальше от немецких застав.

Я шел через лес и с деревьев, угрожая затушить комету, на меня часто обрушивались подтаявшие снежные шапки. На следующий день я услышал чей-то крик. Я спрятался за куст и, боясь пошевелиться, внимательно прислушался к скрипу деревьев. Снова раздался крик. Наверху, в кронах деревьев, захлопали крыльями вспугнутые вороны. Осторожно перебегая от дерева к дереву, я приблизился к месту откуда доносился крик. На узкой размокшей дороге виднелась опрокинутая телега, возле нее стоял конь.

Заметив меня, конь повел ушами и встряхнул головой. Я подошел поближе. Животное так исхудало, что была видна каждая его косточка. Как мокрые веревки, провисали пучки изнуренных мышц. Конь посмотрел на меня налитыми кровью глазами и захрипел с видимым усилием поворачивая голову.

Одна из ног у коня была сломана повыше копыта. Острая кость прорвала кожу и, с каждым шагом, все больше выходила наружу.

Вороны реяли вокруг раненого животного не спуская с него глаз. Когда тяжелые птицы, одна за одной, рассаживались на деревьях, на землю, как блины на сковороду, шлепались сугробы мокрого подтаявшего снега. На любой шум конь слабо приподнимал голову и озирался.

Увидев меня возле телеги, конь приветливо взмахнул хвостом. Когда я подошел к нему, он положил свою тяжелую голову мне на плечо и потерся о мою щеку. Я поглаживал его воспаленные ноздри, а он мордой подталкивал меня поближе к себе. Я наклонился, чтобы осмотреть его рану. Конь повернул ко мне голову словно ожидая окончательного диагноза. Я предложил ему сделать несколько шагов. Постанывая и спотыкаясь, он попробовал шагнуть, но из этого ничего не вышло. Стыдясь своего бессилия, он опустил голову. Я обхватил его шею и почувствовал, как в ней бьется жизнь. Оставшись в лесу, он был обречен на верную смерть и я решил заставить его идти со мной. Я начал рассказывать ему об ароматном сене в теплом стойле и уверял, что хозяин вправит кость на место и залечит ногу травами.

Я рассказывал ему о тучных лугах, которые дожидаются весны под снегом. Я понимал, что смогу расположить к себе местных жителей, если мне удастся вернуть коня его хозяину. Возможно, мне даже позволят остаться в деревне. Он слушал, время от времени косясь на меня, чтобы убедиться, что я не лгу.

Легко понукая коня хворостиной, я заставлял его шагнуть вместе со мной. Конь высоко поднял изувеченную ногу и покачнулся. Он долго раздумывал, но, в конце концов, пошел. Преодолевая мучительную боль, мы продвигались к деревне. Время от времени конь неожиданно останавливался и замирал. Потом он снова начинал идти, как-будто движимый каким-то воспоминанием, какой-то мыслью, которая периодически выскальзывала из его сознания. Он оступался и, спотыкаясь, терял равновесие. Когда конь переносил вес на сломанную ногу, из под кожи появлялась острая кость, и он становился этим оголенным обломком в снег и грязь. Я содрогался, когда он ржал от боли. Я забывал о своих башмаках и на мгновение мне казалось, что у меня тоже сломана нога и это я стону на каждом шагу от боли.

Измученные, забрызганные грязью, мы приковыляли в деревню. Нас сразу же окружила свора рычащих псов. Кометой я удерживал их на безопасном отдалении, опалив шерсть самым свирепым из них. Оцепеневший конь стоял рядом со мной.

На улицу вышло много крестьян. Среди них оказался и приятно удивленный крестьянин, чей конь, как оказалось, два дня назад понес и исчез вместе с телегой в лесу. Хозяин отогнал псов и, осмотрев искалеченную ногу, сказал, что коня придется забить. Немного мяса, шкура и кости на лекарства — вот на что он теперь годился. Действительно, в этой местности лошадиные кости ценились очень высоко. Самые тяжелые болезни лечили принимая несколько раз в день растворенные в травяном настое растертые лошадиные кости. Компресс из лягушечьей лапки и размолотых лошадиных зубов успокаивал зубную боль. Сожженное копыто в два дня излечивало от простуды. А чтобы избавить эпилептика от припадков, нужно было положить на него тазовую лошадиную кость.

Пока крестьяне осматривали коня, я стоял в стороне. Потом пришел и мой черед. Хозяин коня внимательно оглядел меня и расспросил откуда я пришел и что умею делать. Я отвечал как только мог осмотрительно, избегая всего, что могло вызвать у него подозрение. Он заставил меня несколько раз повторить весь рассказ и смеялся над моими неудачными попытками говорить на местном диалекте. Несколько раз он спрашивал, кто я — еврей или цыган? Я поклялся, чем только знал, что я истинный христианин и хороший работник. Другие крестьяне неодобрительно поглядывали на меня. Но крестьянин все же решил взять меня для работы в хозяйстве и по дому. Я упал на колени и поцеловал ему ноги.

На следующий день хозяин вывел из стойла двух сильных здоровых коней. Он впряг их в плуг и подвел к терпеливо стоящему у изгороди искалеченному коню. Хозяин забросил ему на шею аркан и привязал веревку к плугу. Здоровые кони прядали ушами и равнодушно поглядывали на приговоренного калеку. Он тяжело перевел дыхание и повел туго перетянутой веревкой шеей. Я стоял рядом, соображая, как бы спасти его, как дать коню понять, что я и не предполагал, что веду его домой для этого… Когда хозяин подошел к коню проверить как легла петля, тот неожиданно повернул голову и лизнул его в щеку. Не глядя на него, крестьянин с размаху ударил коня по морде. Уязвленный конь отвернулся.

Я чуть было не бросился в ноги хозяину с мольбой сохранить коню жизнь, но словно наткнулся на укоризненный взгляд животного. Конь пристально смотрел на меня. Я вспомнил, что произойдет, если умирающий сосчитает зубы причастного к его смерти человека или животного. Пока обреченный конь смотрел на меня таким страшным в своей покорности взглядом, я боялся вымолвить даже одно слово. Я ждал, но он не сводил с меня глаз.

Крестьянин поплевал на ладони, взял перевязанную узлами плеть и неожиданно хлестнул здоровых коней. Резко дернув, они сильно натянули веревку и петля захлестнулась на шее у приговоренного. Сильно захрипев, он дернулся и рухнул, как поваленный ветром плетень. Еще несколько метров кони тащили его по мягкой земле. Когда запыхавшись, они остановились, хозяин подошел к жертве и несколько раз ударил тело носком в шею и по коленям. Животное не вздрогнуло. Чувствуя смерть, здоровые кони нервно перебирали ногами, как-будто пытаясь укрыться от пристального взгляда широко открытых мертвых глаз.

Остаток дня я помогал хозяину снимать шкуру и разбирать тушу.

Через несколько недель деревня привыкла ко мне. Некоторые ребята иногда говорили, что нужно сообщить немцам, что в деревне живет цыганский выродок или отвезти меня на ближайший армейский пост. Женщины сторонились, встречая меня на улице, и тщательно покрывали головы детям. Мужчины молча рассматривали меня и сплевывали в мою сторону.

Обитатели этой местности разговаривали медленно и размерено. Здешние обычаи требовали экономить слова, как соль, и болтливость считалась главным недостатком человека. О бойких, разговорчивых людях говорили не иначе, как о подученных евреями и цыганками-ворожеями лгунах и лицемерах. Обычно, люди долго сидели молча и тяжелая тишина редко нарушалась какой-нибудь незначительной репликой. Разговаривая и смеясь, люди прикрывали рот рукой, чтобы недоброжелатели не увидели их зубы. Только водка развязывала их языки и ослабляла суровые нравы.

Моего хозяина хорошо знали в деревне и часто приглашали на свадьбы и другие торжества. Иногда, если по дому не было много работы и соглашались жена и теща, он брал меня с собой. На таких пирушках он заставлял меня разговаривать с гостями «по-городскому» и рассказывать стихи и сказки, которым меня научили мама и няня. Мое городское произношение, полное тарахтевших как пулемет твердых согласных звуков, звучало как пародия на мягкий протяжный местный говор. Перед представлением хозяин заставлял меня выпить залпом стакан водки. Ноги путались и отказывались мне повиноваться и я с трудом добирался до середины комнаты.

Стараясь никому не заглядывать в глаза и не смотреть на зубы, я сразу начинал представление. Когда я начинал слишком быстро, по местным понятиям, читать стихи, у крестьян от удивления округлялись глаза — они были уверены, что я ненормален, а эта скороговорка — проявление моего слабоумия.

Они хохотали до изнеможения слушая сказки и стихи о козле-путешественнике, который искал столицу козлиной страны, о коте в семимильных сапогах, о быке Фердинанде, о Белоснежке и семи гномах, о мышонке Микки и забывали закусывать.

После представления меня подзывали то к одному, то к другому столу чтобы я повторил полюбившиеся им отрывки и заставляли выпить еще водки. Если я отказывался, спиртное вливали мне в горло насильно. Обычно к середине вечера я был абсолютно пьян и остаток вечера едва помнил. Люди превращались в животных из моих сказок и их звериные морды кружились вокруг меня. Я проваливался в глубокий колодец с гладкими, покрытыми скользким мхом стенами. На дне колодца вместо воды была моя теплая уютная постель. Там я мог забыть обо всем и спокойно уснуть.

Зима подходила к концу. Каждый день мы с хозяином ходили в лес за дровами. С сучьев свисали набухшие от влаги, похожие на промерзшие кроличьи шкурки мохнатые лишайники. Темные капли воды падали с них на отошедшие от ствола полосы коры. Всюду звонко журчали ручейки — ныряя под узловатые корни, они резво выскакивали наружу и продолжали свой по-мальчишески беззаботный бег.

Соседи устраивали красавице дочери свадьбу. Разряженные в праздничные одежды гости плясали на тщательно выметенном и украшенном току. Жених по старинному обычаю целовал всех гостей в губы. Невеста то плакала, то смеялась и, одурманенная многочисленными тостами, не реагировала на мужчин, которые щипали ее за ягодицы и щупали груди.

Когда гости вышли танцевать и комната опустела, я побежал к столу за едой, которую заработал своим представлением. Я устроился в темном углу, подальше от пьяной толпы. По-дружески обнимаясь, в комнату вошли двое гостей. Я знал их. Они были из числа самых богатых жителей деревни. Каждый из них имел по несколько коров, по табуну лошадей и отборные земельные угодья.

Я заполз под какие-то пустые бочки. Неторопливо беседуя, мужчины сели к еще заставленному угощениями столу. С серьезными лицами они предлагали друг другу закуски и, как было здесь заведено, не смотрели друг другу в лицо. Потом, один из них медленно опустил руку в карман и, подхватив другой рукой кусок колбасы, вытащил из кармана нож с длинным и острым лезвием. Изо всех сил он воткнул его в спину безмятежно жующего собеседника.

Не оглядываясь, со вкусом дожевывая колбасу, он вышел из комнаты. Зарезанный крестьянин попытался встать. Он огляделся тускнеющими глазами, заметил меня и попробовал что-то сказать, но вместо слов изо рта полезла непережеванная капуста. Снова он попытался подняться, но на этот раз, покачнувшись, сполз под стол. Убедившись, что в комнате больше никого нет, тщетно пытаясь унять дрожь, я, как крыса, шмыгнул в приоткрытую дверь и побежал в амбар.

В сумерках парни тискали деревенских девок и тащили их в амбар. На сеновале на распростертой женщине лежал мужчина без штанов. Спотыкаясь, по току слонялись пьяные, ругаясь и извергая съеденное, они распугивали любовников и будили заснувших. Я побежал домой и быстро взобрался на сеновал возле стойла, где обычно ночевал.

После свадьбы убитого положили в одной из боковых комнат, а в главной комнате собрались родные покойного. Тем временем, деревенская знахарка оголила левую руку мертвеца и обмыла ее какой-то коричневой жидкостью. В комнату по одному заходили мужчины и женщины больные зобом. На шее у них колыхались свисающие с подбородка уродливо вздутые мешки. Старуха подводила каждого к мертвецу, делала таинственные движения над больным местом и, подняв безжизненную руку, семь раз прикасалась ею к опухоли. Побелевший от страха пациент повторял за ней: «Пусть эта рука заберет мою болезнь с собой.».

После процедуры больные расплачивались с семьей убитого за лечение. Труп оставили в комнате. Его левая рука лежала на груди. В оцепеневшую правую руку вставили освященную свечу. На четвертый день, когда запах тления усилился, в деревню пригласили священника и начали подготовку к похоронам.

Долго еще потом в комнате, где было совершено убийство не смывали кровяные пятна. Кровь была отчетливо видна на столе и на полу — казалось там выросли бурые грибы. Крестьяне верили, что рано или поздно эти свидетельствующие об убийстве пятна притянут туда убийцу и на этом же месте погубят его.

Тем не менее, убийца которого я хорошо запомнил в лицо, часто и с аппетитом обедал именно в этой комнате. С болезненным интересом я следил, как невозмутимо потягивая трубку или закусывая соленым огурцом выпитый залпом стакан водки, он безбоязненно топтался по пятнам.

В такие моменты я напрягался, как взведенная тетива. Я ждал чуда — чтобы темная пропасть разверзлась на месте пятен крови и бесследно поглотила его или чтобы с ним случился припадок. Но убийца бесстрашно попирал ногами кровь убитого. Размышляя над этим по ночам, я пришел к выводу, что пятна уже потеряли свою силу. Они поблекли, котята загадили их и хозяйка, забыв о своем зароке не смывать их, протерла пол.

С другой стороны, я знал, что обычно возмездие вершится не сразу. В деревне я слышал историю о том, как на кладбище из могилы выбрался череп и, старательно огибая цветущие клумбы, покатился по склону между крестами. Кладбищенский сторож попытался остановить череп лопатой, но тот увернулся и выскользнул за ворота кладбища. Проходивший рядом охотник, пытаясь остановить его, выстрелил из ружья. Но череп, преодолевая препятствия, неудержимо катился по дороге к деревне. Он выбрал подходящий момент и бросился под ноги лошадей проезжавшего мимо местного богача. Лошади понесли, опрокинули телегу и убили возницу.

Когда местные жители узнали о случившемся, они расследовали все подробности. Выяснилось, что череп выбрался из могилы старшего брата погибшего. Десять лет назад, этот старший брат должен был наследовать хозяйство отца. Младший брат и его жена, как видно, позавидовали такому богатому наследству. И вот, однажды ночью, старший брат внезапно умер. Брат с женой поспешно похоронили его, не показав тело даже родственникам покойного.

Разное говорили тогда в деревне об этой скоропостижной смерти, хотя окончательно никто ничего не знал. Постепенно, младший брат, который наконец получил наследство, разбогател и теперь процветал.

После происшествия возле кладбища, череп угомонился и неподвижно лежал на обочине в дорожной пыли. После внимательного осмотра обнаружили, что в кость черепа, по самую шляпку был забит большой ржавый гвоздь.

Вот так, спустя много лет, жертва отомстила убийце и справедливость восторжествовала. И люди верили, что следы преступления не могут быть уничтожены ни дождем, ни огнем, ни ветром. Потому что, как гигантский кузнечный молот, занесенный для удара могучей рукой, над миром нависает Правосудие — молот, который задерживается лишь на мгновение, прежде чем с ужасной силой обрушиться на наковальню.

Взрослые оставили меня в покое, но с деревенскими мальчишками мне приходилось туго. Они воображали себя охотниками, а я был их дичью. Даже хозяин предупреждал, чтобы я держался от них подальше. Я выпасал скот на самом краю луга, подальше от всех ребят. Трава здесь была гуще и сочнее, но приходилось постоянно присматривать за коровами, чтобы они не потравили соседнее поле. Зато здесь я был в относительной безопасности и чувствовал себя довольно свободно. Время от времени, кто-нибудь из пастухов подкрадывался ко мне и неожиданно нападал. Обычно я отделывался легкой трепкой и успевал вырваться и убежать на соседнее поле. Оттуда я громко кричал обидчикам, что хозяин накажет их если, пока я прячусь, коровы вытопчут соседнее поле. Такого предупреждения обычно было достаточно, чтобы они ушли.

И все же я боялся этих нападений и ни на минуту не мог успокоиться. Меня пугали любой шум или затишье в компании пастухов, любое их движение в мою сторону.

Обычно ребята были заняты играми с найденными в лесу боеприпасами. В основном это были винтовочные патроны и «мыло» — так здесь, из-за ее внешнего вида называли взрывчатку. Чтобы найти боеприпасы, достаточно было хорошо посмотреть под ногами в мелколесьи. Боеприпасы появились там несколько месяцев назад, после затяжного боя между двумя отрядами партизан. Особенно много было «мыла». Одни крестьяне утверждали, что его оставили отступающие «белые» партизаны, другие настаивали, что это белые отвоевали взрывчатку у «красных», но не смогли увезти с собой.

В лесу можно было найти и сломанные винтовки. Ребята снимали с них стволы, укорачивали их и приделывали к вырезанным из сучьев рукояткам. Из таких самодельных пистолетов можно было стрелять винтовочными патронами. Капсюль разбивался прилаженным к резиновому жгуту гвоздем.

Несмотря на простоту изготовления такого оружия, выстрел из него мог быть смертельным. Двое ребят серьезно пострадали, когда поссорившись, выстрелили друг в друга. Один самодельный пистолет разорвался у мальчика в руке и оторвал ему ухо и все пальцы на руке. Особое сочувствие вызывал искалеченный и парализованный сын наших соседей. Кто-то сыграл с ним злую шутку, положив несколько патронов на дно его кометы. Патроны взорвались утром, когда мальчик разжег комету и махнул ею между ногами.

Кроме того, можно было стрелять перезарядив патроны. При этом, пулю вынимали из гильзы и отсыпали оттуда немного пороха. Затем пулю заталкивали назад в полупустую гильзу, а отсыпанный порох засыпали сверху, поверх пули. Такой перезаряженный патрон устанавливали в отверстие на специальной доске или, направив в сторону мишени, закапывали в землю. Насыпанный на пулю порох поджигали. Когда огонь добирался до основного заряда, пуля выстреливалась на шесть и больше метров. Стрелки перезаряженными патронами устраивали состязания и заключали пари на то, чья пуля пролетит дальше и сколько пороха нужно насыпать сверху чтобы лучше выстрелить. Самые отчаянные ребята пытались удивить девочек, стреляя из руки. Часто гильзы и капсюли попадали в стрелка или в зрителей. Самого симпатичного в деревне мальчика ранило в место, уже одно упоминание о котором вызывало общий смех. Обычно он гулял в одиночестве, отворачиваясь от хихикающих женщин.

Но такие происшествия никого не пугали. Взрослые и дети обменивались боеприпасами, «мылом», винтовочными стволами и затворами и кропотливо, шаг за шагом обыскивали густые заросли.

Редкой удачей было найти бикфордов шнур. За него можно было выменять самодельный пистолет и двадцать патронов в придачу. Бикфордов шнур превращал «мыло» во взрывчатку. Нужно было только приладить шнур к куску «мыла», поджечь конец и быстро убежать от взрыва, который встряхивал дома так, что в окнах звенели стекла. Много шнуров уходило на свадьбы и крестины. Это было замечательным дополнительным развлечением и женщины возбужденно повизгивали дожидаясь взрыва.

Никто не знал, что в амбаре у меня были припрятаны три куска взрывчатки и бикфордов шнур. Я нашел его в лесу, когда собирал для хозяйки чабрец. Шнур был новый и очень длинный.

Иногда когда поблизости никого не было, я доставал взрывчатку и шнур и держал их в руках. Что-то непостижимое скрывалось в этих необычных предметах. «Мыло» не загоралось без шнура. Но стоило их соединить, и немного требовалось времени, чтобы огонь проник вовнутрь и поджег «мыло», которое, взорвавшись, могло разрушить всю усадьбу.

Я попытался представить людей, которые изобрели и сделали бикфордовы шнуры и взрывчатку. Разумеется это были немцы. Ведь говорили же в деревнях, что немцам никто не может противостоять, потому что они поглотили мозги поляков, русских, цыган и евреев.

Я спрашивал себя, откуда у людей появляются способности изобретать такие вещи? Почему крестьяне не способны на это? Еще меня волновало, что же дает людям с глазами и волосами определенного цвета такое преимущество перед всеми остальными.

Крестьянские плуги, косы, грабли, прялки, колодцы и мельничные жернова, которые вращали старые лошади и понурые быки, были настолько просты, что даже последний глупец мог сделать их и легко научиться ими пользоваться. Но даже самый мудрый крестьянин не умел изготовить огнепроводный шнур, который высвобождал из взрывчатки силу невероятной мощности.

Если немцы действительно делали такие изобретения и именно им суждено очистить мир от всех смуглых, темноглазых, длинноносых, черноволосых людей, то мои шансы выжить явно были ничтожны. Рано или поздно, я снова попадусь им, но, как раньше, мне может и не повезти.

Я вспомнил того немца в очках, который отпустил меня в лес. Он был блондином с голубыми глазами, но по его виду нельзя было сказать, что он очень умен. Какой резон для немцев охранять эту допотопную железнодорожную станцию и вылавливать такую мелюзгу, как я? Если правда то, что рассказал староста деревни, то кто же будет работать над изобретениями, если немцы отвлекаются на охрану столь незначительной станции? Даже самый умный человек в таком захолустье немногого придумает.

Засыпая, я мечтал о собственных изобретениях. Я хотел бы создать такой шнур, который прогорев, менял бы цвет кожи, глаз и волос. Шнур, который из штабеля строительных материалов, в один день возвел бы самый красивый в деревне дом. Огнепроводный шнур для отвода сглаза. Тогда люди перестали бы меня бояться и жизнь стала бы легкой и беззаботной.

Немцы поражали меня. Какая бессмыслица. Стоило ли управлять этим жестоким нищим миром?

Однажды, в воскресенье я встретился с идущими из церкви деревенскими ребятами. Убегать было уже слишком поздно и я сделал вид, что мне нет до них дела. Проходя мимо, один из них бросился ко мне и столкнул в глубокую топкую лужу. Остальные начали плевать мне в глаза, смеясь при каждом точном попадании. Они требовали показать какие-нибудь «цыганские фокусы». Я попытался вырваться и убежать, но они окружили меня. Посреди рослых парней я почувствовал себя, как птица угодившая в сеть. Я не знал, что еще может прийти им в голову и боялся их выдумок. Глянув на их неуклюжие праздничные ботинки, я понял, что босиком смогу убежать от них. Я поднял тяжелый камень и ударил в лицо самого сильного парня. Камень с хрустом вмялся в лицо, окровавленный парень упал. Остальные оцепенели от неожиданности. Я перепрыгнул через упавшего и через поле помчался домой.

Прибежав домой, я начал искать хозяина, чтобы рассказать ему обо всем и попросить защитить меня. Но вся семья еще была в церкви. По двору бродила только старая беззубая теща хозяина.

У меня задрожали коленки. Из деревни показалась толпа мужчин и подростков. Они бежали сюда все быстрее и быстрее, размахивая дубинами и палками.

Они шли убивать меня. В толпе наверняка бежал отец или братья пострадавшего, поэтому надеяться на пощаду не приходилось. Я метнулся на кухню, засунул в комету несколько раскаленных углей, забежал в амбар и закрыл за собой дверь.

Мои мысли метались, как напуганные цыплята. Через минуту толпа расправится со мной.

Вдруг я вспомнил о бикфордовом шнуре и взрывчатке. Я быстро выкопал их. Дрожащими руками я засунул шнур между связанных вместе брусков и поджег его кометой. Шнур зашипел и красная точка медленно двинулась к взрывчатке. Я затолкал ее под груду старых плугов и борон в углу амбара и с трудом вырвал доску из стены.

В амбар донеслись крики крестьян — толпа была уже во дворе. Я подхватил комету и протиснулся через отверстие в густую пшеницу за амбаром. Я побежал под ее прикрытием к лесу, пробираясь между высоких стеблей как крот.

Когда земля содрогнулась от взрыва я уже наполовину пересек поле. Я оглянулся. Две стены сиротливо опирались друг на друга — вот и все, что осталось от амбара. Над ними взлетели расщепленные доски и клочья сена. Еще выше клубилась пыль.

Я понимал, что сюда уже не вернусь. Я углублялся в лес, внимательно поглядывая под ноги, где еще можно было найти много патронов, взрывчатки и бикфордовых шнуров.