Онлайн чтение книги Чудо The Wonder
Глава 2. Надзор

Надзор

наблюдать

охранять кого-либо

бодрствовать всю ночь

нести вахту

В ее сне мужчины всегда просили табака. Полуголодные, немытые, с волосами, кишащими насекомыми, с искромсанными конечностями в окровавленных бинтах, они умоляли лишь о том, чтобы было чем набить их трубки. Когда Либ проходила мимо, они протягивали к ней руки. Через треснутые окна задувало снегом, а дверь все хлопала и хлопала…

– Миссис Райт!

– Я здесь, – хриплым голосом отозвалась Либ.

– Четверть пятого, вы просили вас разбудить.

Либ находилась в комнате над пабом, в самом сердце Ирландии. Голос, прозвучавший вслед за хлопаньем двери, вероятно, принадлежал Мэгги Райан.

– Да, – откашлялась Либ.

Одевшись, она достала «Заметки по сестринскому делу» и, не глядя, открыла книгу, ткнув пальцем в случайную строчку. Как та игра с гаданием по Библии, в которую они с сестрой играли в скучные воскресные дни. Женщины, прочитала она, гораздо чаще бывают точными и внимательными , чем представители сильного пола, и поэтому избегают ошибок по недосмотру .

Но невзирая на все вчерашние усилия, Либ пока не удалось раскрыть обман. Сестра Майкл пробыла там всю ночь. Может быть, она разгадала загадку? Либ в этом сомневалась. Вероятно, монахиня сидела с полузакрытыми глазами, перебирая четки.

Ну уж нет, Либ не согласна, чтобы ее одурачил ребенок одиннадцати лет. Сегодня надо быть еще более точной и внимательной и доказать себе, что она достойна надписи на этой книге, сделанной красивым почерком мисс Н.: «Миссис Райт, обладающей истинным призванием к сестринскому делу».

Леди всегда пугала Либ, и не только при первой встрече. Каждое произнесенное мисс Н. слово звучало как с высокой кафедры. «Никаких отговорок, – внушала она новобранцам. – Упорно работайте и ни в чем не отказывайте Богу. Пусть земной шар вертится, а вы исполняйте свой долг. Не жалуйтесь, не отчаивайтесь. Лучше утонуть в волнах прибоя, чем праздно стоять на берегу».

В частной беседе она как-то заметила: «У вас есть одно важное преимущество перед вашими коллегами-сестрами, миссис Райт. Вы одинокая. Ни с кем не связаны».

Либ опустила взгляд на свои руки. Без связей. Опустошенная.

«Так скажите, вы готовы к этой благородной борьбе? Можете без колебаний броситься на прорыв?»

«Да, – ответила тогда Либ. – Могу».

Все еще темно. Только убывающая луна освещала путь по единственной деревенской улице, потом поворот направо, в переулок, мимо наклонившихся, покрытым мхом надгробий. К счастью, Либ не была суеверной. Без лунного света она ни за что не нашла бы нужную, еле заметную тропинку, ведущую к ферме О’Доннеллов, поскольку все хижины выглядели одинаково. Было без четверти пять, когда она постучала в дверь.

Ответа не последовало.

Либ не хотела стучать сильней, чтобы никого не потревожить. Из дверей коровника, справа от нее, лился свет. Похоже, женщины доят коров. Отзвук мелодии – одна из них, вероятно, пела коровам. На этот раз не гимн, а заунывная баллада – они Либ никогда не нравились.

Либ толкнула входную дверь хижины, и распахнулась верхняя ее часть.

В пустой кухне пылал камин. В углу кто-то шуршал – крыса? В Шкодере Либ перестала бояться грызунов и прочую нечисть. На ощупь найдя задвижку, она открыла нижнюю часть двери. Потом пересекла комнату и наклонилась, чтобы заглянуть в зарешеченную нижнюю часть буфета.

Глаза-бусинки курицы. Всего около десятка птиц, которые принялись тихо кудахтать. Либ подумала, что их заперли от лисиц.

Она заметила только что снесенное яйцо. Ей пришло в голову, что, возможно, Анна О’Доннелл высасывает яйца ночью и съедает скорлупу, не оставляя следов.

Отступив назад, Либ споткнулась обо что-то белое. Блюдце, край которого высовывался из-под буфета. Какая беспечная прислуга! Либ подняла блюдце, и из него пролилась жидкость, замочив ей манжету. Фыркнув, она отнесла блюдце к столу.

Только теперь до нее дошло. Либ лизнула мокрую руку – безошибочный вкус молока. Стало быть, великая притворщица не выдумывает особых сложностей. Нет нужды доставать яйцо, когда для нее приготовлено блюдце молока, которое она, как собака, вылакает в темноте.

Либ испытывала скорее разочарование, чем триумф. Чтобы обнаружить такое, вряд ли нужна обученная медсестра. Похоже, ее работа окончена и еще до восхода солнца она отправится в повозке на железнодорожную станцию.

Дверь со скрипом открылась, и Либ резко обернулась, словно это ей приходится что-то прятать.

– Миссис О’Доннелл…

Ирландка приняла обвинение за приветствие.

– С добрым утром, миссис Райт. Надеюсь, вы выспались?

За ее спиной стояла Китти, согнувшись под тяжестью двух ведер.

Либ подняла блюдце – как она сейчас заметила, со щербинами в двух местах.

– Кто-то в этом доме прячет молоко под буфетом. – (Розалин О’Доннелл разомкнула обветренные губы, словно собираясь рассмеяться.) – Могу лишь предположить, что ваша дочь украдкой пьет это молоко.

– В таком случае вы предполагаете чересчур много. Нет такого фермерского дома в наших краях, в котором не оставляли бы на ночь блюдце с молоком.

– Для маленького народца, – словно дивясь невежеству англичанки, с полуулыбкой проговорила Китти. – А иначе они обидятся и станут ругаться.

– Вы полагаете, я поверю, что молоко для фей?

Розалин О’Доннелл сложила на груди костистые руки:

– Верьте, во что вам угодно. Капля молока никому не навредит.

Либ лихорадочно соображала. Обе – хозяйка и прислуга – могут и не сообразить, почему молоко было под буфетом. Хотя это еще не значит, что Анна О’Доннелл четыре месяца кряду не пила по ночам из блюдца для фей.

Наклонившись, Китти открыла низ буфета:

– А ну, кыш отсюда! В траве полно слизней. – И она принялась подолом подгонять куриц к двери.

Открылась дверь спальни, и выглянула монахиня, говоря, как обычно, шепотом:

– Что-то случилось?

– Ничего не случилось, – ответила Либ, не желая говорить о своих подозрениях. – Как прошла ночь?

– Спокойно, слава Богу.

То есть сестра Майкл не поймала девочку за едой. Но насколько она старалась, веруя в то, что неисповедимы пути Господни? Либ пока не могла уразуметь, будет толк от монахини или она станет лишь помехой.

Миссис О’Доннеллл сняла с огня котелок. Взяв швабру, Китти принялась выметать из буфета к двери зеленоватый куриный помет.

Монахиня вновь исчезла в спальне, оставив дверь приоткрытой.

Либ как раз снимала плащ, когда со двора вошел с охапкой торфа Малахия О’Доннелл.

– Миссис Райт…

– Мистер О’Доннелл…

Он свалил торф у огня, потом повернулся, чтобы уйти.

Либ не забыла спросить его:

– Скажите, есть тут где-нибудь напольные весы, чтобы я взвесила Анну?

– Нет.

– Тогда как же вы взвешиваете скот?

Малаки почесал багровый нос:

– На глазок, думаю.

Из спальни послышался детский голос.

– Она уже проснулась? – с просиявшим лицом спросил отец.

Пройдя мимо него, миссис О’Доннелл вошла к дочери в тот момент, когда оттуда вышла с сумкой сестра Майкл.

Либ двинулась вслед за матерью, однако отец поднял руку:

– Вы хотели спросить… еще о чем-то.

– Разве?

Либ уже следовало находиться рядом с ребенком, чтобы не было промежутка между сменой одной сестры и следующей. Но она не могла взять и уйти во время разговора.

– О стенах. Китти сказала, вы спрашивали про них.

– О стенах, да.

– Туда кладут немного… навоза вперемешку с глиной. А для связывания – вереск и шерсть, – сказал Малахия О’Доннелл.

– Шерсть – неужели?

Либ скосила глаза в сторону спальни. Может ли этот явно находчивый мужик быть подсадной уткой? Могла ли его жена зачерпнуть немного еды из котелка, прежде чем метнуться в спальню к дочери?

– И кровь, и капля пахты, – добавил он.

Либ уставилась на него. Кровь и пахта – как приношение на некий примитивный алтарь.

Когда Либ наконец попала в спальню, то нашла там Розалин О’Доннелл, сидящую на маленькой кровати, и Анну на коленях подле матери. За это время девочка вполне успела бы проглотить пару лепешек. Либ кляла себя за нелепую вежливость, которая заставила ее болтать с фермером. А также и монахиню за то, что так быстро улизнула. Учитывая, что накануне вечером Либ осталась на чтение молитв, неужели монахиня не могла задержаться утром на минуту? И более того, та должна была дать Либ, как более опытной медсестре, полный отчет о ночной смене.

Анна говорила тихим, но ясным голосом. Непохоже было, что она минуту назад запихивала в себя еду.

– Он пребывает во мне, а я пребываю в Нем.

Эти строчки напоминали стихи, но, зная ребенка, можно было догадаться, что это Священное Писание.

Мать не молилась, а лишь кивала, как обожатель на балконе.

– Миссис О’Доннелл, – обратилась к ней Либ.

Розалин О’Доннелл приложила палец к сухим губам.

– Вы не должны здесь находиться, – сказала Либ.

– Неужели мне нельзя поздороваться с Анной? – Розалин О’Доннелл наклонила голову набок.

Анна с непроницаемым лицом и виду не подала, что слышит.

– Только не так, – с расстановкой произнесла Либ, – без одной из сестер. Вы не должны врываться в комнату Анны раньше нас или иметь доступ к ее вещам.

Ирландка поднялась с упрямым видом:

– И какая мать не захочет помолиться с собственным дорогим чадом?

– Вы, безусловно, вправе приветствовать ее утром и вечером. Это все для вашего блага, вашего и мистера О’Доннелла, – добавила Либ, чтобы смягчить последующие слова. – Но вы ведь хотите доказать свою непричастность к каким бы то ни было уловкам?

Вместо ответа Розалин О’Доннелл фыркнула. Выходя, она бросила через плечо:

– Завтрак в девять.

Оставалось еще почти четыре часа. Либ очень хотелось есть. Но на фермах свой распорядок дня. Надо было утром попросить хоть что-то у прислуги Райан в пабе – хотя бы корку хлеба.

В школе Либ с сестрой всегда испытывали голод. Это было время, когда они хорошо ладили – общие для двух узниц чувства, как поняла сейчас Либ. Умеренность в еде считалась в особенности благотворной для девочек, потому что нормализует пищеварение и воспитывает характер. Либ полагала, что у нее достаточно самообладания, но чувство голода отвлекало, заставляя думать только о еде. Поэтому во взрослой жизни она старалась никогда не пропускать приема пищи.

Анна перекрестилась и поднялась с колен:

– С добрым утром, миссис Райт.

Либ рассматривала девочку с недовольством, смешанным с уважением:

– С добрым утром, Анна.

Даже если девочка съела или выпила что-то во время дежурства монахини или только что с матерью, этого было не много – самое большее кусок со вчерашнего утра.

– Как прошла ночь?

Либ достала свою записную книжку.

– Ложусь я, сплю и встаю, – снова перекрестившись и сняв ночной колпак, процитировала Анна, – ибо Господь защищает меня.

– Отлично, – произнесла Либ, не зная, что еще сказать.

Она заметила внутри колпака много выпавших волос.

Девочка расстегнула ночную рубашку, приспустила ее и завязала рукава вокруг пояса. Странная диспропорция между худыми плечами и пухлыми запястьями и кистями, между узкой грудью и раздутым животом. Потом она ополоснулась водой из таза.

– Пусть лицо твое засияет… – еле слышно проговорила она, после чего, дрожа, вытерлась.

Либ вытащила из-под кровати пустой ночной горшок:

– Ты пользовалась им, девочка?

Анна кивнула:

– Сестра отдала его Китти, чтобы вылила во дворе.

Что в нем было? Надо было спросить, но Либ не решилась.

Анна вновь натянула на плечи ночную рубашку. Потом смочила небольшую тряпицу и, засунув руку под рубашку, застенчиво протерла каждую ногу, балансируя на другой. Чтобы не упасть, она держалась за комод. Сорочка, панталоны, платье и чулки, которые она надела, были вчерашними.

Обычно Либ настаивала на ежедневной смене белья, но в такой бедной семье не чувствовала себя вправе это сделать. Перед тем как начать осмотр девочки, она развесила простыни и одеяло на спинке кровати для проветривания.

Вторник, 9 августа, 5:23.

Выпила одну чайную ложку воды.

Пульс: 95 ударов в минуту.

Дыхание: 16 вдохов в минуту.

Температура нормальная.

Всегда было сложно оценить температуру. Это зависело от того, теплей или холодней были в тот момент пальцы медсестры, чем подмышка пациента.

– Высунь, пожалуйста, язык.

Либ взяла себе за правило осматривать язык пациента, хотя обычно затруднялась определить, что он говорит о здоровье. Язык Анны был красным, необычно плоским в задней части, в то время как обыкновенно там бывают мелкие бугорки.

Приложив стетоскоп к пупку Анны, Либ услышала слабое бульканье. Правда, это могло быть вызвано смешиванием воздуха и воды и не доказывало присутствия пищи. Она написала:

Звуки в полости живота неопределенного происхождения.

Сегодня надо будет спросить доктора Макбрэрти об этих опухших лодыжках и кистях. Либ считала весьма сомнительным, что любые симптомы, сопровождающие ограничение в еде, идут на пользу, и рано или поздно они заставят девочку отказаться от этой нелепой затеи. Либ перестелила постель, разгладив простыни.

В этот второй день сиделка и подопечная освоились с новым распорядком. Они читали – Либ заинтересовалась нечестивыми делами мадам Дефарж[4] Мадам Дефарж – героиня исторического романа Чарльза Диккенса «Повесть о двух городах» о временах Великой французской революции., описанными в журнале «Круглый год», – и немного поболтали. Девочка на свой возвышенный лад была очаровательна. Либ трудно было свыкнуться с мыслью, что Анна – обманщица, большая лгунья в краю, известном своими лгунами.

По несколько раз в час Анна шептала какие-то слова – как полагала Либ, молитву к Доротее. Помогало ли ей это укреплять решимость всякий раз, как ее желудок сжимался от голода?

Позже Либ вывела Анну на прогулку, но только во двор фермы, потому что по небу ходили тучи. Либ обратила внимание на запинающуюся походку Анны, но девочка сказала, что она всегда так ходит. Гуляя, она распевала гимны, как бравый солдат.

– Ты любишь загадки? – спросила Либ во время паузы в пении.

– Я никаких не знаю.

– Не может быть! – Либ помнила детские загадки более живо, чем все, что приходилось заучивать в школе. – Вот, послушай: «Нет такого царства на земле, которое я не прошел бы из конца в конец. День ли, ночь ли – меня нет, и меня не видно. Что я такое?»

У Анны был озадаченный вид, и Либ повторила загадку еще раз.

– Меня нет, и меня не видно, – сказала Анна. – Значит ли «меня нет» – я не существую или меня не увидеть?

– Второе, – подсказала Либ.

– Кто-то невидимый, – пробормотала Анна, – странствующий по всей земле…

– Или что-то невидимое, – вставила Либ.