Онлайн чтение книги Вернувшиеся The Returned
Глава 3

Подобно другим небольшим городкам на юге Америки, Аркадия располагалась в сельской местности. Она начиналась с маленьких деревянных коттеджей, которые дремали на широких участках по обе стороны двухполосного шоссе, петлявшего среди сосен, кедров и белых дубов. Весной и летом здесь и там виднелись поля кукурузы и сои. Зимой тут оставалась только голая земля.

Через пару миль поля редели, а дома попадались все чаще. На территории города заезжие путники находили только два уличных фонаря, неуклюже спроектированную транспортную сеть и множество тупиков со старыми обветшалыми домами. Единственными новостройками были здания, восстановленные после мощных ураганов. Они блестели свежей краской и внушали людям мысль, что в этом старом городе можно было встретить нечто новое. Однако ничего нового в Аркадии не происходило – до тех пор, пока не появились «вернувшиеся».

Домов и улиц было немного. В центре города стояла школа: старое кирпичное здание с маленькими окнами и узкими дверьми. Установленная там система воздушного кондиционирования не работала. Чуть дальше на север – на вершине небольшого холма у самой границы города – располагалась церковь. Построенная из толстых бревен и обитая вагонкой, она походила на маяк, и этот духовный светоч напоминал горожанам о верховной власти, которая всегда была над ними.

Церковь никогда не посещало столько людей – по крайней мере, с 1972 года, когда в город приезжала «Соул Стиррерс» – та бродячая группа исполнителей спиричуэлс, в которой на басу играл еврей из Арканзаса. Посетители едва не стояли на головах друг у друга. Церковную лужайку заполнили автомобили и грузовики. Чей-то ржавый пикап, нагруженный поленьями, припарковался под распятием в центре газона. Казалось, что Иисус, спустившись с небес, решил сходить в скобяную лавку. Свет задних фар подсвечивал небольшую доску объявлений, которая гласила: «Бог любит вас! 31 мая состоится вечеринка с жареной рыбой». Машины стояли до самого изгиба шоссе, а такое было только в 63-м (или в 64-м году?), когда хоронили троих Бенсонов, погибших в ужасной аварии – в тот дождливый день весь город съехался, чтобы оплакать их гибель.

– Ты должен пойти с нами, – сказала Люсиль. – Что подумают люди, если не увидят тебя в церкви?

Харольд остановил грузовик на обочине дороги и похлопал рукой по нагрудному карману рубашки, в котором находились сигареты. Люсиль, расстегнув ремень безопасности, пригладила волосы Джейкоба.

– Они подумают так, – ответил ее муж. – «О, старый Харгрейв не пришел на вечернюю службу! Слава Богу! Хоть кто-то в эти времена безумия остается таким, каким был всегда!»

– Строптивый язычник! Сегодня здесь проводится не служба, а городское собрание. Так что мог бы и сходить для разнообразия.

Люсиль вышла из грузовика и поправила платье. Это была ее любимая вещь, которую она носила по особым случаям. Ткань собирала пыль с любой поверхности. Ее первоначально блестящий оттенок потускнел до пастельного зеленоватого тона. Небольшие кружевные цветочки, пришитые вдоль воротника, соответствовали узору по канту тонких рукавов.

– И что я о тебе так беспокоюсь? – сказала она, отряхивая от пыли подол платья. – Ненавижу этот грузовик!

– Ты ненавидела все грузовики, которыми я владел.

– Но ты все равно продолжал их покупать.

– А я могу остаться здесь? – спросил Джейкоб, вертя в пальцах пуговицу на воротнике рубашки.

Каким-то таинственным образом пуговицы всегда имели власть над ним.

– Я с папочкой мог бы…

– Мы с папой могли бы, – поправила его Люсиль.

– Нет, – едва не рассмеявшись, ответил Харольд. – Иди со своей мамой.

Он сунул сигарету в рот и почесал подбородок.

– Табачный дым вредит детям. У тебя появятся морщины и плохое дыхание. От дыма ты можешь стать волосатым.

– И упрямым, как твой папа, – добавила Люсиль, помогая мальчику выйти из машины.

– Мне кажется, они не захотят меня там видеть, – сказал Джейкоб.

– Иди со своей мамой, – командным тоном велел Харольд.

Он прикурил сигарету и втянул в себя столько никотина, сколько позволяли его старые изношенные легкие.

Когда его жена и существо, которое могло быть или не быть их сыном (он все еще не определился в этом вопросе) растворились в вечерней мгле, Харольд сделал еще одну затяжку и выпустил дым в открытое окно. Какое-то время он задумчиво смотрел на зажатую между пальцами сигарету, а затем, почесав подбородок, перевел взгляд на церковь. Та нуждалась в покраске. Глядя на шелушившиеся стены, трудно было сказать, в какой первоначальный цвет они были выкрашены. Но любой человек понимал, что раньше здание выглядело более величественным. Старик попытался вспомнить цвет церкви, когда краска была свежей. Он не сомневался, что находился где-то рядом во время ремонта. Харольд даже помнил, что работу проводила какая-то компания из Саутпорта. Но ее название забылось, как и первоначальный цвет краски. В памяти остался только нынешний поблекший вид.

Впрочем, память всегда функционировала так. С ходом времени она стиралась или покрывалась патиной тревог и упущений. Разве можно было доверять воспоминаниям?

Джейкоб казался живым фейерверком – быстрым и ярким огнем. Харольд помнил, как мальчишка попадал в неприятности, бегая по церкви или приходя домой после заката. Однажды он едва не довел Люсиль до истерики, забравшись на грушу Генриетты Уильямс. Они выкрикивали его имя и просили слезть с дерева, а он сидел наверху, затуманенный листьями, среди спелых груш и пестрых пятен солнечного света. Наверное, паренек неплохо посмеялся над напуганными женщинами.

В свете уличных огней Харольд заметил птицу, слетевшую с церковной колокольни – серия взмахов маленьких и сильных крыльев. Она поднялась вверх и пролетела мимо, словно снежинка в ночи, подсвеченная фарами машины. Одно мгновение, и она исчезла, чтобы никогда не возвратиться вновь.

– Это не он, – прошептал Харольд.

Старик бросил сигарету на землю и откинулся назад на старое заплесневевшее сиденье. Он опустил голову на подголовник и попросил свое тело дать ему покой без сновидений и воспоминаний.

– Это не он…

Крепко сжимая руку Джейкоба и морщась от боли в бедре, Люсиль с трудом протискивалась сквозь толпу, собравшуюся перед церковью.

– Прошу прощения. Эй, Мэкон, как поживаешь? Простите. Извините. О, Вэнис, привет! Я не видела тебя веками. Как твои детки? Хорошо? Приятно это слышать. Аминь. Береги себя. Извините. Простите. Эй, там, подвиньтесь. Я прошу прощения.

В ответ на ее просьбы толпа расступалась в стороны, озадачивая Люсиль такой снисходительностью. Неужели в мире еще оставались приличия и манеры или люди просто относились к ней как к немощной старухе? Или, возможно, они поступали так из-за мальчика, который шел рядом с ней. Предполагалось, что этим вечером здесь не будет никого из «вернувшихся». Но Джейкоб был ее сыном, первым и последним. И ничто, и никто – даже смерть или ее внезапное отсутствие – не могли заставить Люсиль относиться к нему как-либо иначе.

Мать и сын нашли места на передней скамье рядом с Хелен Хейс. Посадив Джейкоба между ними, Люсиль настроилась на облако шепота, которое, будто утренний туман, накрывало собой все пространство.

– Как много людей, – сложив руки на груди и покачав головой, сказала она.

– Я давно уже не видела многих из них на воскресных службах, – ответила Хелен Хейс.

Почти все жители Аркадии и ближайших окрестностей были связаны друг с другом родственными отношениями. Например, Хелен и Люсиль являлись кузинами. Люсиль выделялась чертами, присущими семейству Дэниелсов: высокий рост, длинные руки и тонкие запястья, нос, создававший острую прямую линию под карими глазами. С другой стороны, Хелен состояла из округлостей, толстых запястий и широких скул на лунообразном лице. Только ее волосы, прямые и серебристые – хотя когда-то черные, как креозот, – доказывали, что обе женщины действительно имели родственные связи.

Хелен была пугающе бледной. Она говорила сквозь сжатые губы, что придавало ей серьезный и немного подавленный вид.

– Ты думаешь, что когда эти люди наконец пришли в церковь, они сделали это ради Господа? Нет! Иисус был первым, который вернулся из мертвых, но подобные факты не заботят язычников.

– Мама? – прошептал Джейкоб, все еще покручивая пуговицу, болтавшуюся на его рубашке.

– Они пришли сюда славить Христа? – продолжила Хелен. – Они решили помолиться? Но когда кто-то из них платил десятину? Когда они приходили сюда на Пасху? Скажи мне, Люсиль. Вон там стоит мальчик Томпсон…

Она указала пухлым пальцем на группу подростков, толкавшуюся в заднем углу церкви.

– Когда в последний раз ты видела его в церкви?

Она насмешливо хрюкнула.

– Его так долго не было, что я подумала, будто он умер.

– Он действительно умер, – тихо ответила Люсиль. – Ты знаешь это, как и все остальные, кто сейчас глазеет на него.

– Мне казалось, что это собрание замышлялось только для нас. Ну, ты меня понимаешь.

– Каждый здравый человек осознает, что такого не должно происходить, – ответила Люсиль. – И, честно говоря, они здесь чужие. Но это собрание затрагивает их интересы. Почему им здесь не место?

– Я слышала, Джим и Конни живут в церковном флигеле, – сказала Хелен. – Ты можешь в такое поверить?

– Правда? Я не знала. Но почему они не могут жить под сенью церкви? Они наши сограждане.

– Они были нашими согражданами, – поправила ее Хелен без какого-либо намека на симпатию.

– Мама? – прервал их Джейкоб.

– Да? – ответила Люсиль. – Что такое?

– Я голоден.

Люсиль засмеялась. Напоминание о том, что у нее был оживший сын, который вновь проголодался, принесло ей огромную радость.

– Ты только что ел!

В конце концов, Джейкобу удалось оторвать от рубашки висевшую пуговицу. Он держал ее в маленькой белой руке и внимательно изучал, словно задачу по арифметике.

– Я голоден.

– Аминь, – сказала Люсиль.

Она похлопала его по колену и поцеловала в лоб.

– Когда вернемся домой, я найду для тебя что-нибудь вкусненькое.

– Персики?

– Если ты так хочешь.

– Глазированные?

– Хорошо.

– Папа и я могли бы… – с улыбкой начал Джейкоб.

– Мы с папой, – поправила его Люсиль.

Несмотря на середину мая, старая церковь раскалилась до кипения. Она никогда не имела системы воздушного кондиционирования, и при таком количестве людей, спрессованных, как осадочные отложения, застоявшийся воздух вызывал у прихожан тревожное чувство, что в любой момент могло случиться нечто драматическое.

Это беспокойство передалось и Люсиль. Ей вспомнилось, что она читала в газете или видела по телевизору сюжет о какой-то ужасной трагедии, которая началась из-за большого количества людей, собравшихся в маленьком месте. Здесь и бежать-то было некуда, подумала она. Осматривая помещение – с учетом толпы, бурлившей перед ней, – Люсиль на всякий случай намечала путь отступления. Проход к главной двери был заполнен людьми. Казалось, что все население Аркадии пришло сюда – все шестьсот человек. Буквально стена из живых тел.

Она замечала, как потоки новых людей с упорством и силой вливались в толпу, подталкивая ее к передним рядам. Повсюду звучали приветствия и извинения: «Добрый вечер», «Здравствуйте», «Прошу прощения», «Я не нарочно». Это напоминало прелюдию к трагическим смертям во время паники и бегства. Хорошо, что все происходило вежливо, подумала Люсиль.

Она облизала губы и покачала головой. Воздух становился плотным и тяжелым. Прихожанам уже некуда было двигаться, но люди по-прежнему заходили в церковь. Она чувствовала это нараставшее давление. Наверное, на встречу приехали активисты из Бакхеда, Ваккамо и Ригельвуда. Бюро старалось проводить собрания во всех городах, и каждое из них подвергалось нашествию особых группировок. Они чем-то походили на фанатов известных рок-звезд, которые кочевали за своими кумирами с одного представления на другое. Но эти люди преследовали агентов Бюро. Приезжая на городские собрания, они выискивали повод для воинственных заявлений и будоражили народ призывами к восстанию.

Люсиль заметила в толпе мужчину и женщину, которые выглядели как репортер и фотограф. Она видела этого мужчину на снимках в нескольких журналах и даже читала о нем статью. Он запомнился ей всклокоченными волосами и щетиной на лице. Люсиль полагала, что от таких людей пахло океаном и обломками кораблекрушений. Женщина была вызывающе одетой. Безупречный макияж и волосы, стянутые в «конский хвост».

– Не удивлюсь, если где-то поблизости стоит фургон новостного канала, – сказала Люсиль.

Ее слова затерялись в шуме толпы.

Словно по подсказке режиссера, из арочной двери в углу кафедры вышел пастор Питерс. За ним семенила его миниатюрная и хрупкая жена. Она была одета в черное платье, в котором выглядела еще тоньше и меньше ростом. Женщина обильно потела, деликатно вытирая платком лоб и брови. Люсиль попыталась вспомнить ее имя. Оно было таким же маленьким и хрупким. Обычно люди стараются не замечать подобных имен, как, впрочем, и женщин, которым они принадлежат.

Демонстрируя пример библейского противопоставления, пастор Роберт Питерс был высоким и широкоплечим мужчиной. Многим прихожанкам нравились его темные волосы и неизменный загар. Он выглядел крепким и прочным, как камень. Такие люди рождаются, вскармливаются и культивируются особым образом жизни, который вращается вокруг зла и жестокости. Хотя за время его службы в местной церкви Люсиль ни разу не слышала, чтобы он повышал свой голос. Речь, конечно, не шла о голосовых модуляциях в кульминационные моменты некоторых проповедей, где вариации громкости выражали порывы души. Люсиль знала, что гром в голосе пастора был не гневом рассерженного Господа, а уловкой для привлечения людского внимания.

Когда священник и его жена приблизились, она с усмешкой сказала:

– В этой давке чувствуется вкус ада. Не так ли, преподобный?

– Да, миссис Харгрейв, – ответил пастор Питерс.

Его большая голова слегка качнулась на массивной шее.

– Наверное, мне придется попросить часть людей выйти наружу. Я ни разу не видел, чтобы наша церковь была настолько заполненной. Хотя сначала нам стоило бы пустить чашу по кругу, а уже потом избавляться от лишней публики. Мне нужны новые шины.

– Тише, преподобный!

– Как поживаете, миссис Харгрейв? – спросила жена пастора.

Она прикрыла рот маленькой ладонью, приглушая тихий кашель.

– Хорошо выглядите, – печальным голосом добавила женщина.

– Ах, бедняжка! – произнесла Люсиль, поглаживая волосы Джейкоба. – Как вы себя чувствуете? У вас такой вид, будто вы вот-вот развалитесь на части.

– Я в порядке, – ответила жена пастора. – Это все из-за погоды. Здесь ужасно жарко.

– Нужно попросить прихожан, чтобы какая-то часть собравшихся вышла наружу, – повторил мистер Питерс.

Он приподнял ладонь к бровям, словно его слепило солнце.

– Для такого скопления людей у нас слишком мало выходов.

– В аду вообще нет выходов, – мрачно пошутила Хелен.

Пастор Питерс улыбнулся и пожал ей руку.

– А как поживает этот славный мальчик? – спросил он у Джейкоба.

– Нормально.

Люсиль похлопала ладонью по его колену.

– Нормально, сэр, – поправился он.

– Что бы ты сделал с этой толпой? – со смехом спросил пастор.

На его бровях блестели капли пота.

– Как, по-твоему, Джейкоб? Что мы должны сделать с этими людьми?

Мальчик пожал плечами, и Люсиль еще раз похлопала его по колену.

– Не знаю, сэр.

– Может, нам отправить их домой? Принести шланг и окатить всю публику водой?

Джейкоб улыбнулся.

– Священникам нельзя так поступать.

– Это где такое сказано?

– В Библии.

– В Библии? Ты уверен?

Мальчик кивнул головой.

– Сэр, хотите посмеяться? Папа учит меня разным шуткам.

– Правда?

– Угу.

К огромному смущению Люсиль, широкоплечий пастор опустился на колени перед Джейкобом. Ей не хотелось смотреть, как священник пачкал свои брюки из-за второсортных шуток, которым Харольд учил ее сына. Бог знает, какими они были. Возможно, они вообще не предназначались для святого места.

Она затаила дыхание.

– Что учебник математики сказал карандашу?

– Хм!

Пастор потер гладко выбритый подбородок и задумчиво нахмурил брови.

– Понятия не имею, – наконец признался он. – Что учебник математики мог сказать карандашу?

– Сейчас я озадачу тебя, – ответил Джейкоб.

Он весело рассмеялся. Для некоторых людей это был лишь детский смех. Но другие, кто знал, что хохотавший ребенок еще несколько недель назад считался мертвым, не могли решить, как реагировать на веселье мальчика.

Пастор засмеялся вместе с Джейкобом. Люсиль тоже присоединилась к ним, благодаря Господа, что ее сын не стал рассказывать шутку о карандаше и бороде. Священник сунул руку в нагрудный карман пиджака и с торжественным видом вытащил небольшой леденец, завернутый в фольгу.

– Тебе нравится корица?

– Да, сэр! Спасибо!

– У него хорошие манеры, – прокомментировала Хелен Хейс.

Она пригнулась вперед, чтобы лучше рассмотреть жену пастора. Ей тоже никак не удавалось вспомнить имя этой женщины.

– Каждый ребенок с такими хорошими манерами заслуживает какую-нибудь сладость, – сказала миссис Питерс.

Она стояла за спиной мужа и мягко похлопывала его по спине. Со стороны это выглядело великим подвигом: ведь он был такой большой, а она – худой и маленькой.

– В наши дни трудно найти благонравных детей – особенно при нынешних событиях.

Жена пастора замолчала и смахнула пот с бровей. Сложив носовой платок, она прикрыла им рот и тихо покашляла.

– О, Господи!

– Вы самая больная особа, которую я когда-либо видела, – сказала Хелен.

Миссис Питерс улыбнулась и вежливо ответила:

– Да, мэм. Наверное, вы правы.

Пастор погладил Джейкоба по голове и прошептал Люсиль:

– Что бы вам ни говорили, не позволяйте всему этому тревожить его… или вас. Договорились?

– Да, пастор, – ответила Люсиль.

– Да, сэр, – добавил Джейкоб.

– И помни, – сказал мальчику пастор, – ты чудо. Любая жизнь является чудом.

Анджела Джонсон

Полы в гостевой спальной, в которой ее держали запертой три прошлых дня, были красивыми и сделанными из твердой древесины. Когда ей приносили суп, она старалась не расплескать его. Девушка не хотела портить пол и подвергаться наказаниям. Иногда, ради собственного спокойствия, она ела пищу в душевой кабинке, подслушивая разговоры родителей, чья спальная находилась по другую сторону стены.

Вот и теперь они обсуждали ее.

– Почему никто не приезжает и не забирает ее? – спросил отец.

– Мы с самого начала должны были отказаться от «вернувшейся», – ответила мать. – Это была твоя идея. Представь, что случится, если соседи узнают?

– Мне кажется, Тим уже знает.

– Откуда он мог пронюхать о ней? Было уже за полночь, когда они привезли ее. Он должен был спать в такое время.

Они замолчали на несколько секунд.

– Подумай, что будет, если в твоей фирме узнают о ней. Это ты виноват!

– Я просто хотел убедиться, – извиняющимся тоном ответил отец. – Она так похожа на нашу девочку…

– Нет, Митчелл! Не начинай это снова! Я еще раз позвоню в Бюро. Они должны приехать и забрать эту тварь сегодня же вечером!

Анджела сидела в углу, прижав колени к груди. Она поплакала немного, сожалея о своем «плохом» поведении. Хотя она до сих пор не понимала, что в нем было плохого. Девушка гадала, куда они забрали ее туалетный столик, одежду и плакаты с кинозвездами, которыми она годами обклеивала свою комнату. Стены, некогда красные и розовые, теперь были выкрашены в мягкие пастельные тона. Дырки от кнопок и заколок, полоски липкой ленты, карандашные отметки на дверном косяке, отмечавшие ее ежегодные изменения в росте, – все это исчезло. Или просто было закрашено краской.