Онлайн чтение книги На отмелях The Rescue: A Romance of the Shallows
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ДАР ОТМЕЛЕЙ

I

Миссис Треверс Лингард отвез с яхты один, в маленькой лодке. Все время, пока продолжалась погрузка, и до того момента, когда последний матрос оставил судно, он стоял рядом с ней, высокий и безмолвный. Только после того, как бормочущие и тревожные голоса отплывавших в лодках матросов совершенно замолкли вдали, раздался его серьезный голос: — Идите за мной.

Она пошла за ним, и их шаги глухо и гулко отдавались на пустой палубе. На верхней ступеньке трапа он обернулся и сказал очень тихо:

— Осторожнее.

Он вошел в лодку и стал ждать. Ему показалось, что миссис Треверс несколько испугана темнотой. Он крепко схватил ее за руку и произнес:

— Я вас держу.

Миссис Треверс вошла, ничего не видя, слепо доверяясь его руководству, и упала на заднюю банку, тяжело дыша.

Послышался легкий всплеск, и неясные очертания покинутой яхты нераздельно слились с ночным мраком.

Он греб, сидя лицом к ней. Миссис Треверс была закутана в плащ с капюшоном, и прямо над ее головой виднелся свет медленно угасавшего кормового фонаря покинутой яхты. Фонарь вдруг погас, и контуры оставленного судна растаяли. Яхта исчезла, словно сон, и вместе с этим сном исчезли, казалось, и события последних суток. Закутанная фигура, темневшая перед Лингардом, была тоже частью этого сна. Фигура не говорила, не двигалась; еще минута — и она пропадет. Лингард пытался припомнить черты миссис Треверс, сидевшей в лодке в двух футах от него. Ему представлялось, что с призрачной шхуны он захватил с собой не женщину, а воспоминание — мучительный образ человеческого существа, которое он никогда более не увидит.

При каждом взмахе коротких весел миссис Треверс чувствовала, как лодка прыгала вперед; Лингард часто оглядывался через плечо, чтобы ориентироваться.

— Вы будете в безопасности на бриге, — произнес он.

Миссис Треверс молчала.

Сон! Сон! Лингард с силой налегал на весла, и вода шумно ударялась о борта лодки. Красноватые отсветы далеких факелом проникали под капюшон миссис Треверс. У сна было бледное — лицо, у воспоминания были глаза.

— Мне пришлось самому приехать за вами, — продолжал он.

— Я этого ожидала.

Это были первые ее слова за время их третьей встречи.

— А между тем я поклялся, — и перед вами, — что нога мои больше не будет на вашей яхте.

— С вашей стороны было очень любезно… — начала она.

— Но я об этом почему-то позабыл, — просто сказал Лин гард.

— Я этого и ожидала от вас, — повторила она.

Лингард сделал два быстрых гребка и мягко спросил:

— А что еще вы ожидаете от меня?

— Всего.

Лингард огибал в это время корму брига и должен был осматриваться по сторонам. Затем он повернулся к ней.

— И вы мне верите! — воскликнул он.

— Мне хотелось бы вам верить, потому что…

Над их головой чей-то голос вскричал по-малайски:

— Капитан едет.

Звуки незнакомого языка прервали миссис Треверс. Лингард сложил весла и они подъехали к высокому борту брига. Совсем близко показалось чье-то пристально глядевшее лицо, и черные пальцы ухватились за край лодки. Миссис Треверс встала, качаясь.

— Осторожнее, — опять сказал Лингард, но на этот раз, в свете фонарей, почему-то не предложил ей помощи. Она взошла по трапу одна, и Лингард последовал за нею.

Шканцы кишели людьми двух рас. Лингард и миссис Треверс быстро пересекли палубу, проходя между расступавшимися группами. Лингард распахнул дверь каюты, но сам остался на палубе, чтобы расспросить насчет своих лодок.

Они вернулись, пока он был на яхте, и ездившие с ними два матроса пришли с докладом. Лодка, посланная на север, ничего не видела. Лодка, посланная на юг для осмотра островков, доехала почти до прау Дамана. На берегу горело несколько костров, а экипаж обоих прау расположился лагерем на песчаной косе. Воины варили пищу. Лодка подъехала так близко, что слышны были голоса. На краю косы стоял часовой, время от времени перекликавшийся с сидящими у костров воинами. Лингард поинтересовался, как им удалось остаться незамеченными.

— Нас укрывала ночь, — отвечал матрос своим глухим, рычащим голосом. Он не мог сказать, есть ли в лагере Дамана белые люди. Зачем бы им там быть? Потом неожиданно у их лодки появился челнок раджи и его сестры. Раджа Хассим шепотом приказал им сейчас же ехать на бриг и сообщить туану, что они видели. Он сказал также, что скоро приедет сам и привезет новости. Они повиновались, ибо раджа, как мы все знаем, вполне осведомлен насчет планов туана.

— Довольно, — вдруг воскликнул Лингард.

Матрос с минуту смотрел на него и потом отошел, не говоря ни слова. Лингард сердито глядел ему вслед. В мире появилась какая-то новая сила, завладевшая человеческой речью, сообщавшая ей иронию, вставлявшая мрачные намеки. Слова матроса насчет человека, «вполне осведомленного о его планах», взволновали Лингарда и заставили его нахмуриться. Он понял, что теперь он и сам не уверен в своих планах и вряд ли когда-нибудь обретет свою прежнюю уверенность. Новая сила опутала своими чарами не только слова говоривших с ним, но и события, и окружающих его людей, и руководившие им мысли, и владевшие им чувства. Все они оставались тем же, чем были, — внешней поверхностью жизни, на которой свободная, побеждающая воля человека пролагала путь. Еще вчера всех их можно было легко различать, побеждать и презирать, но теперь другая сила, пришедшая в мир, погрузила их во мрак, подчинила какой-то темной, неисповедимой цели.

II

С некоторым усилием овладев собой, Лингард приказал погасить на бриге все огни. Теперь, когда экипаж яхты был весь перевезен, темнота представлялась во всех отношениях полезной. Приказ свой Лингард отдал инстинктивно, так как чувствовал, что при данных обстоятельствах это была наиболее целесообразная мера. Мысли его были прикованы к каюте брига, где дожидалась женщина. Он провел рукой по глазам, как бы приготовляясь к могучему душевному усилию. Вокруг него раздавались возбужденные голоса белых, которых еще утром он так страстно хотел перетащить к себе. Сейчас они были у него; но случай, неудача, дурацкое упорство разрушили его планы. Ему надо пойти переговорить с миссис Треверс. Эта перспектива смущала его. Он не принадлежал к числу людей, умеющих излагать свои мысли. Высказаться начистоту было для него гигантской задачей, требующей отчаянных усилий. «Я должен переговорить с ней начистоту», — прошептал он про себя. Он не был уверен ни в себе, ни в ней. Он не был уверен ни в ком и ни в чем, но он отчетливо сознавал, что ему хочется взглянуть на нее.

Когда он направился к двери каюты, оба факела погасли, и черный свод ночи, отдаляемый до сих пор огнями, упал вниз и окутал тьмой всю палубу. Послышался тревожный гул голосов.

— Алло! — окликали друг друга приехавшие матросы. — Ни зги не видать. Ну а теперь что будет? — настойчиво спрашивал чей-то голос. — Надо еще чего-нибудь ждать.

Лингард, уже подошедший к двери каюты, остановился и слушал, точно дожидаясь, что ему подскажут удачную мысль.

— Чем ты недоволен? Ты лучше благодари судьбу, — говорил кто-то.

— Да, на сегодняшнюю ночь все это очень хорошо, — начал голос.

— Ну и чего же ворчать? — убеждал другой. — Бог даст, вес доберемся домой.

— Я в этом не очень-то уверен. Второй помощник говорит…

— Мало ли что он там говорит. Капитан этого брига нас выручит. Жена хозяина с ним поговорит, а деньги, ты знаешь — все.

Голоса приближались и раздавались ясно, совсем близко от Лингарда.

— Ну а если эти дикари дожгут яхту? Им ведь никто не может помешать.

— Ну и пусть поджигают. Мы сможем уехать и на этом бриге. Бриг хороший: есть и пушки, и все. Домой на нем вполне доберемся. А ты что скажешь, Джон?

— Ничего не скажу. Мне все равно, — отозвался третий голос, тихий и спокойный.

— Значит, тебе все равно — ко дну ли идти или домой ехать? Не ври, пожалуйста!

— По-моему, мы все рано или поздно пойдем ко дну. А как — это неважно.

— Уф! Ты бы и на клоуна в цирке и то тоску нагнал. Что скажет моя миссис, если я не вернусь?

— Выйдет замуж за другого — вот и все. Дураков много.

В наступившем молчании раздался спокойный, невеселый смех. Лингард, держась за ручку двери, стоял на месте. Кто-то заворчал:

— Я терпеть не могу, когда меня ночью перевозят на чужой корабль. Где у них тут пресная вода? У этих глупых негров ничего толком не разберешь. На нас тут смотрят, как на скот. Видно, нам долго придется валяться на этой палубе.

Первый голос неподалеку от Лингарда осторожно заговорил:

— Довольно странно, что этот бриг пришел сюда нежданно — негаданно. И капитан его — что это за птица?

— Это один из тех шкиперов, что шатаются всюду, куда придется. Бриг, кажется, принадлежит ему. Он ездит и глядит, не подвернется ли что под руку. Мой шурин много лет служил на военном судне в этих морях и порассказал мне, какие вещи творятся в этих проклятых местах. Может быть, он и врал. Ведь матросы военных судов любят рассказывать небылицы. А на этого шкипера мне наплевать. Пусть себе делает, что хочет, а нам думать о нем нечего. Когда мы отсюда выберемся, мы его, наверное, ни разу и не увидим.

— А сможет ли он помочь хозяину? — опять спросил первый голос.

— Не знаю, сможет ли он, но что мы ничего не можем сделать, это я знаю. Может быть, хозяин сейчас уже валяется где — нибудь с раздробленной башкой. Говорят, здешние дикари на этот счет мастера. А мне хозяина жаль.

— Конечно, жаль, — одобрительно подхватил другой.

— Может быть, он не приготовился к смерти, бедняга, — начал опять рассудительный голос.

Послышался вздох.

— Если для него можно что-нибудь сделать, его жена все наладит с этим шкипером. С божьей помощью, он, может быть, ей и окажет услугу.

Лингард повернул дверную ручку, вошел и захлопнул за собою дверь.

— Я к вашим услугам, — проговорил он после некоторого молчания, устремив взгляд на миссис Треверс.

Висячая лампа ярко освещала каюту. Миссис Треверс сбросила капюшон. Свет, заливавший маленькое помещение, окутывал ее, прижимался к ней, словно являясь частью ее самой. На ее лице не было тени: сверкающее, непроницаемое, оно было как бы заперто на замок от всех внешних впечатлений.

В бессознательном восторге Лингард смотрел на это видение, такое поражающее, такое непонятное, словно вдруг пришедшее в его жизнь из каких-то неведомых миров. Нельзя было угадать ее мысли, узнать ее чувства, понять ее горе и радости. Но она знала все, что было у него на сердце. Он сам все рассказал ей, побуждаемый внезапным порывом, полный отчаяния, нелепой надежды, непостижимого доверия. Он сказал то, чего никому не говорил на земле; только самому себе он, может быть, не раз говорил об этом, но менее ясно, без слов. Он говорил ей, а она молча слушала. Она слушала, склонясь через поручень, пока наконец ее дыхание не коснулось его лба. Лингард вспомнил все это и испытал на минуту чувство гордого полета и невыразимой печали. Он сделал над собой усилие и снова заговорил:

— Вы слышали, что я сказал? Вот я здесь, пришел.

— А каких слов вы от меня ждете? — спросила она. — Разве нужно и разве можно что-нибудь сказать?

— Нет, — отвечал он. — Главное уже сказано. Я знаю, чего вы от меня ждете. Вы ждете всего.

— Да, всего, — повторила она, помолчала и тихо прибавила: — И это самое меньшее.

Лингард задумался.

— Удивительно, до чего я не люблю этого человека, — размышлял он вполголоса.

— Вспомните, что эти двое людей ни в чем не виноваты, начала миссис Треверс, немного наклонившись вперед.

— Я тоже не виноват. Да и вообще во всем мире никто не виноват. Видали вы когда-нибудь виноватого мужчину или ви новатую женщину? И все-таки им приходится нести свою судь бу.

— Я надеюсь на ваше благородство, — сказала миссис Тре вере.

— В отношении вас?

— Ну, хотя бы в отношении меня. Да, если хотите — только в отношении меня.

— Только в отношении вас! Но ведь вы все знаете! — голос Лингарда упал. — Вы хотите себе счастья.

Она сделала нетерпеливое движение, и рука ее, лежавшая на столе, конвульсивно съежилась.

— Я хочу, чтобы мне вернули мужа, — резко проговорила она.

— Да, да. Я именно это и хотел сказать, — пробормотал Лин гард со странной мягкостью.

Миссис Треверс пытливо взглянула на него. Его душевная простота, его могучая фигура невольно покоряли. Он не был посредственным человеком. Все, что угодно, но только не посредственным человеком. Очарование беззаконности окутывало его всего, подобно небу, окутывающему безграничный океан. Он был одинок, опасен, романтичен. В нем таились преступления, самозабвение, ненужность, преданность и безумное увлечение идеей. Ей пришло в голову, что из всех людей этого одного она знает лучше всех и в то же время не могла бы угадать, что он сделает или скажет через минуту.

— Вы подарили мне ваше доверие, — отчетливо проговорила миссис Треверс, — Теперь я хочу, чтобы вы дали мне жизнь этих двух людей, которых вы не знаете, которых вы забудете завтра. Это можно сделать, и это должно сделать. Вы не можете отказать мне в этом. — Она ждала.

— Почему я не могу отказать? — мрачно прошептал Лингард, не глядя на нее.

— И вы еще спрашиваете! — воскликнула она.

Лингард не произнес ни звука. Он, по-видимому, не находил слов.

— И вы еще спрашиваете! Ах! Разве вы не видите, что у меня нет царства, которое я могла бы завоевать?

III

Легкое изменение в лице, почти сейчас же исчезнувшее, показывало, что Лингард услышал этот страстный крик, вырвавшийся у нее под влиянием душевной муки. Он по-прежнему не говорил ни слова. Миссис Треверс ясно сознавала всю трудность положения, сложного не только по внешней обстановке, но и по чувствам, им вызываемым.

Минутами ей думалось, что это только сказка; и она казалась себе самой какой-то женщиной из баллады, просящей о даровании жизни невинным пленникам.

Спасти жизнь мистера Треверса и мистера д'Алькасера было больше чем долг — это была необходимость, повелительная потребность, непреоборимое веление. И, однако, чтобы почувствовать к ним жалость, ей приходилось думать об ужасах жестокой и безвестной смерти, между тем как при одном взгляде на Лингарда сердце сжималось мучительным сочувствием. Те были жалки, а он, жертва своих собственных необыкновенных порывов, казался трагическим, чарующим и вместе с тем виновным.

Лингард поднял голову. За дверью послышался шепот, и в каюту вошли Хассим и Иммада.

Миссис Треверс взглянула на Лингарда, потому что из всех лиц в каюте только его лицо было понятно ей.

Хассим сейчас же начал говорить. Когда он кончил, Иммада глубоко вздохнула, и воцарилось молчание. Лингард обратился к миссис Треверс:

— Джентльмены живы. Раджа Хассим — вот этот — видел их всего два часа тому назад. Их видела и девушка. Пока что они здравы и невредимы. А теперь…

Он не докончил. Миссис Треверс, опершись на локоть, поднесла руку к глазам.

— Вы должны ненавидеть нас, — сказала она.

— Вас! — Миссис Треверс показалось, что в тоне его зазвучала нотка презрения. — Я ненавижу самого себя.

— За что? — чуть слышно спросила она.

— За то, что я сам себя не понимаю. За то, что я не понимаю, что такое нашло на меня с того утра. Тогда я был взбешен… Только взбешен.

— А теперь?

— Теперь я… несчастен, — отвечал он.

Наступила пауза. Миссис Треверс с удивлением заметила, что этот человек проник в самые скрытые тайники ее сострадания. Вдруг Лингард сильно ударил кулаком по столу, так что тяжелые мушкеты задрожали на своих ремнях.

Хассим что-то сказал серьезным тоном. Иммада издала стон.

— Я верила вам еще до того… до того, как вы доверились мне, — начала миссис Треверс, — Вы это могли сами заметить. Не правда ли?

Лингард пристально взглянул на нее.

— Вы не первый человек, который мне верит, — сказал он.

Хассим, опираясь спиной о запертую дверь, внимательно наблюдал за Лингардом, а темные и грустные глаза Иммады впились в лицо белой женщины. Миссис Треверс чувствовала, что она вступила в единоборство с ними, что она оспаривает у нич силу и преданность этого человека. Взглянув на Лингарда, она увидела в его чертах не бесстрастие, не увлечение, не строгость вождя, не безжалостность мечтателя, а только блаженное само забвение. Он как будто наслаждался каким-то глубоким и со вершенно новым для него ощущением.

И вдруг, посредине своего призыва к его великодушию, по средине фразы миссис Треверс запнулась, заметив, что предмс том его восторженного созерцания была она.

— Не смотри на нее! — воскликнула Иммада. — О господин, отвернись от этой женщины! — Хассим обхватил рукой шею де вушки. Ее голос стал глуше, — Смотри на нас, господин!

Хассим притянул Иммаду к себе и прикрыл ее рот рукой. Иммада сначала немного отбивалась, точно пойманная птичка, а потом утихла и положила голову брату на плечо, беззвучно рыдая.

— Что они говорят? — спросила миссис Треверс со слабой и тревожной улыбкой. — Что они могут говорить? Невыносимо думать, что их слова, которые для меня лишены смысла, может быть, прямо доходят до вашего сердца…

— Отвернись от этой женщины, — прошептал Лингард, не шевелясь.

Миссис Треверс вздохнула.

— Да, тяжело думать, что меня, которая хочет вас тронуть, вы понимаете хуже, чем их. И, однако, я говорю на языке вашего детства. На этом же языке говорит тот человек-пленник, которому неоткуда ждать помощи, кроме как от вашего благородства.

Лингард покачал головой. Миссис Треверс с тревогой посмотрела на него.

— Тогда от ваших воспоминаний, — сказала она и была поражена выражением глубокой печали на его лице.

— Воспоминаний? — воскликнул он, — Вы хотите их знать?

Она слушала, слегка раскрыв губы.

— Я вам скажу. Бедность, тяжелый труд и смерть, — продолжал он очень спокойно. — Вот, я вам сказал, а вы не понимаете. Так оно и есть между нами. Вы говорите мне, я говорю вам, и мы не понимаем.

Миссис Треверс опустила глаза.

— Что мне вам сказать, — проговорила она. — Что мне делать? Я не могу сдаться. Подумайте! Неужели в вашей памяти не осталось ни одного лица, ни одного голоса, ни одного имени? Неужели там нет ничего, кроме озлобленности?

— Озлобленности там нет, — пробормотал он.

— Брат, у меня сердце замирает от страха, — прошептала Иммада.

Лингард, услышав ее шепот, быстро обернулся.

— В таком случае, их надо спасти! — воскликнула миссис Треверс, — О, я знала…

— Успокой свой страх, потерпи, — бросил Хассим своей сестре.

— Их надо спасти. Вы этого хотите? — вдруг громко произнес Лингард.

Он испытывал чувство, какое бывает у пловца, делающего последнее сверхчеловеческое усилие, чтобы достичь берега, и вдруг замечающего, что подводным течением его уносит обратно в море. Ну, что же, он отдастся во власть этого таинственного потока. Он поплывет быстро и увидит конец, блаженное и страшное завершение жизни…

К этому восторженному состоянию, которое у него почему — то всегда сопутствовало удаче, примешивалось упорство. Он не мог отказаться от своих планов, лелеемых целые годы и ставших мечтой его жизни; существовать без них для него было так же невозможно, как жить без сердца. Лингард твердо держался за свое предприятие, сделавшее его, как он думал, тем, чем он был.

Он обдумывал предстоявшую ему задачу смело и хладнокровно, уверенный в своей силе. Ему надо было спасти не этих двух людей, а себя самого. Когда он смотрел на положение с этой точки зрения, оно уже не казалось запутанным.

Хассим рассказал ему, что оба белых были отведены в лагерь Дамана. Молодой раджа оставил свою сестру в челноке, вышел на берег и подполз к самому краю того освещенного пространства, где горели костры илланунов. Даман сидел отдельно у большого костра.

Около песчаной косы на мелком месте стояли два прау; по краю косы расхаживал часовой, следивший за огнями брига. Воины в лагере оживленно шептались. Хассим вернулся к своему челноку. Затем он и Иммада осторожно проехали мимо прау, с которых доносились женские голоса, и приблизились к другому концу лагеря. На воду падал свет больших костров, и пришлось ехать тихо и все время держаться в отдалении. Потом Хассим опять вышел на берег и пополз к кострам. По обычаю илланунов, во время военной экспедиции у каждого прау имелся небольшой челнок. Эти челноки, легкие и подвижные, были теперь вытащены на песок, неподалеку от главного костра, и отбрасывали от себя густые тени. Хассим подполз к более крупному из них, встал на цыпочки, и из-за его бортов принялся осматривать лагерь. Смутный говор людей напоминал жужжание насекомых в лесу. На одном из прау плакал ребенок, и женщина стала кого-то сердито звать с берега. Хассим обнажил свой крис и держал его наготове.

— Вскоре, — продолжал он, — среди костров показалось двое белых. Они размахивали руками и что-то говорили, время от времени останавливаясь. Они подошли к Даману, и короткий человек, с волосами на лице, долго и серьезно что-то толковал ему, а Даман, скрестив нош, сидел на коврике с кораном на коленях, покачиваясь из стороны в сторону, и читал нараспев священные стихи.

Илланунские вожди, которые до сих пор лежали на земле, закутанные в плащи, приподнялись и стали смотреть на белых. Кончив говорить, низенький человек посмотрел на них и топнул ногой. Он, должно быть, сердился, что его никто не понимает. Потом он вдруг опечалился и закрыл лицо руками. Высокий человек положил ему руку на плечо и что-то шепнул на ухо. Сухие поленья костров потрескивали, и иллануны тут же спали, варили пищу, разговаривали, но все время держали оружие подле себя. Двое вооруженных подошли к пленникам, посмотрели на них и вернулись к своим кострам. Белые опустились на землю против Дамана. Их платье было испачкано, и в волосах у них был песок. Высокий человек потерял шляпу; стекло в глазу низенького человека очень сильно сверкало, спина его была в грязи, а один рукав разодран до локтя.

Все это Хассим рассмотрел и потом незаметно вернулся к той части берега, где Иммада дожидалась его в лодке. Иллануны, уверенные, что с моря им нечего опасаться, очень плохо сторожили пленников, и если бы только Хассим мог поговорить с пленниками, их, наверное, было бы легко увести. Но они не поняли бы ни его слов, ни его знаков. Хассим посоветовался с сестрой. Иммада что-то печально шепнула; у их ног прибой плескал не громче, чем их голоса.

Верность Хассима была непреклонной, но теперь вместо бодрящей надежды им все больше и больше овладевало сомнение. Он хотел добыть сведения для своего друга, который так могуществен и который, должно быть, сумеет быть постоянным. Когда, в сопровождении Иммады, он опять приблизился к лагерю, на этот раз открыто, их появление не вызвало особого удивления. Вожди илланунов отлично знали, что раджа, за которого, с помощью бога, они должны были сражаться, находится на отмелях в ожидании приезда белого человека, — человека с большими богатствами и со многим оружием, служившего ему. Даман, один понимавший истинное положение вещей, невозмутимо приветствовал их. Хассим сел на ковре справа от него, и началось совещание. Оно велось вполголоса, короткими и внешне небрежными фразами, с долгими безмолвными промежутками. Иммада прижалась к брату и, опершись рукой о его плечо, внимательно и спокойно слушала, как и подобает ваджской принцессе, привыкшей совещаться с воинами и приближенными в минуты опасности и в часы важных решений. Сердце ее быстро билось. Белые люди молча смотрели на эти два знакомых лица, словно через пропасть. Четыре илланунских вождя сидели один подле другого. Плащи упали с их плеч и лежали за ними на песке; перед ними были воткнуты четыре длинные пики, на которых висели небольшие продолговатые щиты с резьбой по краям, окрашенные в темно-пурпуровый цвет. Даман протянул руку и указал на пленников. Лица белых людей были очень спокойны. Даман смотрел на них молча и возбужденно, как смотрят люди, волнуемые сильной страстью.

Коран в шелковом переплете на красном шнурке висел у него на сердце. Как раз под кораном, из-под складки саронга высовывалась рукоятка криса, сделанная из простого рога. Сгущавшиеся облака тяжелой и темной массой висели над огнями костров.

— Между мной и белыми кровь, — с жаром проговорил Даман.

Илланунские вожди оставались бесстрастными. Кровь была между ними и всем человечеством. Хассим спокойно заметил, что есть один белый, с которым бы следовало дружить; впрочем, Даман, кажется, его друг. Даман улыбнулся, полузакрыв глаза. Да, он друг белого человека, но не раб его. Иллануны, играя рукоятками мечей, вполголоса выразили свое одобрение.

— И зачем эти белые заехали так далеко от своей земли? — продолжал Даман, — Великий белый человек, которого все здесь знают, не нуждается в них. Они никому не нужны. По стопам их идут несчастья. Они похожи на людей, которых правители посылают на разведку в далекие страны говорить о мире и заключать договоры. А это всегда — начало великих скорбей. Иллануны находятся далеко от своей родины, куда белые не осмеливаются заглядывать, и потому в открытом море они могут воевать с кем угодно. Эти люди приехали что-то высматривать. Но что им тут высматривать? Разве в их собственной стране не на что смотреть?

Даман говорил тихим и насмешливым тоном. Груды тлеющих углей постепенно темнели; костер, горевший перед вождем, опал и в конце речи Дамана стал гаснуть. На берегу бухты подымались, двигались и шептались стройные фигуры. Там и сям над черными головами поблескивали красными отблесками острия пик.

— Иллануны ищут на море добычу, — закончил Даман. — Этим занимались их отцы и отцы их отцов, ибо они были бесстрашны и привыкли смотреть смерти в в лицо.

Послышался тихий смех.

— Мы бьем и идем дальше, — сказал чей-то ликующий голос. — Мы живем и умираем с оружием в руках.

Иллануны вскочили. Они топали по земле ногами и размахивали обнаженными мечами над головой пленников. Начался крик. Когда волнение немного улеглось, Даман поднялся, в своем плаще, закрывавшем его до ног, и опять заговорил, высказывая свое мнение. Белые люди сидели на песке и поворачивали глаза от лица к лицу, словно стараясь понять. В конце концов решили отправить пленников в лагуну и передать их судьбу на усмотрение властителя этой страны. Иллануны хотели только разграбить яхту. Им не было дела до того, что станется с белы ми людьми.

— Но Даману это не все равно, — прибавил Хассим. — Далеко не все равно, туан.

Хассим узнал также, что в поселке волнение, точно накануне войны.

Белараб со своими воинами расположился лагерем у могилы отца, в низине, что лежит далеко за полями. Ограда его была заперта, и на верандах расположенных в ней домов никто не появлялся. Только подымавшийся на них дым показывал, что там живут люди. Сторонники Тенги расхаживали по поселку и всячески задирали мирных жителей. Народом овладело великое безумие, такое же сильное, как любовь, как пыл битвы, как желание пролить кровь. И на всех напал страх. Большой дым, который подымался сегодня утром над прибрежными лесами, очевидно, был сигналом Тенги Даману, но что он значил, Хассим не мог узнать. Хассим боялся за Иоргенсона. Пока одну из лодок приготовляли к отправке пленников в лагуну, он и его сестра тихонько ушли из лагеря и уехали в своем челноке. Отсвет огней брига на облаках указывал им путь через отмели. Но не успели они проехать и полпути, как огни погасли и мрак стал еще гуще, чем раньше.

— Но мрак этот не больше чем мрак, окутывающий его ум, — прибавил Хассим. — Он глядел на белых, спокойно и молча сидевших под остриями мечей; глядел на Дамана и слушал его гневные слова; теперь он смотрел на своего белого друга — и не понимает, чем все это кончится. Можно видеть лица людей, но видеть их судьбы, начертанные на их челе, никому не дано. Больше ему сказать нечего, и все, что он говорил, — до последнего слова правда.

IV

Лингард все это повторил миссис Треверс. Ее мужество, ее рассудительность, быстрота ее соображения, цвет ее глаз, бесстрашие взгляда — все это вызывало в нем восхищение и энтузиазм. Она поддерживала его. С каждой минутой эта роковая иллюзия все крепче облегала его душу, словно одежда, сотканная из света, словно оружие, выкованное из огня.

Он не хотел смотреть в лицо действительности. Вся его жизнь вплоть до этого дня была борьбой с событиями ясными и понятными. Но теперь он не мог трезво взглянуть на свое положение.

Миссис Треверс, подождав немного, спросила, какое значение имеют вести, принесенные Хассимом, и только этот вопрос заставил работать остановившуюся мысль Лингарда.

Лингард нисколько не сомневался, что Даман намеренно дал ему возможность узнать о судьбе пленников. Вот почему Даман приветливо встретил Хассима, дал ему выслушать решение и позволил ему уйти из лагеря. Во всем этом была одна цель: дать понять Лингарду, что ему нельзя добраться до пленников, пока он будет оставаться на бриге. А бриг — это его сила. Удалить его с брига — все равно, что обезоружить его.

— Вы меня понимаете, миссис Треверс? — спросил Лингард. — Они боятся меня потому, что я умею драться на этом бриге. Они боятся брига потому, что, когда я на нем, бриг и я — одно. Вооруженный человек, так сказать. Без брига я безоружен, без меня он безвреден. Так, по крайней мере, думает Даман. Он знает не все, но он недалек от истины. Он думает, что если я посажу людей на лодки и поеду за белыми в лагуну, его иллануны, наверное, захватят их яхту, а может быть, и бриг. А если я останусь на бриге, он задержит белых у себя и сможет поставить любые условия. Белараб, несомненно, верит мне, но Даман не верит ни одному человеку на земле. Он просто не понимает, как можно доверять кому бы то ни было, потому что сам он только и делает, что строит кому-нибудь козни. Он приехал мне на помощь, а как только увидел, что меня нет, начал интриговать вместе с Тенгой.

Даман сделал теперь ловкий ход — гораздо более ловкий, чем сам он думает. Почему? Я вам скажу почему. Потому, что у меня, Тома Лингарда, нет на бриге ни одного белого, которому я мог бы довериться. Ни одного. Вся ваша команда так же думает. Ваша яхта меня точно сглазила. Мне не верит никто. Господи боже! До чего я дожил! Даже эти двое — посмотрите на них! — я говорю вам, посмотрите на них! Клянусь небом, они сомневаются во мне! Во мне!

Он указал на Хассима и Иммаду. Девушка казалась испуганной. Хассим смотрел спокойно и умно, с бесконечным терпением. Голос Лингарда вдруг упал:

— И, ей-богу, они, может быть, правы! Кто знает? Вы? Вы знаете? Они ждали годы! Смотрите. Они ждут с тяжелым сердцем. Вы думаете, мне все равно? Может быть, мне надо было скрыть все, никому не говорить — никому! — даже вам! Может быть, они ждут того, чего никогда уже не будет?

Миссис Треверс встала с места и быстро обошла кругом стола.

— Но, может быть, надо дать что-нибудь этому Даману или остальным? — спросила она. — Мы могли бы дать им больше, чем они ожидают. Я и мой муж…

— Не говорите мне о вашем муже, — грубо перебил Лингард. — Вы не знаете, что делаете. — Она встретила темный гнев его взгляда.

— Но я должна, — с жаром настаивала она.

— Должна, — сказал он задумчиво; он заметил, что она только на полголовы ниже его ростом. — Должны! О да! Конечно, вы должны. Должны! Да. Но я не желаю слушать! Дать! Что вы можете дать? Пусть у вас все сокровища мира. Нет! Вы ничего не можете дать…

— Я думала о ваших интересах, когда говорила, — прервала его миссис Треверс.

Глаза его опустились вниз, скользя вдоль линии ее плеч.

— Обо мне! — повторил он.

Они говорили почти шепотом. На палубе над их головой раздались медленные шаги. Лингард повернулся к подъемному окну.

— Эй, кто там! Есть ветер?

С минуту все было тихо. Затем кто-то спокойно отвечал:

— Небольшой ветер с севера. — После короткой паузы голос прибавил: — Темно, хоть глаз выколи.

— Да, темно, — пробормотал Лингард. Он чувствовал, что должен что-то сделать. Сейчас. Немедленно. Мир ждет. Мир, полный страха и надежд. Но что же делать? Вместо того, чтобы ответить себе на этот вопрос, Лингард смотрел на матовые косы миссис Треверс и с любопытством созерцал локон у ее шеи. Но что же делать? Ведь бриг оставить не на кого.

Отвечавший ему голос принадлежал Картеру.

— Вот видите, он следит за мной, — сказал Лингард.

Миссис Треверс покачала головой и попыталась улыбнуться.

Стоявший наверху человек кашлянул.

— Нет, — продолжал Лингард, — вы должны понять, что вы не можете ничего дать.

Человек, по-видимому оставшийся у окна, спокойно сказал:

— Если я вам понадоблюсь, миссис Треверс, я тут.

Хассим и Иммада взглянули вверх.

— Ну, вот видите, — воскликнул Лингард. — Я вам говорил, что он следит за мной. На моем же судне… Право, даже не верится.

— Велите ему сойти вниз, — сказал он, помолчав.

Миссис Треверс позвала Картера, и голос ее показался Лингарду и очень нежным, и очень повелительным.

— Этот бриг я люблю больше всего на свете, — продолжал он. — Больше всего на свете. Если бы я его потерял, мне негде было бы стать на земле. Но вы этого не понимаете, не можете понять.

Картер вошел и тщательно запер за собой дверь. Он спокойно оглядел присутствующих.

— Все спокойно? — спросил Лингард.

— Спокойно, если угодно, — ответил он. — Но стоит вам высунуть голову за дверь, чтобы услышать, как все они на шканцах храпят вповалку, словно дома нет жен, а на море пиратов.

— Послушайте, — сказал Лингард. — Я только что узнал, что не могу положиться на своего помощника.

' — Вот как? — протянул Картер, — Я не очень этому удивляюсь. Он, правда, не храпит, но это, вероятно, потому, что он слишком глуп, чтобы спать. Он только что сейчас подстерег меня на корме и сказал что-то вроде того, что дурное общество портит хорошие манеры. Кажется, я это уже где-то слышал, но сейчас это как будто не к месту. И, кроме того, пытался дать мне понять, что если сам он не испорчен, то это не ваша вина. Как будто мне есть дело до этого! Он так же глуп, как толст. А может быть, притворяется.

Картер засмеялся и прислонился к дверному косяку. Лингард посмотрел на женщину, которая так много ожидала от него, и в свете, который словно исходил от нее, ему показалось, что он, во главе вооруженных лодок, атакует поселок Белараба. Он мог сжечь поселение дотла и всех их, до единого, угнать в леса. Да, он мог. Он испытывал внезапно удивление и смутный ужас при мысли о разрушительной мощи своей собственной воли. Он мог отдать ей массу жизней. Он только вчера увидел ее, а между тем ему казалось, что всю свою жизнь он только дожидался ее знака.

Миссис Треверс сидела молча. Лингард стал обдумывать план атаки.

Он видел пламя, дым, а затем самого себе, — одного, среди бесформенных развалин, на берегу шепчущего и вздымающегося моря. Он вздрогнул и махнул рукой.

— Нет, я не могу отдать вам все эти жизни, — воскликнул он.

И прежде чем миссис Треверс могла понять значение этих слов, он объяснил ей, что для спасения пленников ему придется идти одному на берег. Он не может пустить в ход силу оружия.

— Вы понимаете почему, — добавил он.

— Да, — слабо отозвалась миссис Треверс.

Он сам должен рискнуть. Если только Белараб поймет свои настоящие интересы, все будет хорошо.

— Только мне до него добраться, а там я его уже уговорю, — размышлял он вслух, — ведь эти два года он держался у власти только благодаря мне. И он это знает и чувствует. Только вот допустят ли меня до Белараба?

Лингард задумался.

— Не посмеет, — вдруг воскликнул он.

Миссис Треверс слушала, полуоткрыв рот.

Картер не двинул ни одним мускулом своего юного, спокойного лица. Только когда Лингард подошел к нему вплотную и, сверкнув глазами, тихо спросил: «Могли бы вы сражаться на этом бриге?» — нечто вроде улыбки заиграло у его светлых усов.

— Во всяком случае, я могу попытаться, — отвечал он и едва слышно прибавил: — Конечно, только ради вот этой леди.

Лингард покачнулся, словно его ударили в грудь.

— Я имел в виду бриг, — сказал он тихо.

— Миссис Треверс будет на бриге, — возразил Картер.

— Как? Ну, да, конечно, на бриге. Где же еще? — пробормотал Лингард.

Картер посмотрел на него с изумлением.

— Сражаться, говорите вы? — медленно сказал он. — Ну, что же, испытайте меня.

— Хорошо, — отвечал Лингард.

Он вышел из каюты и позвал:

— Серанг!

Тонкий, надтреснутый голос тотчас же откликнулся:

— Туан! — и дверь захлопнулась.

— Вы верите ему, миссис Треверс? — быстро спросил Картер.

— А вы нет? Почему? — ответила она.

— Я не могу его понять. Будь это другой человек, я сказал бы, что он пьян, — произнес Картер. — Зачем он вообще здесь, он и его бриг? Простите мою смелость, но — вы пообещали ему что-нибудь?

— Да, пообещала! — воскликнула миссис Треверс с горечью, так удивившей Картера, что он с минуту хранил молчание.

— Тем лучше, — сказал он наконец. — Пусть он покажет, что может сделать, и тогда…

— Вот, возьмите это, — сказал Лингард, входя и что-то ощупывая у себя на шее.

Картер машинально протянул руку.

— Для чего это? — спросил он, смотря на маленький медный ключик, привязанный на тонкой цепочке.

— Это от порохового склада. Откидной трап тут, под столом. Человек, у которого этот ключ, командует бригом, пока меня нет. Серанг понимает. Жизнь брига теперь в ваших руках.

Картер посмотрел на лежавший в его ладони ключик.

— Я сейчас говорил миссис Треверс, что я не могу вполне доверять вам.

— Я знаю, — презрительно перебил Лингард. — Вы ведь до сих пор носите в кармане свой дурацкий пистолет, чтобы вышибить у меня мозги. Мне какое дело? Я думаю о бриге. Мне кажется, я не ошибаюсь в вас. Вы подойдете.

— Что же, может бьггь, — скромно пробормотал Картер.

— Не поступайте опрометчиво, — тревожно говорил Лингард. — Если вам придется драться, действуйте и руками, и головой. Если есть ветер, деритесь на ходу. Если они попытаются атаковать в штиль, старайтесь задержать их ружейным огнем. Соображайте и… — Он пристально посмотрел Картеру в глаза; его губы беззвучно шевелились, словно он вдруг онемел. — Обо мне не думайте. Что вам за дело, кто я такой? Думайте о корабле! — воскликнул он. — Не погубите его! Не погубите его!

Страстность его голоса поразила слушателей; некоторое время они хранили глубокое молчание.

— Хорошо, — согласился наконец Картер, — Я буду заботиться о вашем бриге, как о моем собственном. Но мне хотелось бы чнать, в нем тут дело? Послушайте, вы куда-то уезжаете? И один?

— Да, один.

— Хорошо. Но имейте в виду, что если вы сюда вернетесь с толпой ваших черномазых друзей, клянусь небом, я не подпущу вас к вашему бригу и на расстояние голоса. Ну, что же, оставляете вы мне теперь ключ?

— Капитан Лингард, — вмешалась вдруг миссис Треверс. — Не лучше ли было бы рассказать ему все?

— Рассказать ему все? — повторил Лингард, — Все? Еще вчера это можно было бы сделать. Еще вчера. Какое там вчера! Шесть часов тому назад, шесть часов тому назад я мог бы кое — что ему рассказать. Вы это слышали. А теперь — кончено. Скажите ему. Мне больше нечего рассказывать.

Лингард склонил голову и замолчал. Миссис Треверс, собиравшаяся было сделать жест протеста, вдруг уронила руки. Лингард взглянул Картеру в лицо.

— Оставьте ключ у себя, — сказал он спокойно, — а когда наступит время, действуйте. Я вас уполномочиваю.

— Мне все-таки хотелось бы знать, в чем тут дело, — снова пробормотал Картер, — и на сколько дней вы оставляете нас, капитан?

Лингард не отвечал. Картер немного подождал и опять заговорил:

— Вы должны сказать, сэр. Мне это надо знать хоть приблизительно. На два-три дня?

Лингард вздрогнул.

— Дня? — повторил он. — Дня? Вы это хотите знать? Два… три дня… что говорил старик… может быть… навсегда.

Это было сказано так тихо, что слышал только один Картер.

— Что вы говорите? — прошептал он.

Лингард кивнул.

— Дожидайтесь, пока можете, а потом уходите, — сказал он тем же еле слышным голосом.

— Куда?

— Куда хотите, в ближайший порт, в любой порт.

— Хорошо. Это, по крайней мере, ясно, — с невозмутимым добродушием заметил молодой человек.

— Я иду, Хассим! — начал Лингард, и малаец медленно склонил голову и не поднимал ее, пока Лингард не кончил говорить. Он не выразил ни удивления, ни какого-либо иного чувства, пока Лингард в сжатых и быстрых словах сообщал ему о своем намерении самолично освободить пленников. Когда Лингард закончил словами:

— И ты должен постараться помочь мне в трудную минуту, раджа Хассим, — он взглянул на него и сказал:

— Хорошо. Ты до сих пор ни о чем меня не просил. — Он улыбнулся своему белому другу. Было что-то лукавое в этой улыбке и еще большая твердость в снова замерших губах.

Иммада сделала шаг вперед. В ее черных расширенных глазах, устремленных на Лингарда, был ужас. Дрожащим голосом, который невольно заронил во всех присутствующих смутную тревогу, она воскликнула:

— Он погибнет, Хассим! Он погибнет один!

— Нет, — сказал Хассим. — Сегодня вечером страхи твои так же напрасны, как и утром. Он не погибнет один.

Ее веки вдруг опустились, и из-под полузакрытых ресниц беззвучно закапали слезы. Лингард нахмурился, и в каждой складке его лба, казалось, зароились мрачные мысли.

— Помни, Хассим, когда я пообещал вернуть тебе твою страну, ты пообещал мне быть другом каждому белому. Другом каждому белому моего народа, навеки!

— У меня хорошая память, туан, — сказал Хассим. — Я еще не стал правителем своей страны, но каждый человек правитель над своим сердцем. Обещания благородного человека живут до тех пор, пока живет он сам.

— Прощайте, — обратился Лингард к миссис Треверс. — Здесь вы будете в безопасности.

Он оглядел всю каюту.

— Я уезжаю, — опять начал он и остановился.

Рука миссис Треверс, слегка опиравшаяся о стол, чуть-чуть задрожала.

— Это ради вас… Да. Только ради вас… И, кажется, не может быть…

Ему казалось, что он прощается со всем миром, что он навеки расстается с самим собой.

Миссис Треверс не проронила ни звука, но Иммада бросилась между ними и вскричала:

— Ты жестокая женщина! Ты гонишь его оттуда, где его сила. Ты бросаешь безумие в его сердце! О, слепая, безжалостная, бесстыдная!

— Иммада, — раздался спокойный голос Хассима.

Никто не шевелился.

— Что она сказала мне? — пролепетала миссис Треверс и повторила еще раз глухим голосом: — Что она сказала?

— Простите ей, — сказал Лингард. — Она боится за меня…

— Это по поводу вашего отъезда? — быстро прервала миссис Треверс.

— Да, из-за этого. И вы должны простить ее.

Он отвернулся, словно в смущении, и вдруг его охватило неудержимое желание еще раз взглянуть на эту женщину. В миг разлуки он охватил ее своим взглядом, словно человек, который держит в руках бесценное, оспариваемое другими, сокровище. Легкий румянец, понемногу заливший лицо миссис Треверс, сообщил ее чертам необычайное и странное оживление.

— Вам грозит опасность? — тревожно спросила она.

— Ничего особенного, — с небрежным жестом отвечал Лингард. — Не стоит об этом думать. Я бывал и не в таких переделках.

Он хлопнул в ладоши и ждал, пока за спиной его не растворилась дверь. I — Стюард, пистолеты.

Мулат, в туфлях и в переднике до самого подбородка, бесшумно заскользил по каюте с таким видом, словно для него присутствующие не существовали.

«Почему у меня так болит сердце? — мысленно спрашивала себя миссис Треверс, смотря на недвижимую фигуру Лингарда. — И сколько времени будет продолжаться эта ноющая боль? Или это навсегда?..»

— Сколько зарядов положить вам, сэр? — спросил стюард, когда Лингард взял у него пистолеты и пробовал курки, положив свежие пистоны.

— На этот раз ничего не надо, стюард.

Мулат подал ему красный шелковый платок, записную книжку, портсигар. Лингард повязал платок вокруг шеи, по-видимому решив одеться так, как он обычно одевался во время экскурсий на берег. Он даже посмотрел, положены ли сигары в портсигар.

— Шляпу, сэр? — спросил мулат.

Лингард нахлобучил шляпу на голову.

— Слушайся эту леди, стюард, пока я не вернусь. Эта каюта ее, слышишь?

Он приготовился идти, но ноги его точно прилипли к полу., - Я еду с вами, — вдруг объявила миссис Треверс непоколебимо-решительным тоном.

Лингард не взглянул на нее, даже не поднял глаз. Он не сказал ничего. И только после того, как Картер воскликнул:

— Это невозможно, миссис Треверс! — Лингард, не двинувшись с места, прошептал про себя: «Конечно».

Миссис Треверс натянула на голову капюшон, и лицо ее в рамке черной ткани стало неестественно белым; только фиолетово-синие глаза ее загадочно темнели на этой режущей белизне. Картер порывисто шагнул вперед.

— Вы не знаете этого человека, — почти закричал он.

— Я знаю его, — сказала она и, видя в лице Картера упрек и недоверие, медленно и отчетливо произнесла: — Я уверена, что в его жизни нет ни одной мысли, ни одного действия, которых бы я не знала.

— Правда, правда! — пробормотал Лингард.

Картер со стоном всплеснул руками.

— Отойдите, — прозвучал над его ухом голос, похожий на ворчание грома, и руку его сжали так, что затрещали кости. Картер вырвался.

— Миссис Треверс, отойдите! — воскликнул он. Но оба они уже исчезли в открытую дверь, и даже шум их шагов замер в от далении. Картер дико озирался кругом, словно ища помощи.

— Кто этот человек, стюард? Кто этот сумасшедший дья вол? — спрашивал он вне себя.

Холодный философский тон ответа смутил его.

— Не мое дело об этом беспокоиться, сэр, да, я думаю, и не ваше.

— Как не мое! — закричал Картер. — Да ведь он увез леди!

Стюард критическим взором окинул лампу и привернул фи тиль.

— Вот так, — промямлил он.

— Господи! Но что же мне делать? — продолжал Картер, смотря на Хассима и Иммаду, которые шептались и ответили ему невидящим взглядом.

Он ринулся на палубу. Ночь, точно подстерегавшая, разом ослепила его. Он споткнулся обо что-то мягкое, пихнул ногой что-то твердое и бросился к поручню.

— Вернитесь! — кричал он. — Вернитесь, капитан! Миссис Треверс! Или позвольте мне ехать с вами.

Он прислушивался. Свежий ветер обвевал ему щеки. На глазах у него словно лежала черная повязка.

— Уехали… — простонал он, совершенно подавленный, и вдруг услышал издали голос миссис Треверс.

— Защищайте бриг, — донеслось до него. Повелительная грусть, сквозившая в этих словах, раздавшихся из безбрежности темной вселенной, пронзила дрожью все фибры его тела.

— Защищайте, защищайте бриг…

— Не сделаю ни черта, если вы не вернетесь, — в отчаянии закричал Картер. — Миссис Треверс…

— …как если бы… я сама… была… на бриге… — продолжал в восходящей каденции удалявшийся голос, слабый, но чудесно отчетливый и повелительный.

Картер больше не кричал. Сначала он еще пытался различить во тьме очертания лодки, но скоро отказался и отошел от поручня. От тяжести его шагов царивший на палубе тяжелый мрак как будто заколебался, словно лужа, в которую ступили, поплыл в сторону, стал расслаиваться. Темные пятна отбегали назад и увертывались в сторону, торопливо шаркали голые ноги, слышались замиравшие голоса.

— Малайцы! — проговорил Картер. — Весь бриг на ногах.

С минуту он прислушивался к храпу белых матросов, спавших рядами, головами к корме. У самых его ног завизжала черная собака, привязанная к кольцу, забрякала цепочкой, зацарапала когтями, точно тоскуя в незнакомой обстановке и прося человеческого внимания. Картер нагнулся и почувствовал, что его лизнули в лицо.

— Алло, старина! — Картер, потрепав шерстистые бока, погладил гладкую голову. — Славный пес, Ровер! Ложись, ну, ложись же, собачка! Ты не понимаешь, куда попал? — Собака присмирела. — Ну и я тоже не понимаю, — прошептал он.

Таким натурам, как Картер, помогает то, что они терпеть не могут ломать голову над сложными вопросами. Он сказал себе, что скоро все выяснится, и этим положил конец дальнейшим думам. Если бы он был старше, он понял бы, что при данных обстоятельствах он бессилен; но он был лишком молод, чтобы составить себе общую картину и взглянуть на все со стороны. Все эти непонятные события очень озабочивали его, но ведь, с другой стороны, у него был ключ от порохового склада, да и к Лингарду он чувствовал невольную симпатию. В этом последнем отношении его мнение окончательно установилось, а это значительно облегчало решение, особенно после того мучительного душевного борения, которое он недавно испытывал. Когда он вместе с Шо спустился в каюту, он не мог подавить чувства радости и даже слегка улыбнулся насмешливой улыбкой.

— Уехал, говорите вы? И увез с собой леди? — громко рассуждал Шо, стоя в дверях. — Что же, нисколько не удивляюсь. Чего ж иного и ожидать от человека, который оставляет судно на рейде и не только не дает инструкций своему помощнику, но не удостаивает его ни единым словом. Да еще ночью. Это ясно показывает, что это за гусь. Разве так обращаются со старшим помощником? Он, должно быть, взъерепенился из-за маленькой стычки, которая у нас произошла как раз перед вашим приездом. Я врезал ему правду-матушку… Ну, да все равно. Есть закон, и этого для меня достаточно. Пока его нет, я здесь капитан. И если в скором времени он не угодит в ту или иную тюрьму ее величества, я вам разрешаю называть меня голландцем. Помните мои слова.

Шо с видом хозяина прошел к столу, сел и медленно, самодержавным оком оглядел каюту. Вдруг глаза его окаменели от негодования и изумления, и, тыкая своим толстым, трясущимся пальцем, он хрипло воскликнул:

— Негры! В салоне! В салоне!

Казалось, он лишился дара речи. Все время, что он был в каюте, Хассим глядел на него в задумчивом и выжидательном молчании.

— Я этого не допущу, — продолжал он искренним голосом. — Черт возьми! Я слишком уважаю себя!

Он решительно поднялся с места, и глаза его, преисполненные строгости и важности, чуть не выкатились из орбит.

— Вон отсюда! — заорал он вдруг, делая шаг вперед.

— Что вы такое делаете, мистер? — вмешался стюард, всовывая голову в дверь. — Это друзья капитана.

— Укажи мне твоих друзей, и я тебе скажу… — начал было Шо наставительно, но вдруг перешел в увещательный тон: — Не суй свою рожу куда не надо, судомой. Они не мои друзья. Я но бродяга. Я знаю, что мне надо. Вон! — зашипел он свирепо.

Хассим быстрым движением ухватился за рукоятку своего криса.

Шо надул щеки и нахмурился.

— Смотрите, он подденет вас, как поросенка на вертел! произнес Картер, не двигая ни одним мускулом.

— А вам это будет очень приятно, не так ли? — горько сказал Шо. Равнодушная улыбка Картера совершенно ошеломила его своим ледяным бесстрастием. В примитивной душе помощника капитана расовая гордость сразу сменилась горьким унынием.

— О господи! Что за несчастье? И за что свалилось это на меня? — застонал Шо и, усевшись, охватил свою седую голову обеими руками.

Картер посторонился, чтобы пропустить Иммаду, которая, по знаку брата, направилась к двери. Она на секунду замялась, взглянула на Картера и вышла. Хассим, готовый к защите, дожидался, пока она уйдет. Когда она исчезла за порогом, Хассим выпустил из рук рукоятку криса, осмотрел всю каюту, как бы желая навек запечатлеть ее в памяти, и бесшумным шагом удалился.

Хассим и Иммада вошли в ту самую тьму, которая несколько минут тому назад окутала и укрыла встревоженные души Лингарда и Эдиты. Но для этих двух свет, из которого их прогнали, обозначал обманутые надежды, и его беспощадно-спокойная яркость казалась горькой насмешкой, как усталому, тонущему пловцу — горящий на берегу огонь. Они оглянулись: света уже не было. Картер запер за ними дверь, чтобы наедине объясниться с Шо. Он хотел прийти к какому-нибудь компромиссу с номинальным капитаном брига, но Шо был так деморализован совершенно необычными для него покушениями на его респектабельность, что юный защитник брига ничего от него не добился, кроме жалоб и богохульств; бриг спал, и доносившиеся из каюты голоса — громогласные упреки Шо, обращенные к небу, и ровные и тягучие увещания Картера — сливались в один приглушенный и непрерывный ропот.

Вахтенные матросы на шкафуте, напряженно вглядывавшиеся в темноту и внимательно прислушивавшиеся в сторону моря, слышали у себя за спиной этот странный шум, походивший на ссору. Васуб, проводив Хассима и Иммаду до их челнока, ходил взад и вперед по палубе судна. Небо было беззвездное, на воде не виднелось ни одного отсвета. Не было ни горизонта, ни очертаний, ни форм, ничего, на что мог бы устремиться глаз или опереться рука. Мрак, бесконечный во времени и безграничный в пространстве, залил весь мир, как губительное наводнение.

Ветер затих, и некоторое время маленькая лодка держалась поблизости брига. Невидимый парус слабо трепетал, таинственный, и лодка подымалась и опускалась на зыбких волнах, точно на дышащей груди живого существа. Лингард, положив руку на румпель, сидел прямо, молчаливый и бдительный. Миссис Треверс плотно закуталась в плащ.

Взор их тонул в глубокой черной пустоте, но лодка все еще была так близко от брига, что жалобный вой собаки и сердитое лязганье ее цепочки доносились до их слуха, полные гнева и тоски. Потом в ночной тишине раздался пронзительный лай, перешедший в тихий визг, словно перед животным проходили невидимые людям призраки и, вдохновленное душою ночи, оно в своей тоскливой жалобе инстинктивно изливало страх перед будущим, боязнь подстерегающей смерти, ужас перед тенями.

Неподалеку от лодки Хассим и Иммада в своем челноке бросили весла и сидели в оцепенении. Тревожные порывы ветра словно вливали им в сердце тонкий смертоносный яд.

— Видел ты глаза белой женщины? — воскликнула девушка. Она громко всплеснула ладонями и сидела, протянув сжатые руки.

— О Хассим! Видел ты, как они сверкают из-под ее бровей, точно лучи света, что пробегают в древесной чаще? Они пронзили меня насквозь. Я содрогалась при звуке его голоса. Я видела, как она шла за ним… И мне кажется, что она не живет на земле… что все это — волшебство.

Иммада сетовала в ночи. Хассим молчал. У него не было иллюзий, и будь на месте Лингарда кто-нибудь другой, он счел бы все эти поступки безумием и самоубийством. Треверса и д'Алькасера он принимал за могущественных раджей, может быть, родственников той женщины, что правит Англией. Но почему им понадобилось приехать сюда и мешать его воцарению, он решительно не понимал. Он беспокоился за Лингарда. Его не особенно трогало то, что Лингард рисковал из-за него жизнью, дабы ссора из-за этих белых не погубила задуманного предприятия. С его точки зрения, Лингард не мог иначе поступить. Ведь сам он был не кто иной, как раджа Хассим, а тот, другой — человек с сильным сердцем, с сильной рукой, с гордым мужеством, могущественный настолько, что он мог защищать высокорожденных принцев, и, прежде всего, его друг. Речи Иммады вызвали у него улыбку, затерявшуюся во тьме, как и ее слова.

— Забудь свои тревоги, сестра, — ласково сказал он, — а то мы, пожалуй, опоздаем.

Сегодня должны разыграться решительные события. Хассим подумал о своих воинах, находившихся на «Эмме»; он хотел бы, чтобы они были поближе и могли слышать его голос. Он пожалел, что рядом с ним не было Джафира, человека, некогда отнесшего его другу послание, которое он считал тогда последним. Но оно не оказалось последним. Он остался жить для новых надежд и новых тревог. Может быть, ему еще придется со ставлять другое послание, когда смерть руками вооруженных врагов постучит в его дверь. Ветер стал крепчать. Челнок ровно понесся по вздымающимся валам, двигавшимся вдоль берега. Плыли они медленно. У Иммады устали не столько руки, сколько сердце, а Хассим, бесшумно погружая весло, огляды вался направо и налево и старался разглядеть смутные очертания островков. Лодка брига, теперь уже далеко обогнавшая чел нок, быстро бежала под парусом, направляясь к узкому и извилистому проходу между берегом и южными отмелями, за которыми начиналась бухта и внутренняя лагуна.

Так беспокойные души блуждали по водам в эту ночь. Над их головами расстилалось густое покрывало облаков и отрезывало их от остальной вселенной. Иногда миссис Треверс казалось во мраке, что они движутся с головокружительной быстротой, а по временам ей чудилось, что лодка стоит на месте, что весь мир стоит на месте и только ее фантазия, свободная от оков, блуждает по неведомым пространствам. Лингард неподвижно сидел рядом с ней и правил, определяя направление по ветру. Вот он заметил впереди призрачное мерцание бледного света, который земля словно отбрасывала в однообразный мрак небес. Шлюпка приближалась к морскому разливу.

Смутный гул прибоя стал громче.

— Сколько времени еще мы будем так плыть? — тихо спросила миссис Треверс.

В ответ на ее вопрос голос, которого она не узнала, произнес:

— Всегда.

Голос звучал безлично, точно он никому не принадлежал. Сердце ее быстро забилось.

— Капитан Лингард! — воскликнула она.

— Да. Что? — нервно переспросил он, словно просыпаясь от сна.

— Я спрашиваю вас, сколько времени мы будем так плыть? — повторила она отчетливо.

— Если ветер не утихнет, мы придем в лагуну вскоре после рассвета. Это будет как раз вовремя. Я оставлю вас на шхуне вместе с Иоргенсоном.

— А вы? Что вы будете делать? — спросила она.

Ответ пришел не сразу.

— Я сделаю, что могу. — Последовало новое молчание. — Все, что могу, — добавил он.

Ветер стих, и парус заполоскался.

— Я совершенно уверена в вас, — сказала миссис Треверс. — Но уверены ли вы в успехе?

— Нет.

Миссис Треверс ясно поняла бессмысленность своего вопроса. В каких-нибудь несколько часов она была оторвана от всего ясного и привычного и брошена в мир невероятностей. Эта мысль, вместо того чтобы усилить ее тревогу, почему-то успокаивала ее. Она испытывала не сомнение, не страх, а что-то совсем другое, может быть, просто сильную усталость.

До нее донесся звук глухого удара, шедший точно со дна моря. Она ощутила его как легкое сотрясение. Это была волна, разбившаяся об отмели: беловатые отсветы, видневшиеся уже давно, теперь сверкали и маячили белыми полосами совсем неподалеку от лодки. Все это — слабые пятна света, тихий гул, точно от огромного падающего здания — происходило где-то за пределами ее жизни, окруженной непроницаемым мраком и мертвым молчанием. Ветер порывисто ударил ей в голову и затих. Парус опал, потом вздрогнул, надулся, опять опал; все быстрее чередующиеся ощущения головокружительной скорости и полной неподвижности превратились наконец в странное состояние, где стремительный бег и глубокое спокойствие как-то сливались в одно. Погруженный во мрак мир окутывал ее своей расслабляющей лаской, мягкой и в то же время разрушительной. Душой ее овладела истома. Для нее ничто уже не существовало, даже воспоминания исчезли в небытии. И она была довольна, что ничего нет.

Лингард, все время ощущавший соприкосновение их тел на узкой банке лодки, почувствовал вдруг, как голова женщины опустилась на его плечо. Он весь съежился, застыл, точно пытаясь перед лицом грозящей опасности спрятать жизнь в бездыханной неподвижности своего тела. Лодка тихо опускалась и подымалась. Прямо перед ней лежали рифы, у подножия которых кружилась и шипела пена, точно в гигантском котле. Ветер с минуту мощно гнал лодку прямо на них, потом вдруг перестал и бросил ее на произвол течения. Лингард, словно зачарованный, глядел на эту борьбу утесов, то заливаемых водой, то снова выходящих на поверхность, с вечно победоносным и вечно побеждаемым морем. Это зрелище напоминало ему то, что творилось в его собственной душе. Поддерживаемая его рукой, миссис Треверс спала, прижавшись к его плечу и словно целиком доверившись его силе. Отмели Берега Убежища давали ему первое слабое обещание успеха — крепкую опору, которая была ему нужна для его дела. Отмели приютили его грезы; их голос успокаивал его, навевал трепетный восторг, сулил удачу его мечтам. Никогда не было на свете такой благородной дружбы… Масса белой пены, крутившейся вокруг какого-то черного центра, беззвучно скользнула около борта лодки… Эта женщина, которую он держал в руках как пленницу, была дана ему тоже отмелями.

На дальней отмели красным отблеском засветились огни лагеря Дамана и сейчас же пропали, точно фонарь, мигнувший на секунду над ровной поверхностью воды. Это напомнило ему о существовании тех двух мужчин, пленников. Если лодка, увозящая их в лагуну, покинула отмель вскоре после ухода Хассима из лагеря Дамана, д'Алькасер и Треверс должны бы уже быть те перь далеко в бухте.

Лингард с отвращением гнал от себя всякую мысль о дейст вии, ибо каждый шаг, какой бы он ни предпринял, ускорил бы миг его разлуки с этой женщиной, которой он поверил всю тай ну своей жизни.

А она спала. Она могла спать! Лингард взглянул на нее, как глядят на беспечно дремлющего ребенка, но все существо его билось буйным восторгом. Вокруг них среди рифов шипел прибой, журчала вода между камнями, кидаясь на скалы с мрачным рокотом, похожим на обещания, прощания, мольбы. Издалека, из непроглядной ночи донесся гул моря, разбивающегося об отмели. И он чувствовал близость женщины с таким напряжением, что не слышал ничего.

Вдруг он подумал о смерти.

— Проснитесь! — крикнул он ей, резко поворачиваясь на скамейке.

Миссис Треверс вздрогнула, брызги воды хлестнули ей в глаза и каплями потекли по щекам. Она чувствовала их на губах, теплые и горько-соленые, как слезы. Шипящая волна подбросила лодку вверх, за ней последовала другая и еще другая, и лодка, все время поворачиваясь, заскользила под ветром по ровной поверхности.

— Миновали риф, — облегченно проговорил Лингард.

— А разве нам грозила опасность? — шепотом спросила миссис Треверс.

— Ветер утих, и нас отнесло очень близко к утесам, — объяснил Лингард, — Мне пришлось вас разбудить. Вам было бы не совсем удобно проснуться в воде.

Значит, она спала! Ей не верилось, что она могла смежить глаза в этой маленькой лодке, в таком неспокойном море, в такую опасную минуту.

Сидевший рядом с ней человек наклонился вперед, протянул руку, и лодка, под порывом набежавшего ветра, пошла гладко и ровно. Прямо перед ними зловеще высилась неподвижная черная масса. Она обратила на нее внимание Лингарда.

— Посмотрите на это ужасное облако!

— Это облако — берег, и через минуту мы уже войдем во внутреннюю бухту, — сказал спокойно Лингард. Миссис Треверс стала смотреть.

Итак, это была земля! Земля эта казалась миссис Треверс еще менее ощутимой, чем облако; зловещей, неподвижной тенью она лежала над беспокойным морем, укрывая в своем лоне мятущихся людей, которые представлялись ей не более реальными, чем фантастические тени.

V

Более всего поразило миссис Треверс в Иоргенсоне его странное, как бы отрешенное от земли выражение. Он так долго находился вне жизни, что его высокое костлявое тело, неторопливые механические движения, застывшее лицо и ничего не выражающие глаза дышали непобедимым равнодушием ко всем возможным неожиданностям этого мира. Это подобие человека, как бы воскрешенного властным заклятием, прошло по палубе словно мертвого корабля и с неземным равнодушием повернуло к ней пару впавших неживых глаз. Еще никто никогда не смотрел на миссис Треверс с таким странным, абсолютным безразличием. Но он не вызвал в ней неприятного чувства. В свете раннего утра, облаченный в безукоризненно чистое платье, под которым как будто не было человеческого тела, свежевыбритый (впавшие и бесцветные щеки Иоргенсона всегда лоснились, точно он брился каждые два часа), он казался таким незапятнанным, словно это был чистый дух, избавленный от грязнящих соприкосновений с материальным миром. Он смущал, но не вызывал отвращения. С приехавшими он не поздоровался.

— Вы устроили на борту шхуны настоящую лестницу, — обратился к нему Лингард. — Нам было очень удобно всходить по ней, но не думаете ли вы, что в случае нападения…

— Я думал…

Не было ничего бесстрастнее голоса капитана Г. К. Иоргенсона, бывшего командира барка «Дикая Роза», с той поры, как он переплыл обратно Воды Забвения и снова вступил в мир людей.

— Я думал… но так как я не рассчитываю заводить здесь неприятности…

— Ах, не рассчитываете заводить неприятности… — перебил Лингард.

— Нет. Я считаю их бесполезными. А вы, Король Том?

— Может быть, мне и придется завести их.

— Значит, вы сюда приехали на этой вашей шлюпчонке, чтобы заварить тут кашу, так, что ли?

— Что с вами? Разве вы меня не знаете, Иоргенсон?

— Я думал, что знаю. Но разве я мог подумать, что такой человек, как вы, отправится в военную экспедицию вместе с женщиной?

— Эта леди — миссис Треверс, — сказал Лингард, — жена одного из тех злополучных джентльменов, которых вчера захватил Даман… А это — Иоргенсон, тот мой приятель, о котором я вам говорил, миссис Треверс.

Миссис Треверс слабо улыбнулась. Ее глаза блуждали кругом, и непривычность обстановки, жадное любопытство, внутренняя борьба придавали ее лицу такое выражение, точно она недавно появилась на свет и наивно изумлялась неожиданностям бытия. Между этими двумя мужчинами она казалась неопытной и юной. Лингард смотрел на нее с той бессознательной смесью нежности и удивления, с которой некоторые мужчины глядят на молодых девушек. В его позе совершенно не чувствовался завоеватель царств. Иоргенсон по-прежнему хранил свой отрешенный вид и как будто ничего не видел и не слышал. Но, по-видимому, он каким-то образом был в курсе событий этого мира, ибо совершенно естественным тоном спросил:

— Как она оттуда выбралась?

— Леди не была на отмели, — коротко объяснил Лингард.

— На какой отмели? — рассеянно произнес Иоргенсон. — А яхта разграблена, Том?

— Ничего подобного, — ответил Лингард.

— Много убитых? — спросил Иоргенсон.

— Я говорю вам, что ничего подобного, — нетерпеливо сказал Лингард.

— Ах, вот как! Битвы, значит, не было? — проговорил Иоргенсон без малейшего признака оживления.

— Нет.

— А ведь вы любите сражаться, Том.

— Выслушайте меня, Иоргенсон. Все сложилось так, что прежде, чем дошло до боя, воевать было уже слишком поздно.

Лингард обернулся к миссис Треверс, оглядывавшейся вокруг со слабой улыбкой.

— Когда я вечером говорил с вами с лодки, было уже слишком поздно. В сущности, для битвы вообще не было случая. Я все рассказал вам о себе, миссис Треверс, и вы знаете, что я говорю правду. Ах, если бы вы были одна на яхте!

— Да, — отозвалась миссис Треверс. — Но я была не одна.

Лингард опустил голову. В искрящейся свежести утра уже чуялась надвигающаяся дневная жара. Улыбка исчезла с губ Эдиты Треверс, и глаза ее остановились на склоненной голове Лингарда. Если бы Иоргенсон взглянул на нее, он прочел бы в ее глазах не любопытствующее, а несколько загадочное выражение. Но Иоргенсон не смотрел ни на что. Точно откликаясь откуда-то из глубины своего мертвого прошлого, он спросил:

— Что там осталось, Том? И что вообще там делается?

— Яхта сидит на мели, бриг мой стоит на якоре, а на отмели расположилась сотня илланунских разбойников с тремя вождями и двумя прау. Может быть, впрочем, Даман направился теперь на яхту.

— Нет, — уверенно произнес Иоргенсон.

— Значит, он приехал сюда и самолично привез пленников, — воскликнул Лингард.

— Высадился при свете факелов, — отчетливо произнесла тень капитана Иоргенсона, бывшего командира барка «Дикая Роза». Он указал рукой на другой берег лагуны, и миссис Треверс повернула голову в этом направлении.

Там все было светлым и пустынным.

Глаза, блуждавшие по блестящей, темной водной скатерти и по берегу белой бухты, не замечали никакого признака жизни. Человеческие жилища были затеряны в тени плодовых деревьев и замаскированы хлебными полями и банановыми плантациями. У берега виднелись очертания двух огороженных бревнами фортов, между которыми, на широкой открытой площадке, темнела коричневая крыша огромного длинного здания, точно подвешенного в воздухе. На здании развевался большой четырехугольный флаг. Что-то сверкало белым пламенем: это был резной коралловый конек на крыше мечети, отражавший лучи солнца. Над крышами домов, наполовину скрытыми зеленью, над искрящимися полями и темными пальмовыми рощами веяли белые и красные флажки. Такой вид могло иметь поселение, разукрашенное и потом брошенное своими обитателями. Лингард указал на ограду с правой стороны.

— Вон там находится ваш супруг, — сказал он миссис Треверс.

— А кто другой? — раздался за их спиной голос Иоргенсона. Он тоже смотрел в эту сторону своими странными невидящими глазами.

— Испанский джентльмен, кажется, так, миссис Треверс? — полувопросом ответил Лингард.

— Трудно поверить, что там кто-нибудь есть, — заметила миссис Треверс.

— Вдо видели их обоих, Иоргенсон? — спросил Лингард.

— Не мог различить никого. Слишком далеко. Слишком темно.

На самом деле, за час до рассвета, Иоргенсон не видел ничего, кроме далекого пламени факелов, а громкие крики возбужденной толпы доносились до него лишь слабым беспорядочным гулом. Вскоре огни тронулись процессией через рощицу в огороженные бревнами палисады. Далекие огни растянулись в рассеивающейся тьме, и гул невидимой толпы сразу смолк, точно унесенный тенями ночи. А когда забрезжил рассвет, Иоргенсон увидел только одинокий берег и призрачные очертания привычных деревьев и человеческих хижин. И потом он наблюдал, как под яркими красками рассвета поселок, вставленный в темную рамку леса, отливал разнообразными оттенками.

Миссис Треверс, прислонившись к перилам шхуны, стояла как статуя. Лицо ее потеряло всю свою подвижность, и щеки были мертвенно белы, как будто вся кровь отхлынула из тела к сердцу и осталась там. Даже губы потеряли свой естественный цвет. Лингард грубо схватил ее за руку.

— Не надо, миссис Треверс. Зачем так пугаться? Если вы не верите мне, послушайте, что говорит Иоргенсон.

— Да, спросите меня, — пробормотал Иоргенсон в седые усы.

— Говорите прямо, Иоргенсон. Как вы думаете, живы эти джентльмены?

— Конечно, — отрезал Иоргенсон разочарованно, словно он ожидал гораздо более трудного вопроса.

— Подвергается их жизнь неминуемой опасности?

— Конечно, нет, — сказал Иоргенсон.

Лингард отвернулся от своего оракула.

— Вы слышали, что он сказал, миссис Треверс. Вы можете верить каждому его слову. В этом поселке, — продолжал он, указывая на немую пустыню лагуны, — нет ни одной мысли, ни одного намерения, которых бы этот человек не знал, как свои собственные.

— Я знаю. Спросите меня, — машинально пробормотал Иоргенсон.

Миссис Треверс не сказала ничего, но сделала легкое движение; ее неподвижная фигура зашаталась. Лингард крепко ухватил ее за талию. Она, по-видимому, не заметила этого, пока не повернула головы и не увидела, что лицо Лингарда находится совсем близко от нее. Его встревоженные глаза смотрели на нее так пристально, что она закрыла веки, точно женщина, падающая в обморок.

Она почувствовала, что рука Лингарда еще крепче охватила ее. Когда она открыла глаза, на лице ее показалась краска. На его тревожный взор она ответила таким спокойным и в то же время, сама того не зная, таким оживленным взглядом, что в свете его все прошлое Лингарда как бы сразу ушло в тень.

— Не думайте, пожалуйста, что это обморок, — совершенно спокойно проговорила она.

Она показалась Лингарду холодной, как лед.

— Отлично, — согласился он с покорной улыбкой. — Только раньше, чем я вас отпущу, пожалуйста, возьмитесь за поручень.

Она принужденно улыбнулась.

— Какое недоверие, — заметила она и некоторое время не шевелилась. Наконец, словно делая уступку, она кончиками пальцев коснулась поручня. Лингард понемногу отвел свою руку. — И, пожалуйста, не смотрите на меня, как на «слабое существо», как на деликатную даму, какой вы меня воображаете, — сказала она, смотря на Лингарда и касаясь поручня протянутой рукой. — Пожалуйста, постарайтесь отделаться от вашего представления о том, чем должна быть женщина вроде меня. Я, может быть, так же сильна, как вы сами, капитан Лингард. То есть буквально. В смысле телесной силы.

— Вы думаете, я не заметил этого давно? — услышала она его протестующий, глубокий голос.

— А что касается храбрости, — продолжала миссис Треверс, причем выражение ее лица очаровательно колебалось между хмуростью и улыбкой, — то разве я не говорила вам совсем недавно, еще вчера вечером, что я могу вообразить себя испуганной. Помните, когда вы просили меня разыграть страх. Не думайте, что я постыдилась бы играть роль, но это мне просто не удалось бы. Да, даже ради завоевания кому-то царства и то не удалось бы. Вы меня понимаете?

— Бог вас знает! — отвечал Лингард с неожиданным вздохом. — Люди вроде вас, должно быть, сделаны из другого теста.

— Что за нелепости!

— Я не хочу сказать, что вы лучше или хуже. Или что то или другое тесто плохое. Я хочу только сказать, что вы совсем другая. Это чувствуешь. Вот и все.

— Да, вот и все, — повторила миссис Треверс. — И сейчас, если я поддалась волнению, это было вовсе не потому, чтобы я боялась за других. Мне было страшно. Мои страхи не могут даже уложиться ни в какую определенную картину. Вы, должно быть, считаете меня отъявленно бессердечной, что я вам так говорю.

Лингард молчал. Ему нечего было говорить. Он просто слушал слова миссис Треверс, как будто только ради одного их звука.

— Я с вами откровенна, — продолжала она. — Я ведь ничего не знаю о дикости, о насилии, об убийстве. Я никогда в жизни не видела мертвого тела. Вероятно, на мои нервы подействовал этот свет, эта тишина, эта загадочная пустынность. Что значит это удивительное спокойствие, в котором мы очутились? Туг только вы и я — совершенно одни.

Лингард покачал головой. Из-за ее полураскрытых, улыбающихся губ блестела узкая полоска сверкающих зубов. Вся ее горячая речь в конце концов свелась к этому признанию их товарищеского сотрудничества перед лицом неведомого. В этой улыбке чувствовалось немного беспомощности, и это его трогало. В трех футах от них чистенькая и костлявая тень Иоргенсона пристально смотрела в пространство.

— Да, вы сильная, — сказал Лингард. — Но просидеть всю ночь в маленькой лодке не так-то легко. Я удивляюсь, что у вас совсем не затекло тело.

— Нисколько не затекло, — прервала она с улыбкой. — Я в самом деле очень сильная женщина, — серьезно прибавила она. — Вы это должны иметь в виду, что бы ни случилось.

Лингард бросил на нее восхищенный взгляд. Но тень Иоргенсона, быть может, услышав издали слово «женщина», со свойственною всем вообще теням непринужденностью, вдруг преисполнилась громкого, хотя и бесстрастного негодования.

— Женщина! В том-то и дело! Этого только не хватало… Вы, Том Лингард, Красноглазый Том, Король Том, — или какими еще прозвищами вас там величали? — оставляете оружие за двадцать миль от себя, бросаете своих людей, свой бриг, в котором вся ваша сила, приезжаете сюда и болтаете о войне с голыми руками, да еще с женщиной на буксире! Ну, ну!..

— Не забывайте, Иоргенсон, что леди вас слышит, — раздраженно заметил Лингард. — Он не хочет быть грубым, — громко обратился он к миссис Треверс с таким видом, точно Иорген сон был действительно бесплотной и бесчувственной галлюци нацией. — Он просто забыл о вас.

— Женщина нисколько не оскорблена. Я ничего не имен» против такого обращения.

— Ничего не забыл! — пробормотал Иоргенсон с какою-то уверенностью призрака, словно ради собственного удовлетворс ния. — До чего мы дошли!

— Это я настояла на том, чтобы поехать с капитаном Лингардом, — попыталась смягчить Иоргенсона миссис Треверс.

— Вот, вот, так я и знал! До чего мы дошли! Разве у Короля Тома нет собственной головы? Что с ним приключилось? Оставить бриг, когда тут же рядом за отмелью дожидаются сто двадцать отъявленных пиратов на двух прау. Вы и на этом настаивали, да? Он, значит, отдался в руки незнакомой женщины?

Иоргенсон, казалось, задавал эти вопросы самому себе. Миссис Треверс заметила пустой взгляд, обращенный внутрь голос, мертвенное отсутствие оживления. Но это почему-то облегчало разговор с ним.

— Нет, это я в его руках, — возразила миссис Треверс.

Никто бы не догадался, что Иоргенсон слышал хотя одно слово из этого красноречивого заявления, если бы он не обратился к Лингарду с вопросом, столь же безразличным, как и все его речи.

— Зачем же вы ее сюда привезли?

— Вы не понимаете. Ну, просто оттого, что так следовало. Один из пленников муж этой дамы.

— Гм, да… — пробормотал Иоргенсон, — А кто другой?

— Ее хороший друг; мы говорили вам.

— Бедный мистер д'Алькасер, — вставила миссис Треверс. — Как он поплатился за то, что принял наше приглашение! Но он, в сущности, только знакомый.

— Я почти не заметил его, — мрачно проговорил Лингард, — Но когда я приехал к вам на яхту, он стоял за вашим креслом и говорил с вами, как очень хороший друг.

— Мы очень хорошо понимаем друг друга, — сказала миссис Треверс, беря в руку лежавшую на поручне подзорную трубу, — Мне всегда нравились его откровенность, его верность.

— Что он сделал? — спросил Лингард.

— Любил… — тихо сказала миссис Треверс, — Но это очень старая история.

Миссис Треверс приставила подзорную трубу к глазам, поддерживая ее вытянутой рукой, и Лингард забыл о д'Алькасере, любуясь твердостью ее позы и полной неподвижностью тяжелого прибора. Она была тверда, как скала, после всех этих волнений и всей этой усталости.

Миссис Треверс инстинктивно направила трубу на вход в лагуну. В рамке леса гладкая вода сверкала, как серебро. Вдруг на этом блистающем фоне показалось темное пятнышко. Она не сразу поймала его опять и тогда увидела, так близко, что его, казалось, можно было окликнуть, челнок с двумя людьми. Она ясно видела, как, сверкая на солнце, поднимались и опускались мокрые весла. Лицо Иммады было видно так отчетливо, как будто девушка смотрела прямо в отверстие подзорной трубы. Вождь и его сестра, проведя ночью несколько часов за отмелью, въехали в лагуну и теперь направлялись прямо к шхуне. Они были уже так близко, что их можно было бы заметить невооруженным глазом, если бы кто-нибудь смотрел в этом направлении. Но о них никто и не думал. Они продолжали существовать, может быть, только в памяти старика Иоргенсона, да и та по большей части была занята таинственными секретами недавно покинутой им могилы.

Миссис Треверс опустила подзорную трубу. Лингард, точно очнувшись от сна, проговорил:

— Мистер д'Алькасер… Любил… Ну, да, почему бы ему и не любить?

Миссис Треверс заглянула в насупленное лицо Лингарда.

— Дело, конечно, не только в этом, — сказала она. — Во-первых, он знал, как любить, а во-вторых… Но вы ведь не знаете, как неестественны и пусты некоторые жизни. Мистер д'Алькасер, впрочем, жил другой жизнью. Его преданность можно было ценить.

— Вы, видно, немало о нем знаете, — с завистью проговорил Лингард. — Чему вы улыбаетесь?

Она продолжала улыбаться ему. Длинная медная труба у ее плеча сияла золотом, рядом с бледной светлостью ее непокрытой головы.

— Одной мысли, — отвечала миссис Треверс, говоря все так же тихо, как будто слова ее могли нарушить сосредоточенность капитана Иоргенсона, — Я подумала, что, несмотря на мое долгое знакомство с д'Алькасером, я не знаю о нем и половины того, что знаю о вас.

— Это невозможно, — возразил Лингард. — Хотя он и испанец, но он человек вашего круга.

— Одним миром мазан, — проговорила миссис Треверс с легкой иронией.

— Он ведь, кажется, хотел помирить меня и вашего мужа? — продолжал Лингард. — Я тогда, правда, был очень раздражен и почти не обратил на него внимания, но он мне понравился. Больше всего мне понравилось то, как он бросил свою попытку. Это было сделано по-джентльменски. Вы понимаете, что я хочу сказать, миссис Треверс?

— Да, вполне.

— Ну, конечно, вы-то это поймете, — просто согласился Лингард, — Тогда я был очень взбешен и не мог ни с кем говорить. Я уехал к себе на бриг и оставался там, не зная, что делать, и посылая всех вас на дно морское. Но не поймите меня неверно, миссис Треверс. На дно морское я посылал только вас, господ. Против матросов я ничего не имею. Они бы мне сразу поверили. И вот я все бесился и бесился, до тех пор…

— До девяти часов вечера или около того, — невозмутимо подсказала миссис Треверс.

— Нет. До тех пор, пока я не вспомнил о вас, — невинно поправил ее Лингард.

— Значит, до тех пор вы совершенно забыли о моем существовании? А на яхте вы ведь со мной говорили, помните?

— Разве? Да, кажется, говорил. Но что я вам сказал?

— Вы мне сказали, чтобы я не прикасалась к смуглой принцессе, — с коротким смехом отвечала миссис Треверс.

Настроение ее сразу изменилось, как будто среди легкомысленного разговора она вдруг вспомнила о действительном положении вещей.

— Но я, право, не собиралась причинить никакого вреда вашей принцессе Грезе. Но посмотрите, она положительно преследует вас!

Лингард взглянул на север и едва не вскрикнул от досады на самого себя. Уже второй раз он ловил себя на том, что совершенно забывал о существовании Хассима и Иммады. Челнок был теперь совсем близко, и его пассажиры могли ясно различить лица трех людей, стоявших у борта «Эммы». Иммада опустила весло и вскрикнула:

— Опять эта белая женщина!

Брат ее оглянулся через плечо, и челнок сразу остановился, точно по волшебству.

— Они для меня не греза, — упрямо произнес Лингард.

Миссис Треверс отвернулась и стала глядеть на далекий берег. Невооруженному глазу берег казался голым и пустым и под лучами солнца дрожал и колебался, точно раскрашенная декорация, опущенная над неизвестной сценой.

— Раджа Хассим едет, Иоргенсон. Я думал, он останется на берегу.

Миссис Треверс услышала за спиной слова Лингарда и бормотанье Иоргенсона. Она медленно поднесла к глазу подзорную трубку и направила ее на берег.

Теперь она ясно различала цвета флажков, веявших над коричневыми крышами поселка, видела, как колеблются пальмы, чернеют тени леса и сверкает зажженная солнцем белая песчаная бухта, жутко загадочная в своем молчании. Она обвела весь берег и уже собиралась положить трубку, как вдруг из-за массивного палисада в блестящую неподвижность пейзажа вышел человек в длинном белом халате и огромном черном тюрбане, увенчивавшем смуглое лицо. В ярком сиянии солнца, он медленно прохаживался по берегу, важный и зловещий, и во внезапном появлении, в одиночестве этой загадочной фигуры точно из восточной сказки чувствовалось что-то жуткое и угрожающее.

Невольно вздрогнув, миссис Треверс положила трубку. За спиной ее раздался низкий, певучий голос, страстно изливавший целый поток непонятных слов. Хассим и Иммада вошли на шхуну и говорили с Лингардом. Да! Было невыносимо сознавать, что эта мягкая речь, не имевшая для нее никакого смысла, может быть, льется прямо в сердце этому человеку.