Онлайн чтение книги Только хорошие индейцы The Only Good Indians
Пятница

Льюис стоит в сводчатой гостиной их с Питой нового арендованного дома и пристально смотрит на точечный светильник над камином, посмевший замигать именно в тот момент, когда он на него взглянул.

До сих пор он включался и мигал в совершенно произвольное время. Может быть, он подчинялся некоему таинственному и невероятному сочетанию сработавших в доме выключателей, или из-за того, что в розетку на кухне включили утюг, а часы наверху в это время не были включены в сеть – или, напротив, включены? И это не говоря обо всех возможных комбинациях включения двери в гараже, холодильника и прожекторов, освещающих подъездную дорожку.

Загадка, вот что это такое. Но сейчас куда важнее решить другую загадку: какой сделать сюрприз для Питы за то короткое время, пока она съездит в гастроном и вернется к обеду. Харли, полукровка-«маламутант» Льюиса, упорно и жалобно лает во дворе, потому что привязан к бельевой веревке. Он уже почти охрип от лая. Льюис знает: очень скоро он сдастся и замолчит.

Если он сейчас отстегнет ошейник, он словно признает, что это пес его дрессирует, а не наоборот. Правда, Харли уже староват для дрессировки, но и Льюис давно не мальчик. В самом деле, Льюис считает, что заслуживает большой индейской медали за то, что дотянул до тридцати шести и ни разу не покупал бургер с жареной картошкой в ресторане быстрого обслуживания «на ходу», и не заработал ни диабета, ни гипертонии, ни лейкемии. И еще он заслужил много разных наград за то, что в списке его достижений нет серьезных автоаварий, тюремного срока или алкоголизма. Быть может, наградой за то, что он счастливо избежал всего вышеперечисленного – и наркотиков, наверное, тоже – является его десятилетний брак с Питой, вовсе не обязанной мириться с деталями мотоцикла, отмокающими в раковине, с потеками соуса чили, которые он вечно оставляет между кофейным столиком и диваном, и с разным ненужным хламом его племени, который он украдкой притаскивает и вешает на стены их очередного дома.

Он воображает себе, как делает уже много лет, крупные буквы заголовка в газете его родных мест «Репортер Глейшера»: «БЫВШАЯ ЗВЕЗДА БАСКЕТБОЛА ДАЖЕ НЕ МОЖЕТ ПОВЕСИТЬ ОДЕЯЛО С ВЫПУСКНОГО ВЕЧЕРА В СОБСТВЕННОМ ДОМЕ». И не потому, что Пита против полноразмерных одеял, а скорее из-за того, что он завернул в него бесплатную посудомоечную машину, которую вез домой пару лет назад, и машинка эта перевернулась в кузове его грузовика на самом последнем повороте, из-за чего густая вонючая жижа испортила изображенный на одеяле Гудзонов залив. Но это неважно.

И также не имеет значения, что он был не такой уж звездой баскетбола полжизни тому назад.

Ведь никто, кроме него, не читает эту воображаемую газету.

А завтрашний заголовок?

«ИНДЕЕЦ, КОТОРЫЙ ЗАЛЕЗ СЛИШКОМ ВЫСОКО». Подробности на стр. 12.

Иными словами, лампочка на потолке не спустится к нему сама, поэтому ему придется лезть к ней наверх.

Льюис находит алюминиевую лестницу длиной в четырнадцать футов под коробками в гараже, тащит ее через задний двор, с трудом протаскивает через раздвижные стеклянные двери, способ запирать которые он давно обещал придумать, и устанавливает ее под этой дурацкой маленькой лампочкой. Если она даже работает, то светит только на фартук из кирпичей перед камином, который Пита называет «домашний очаг».

Белые девушки знают названия для всего на свете.

Это нечто вроде их семейной шутки, потому что именно так начались их отношения. Двадцатичетырехлетняя Пита сидела за столом для пикника возле большого жилого дома в Восточном Глейшере, и двадцатишестилетний Льюис в конце концов попался на том, что все время косил одну и ту же полоску травы, пытаясь разглядеть, что она там рисует.

– Вы что, снимаете с нее скальп? – достаточно громко крикнула она ему.

– Хм, – хмыкнул в ответ Льюис, выключая механическую газонокосилку.

Она объяснила, что не собиралась его оскорблять, а просто использовала термин, описывающий ситуацию, когда газон стригут очень коротко, как делает он. Льюис сел напротив нее, спросил, не туристка ли она или приехала к кому-нибудь на лето, или что-то вроде этого, а ей понравились его волосы (тогда они были длинными), потом ему захотелось увидеть все ее татуировки (они уже почти целиком заполнили ее тело), и в течение пары недель они проводили вдвоем каждую ночь в ее палатке, или на сиденье грузовика Льюиса, или на чем угодно в гостиной его двоюродного брата, по крайней мере до тех пор, пока Льюис не сказал ей, что собирается сбежать оттуда, покинуть резервацию и послать к дьяволу это место.

Вот как он понял, что Пита – настоящая девочка: она не оглянулась вокруг и не сказала: «Но здесь так мило», или «Как ты можешь» или – хуже всего – «Но это же твоя земля ». Она восприняла его слова скорее как вызов, подумал Льюис, и не прошло и трех недель, как они уже были неразлучны и ночью и днем в подвале дома ее тети в Грейт-Фолз, и все у них получилось. И не собиралось заканчиваться, может, благодаря таким удачным сюрпризам, как починка лампочки, которую невозможно починить.

Льюис взбирается, как паук, по шаткой лестнице и сразу же подпрыгивает на десять дюймов вверх, чтобы его лицо не исполосовали лопасти вентилятора, свисающего с потолка на четырехфутовом бронзовом стержне. Если бы он прочитал в «Книге здравого смысла» о таких трюках – если бы он только помнил, на какой полке лежит эта книга – то на первой странице наверняка говорилось бы, что прежде, чем залезать на лестницу, надо догадаться выключить все вращающиеся приборы, которые могут сломать твой глупый нос.

Но все-таки, когда он стоит выше вентилятора и чувствует, как кончики лопастей пытаются поцеловать его бедро сквозь джинсы, и упирается кончиками пальцев в скошенный потолок, чтобы не упасть, он делает то, что сделал бы каждый: смотрит вниз сквозь воздушный вихрь из лопастей, которые пересекают одну и ту же часть комнаты таким образом, что… что…

…что образуют какую-то картинку?

Не просто картинку из прошлого, но из очень знакомого прошлого.

Сквозь туманный круг вращающихся лопастей вентилятора, похожих на стрелки часов, он видит лежащую на боку молодую самку вапити. Льюис понимает, что она молодая, по размеру ее тела – точнее, по отсутствию явных выпуклостей и общей худобе, нескладности. Если бы она никуда не исчезла, спустись он вниз и покопавшись ножом у нее во рту, он не обнаружил бы там резцов. Вот какая она еще молодая.

Так как она к тому же мертвая, она не стала бы возражать против ножа в деснах.

А Льюис наверняка знает, что она мертва. Он знает, потому что десять лет назад это он ее убил. Ее шкура до сих пор лежит в морозилке в гараже, Льюис хотел сшить из нее перчатки, если Пита когда-нибудь снова решит заняться дублением кожи. Единственная реальная разница между гостиной и тем местом, где он видел эту вапити десять лет назад, заключается в том, что тогда она лежала на снегу, забрызганном кровью. Теперь под ней бежевый, немного выцветший ковер.

Льюис наклоняется, чтобы посмотреть сквозь вентилятор под другим углом, увидеть ее заднюю половину, понять, есть ли там следы того первого выстрела, но потом останавливается и заставляет себя вернуться на то место, где стоял.

Ее желтый правый глаз… он раньше был открыт?

Когда глаз моргает, у Льюиса вырывается негромкий, совершенно непроизвольный крик, он отшатывается назад, отпускает перекладину лестницы, взмахивает руками, стремясь сохранить равновесие, и в эту секунду невесомости понимает, что момент настал: он уже израсходовал все бесплатные купоны на спасение от кладбища, и на этот раз он упадет, и угловой кирпич «домашнего очага», выступающий вперед больше, чем обычно, размозжит ему затылок.

Лестница резко наклоняется в противоположную сторону, как будто не хочет участвовать в столь ужасном деле, и падение, с точки зрения Льюиса, длится невероятно медленно, ему кажется, что в голове щелкает фотоаппарат, который делает максимально возможное количество снимков на лету, и они могут сложиться в стопку под ним и остановить падение.

Но на одном из этих снимков рядом с выключателем и с пакетом продуктов в левой руке появляется Пита.

И так как Пита в колледже занималась прыжками с шестом, а в старших классах школы была чемпионом штата по тройным прыжкам, да и сейчас в свободное время занимается спринтом, потому что она – Пита , которая никогда в жизни не испытывала ни секунды нерешительности, то на следующем снимке она уже бросает пакет с продуктами, которые должны были стать обедом, и тенью проносится через гостиную, но не для того, чтобы подхватить Льюиса (все равно из этого ничего бы не вышло), а чтобы сильно толкнуть падающего мужчину плечом и спасти от верной смерти, к которой он летит.

От ее толчка с разбегу он врезается в стену с такой силой, что стекло в оконной раме задрожало и вентилятор под потолком затрясся на своем длинном стержне, а уже через секунду она стоит на коленях, проводит кончиками пальцев по лицу Льюиса, по его ключицам, а потом кричит, что он дурак, такой дурак, что она не может его потерять, ему надо быть осторожнее, ему надо начать думать о себе и научиться принимать более разумные решения, пожалуйста-пожалуйста- пожалуйста .

Под конец она изо всех сил и очень больно колотит по его груди кулаками. Льюис прижимает ее к себе, она плачет, ее сердце бьется так сильно, и за нее, и за Льюиса.

Теперь на них обоих – Льюис едва ли не улыбается, увидев это, – с вентилятора сыплется тончайшая серо-коричневая пыль. Льюис, должно быть, задел его рукой, когда падал. Пыль похожа на пепел, на сахарную пудру, если бы сахарную пудру делали из содранной кожи человека. Она растворяется на губах Льюиса, исчезает на влаге его открытых глаз.

И рядом с ними в гостиной нет никакой самки вапити, хоть он и вытягивает шею и заглядывает через голову Питы, чтобы удостовериться.

Нет никакой самки вапити, потому что ее и не могло здесь быть, говорит он себе. Так далеко от Браунинга.

Во всем виновато его чувство вины, которое возвращается украдкой, когда он теряет бдительность.

– Эй, посмотри, – говорит он макушке светловолосой головы Питы.

Она медленно встает, поворачивается и смотрит туда, куда он показывает.

На потолок гостиной. На точечный светильник.

Он мигает желтым светом.