Онлайн чтение книги Том 3. Лорд Аффенхем и другие
Раз — и готово!

Перевод с английского Н. Трауберг

Глава I

Несмотря на животворный запах кофе, приветствовавший его, когда он открыл дверь, молодой человек с бледными волосами и явственным кадыком был угрюм и мрачен. Входил он в меньшую из столовых Клейнс-холла, тюдоровской усадьбы, которую недавно купила миссис Стиптоу, кофе — любил и охотно бы выпил, но, как ни печально, обручился вчера с бесприданницей и собирался в Лондон, чтобы сообщить об этом опекуну. Опекуна он боялся даже в обычных обстоятельствах; когда же предстояла беседа, в ходе которой эта черепаха в человеческом образе непременно рассердится, горько сетовал, что отец не препоручил его деньги кому-нибудь потише, скажем — Джеку Потрошителю.

Столовая ласкала глаз. Утреннее солнце освещало ее огромные, до полу, окна. Одну стену украшал фламандский гобелен, изображающий мятежных селян, другую — фламандский гобелен, изображающий селян покладистых. Серебряные блюда, подогреваясь на горелках, улыбались с поставца; рядом розовел еще нетронутый окорок. Над камином вы могли увидеть портрет величавой дамы, глядевшей вниз таким взглядом, словно что-то ее удивило и раздосадовало. Писал картину молодой художник, Джослин Уэзерби, позировала — Беатрис, вдова сэра Отиса, который приходился братом здешней хозяйке.

Хозяйка, шустрая маленькая женщина с неумолимо светлыми глазами, сидела во главе стола, инструктируя Салли Фэрмайл. Салли, бедная родственница, редко отдыхала. Предоставляя кров и пищу осиротевшей дочери сколько-то-юродного брата, миссис Стиптоу полагала, что их надо отработать.

— Доброе утро, лорд Холбтон, — рассеянно сказала она.

— Доброе утро, — сказала Салли, наскоро улыбнувшись. С тех пор, как они обручились, она его еще не видела.

— Добрутр, добрутг, — ответил лорд и, прибавив для верности «добрутр», направился к поставцу для укрепления духа.

— Просто не знаю, — сказала хозяйка, — как мы разберемся с машинами. Вы едете в Лондон?

Лорд, положивший себе омлета, невесело кивнул.

— А Беатрис едет в Брайтон, вручать эти призы. Она берет «роллс-ройс», с «паккардом» что-то неладно, остается двухместная. Да, тарахтит, но кое-как движется. Салли отвезет вас. Она едет нанимать лакея. Для Говарда.

Лорд удивился, хотя знал, что для мужа хозяйка не жалеет ничего. В конце концов именно из-за таких излишеств случилась Французская революция, а Рим падал, падал — и упал.

— Сколько же у него лакеев? — осведомился он.

— Один, — отвечала Салли. — Они все время уходят.

— Они его плохо выносят, — пояснила миссис Стиптоу.

Это лорд Холбтон понял, он сам с трудом выносил хозяина. Собственно, его и пригласили, чтобы, по негласному уговору, он навел на него необходимый лоск, но пришлось оставить эти надежды. Хозяин хамил. Когда его пытались наставить на путь изысков и приличий, он щурил глаз и цедил углом рта такие выражения, которые обескуражили бы саму Эмили Пост.[25] Эмили Пост (1892–1960) — американская писательница, автор книги «Этикет» (1922).

Хозяйка помешивала кофе, напоминая гремучую змею, если вы можете представить змею, помешивающую кофе.

— Когда сбежал последний, — сказала она, — Говард решил, что их больше не будет. Он ошибся. Пока в Англии есть хоть один лакей, я его найму. Сейчас мы говорили, что нужен человек… ну, покруче, без дураков. Умру, но Говард у меня научится манерам.

Именно тут появился мистер Стиптоу, который однозначно напоминал бы тушу, если бы не перебитый нос и органы слуха в виде ручек греческой амфоры. Говоря строго, он вернулся (жена отсылала его надеть воротничок) и мрачностью своей показывал, что у него болят душа и шея. Неприязненно взглянув на лорда, которого он подозревал в подстрекательстве, страдалец направился к поставцу и взял себе рыбы.

Не хватало только дамы с портрета, и она явилась, напоминая Сару Сиддонс[26] Сара Сиддонс (1775–1831) — английская актриса. в роли какой-нибудь королевы. Она была создана, чтобы позировать сэру Питеру Лели или сэру Джошуа Рейнольдсу,[27] Джошуа Рейнольдс (1723–1792) — английский художник. которые, вероятно, превзошли бы Джоса Уэзерби, что признавал и независтливый Джос.

Все ей обрадовались.

— Доброе утро, Беатрис, — приветливо сказала хозяйка.

— Доброе утро, леди Чевендер, — сказала Салли.

— Здрасьте, здрасьте, здрасьте, — сказал лорд Холбтон.

Хозяин не сказал ни слова, только посмотрел. Человек простой, дитя природы, он не разговаривал, а переваривал. К тому же, он тянулся к маслу, чтобы украсить им тостик.

Лорд Холбтон вскочил (куда там хозяину!) и галантно отпрыгнул к поставцу. Именно эта галантность, в сочетании с хрупкой прелестью и трепетным тенором, которым он пел у рояля всякие романсы, привлекли к нему Салли.

— Омлету, леди Чевендер? — спросил он. — Рыбы? Ветчины?

Время остановилось. От того, что скажет прекрасная дама, зависела участь всех присутствующих, что там — судьбы Дж. Б. Даффа, возглавлявшего фирму «Дафф & Троттер», Джоса Уэзерби, дворецкого и, наконец, его невесты, Веры Пим, служившей в «Розе и короне».

Ответь леди Чевендер: «Омлету» или «Рыбы» — ничего бы не случилось. Но она сказала:

— Ветчины.

Лорд Холбтон со свойственным ему изяществом отрезал тонкий ломтик. Стояла тишина, только мистер Стиптоу хрустел тостом. Хрустел он всем, чем угодно, даже пюре; тостом всякий захрустит.

Леди Чевендер положила вилку и нож, глядя вниз с тем царственным презрением, с которым Сара Сиддонс взирала бы на гусеницу в салате.

— Какая гадость! — промолвила она.

Хозяйка встрепенулась. Она была богата, но золовка намного ее превосходила. Кроме того, при слабом сердце у леди не было собственных родственников.

— В чем дело, Беатрис?

— Эту ветчину есть нельзя.

— Ее купила Салли.

Виновница не отрекалась, но сказала в свою защиту:

— Самая лучшая фирма!

— Возможно, — признала леди Чевендер, — но ветчина у них плохая. В чем-в чем, а в этом я разбираюсь. Когда-то я думала выйти замуж за ветчинного короля. Впрочем, тогда он был принцем. Он говорил о ветчине с утра до ночи. Словом, пойду и обличу их. Кто эти гады?

— Дафф и Троттер, — ответила Салли. — Самая лучшая фирма. Зачем им обманывать бедных девушек? Никак не пойму.

Тем временем лорд Холбтон вскрикнул и замер; омлет побледнел на его устах.

— Дафф и Троттер?.. — выговорил он.

— Дафф и Троттер?! — вскричала леди Чевендер, и в ее прекрасных глазах мелькнуло торжество, словно у римской матроны, угадавшей колесницу, которая победит на скачках. — Эта мерзость — от Джимми Даффа?

— Вроде бы да.

Леди Чевендер со вкусом вздохнула.

— Душенька, — сказала она, обернувшись к Салли, — это слишком хорошо, даже не верится. Я думала, праведная кара бывает только в детских книжках. Именно за Джимми я и собиралась выйти, это он говорил о ветчине. Невозможно поверить, как я мучилась! Джеймс Бьюкенен Дафф, чтоб его черти съели! Я с ним пятнадцать лет не виделась, но скоро он захочет не видеться еще лет тридцать.

— Что ты сделаешь? — спросила миссис Стиптоу.

— Зайду и скажу все о его мерзкой ветчине.

— Ты же едешь в Брайтон.

— Ничего, заверну и в Лондон.

— Может, лучше написать?

— Написать?! Ты ничего не поняла. Когда он меня коварно покорил, я была молода и романтична, одни чувства. И что же? Где они? Гуляя при луне, он говорил о том, почему у этой проклятой ветчины такой упоительный привкус. Подождет, пока оркестр свое отыграет, и описывает копчение. И после всего этого ты советуешь ему писать! Нет уж. Приду, посмотрю в глаза, шмякну ветчину на стол и увижу, как он корчится. Кликни Чибнела.

Хозяйка позвонила, и явился дворецкий нового типа — величавый, молодой и мускулистый.

— Чибнел, — сказала леди Чевендер, — не могли бы вы положить вот это в коробку и отнести в машину? Пора мне ехать, а то не успею.

— Салли, — сказала хозяйка, — иди к Перкису.

Салли покорно встала. На полпути к гаражу за ее спиной раздалось какое-то блеяние.

— Джордж! — вскричала она, обернувшись, как вспугнутый котенок. Она очень смутилась.

И зря. Лорд Холбтон был слишком взволнован. Глаза у него блуждали, рот кривился, кадык скакал, словно ягнята по весне.

— Салли! Какой ужас!

— А что?

— Эта история с ветчиной!

— Скорее она смешная.

— Смешная? Ха-ха! — воскликнул лорд Холбтон, исполняя танец отчаяния. — Ты послушай! — Он помолчал, справляясь с чувствами. — Отец оставил мне кучу денег.

Салли смутилась. Корыстной она не была, но положение бедной родственницы располагает к тому, чтобы радоваться богатству.

— Ну и слава Богу!

— Все не так просто. Он решил, что деньги мне доверить нельзя.

— Почему?

Собственно говоря, первого барона навело на эту мысль то, что одна девица подала в суд, обвиняя его любимого сына в «нарушении брачных обещаний», но сын предпочел это скрыть.

— Ах, не знаю! В общем, они — не у меня, пятерки не могу взять без спроса. А у кого? У Даффа!

— При чем он тут?

— Они с отцом партнеры. Наша фамилия — Троттер.[28] Наша фамилия — Троттер. — Напомним, что «Холбтон» — не фамилия, а титул, имя рода (в данном случае — баронского). Отец его очень любил, и вот, пожалуйста. Сегодня я как раз собирался поговорить о нас с тобой.

— Понимаю, — сказала Салли. — Ты думаешь, он будет не в духе.

— Конечно.

— Да, да.

— Эта баба его доведет! Он лелеет свою ветчину, как… что это лелеют?

— Кто?

— Ну вообще. А да! Зеницу ока. С нее он начал, вся остальная еда для него… тьфу! Не в духе! Ты уж скажешь! Ха-ха!

Именно в такие минуты женщина уподобляется ангелу.

— Ничего, — сказала Салли, — ты его успокой.

— Да?

— Конечно.

— Ха-ха! Нет уж, я к нему не поеду.

— Что ты говоришь!

— То. Лучше встретиться с раненой пумой.

— Не такой уж он страшный.

— Такой. Ты его не видела.

— Видела, на обертке. Там всюду его портрет. По-моему, он очень милый.

— Милый?

— Да.

— МИЛЫЙ?! А брови?

— Мне понравились.

— Что ж, дело твое. Ты к нему и поезжай.

— Хорошо, — согласилась Салли, — с удовольствием.

Лорд Холбтон очень удивился, совет его был риторическим, точнее — сатирическим. На секунду ему стало стыдно. Такое хрупкое создание перед этим зверем из Откровения…[29] Откровение — речь идет об «Откровении Иоанна Богослова», то есть Апокалипсисе. Но стыд мгновенно исчез, сменившись радостью. Если уж кому-то суждено переплыть Ниагару, лучше, чтобы это был не он, не лорд Холбтон.

— Ты серьезно?

— Да.

— Прямо так и поедешь?

— Конечно.

— А брови?

— Ну и Боге ними.

— Постарайся ее опередить.

— У нее «роллс-ройс».

— Да, правда. Что ж, будем надеяться.

— Будем.

— Ах, если бы она взяла омлет! Видимо, такова жизнь.

— Вполне возможно, — опять согласилась Салли.

Глава II

Владения людей,[30] Владения людей… — Вудхауз изображает знаменитый магазин «Фортнем & Мэйсон». при одном только имени которых всякий лондонец, не утративший совести, благоговейно поднимет шляпу, расположены неподалеку от Риджент-стрит. Это целый остров или, вернее, храм. Пройдя вращающуюся дверь, мы попадаем в огромный собор и видим прославленные яства. Вот — пирожные и пирожки; вот — фрукты; вот — супы и соусы; вот — варенье и джемы, икра и мясные консервы. У ветчины, зеницы ока, — свое святилище.

Почти все дела здесь ведут по телефону, и мы не обнаружим той суеты, которая царит в обычных лавках. Когда Джос Уэзерби, придя на службу, стал пробираться между грудами яств ой увидел двух герцогинь, глотающих слюну, и штуки три графов, облизывающих губы.

Длинный и веселый художник служил у Даффа & Троттера в отделе рекламы и нимало этим не тяготился, быть может потому, что вкусно ел, крепко спал, не ведал болезней, чем отличался от хозяина, которого терзал жулудочно-кишечный тракт.

Направляясь в кабинет страдальца, Джос миновал «Фрукты-овощи» и, несмотря на папку под мышкой, ухитрился схватить большую кисть винограда. Последнюю ягоду он доедал, поравнявшись с кабинкой, где обитала Дафна Хезелтайн, секретарь хозяина.

— Привет, недомерок! — учтиво сказал он. — Доброе утро.

— Добрый вечер, — ответила языкастая Дафна. — Вас ждали в десять. Сейчас одиннадцать.

— Что поделаешь, проспал. Повели меня вчера в одно место. Не волнуйтесь, я кое-что выиграл

— Все фрукты хапаете? Говорил вам босс…

— Ничего, он не видел. Это я машинально.

— Идите, идите, он ждет. Сердитый — ужас! Что-то съел.

— Вот бедняга! Меня он ругать не будет. Как-никак, я его спас. Не слышали? Он тонул в Америке. Смотрите в щелку, он просто расцветет.

Однако хозяин не расцвел, ибо его не было. Пришлось постучать по столу массивным пресс-папье и крикнуть: «Э-ге-гей!», чтобы он вернулся с балкона, где безуспешно лечил желудок глубоким дыханием.

— А, вот и вы! — обрадовался Джос. — Привет, привет.

— Явились! — сказал хозяин, не разделяя его радости.

Глава фирмы, в юности — истинный атлет, неплохо метавший молот, с годами расплылся, но сейчас, судя по взгляду, с удовольствием метнул бы в Джоса пресс-папье. Пресловутые брови грозно сдвинулись; Джос, обладавший нервами мула, это вынес.

— Вы опоздали! — загрохотал хозяин.

— Ну, не особенно.

— Что?!

— Это вам кажется. Понимаете, когда очень ждешь, время замедляется. Страдаешь, считаешь минуты, вслушиваешься в шаги… Легко ли? Судя по слухам, вам опять нездоровится. Сочувствую, Дж. Б., сочувствую.

— На целый час!

— Что поделаешь, проспал. Я только что говорил дивной Дафне, что меня соблазнили. Ввязался в игру, изничтожил противников, как огонь поядающий.[31] Огонь поядающий. — См. Библия, Евр., 12:29, и соответствующие места Ветхого Завета. Придет время, будете мной гордиться.

— Вы еще и в карты режетесь?

— Бывает, бывает. Ну, к делу. Вот новые рисунки. Не понравятся ли?

— Нет.

— Вы же их не видели!

— Мне и незачем.

Художник взглянул на него. Он любил хозяина, но сейчас склонялся к мысли, что хорошо бы стукнуть его все тем же пресс-папье.

— Знаете, Дж. Б., — сказал он, — когда вас найдут на полу, с богато инкрустированным кинжалом в области подреберья, многих заподозрят. Ох, многих!..

— Знаете, Джос, — отвечал хозяин, — вы все наглее и наглее. Если так пойдет, выгоню.

— Ну что вы! Я вас спас.

— Очень жаль. Да? — обратился он к секретарше.

— К вам пришли, сэр. Какая-то дама.

— Под вуалью, — прибавил Джос, — окутанная тяжким, таинственным запахом. Ходят и ходят…

— Вы не заткнетесь? — спросил хозяин.

— Заткнусь, если нужно.

— Фамилию сказала?

— Да. Леди Чевендер.

— Чевендер… — протянул Джос. — Есть такая леди. Интересно, та это или не та? Пусть идет.

— Ни в коем случае! — заорал хозяин, словно раненый тюлень. — Почему вы распоряжаетесь? Меня нет! Я ушел!

— Хорошо, сэр. Джос опять удивился.

— Не понимаю, — сказал он. — Если это моя леди Чевендер, она вам понравится. Хорошая тетка, что там — из самых лучших. Я ее писал.

Тут вернулась Дафна.

— Ничего не получается, сэр. Идет сюда. Хозяин заметался, крича:

— Ухожу!

— Встретитесь в коридоре, — сказал Джос, невольно испытывая жалость. — Я не совсем вас понимаю, Дж. Б., но на вашем месте предпочел бы балкон. Дверь я закрою, вас отсюда не увидят.

Совет понравился. Джеймс Бьюкенен Дафф выскочил, словно кролик, — и тут же, едва постучавшись, в комнату вплыла дама с коробкой в руках.

— Где Джимми? — сказала она.

— Вышел на минутку.

— А вы кто такой?

— Его лучший друг и строжайший критик. Вижу, вы меня забыли.

Дама извлекла лорнет.

— Черт! А вы меня — писали.

— Вот именно. Где картина?

— У сестры моего покойного мужа. Я там живу. Висит в столовой, где мы завтракаем.

— Возбуждая аппетит. Посмотришь, вдохновишься — и кинешься на яичницу с ветчиной!

— Вы все такой же бойкий. Что до ветчины…

— Странно! Мистер Дафф счел меня наглым. Я бы скорее назвал это милой легкостью манер.

— Вы у него работаете?

— Он бы ответил: «Нет». Работаю, как бобер.

— Видимо, у Джимми нелегкий характер. Женат он?

— Что вы!

— То-то и оно. Жениться надо непременно.

— О, как вы правы!

— Знаете по опыту?

— Пока что нет. Жду. Ничего, появится ОНА — мигом управлюсь. Раз — и готово!

Леди Чевендер окинула его придирчивым взглядом.

— У вас неплохая внешность.

— Это мягко сказано!

— А у Джимми? Когда мы с ним… общались, он был недурен.

— При слабом свете он и сейчас ничего. Могу изобразить. Рисунок на фирменном бланке напоминал карикатуру, но гостье понравился.

— Джимми, вылитый! — сказала она. — После нашей встречи он станет попечальней.

— Простите, не совсем понял.

— Что там, слезами обольется! Вот, смотрите. Джос заглянул в коробку.

— Вроде бы ветчина.

— Да, сходство есть. Я пришла с жалобой.

— С чем? — переспросил Джос. — С ЖАЛОБОЙ? На нашу ветчину?

— Позор для фирмы, обман для публики. Сплошное сало с ниточкой розовой резины.

— Не говорите ему! Он умрет с горя.

— И прекрасно.

— Слава Богу, его нет.

— Надолго он ушел?

— Может — на час, может — на вечность.

— Черт, опоздаю в Брайтон! Раздаю девицам призы, чтобы им всем треснуть. Скажете вы, а потом — позвоните, как он это принял. Луз Чиппингз, 803. А можете написать. Сассекс, Луз Чиппингз, Клейнс-холл. Ну, я пошла. Рада была повидаться. Да, что сказать девицам?

— «Привет, девицы».

— Неплохо, но мало. Надо продержать их полчаса и еще наставить на путь. Ладно, по дороге придумаю.

Проводив ее до лифта, Джос обнаружил, что хозяин вышел из укрытия и сидит за столом, вытирая лоб.

— Ф-фу! — проговорил он. — Еле спасся. Налейте-ка мне шерри.

— Шерри?

— Там, в шкафу.

— Пьете тайком? — заинтересовался художник. — Да, а почему вы сбежали от леди Чевендер?

Хозяин метнул в него кроличий взгляд.

— Мы чуть не поженились. Нет, что ей надо? Зачем она пришла? Оттуда ничего не слышно.

Сердобольный Джос пощадил простодушную бабочку, опрометчиво присевшую на колесо.

— Просто заглянула.

— Мы не виделись пятнадцать лет!

— Вас забыть нелегко. Как жевательная резинка — ее нет, а вкус остался.

— Она не изменилась.

— Резинка?

— Беатрис.

— Вы рассмотрели?

— Да, в щелочку. Совершенно такая же. Глаза. Улыбка… если это улыбка. Ладно, давайте рисунки.

Джослин открыл папку и вывалил содержимое — штук десять девиц с несомненной улыбкой и непомерными глазами.

— Просто султан в гареме, — заметил он, разложив их полукругом. Хозяин придирчиво вгляделся и произнес:

— Какая гадость!

— Прелесть, вы хотели сказать. Кто их рисовал? Уэзерби? Вот это — художник!

— Опять эти мерзкие девицы, — откликнулся хозяин. — Не могу, тошнит.

— О, как я вас понимаю! — признался Джос, усаживаясь на край стола. — Но я — подневольный человек. Власти и силы не дают мне выразить себя. Не знаю, Приходилось ли вам видеть плененных орлов. Это — я. Власти велят: «Девица с зубами и глазами!» — а я рисую, совершенно не понимая, почему сытая фифа побудит купить ветчину. Что поделаешь, не моя воля!

Пока он говорил, на лице мистера Даффа появилась небесная улыбка. Брови раздвинулись, сам он приосанился, и все это означало, что его посетила новая творческая мысль. Художник прекрасно знал, что в такие минуты хозяин его — Наполеон торгового мира.

— Эй, слушайте!

— Да, Дж. Б.?

— У меня мысль.

— Я замер.

— Публику тоже тошнит от этих девиц. Надо придумать что-то новое.

— Золотые слова!

— Так вот…

— Да, да?

— Знаете, что мы сделаем?

— Назначим меня начальником рекламного отдела.

— Незачем. Работайте.

— С удовольствием.

— Вот как? Ладно, не буду томить. Вместо восторженных кретинок мы рисуем Беатрис. Смотрит так это. Кривит губы. Надпись: «Уберите немедленно! Где ветчина ПАРАМАУНТ?»

Джос не любил хвалить хозяина, но у него просто вырвалось:

— Здорово!

— Гениально, — поправил мистер Дафф.

— Да, да. Я и сам, знаете, думал, такая дама, вроде леди Чевендер…

— Почему «вроде»? Она сама. Вы ее писали. Портрет хороший?

— И вы спрашиваете?!

— Выражение уловили?

— Еще как!

— Плакат сделать можно?

— В высшей степени. Все англичанки как одна поскачут за нашей ветчиной.

— Вот я и говорю. Значит, печатаем портрет.

Джос посмотрел на него с восторгом. У хозяина бывали идеи, но такой высоты он еще не достигал.

— Вы не шутите?

— Как можно!

— Ничего у нас не выйдет.

— Почему?

— Во-первых, она подаст в суд, сдерет много денег.

— Пускай. Спишем на ваш отдел. Реклама всегда дорого стоит.

— И вообще, как-то неудобно… Хозяин отмахнулся.

— Портрет у нее?

— У ее золовки. Она там живет. Сассекс, Луз Чиппингз, Клейнс-холл. Миссис Стиптоу.

— Пусть Дафна выяснит номер.

— Я и так знаю. Тот же Луз Чиппингз, 803.

— Позвоню из клуба. Сейчас иду к врачу. Может, что-нибудь сделает.

— Правильно. Хвост трубой. Даффы не сдаются. Только…

— Если я нужен, его фамилия — Кланк.

— Не нужны, не нужны. Никто не заметит.

— Наглее и наглее… — вздохнул хозяин.

— Только, Дж. Б., насчет портрета…

— Ничего не буду слушать.

— Я просто хотел сказать…

— Незачем. То-то в вас и плохо, слишком много болтаете. Джос пожал плечами. Он знал, что у хозяина бывают не идеи, а мании. Одержимый Джеймс Бьюкенен, как герой известной поэмы, не слышит ничего, и вам остается очертить магический круг, приговаривая: «О, берегись! Глаза его блестят, взлетают кудри».[32] О, берегись! Глаза его блестят… — Строка из поэмы английского поэта-романтика Сэмюэла Тейлора Колриджа (1772–1834) «Кубла хан, или Видение во сне».

— Что ж, дело ваше, — сказал, художник. — Помните, я вам говорил!

— О чем?

— Да так, о чем-то.

Мистер Дафф на минутку задумался, потом со вкусом крякнул.

— Давайте я вам скажу.

— Давайте.

— Шутка в том, что Беатрис не любила мою ветчину.

— Не любила?

— Да. Потому мы и разошлись. Ну, как сейчас помню! Лето, луна, мы идем по берегу. Кто-то где-то поет под гитару. Я говорю о ветчине, вдруг Беатрис ощерилась, заорала: «К черту!» — и вышла за Отиса. Да, милостив Бог, — благочестиво прибавил он.

Как мы уже знаем, Джос романтику любил. Собственно говоря, он был современным трубадуром, а потому с неприязнью взглянул на хозяина.

— Не хотел бы ранить ваших чувств, — заметил он, — но душа у вас — как у тапира, и не из самых приятных. Вам нравится холостая жизнь?

— Еще как!

— Видимо, вы нездоровы. А вот я, — мечтательно признался Джос, — только и мечтаю о девушке, которая войдет в мою жизнь, словно нежная фея, посмотрит мне в глаза и скажет: «Это — ты!»

— Бр-р-р! — произнес мистер Дафф. — Не надо. Мне станет хуже.

Когда он ушел, художник переместился в кресло, на священный престол хозяина. Немного посидев там, он резко позвонил и был очень рад, когда вбежала Дафна с блокнотом.

— Учебная тревога, недомерок, — объяснил он. — Можете идти.

Снова откинувшись в кресле, он забросил ноги на стол, все лучше понимая, что у «Даффа & Троттера», как говорится, работа непыльная. Сколько они тут пробыли, а дел — никаких. Он давно подозревал, что акулы торговли получают деньги даром.

Когда безделье уже начинало его утомлять, пришла секретарша.

— Я не звонил, — строго сказал он.

— Сама знаю.

— Вот и не шли бы. Идите к себе, я позвоню, тогда входите. Я у вас наведу порядок!

Дафна к себе не пошла, она волновалась.

— Я вам говорила!

— О чем?

— Сыщик вас видел.

— А, чтоб его!

— И настучит боссу, когда тот вернется. Джос пригорюнился.

— Чудовищно! — заметил он. — Любой врач вам скажет, что утром надо есть фрукты. Между первым завтраком и вторым. Увижу хозяина, сообщу. Где мы, в конце концов? Это магазин или лагерь?

Он бы развил свою мысль, но тут зазвенел звонок.

— Взгляните, кто там, — приказал он, проникаясь духом кресла.

— Какая-то дама, — сказала секретарша по возвращении.

— Как, еще одна? Что ж, ведите, — разрешил он, откинувшись на подушки и сложив кончики пальцев. — Могу уделить ей пять минут.

— Доброе утро, — сказала Салли.

Джос вскочил и, трепеща, опустился на прежнее место.

— Доброе утро, — выговорил он, потому что, как ни странно, это была ОНА.

Глава III

Когда ему удалось наладить дыхание и справиться с дрожью, туман немного рассеялся и прошло ощущение, что тебя ударили пресс-папье, он смог рассмотреть гостью. Прежде всего, он удивился, что она такая маленькая. Почему-то раньше он думал, что она — его габаритов, с карими глазами. Бог его знает почему. С карими, и все.

У Салли, как у миссис Стиптоу, глаза были светлые, но наводили на мысль не о плотном стекле, а о бездонном небе. Миссис Стиптоу могла пробуравить взглядом стальные доспехи, не говоря о более мягких субстанциях, скажем — о душе Говарда; у Салли взгляд был кроткий, чарующий. Во всяком случае, Джоса он очаровал.

Разглядеть глаза было легко, ибо они непомерно расширились от страха. Поборов постыдную слабость, Салли припомнила портреты на обертках, где грозный опекун ее жениха даже очень мил, — и сказала:

— Я — к мистеру Даффу. Джос закрыл глаза.

— Повторите, пожалуйста.

— Что?

— «Я к мистеру Даффу».

— Зачем?

— У вас поразительный голос. Я бы его сравнил со щебетом птиц на цветущем лугу.

— Вам это нравится? — спросила Салли, понемногу убеждаясь, что перед ней, скажем так, эксцентрик.

— Очень.

Они помолчали. Джос напоминал любителя музыки в концерте. Присмотревшись, Салли решила, что он очень милый. Сумасшедший, наверное, но — милый.

— Так можно? Джос открыл глаза.

— Что именно?

— Увидеть мистера Даффа.

— Его нет. Я не подойду?

— Нет, спасибо.

— Я — его правая рука.

— Нет, мне нужен он. Понимаете, личное дело.

— От меня у него нет секретов.

— Значит, будут, — сказала Салли, улыбнулась, и Джос закачался, словно опять дошло до пресс-папье.

— Вы предупреждайте, — попросил он, — трубите в рог, например. Вам правда нужен Дж. Б.?

— Правда, нужен.

— Он сегодня не в духе. Нужно подкрепиться. Рюмочку шерри?

— Спасибо.

— Если мыши не выпили, оно в шкафу.

Он наполнил рюмки и с первого глотка понял, что Дж. Б. в напитках разбирается.

— Ваше здоровье!

— И ваше. А вы хороший хозяин!

— Во всяком случае, не зверь. Разве можно пустить без наркоза к этому чудовищу?

— Неужели он такой страшный?

— Вы читали «Путь паломника»?[33] «Путь паломника» — аллегория английского писателя Джона Беньяна (1628–1688).

— Да, в детстве.

— Аполлиона[34] Аполлион. — См. Библия, Откр., 9:11. Здесь имеется в виду персонаж «Пути паломника». помните?

— Помню.

— Мистер Дафф. Еще выпьете?

— С удовольствием.

— Пип-пип!

— Пип-пип. Вы меня просто спасли. Очень трудное утро.

— Ходили по магазинам?

— Нанимала слугу.

— Наняли?

— Нет. Придется зайти после часу.

— А что тут трудного? Слуг много.

— Мне нужен особенный. Понимаете, мистера Стиптоу не всякий выдержит.

— Мистера Стиптоу?

— Да. Я у них живу. Мы дальние родственники.

— Не в Клейнс-холле, Луз Чиппингз, Сассекс, номер телефона — 803?

— Да. Откуда вы знаете?

— Видел сейчас леди Чевендер. Мы с ней давно знакомы. Нет, какое совпадение! Это неспроста. Чувствуешь перст судьбы.

Салли занимало другое.

— Она говорила с мистером Даффом?

— Нет.

— Слава Богу!

— Почему? Я не любопытен, конечно…

— Это я заметила.

— Так почему же?

— Как хорошо, что вы не любопытны!

— Да, с детства такой. Еще рюмочку?

— Спасибо.

— Хей-хей!

— Хей-хей.

К дуэту присоединился Джеймс Бьюкенен Дафф, внезапно появившийся в дверях. Походил он не столько на благодетеля, сколько на врага рода человеческого.

Старый верный Кланк немного помог ему, но тело — ничто, когда скорбит душа. Скорбела она, прежде всего, из-за неудачи с портретом — хозяйка холодно сказала, что никогда и ни за что его не продаст, и еще холоднее выразила возмущение. После этого сыщик поведал о краже. Теперь, в довершение бед, он застал в своем кабинете дикие бесчинства. Догадавшись, что пьют, к тому же, его собственное шерри, он закричал: «Эй!» А что тут еще скажешь?

Пирующие встрепенулись. Салли, стоявшая к двери спиной, высоко подпрыгнула, Джос поджался. Догадавшись, что действовать надо побыстрей — они уже говорили с хозяином о греховности краж, — он решительно к нему шагнул, встряхнул за плечи и заорал:

— Эт-то что такое?! Где порядок? Р-распустились у меня! Простите, — кивнул он гостье, — мой служащий. Я сейчас.

И, вытолкав хозяина, вышел сам, плотно прикрыв дверь.

Глава IV

Разговор в коридоре долгим не был. Мистер Дафф временно онемел, Джос спешил к Салли.

— Дж. Б., — осведомился он, — разорвать вас на части? Мистер Дафф никогда не слышал о том, чтобы служащий рвал на части хозяев, но художники — особые люди, что им прецедент!

— Если да, — продолжал Джос, — я скажу, как этого добиться. Зайдите в кабинет и накричите на меня при этой девушке. Не думайте, что я буду кивать и дрожать. Переломаю все кости. Возвращайтесь потом к врачу.

Мистер Дафф обрел речь.

— Эй!

— Да?

— Вы уволены.

— Хорошо.

— Нет, правда уволены!

— Ладно, ладно. Некогда мне с вами болтать. И он вернулся в кабинет.

— Простите, — сказал он там, — абсолютно беспомощны! Чуть что — «Где мистер Уэзерби?», «Спрошу у мистера Уэзерби», «Пойду…» и так далее. Как дети! Я был слишком строг с бедным Уопшотом…

— С Уопшотом?

— Да. Это П. П. Уопшот, начальник паштетов и колбас.

— Как странно!

— Почему?

— Вылитый мистер Дафф.

— Вы же его не видели.

— Видела, на обертке.

— Вот как? Не учел. Да, это мистер Дафф.

— Что же такое было?

— Он меня выгнал. Знаете, я это предчувствовал. Видимо, очень тонкая душа. У меня, не у него.

Салли резонно боялась, что сердитый Дафф не станет сочувствовать юной любви, но сейчас забыла о себе. Этот полоумный симпатичный человек пострадал из-за нее, и она его пожалела.

— Какой ужас!

— Да. Для него.

— Зачем вы это сделали?

— Пришлось. Понимаете, когда я шел сюда, я взял немного винограду. Сейчас он стал бы о нем говорить, а кстати — и о шерри. Язык у него подвешен, но вы бы во мне разочаровались. Когда он вошел, вы как раз думали: «Какой очаровательный человек! В жизни такого не встречала». Две минуты с ним — и вся моя прелесть съежилась бы, как улитка.

— Что же вы будете делать?

— В смысле работы? Поступлю к мистеру Стиптоу.

— Господи!

— Вы же сами сказали, место свободно.

— Ему нужен лакей!

— А чем я плох?

— Ну, вообще.

— Неужели вы мне отказываете? Из-за вас меня выгнали. В конце концов, на свете есть нравственные обязательства. Еще шерри? Воспользуемся напоследок гостеприимством Дж. Б.

Салли покачала головой. Она думала. В бюро ей предлагали каких-то недоразвитых лакеев или уж очень робких, хрупких, с собачьими глазами. Наверное, они прекрасно гладят и чистят брюки, но справиться с Говардом Стиптоу — нет, это не для них. Если она вернется туда после часу, перед ней снова пройдет вереница кроликов.

Кроме того, она легко смеялась и с удовольствием предвкушала реакцию мистера Стиптоу на странности нового лакея.

— Что ж, — сказала она, — если вы не шутите…

— Конечно, не шучу! — вскричал Джос. Чтобы не потерять эту девушку, он бы нанялся судомойкой. Когда приходит любовь, мужчины из рода Уэзерби готовы на все.

— Вы помните, что я говорила про нашего хозяина?

— Помню. А что вы говорили?

— У него тяжелый характер.

— Да?

— Да.

— Понятно. Значит тяжелый. Это ничего. После Дж. Б. всякий характер легок. Отдохну. Не зайти ли нам в кафе?

— Я не могу. Мне надо поговорить с мистером Даффом.

— Да, да, забыл. Сейчас пошлю его к вам.

Мистер Дафф стоял в коридоре и мечтал о том, как хорошо было бы содрать с Джоса шкуру.

— Эй! — сказал Джос. — Идите сюда.

— Вы не забыли, что уволены? — проверил на всякий случай мистер Дафф.

Глава V

Когда он вошел в кабинет, Салли судорожно глотнула, словно ей пустили за шиворот холодной воды. Примерно так чувствовала себя хрупкая христианка, гляда на льва, ступающего по арене.

Однако чувства эти быстро сменились материнской жалостью. Мистер Дафф явственно страдал. Лицо его странно двигалось.

Лев среди мужчин, он страшно боялся женщин. Обычно он избегал их, а в крайнем случае использовал мудрую тактику гусеницы, из которой, при благоприятных обстоятельствах, родится одна из видных представительниц Lepidopteга:[35]Чешуекрылых по свидетельству авторитетов, «перед лицом опасности» она «строит устрашающие гримасы». Гримасам способствовали брови. Но Салли казалось, что он страдает, и она его пожалела.

— Налить вам шерри? — спросила она, припомнив, как помог ей этот напиток.

Это уже было чересчур нагло, но он взял себя в руки: если не умеешь брать себя в руки, не станешь королем. К тому же, шерри бодрит.

— Спасибо, — буркнул он.

— Сразу станет легче.

— Почему вы думаете, что мне трудно?

— Вас мистер Уэзерби огорчил.

— Мерзавец.

— Мне он понравился.

— Берите, не держу.

— Такой забавный.

— Ничего забавного не вижу. Вот что, хватит о нем. Собственно, кто вы такая?

— Моя фамилия Фэрмайл. Я к вам по делу.

— Да?

— Да.

— По какому, разрешите узнать?

— Меня просил лорд Холбтон. Мы… Он у нас гостит.

— Давно о нем не слышал. Думал, его уже нет в живых. А где это «у вас»?

Салли стала сдержанней и удивилась, почему этот человек показался ей милым.

— В усадьбе Клейнс-холл, — отвечала она.

— Вот как? Странно. Вы знакомы с леди Чевендер?

— Конечно.

— Портрет видели?

— Еще бы!

— Какой он?

— Хороший.

— Губы она кривит?

— В высшей степени.

Мистер Дафф блаженно вздохнул.

— Кто вам рассказал о портрете? — спросила Салли.

— Уэзерби, кто же еще! Он его писал.

— Значит, он художник?

— Да.

— А я все гадала, кто он.

— Могу сказать. Мерзавец.

— Наверно, он очень умный.

— Поговорим о Джордже Троттере.

— О Джордже Холбтоне?

— Ладно, Холбтоне. Отец всю жизнь был Перси Троттер. Наверное, этот глист послал вас ко мне за деньгами?

— Да.

— Почему он сам не явился? Этого вопроса она не ожидала.

— Он себя плохо чувствует.

— А что такое?

— Э… а… горло.

— Не удивляюсь. Он все поет?

— Да.

— Если это пение. Скорей похоже на утечку газа. «Но только Бог, один лишь Бо-о-ог, способен дерево создать». Тьфу! В приличном обществе за это убивают на месте. Кстати, при чем тут вы?

— Я выхожу за него замуж.

— Вас надо показать психиатру. Салли совсем поджалась.

— Что же это такое?! За Джорджа! Вы что, наследница?

— Нет.

— Тогда ничего не выйдет.

— Мне пора, — сказала Салли.

Мистер Дафф не возражал, но, когда она взялась за ручку, затрясся, как бланманже, и крикнул:

— Эй!

Салли обернулась. Нос у нее был маленький, но она по мере сил воспроизвела выражение лица, свойственное леди Чевендер.

— Я все сказала, — напомнила она.

— А я не все.

— Вы же не даете денег.

— Так — не дам, в обмен — пожалуйста.

— Что вы имеете в виду?

— Присядьте на минутку. Салли присела.

— А теперь слушайте. Я расскажу вам одну историю…

Глава VI

Солнце с раннего утра сияло и над усадьбой, и над всей округой. Птицы щебетали, пчелы жужжали, другие существа издавали другие звуки. Несмотря на все это, Джордж, второй барон Холбтон, радости не чувствовал. Он ждал вестей.

Когда миссис Стиптоу сообщила, что звонил мистер Дафф и предлагал совершенно дикие деньги за портрет леди Чевендер, тревога его не улеглась. Если опекун спятил, все еще хуже. Трудно вытянуть деньги, когда он в своем уме; что же говорить о таких, отягчающих, обстоятельствах?

День шел, тревога росла. Салли задерживалась. Когда он услышал шум колес, состояние у него было отчасти такое, как у известной Марианны,[36] Марианна. — См. одноименную поэму английского поэта Альфреда Теннисона (1809–1892). Образ Марианны, томящейся на мызе, окруженной рвом, восходит к IV действию шекспировской «Меры за меру». отчасти как у жрецов Ваала,[37] …жрецов Ваала, втыкающих в себя ножи. — Библия, 3 Цар., 18:28. втыкающих в себя ножи.

Услышав упомянутый шум, он повернулся, глаза его заблестели. К воротам подъезжала двухместная машина. Но блеск угас, ибо в ней сидел незнакомый, хотя и приятный человек, который помахал ему рукой и направился к дому.

Подумав немного о том, почему он не слышал о новом госте, лорд Холбтон оставил эти проблемы и снова принялся ходить. Тени уже удлинялись, когда приехала Салли; они — удлинялись, а он был явственно сердит.

— Наконец-то!

— Ты думал, я раньше приеду?

— Естественно.

— Очень много дел.

Тон у нее был веселый, и он оживился. Никакая девушка, думал он, не будет говорить таким тоном, если ей отказали.

— Ну, как?

— Все в порядке.

— Деньги дал?

— Не совсем.

— В каком смысле?

— Ну, в руки не дал.

— Пошлет по почте?

— Нет. Но все в порядке. Я лучше расскажу, что было.

— Расскажи, — сказал лорд Холбтон, сгоравший от любопытства.

Салли огляделась.

— Нас не подслушивают?

— Нет.

— Кто их знает. Сядем в машину, поездим немного.

— Что за тайны?

— Сейчас поймешь.

Они поехали к Чиппингу и остановились у пруда, в чистом поле.

— Знаешь, — сказала Салли, — я встретила очень странного человека.

Лорд Холбтон не интересовался странными людьми.

— Что сказал Дафф?

— Ну, сперва кричал. Он тебя не очень любит.

— Он никого не любит.

— Ты думаешь?

— Что ты имеешь в виду?

— Сейчас узнаешь. Значит, он кричал. Я обиделась, побежала, и тут он говорит: «Эй!» Я остановилась.

— Зачем?

— Стала слушать. Много лет назад он любил девушку. Она вошла в его жизнь, словно нежная фея.

— Это Дафф сказал?

— Да.

— Ты уверена?

— Конечно.

— Видимо, напился.

— Ничего подобного, хотя мы пили шерри. Его взял из шкафа мистер Уэзерби.

— Это еще кто?

— Странный человек, я тебе говорила. Можешь себе представить, он…

— Ты рассказывай. Как же с деньгами?

— Да, так мистер Дафф любил эту девушку, и они поссорились. Но он ее любит! Пятнадцать лет, ты подумай! Я чуть не плакала. Бедный такой, одинокий. Конечно, ты знаешь, кто это?

— Понятия не имею.

— Знаешь. Она сама говорила. Леди Чевендер.

— Да? — отозвался лорд Холбтон. Это объясняло, зачем ему нужен портрет, но и только.

— А как же с деньгами?

— Я к ним и веду. Портрет висит здесь, а миссис Стиптоу не может его продать, боится ее обидеть. Мистер Дафф страшно страдает.

— А деньги, деньги как?

— У него голос дрожал.

Голос задрожал и у нее. Если девушку может пленить человек, поющий романсы, она чувствительна, а значит — ее нетрудно растрогать.

— Знаешь, что он сказал?

— Про деньги?

— Про картину. Она должна быть у него. Как угодно, а должна. Я говорю: «Что можно сделать?», а он говорит: «Украсть».

— Украсть?!

— Я сказала: «Какая прекрасная мысль!»

— Ты? Сказала?

— Да. Понимаешь, тогда он даст деньги. Это очень легко. Он же не просит грабить банк. Когда никого нет, вынешь картину из рамы и спрячешь под пальто.

— Вот как? — спросил лорд Холбтон. Он знал, что реплика слабовата, но лучшей не придумал.

— Я отстояла одно, — продолжала Салли. — Он хотел, чтобы ты отвез ее в Лондон, но я сказала, что ты очень тонкий, тебе нельзя волноваться. В общем, решили отнести ее в «Розу и корону». Он там остановится.

— Вот как?

— Значит, все очень легко. Нельзя его обмануть, он так страдает. Когда я сказала: «Прекрасная мысль», он просто ожил.

Лорд Холбтон молчал. Нет, не безнравственность видных торговцев сковала его уста; он думал о том, не сделал ли он ошибки, связав судьбу с девушкой, которой кажется прекрасной такая мысль.

Глава VII

Машина, проехавшая мимо лорда Холбтона, приближалась тем временем к дому, и вскоре Чибнел, печально пивший чай, услышал звонок.

Несмотря на спокойное достоинство, он знал силу страсти, а потому — страдал, и вот по какой причине: заглянув поутру в «Розу», чтобы выпить рюмочку, он увидел, что его невеста поправляет галстук какому-то типу. Не в первый раз замечал он в ней прискорбную склонность к кокетству, но ничего не сказал и удалился, собираясь написать неприятное письмо.

Звонок напомнил ему, что есть и другие проблемы. Чай пил влюбленный; двери пошел отворять человек долга.

— Добрый день, — сказал гость, с виду — очень приятный.

— Добрый день, сэр.

Джосу Уэзерби усадьба понравилась — и старые стены, и яркие клумбы, и зеленые лужайки, и птицы, и пчелы, и все прочее. Чибнела он полюбил как брата. Тот в жизни своей не видел такой лучезарной улыбки.

— Миссис Стиптоу дома? — спросил Джос.

— Да, сэр.

— Какой день хороший!

— Да, сэр.

— Вы часом не знаете, кто это там ходит? Лицо красноватое, волосы кремовые.

— Нет, сэр.

— Жаль. Мне он понравился.

Чибнел тем временем спустился с крыльца и взял из машины багаж. Как и лорд Холбтон, он удивился, что ничего не знает о госте.

— Спасибо, — сказал тот.

— Я отведу машину в гараж, сэр.

— Правда?

В приливе благодарности Джос вынул пятифунтовую купюру и протянул ее Чибнелу.

— Спасибо вам, сэр! — воскликнул дворецкий, думая при этом: «Вот это гость так гость!..» Слишком многие довольствовались пятью шиллингами и улыбкой. — Спасибо большое.

— Не за что, не за что.

— Вот сюда, сэр. Миссис Стиптоу в гостиной. И они пошли туда, оживленно болтая.

Миссис Стиптоу сидела в гостиной не потому, что решила отдохнуть. Впервые после приезда она давала бал и собиралась проверить список гостей, ибо ее томило чувство, что она может упустить какую-нибудь фею Карабос.[38] Фея Карабос — злая фея из сказки Шарля Перро (1628–1703) «Спящая красавица».

Когда Чибнел негромко сказал: «Мистер Уэзерби», она поняла, что чутье знает свое дело. Среди гостей на «У» такого человека не было, в то время как безукоризненный вид и безупречные манеры свидетельствовали о том, что он есть.

Она была слишком сильной натурой, чтобы задрожать, но голос ее чуть-чуть подрагивал, когда она проговорила:

— О, как я рада! Здравствуйте, мой дорогой.

— Здравствуйте, — откликнулся таинственный Уэзерби.

— Прелестная погода!

— Просто дивная.

— Присаживайтесь. Спасибо, что нашли время.

Гость присел. Хозяйка поняла, что разговор будет нелегким.

— Откуда вы сейчас? — спросила она, предполагая что-нибудь выведать.

— Из Лондона.

— Вот как?

Они помолчали. Джос огляделся, любуясь уютом и роскошью, и подумал: «Да, здесь жить можно», еще не догадавшись, что лакеи в гостиных не живут.

— Жарко в городе, — снова начала хозяйка.

— Не без того.

— Хорошо выбраться за город!

— Куда уж лучше.

— Какие места вы особенно любите?

— Абсолютно все. Это же Коро![39] Коро, Жан-Батист Камил (1796–1875) — французский художник.

— Простите?

— Вот, на стене.

Джос встал. Хозяйка растерянно сказала:

— Да?

— Да. Итальянский период. Какая легкость! Сколько воздуха!

— Да?

— Да. А композиция? Спокойно, сильно, но не броско. Нет, не броско. Цветовая гамма…

— Чаю не хотите? — осведомилась хозяйка.

Голос ее показался Джосу немного напряженным, и он впервые подумал, что допускает какую-то ошибку. Казалось бы, что может быть лучше, чем поболтать о барбизонцах[40] Барбизонцы — группа французских живописцев-пейзажистов, работавших в д. Барбизон близ Парижа в 30-60-е годы XIX века. — но нет, что-то барахлит, иначе не скажешь. И тут он понял: да, конечно, здесь — хорошо, но у лакеев есть свои обязанности. Они непременно употребляют одно волшебное слово. Поэтому он сказал:

— Спасибо, мадам.

Миссис Стиптоу заморгала, но взяла себя в руки.

— Муж его почти не пьет, — сообщила она, — а я ни за что не пропущу. Прелестный обычай!

— О, как вы правы, мадам!

— Восстанавливает силы.

— Совершенно верно, мадам. Миссис Стиптоу растерялась.

— Теперь так принято? — спросила она.

— Мадам?

— Совсем как в старинных книгах. Очень мило, не спорю, но как-то странно, будто говоришь с лакеем.

— Я и есть лакей, мадам.

Миссис Стиптоу заподозрила, что этот очаровательный, воспитанный человек немного выпил.

— Боюсь, — сказала она, — что вы сочтете меня туповатой, но я не поняла вашей шутки.

— Я не шучу, мадам. Меня наняли для вашего супруга.

— Что?! Кто?!

— Мисс Фэрмайл, мадам.

Миссис Стиптоу дала бы выход своим чувствам, и весьма красноречивый, если бы не встретилась взглядом с новым слугой. Именно этот взгляд год за годом побеждал мистера Даффа. Победил он и хозяйку. Она умела признавать чужую силу.

При всей своей практичности, она могла помечтать, и с самого возвращения мечтала о железном лакее, который сумел бы скрутить Говарда. По всей видимости, мечта сбылась, лакей явился. Еще мгновение назад она была очень похожа на змею, готовящуюся к атаке; сейчас бы мы сказали, что змея решила подождать до выяснения обстоятельств.

— Да? — проговорила она.

— Да, мадам.

— Почему Чибнел не отвел вас к слугам?

— Не знаю, мадам.

— Ну, раз вы здесь…

— Вот именно, мадам. Я вижу, вы намерены дать мне особые инструкции. — Джос тактично покашлял. — Мисс Фэрмайл намекала, что мистер Стиптоу… сложная натура.

Именно это хозяйка хотела обсудить.

— Он груб с лакеями, — сказала она.

— Да, мадам?

— Да. Груб. Швыряет в них всякие вещи, а они уходят. Только один выдержал две недели, но и он ушел. Понимаете, не понравилось, что мистер Стиптоу ткнул носом в манишку…

Джосу это как раз понравилось, и он спросил:

— Ваш супруг очень гибок?

— Что? Гибок? Нет, вы не поняли. Не своим носом, лакея. Тот положил накрахмаленную манишку, а мистер Стиптоу их не любит. Он и ткнул.

— Вот как, мадам?

— Да. Вы не боитесь?

— Ни в малейшей мере. Я уже служил у сложной натуры.

— И все обошлось?

— Как нельзя лучше, мадам.

Теперь миссис Стиптоу напоминала змею, которая собралась провести вечер в кругу родных и близких. Перед ней был ОН, сверхлакей ее мечты; и она решила перед ним не таиться.

— Я очень рада, — сказала она. — Мне кажется, вы справитесь. Понимаете, иногда бывает… Это строго между нами.

— Конечно, мадам.

— Так вот, у мистера Стиптоу совершенно нет достоинства. Я никак ему не втолкую, что теперь он обязан поддерживать сословную честь. Только вчера я застала его, когда он играл в кости с моим шофером.

— Ай-я-яй, мадам!

— Вот именно. Слышу, кто-то кричит: «Пять-шесть, знайте честь!» — а это он.

— Какой ужас, мадам!

— Не хочет переодеваться к обеду. Воротничок ему натирает! Понимаете, он вырос в другой среде. До нашей свадьбы он видел воротничок только у рефери.

— Мистер Стиптоу занимался боксом?

— Да. Я встретилась с ним в Голливуде. Он как-то не стал чемпионом…

Это Джосу понравилось, все ж вернее.

— …но вы же знаете боксеров. В общем, полагаюсь на вас. Сегодня мы ждем гостей, так, человека два-три, а мистер Стиптоу может выйти в свитере. Я позвоню Чибнелу, он вам покажет вашу комнату. Располагайтесь.

— Спасибо, мадам.

— Да, и ноги, ноги! Он может выйти в шлепанцах.

— Буду следить, мадам. Ничего не упущу.

— Я в этом уверена! Чибнел, вот Уэзерби, новый лакей мистера Стиптоу. Покажите ему его комнату.

Мы уже заметили, как страдает хозяйка, если примет слугу за знатного гостя. Дворецкий страдает вдвойне, ибо не в силах вынести, что назвал подчиненного «сэром». Едва закрыв за собой дверь, Чибнел обернулся к Джосу. Одни лишь фунты, прижившиеся у него в кармане, мешали прибегнуть к насилию.

— Что ж вы раньше не сказали? — прошипел он.

— Да вы не спросили.

— Нет, подъехать к самому входу, будто лорд какой-нибудь!

— Думаете, faux pas?[41]Промах (франц.). Вероятно, вы правы. Куда мы идем?

— В ваши покои, милорд, — отвечал Чибнел, склонный к сатире, но обычно перегибавший палку. — Вы часом не устали, милорд? Тогда идите за мной, если вам не трудно.

Оставив позади край ковров и кресел, они вступили в безотрадную зону голых лестниц и кухонных запахов. Словно Данте, следующий за Вергилием, Джос ощутил, что дух его слабеет; когда же вожатый открыл дверь в каморку с железной кроватью, неподалеку от которой стояли щербатый таз и надбитый кувшин, он решительно замотал головой.

— Нет, нет и нет, — сказал он. — О, нет!

— Pardon, милорд?

— Это не годится. Получше ничего не найдете?

— Может быть, с ванной?

— Естественно. Две-три неброские гравюры, хорошее кресло… нет, два кресла, вы же будете ко мне заходить. Покурим, поболтаем…

Чибнел чуть не задохнулся, издавая при этом звук, который навел Джоса на здравую мысль.

— Да, кстати, — сказал он, — вы не нумизмат? Некоторые коллекционируют банкноты.

Чибнел-человек довольно долго боролся с Чибнелом-дворецким. Человек победил.

— Спасибо.

— Не за что. Понимаете, миссис Стиптоу просто требует, чтобы мне было здесь хорошо. Зачем ее огорчать? Скажу к слову, что я не всегда был лакеем. До недавних пор я жил в изящной, что там — роскошной обстановке. Вассалы и рабы неслись на мой зов. Имени своего я не открою, вы могли бы вычислить титул моего отца, а я бы этого не хотел, несмотря на то, что он лишил меня крова и средств к пропитанию. Почему, спросите вы? Потому, что я отказался соединить свою судьбу с той, кого он выбрал.

Свет вспыхнул во тьме. В отличие от Веры Пим, Чибнел любил романы из великосветской жизни и знал такие случаи. Именно они описаны в «Гиацинтах», в «Марке Деламере» и в «Отдам весь мир».

— Да, сэр? — выговорил он.

— Да. Поэтому я немного разборчив.

— Естественно, сэр.

— Кто у вас распределяет комнаты?

— Экономка, сэр.

— Она не подыщет чего-нибудь эдакого?

— Подыщет, сэр. Комнаты для гостей почти все пустуют.

— Что ж, ведите меня к ней. Нет, соберите всех слуг, я бы хотел к ним обратиться.

Примерно через полчаса, когда Джос сидел в гостиной для прислуги, играя в бридж с миссис Барлоу (экономкой), миссис Эллис (кухаркой) и Чибнелом, раздался звонок, и такой, словно кто-то изо всех сил давит на кнопку большим пальцем.

— Это хозяин, — объяснил Чибнел.

Джос вздохнул. У них с партнером дела как раз пошли очень хорошо.

— Ах, не вовремя! — посетовал он. — Что ж, покажите мне дорогу.

Когда они достигли цели, дверь была закрыта, а за ней шагал то ли слон, то ли хозяин. Чибнел посмотрел на Джоса с почтительным состраданием. Он видел лакеев, входивших в эту комнату и выходивших из нее неверными шагами, словно они побывали на банкете.

Наскоро пожав руку идущему на смерть, он бесшумно удалился. Джос толкнул дверь и вошел, подозревая, что разговор будет трудным. Мистер Стиптоу не светился радостью. Собственно, он не светился с самого приезда. Как мы заметили еще утром, он скорбел и страдал.

Когда богатая вдова, пленившая его своей прелестью, вырвала Говарда («Балбеса») Стиптоу из привычной среды, он было обрадовался — и тут же понял, что угодил прямо в ад, где кишат лакеи, не говоря уже о воротничках, приемах, местной знати и обществе лорда Холбтона. Именно это и называют печальным пробуждением.

Сегодня он разводил пары с той минуты, когда узнал о предложении Даффа. Если тебе позарез нужны деньги, а твоя жена отказывается продать за дикую сумму портрет, который ты оценил бы шиллингов в тридцать, ты рассердишься при всей твоей кротости. Мистер Стиптоу кротким не был.

К довершению бедствий, полчаса назад Салли сказала про лакея. Он думал, что их больше не будет; и теперь — ждал.

— Добрый вечер, сэр, — сказал Джос. — Вы звонили? Пальцем, очень похожим на банан, мистер Стиптоу ткнул в белоснежную рубашку.

— Эй, вы!

— Сэр?

— Видали?

— Да, сэр.

— Рубашка.

— Вот именно, сэр.

— Уберите, а то забью в глотку!

Миг настал. Глядя на хозяина, Джос произнес:

— Стиптоу, вы ее наденете.

Глава VIII

Воцарилась тишина. Громоздкое тело хозяина скрутила судорога. Правда, кулаки он сжал.

— Что? — выдохнул он, сопя перебитым носом. — Чего говоришь?

— Наденете, — повторил Джос, заходя для верности за кресло и прихватывая со стола дорогую, крепкую вазу.

— Р-разорву.

— Ах, какая чушь! На что я вам в разорванном виде? Мистер Стиптоу горько усмехнулся.

— Остришь? — сообразил он. — Какой умный нашелся!

— Так я и знал, что вы это скажете.

— Знал?

— Да. Или «какой смелый». Кстати, у меня расписки, кухарка дала.

— О-ы!

Мистер Стиптоу покачнулся. Примерно неделю назад, в корыстных целях, он стал учить своих слуг игре в кости и, на свою беду, обнаружил у кухарки исключительный талант. Как раз сегодня он уговорил ее взять еще одну расписку, всего же задолжал шесть фунтов восемь шиллингов два цента.

— Страшно подумать, — прибавил Джос, — что скажет о них миссис Стиптоу. Дрожу при одной только мысли.

Задрожал и хозяин. Правление жены, хотя и деспотическое, его не очень тяготило. Он мог тыкать лакеев в манишку, не ожидая ничего более страшного, чем «О, Говард!» Простила она и игру с шофером; но это был предел. Одна мысль о том, что, не получив денег, лучшая кухарка в Сассексе заявит об уходе, разбудила бы в любящей жене уснувшую тигрицу.

— Предвидя, — говорил Джос, — что вы проявите твердость, я их выкупил. Обошлись они мне до смешного дешево. Слуги не верят в вашу платежеспособность. — Он помолчал. — Итак, рубашку вы наденете.

Хозяин рухнул в кресло, сжимая руками голову. Джос его пожалел.

— Ну, ну! — сказал он. — Немного разума, чуть-чуть кротости, и я вас не обижу. Как это вам удалось так проиграться? Видимо, плохо играете. Надо вас подучить.

Мистер Стиптоу поднял голову.

— А вы умеете? — выговорил он. Джос рассмеялся.

— Это интересно! Многие улыбнулись бы вашим словам. Насколько я понимаю, вы — новичок.

— Нет!

— Значит, порочный метод. Скажем, что вы кричите? Человек вы консервативный, что слышали в детстве — то и приняли. Я не удивлюсь, если вы способны крикнуть: «Пять-шесть, почту за честь».

— А что такого?

— Помилуйте! Кости выше этого. А главное, не играйте с кухарками. Практически все до единой — мастера. Ограничьтесь знатью. Я бы подготовился к приему, о котором столько толков.

— То есть как?

— Так. Уведите лордов за конюшню и — к делу!

— А ведь правда!

— Улов обеспечен.

— Мне много надо…

— Почему? Есть особые потребности?

— Ха-ха! — мистер Стиптоу воровато огляделся. — На дорогу в Голливуд.

— Сердце в горах?[42] Сердце в горах. — Слова из стихотворения Роберта Берн-са (1759–1796) «В горах мое сердце». Говорят, вам не очень везло. Напоретесь опять на превосходящую силу…

— Ха-ха! Да я одной левой…

— Я слышал, было иначе.

— От кого?

— От вашей жены.

— Бабы в этих делах не разбираются. Рефери подкупленные, вот и все. Да я вообще не для бокса еду. Я снимался.

— Да?

— Да. Такая, знаете, картина, все друг друга бьют. Подходит ко мне один тип и говорит: «Эй, ты!», а я ему тоже: «Эй, ты!» — и хрясь по морде. Потом еще один. Ну, много, штук пять, и всем — в рыло.

— Вероятно, Кларк Гейбл[43] Кларк Гейбл (1901–1960), Уоллес Бири (1885–1949), Эдвард Робинсон (1893–1973) — американские киноактеры. был занят?

— И тут — она! Вы подумайте, только я начал сниматься…

— Многие говорят, что искусство и брак несовместимы.

— Все к собакам! Сейчас мой типаж в ходу. Уоллес, понимаете, Бири, Эдвард Робинсон… А Макси Розенблум![44] Макси Розенблум (1903–1976) — второстепенный комедийный актер, бывший в начале 30-х годов чемпионом по боксу в легком весе. То-то. Боксер, как я, а теперь — ого-го!

— Макси был чемпионом.

— Интриги. В общем, снимался я вовсю, а тут — Мейбл. На дорогу денег нету…

— Ничего, два урока — и будут. Графы уедут домой в нижнем белье.

Мистер Стиптоу глядел на Джоса с почтением и любовью.

— Верно! — сказал он.

— Куда уж вернее. А теперь смотрите, какой я хороший, вы таких и не видели. Прошу!

— О-ы! — вскричал хозяин, принимая расписки.

— Прекрасно. Лезьте в рубашку.

— Лезть?

— Да. Будут гости.

— Морды надутые!

— Чем надутей морда, тем белей рубашка. Основной закон общества. Ну, Стиптоу, — р-раз!

— Что ж, если надо…

— Молодец! — Джос взглянул в окно. — Pardon, мне пора. Выйду в сад по одному дельцу.

Глава IX

Салли переоделась пораньше, чтобы еще до обеда погулять в саду. Усадьбу окружал ров, и она хотела отдохнуть у воды после лондонского зноя.

Опершись о низкую ограду и созерцая рыб, сновавших среди водорослей, она почему-то думала о Джосе. В конце концов, она ввела его в общество слуг и отвечала за результаты. Освоился ли он? Не подвела ли излишняя живость? Слуги суровы, они не прощают промахов.

Слава Богу, хозяйке он понравился. Тетя Мейбл с несвойственным ей восторгом говорит о его спокойной силе, уповая, что на балу «у Говарда будет пристойный вид».

Услышав «Пип-пип!», Салли обернулась и увидела предмет своих раздумий. Лакеи не гуляют под вечер в саду, но он этого не знал.

— Вот вы где! — заметил он. — В неверном предзакатном свете я чуть не принял вас за нимфу.

— Вы всегда кричите нимфам «Пип-пип»?

— Практически всегда.

— А вот лакеи не кричат.

— Очень жаль. Надо же начать беседу.

— Миссис Стиптоу лучше кричите «Пип-пип, мадам».

— Или «Пип-пип, хозяйка».

— Да, это патриархальней.

— Спасибо, учту.

Он помолчал, глядя на рыб. Стояла тишина, только где-то позвякивали колокольчики, да за одним из окон хриплый голос пел какую-то песню. Несмотря на рубашку, мистер Стиптоу был доволен, мало того — счастлив.

— А тут красиво, — сказал Джос.

— Не без того.

— Земной рай. Правда, мне понравится и газовый завод, если там вы. Стихи, душистый хлеб, кувшин вина…

Салли цитату опознала и перевела разговор.

— Как вы устроились?

— Лучше некуда. Так вот, кувшин вина и тихий сад, где ты царишь одна…

— Я хотела спросить не про сад, а про гостиную для прислуги.

— Безоговорочный успех.

— Главное — подлизаться к Чибнелу.

— Ест из рук, иначе не скажешь.

— Да?

— Да. Мы — как Макс и Мориц.[45] Макс и Мориц — герои коммиксов Вильгельма Буша (1832–1908), вышедших в 1865 году. Духовная дружба. Через полчаса я знал о нем все. Вы слышали, что он женится на барышне из местной гостиницы?

— Нет.

— Видимо, скрывают. Сегодня он застал ее в тот момент, когда она поправляла галстук какому-то посетителю. «О ты, любовь! — подумал он. — Тяжка твоя рука, коварны женщины…», и решил написать, что все кончено.

— Вы за?

— Я против. Если служишь в баре, ты обязан поправлять галстуки. Профессиональный жест. Я знаю людей и смело предположу, что посетитель тут же спросил пива.

— Это верно. Чибнел успокоился? — О да! Завтра ведет меня к ней.

— Мистер Стиптоу тоже успокоился. Это он поет?

— Он. Мои слова взбодрили его, как шерри… Кстати, допили вы бутылку?

— Почти.

— Разговор получился?

— Да, спасибо.

— Забыл, о чем вы говорили?

— Упражняйте память. А как другие слуги?

— Едят из рук.

— Хорошую комнату дала миссис Барлоу?

— Самую лучшую.

— Вам будет удобно?

— Не то слово!

— А как вы справитесь с работой? Гладить умеете?

— Вы коснулись больного места. Нет, не умею. Но не тревожьтесь. Я созвал слуг, и мы все обсудили. Они работают, я — плачу. Техническую сторону берет на себя Томас. Питанием займутся дамы. Моим, разумеется. Люблю выпить чаю в неурочное время, съесть бутербродик. Виски и содовую будет поставлять Чибнел.

Салли невольно подумала, что Джорджу не хватает такой предприимчивости. Может быть, ей показалось, но он как-то замялся, когда речь зашла о портрете леди Чевендер.

— Кем вы были? — спросила она. — Главой крупной фирмы? Нет, помню, художником. Я сперва подумала, что вы партнер какой-нибудь.

— Вас обмануло мое спокойное достоинство. Нет, партнером я не был, я рисовал рекламу. Скажем, ветчины.

— Ой!

— Мне и самому не нравится.

— Мистер Дафф сказал, вы писали этот портрет.

— И не солгал.

— Почему же?..

— Чтобы писать портреты, нужны заказчики. Чтобы пришли заказчики, нужно имя. Чтобы обрести имя, нужны портреты. Порочный круг.

— Да уж, порочный.

— Порочней некуда. Но хватит обо мне. Какое красивое

платье!

— Спасибо.

— Видимо, из тумана и лунного света. Туман, свет — и вы. Поразительно! Когда вы вошли в кабинет, я решил, что венец творения — синий костюм. И ошибся. Где предел, интересно? Нет, дело не в костюмах, дело — в вас. Кстати, вы верите в любовь с первого взгляда?

Салли опять показалось, что тему стоит изменить.

— Вон там, на острове, — сказала она, — утки вьют себе гнезда.

— Их дело. Так верите?

— Во что?

— В любовь с первого взгляда. Чибнел — верит. Появилась какая-то машина и направилась к дому.

— Мне пора, — сказала Салли.

— Нет.

— Да. Гости едут.

— Надутые морды, мне сам хозяин объяснил.

— До свидания.

— Вы уходите?

— Да.

— Что ж, договорим завтра. Кто же это влюбился с первого взгляда? Не Чибнел, кто-то еще. Где вы гуляете по утрам?

— Я не гуляю. Я работаю.

— Работаете?

— Да. Иду к кухарке…

— Не играйте с ней в кости.

— Хорошо, не буду. Ставлю цветы, расчесываю собачку…

— Я вам помогу.

— Нет.

— Почему?

— Придерутся.

— Лакеи не расчесывают собачек?

— Вот именно.

— Ах уж эти социальные различия! Сколько можно терпеть? Помню, сказал я об этом Марксу, а он книгу написал. А, вот, Ромео!

— Простите?

— Влюбился с первого взгляда, как Чибнел или…

— До свидания.

Глава X

Мистер Дафф беседовал с Салли во вторник. Наутро, в среду, он сидел в баре «Розы и короны».

Можно сказать, что мхом он не обрастал. Салли вернулась в половине пятого, а ровно в семь король ветчины прибыл на станцию Луз Чиппингз. Место это он осудил, едва на него взглянув. Ему вообще было плохо.

Небольшие города (в данном случае — 4916 жит.) хороши, если они вам нравятся, но у мистера Даффа были другие вкусы. Да, с его приездом население достигло четырех тысяч девятисот семнадцати, однако это его не утешило. Словно певец, наряженный негром, он стремился домой, ах, домой, то есть — в Лондон.

Утром в баре захолустной гостиницы — смертная тоска, только днем стекаются туда сливки местного общества. Сейчас он мог бы побеседовать лишь с рыжей девицей, которая читала журнал, сидя за стойкой. То была Вера Пим, невеста Чибнела.

Завсегдатай заметил бы, что сегодня она молчалива. Обычно она по-хозяйски развлекала гостей беседой, легко переходя от погоды и политики к спорту и кино; обычно — но не теперь. Она читала, бросая на Дж. Б. нервные, быстрые взгляды.

Завсегдатай бы удивился, но причина — проста: мистер Дафф наклеил усы. Начитавшись детективов, Вера знала, что так делают злодеи. Припомнив Прокаженного и Беспалого, она буквально оцепенела от страха.

Наклеил их мистер Дафф, поскольку как-никак вступил в опасную зону, где можно встретить Беатрис. Усы недешевы, но что деньги, когда ты в таком положении!

Допив свой джин с тоником, он поднялся и сказал:

— Простите…

Вера подскочила, словно треска в брачную пору. Именно так начинал беседу Душегуб-с-автоматом.

— Да? — проговорила она.

— Как пройти к Клейнс-холлу?

— Сперва налево, потом прямо.

— Спасибо, — сказал посетитель, после чего столкнулся в дверях с Джосом и Чибнелом.

— Пардон, — заметил Чибнел.

— Гр-р-р, — заметил Дафф.

Джос посмотрел на него с интересом. Кого-то такого он видел, может быть — в кошмаре. Безуспешно обшарив память, он понял, что Чибнел представляет его своей невесте.

— Мистер Уэзерби, наш новый лакей.

— Здравствуйте, — сказала Вера.

— Здравствуйте, — сказал Джос, определяя сразу, что она — высший сорт, и выразительно дергая бровью.

Поняв этот жест (или гримасу), Чибнел обрадовался, и воцарилась гармония, которую вскоре нарушил новый слуга.

— Кто этот морж? — спросил он. Мисс Пим помрачнела.

— Понятия не имею, — сказала она, вдумчиво протирая бокал.

— Я его где-то видел, — не унимался Джос.

— Он тут остановился, — сообщила Вера. — Если хотите знать, по-моему…

Чибнел засмеялся, и чуткое ухо Джоса уловило перебор в теме «Ах, эти милые дурочки!». Вера Пим тоже его уловила.

— Ладно, — сказала она, — смейся, смейся. По-моему, он жулик.

Чибнел засмеялся снова, все с той же оскорбительной снисходительностью.

— Вечно у тебя жулики, — заметил он. — С чего ты взяла?

— А зачем он тут живет? Не художник, не торговец. Удочек тоже нету…

— Тогда — писатель. Они любят покой.

— А зачем фальшивые усы?

— Откуда ты знаешь, что фальшивые?

— Коту видно.

— Ха!

— Сам хорош, — удачно парировала Вера.

Джосу показалось, что его втянули в любовную ссору. Кроме того, он обещал хозяину начать урок ровно в полдень. Поэтому он допил пиво, извинился и вышел; Чибнел же закурил и продолжил дискуссию.

— Вот что, — сказал он, — начиталась ты этих книжек.

— Все лучше твоих.

— А что в моих плохого?

— Всякая чушь. Такого не бывает.

— Приведи пример.

— Пожалуйста. Ты когда-нибудь слышал, чтоб отец выгнал сына, потому что тот не хочет жениться на какой-нибудь мымре?

Чибнел выпустил кольцо дыма. Он был доволен. При всей своей любви к Вере он понимал, что нынешних женщин нужно время от времени ставить на место.

— Слышал, — раздумчиво сказал он. — Именно это случилось с мистером Уэзерби.

— Он что, сын герцога?

— Не знаю уж, кого, но с титулом.

— Врет.

— Ничего подобного. Я сразу заметил, тут что-то не так. Ты бы видела, как он смотрел на свою комнату! Не привык, говорит, дайте мне что-нибудь получше.

— Ну и ну! Ты ему ответил как следует?

— Что ты! В жизни бы не посмел.

Вера Пим протирала бокал, выражая подчеркнутое недоверие.

— Денег у тебя не брал?

— Дал десять фунтов. Так пойдет, купим кабачок. Можно будет пожениться.

Вера опустила бокал, с ужасом глядя на Чибнела.

— Десять фунтов?

— Десять фунтов.

— Десять ФУНТОВ?

— Да. Что, съела?

— Ничего я не съела. Знаешь, кто он?

— Тоже, наверное, жулик?

— Это конечно. Мало того, он гангстер. Ты что, в кино не ходишь? Сам посуди, если папаша его выгнал, где он деньги берет?

Чибнел нахмурился. Ему не понравилась такая живость мысли.

— Ха! — сказал он.

— Сам хорош. Жизни не знаешь. Во всех журналах, где угодно… Да что там, как об стенку!

— Не надрывайся, посинеешь. — Чибнел взглянул на часы. — Тебе не пойдет. Ну, пока. Чай пить будем?

Вопрос был риторический. По средам, после часу, Вера была свободна и приходила к жениху, чтобы выпить с ним чаю. Как ни странно, она ответила:

— Позвоню.

— То есть как?

— Мало ли что! Дворецкий застыл на месте.

— Ладно, — промолвил он. — Если меня не будет, скажи, что передать.

Мистер Дафф подходил тем временем к усадьбе. Поскольку мы знаем, как боялся он встретить леди Чевендер, то можем подумать, что спокойная мудрость уступила место безумию. Но это не так. Скрываясь и таясь, он надеялся встретить лорда Холбтона и узнать от него, как идут дела. Ему хотелось уехать поскорее, ибо своеобразная кухня «Розы и короны» уже начала свое пагубное воздействие.

От «Розы» до усадьбы было меньше мили, и он почти одолел это расстояние, когда обнаружил, что в это утро ему особенно везет. Прямо перед ним, у входа в парк, маячил тот самый человек, которого он мечтал увидеть. Ветчинный король не любил излишних движений, но тут — припустил галопом, выкрикивая любимое междометие «Эй!»

Лорд Холбтон вышел погулять, чтобы обдумать будущее. Ему представлялось, что пища для мыслей есть.

Певцы — нервный народ, рулады подмывают душу, и он исключением не был. Только нужда в деньгах давала ему силы вообще смотреть в будущее. Чем больше он смотрел, тем меньше видел. Подходя к воротам, он прикидывал, что будет, если миссис Стиптоу застанет его на месте преступления.

Услышав топот погони именно в такую минуту, он обернулся и понял, что за ним бежит усатое чудище, орущее «Эй!»

Люди по-разному реагируют на орущих и усатых чудищ. Джос Уэзерби и Наполеон стояли бы твердо, обдумывая при этом расположение сил. Вероятно, так поступил бы и Атилла — но не лорд Холбтон. Бросив на преследователя затравленный взгляд, он понесся вперед со скоростью кролика. Что там, какой кролик — гораздо быстрее!

Дж. Б. остановился, тяжело дыша, и несколько слов, недостойных крупного торговца, сорвалось с его уст. Как многие усачи, он недооценивал действия, которое усы оказывают на людей, тем более — тонких; мы же припомним Бирнамский лес, испугавший Макбета. Ветчинный король думал теперь о том, что такое ничтожество, как его быстроногий подопечный, ни за что не справится с серьезной, ответственной задачей. К кому же воззвать?

Он сам не знал, когда некий голос прошептал ему: «Надейся на одного себя». Вот — этой мысли не было, вот — она есть, мало того — она стала исключительно ценной.

Возможно, он бы и дрогнул, если бы мимо не пронесся небольшой автомобиль, в котором сидели давешняя посетительница, китайский мопс и леди Чевендер. Мопсу (звали его Патрицией) с утра нездоровилось, и Салли возила его к врачу.

Леди Чевендер скользнула по мистеру Даффу равнодушным взглядом, явно принимая его за представителя местной фауны, он же сам — покачнулся и охнул, словно исследователь Африки, увидевший носорога, который, со своей стороны, его не заметил. Счастье Даффов не подвело.

Через десять минут он стоял у огромного окна той столовой, в которой завтракали обитатели усадьбы, и смотрел на портрет. Освежевать Джоса Уэзерби ему все еще хотелось, но он поневоле признавал, что молодой гад хорошо поработал. Портрет был даже лучше, чем он думал, и влек его, словно магнит.

Тихо открыв окно, доходившее до полу, он вошел в комнату и с кошачьей мягкостью направился к камину, когда на его плечо легла тяжелая рука.

Обернувшись, он увидел огромного человека с перебитым носом и ушами, расположенными под прямым углом к голове.

— Вы чего? — спросил незнакомец.

Сердце мистера Даффа, уподобившееся плененному кролику, медленно вернулось на свое место. Усы еще трепетали, как нарциссы под мартовским ветром.

— Да ничего, — сказал он, пытаясь вложить в эти слова все посильное очарование; но тут же увидел, что это ему не удалось.

— Как так ничего? — возразил человек с ушами. — Дом-то мой!

— Вы мистер Стиптоу?

— Ну!

Положение усложнилось, но Дж. Б. не сдался.

— Рад вас видеть, — сказал он.

— Скоро расстанемся, — пообещал хозяин.

— Занятно, что мы так встретились.

— Да уж, смешней некуда! Хо-хо!

— Я могу все объяснить.

— Валяйте.

— Расскажу вам одну историю…

— Это можно.

— Моя фамилия Дафф.

Хозяин просто вылупился. Фамилия явно задела какую-то струну.

— Дафф? Это вы звонили насчет портрета?

История, видимо, не понадобилась. Мистер Стиптоу был туповат, но не настолько.

— Ясное дело. Она вам дала поворот, а вы решили сами стибрить.

— Ну что вы! Я хотел… э… взглянуть.

— Да?

— Да, да, да.

— Ладно. Вы вот что скажите, он вам очень нужен?

— Поймите меня! — дрожа от чувств, сказал мистер Дафф. — Когда человек любит женщину, хотя они давно расстались, он должен смотреть на нее и думать об утраченном счастье.

— А то как же! — охотно согласился хозяин. — Я еще в кино видел — сидит себе, смотрит. Не помню, Адольф Менжу или Лайонел Барримор.[46] Адольф Менжу (1890–1963), Лайонел Барримор (1878–1954) — американские киноактеры. Я сразу так и подумал. Ладно. Вы правда отвалите денег?

— Сколько угодно!

— Да?

— Да, да, да, да, — заверил Дж. Б. — В разумных пределах.

— Ладно. Вам — портрет, мне — деньги. Ножик есть?

— Нет.

— И у меня нету. Пойду возьму, — сказал хозяин и столкнулся в дверях с хозяйкой.

Удержав равновесие — ноги всегда его подводили, из-за них он и не стал чемпионом, — он произнес, робко хихикнув:

— Лапочка, это мистер Дафф.

Мистер Дафф перебирал усы. Миссис Стиптоу его оглядывала. Она не была туповатой и без труда догадалась о причинах его визита. Естественно, думала она, пришел просить и молить. Губы ее сжались. Она любила, чтобы ее решения принимали без разговоров.

— Я вам вчера звонил…

— Помню. Мне прибавить нечего. Портрет не продается. Говард, проводи мистера Даффа.

— Хорошо, лапочка.

Если бы Наполеон увидел, как хозяин и гость выходят на лужайку, он бы непременно вспомнил о своих московских невзгодах. Оба молчали, пока не вышли за пределы слышимости. Тогда мистер Стиптоу вынул платок, вытер лоб и сказал:

— Все к черту!

— Что? Как?

— Ничего не выйдет.

— Не хотите?

— Не могу.

— Подумайте, какие деньги!

О деньгах мистер Стиптоу думал и невыразимо страдал. \ Лицо его буквально искривилось.

Вдруг оно просветлело. Мистер Дафф удивился. Маловероятно, чтобы хозяина осенила мысль, но чего не бывает!

— Слушайте! — сказал мистер Стиптоу.

— А?Э?

— Что это такое? Ну, трусишь, и тебе нужно…

— Мужество?

— Нет, раньше. А, моральная поддержка! Вот. Значит, мне нужна поддержка! Есть у меня лакей. Скажем ему.

— Лакею?

— Да. У нас с ним как раз урок. Заждался, надо полагать. Джос действительно заждался и хотел уже уйти, когда с удивлением увидел, что, кроме хозяина, к нему направляется давешнее чудище. Однако теперь, вблизи, он его узнал.

— Дж. Б! — воскликнул он.

— Уэзерби!

— Вот это да! — сказал мистер Стиптоу. — Вы что, знакомы?

— Знакомы ли мы? — откликнулся Джос. — Это мягко сказано! Дж. Б. Дафф мне дороже деда. Кто ребенка утешает, приголубит, приласкает?[47] Кто ребенка утешает, приголубит, приласкает? Все она, родная, мама дорогая… — строки из стихов английской поэтессы Джейн Тейлор (1783–1824). Не кто иной, как Дж. Б.

— Вот здорово! — восхитился хозяин. — Ну, вы тут потолкуйте, а я пойду выпью.

Ухода его они почти не заметили, воззрившись друг на друга. Наконец мистер Дафф выговорил:

— Какого черта вы здесь делаете?

— Не виляйте, Дж. Б., — сурово сказал Джос. — Что — это — такое? Более мерзкой поросли…

— Неважно. Лучше вы объясните…

— Есть какие-то правила, в конце концов! Или ты человек, или ты морж. Человек не имеет права носить такие…

— Черт с ними. Что вы тут делаете? Джос поднял брови.

— Дорогой мой, неужели вы думали, что я засижусь без работы? При моих-то дарованиях! Меня немедленно подхватили. Я, как бы попроще объяснить, здешний фюрер.

— Стиптоу сказал, лакей.

— Можно назвать и так.

— Странно.

— Да. От вас не скроешься! Честно говоря, я стал лакеем, чтобы крутиться неподалеку от мисс Фэрмайл. Если помните, я говорил о ней с известной теплотой. Теперь чувства мои еще сильнее. Одним словом, я влюблен.

— Да?

— Да. Перейдем к усам. Объяснитесь.

Мистер Дафф ощутил, что все — к лучшему.

— Хотите ко мне вернуться? — спросил он.

— Смотря зачем.

— Ну, слушайте.

В этот миг появился хозяин.

— Сказали ему? — спросил он.

— Вот, собираюсь. Значит, слушайте.

— Слушайте! — поддержал мистер Стиптоу.

— А, ясно! — заметил Джос. — Вы оба хотите, чтобы я слушал. Что ж раньше не сказали?

Пока мистер Дафф излагал факты, он задумчиво молчал.

— Ну? — спросил мистер Стиптоу по окончании рассказа.

— Да, что?

— Будете?

— Что именно? А, красть портрет! Конечно, конечно. Простите, отвлекся. Я все думаю, как Дж. Б. теперь ест. Просто живая изгородь. А портрет — пожалуйста, со всем моим удовольствием.

Глава XI

Ночь опустилась на усадьбу, сменяя день, весьма занимательный для тех, кто в ней жил. Далеко не все они спали. Лорд Холбтон страдал. Чибнел страдал. Мистер Стиптоу и Джос более или менее радовались. Даже леди Чевендер бодрствовала по разным причинам, хотя обычно спала не меньше восьми часов.

Как и Наполеон, она засыпала, едва коснувшись подушки. Другие считают овец; другие — но не она. Умастит кремом лицо, положит в корзинку мопса, ляжет, выключит свет, и пожалуйста!

Однако сегодня, повторим, она не заснула.

Вернувшись из Брайтона, она вела себя странно, как-то беспокойно. В Клейнс-холле не так уж много веселья, но прекрасная леди его ничуть не умножила. Теперь же, глядя во тьму, она была совсем печальной.

Глубоко вздохнув, она прикинула, не пойти ли ей за книгой, которую она оставила в зале, — может быть, та вгонит ее в сон, — но вдруг легкое поскребывание подсказало ей, что мопс Патриция тоже не спит и тоже хочет выйти.

— Что ж, решено, — сказала леди Чевендер. — Подожди минутку.

Она зажгла свет, встала и спросила, облачаясь в пеньюар:

— На газончик?

Патриция кивнула. Ей нездоровилось, она объелась сыром — потому, собственно, они и ездили к ветеринару.

Легче всего выйти прямо на газон можно было из столовой. Пройдя туда, леди Чевендер раздвинула гардины и открыла окно. Благоуханная прохлада ночи вроде бы прогнала тревогу.

— Прошу, — сказала она. — Я иду за книжкой. Патриция засеменила на газон и принялась со знанием дела обнюхивать влажные травы. Найдя подходящую, она ею занялась и занималась четверть часа. Обретя снова интерес к окружающему, она увидела поразительные вещи: в окне, теперь освещенном, стоял человек. Он задернул гардины. Все это ей не понравилось.

Задернув гардины, лорд Холбтон вынул нож (был он в халате, а нож — в кармане) и направился туда, где висел порт-, рет. Там он постоял, обмениваясь взглядом с изображением леди Чевендер.

Чего-чего, но духа веселых приключений лорд не обрел. Красть ему не хотелось. Конечно, Салли настояла, — но если бы речь шла только об этом, он бы сейчас мирно спал. Мотивом злодеяний было сребролюбие.

Он уже понял, кто гнался за ним по дороге; понял и то, почему опекун остановился в ближайшем городке. Отсюда вытекало, что красть надо поскорее. Потому он и крался в ночи по затихшему дому; но радости не испытывал.

Оторвав взгляд от портрета, что было не очень легко, он раскрыл ножик. «Если делать, то делать» — видимо, думал он.

Именно в это мгновение дверь распахнулась, и на него, как воинственный дан[48] Дан— историки называют так датчан, занимавших часть Англии в IX веке. старой школы, пошел человек с топором. Уронив ножик, лорд Холбтон попытался пройти сквозь стену. Даже тогда, когда он просил у Даффа денег на поездку в Италию, где, как известно, лучше всего ставят голос, даже тогда, повторим, он не стремился вдаль с такой силой.

Однако страх его мгновенно умолк, ибо в дане, сходящем на берег, он опознал Чибнела.

Как и леди Чевендер, дворецкий не обрел ночного покоя. Слова прекрасной Веры смущали его душу. Действительно, думал он, трудно представить, что, выгоняя мятежного сына, старый лорд говорит: «Да, кстати! Как ты будешь жить без меня? Возьми-ка денег на расходы». Если же этого не было, где взял их таинственный лакей?

Словом, сон не шел, и Чибнел направился к окну. Дом располагался углом, дворецкий обитал в короткой его стороне, а потому прекрасно видел, горит ли свет в длинной. Страхи его подтвердились. Минуты через две он входил в столовую, вооруженный топором, который прихватил по дороге.

Увидев лорда Холбтона, он несколько опешил.

— Это вы, милорд? — сказал он.

Лорд Холбтон, хотя и пел романсы, не был полным идиотом.

— Понимаете, — объяснил он, — увидел тут свет и пришел.

— И я увидел, милорд.

— Горит и горит.

— Вот именно, милорд.

— Окно открыто.

— Неужели, милорд?

— Да. Вы его закрывали ночью? А теперь открыто. Это неспроста.

— Неспроста, милорд.

— Я бы сказал, подозрительно.

— Вот именно, милорд.

Когда беседа обещала стать особенно занимательной, они услышали поистине страшный звук. Патриция была невелика, она походила на комнатный коврик, но лаять — умела. Голос ее, заметим — колоратурное сопрано, мог без труда взять верхнее «до» и пойти дальше, а потому сильные мужчины подпрыгнули, словно агнцы.[49] …подпрыгнули, словно агнцы. — «Горы прыгали, как овны, и холмы, как агнцы». (Библия, Па, 63:4).

Какое-то время она выжидала, но, вбежав в комнату, увидела халат лорда Холбтона. Безусловно, такие яркие, мало того — едкие цвета свидетельствовали о злодействе; и, закинув голову, предельно вытаращив глаза. Патриция залилась колоратурным лаем. Леди Чевендер кинулась к ней из залы, миссис Стиптоу — из спальни.

Первая и прибежала первой, она была ближе. Именно в этот миг Патриция, перейдя от звуков к делу, ловко укусила за ногу лорда Холбтона. Зрелище это разбудило материнские чувства. Леди Чевендер схватила ее и прижала к груди.

— Зачем вы дразните собаку? — сурово спросила она. — Ей и так плохо.

Лорд Холбтон еще не выбрал лучший из шести ответов, когда вбежала миссис Стиптоу, спрашивая на ходу:

— Что тут творится?

— А, и ты здесь! — сказала леди Чевендер. — Спит сегодня хоть кто-нибудь в этом доме?

— Видимо, нет, — сухо отвечала хозяйка. — Разве что глухие.

— Да, немного жутко, — признала леди Чевендер. — Жизнь кипит.

— Я думала, кого-то режут.

— Навряд ли, хотя лорд Холбтон — в крови. Патриция еще не объяснила, почему она в него впилась, но основания есть, это уж точно.

— Ногу прокусила, — вставил лорд. — Заражусь бешенством.

Тем временем миссис Стиптоу обратилась к дворецкому:

— Что тут творится, Чибнел?

— Я увидел свет, мадам, — отвечал он, — и счел своим долгом узнать, в чем дело. Здесь я застал милорда. Он тоже видел свет. Кроме того, когда он вошел, окно было открыто.

— Это я, — сказала леди Чевендер. — Выпускала Патрицию.

— Вот как, миледи? Не знал.

— Ей надо поесть травы.

— Понимаю, миледи.

— У нее что-то с животом.

— Трава очень полезна, миледи.

Трудно сказать, понравилось ли миссис Стиптоу столь мирное решение загадки. Заговорила она резковато, да и вообще не отличалась кротостью.

— Если твоя собака наелась, может быть, мы немного поспим?

Леди Чевендер согласилась, что поспать стоит, а лорд Холбтон прибавил, что сперва промоет ногу и прижжет рану йодом.

— Закройте окно, Чибнел, — сказала хозяйка.

— Сию минуту, мадам.

— Что ж, спокойной ночи, — сказала леди Чевендер. — Нет, Патриция, хватит!

И она вышла, а за ней, прихрамывая, вышел лорд Холбтон. Патриция полаяла для верности. Миссис Стиптоу нетерпеливо щелкала языком. Чибнел стоял у окна, видимо, любуясь прелестью ночи, и не выполнил приказа.

— Чибнел!

— Мадам?

— Закройте окно!

— Прошу прощения, мадам.

— В чем дело?

Дворецкий, закрыв окно, подошел к ней. Вид у него был взволнованный.

— Там люди, мадам.

— Что?

— Люди, мадам. Два смутных силуэта. Идут сюда.

— Откуда у нас на газоне смутные силуэты?!

— Это воры, мадам. Если позволите…

Он выключил свет. Хозяйка рассердилась.

— Дурак! — вскричала она, забыв во гневе, что к дворецким так не обращаются. — Что вы делаете?

— Я выключил свет, мадам, чтобы их не спугнуть. Судя по крику, хозяйка не одобрила такой заботливости.

— Я хотел бы поймать их на месте преступления, мадам. Если они разобьют окно, вина их доказана. Как только они войдут, я включу свет, и мы встретим их лицом к лицу.

— А, понятно!

— Если вы разрешите, мадам, сейчас мы затаимся.

Они затаились и молчали, пока стекло не посыпалось на пол. Щелкнул выключатель. Перед ними, мелко моргая, стоял хозяин.

— Так! — сказала хозяйка.

— И вы здесь, — сказал Джос.

— Уэзерби!

— Да, мадам? А, Чибнел! Привет.

— ЧТО ВЫ ТУТ ДЕЛАЕТЕ?!

На это хозяин ответить мог, но не очень хотел. Джос пришел на помощь.

— Моя вина, мадам, моя вина, — мягко сказал он. — Не в силах уснуть, я услышал соловьиные трели и предложил мистеру Стиптоу выйти в сад. Их нельзя упустить.

— Да?

— Да, мадам. Не видя одуванчиков в траве и расцветающих душистых роз, мы птичку скромную…[50] Не видя одуванчиков… — Джос вплетает во фразы кусочки «Оды соловью» Джона Китса (1795–1821). Разглядели мы птичку, сэр?

— Ы, — сказал хозяин. — Высший сорт, а не птичка!

— Недурна, недурна. И в прекрасной форме. Мы были поистине зачарованы. «Ты не умрешь, волшебный соловей», — заметил мистер Стиптоу. Я с ним согласился. Мы оба восхищаемся соловьиным пением.

— Ы, — подтвердил хозяин.

— Мистер Стиптоу предположил, что именно эта птичка тронула сердце Руфи, когда та, как известно, по дому плакала в чужой земле. Гипотеза эта заслуживает внимания.

— Уэзерби, — спросила хозяйка, — вы напились?

— О да, мадам! Из источника Ипокрены.[51] Источник Ипокрены — священный ручей на вершине Геликона, из которого музы черпали вдохновение. Интеллектуальный уровень беседы утомил миссис Стиптоу.

— Почему вы окно разбили?

— Мистер Стиптоу так рвался в сад, мадам, что не захватил ключа. Чтобы не перебудить обитателей дома, мы решили неназойливо войти в окно.

— Да? — спросила миссис Стиптоу, поднимая властную руку и указывая на дверь. — Говард, иди в постель!

— Иду, лапочка, — отвечал ее муж. Как и Китс в соответствующей ситуации, он хотел выпить, но не ипокренской воды. У его постели, на столе, стояла фляжка. Вспомнив о ней, он немного успокоился, облизнулся — и ушел.

— Закройте окно, — сказала Джосу хозяйка.

— Сию минуту, мадам.

— Хотя теперь безразлично, — добавила она и вышла. На лестнице, к ее удивлению, поджидал дворецкий.

— В чем дело, Чибнел? — осведомилась она.

— Разрешите, мадам, задержать вас на минутку?

— Хорошо. Говорите быстрее.

— Насчет Уэзерби, мадам.

— Что с ним такое?

— Я в нем не уверен, мадам. Он странно себя ведет. Вы заметили, мадам, что он приехал в собственной машине?

— Да?

— Да, мадам. Потому я и привел его в гостиную. Я принял его за гостя, мадам.

Миссис Стиптоу поджала губы. В Америке, конечно, это не имело бы ни малейшего значения — только самый завалящий лакей обходится там без машины. Но здесь, в Англии…

— Странно, — сказала она.

— Вот именно, мадам. Кроме того, лакеи не дают дворецким денег.

— А он дал?

— Десять фунтов, мадам.

— М-да…

— Один человек, которому я все рассказал, предполагает, что он — гангстер, мадам, скрывающийся тут до времени.

— Чепуха!

— Возможно, мадам. Однако я бы, на всякий случай, предупредил полицию.

— Ни в коем случае, — твердо отвечала хозяйка. И как не ответить, если вчера вечером Говард просто всех поразил своей элегантностью? Рубашка сверкала, словно маяк, сверкали и ботинки. Что же до воротничка и галстука, их можно было бы отправить на выставку мужской моды. Баронеты и те застыли от восхищения.

С другой стороны, ей не хотелось проснуться как-нибудь и обнаружить, что усадьба ограблена. Поэтому она сказала:

— Следите за ним.

— Хорошо, мадам. Если позволите, я лягу в столовой, буду охранять гобелены.

— Вряд ли он за ними охотится.

— Они исключительно ценны, мадам.

— Да, но зачем он привел мистера Стиптоу?

— Не знаю, мадам.

— А спать тут — спите. В конце концов, разбито окно.

— Вот именно, мадам.

Тем временем, в столовой, Джос удивленно смотрел на ножик, видя в нем истинную манну с небес. Чтобы украсть портрет, нужны две вещи: во-первых, удача, во-вторых — нож. И то и другое было.

С ножом в руке он направился к камину, как направлялся и лорд Холбтон. Там, как тот же лорд, он остановился, глядя на портрет и восхищаясь мастерством художника. Потом взял стул, встал на него и приступил было к работе, когда услышал за спиной:

— Ах!

В дверях стояла леди Чевендер.

Глава XII

Появление леди Чевендер всегда производило фурор, тем более — теперь, когда она держала огромный нож, придававший ей сходство с другой небезызвестной леди.[52]…с другой небезызвестной леди. — Вероятно, Вудхауз имеет в виду леди Макбет, хотя у той никакого ножа не было.

Воспитанный Джос начал беседу нейтральной фразой:

— Вот мы и встретились снова, леди Чевендер.

— Верно, встретились.

— Вы удивляетесь, почему?

— Нет, не удивляюсь. Салли сказала, что вы здесь. А кроме того… Ш-ш-ш! Кто-то идет.

— Ходят и ходят! Не дом, а вокзал какой-то.

— Я — в библиотеке.

— А она где?

— Дальше по коридору. Нам надо поговорить. В чем дело, Чибнел?

Дворецкий нес подушки, одеяла и простыни.

— Миссис Стиптоу хочет, миледи, чтобы я здесь ночевал.

— Зачем?

— Окно разбито, миледи.

— Да? Что ж, ночуйте. Спокойной вам ночи.

— Спокойной ночи, миледи.

Когда она выплыла в коридор, Чибнел сурово поглядел на Джоса.

— Вы еще тут?

— Сейчас иду. А вот скажите, у вас всегда по ночам такое движение?

— Долго вы окно закрываете!

— Что вы, что вы! Я его мигом закрыл. Меня задержала дама. Собираетесь здесь спать?

— Да.

— Не заснете. Я пытался спать на стульях, это невозможно. Идите к себе, никто не узнает.

— Спасибо. Лучше я выполню свой долг.

— Вот как? Ну, спокойной ночи.

Направляясь в библиотеку, Джос думал о том, что все слишком загадочно. Загадка леди Чевендер скоро разъяснится, загадка Чибнела — вряд ли. Утром, в «Розе и короне», он ел из рук, днем тоже ничего, а сейчас… Нет, непонятно. Что ж, узнаем загадку миледи.

— Вот и вы, — сказала она. — Закройте дверь. Джос закрыл дверь.

— Садитесь. Джос сел.

— На чем мы остановились?

— На «кроме того». Но сперва вы сказали: «Салли». Если не ошибаюсь, это мисс Фэрмайл? Какое имя! Всегда его любил. Удивительно! Красота, голос, а тут еще — имя. Просто как по заказу.

— О чем вы говорите?

— О своей любви. То же самое было с Ромео. И с Чибнелом.

— Да?

— Да. Вы произнесли: «Кроме того», и нас прервал дворецкий. Так я и не знаю, что вы имели в виду.

— Сейчас узнаете. Кроме того, мне известно, что Джимми Дафф поручил вам украсть портрет.

— Какая странная мысль!

— Вы думаете? Что ж, рассудим. Миссис Стиптоу отказалась его продать, вы проникаете в дом…

— Я не проникал! Я подъехал к переднему входу в собственной машине.

— Хорошо, подъезжаете к входу. В общем, все ясно. — Голос ее стал напевным. — Никогда не ждала от Джимми такой глубины! Видимо, я его не понимала. Когда вы сказали, что он холост, надо было догадаться. Потерял меня, хочет созерцать мое изображение… Если уж это не трогательно, я не знаю, что вас тронет.

Джос решил не охлаждать ее грез холодной водой истины.

— Редкая душа, — сказал он. — Напоминает сэра Галаха-да. Hd меня он не посылал. Скорее, он меня уволил.

— Что вы ему сделали?

— Так, ничего. Выгнал из кабинета.

— Не понимаю! Вы же сейчас собирались выкрасть портрет.

— Верно, собирался.

— Все равно не понимаю.

— Это сложней, чем вам кажется. В тихом омуте усадьбы много подводных рифов. Вы умеете хранить тайну?

— Умею.

— Я работаю не только на Даффа, но и на Стиптоу.

— На Говарда?

— Именно. Это он свел нас с Дж. Б. Ему нужны деньги. Сперва он думал справиться без посторонней помощи, потом — захотел моральной поддержки и, естественно, подумал обо мне.

— Вот что! — загорелась леди Чевендер. — Я вхожу в долю. Когда Джимми будет платить, пятьсот фунтов мне. Не одному Говарду нужны деньги.

— Неужели и вам?

— Да.

— Я думал, вы миллионерша.

— Была, год назад. Помните, как лопнул банк Батлерсби?

— И вы вместе с ним?

— До последнего гроша. Осталось на Патрицию и на счета от портнихи.

— М-да, — сказал Джос. — Положеньице. Они помолчали.

— Сигареты есть? — спросила леди Чевендер.

— Простите, нету.

— Придется взять свою.

Джос еще не оправился от потрясения.

— Да, тайну хранить вы умеете, — признал он. — Слуги и не подозревают. Миссис Барлоу сказала недавно, что вы — прямо Креозот.[53] Креозот — она хотела сказать Крез.

Леди Чевендер затянулась, потом — хихикнула.

— А знаете, почему я храню тайну?

— Нет.

— Вы видели Мейбл?

— То есть Салли.

— То есть Мейбл. Сестру моего покойного мужа.

— Миссис Стиптоу? Очаровательная женщина. Помню, беседовали мы о Коро…

— А о бедных родственниках?

— Нет, не доводилось.

— Посмотрите на Салли, все поймете без беседы.

— Она обижает Салли?!

— Бить не бьет, голодом не морит, но больше сказать нечего. Нет, я несправедлива. Мейбл в своем роде добра к ней, как… как к бесплатной компаньонке.

— Какой ужас!

— То же самое будет со мной, если она узнает. Мейбл — хорошая тетка, я ее люблю, но равенства она не ведает. Или ты ее давишь, или она тебя. Слава Богу, что у меня такой вид. Правда, он бы мне не помог, если бы все открылось. Сейчас Мейбл думает, что у меня больное сердце и куча денег, которые достанутся ей.

— Какое чудовище!

— Ничуть. Когда ты выше ее, все в порядке. Пока что я — выше. Только… о Господи, где взять пятьсот фунтов?!

— Почему пятьсот?

— Долг чести. Вы когда-нибудь раздавали призы?

— Что-то не помню.

— И не раздавайте. Особенно в женской школе. Сидят, смотрят, ты рассиропишься… Все это было со мной вчера.

— Да, вы говорили, что едете в школу. Придумали, что сказать?

— Еще бы! Целую речь. Они прыгали от восторга.

— Это хорошо.

— Не очень. Меня понесло. И знаете, что случилось?

— Нет, конечно.

— Первой выступала директорша. Она сказала, что надо построить гимнастический зал. Стоит он две тысячи. Ну, попросила родителей внести свою лепту, представила меня. «Вот леди Чевендер, детки, она поведает нам об идеалах и о светлом будущем». Я разгулялась вовсю. Когда восторги утихли, слышу — кто-то обещает дать пятьсот фунтов, если еще трое дадут по столько же. И кто же это был? Я!

— О Господи!

— Вот именно.

— М-да…

— Вообще-то я думала, что никто не согласится. Но нет! Когда девицы оттопали и пыль улеглась, поднялись два субъекта с уголовной внешностью и заорали: «Даем! Даем!» Через минуту-другую поднялся третий. Так я и влипла. Пришлось сказать: «Ах, где моя чековая книжка? Забыла дома». Словом, дорогой Уэзерби, они ждут денег.

— Да, деньги вам нужны, — признал Джос. — Значит, образуем синдикат. Сколько, вы думаете, он заплатит?

— Не меньше тысячи.

— Какие гроши! Настоящий Уэзерби…

— Вам с Говардом хватит половины?

— Обо мне не беспокойтесь. Я работаю не ради денег, а ради славы. Пусть он вернет меня на работу или позволит заведовать рекламой.

— Заведовать лучше.

— Да, конечно. Не во мне дело, фирму жалко.

— Итак, я поеду к нему в Лондон.

— Зачем? Он тут, в гостинице.

— Это еще удобней.

— Тогда — разрабатываем план кампании. Мне что-то не нравится Чибнел.

— Да, пижама жуткая.

— Это верно, но я имел в виду манеру. Очерь сдержан. Не говорит мне «сэр».

— Подозревает?

— Несомненно.

— Значит, надо красть, когда его нет. Завтра он будет в саду…

— Да, отлучиться он не сможет.

— Ни в малейшей степени. И потом, еще одно. Придет вся местная знать. Не усадьба, а разбойничий стан! Заподозрить можно кого угодно.

— Вы все предусмотрели!

Не успев откликнуться на комплимент, леди Чевендер вскочила.

— Это Патриция! Она скучает.

— Ваша овчарка?

— Мой мопсик.

— Салли его расчесывает?

— Среди прочего. Истинный талант! Мягко, нежно, тактично. Иду, иду, дорогая! Кстати, вы любите Салли? Я не ослышалась?

— Нет. Люблю…

— А она мне утром сказала, что выходит за Холбтона. Вы его видели, он тут вечно слоняется. Иду, иду, иду!

Глава XIII

Только поздно утром Салли узнала, что творилось в ночные стражи. Она позавтракала рано, задолго до лорда Холбтона, и он увидел ее, когда она выводила машину, чтобы ехать в Лондон. Про собаку он рассказал с особым пылом, и Салли его жалела, но думала при этом, что можно было бы и не показывать раненую ногу.

Она прекрасно поняла, что портрета не украдешь, когда всюду шныряют дворецкие; и все-таки испытала разочарование. Может быть, этому способствовал вчерашний рассказ о поспешном бегстве. Как бы то ни было, ей впервые показалось, что лорд Холбтон, при всем своем изяществе, не совсем идеален. В голову лезла фраза: «На глиняных ногах».[54] На глиняных ногах — Библия, Дан., 2:33 (там — «ноги его частью железные, частью глиняные», но все запомнили только «глиняные»).

Ехала она, чтобы поднанять лакеев для приема, опытных и надежных ветеранов, — и нанимала их так долго, что вернулась к половине пятого. Проезжая через городок, она подумала, не заглянуть ли в «Розу», но тут увидела мистера Даффа, который смотрел на памятник Антони Бриггсу, много лет представлявшему эти места в парламенте.

Размышляя о том, как хорошо было бы подложить взрывчатку под статую, а заодно — под дома, король ветчины услышал, что его окликает женский голос, и на секунду испугался, не леди ли это Чевендер.

— А, это вы! — с облегчением воскликнул он.

— Можно с вами поговорить? — спросила Салли.

— Конечно, — отвечал мистер Дафф.

— Чаем не угостите?

— Пожалуйста.

— Тут есть кондитерская «Гардения».

Король это знал, во всяком случае — видел. «Гардения» стояла напротив «Розы и короны», и много раз, как испуганный конь, он шарахался от неаппетитных кексов в окне. Сам по себе он бы ни за что не пошел в это заведение, но сообщника надо умасливать; и он сел в машину.

Как все кафе такого рода в маленьких английских местечках, «Гардения» была герметически закупорена. Воздух в нее не проникал, запахи — не рассеивал, и мистеру Даффу показалось, что его обволокло духом булочек, крема, горячего шоколада. Придя в себя, он обнаружил, что на столике стоит угощение.

— Я заказала пончики, — поведала Салли, обладавшая молодым аппетитом. — Вы их любите?

— Нет, — отвечал мистер Дафф.

— Простите. Тогда — пирожных.

— Пирожных, — повторила вежливая официантка.

— Я их не ем, — сообщил Дж. Б.

— Ну что вы, что вы! Съешьте хоть одно.

— Если хотите знать, оно меня убьет. Что ж, ради вас. Слабеющей рукой он взял жуткий комок теста, крема и ягод и, взглянув на официантку, стал его есть. Официантка — высокая, строгая, в пенсне — напоминала ему бонну давних дней, которая заставляла съедать все до крошки.

Салли посмотрела на усы, постеснялась спросить о них и, решив, что так надо для дела, перешла к главному.

— Наверное, — сказала она, приветливо улыбаясь, — вам хочется узнать, что случилось?

Мистер Дафф без особого успеха слизывал с усов крем.

— Я и сам знаю, — проговорил он. — Этот ваш гад бежит от меня как кролик.

— Понимаете…

— Нет. Если бы у него было чуть больше ума, я бы назвал его полоумным. Губошлеп собачий!

Салли обиделась.

— Ничего подобного! Он очень тонкий. Испугался ваших усов. А вдруг вы сумасшедший и его убьете?

— Убить его — очень здравая мысль.

Салли молчала. Осторожность подсказывала ей, что беседу лучше оборвать. Поборовшись со своим лучшим «я», она его скрутила.

— Во всяком случае, — сказала она с натужно-милой улыбкой, — без дела он не сидит. Ночью пошел красть картину.

— И не украл.

— Да, но он не виноват. Вошел дворецкий с топором. Сегодня он пойдет опять.

— Не нужно, так и передайте. Я нашел другого.

— Как?!

— Нашел, и все.

— Кого же это?

— Неважно.

Салли слегка подпрыгнула.

— Может быть, мистера Уэзерби?

— Именно его.

Салли закусила губу. За короткое время их знакомства она поняла, что Джос — соперник серьезный.

— А почему? — продолжал мистер Дафф. — Потому, что он дело сделает. Я не говорю, что в нем нет наглости. Есть. Я не говорю, что мы всегда в мире. Далеко не всегда. Сколько раз мне хотелось стукнуть его по голове! Но человек он дельный. Предприимчивый. Как он меня выгнал тогда! А? Из-за вас, между прочим. Выходили бы вы за него, а не за этого глиста.

Салли суховато улыбнулась.

— Он меня не просил.

— Ничего, попросит.

— Мы почти незнакомы.

— А он вас уже любит.

— Я люблю Джорджа.

— Удивительно! Нет, как вам пришло в голову?! Таких идиотов больше нет. Может быть, где-нибудь, — а в Англии нету.

Девушки редко скрипят зубами, но Салли это сделала. Лучшее «я» рванулось было наружу, но она его снова скрутила и запихнула обратно.

— Мистер Дафф, будьте справедливы. Если Джордж украдет портрет…

— Не украдет.

— А я?

— Вы?

— Да. Если я украду, вы дадите Джорджу деньги?

— Конечно. Слово есть слово.

— Тогда ждите до завтра.

— Так быстро?

— Завтра к вечеру.

— Однако скромностью вы не страдаете!

— Видимо, не страдаю.

— Уэзерби работает против вас.

— И пускай. Ну, мне пора. Завтра у нас прием, я нужна дома. Переходя улицу, мистер Дафф был уже повеселее. В «Розе и короне» его ждал Джос, собираясь, как и Салли, отчитаться перед патроном. Глава шайки — это глава шайки, он по долгу службы общается с гангстерами.

— А, вы тут? — довольно вяло произнес король преступного мира. Пирожные начали свою работу, радость таяла, сменяясь мрачностью, тем более что Джос был до отвращения свеж. Вчерашняя новость не сломила его. Как мы уже знаем, он вообще не унывал и, содрогнувшись на миг от сообщения леди Чевендер, быстро пришел в себя. Непрестанно натыкаясь на лорда Холбтона, он отказывался верить, что такая девушка может любить его. Ерунда, думал он, мы сами над этим посмеемся.

— Последние новости, — сказал он Даффу. — Идемте в бар, там тише. И вид у вас плохой, надо выпить.

У Веры был свободный вечер, за стойкой царил какой-то юнец, и, хотя он не отличался ее учтивостью и блеском, Джос об этом не пожалел. Всему свое время. Изящная беседа — одно, деловая — другое. Себе он заказал эль, сообщнику — двойное бренди с содовой; потом перешел к отчету.

— Словом, — заключил он, — не повезло. Но не горюйте, завтра я снова попытаюсь. Вероятно, вы знаете о нашем приеме. Тогда и настанет мой час. Ни единой души, все в саду, дуют чай, лопают клубнику. Кради — не хочу!

Мистер Дафф, судя по всему, его одобрил, подумав к тому же, что Салли имела в виду именно эти стратегические выгоды.

— И девица завтра крадет, — сообщил он. — Очень в себе уверена.

— Какая еще девица?

— Да ваша. Забыл, как ее зовут. Такая малявка с глазами. Джос поднял брови.

— Вы имеете в виду мисс Фэрмайл?

— Именно.

— Тогда замечу, что она — не малявка.

— Малявка.

— Нет. Я их видел, ни малейшего сходства. Если вы пытаетесь описать в своей неуклюжей манере, как она похожа на танагрскую статуэтку, я с вами согласен. Но малявка… Помилуйте! Этого я не потерплю. Что вам там сказали насчет кражи?

— Я сейчас видел вашу статуэтку. Кстати, она выходит за моего подопечного. Некий Холбтон.

— Знаю. Слышал. Исключительно глупая мысль. Ничего, передумает.

— Она сказала, если я дам ему деньги, картину она украдет.

— А вы ответили, что дело — в более надежных руках?

— Нет, не ответил. Джос был шокирован.

— То есть, вы ее поощрили? Вам не жутко, что такая девушка выйдет за такого типа? Он как будто мячик проглотил.

— Вообще-то я сказал, что это глупо. Посоветовал выйти за вас.

— Да? Ну простите, что назвал вас гадом.

— Не назвали.

— Собирался. Посоветовали выйти за меня? Молодец! Душечка!

— Все лучше, чем за него. Я бы на ее месте ни за кого из вас не вышел.

— Еще одно бренди, — крикнул Джос, — с азиатским ядом! Трудный вы человек, Дж. Б. Может, под грубой шкурой залегло золотое сердце, но это еще надо доказать.

Мистер Дафф с сомнением посмотрел на бренди.

— Не знаю, пить ли. Что-то плохо с животом. Все здешняя кухня, черт бы ее драл. Яичницу зажарить не умеют. Ну, раз уж подали, выпью.

Оставшись один, он посидел еще, прихлебывая свой напиток, и с некоторым запозданием вспомнил, что врач запретил спиртное. Когда Джос подходил к усадьбе, размышляя о его словах, он решил подняться к себе, полежать немного.

Он открыл дверь, за которой располагались номера, но услышал женский голос, сочное контральто, которое не забыл за пятнадцать лет:

— Передайте ему, пожалуйста, что заходила леди Чевен-, дер. Он мне очень нужен.

Сперва он застыл на месте, потом — ожил и кинулся на улицу. Панически оглядывая дома, он наткнулся на окно «Гардении», и даже оно показалось ему приветливым и гостеприимным.

К чести таких кафе, они и впрямь гостеприимны. Это вам не портной: пришел — ушел. Сиди сколько хочешь. Именно в этом нуждался сейчас мистер Дафф — и мгновенно оказался за столиком.

Величавая официантка немного ему удивилась.

— Вы что-то забыли?

— Чаю дайте!

— Чаю?

— И пончиков.

— Хорошо, сэр, — сказала она, уже с почтением. Сразу видно, понимающий человек. Она не помнила ни одного клиента, который бы так скоро вернулся.

Когда она удалилась, тихо трепеща от радости, Дж. Б. услышал за спиной еще один женский голос и сердито обернулся.

— Привет, привет! — сказала девица, сидящая за другим столиком, и он узнал в ней барменшу из «Короны».

Вера Пим пришла в «Гардению» отдохнуть и подумать. Чибнелу она позвонила с досады, по той же причине сказала, что занята, но на самом деле стремилась к одиночеству. Она хотела решить загадку усов.

Когда обладатель их ворвался в кафе, она испугалась, но взяла себя в руки. Британия не зря гордится своими барменшами. Есть в них что-то такое. Она поняла, что личная встреча очень кстати: усыпив бдительность подозреваемого, можно вызнать его секреты.

Усы при ближайшем рассмотрении были еще страшнее, да и лицо ходило ходуном, словно незнакомец сердился. Мы-то знаем, что в присутствии женщин мистер Дафф просто корчил рожи.

— Вот и хорошо, — сказала Вера с профессиональной приветливостью. — Вы не напоите меня чаем? Можно, я к вам пересяду?

В обычных обстоятельствах Дж. Б. бестрепетно ответил бы: «Нет!», но сейчас растерялся. Уйти он не мог; с первого взгляда в окно было ясно, что это — утопия. Леди Чевендер вышла из «Розы и короны» и стояла на мостовой, поджидая, пока собачка обнюхает банановую шкурку.

— Сейчас мне принесут булочек, — сказала Вера.

— И мне, — сказал мистер Дафф.

— Вот здорово, правда?

— Ы, — откликнулся он, чувствуя именно то, что в его любимом фильме чувствовал герой, которого запер на старой мельнице одноглазый китаец.

Никогда не знаешь, что говорить злодеям, и Вера замялась, но тут принесли заказ, распространявший жуткий, жаркий запах. Разлив чай, прекрасная барменша придвинула чашку к себе. Кто-кто, а она знала, как бросают в чай белые пилюльки.

— Погода хорошая, — сказала она.

— Ы.

— Вы удивились, что я здесь?

— Ы.

— У меня свободный вечер.

— Ы.

— Хорошо уйти из бара. Работа еще ничего, а вот общество там — смешанное. Пролетариат. То ли дело здесь! Чай самый лучший, пончики, все такое изящное. Вкусно, а?

— Вкусно, — отрешенно признал мистер Дафф, прислушиваясь к тому, как у него в животе пирожное борется с бренди. Он взглянул в окно. Собачка нюхала кусочек бумаги.

— Мистер Чибнел их очень любит, — продолжала Вера.

— А кто это?

— Мой жених.

Он только что, по рассеянности, проглотил второй пончик, но все равно ему стало легче; значит, она не опасна.

— Замуж собрались?

— Надо сперва скопить денег. Мы купим кабачок.

— Дорогие они?

— Не дешевые. Ничего, Сидни у меня молодец, копить умеет. А я иногда на бегах играю. Люди заходят, говорят, на кого ставить. Выиграла десять фунтов.

— Так вы миллионершей станете!

Когда лед сломан, робкие люди начинают резвиться. Мистер Дафф успокоился. Леди Чевендер ушла, но он уходить не думал, даже съел еще один пончик с отчаянной удалью.

— Вот, послушайте… — начал он и остановился. Прекрасная барменша пристально смотрела на него.

— Что вы так смотрите?

— Усы у вас красивые.

— Да?

— Теперь редко носят. Трудно растить, а?

— Не особенно.

— Можно я ближе погляжу?

— Валяйте.

Вера наклонилась к нему (сердце у нее прыгало) и провела по усам прелестной ручкой. Именно это увидел Чибнел, подошедший как раз к окну.

Звонок его смутил и расстроил. По бесконечным «Да? Ну-ну» вы бы никогда о том не догадались, но душа его истекала, как пробитый молнией бак. И он поспешил в «Розу и корону».

Надеясь против всякой надежды,[55] Надеясь против всякой надежды… — См. Библия, Рим., 4:18. (В синодальном переводе: «Он, сверх надежды, поверил с надеждою…») что любимая женщина просто пьет чай с женой хозяина, он подошел к упомянутой даме и узнал от нее, что чай Вера пьет, но в кафе. Действительно, она была в «Гардении» и гладила там усы давешнему чудищу, о котором, по своему коварству, отзывалась так плохо.

Повторилась история с галстуком, но в худшем, гораздо худшем варианте. Сейчас и речи быть не могло о профессиональных жестах. Кроме того, усы — не галстук. Словом, творились дикие бесчинства, которых он, собственно, ждал.

Сжав кулаки, Сидни Чибнел встал в дверях мясной лавки, чтобы немного подумать.

Тем временем Вера Пим закончила свои исследования. Как она и предполагала, усы оказались фальшивыми — пальцы явственно ощутили какую-то клейкую марлю. Сделав все, что может сделать слабая женщина, она встала, чтобы немедленно позвонить жениху.

— Очень хорошие усы, — сказала она, немного задыхаясь, словно нашла на чердаке расчлененное тело. — Высший сорт. Ну, мне пора. Спасибо за угощение.

Мистер Дафф немного удивился такому поспешному уходу, но, расплатившись, ушел и сам. На улице с ним случилось точно то же самое, что вчера — кто-то опустил ему на плечо тяжелую руку. Правда, нынешний рукоопускатель был покрасивей вчерашнего; но это не так уж существенно, ибо тонкие черты искажала дикая ярость.

Если бы миссис Стиптоу узнала, что ее дворецкий может быть таким, она была бы глубоко шокирована. Осудила бы она и тембр голоса.

— Эй! — сказал он.

— Ой! — сказал мистер Дафф.

— Минуточку!

— Что вам, собственно…

— Сейчас расквашу морду.

— Кому?

— Вам.

— Зачем?

— Вы не знаете? — Чибнел неприятно лязгнул зубами. — Ха-ха! Он не знает, видите ли!

В те давние дни, когда Джимми Дафф метал молот, он быстро бы разобрался в ситуации. Но годы — это годы, ему не хотелось вульгарной потасовки. Враг был подтянут и мускулист, сам он набрал весу, да еще был набит по горло всякими пончиками.

Официантка почти не удивилась, когда он влетел в «Гардению» с редкостной для его лет прытью. Завсегдатай, можно сказать, едва ли не попечитель, — и она улыбнулась ему.

— Еще чаю?

Мистер Дафф плюхнулся в кресло.

— Пончиков?

— Ык.

Официантка смотрела на него, как смотрит проповедник на раскаявшегося грешника. Если бы на свете было больше таких людей, думала она, свет был бы значительно лучше.

— Этот джентльмен с вами? А, мистер Чибнел! Здравствуйте, мистер Чибнел.

— Здрассь.

— Какая хорошая погода.

— Да уж, лучше некуда.

— Ваша невеста только что ушла.

— Видел.

— Они пили чай с мистером… э…

— Видел.

Ощутив в его ответах некоторую сухость, она пошла за пончиками.

Чибнел, уже присевший к столику, сокрушался о том, что дал врагу нырнуть в святилище. Мистер Дафф, напротив, радовался, что злодей чтит хоть какие-то условности человеческого общежития.

— Жду на улице, — сообщил тот.

Мистер Дафф не ответил. Из замечаний официантки он вывел причину этих странных поступков и понял, что объяснить не сможет ничего. В этом мире судят по действиям; чистота сердца — не видна.

— Ясно?

— Вот и пончики, — сказала официантка с материнской нежностью.

— Так я жду.

Чибнел выскочил на улицу. Официантка ласково поглядела ему вслед.

— Это наш мистер Чибнел, — объяснила она. — Дворецкий из усадьбы.

— Вот как?

— Какой красивый, а? Я всегда думала, что они все толстые, много портвейну пьют, а он у нас — прямо чемпион.

— Да?

— Самый лучший боксер. Всех на лопатки положил, хе-хе-хе. Прямо лев или эта, пантера. Что ж вы пончиков не едите?

— Как-то не хочется…

— Тогда я вам пирожных принесу. Вы любите с кремом, да? Такие розовые.

Когда Чибнел входил в гостиницу, Вера Пим как раз повесила трубку, до него не дозвонившись. Встряхнув медной гривой, она кинулась к нему.

— Вот ты где! А я звоню, звоню, — она огляделась. — Сидни, они фальшивые!

— Как и ты.

— Что?

— То. Я все видел.

— Когда?

— Сейчас. Тебя с этим типом.

Вера Пим широко раскрыла свои прекрасные глаза.

— Ты что, не понял?

— Понял, как не понять! — он глухо засмеялся. — А еще говорила, он злодей!

— Злодей и есть. Я решила проверить. Вообще-то я там сидела, он вошел, и я воспользовалась случаем.

— Еще как. Гладила его по рылу.

— Что ты! Я усы щупала.

— А какая разница?

— Такая. Сидни, они фальшивые!

— Что?

— То.

— Нет, ты всерьез?

— Еще бы!

— Значит, не гладила?

— Щупала, сказано тебе!

Чибнелу стало легче. Недавно он походил на Артура, беседующего с Гиневерой;[56] …на Артура, беседующего с Гиневерой… — речь идет о том эпизоде из легенд о короле Артуре, когда он застал свою жену с рыцарем Ланселотом. Несомненно, Вудхауз имеет в виду то, как это рассказано в поэме А. Теннисона «Королевские идиллии». теперь — на дворецкого, которому стало легче.

— Вот оно что!

— Да. Сидни, а я что вспомнила! Вчера, ты еще не пришел, он спрашивал, где усадьба.

— Нет, правда?

— Ну! А этот твой Уэзерби говорит: «Лицо знакомое». Прямо, знакомое! Работают вместе, шайка. Уэзерби проник в дом и впустил его, они все вытащат.

— Да-а-а!

— Называется «подсадная утка».

— Вроде верно…

— А то!

— Ночью этот Уэзерби рыскал. Соловья слушал, видите ли! Значит, ты думаешь, это банда? Что ж он усатого сразу не узнал?

— С усами не видел. Ты смотри, еще зарежет в постели! Чибнел обиделся.

— Куда ему! — Он показал бицепс. — Потрогай!

— А у него автомат.

— Нет у него автомата!

— Почем ты знаешь? В общем, смотри в оба.

— Ладно.

— И денег не бери.

— Не брать? — усомнился Чибнел. — Ну, это уж ты слишком!

Тем временем мистер Дафф, сидевший в кафе «Гардения», расстегнул три последние пуговки на жилете и откинулся в кресле, тяжело дыша. Под бдительным взором официантки он съел пирожные, и она обещала принести еще. Он знал, что придется за них заплатить, и не только деньгами.

Пирожные прибыли. Официантка взглянула на мистера Даффа, как ученый — на морскую свинку.

— Знаете что, — сказала она, вдохновленная свежей мыслью, — скажу кухарке, пусть спечет вам блинчиков. Хорошо?

Мистер Дафф обреченно кивнул. Желудок это заметил и болезненно сжался. Его уже ничто не удивляло, он давно оставил попытки хоть что-нибудь понять.

Глава XIV

Приближался час приема, всколыхнувшего местную знать, а Сидни Чибнел страдал и метался.

Дворецкие думают иногда, что больше им не выдержать, и чаще всего это бывает, когда нервная хозяйка то и дело тебя дергает. Звонок звенел непрестанно. Миссис Стиптоу осведомлялась, как там оркестр, как закуска, как новые слуги и так далее.

Однако все это неизбежно перед большим приемом. Труднее были мысли о таинственном Джосе. Чибнел потому и страдал, потому и метался, что тот обретал возможность грабить дом сколько душе угодно. Если дворецкий — в саду, а грабитель — в доме, дело плохо, хуже некуда.

Выпив рюмочку-другую, Чибнел напряг свой могучий ум и кое-что придумал. Миссис Стиптоу была на террасе, смотрела в небо. Оно ей не нравилось.

— Да, Чибнел?

— Простите, мадам…

— Над теми деревьями — туча.

— Да, мадам.

— О Господи! Сейчас хлынет. Ну что за погода? Кто ее выдумал?

— Я хотел бы поговорить об этом Уэзерби, мадам.

— А что такое?

— Я не уверен, что можно оставить его в доме, пока мы здесь, мадам.

Миссис Стиптоу оторвала взоры от тучи, расползавшейся, словно клякса.

— Вы думаете, он вор?

— Уверен, мадам.

— Что же нам делать?

— Я бы предложил, мадам, вызвать его сюда, как бы на помощь. Тогда я смогу за ним смотреть.

— Умно, — признала хозяйка. — Очень умно. Замечательно! Чего не скажу о погоде. Сейчас хлынет.

— Боюсь, мадам, придется перейти в гостиную.

— Будет толкучка. Да вообще никто не придет, дождя побоятся! Вы бывали в Калифорнии?

— Нет, мадам. Мне не доводилось посетить Соединенные Штаты, но я об этом мечтал.

— Одно слово — рай!

— Так я и думал, мадам, после беседы с одним американцем. Я встретил его в молочном баре. Он очень хвалил свой штат.

— Знаете, как там живут? Никакого дождя. Посылай приглашения хоть за две недели, погода не подведет. А здесь… Идите поговорите с Уэзерби.

Чибнел ушел и вернулся через три минуты.

— Поговорил, мадам.

— Значит, все в порядке?

— Нет, мадам. Он отказался.

— Что?!

— Отказался, мадам. Говорит, не имеете права по законам лакейской гильдии. Такой гильдии нет, мадам.

— Ну, знаете! Идите снова, передайте…

Миссис Стиптоу замолчала. Она уже собралась уволить мятежного Джоса, но на террасу вышло Прекрасное Видение. Как на рекламе «Что носит элегантный мужчина», Говард Стиптоу сверкал от ботинок до шляпы, венчающей тыквенную голову. Птицы и те защебетали, увидев серый костюм, у пчел занялось дыхание от белоснежной рубашки, жуки советовали друг другу взглянуть на цветок в петлице. А миссис Стиптоу, ожидавшая увидеть замусоленного мотоциклиста, изменила свои намерения. Если вор может сделать это, Бог с ним, пускай ворует!

— Что вы сказали, мадам?

— Так, ничего.

В эту минуту хлынул ливень.

Джос решал кроссворд в гостиной для прислуги, думая о том, когда же гости так наедятся сэндвичей и упьются чаем, что можно будет приступить к делу. Тут и вошел Чибнел.

— А, Чибнел! — приветливо сказал Джос. Дворецкий был холоден.

— Вас просит мистер Стиптоу.

— То есть миссис?

— То есть мистер. Он у себя.

— То есть в саду?

— У се-бя. Если вы потрудитесь взглянуть в окно, то увидите, что идет дождь.

Джос посмотрел в окно и дождь увидел.

— Верно! Как же там с приемом?

Чибнел не хотел вдаваться в беседу, но тема уж очень его трогала.

— Все к собакам. Почти никто не пришел. Кто есть, сидят в гостиной. А что с миссис Стиптоу!

— Прекрасно себе представляю. Жаль ее, жаль, ничего не скажешь. Значит, папаша у себя? Сбежал? Нехорошо! Его место — в первых рядах. Пойду пристыжу.

При всем своем доверии к мастерству Томаса и послушанию хозяина, Джос удивленно ахнул, войдя в комнату.

— Ну, Стиптоу! — сказал он. — Да вы просто Аполлон! Мистер Стиптоу отмахнулся от заслуженных комплиментов.

— Вот что…

— Так я и знал, что вы это скажете.

— Вот что, я влип, — мистер Стиптоу нервно вцепился в цветок. — Портрет красть будете?

— Жду подходящего момента.

— Не ждите. Крадите сейчас. Сказано, я влип.

— Это я понял. А что случилось?

Мистер Стиптоу приник к нему и зашептал:

— Вот что…

— Да? — откликнулся Джос, отодвигаясь и вытирая ухо.

— Я все сделал, как вы сказали. Повел их за конюшню, стали мы играть…

— Очень хорошо.

— Хорошо? Они меня обчистили.

— Обчистили?

— Обыграли. Был там такой баронет с прыщами… Ну, это я вам скажу! В общем, обещал им завтра отдать. Вы представляете? Они меня ославят на все ихнее графство! Она узнает! О-ох!

— Что она вам сделает?

— Да что угодно!

— Понимаю. Что ж, надо спешить. Собственно говоря, в ту столовую сейчас никто не пойдет.

— Они пьют чай.

— Значит, сидят в гостиной. Ножнички взять можно?

— Нет у меня никаких ножничек!

— Тогда — бритву.

Вырезая портрет, Джос думал о том, идти ли в «Розу и корону», пока плеск дождя о стекло не подсказал ему ответа. Он вышел в коридор и огляделся. Никого не было. Он поднялся по лестнице — и встретил Салли, которую хозяйка посылала за часиками.

— О! — сказала Салли.

— А! — сказал Джос.

— Я прямо подскочила.

— Все больная совесть! Вас-то мне и надо, юная Салли. Давно хочу поговорить.

— О чем?

— Да уж есть о чем. Пришло время сесть за стол переговоров. Прошу!

— Это спальня миссис Стиптоу.

— И прекрасно, — сказал Джос. — Где может быть тише и уютней?

Глава XV

Закрыв двери, он спросил:

— Что за чушь я слышу? Вы выходите замуж.

Именно так говорит гувернантка с вороватой воспитанницей; и Салли обиделась.

— Простите? — с холодным достоинством переспросила она.

— Правильно, — одобрил Джос. — Может, и прощу, если это — сплетни. Так выходите или нет?

— Выхожу. Разрешите узнать, какое вам до этого дело?

— В жизни не слышал такого глупого вопроса. На вас женюсь я.

— Да? Не знала.

— Теперь знаете. Мы же созданы друг для друга. Я это понял, как только вы вошли в кабинет. А вы не поняли? Странно. Это коту ясно. Вот — я, вот вы, вот мы с вами. Видимо, вы глупее, чем я предполагал.

— Не надейтесь, смеяться не буду.

— Что, что?

— Ваше остроумие до меня не доходит. Джос удивился.

— Остроумие? Вы думаете, я шучу?

— Конечно. Не всерьез же говорите.

— Именно всерьез.

— Вы заметили, что мы виделись два раза в жизни?

— Три, но и одного хватило бы. Это бывает. Возьмем Ромео. Возьмем, наконец, Чибнела. Зашел в «Розу», думал только о пиве — и увидел рыжую девушку. Глаза их встретились. «Вот!» — подумал он, равно как и я. Я понял, что мы созданы друг для друга в начале времен. Я вас ждал. Я знал, что мы встретимся. Словом, я вас люблю.

Салли немного растерялась. Теперь она верила, что он говорит всерьез, хотя он, подойдя к туалету, отрешенно рисовал на зеркале какие-то рожи. Вероятно, Ромео и Чибнел не рисовали бы, но он ведь странный, особенный — в общем, такой, что поневоле испытаешь материнские чувства.

— Вы бы их лучше стерли, — заботливо сказала она.

— Пожалуйста. — Он стал их стирать. — Словом, ясно. Они помолчали. Обнаружив крем, Джос мазал им кончик носа.

— Мне очень жаль, — сказала Салли.

— Ничего, ничего. О чем, собственно, жалеть? Ведь мы могли бы и не встретиться. В сущности, это чудо. А вдруг вы не пошли бы к Дж. Б.? А вдруг бы я там не сидел? Да я вообще мог уехать!

— Мне жаль, что вы ко мне так… относитесь.

— Почему?

— Все ж неприятно говорить, что любишь другого.

— Вы что, всерьез?

— У вас крем на носу.

— Бог с ним. Вы что, всерьез его любите?

— А как же иначе?

— Ну, не его же!

— Да?

— Да. Это чушь какая-то. Коту ясно. Его любить нельзя.

— Вы не знаете Джорджа.

— Его зовут Джордж? Нет, знаю. Мне слуги рассказали. Он поет романсы. Не спорьте, это уже не тайна. Чепуха какая! Неужели вас так легко разжалобить? Любить его нельзя.

Было мгновение, когда Салли об этом думала. Романсы он пел и, как многие певцы, выжимал из них последнюю каплю сиропа — в тот памятный вечер он мог бы расплавить и Медузу, даже тетя Мейбл загрустила. А наутро, хотя и недолго, Салли думала о том, не по своей ли сентиментальности приняла его предложение?

Воспоминание мелькнуло и угасло, Салли в нем раскаялась и с особым пылом вскричала:

— А я вот люблю!

Джос напомнил себе, что надо быть очень мягким, очень тактичным, и сказал:

— Да он же полный дурак.

— Ничего подобного.

— Хорошо, — согласился Джос. — Я несправедлив. Конечно, он поет, но больше ничего плохого за ним не числится. Просто мне обидно, что вы его любите. Если он женится на ком-нибудь другом, я его поздравлю. Но на вас! Это чушь, и все. Вы его, кстати, не любите. Я понимаю, почему вам пришла в голову такая дикая мысль.

— Почему?

— Коту ясно. Мамаша Стиптоу гоняла вас туда-сюда: «Сходи на кухню!», «Чеши собаку», «Скажи шоферу»…

— Прямо негр из песни!

— «Старик-река»?![57] «Старик-река» — ария из мюзикла Оскара Хаммерштей-на (1895–1960) «Плавучий театр» по одноименному роману Эдны Фербер (1887–1968).

— «Старик-река».

— Вы ее знаете?

— Я ее все время пою.

— И я.

— Вот бы послушать!

— Услышите, — пообещал Джос и, как умелый спорщик, перехватил инициативу. — Пожалуйста, вот и разница. Когда я пою, я п о ю, честно, громко. А он? Стрекочет, хуже барышни.

— Вы говорили про шофера и про собаку.

— Да. Так вот, вас совсем затуркали, и вы решили: «Что угодно, только бы отсюда выбраться!» Явился этот Джордж. Вам показалось, что вы в него влюблены.

Это было так верно, что Салли даже вздрогнула, но долгая тренировка научила ее сдерживать порывы.

— Мне пора идти, — сказала она.

— Куда?

— В гостиную.

— Нет, сперва разберемся. Надо все выяснить. Вы верите в духовное родство?

— Как у нас с Джорджем?

— Не шутите в такую минуту. Какой Джордж?! Мы, слуги, называем его Кадык.

Салли уже поняла, что ей не дается холодное достоинство. Теперь не далась и суровость. Казалось бы, поставь его на место — но нет, не выходит. В конце концов, это верно. Кадык… Точно, кратко, метко.

Она невольно хихикнула.

— Нам не до смеха, — сказал Джос.

— Я вспомнила шерри, — сказала она. Джос улыбнулся.

— Ловко мы с вами, а?

— Ловко.

— А он орет: «Эй!» У меня чуть голова не отвалилась.

— И у меня.

— Духовное родство, в чистом виде. Но мы отвлеклись. А вообще-то нет! Поговорим про Дж. Б. Даффа. Вчера я его видел.

— И я.

— Он мне сказал. И очень меня удивил. По его словам, вы готовы украсть портрет, чтобы получить деньги для Джорджа.

— Да, это правда.

— Слава Богу, я вам помешаю.

— Вы думаете?

— Что тут думать!

— Да?

— Да.

— Мы с вами соперники. Победит тот, кто ловчее.

— Это я.

— Как?

— Я украл картину. Вот она, под жилетом, вроде набрюшника.

— Не верю.

— Поглядите.

— Мистер Уэзерби!!!

— Джос.

— Джос, отдайте ее!

— Чтобы вы за него вышли? Не-е-ет. Это не вы говорите. Это говорит сентиментальная дурочка, да еще и под наркозом. Сами будете благодарить.

Салли кинулась на него, как кидалась Патриция на овчарку миссис Стиптоу. Она вцепилась ему в жилет, он схватил ее за руки — и как-то вышло, что они обнялись. Тут он перестал понимать, что делает. Чибнел ему объяснил бы. Начитанный Чибнел знал, что он прижимает Салли к груди, осыпая поцелуями ее запрокинутое личико.

Сколько это продолжалось, мы не знаем, но продолжалось бы дольше, если бы лорд Холбтон не вошел в комнату. Не дождавшись Салли, миссис Стиптоу послала его разузнать, как там часики.

Глава XVI

Согласитесь, такое зрелище — не для женихов. Дверь он открыл бесшумно, они его не заметили, и какое-то время сохранялся status quo: Джос целовал Салли; Салли (сперва колотившая его кулачками) как раз начинала понимать, что она удивительно счастлива.

Лучшее «я» ее не одобрило, но что поделать? Ей казалось, что именно этого она ждала с тех самых времен, которые провела в кабинете мистера Даффа. Лорд Холбтон покашлял.

— Э, — сказал он.

По-видимому, Отелло выразился бы иначе; но еще спасибо, что самый тон не выдал облегчения. Лорд Холбтон только и думал, как бы выкрутиться, не погрешив против чести, — и вот, пожалуйста. Слово Холбтонов — это слово Холбтонов, но не в таких же случаях!

— Э… а… — сказал он.

Джос выпустил Салли, как и требует вежливость. Если уж этот тип появился, надо с ним поболтать.

— Привет!

— Кто вы такой?

— Уэзерби.

— Лакей Стиптоу!

— Он самый.

— Ну, знаете! Так нельзя, — лорд Холбтон повернулся к Салли, — это нехорошо. Со слугами не целуются. Между нами… э… все кончено. Да, да, да!

И он удалился, забыв о часиках.

Джос, отошедший к туалету и рисовавший себе усы гримировальным карандашом, вдумчиво хмурился. Он думал о том, что его поведение все-таки не очень похвально.

— Простите меня, — сказал он, не оборачиваясь к Салли. Она не ответила. Он взглянул в зеркало, прикинул, нарисовать ли бородку, и решил, что это излишне.

— Не кидались бы ко мне, я бы ничего не делал. Пойти за ним, объяснить?

— Нет, не надо.

Джос быстро обернулся. Салли взвизгнула.

— Посмотрите на себя!

— А что?

— Ничего, ничего. Так даже лучше.

Джос немного растерялся.

— Вы сказали: «Не надо»?

— Сказала.

— Может, объяснить ему?

— Нет, спасибо.

— Я же вас поссорил. Теперь он не женится.

— Очень хорошо.

— Вы говорили, вы его любите.

— Значит, передумала. Джос понимающе кивнул.

— А-га… Вероятно, заметили кадык. Так и скачет, так и скачет. Просто мышь в ловушке. Видите, я был прав.

— Вы всегда правы.

— Не совсем.

— Откуда такая скромность?

— Понимаете… раньше… ну, раньше я думал, что мы с вами поженимся. А теперь, когда я… ну, я…

— Воспользовались беззащитностью невинного создания?

— Именно! Вы заметили? Схватил… прижал…

— Поцеловал.

— Да! Поцеловал, как последняя сволочь. Разве можно иметь дело с этим Дж. П. Уэзерби?

— Почему «П»?

— Мое второе имя — Пармали.

— Вот это да!

— В честь крестного. И зря, ничего не оставил. Так вот, разве можно иметь с ним дело? Нет, ни в коем случае.

— Значит, и вы иногда ошибаетесь.

— Что вы имеете в виду?

— Вы прекрасно поняли.

— Понять-то понял, а принять — боюсь. Салли, ты правда…

— Да, Пармали.

Он снова обнял ее. Великое дело — практика. Через какое-то время они заговорили.

— Это и есть рай, — сказал Джос.

— Да?

— Да. Самый настоящий. — Он помолчал. — Рай. И все-таки…

— Ты жалеешь?

— Чтотычтотычтотычтотычтотычтотычтоты! Я недостоин.

— Странно. Ты очень высокого мнения о Дж. П. Уэзерби.

— Конечно. Прекрасный человек. А тебя — недостоин. Вот я подумал: чем я это заслужил? Не знаю. Просто стыд! Я не смею застегнуть твои туфли.

— Они на завязочках.

— Ну, завязать. Очень может быть, что ты сочла меня немного наглым. Нет. Это не так, я очень тихий. Помнишь свинопаса и принцессу? Мы с тобой. Не пойму, что ты во мне нашла.

— Красоту. Характер. Славу.

— Она меня ждет?

— Еще как! Отдашь Даффу картину, он возьмет тебя обратно…

— Мало того, повысит. Мы, женатые люди, должны думать о будущем. Возглавлю отдел рекламы. Не согласен — не получит портрета.

— Ты уверен?

— В чем?

— Что ему так нужен портрет.

— Не знаешь ты старого Даффа. Истинный мул. Вобьет себе что-нибудь в голову, молотком не выбьешь. Он просто помешался на этом портрете.

Салли молчала.

— О чем ты думаешь?

— Надо мне с ним поговорить.

— Вместо меня?

— Да. Ты не очень деликатен.

— Я? Не деликатен?

— Можешь из комнаты выгнать.

— Ты не понимаешь. Это очень тонкое дело. Тут — не я один, тут целый синдикат. Надо защитить интересы каждого!

— Не понимаю!

— Так я и сказал. Тайну хранить можешь?

— Вряд ли.

— Ну, эту — сохрани. Мистер Дафф даст деньги мне. Я уделю немалую часть Стиптоу, он едет в Голливуд.

— Не знала, что он играл.

— Пока — в эпизодах, но была и роль, целых три реплики. Спроси, он тебе расскажет. А еще… интересно, можешь ты уподобиться могиле?

— Зачем?

— Затем. Чтобы никто ничего не узнал. Это — про леди Чевендер.

— А что с ней такое?

— Ей тоже нужны деньги.

— Ты не спутал? Она очень богатая.

— Нет. Разорилась. Как говорит Дж. Б., вот послушай…

— Он и тебе это говорил?

— Сотни раз.

— Мне тоже сказал, тогда.

— Вот как? Ну слушай.

Что-что, а рассказывать он умел. Салли слушала как зачарованная.

— Ой, бедная! — сказала она.

— Именно, бедная. Если твоя тебя Мейбл узнает, она ее заест.

— Не без того. Острыми зубами. Значит, часть денег — ей. Получим от Даффа.

— Ты его не испугаешься?

— Конечно, нет.

— Хорошо. Вот картина. Засунь под платье, держи крепко. Ты поедешь или пойдешь?

— Поеду. И приеду.

— Буду ждать. Где?

— У ворот.

— Ладно. Хвост пистолетом!:

— Держу. Пип-пип!

Когда дверь затворилась, Джос рухнул в кресло. Через некоторое время он подтянул к нему столик, чтобы положить куда-нибудь ноги, вынул трубку и раскурил. Происшедшие чудеса надо было обдумать как следует, вспомнить каждый миг, высосать его, словно лист артишока.

Дойдя до нежданных объятий, он только начал улыбаться нежной, умиленной улыбкой, как вдруг сзади раздался достаточно мощный взрыв. Он посмотрел туда. Миссис Стиптоу стояла в дверях, подобно мистеру Даффу в другом, тоже историческом случае.

Джос поднялся. Хотя в манере его мы заметили бы лишь старомодную учтивость, сам он немного взволновался, неожиданно припомнив, что, собственно говоря, находится в дамской спальне. Очень может быть, думал он, что хозяйка рассердится.

Чутье его не обмануло. Миссис Стиптоу вообще была не в духе. Дождь погубил ее прием, загнав самых скучных гостей в душную комнату. Баронет с прыщами, резво смеясь, только что рассказал ей об игре в кости. Наконец, посланцы уходили и возвращались без часиков. Недоставало увидеть лакея, положившего ноги на ее столик.

— Так! — сказала она.

Трудно ответить на это, но Джос попытался, предложив виноватую улыбку. Хозяйка затряслась, словно он ударил ее мешком по голове. Бывают минуты, когда улыбка, сколь угодно виноватая, оказывается последней каплей. Для миссис Стиптоу такая минута пришла.

— Нет, он еще ухмыляется! — проговорила она. — Сидит В Моей Спальне, — голос ее повышался, будто она беседовала с глухим, но понятливым гостем. — Курит Трубку… Ноги На Столе… И Ухмыляется!!!

— Поверьте, мадам…

— У-ХМЫ-ЛЯ-ЕТ-СЯ! — вскричала миссис Стиптоу. — Как полоумная горилла, — прибавила она для точности.

Джосу оставалось обиженно завыть, что он и сделал.

— Тихо, — сказала ему хозяйка. — Говорю я.

Говорила действительно она, и голос ее звенел, а Джос какое-то время слушал, склонив голову. Он не мог бы сказать, когда именно ощутил, что с него хватит; но ощутив, тут же и произнес, благо она остановилась, чтобы набрать воздуху:

— Мадам, я буду счастлив, если вы примете мою отставку. С завтрашнего дня я у вас не служу.

— Нет, что же это такое! — возопила миссис Стиптоу. — Отставку! Да я вас увольняю, с этой минуты!

— Прекрасно, мадам, — сказал Джос. — А я вас оставлю. Мне надо повидаться с одним человеком.

Время быстро пролетело в беседах, он боялся опоздать и, действительно, застал Салли у ворот. Она явно волновалась.

— Как ты долго.

— Прости, заговорился с твоей тетей. Ну как?

— Джос! Что случилось!

— Что?

— Я видела мистера Даффа.

— И что же?

— Ему не нужен портрет!

— Что?!

— Портрет не нужен, — объяснила Салли чуть не плача — и заплакала.

Глава XVII

Не так уж легко оттащить плачущую деву от руля и осушить ее слезы, но Джос это все проделал. Рыдания сменились бульканьем, бульканье — молчанием.

— А теперь, — сказал он, — расскажи мне все по порядку. Салли судорожно глотнула.

— Прости, не сдержалась.

— Ничего, плакать полезно. Что же случилось?

— Я говорила. Он не берет картину.

— Ты что-то спутала.

— Нет. Все очень просто.

— Скорее — сложно.

— Просто. Он женится на леди Чевендер…

— Что?!

— Женится. Она зашла сегодня к нему, и они договорились. Он ее любил столько лет. Ты не знал?

— Понятия не имел.

— Так вот, раз они поженятся, зачем ему портрет? Понимаешь, он хотел на него смотреть и думать о ней. Неужели он даже тебе не сказал?

— Как-то не довелось.

— А ты сам не думал, зачем ему картина?

— Что же тут странного? Ранний Уэзерби! Но мы отвлеклись. Значит, ты пришла в гостиницу…

— Да. Он меня дожидался, ужасно бледный. Видимо, что-то съел.

— А!

— Ночью он чуть не умер. А утром она пришла.

— Так, так, так, так… Понимаю. Он лежит в изнеможении, после бессонной ночи, и тут входит она, принося отраду. Верно?

— Да, да! Ангел.

— Вот именно. Помню, я набросал стишки об этом самом явлении. Когда легко, горда и холодна (писал я), но стоит горю омрачить чело, она, подобно ангелу, и так далее.[58]Предваряя комментарий, сообщим для русского читателя, что это хрестоматийные стихи Вальтера Скотта. Словом, мне все понятно. Леди Чевендер влетает в комнату, касается прохладным крылом пылающего лба, и мистер Дафф говорит ей: «Зачем мы расстались? Почему не ценили небесного блаженства? Начнем сначала!» Она соглашается.

— Да, наверное, так.

— Желудок — великая сила! До чего он только не доводит…

— При чем тут желудок? Мистер Дафф ее любил столько лет!

— А, прости, из памяти выпало.

— Трогательно, правда?

— Куда уж трогательней!

— Хотя для нас и плохо.

— Куда уж хуже! Ты говорила обо мне?

— Конечно. Я сказала, что мы поженимся.

— А он что?

— Удивился. Посоветовал сходить к психиатру.

— Какой милый!

— Он говорит, лучше уж за Джорджа. Ночью он много думал и решил, что в Джордже что-то есть.

— Как его скрутило, однако! Не думал, что желудок влияет на мозг.

— Он отдал Джорджу деньги.

— Это хорошо. Я уж беспокоился. А меня обратно не возьмет?

— Нет. Ночью он думал…

— Не вредно ли столько думать?

— … и решил, что ему так плохо из-за тебя.

— Вот гад какой! Я же спас ему жизнь.

— Да, я напомнила, а он сказал, что двух лет за это достаточно. Ты поил его вчера бренди?

— Почему «поил»? Предложил, он и накинулся. А что?

— Нет, ничего. Он считает, что с этого и началось. Все-таки желудок…

— Скорее мозг. Разум его туманен. Что ж, если он меня не берет, придется нам подождать. Конечно, рай — в шалаше, но у нас и на это нет денег. Лично у меня — пятнадцать фунтов. Заработать негде. Кому нужен художник?

— Мне.

— Это хорошо. Ты уверена, что не вернешься к лорду, бла-го. он теперь богат?

— Уверена.

— Господи! — вскричал Джос. — Если бы я не проспал, мы бы не встретились!

— Да?

— Да. Меня ждали к десяти. Но я заигрался в карты, проспал, и ты меня застала в кабинете. Какой урок! Буду опаздывать.

— И на свою свадьбу?

— На свадьбу… Когда она еще будет! Что нам делать, как ты думаешь?

— Не знаю.

— Что-то сделать можно. Люди все время женятся. Не богаты же они! Вот что, дай мне этот портрет, я отнесу его к себе и выйду погуляю. Может, осенит… в общем, жди. Скоро обо мне услышишь.

Когда он вернулся в усадьбу, дождь прошел, светило запоздалое солнце. Оно и выманило на прогулку лорда Холбтона.

И как тут не гулять? Он свободен от опрометчивой помолвки, в кармане — чек на крупную сумму. Если уж это не удачный день, то второй барон просто не знал, где они, эти дни.

Естественно, он пел романс и дошел до самых чувствительных пассажей, когда услышал особенно мрачный пассаж песни «Старик-река», а вскоре и увидел нового лакея.

Если один человек поет романс, а другой — «Реку», кто-то должен уступить. На сей раз уступил лорд Холбтон, немного жалея, что не удалось вывести любимую трель.

— Добрый вечер, — сказал он. — Как поживаете? Обычно он не был так приветлив, но чего не сделаешь на радостях! Тем не менее Джос, как и старик-река, катил свои волны вперед. Оглянулся он не сразу, а тогда мрачно буркнул:

— Здрасьте.

— Знаете, — сказал барон, — Салли мне о вас говорила.

— Да?

— Она говорила, что вы не лакей. Вы просто хотели быть там, где она.

— Да?

— Очень романтично. Они помолчали.

— Вы ведь знаете Даффа?

— Да.

— Служили, хе-хе, под его знаменами?

— Да.

— Странно, что мы с вами не встречались. Вы к нему ходили по службе, я — за деньгами, могли и встретиться.

— Да.

— А вот не довелось.

Джосу показалось, что он не совсем вежлив.

— Вас надо поздравить, — сказал он, чтобы это возместить.

— С чем?

— С деньгами. Я слышал, он их дал наконец.

— А, вот что! Дал, как не дать. После обеда еду в банк, пока не передумал. Мало ли что!

— А что?

— Да он вечно так. Разболеется, умилится — а потом приходит в себя, и все сначала.

Джос вздрогнул.

— Вы серьезно говорите?

— Куда уж серьезней!

— Значит, вы думаете… Ну, возьмем такой случай. Человек болен, к нему пришла дама, он решил, что любит ее…

— Кто, Дафф?

— Неважно. Это пример.

— По-моему, Дафф вообще не…

— Сказано, пример. Может так быть, чтобы он одумался?

— Что, что?

— Ну, пожалел.

— Если это Дафф — вполне.

Джос ощутил что-то такое, приятное. То была надежда.

— Вы мне подали мысль, — сказал он. — . Уже уходите?

— С вашего разрешения. Подумать надо.

— О, подумать! — лорд Холбтон широко повел рукой. — Пожалуйста, не держу. Салли — большой привет.

Джос опять смутился.

— Простите, — сказал он.

— За что?

— Ну, за Салли. Мне так жаль…

— Как, уже?

— Нет, я вас жалею. Нетрудно понять, что вы чувствуете…

— Я? Дорогой мой, не волнуйтесь! Я очень рад, очень рад. Получу деньги — и в Италию. Надо ставить голос. Поверьте, все к лучшему. Да, да, да, она прелесть, но не для меня же! Лично я считаю, что жениться глупо. В жизни своей не женюсь! Только полный осел…

Джос мог бы с этим поспорить; мог бы — но не хотел. Он думал о том, согласен ли с лордом мистер Дафф. Если согласен, все в порядке.

Дойдя до дома, он поспешил к телефону для слуг и застал там Чибнела.

— Да? — говорил тот. — Уэзерби? Как раз пришел. Сейчас попрошу. Это вас.

Джос схватил трубку.

— Алло!

— Уэзерби? Кто-нибудь слышит? Джос огляделся.

— Вроде бы нет.

— Можете сейчас прийти?

— Смотря зачем.

— Несите портрет.

— Он вам нужен?

— Еще бы!

— А вы сказали, не нужен.

— Передумал.

— Да?

— Да. Вы меня поняли?

— Еще бы!

— Тогда — ноги в руки, — закончил мистер Дафф.

Глава XVIII

Джосу показалось, что Чибнел несколько холоден, и он не ошибся. Голос мистера Даффа просто потряс дворецкого. Беседа в «Гардении» была недолгой, но он его сразу узнал и чрезвычайно всполошился. Мыль о том, что злодеи беспардонно сговариваются по телефону своих жертв, очень тяжела.

Чтобы подумать, он пошел к себе, в затвор кельи, оставляя суету гостиной более веселым минутам. Придя, он налил себе портвейну и стал думать.

К раздумьям исподволь примешивалась досада — почему он, дворецкий, должен играть роль бесплатного сыщика? Очень может быть, что ночью эта шайка что-то предпримет. Значит, снова надо там спать. Вспомнив былое, он пожалел, что наделен чувствительной совестью.

Когда, допив портвейн, он прикидывал, налить ли еще, явился мальчик на посылках и позвал его к телефону. Голос в трубке принадлежал божественной Вере.

— Сидни!

— Да?

— Это ты?

— Да.

— Сидни!

— Да?

Вера произнесла 250 слов за время, отведенное слов на пять, и Чибнел ее упрекнул.

— Это ты?

— Да.

— А я думал — трещотка. Телефон сломаешь. Вера упрек приняла.

— Сидни, они тут!

— Где?

— У меня, в баре. Сговариваются.

— Иди слушай. Разве можно их оставлять?

— А ты не кричи.

— Я не кричу.

— Ладно, иду к ним. Вообще-то я уже слушала.

— Что они говорят?

— Ничего особенного.

— А ты сказала, сговариваются.

— Ждали, пока я уйду. При мне говорили, что кто-то женится.

— Женится?

— Да. Тонкий — за, толстый — против. Ой, Сидни!

— Что такое?

— Он без усов. Ну, иду. Спрячусь за этим окошком, из кухни. Все будет слышно.

— Ладно, иди, и звони скорей.

— Иду, иду, иду, иду, иду! — сказала Вера, выдавая волнение. — А я что делаю?

Она повесила трубку и мягким, упругим шагом сыщика побежала к окошку. Приоткрыв его дюйма на два, она услышала такое, что даже свистнула.

Толстый: Где он?

Тонкий: У меня в комнате.

Толстый: Несите сюда!

Тонкий: Нет. Сперва обговорим условия.

Мисс Пим вцепилась в створку, потрясенная этими словами, но мы не последуем ее примеру. Серьезному летописцу важна и первая часть беседы. Когда такие умы обсуждают таинство брака, это вам не кот начхал. Мало сказать «тонкий — за, толстый — против», необходимо привести подлинные слова.

Когда Джос вбежал в вестибюль, он обнаружил там мистера Даффа, скрючившегося в кресле, словно скульптура Эпштейна.[59] Джейкоб Эпштейн (Эпстайн) (1880–1959) — англоамериканский скульптор. Однако еще больше его поразило отсутствие усов.

— Слава Богу! — воскликнул Джос.

— Э?

— Вы их сняли.

— Она заставила.

— Кто?

— Беатрис, — мрачно отвечал Дафф. Усы он не так уж любил, но гордый дух возмущался. Воспользовавшись этим ответом, Джос прямо перешел к делу.

— Вы что, на ней женитесь?

— Э?

— Ну, на леди Чевендер.

— Хоть бы мне кто сказал! Я и сам не знаю.

— Не знаете?

— Нет.

— Очень странно. А почему?

— Не могу вспомнить, что я говорил.

— Ну, ну! Предложение делали?

— Что вы!

— Тогда в чем дело?

— Вот, послушайте…

Он помолчал и подождал, словно робкий посетитель французского ресторана, которому впервые в жизни подали буйябес. Прошлое пугало его.

— Послушайте, — сказал он наконец. — Лежу я, значит, в постели, всю ночь промучился…

— К утру полегчало?

— Нет. Правда, боль прошла…

— Но ее сменила слабость. Вы мелко дрожали, словно коляска от мотоцикла. Хорошо, молчу!

— А вы не лезьте.

— Я жду любовного мотива. Входит она…

— Именно. Я чуть не умер.

— И вслед затем…

— Она говорит: «Джимми, вид у тебя поганый». А я говорю: «Мне худо». А она говорит: «Что-нибудь съел». А я говорю: «Ха-ха!» А она говорит: «Бедный ты, бедный! Красив, ничего не скажешь, но брюхо — хуже некуда».

— Первые слова, которыми вы обменялись за пятнадцать лет?

— Да. А что?

— Я часто думал, что говорят в таких случаях. Теперь — знаю.

— Кто говорит? При чем тут мы? Что я ей, жених?

— А разве нет?

— Сказано вам, не знаю.

— Подушку поправила?

— Нет. Пошла в аптеку и принесла что-то вроде дуста. Легче мне стало, ничего не скажу, гораздо легче, но во рту — до сих пор конюшня.

— Так. Дальше что?

— Мы поболтали.

— О чем?

— О том, о сем.

— Ах, вон что!

— Ну, о прошлом. «Ты помнишь?», «А ты помнишь?», «Как там этот?», «Как тот?». Сами знаете. Потом она спросила, как я дошел до жизни такой.

— А как вы дошли?

— Долго рассказывать.

— Ну, не надо. У нас будет время в этом разобраться, когда вы пригласите к ужину своего любимого сподвижника, возглавившего отдел рекламы.

— Рекламы?

— Именно.

— Вы так думаете? Джос не стал настаивать.

— Если это все, — сказал он, — вы вышли из положения с честью.

— Это не все!

— Так я и знал. Что же случилось?

— Она положила руку мне на лоб…

— Вот оно!

— … и сказала, что за мной нужно присматривать. Лучше всего в таких случаях жена. Кажется, я кивнул.

— Ну, что же это?!

— Думаете, влип?

— Конечно.

— Я ничего не имел в виду. Это — обобщение.

— Хватит, Дж. Б. Заказывайте свадебный пирог.

— О Господи!

— И покупайте билеты в Париж. Снимите мерку для брюк. Подыщите священника, распорядитесь насчет лакеев. О чем вы думали? Сами распустили слухи, что любите ее пятнадцать лет…

— До нее дошло?

— Конечно. Все только об этом и говорят. Вас ставят в пример другим мужчинам. И после этого вам кажется, что можно вот так кивать? Вы удивляете меня, Дж. Б. Считайте, что вы женаты.

— Идемте в бар, — сказал мистер Дафф. — Мне надо выпить.

Когда они делали заказ, Джосу показалось, что Вера немного взволнована. Ее прекрасные глаза были круглее, чем обычно, и она как-то слабо хихикала. Но сейчас ни ему, ни его спутнику было не до нее. Отойдя с полными кружками в самый угол, они оказались под тем окошком.

Разговор начал Джос, уже повеселее.

— Не понимаю, — сказал он, — что вы мечетесь? Другой бы плясал, венчая себя цветами. Вам же очень повезло! Она чудесная женщина. Красива. Умна. Чувство юмора — самый высший сорт. Чего вам еще надо? Вот привалило человеку! Только начнете жить, до сих пор вы прозябали.

Мистер Дафф мрачно помолчал, еще больше напоминая скульптуру, которую изваял Эпштейн после новогодней попойки.

— Понимаете, — сказал он, — я вообще боюсь брака. Я и тогда удивился, зачем я женюсь. Когда она меня бросила, я пел, как птичка.

Джос просто дернулся, и не только потому, что неприятно представить мистера Даффа в виде птички.

— Боитесь брака! — вскричал он. — Да лучше него нет ничего на свете! Только полный кретин может в этом сомневаться. Вот скажите, мисс Пим…

— Да? — встрепенулась Вера.

— Правда, брак — лучше всего?

— Ой! — отвечала Вера, расплескивая пиво.

— Истинный рай, верно?

— У-ой! Простите.

Она поспешила отойти. Джос обернулся к собеседнику.

— Слышали? — спросил он. — Кричит от восторга. Устами барменши глаголет истина. Сходите в чистку, Дж. Б., пусть вам почистят душу. И отгладят.

Насмешка тронула мистера Даффа не больше, чем уговоры.

— Послушайте, — сказал он. — Когда вы женитесь, что бывает? Я вам объясню. Гибнет свобода. Раньше был сам себе хозяин, а теперь — раб. Возьмем эти усы. Хорошо, фальшивые, не в этом дело. Они мне вообще не нужны, но это она решила, не я. И так все время. Я люблю на сон грядущий выкурить сигару. За обедом я читаю. А шлепанцы? Придешь с работы, только хочешь их обуть, а она тут как тут: «Джимми, одевайся, мы же едем к Уилберфигам». Брак. Хо-хо!

Джос покачал головой.

— Мрачная картина, Дж. Б. Я описал бы все иначе. Мне наливает кофе, улыбается прелестнейшая из женщин. Я ухожу на работу, думая о том, что тружусь ради нее. Может быть, мы встречаемся в кафе. Я работаю дальше, вспоминая ее веселый голос. Вечером мы обсуждаем все, что было за день, слушаем радио…

— У меня мысль, — прервал его мистер Дафф.

— Не перебивайте. Я забыл, на чем остановился.

— Вот, смотрите…

— Раньше вы говорили: «Вот, послушайте». Выберите что-нибудь одно.

— Смотрите. Она меня бросила, потому что я говорил о ветчине. Представляете, что будет, если она узнает правду?

— Про рекламу?

— Да.

— Ну, я вам не завидую. Когда вы ей скажете…

— Зачем? Я просто выпущу плакаты, а она их увидит, по всему городу. Естественно, кинется мне звонить. Я подниму брови…

— По телефону?

— Да. И скажу: «Что за тон? Если мне нужен такой плакат, я его выпускаю. Тебе это не нравится?…» ну и так далее.

— Все по телефону?

— Да. В общем, она меня бросит. Портрет у вас?

— Нет.

— Я же сказал, принесите! Никакой дисциплины! Могли его взять у своей малявки…

— Если вы еще раз…

— … и принести мне. Почему вы не взяли?

— Я взял.

— Где же он?

— У меня в комнате.

— Несите сюда!

— Нет, Дж. Б. Сперва обговорим условия. По дороге в усадьбу.

Сидни ждал у телефона. Наконец звонок зазвонил.

— Алло.

— Сидни?

— Да.

— Это ты?

— Кто ж еще?

— Ты тут?

— А где, в Африке?

— Не груби.

— Я не грублю.

— Нет, грубишь.

— Ладно, прости, — сказал Чибнел, умевший обуздывать себя. — Очень уж хочется узнать поскорей. Новости есть?

— О-о-о!

— Так есть или нету?

— О Сид-ни! Какой ужас!

— Ты что-то слышала?

— О-о-о!

— Сговаривались?

— Еще как! Сидни, у этого Уэзерби что-то в комнате. Толстому оно нужно. Они идут в усадьбу.

— Что?!

— Да, да, идут. А по дороге обсуждают условия. Что ты будешь делать?

Чибнел задвигал челюстями.

— Пойду к нему в комнату, обыщу. Подожду их.

— О-о, Сид-ни!

— Да?

— Они тебя убьют.

— Я их первый убью. Надо захватить винтовку.

— О-о-о-о-о!

— Спрячусь за гардиной.

— А-ах! Ты поосторожней.

— Хорошо.

— А то позвонит миссис Эллис, что ты плаваешь в крови… Чибнел засмеялся. Ах, уж эти девичьи страхи! Что ж, нежность или тонкость души он одобрял.

— Ладно, не буду плавать.

— Пожалуйста! — взмолилась Вера.

Глава XIX

После обеда, в половине десятого, усадьба наслаждалась тем мирным вечером, который недавно хотел описать Джос. Гардины задернуты, лампы горят, по радио льется органная музыка, миссис Стиптоу сидит с овчаркой, леди Чевендер — с мопсом, мистер Стиптоу — с кошкой, которой он очень нравился. Странный вкус, но кошки — этот кошки.

Кроме того, миссис Стиптоу шелестит газетой, которую за весь день не успела просмотреть. Овчарка неприязненно смотрит на кошку. Кошка презрительно шипит на овчарку. Леди Чевендер читает книгу, почесывая мопсу животик. Мистер Стиптоу, еще не пришедший в себя после беседы с женой, полулежит в кресле, думая об искусстве.

Салли гуляет в саду. Лорд Холбтон, как он и предупреждал, уехал в Лондон, чтобы явиться в банк к открытию.

После прекраснейшего обеда с изысканными винами миссис Стиптоу стало полегче. Ненависть к людям, вдохновлявшая ее чуть раньше, сосредоточилась на Джосе. Его простить она не могла, да и не пыталась.

Прочитав заметку, что некий Алберт Филбрик, 39 лет, упал в раскоп на Кингз-роуд, где сломал ребро и ободрал череп, она размечталась — в конце концов, последний лакей ее мужа уехал в Лондон! Мечты ее прервало появление Чибнела.

Предположив, что он собирается убрать чашки, она удивилась, ибо вместо этого он пошел прямо к ней и учтиво покашлял.

— Разрешите сказать, мадам…

— А, что?

Если бы миссис Стиптоу лучше знала греческую драму, она бы припомнила Вестника; но она не припомнила.

— Этот Уэзерби, мадам…

— Он еще здесь?

— Да, мадам.

— Прогоните немедленно, — сказала она, обращаясь в гремучую змею. — Нет, что это такое! Я его уволила…

Мистер Стиптоу очнулся.

— Ты уволила Уэзерби, лапочка?

— Да. Если я кого-то увольняю, он уходит, а не слоняется по…

— Он не слоняется, мадам, он сидит в погребе.

— Что?!

— Я подстерег их с сообщником, мадам, и счел уместным запереть.

Чибнел знал, что это — сенсация, и с удовольствием увидел, как у всех, кроме мопса, кошки и овчарки, отвалилась челюсть. Мистер Стиптоу сумел еще и вскрикнуть.

— Они грабили дом? — спросила миссис Стиптоу.

— Да, мадам.

— Почему вы раньше не сказали?

— Не хотел огорчать вас за обедом, мадам.

Признав, что это разумно и милосердно, миссис Стиптоу перешла от упреков к вопросам.

— Украли что-нибудь?

— Да, мадам. Портрет леди Чевендер, мадам.

— Портрет?

— Да, мадам. Я получил сведения о том, что Уэзерби прячет что-то ценное. Обыскав его жилище, я обнаружил упомянутый портрет и отнес к себе. Затем я спрятался у него, за гардиной, держа наготове винтовку. Когда явились они с сообщником, я препроводил их в погреб.

Он скромно помолчал, как умелый оратор, а миссис Стиптоу сказала:

— Очень хорошо.

— Спасибо, мадам.

— В полицию позвонили?

— Еще нет, мадам. Ждал ваших распоряжений.

— Идите звоните.

— Иду, мадам. Привести Уэзерби сюда?

— Зачем?

— Он хочет что-то сказать.

— Хорошо. Ведите.

— Сию минуту, мадам.

Пока он ходил за преступником, миссис Стиптоу говорила, словно сыщик в последней главе, разъясняющий остатки тайны. Было время, призналась она, когда махинации этого субъекта оставались для нее загадкой. Да, она понимала, что он что-то замыслил, но не могла понять, что именно. Теперь все ясно. Его нанял Дафф. Отправив Уэзерби в тюрьму, надо заняться им — любой адвокат скажет, как именно, — и предъявить иск на миллионы. Пусть знает.

Ни муж ее, ни леди Чевендер не прерывали этой речи. Прекрасная Беатрис задумчиво чесала мопсу животик, прекрасный Говард шагал по комнате. Он страдал. Мало того, что он проиграл в кости, — теперь придет Уэзерби и все выдаст.

Уэзерби и пришел, под конвоем Чибнела. Вид у него был средний, погреб не красит, но держался он браво.

— Добрый вечер, — сказал он. — Простите, не успел помыться. Мой друг меня очень торопил.

— Помоетесь в тюрьме, — обещала миссис Стиптоу.

— Ну, до тюрьмы не дойдет!

— Вы думаете?

— Конечно.

— Делайте заявление! — сказал Чибнел, соединявший до сих пор сухость полисмена с учтивостью дворецкого. Теперь, на одно мгновенье, он учтивость утратил.

— Что, что?

— Вы сказали, что хотите сделать заявление.

— Да, хочу, — весело сказал Джос. — Во-первых, мой товарищ по узилищу ни в чем не виновен. Он просто ко мне зашел. Отпустите его, я вам советую.

— Мадам…

— Да?

— Это неверно. Человек, сообщивший мне сведения, слышал их разговор, не оставлявший сомнений в том, что они — одна банда. Сообщники, — поправил он свою оплошность.

— Оставим пока сообщника, — предложила миссис Стиптоу. — Что вы хотели сказать?

— Да, портрет украл я. Но почему?

— Я объясню вам.

— Нет, это я вам объясню. Я его писал. Вы знаете, что для художника его шедевр. С той минуты, как я с ним расстался, я не ведаю покоя. Осуждайте меня, если хотите.

— Хочу.

— Странно! Вы, с вашей любовью к Коро, могли быть помилостивей.

— Ерунда!

— Я не удивлюсь, если сам Коро делал то же самое. Художник — это художник.

— А я — это я. Когда я ловлю вора, я его сажаю в тюрьму. Тем более что вам я не верю.

— Такая хорошая история! — возмутился Джос.

— Звоните в полицию, Чибнел.

Говард Стиптоу остановился у стола, кошка прыгнула ему на голову. Благородство Уэзерби всколыхнуло его благородство. Он понял, что должен открыть все. Нет, не хотел — но понял. И тут заговорила леди Чевендер.

— Подождите, Мейбл!

— Да, Беатрис?

— Мистер Уэзерби действительно его писал.

— Разве это причина, чтобы красть?

— Нет, это не причина. Крал он для меня.

— Не слушайте! — вскрикнул Джос. — Леди Чевендер не в себе!

Миссис Стиптоу широко открыла ярко-голубые глаза.

— Для тебя? В каком смысле?

— Мне срочно нужны деньги. Я не все говорила тебе, Мейбл. Дело в том, что я разорилась.

— Леди Беатрис бредит, — сказал Джос. — Не обращайте внимания.

— Ты, — сказала миссис Стиптоу, — разорилась? Это шутка?

— Не для меня.

Миссис Стиптоу медленно покрывалась багрянцем.

— Так, — сказала она.

— В конце концов, — сказал Джос, — что такое деньги?

— Так…

— Суета сует.

— Так!

— Не в деньгах счастье.

— Та-ак!!! Ну, знаешь ли…

Она вскочила. Овчарка обиделась, кошка — тихо улыбнулась.

— Не ждала от тебя, Беатрис, — произнесла миссис Стиптоу. — Это многое меняет. Конечно, ради бедного Отиса, я тебя не выгоню, можешь тут жить…

— Я знала твое доброе сердце.

— … но…

— Я буду жить у мужа.

— Какого мужа?!

— У Джимми.

— У мистера Даффа? — проговорила миссис Стиптоу.

— Кстати, — заметил Джос, — его годовой доход — двести тысяч. Конечно, если он вернет меня, будет больше.

Миссис Стиптоу на него посмотрела. Все-таки у нее была возможность хоть немного утешиться.

— Ему придется подождать, пока вы отсидите срок, — сказала она. — Чибнел, звоните в полицию.

— Не надо, Мейбл.

— Почему?

— Ну, все-таки…

Мы не знаем, чем хотела леди Чевендер тронуть свою золовку, ибо попытку ее пресекли собачий вой и кошачье шипение.

С той поры, как миссис Стиптоу, вскочив, наступила ей на лапу, овчарка обдумывала, кто в этом виноват, и вывела, что вина лежит на кошке. Она вообще кошку не любила. Она считала, что ей место в библиотеке. Пока та вела себя пристойно, она терпела; но гипнотизировать женщин, чтобы они наступали на лапы, — это уж Бог знает что! Пришло время действий.

Когда овчарка до этого додумалась, кошка все еще сидела на голове у мистера Стиптоу; и он удивился, когда внезапно заметил, что мерзкая тварь на него кидается, нет, больше — царапает ему лицо. Конечно, испортить такое лицо невозможно, но дело в принципе. Приятно ли сознавать, что ты — подставка, по которой карабкаются к цели?

Природа подарила Говарду Стиптоу одно несомненное достоинство — правый апперкот. В былые дни кое-кому удавалось от него увернуться, но теперь противник просто нарывался, предоставляя ему возможность выразить себя. Раздался глухой звук, и овчарка, пролетев по воздуху, опустилась на уставленный фарфором столик. Собравшись с силами, она уселась среди осколков, словно Марий в Карфагене,[60] …Марий в Карфагене… — Точнее было бы «на развалинах Карфагена». Речь идет о римском консуле и полководце Гае Марии (ок. 157—86 г. до н. э.). и принялась зализывать раны. Для нее битва окончилась.

— Го-вард! — сказала миссис Стиптоу.

Совсем недавно звук этого имени, произнесенного этой женщиной и этим тоном, мгновенно превращал его владельца в дрожащую протоплазму. Недавно — но не теперь. Мистер Стиптоу напоминал статую Добра, победившего Зло. Так стоял он перед женой, почесывая кошку. Подкаблучник становится героем, если даст собаке в зубы.

— Чего ты порешь? — осведомился он.

— Я говорю о том, — отвечала миссис Стиптоу, — что отправлю Уэзерби в тюрьму.

— Да? — удивился ее муж, несколько багровея и расширяясь в груди. — Интересно! Ладно, слушай. Никуда ты его не отправишь. Я его люблю.

— И я, — сказала леди Чевендер.

— Собственно, и я, — сказал Джос.

Такое единодушие вдохновляет; вдохновило оно и хозяина.

— Чей это портрет, твой? — заметил он. — Нет, мой. Кого он ограбил, тебя? Нет, меня. Кто его может посадить, ты? Нет, я. Я-а-а-а, — пояснил мистер Стиптоу, хорошо произносивший односложные слова. — А я не посажу. Знаете, что я сделаю? Пошлю эту штуку Даффу.

— Зачем посылать? — сказал Джос. — Он в погребе.

— Что?! — сказал мистер Стиптоу.

— Что?! — сказала и леди Чевендер.

Она поднялась с мопсом на руках, исключительно походя на Сару Сиддонс в роли леди Макбет. Мало кому случалось видеть, как смущается дворецкий, — но это произошло.

— Что? — продолжала она. — Вы заперли в свой поганый погреб моего Джимми?

До сих пор Чибнел стоял в сторонке, предвкушая беседу с Верой. Ему и в голову не приходило, что сам он может стать участником битвы, и потому мгновенно пал духом.

— Э-а… да-а-а, миледи, — проблеял он.

Одну секунду казалось, что прекрасная Беатрис ударит его мопсом; но она сдержала гнев.

— Ведите меня к нему!

— Сию минуту, миледи. Вот сюда, миледи. Дверь закрылась. В беседу вступил Говард Стиптоу.

— Вот что…

— Так, так, — подбодрил его Джос.

— Вот что. Получу от Даффа шиши, только вы меня и видели. Еду в Голливуд. Если совсем на опупела, поедешь со мной. На фиг тебе эта чертова усадьба? Одни лорды. А погодка? Приличный бал дать нельзя. Чего тут торчать? Хочешь дождичка, стань в Голливуде под душ.

— Это я понимаю, — прокомментировал Джос. — Это разговор.

Миссис Стиптоу сидела тихо, подперев лицо кулаками. Как и Джос, она была потрясена силой слов. Если бы Говард дни и ночи отшлифовывал доводы, он не добился бы таких успехов.

— Вот что, — продолжал он, перейдя в другую тональность, — вспомни, как мы там жили. Какое солнце, а? Пальмы, кактусы всякие…

— Старая добрая Каталина…[61] Каталина (Санта-Каталина, то есть Святая Екатерина) — остров у берегов Калифорнии. — подсказал Джос.

— Вот, Каталина. Вы что, были там?

— Был, три года назад.

— Здорово, а?

— Неплохо.

— Чего ж вы уехали?

— Домой потянуло.

— Сбесились, надо полагать.

— Нет, выказал прозорливость. Здесь я нашел е е. Кстати, вы не знаете, где Салли?

— Вроде вышла погулять.

— Тогда я вас оставлю. Держитесь, — тихо добавил он. — Победа близка.

Когда дверь закрылась, миссис Стиптоу еще посидела в задумчивости. Мистер Стиптоу тревожно смотрел на нее. Она подняла взор.

— Знаешь что, Говард…

— Нет, лапочка.

— А вообще, ты прав.

— Значит… поедешь?

— Видимо, да.

— Ну, дает! — вскричал он. — Ну, молоток! Вот это я понимаю.

И, прижав ее к груди, осыпал поцелуями ее запрокинутое личико.

Глава XX

Гуляя, Салли дошла до рва, и Джос нашел ее у ограды, где она думала о том, как неуместны английские сумерки. Ее настроению подошли бы плачущие небеса. Вечно погода что-то крутит. Когда прием в саду — идет дождь, когда царит печаль — не идет.

Обернувшись на звук шагов, она немного приободрилась. Недельное знакомство научило ее полагаться на ум и предприимчивость Джоса П. Уэзерби.

— Ну, что? — спросила она. Он встал рядом с ней.

— А ты — на моем любимом месте. Как тогда! Помнишь?

— Помню.

— Еще больше похожа на нимфу. Удивительно!

— Что?

— То, как плохо разбираются люди в разных вещах. Дж. Б., например, полагает, что ты малявка. Когда будет получше с деньгами, куплю креветок и покажу ему. Вот они — малявки. Они, а не ты. Сейчас он снова употребил это чудовищное сравнение.

— Ты его видел?

Джос отвечал на сразу, догадавшись, что она ничего не знает о последних событиях. Он думал о том, как непомерна его задача. Так бывает, если встретишь человека, не слыхавшего о мировой войне.

— Ах ты, Господи! — сказал он. Салли встрепенулась.

— Что, плохо?

— Да.

— Расскажи, пожалуйста.

Он рассказал, ничего не упуская. Когда он кончил, она чуть не лязгнула зубами.

— Значит, полный провал?

— Да, вероятно.

— Ты думаешь, тетя Мейбл поедет в Америку?

— Вроде бы, да.

— Тогда и мне придется ехать.

— Господи, я и не подумал! Подзуживал ее мужа. Убить меня мало!

— Ты уверен, что мистер Дафф не возьмет тебя обратно?

— Уверен. В погребе он сердился. Все валит на меня. Салли опять помолчала.

— А может, махнем рукой и поженимся?

— Как мы будем жить на пятнадцать фунтов? Работы у меня нет.

— Найдешь.

— Конечно! — воскликнул Джос, который и так слишком долго пробыл в унынии.

— Нет, правда, есть сотни мест.

— Миллионы! Знаешь, в чем мы ошиблись? Мы думали, что художник — это просто художник, и забыли о многогранности его ремесла. Да я могу делать что угодно!

— А что ты хотел бы делать?

— Перелистаем справочник.

— По справочнику я нашла только паяльщиков.

— Замечательно! Золотое дно. Точнее, цинковое. Представляешь, сижу я в шалаше. Ты сбиваешь коктейль и говоришь мне: «У тебя усталый вид, мой ангел». А я говорю: «Есть немного. Паял, как последний пес. Цинк уже не тот…»

— О Господи!

— Да?

— Сейчас я брошусь в ров.

— Собственно, я тоже. Надеюсь, я не слишком разрезвился? Когда выпадает дно, я не знаю, прыгать в дырку или держаться за воздух. А вообще-то, почему мне не устроиться? Я молод, силен, неприхотлив. Да, совсем забыл: вдвоем тратишь не больше, даже меньше.

— А кроме того, не в деньгах счастье.

— Именно. С другой стороны, не в счастье деньги. Другими словами, счастье денег не дает. Тут есть о чем подумать.

— Да…

— А все-таки, посмотришь на богатых! Возьми Дж. Б. Даф-фа. В деньгах купается, и что же? Ветчиной торговать умеет, может быть, — бессознательно, но в остальном полный идиот.

— Эй!

Они уже не могли бы разглядеть, кто кричит, но сразу это поняли.

— А, Дж. Б.! — приветливо сказал Джос. — Вырвались из объятий?

Мистер Дафф приветливым не был.

— Что вы такое говорите?

— Рассказываю о вашем богатстве.

— И называете идиотом.

— А кто же вы еще? — сурово заметил Джос. — Уволить такого работника! Если бы я у вас служил…

Мистер Дафф вздохнул, и очень тяжело.

— Что там «служил»! Дело хуже. Она говорит…

— Кто?

— Беатрис, кто же еще! Так вот, она говорит, чтобы я дал вам рекламу.

— Ик! — сказала Салли, словно мышь, которая испугалась, когда ела сырную корку.

— Не надо! — взмолился мистер Дафф. — Я и так весь дрожу. Джос, схватившийся было за перильца, перенес руку на его плечо.

— Дж. Б., — произнес он, — вы меня не разыгрываете? Это правда?

— Так сказала она. Видите, начинается…

— Отдел рекламы? Мне?

— Так сказала она.

— Ты слышала, Салли?

— Слышала, Джос.

— Глава отдела. Какая власть! Какой оклад!

— Не такой уж большой, — вставил Дж. Б.

— Ладно, позже обсудим. Смотрите-ка, вы совершенствуетесь. Глядишь, станете образцовым вождем, который ничего не жалеет для родной фирмы. Очень может быть, что это — поворотный момент в ее судьбе.

— Она сказала, чтобы я вам позировал.

— Замечательно!

— И дал этому типу побольше денег.

— Ясно. А то он все разболтает. «Король ветчины среди угля», «Унижение Джеймса Даффа»… Нет, нельзя! Можете гордиться, Дж. Б., вы осчастливили две пары. Мы с Салли, Чибнел с Верой… Что называется, ангел.

— Ы… — тихо откликнулся Дафф.

— Точнее, херувим. Такой купидон с луврской картины, летает над влюбленными. Крылья, рог изобилия — и не отличишь.

Мистер Дафф снова вздохнул.

— Все наглее и наглее!.. Ну, мне пора, она ждет. Хочет пойти со мной в гостиницу.

Он нырнул в сумерки. Джос сказал:

— Салли! Салли сказала:

— Джос!

— Моя дорогая! Моя золотая! Мой синеглазый кролик!

— А? — обернулся мистер Дафф.

— Я не вам.

— О?..

Дойдя до входа в дом, он услышал сочное контральто:

— Это ты, Джимми?

— Да, я.

— Ты его видел?

— Видел.

— Тогда идем, — она посвистела Патриции. — Какой вечер прекрасный!

Так оно и было, но его, как недавно — Салли, это не радовало. Он шел по дорожке вдоль газона, дышал благоуханием ночных цветов — и все зря. Ему было плохо.

Ей, напротив, было хорошо, и она благодарно втягивала воздух.

— О!

— Что такое?

— Ах…

— Ах?

— Левкои. Как пахнут!

— Ничего, — согласился он. Небольшой отрезок пути они прошли молча.

— Знаешь, — сказала она, — ты стал гораздо тоньше. Какой-то такой… поэтичный. Раньше ты сравнил бы этот запах с какой-нибудь фазой копчения.

Он вздохнул. Они опять помолчали.

— Кстати, я хотела сказать…

— Да?

Она взяла его под руку.

— Понимаешь, я много думала о прошлом. Тебе было трудно со мной. Что говорить, глупая девчонка! Помнишь, я выругала ветчину и бросила кольцо?

Он снова вздохнул, печально ощущая, что таких минут не вернешь.

— Теперь я умней. Хорошая жена живет интересами мужа.

На секунду он приободрился, но все-таки — «жена», «муж»…

— Так вот, я хотела сказать о портрете, — продолжала она.

— Ты хорошо его разглядел?

— Вообще-то, да.

— Тебя ничто в нем не поразило?

— Вроде бы нет…

— Слушай, — сказала она, — мне пришла удивительная мысль. Понимаешь, люди устали от этих конфетных мордочек. Не пора ли дать другую рекламу? Ты не думай, я не сошла с ума, но я бы предложила портрет.

Джеймс Дафф остановился, мало того — покачнулся, словно его стукнули по голове, и он не знает, в какую сторону падать. Слова звучали откуда-то издалека.

— Как бы тебе объяснить? Уэзерби схватил одно выражение, такое… ну… властное, требовательное. И вот, я подумала, возьмем портрет, как он есть, и напишем что-нибудь вроде: «Какая гадость! Что вы мне подсовываете? Где ветчина «Парамаунт»?»

Лицо его засветилось, словно фонарь. Он думал о том, что говорят о родственных душах. Да, конечно, в большинстве случаев брак — большая глупость. Обычно считают, что он — хуже смерти, видимо — упуская из виду такие, особенные случаи. Главное — найти, как нашел он, со свойственной ему прозорливостью. Перед ним примерно девять тысяч двести двадцать пять завтраков, когда по ту сторону стола сияет это лицо. А может, больше? Если очень следить за здоровьем…

— Слушай, — хрипло выговорил он.

— Да?

— Можно тебя попросить?

— Конечно! А что именно?

— Да так, ничего.

Он собирался попросить, чтобы она глубоко заглянула ему в глаза и прошептала: «Любимый», но это все-таки слишком. Может быть, попозже…

— Слушай, — снова начал он, прижимая к боку ее локоть, — я расскажу тебе о ветчине. Все эти тяжелые годы, когда самые лучшие сорта просто выли от горя, старый добрый «Парамаунт»…

И ночь окутала их.