Онлайн чтение книги Том 7. Дядя Динамит и другие
Галахад в Бландинге

Глава 1

1

Из двух молодых людей, разделявших камеру полицейского участка, Типтон Плимсол очнулся первым, хотя и рывками, не сразу. Другой, Уилфрид Олсоп, хрупкостью, да и лицом напоминающий небезызвестного Шелли, еще спал.

Когда жизнь вернулась к нему, Типтон сжал голову руками, чтобы не взорвалась. Чего бы он только не отдал за кусок льда, приложить ко лбу! Но утешала и мысль о том, что невеста, единственная дочь полковника и леди Гермионы Уэдж — на Ретланд-гейт (Лондон, Ю-3, 7), за три тысячи миль, и потому — не узнает о вчерашних похождениях. Он попытался вспомнить их и понять, что же именно привело к беде; и постепенно они сложились в довольно ясную картину.

Гринвич-вилледж, вечеринка в мастерской, скульпторы, драматурги (естественно — авангардисты) и прочая фауна, кутящая, как и положено богеме. В этот самый день на бирже случился крах, словом — что-то такое, что время от времени портит биржам жизнь, но местных жителей он не коснулся, ибо здесь царил интеллект, а не капитал. Безразличные к вести о том, что Объединенные Сыры упали на двадцать пунктов, а Гамбургеры — на 15, артистические души, не отличавшие сертификата от поздравительной открытки, веселились вовсю, равно как и Типтон. Недавнее наследство было вложено в прославленные магазины, которые падали на один пункт, ну — на два, при любых землетрясениях.

В углу мастерской, за пианино, сидел исключительно хрупкий субъект, игравший просто зверски. Типтон выразил восхищение. Пианист сказал: «Спасибо вам большое!», выдав тем самым свою английскую сущность. Как вас зовут? А вас? Пианист удивился: «Плимсол? Уж не Типтон ли?». — «Он самый». — «Это за вас выходит Ви?». — «За меня. Вы с ней знакомы?». — «Да, она моя кузина!». — «Кто?». — «Кузина». — «Значит, вы ее двоюродный брат?». — «Вот именно». — «Ну, знаете! Тут нужно выпить».

Так это началось. Вскоре выяснилось, что Уилфрид Олсоп горюет, а если горюет друг, что там — родственник, чувствительные люди делают буквально все, чтобы его утешить. Виски лилось рекой, заветы детства — забыли и оказались в полицейском участке.

Продержав голову с четверть часа и убедившись, что она не взорвется, Типтон услышал тихий стон, а обернувшись, увидел, что новый друг уже сидит, хотя лицо его бледно, взор — туманен, волосы — всклокочены. Словом, выглядел он, как Шелли после попойки с Байроном.

— Где я? — пролепетал он. — В тюрьме?

— Мы бы сказали «в каталажке», но суть одна. Как живется?

— Кому?

— Тебе.

— А, мне! Я умираю.

— Ну, что ты!

— Умираю, — повторил Уилфрид не без раздражения; в конце концов, кому же и знать, умирает он или нет! — Обещай мне одну вещь. Если ты женишься на Ви, ты бывал в Бландингском замке?

— Конечно. Там я с ней и познакомился.

— Ты не видел такую Монику Симмонс?

— Что-то не помню. А кто она?

— Ухаживает за Императрицей. Это дядина свинья.

— А, да! Он водил меня к свинарнику. Видел, видел. Похожа на боксера.

Уилфрид обиделся. Вчера он привязался к Типтону всей душой, но даже лучшему другу нельзя так кощунствовать.

— Да? — сухо удивился он. — По-моему, она похожа на северную богиню. Я полюбил ее с первого взгляда.

Припомнив мисс Симмонс в штанах и спецовке, Типтон очень удивился, но чувства свои скрыл.

— Девица высший сорт, — сказал он. — А ты ей признался?

— Ну, что ты! Я не решаюсь. Она такая царственная, а я — какой-то сморчок.

— Не то, чтоб совсем, но, конечно, бывают мужчины покрепче.

— Я на нее смотрю и беседую о погоде.

— Толку мало.

— Да, надежд у меня нет. Но вот что, когда я уйду, передай ей мой портсигар. Больше мне нечего ей оставить. Могу я на тебя положиться?

— Да не уйдешь ты никуда!

— Уйду, — упрямо повторил Уилфрид. — Запомни, портсигар. Монике Симмонс.

— Она что, курит?

— Конечно.

— Наверное, пускает кольца свинье в нос… Уилфрид окаменел.

— Не шути этим, Плимсол. Казалось бы, такая малая услуга! Могу я на тебя положиться?

— А то! Передам, передам.

— И скажи, что я умер с ее именем на устах.

— Ладно.

— Спасибо тебе большое, — выговорил Уилфрид, прежде чем заснуть.

2

Оставшись один, Типтон совсем опечалился. Он был общителен и любил беседу. Обмениваясь мнениями с Уилфридом, он видел, что за решеткой ходит взад-вперед полицейский. Полицейский не идеальный собеседник, поскольку он склонен к односложности, да и то сквозь зубы, но все-таки кое-что.

Подойдя к решетке, как редкий зверь в зоопарке, он хрипло произнес:

— Эй!

Полицейский был долговяз. Руки торчали из рукавов, отливая цветом герани, лицо украшали шишки, шея превышала длиной образцы, принятые для конкурсов. Однако за всем этим таилось золотое сердце. Мошенников, воров, хулиганов наш полицейский презирал, к злодеям же этого типа относился с терпимостью, а потому ответил не резким «Заткнись», а вполне приветливым «Да?», после чего подошел к решетке, где и повел беседу, словно современный Пирам с современной Тисбой.

— Ну, как? — осведомился он.

Типтон отвечал, что у него болит голова, на что полицейский заметил:

— А кто надрался?

— Да, вроде бы выпил.

— Ну! Ребята говорят, втроем тащили.

Голос его выдавал скорее восторг, чем укоризну, но Тип-тон все же стал оправдываться.

— Вообще я не часто пью, — сообщил он. — Раньше было, ничего не скажешь, а решил жениться — все. Но это случай особый. Утешал друга.

— Худо ему?

— Хуже некуда. Представляете, музыкант, замечательный пианист, и сам сочиняет. Приехал из Англии, думал — концерты или в оркестр возьмут, но тут кончились деньги. Послал домой телеграмму…

— А они не шлют?

— Нет, послали, на обратную дорогу. Послезавтра уезжает. Его тетя Гермиона сказала, хватит глупостей, поступай на работу. Мало того, работу она нашла. Знаете, какую? Учитель в женской школе! Но и этого мало. Директорша не пьет сама и не разрешает другим. Бедный Уилли сможет выпить только на каникулах.

— Вообще-то ему надолго хватит.

— Не смейтесь, мой друг, не шутите. Перед вами — трагедия. Помню, в Лондоне, в клубе «Трутни» один человек рассказывал, что ему пришлось говорить речь в женской школе. С тех пор он дрожит, как листик. Завидит соломенную шляпу или там косички — и трясется. А уж учить девиц — чистое наказание, особенно музыке. Они будут шептаться. Они будут хихикать, что там — подталкивать друг друга. Могут бросать шарики из жеваной бумаги, И никакого утешения, нечем себя подбодрить, кроме лимонада или пепси. Вижу, вы зеваете. Я вас не задерживаю?

Полицейский сказал, что нет, он все равно на дежурстве, а поболтать приятно, время бежит быстрей.

— Это хорошо, — успокоился Типтон. — Нелегко тут торчать всю ночь. Да и вообще, полицейская служба не подарок.

— Ну!

— Однако есть и выгоды.

— Какие это?

— Видишь интересных людей, бандитов там, наркоманов, сексуальных маньяков. Можно сказать, широкий спектр, от бродяги до миллионера.

— Миллионеров у нас нету.

— Вот как?

— Ни одного не видел.

— Что ж, сейчас — видите. Просим. Полицейский удивился.

— Это кто, вы?

— Я.

— Без шуток?

— Какие шутки! Магазины Типтона знаете?

— Ну! Жена туда ходит.

— Вот и скажите ей, что сегодня ночью сторожили их владельца. Их основал мой дядя Чет. Недавно он умер, я — наследник. Купаюсь в золоте!

— Чего ж вы штраф не заплатите?

— Штраф?!

— Десятку. Я б на вашем месте заплатил.

Типтон засмеялся тем горьким смехом, каким засмеется жаба, если прохожий спросит, почему бы ей не выбраться из-под бороны.

— Очень может быть, — сказал он. — Я бы и сам заплатил, да нечем. Нет, это не биржа. Может, я и дурак, но не такой дурак, чтоб играть. Просто нет денег, кто-то спер на этой вечеринке. У меня магазины. У меня ранчо. У меня дом на Парк Авеню. У меня музыкальное издательство. А десяти долларов нет. Ирония судьбы.

Полицейский не видел в этом причины для отчаяния.

— А друзья-то есть?

— Куча.

— Вот им и позвоните. Типтон удивился.

— Тут разрешают звонить?

— Один раз.

— Такой закон?

— Ну!

— Тогда… Проснулся, Уилли?

Уилфрид Олсоп встал, застонал, поморгал, подрожал немного и присоединился к обществу. Вроде бы он стал получше. На труп, полежавший в воде, он походил, но не на печальный, а на довольно резвый.

— Знаешь, Типпи, — сказал он, — мне полегче. Наверное, не умру.

— Молодец.

— Не то чтобы легко, но полегче. Так что портсигар не передавай. А с кем ты разговариваешь? С полицейским?

— Вот именно.

— Думаешь, поможет бежать?

— Он говорит, эти звери нас отпустят, если мы заплатим по десять долларов.

— Давай заплатим.

— Откуда мы их возьмем? У тебя есть деньги?

— Нет.

— И у меня нет, кто-то спер. Но мистер… э, кх…

— Гарроуэй.

— Мистер Гарроуэй советует позвонить другу.

— Давай звони.

Типтон покачал головой и глухо застонал. Иногда, покачав головой, мы ощущаем, что нами занялась Иаиль, жена Хеверова.

— Не так все просто. Можно звонить только один раз.

— Ну и что?

— Видимо, ты не прочухался. Вы меня поняли, мистер Гарроуэй?

— Ну! Не дозвонишься — и все, сиди.

— Вот именно. Сейчас август, люди отдыхают, кто где. Вернутся не очень скоро. Просто не знаю… да не лай ты!

— Прости. Я вспомнил о дяде Кларенсе. Типтон заметил, что это очень трогательно

— Нет, он здесь, в Нью-Йорке. В отеле «Плаца». Приехал на свадьбу тети Констанс. Она выходит за такого Скунмейкера.

— И верно! — обрадовался Типтон. — Я видел в газетах. Он точно в «Плаце»?

— Точно. Тетя Гермиона пишет, чтобы я к нему зашел.

— А можно его будить в такое время?

— Конечно, ведь дело срочное. Ты ему объясни, как это важно, он не сразу поймет. Сам знаешь, какой он осел.

Действительно, девятый граф Эмсвортский, мечтательный и кроткий пэр, не принадлежал к числу блестящих умов. Сам образ жизни предрасполагал его к медлительности разума. Когда он не был в Америке, на свадьбе у сестер, он бродил по своим угодьям, размышляя о премированной свинье. Зайдя в замок, он оседал в библиотеке, читая книги о свиньях, чаще всего — монументальный труд Огастеса Уиппла (издательство «Попгуд и Грули», 39 шиллингов)

Типтон немного поостыл. Словно Гамлет, он предался колебаниям, задумчиво кусая губу.

— А вдруг он ушел в гости?

— Будет такой старый хрыч ходить ночью по гостям!

— Кто его знает..

— Дядя Галахад — пожалуйста, а дядя Кларенс…

— Не скажи. У нас в Нью-Йорке самые чинные британцы срывались Видимо, воздух. Что б вы посоветовали, мистер Гарроуэй?

Полицейский сжал рукой подбородок, напоминающий хороший таран, потом — почесал, производя довольно громкий скрежет.

— Значит, так. Хотите проверить, есть он или нету?

— Вот именно.

— Давайте я позвоню. Ответит — есть, вешаю трубку, а вы опять набираете.

Типтон смотрел на него с почтением. Даниил, иначе не скажешь, думал он. Если таков умственный уровень полицейских, вполне понятно, почему их так ценят.

— Спасибо, — сказал он, — вы просто мудрец какой-то. Передайте жене, чтобы сослалась на меня, ей все предоставят, от самого лучшего масла до бульона с вермишелью.

— Спасибо и вам, сэр. Она просто лопнет от радости. Значит, «Плаца», мистер Кларенс?

— Эмсворт.

— Простите, спутал.

И еще «лорд». Он граф. Ух, из этих?! Ладно, иду.

3

Полицейский поспешно вышел; Типтон зачарованно глядел ему вслед.

— Нет, какую чушь говорят! — возмутился он. — Жестокое обращение! Если уж это им жестоко… В жизни не видел такого хорошего человека.

— Именно, именно.

— Как там? Млеко незлобивости…

— Золотые слова.

— Очень может быть, что он — из скаутов.

— Вполне вероятно.

— Вот и суди по внешности. Что он, виноват?

— Ни в коей мере.

— В конце концов, что такое красота?

— Сердце, вот что главное.

— Именно, именно.

— А у него оно — во-от такое. Прямо стадион. А, Гарроуэй! Ну, как там?

— Он дома.

— Ура, ура, ура! Нет, мало — ура-а-а! Какой он?

— Вроде бы спал.

— Нет, в каком настроении? Не сердится? Можно к нему лезть?

— Ну!

— Тогда — к телефону!

Голова еще не унялась, но сердце пело от радости. Он не знал, что его поступки породят печаль и тревогу, особенно — у четы Уэджей; он не был прозорливым.

Глава 2

1

Замок, о котором мы упоминали в первой главе, расположен в графстве Шропшир, на южных откосах Бландингской долины. Возник он в середине XV века, когда английские лорды не знали, в какой день и час кто-нибудь начнет осаду, а потому укрепляли, как могли, свои семейные гнезда. Серый, тяжелый, величавый, со множеством бойниц и башен, замок ласкал глаз. Типтон Плимсол, не очень склонный к поэзии, и тот впал в лирику, завидев его, и воскликнул «Однако!». Журналы публикуют фотографии замка, парка, сада, тисовой аллеи и прочих достопримечательностей. Иногда в объектив попадает и Кларенс, девятый граф Эмсвортский, похожий на представителя слабоумной семьи, поскольку он небрежен в одежде, а перед камерой открывает рот.

Через несколько дней после того, как Типтон Плимсол и Уилфрид Олсоп угодили в лапы закона, красоту старого замка усугубила весомая прелесть Биджа. Дворецкий стоял у парадного входа, глядя на груженный багажом автомобиль и поджидая хозяев. Высокородный Галахад и его племянница Вероника ехали в Лондон, встречать графа.

Как многие его коллеги, Себастьян Бидж был корпулентен. Юлий Цезарь, любивший окружать себя толстыми людьми, его бы приметил. Никто бы не подумал, что лет сорок назад он выиграл велосипедные гонки, а на этой самой неделе обошел в метании дротиков таких мастеров, как Робинсон-младший, владевший местным такси, и аптекарь Булстрод.

2

Вскоре по ступенькам спустился юркий, проворный человек лет пятидесяти с лишним — Галахад Трипвуд, недооцененный сестрами, высоко ценимый всем сообществом слуг.

Из семейства, возглавляемого графом, прославился только он. Да, граф получил первую премию за тыкву, а его свинья Императрица побеждала три года подряд; но нельзя сказать, что сам он играл особую роль в общественной жизни. Другое дело — Галли. Сейчас он в той, в иной ли мере был, скажем так, в отставке, но еще недавно блистал и сверкал на лондонском небосклоне. Мир сцены, бегов и ресторанов по праву гордился им. Букмекеры, мошенники, продавцы рыбного студня затруднились бы сказать вам, кто такой Эйнштейн, но Галахада знали прекрасно.

С Биджем он поздоровался в высшей степени сердечно. Они понимали и почитали друг друга с нежного возраста, лет с сорока.

— Привет, Бидж. Какое утро!

— Превосходное, сэр.

Галли остро взглянул на него. Нижний подбородок подрагивал, лицо налилось лиловой краской.

— В чем дело? — осведомился он. — Вы чуть не плачете. Дворецкий скрыл бы свою печаль от кого угодно, кроме

Галли. Горничные, самые мелкие букмекеры — все изливали ему душу, искали поддержки.

— Меня тяжко оскорбили, мистер Галахад.

— Да? Кто же посмел или, точнее, осмелился?

— Такой молодой, а говорит такие слова…

— Неужели Уилфрид?

— Нет, что вы, сэр! Мистер Хаксли.

— А, вон что! Пренеприятное созданье. Хотя мать с ним носится… Поистине, о вкусах не спорят. Что же он сказал?

— Ему неприятна моя внешность, сэр.

— Видимо, очень разборчив.

— Вероятно, сэр. Он сравнил меня с Императрицей. По его мнению, я толще.

Галли не улыбнулся.

— Мало ли что он скажет! Дразнится, и все. Надеюсь, вы окатили его презрением.

— Боюсь, я чуть не дал ему в ухо, мистер Галахад.

— Принесло бы большую пользу, но матери бы — не понравилось. А вообще, плюньте вы на него. Спору нет, вы солидны. Если бы вас выудили из Темзы, газеты бы написали: «… упитанный мужчина средних лет», но что с того? Я вам скорее завидую. Интересно, почему все стыдятся полноты?.. Вот, послушайте. Говорил я вам про Чета Типтона?

— Не припомню, сэр.

— Дядя нашего Типпи. Мы приняли его в «Пеликан». А надо сказать, он был неимоверно толст и решил купить такой пояс, резиновый набрюшник. Затянулся, еле дышит, собирается в клуб, но тут пришел приятель. Поболтали, то-се, и этот Джордж, Джек или Джимми говорит: «Пухнешь и пухнешь! Знаешь что, Чет, купи-ка ты пояс». Теперь он умер, мало осталось пеликанов… Багаж в машине?

— Да, мистер Галахад.

— Что ж, едем. Я хочу покормить Кларенса там, в городе. Который час?

Бидж вынул серебряные часы, которыми его наградили за победу на давешнем турнире. Он очень любил их и не мог взглянуть на них без восторга.

— Ровно десять, мистер Галахад.

— Поторопите-ка эту Ви. А, вот и она! Нет, Сэнди.

Девушка, спускавшаяся по ступенькам, была исключительно приятна на вид. Стан ее был строен, носик — выше всякой критики, волосы отливали тем рыжим блеском, который так нравился Тициану. Но для ценителя красоты все это несколько портили очки в роговой оправе, прикрывавшие пол-лица; и Галли гадал, почему она их надела. Прошлый раз их не было, хотя она могла просто спрятать их в сумочку.

— Привет, Сэнди, — сказал он.

Они были старые друзья, еще с тех пор, когда Александра Каллендер служила у покойного Типтона. Именно он, Галахад, пригласил ее секретарем к отсутствующему брату, надеясь, что тот об этом не узнает. Кларенс, граф Эмсвортский, недолюбливал секретарей.

— Какая-то вы пыльная, — заметил он. — Катались в пыли?

— Убирала у лорда Эмсворта.

— Бедняга!

— Я?

— Он. Не любит, когда убирают.

— Там же страшный беспорядок.

— А вот его он любит. Так уютней. Вижу, вы потрудились. Поневоле вспомнишь шапку из какой-то газеты. Праведный Труд Разгребает Груды Грязи. Дело ваше, вы вроде не жалуетесь.

— Ну, конечно! Мне очень хорошо. Галли, можно, я вам дам посылочку? Вы ее только отправьте.

— С удовольствием.

— Спасибо, — отвечала Сэнди и вернулась в дом. Галли задумчиво смотрел ей вслед, думая о том, что, судя по манере, ей не так уж хорошо. Это ему не нравилось.

При Чете Типтоне она всегда была рада посмеяться, а Бландингский замок явно вогнал ее в уныние. Видимо, что-то ее мучает. Он посмотрел на посылку. Там стоял адрес: «Лондон, 3–1 Хэлси-корт, Хэлси-чэмберс, кв. 4. С. Дж. Бэгшоту».

— Странно, — заметил он. — Фамилия редкая. Неужели она как-то связана с моим другом Хоботом? Вы помните Хобота, Бидж?

— К сожалению, нет, мистер Галахад. Он не гостил у нас в замке.

— И то верно. Мы с ним виделись в Лондоне и в его усадьбе, недалеко от Пентворта. Занимательная личность. Каждый год страховал свою жизнь на сто фунтов, а когда врачи его осмотрят, говорил, что передумал. Бесплатная медицинская помощь.

— Очень умно, мистер Галахад.

— А то как же? Один из лучших умов «Пеликана». Может быть, это его сын? У него был, помню, Сэмюэл Галахад. Интересно, почему это Сэнди посылает ему бандероли? Подозрительно! На ощупь…

Он рассуждал бы и дальше, но его прервали. На верхней ступеньке появилось волшебное видение — белокурая девушка такой красоты, что самый толстокожий матрос присвистнул бы. Природа одарила Веронику ровно тем количеством разума, какое уместится в пузырьке, но в остальном — не поскупилась, и мы не удивимся, что Типтон Плимсол говорил о ней с дрожью в голосе.

С нею была ее мать, леди Гермиона, из-за которой не свистнул бы и Дон Жуан. Только эта сестра лорда Эмсворта не поражала величавой красой. В хорошем настроении она походила на кухарку, довольную последним суфле, в плохом — на кухарку, заявляющую об уходе, и в том, и в другом — на кухарку с характером. Полковник Уэдж, ее муж, равно как и дочь, Вероника, беспрекословно ей подчинялись.

Заметив бандероль, она спросила:

— Что это у тебя, Галахад?

— Таинственная посылка, Сэнди просит отправить. Когда она только успевает что-то паковать? Разгребала завалы в кабинете. Бедный Кларенс!

— В каком смысле?

— Ты же знаешь, он не любит прилежных секретарей. Они его мучают. Не дают уклониться от ответственности.

— Мам-ма, — спросила Вероника, — что такое «уклониться»?

Обычно леди Гермиона с терпением отвечала на такие вопросы, но сейчас — не ответила. Зато сказала:

— И прекрасно. Должен кто-то напомнить! Сам по себе он даже на письма не ответит.

Перед Галли сверкнул ослепительный свет.

— Простите, я сейчас, — сказал он и побежал в дом. Сестра смотрела на него, поджав губы. Меньше всего он нравился ей, когда скакал, как горошина на раскаленном совке.

3

Сэнди была в кабинете. Когда ворвался Галли, она удивленно подняла голову.

— Ну, что, — сказал он, — отсылаете письма?

Она так удивилась, что перестала выпутывать из волос какой-то счет.

— Не понимаю!

— Ладно, ладно, меня не проведешь. Я все знаю. Поправьте, если что не так. Вы собирались выйти замуж за С. Г. Бэгшота и, естественно, души в нем не чаяли. Потом вы о чем-то поспорили — и расстались. Вот твое кольцо, сказали вы, вот духи — а теперь и письма. Правильно?

— Более или менее.

— Значит, отослать?

— Да.

— Все кончено?

— Да.

— Что ж он такое сделал? Откуда вы знаете, что та девушка не его любимая тетя?

— Дело не в девушке.

— Так в чем же? Наступил на ногу? Потерял зонтик? Осудил прическу?

— Простите, Галли, я занята.

— То есть, не лезьте. Хорошо, не буду. Разберусь сам. «С» — это Сэмюэл?

— Да.

— Прекрасно. Зайду к нему, передам пакет из рук в руки. Узнаю факты, и чтоб мне треснуть, если не склею разбитые сердца. Видеть их не могу, — прибавил Галли. — С самого детства.

Глава 3

1

Хотя Хэлси-корт находится в центре и обозначен буквой З,[101] Буква З — Западные кварталы, лучшие в Лондоне (как ни странно, то же самое — в Москве и еще некоторых городах). цифрой 1, его нельзя назвать фешенебельным. Собственно говоря, это грязный, темный тупичок, где на вкус высшего света слишком много бродячих кошек, банановых шкурок и рваных газет. Герцоги его избегают, маркизы — тем паче, графы и виконты не станут здесь жить, даже если им приплатят. Расположены тут какие-то конторы и дом с квартирами, Хэлси-чэмберс, где обитают небогатые, но молодые люди. Когда-то в их числе был Джеф Миллер, писавший страшные романы, потом — Джерри Шусмит, издававший газету «Светские сплетни», а с тех пор, как они женились, словесность представлял Сэмюэл Галахад Бэгшот.

Рассказывая о себе любопытствующим бюрократам, он назывался присяжным поверенным, но есть три раза в день и платить за квартиру ему помогала пишущая машинка. Писал он блестящие статьи о рыбной ловле, здоровой жизни, великой любви и современной девушке, а также рецензии, интервью, путеводители по местам, связанным с сестрами Бронте или героями Диккенса, рассказы для отсталых детей и взрослых с размягчением мозга. Когда Галли отбыл в Лондон, он трудился над детской повестью о котенке Пухи-Пух, которую надеялся продать в рождественский номер журнала «Мой малыш».

Поглядев на него, никто бы не подумал, что он пишет повести о Пухи-Пухах и даже о котятах, которых назвали как-нибудь поприличней. Чтобы поярче передать впечатление от его внешности, изысканный стилист, скажем — Постав Флобер, выбрал бы слова «Ну и здоров!», хотя, будучи французом, выразил их в виде «dur» или «согасе». Когда-то его прочили в команду регби, для международного матча, а любовь к боксу несколько сдвинула его нос и покорежила ухо. Если бы он лично, сам, водил вас по краям Диккенса или Бронте, вы бы остерегались попасть с ним на болотистую пустошь или в темную аллею — и зря, ибо за пределами ринга и футбольного поля он не уступал в милосердии и кротости самому Гарроуэю.

Когда он написал: «Пухи-Пух был большой проказник» и откинулся на спинку стула, гадая о том, что же делать после блестящего начала, зазвонил звонок. Он открыл дверь. За нею стоял субтильный, но очень живой человек, пожелавший ему доброго утра.

— Здравствуйте, здравствуйте, — отвечал Сэм, не уступая ему в учтивости. Он подумал было, что принесли дело из суда, но тут же отмел эту мысль. Посыльные не носят моноклей и не улыбаются, да и вообще, вид у них похлипче, как-то позеленей. Прежде всего, его поразило, как хорошо выглядит немолодой гость. Это бывало со всеми, кто видел Галли. После той жизни, какую он прожил, он не имел ни малейшего права сверкать и блистать здоровьем — но сверкал и блистал. Былые собутыльники давно расползлись по больницам и курортам, тогда как он шел все выше и выше по ступеням попоек. Галахад Трипвуд открыл секрет вечной молодости: пей непрестанно; прерывай курение только тогда, когда щелкаешь зажигалкой; не ложись до трех часов ночи.

— Да? — сказал Сэм.

— Мистер Бэгшот?

— Да.

— А я Трипвуд.

— Да-а?

— Галахад Трипвуд.

Это имя сработало. Покойный Бэркли Бэгшот часто вспоминал друга. Рассказы о прошлом так или иначе касались блистательного Галли.

— Нет, правда? — обрадовался Сэм. — Отец о вас много говорил.

— Значит, вы сын Хобота! Собственно, я и не сомневался.

— Вы с ним очень дружили?

— Нет слов!

— Поэтому меня назвали Галахадом.

— Естественно! Прекрасная мысль… Сперва Хобот хотел, чтобы я был крестным, но потом поостерегся.

— Ну, спасибо, что заглянули. Как вы меня нашли?

— Сэнди Каллендер дала мне ваш адрес.

— Вы знаете Сэнди? — выговорил Сэм.

— Да, мы знакомы. Она служила в Нью-Йорке у моего приятеля, такой Чет Типтон. Он умер, она приехала в Лондон, искать работу. Моя сестра Гермиона как раз искала секретаря для моего брата Кларенса. В общем, ясно. Когда я утром покидал наш замок, Сэнди дала мне этот пакет. Имя и фамилия заинтересовали меня, я решил передать его сам, предполагая, что вы — сын моего друга Хобота. Не знаю, как оценил бы букмекер мои шансы, но я угадал, вы — его сын.

— А, вон что! Как… как там Сэнди?

— Физически — лучше некуда, духовно — не ай-я-яй. Грустит о чем-то, словно утратила любовь. Прав ли я, полагая, что в этом пакете — ваши письма?

Сэм угрюмо кивнул.

— Так я и думал. Точнее — знал.

Гость смотрел сквозь монокль с несомненным сочувствием. Сэм ему очень понравился, а долгие годы в «Пеликане», где вечно кто-нибудь мучался из-за кредитора, букмекера или женщины, научили его тому, как облегчает душу рассказ о своих бедах.

— Практически, — сказал он, — я мог держать вас на коленях или носить на руках. Надеюсь, вы не сочтете наглостью, если я спрошу, почему вы поссорились?

— Нет, что вы! Но это длинная история.

— Мне спешить некуда. Через какое-то время брат будет ждать меня у «Баррибо», но это — близко, за углом, да и подождет он охотно.

— Выпить не хотите?

— С удовольствием. Если есть, то виски.

— Только виски и есть.

— Превосходно. Я помешал вам работать?

— Вы мне помогли, я совсем запутался. Пишу, понимаете, про котенка, а что он делает — не знаю.

— Ловит свой хвост?

— Хорошо, а потом? Нужен сюжет, и покруче, чтобы пронять этих малюток.

— Конкретней. Умилить, рассмешить, напугать?

— Да что угодно. Я человек покладистый. «Мой малыш», видите ли!..

— Ничего в голову не приходит.

— Что ж, тогда — пейте, — гостеприимно сказал Сэм, ставя на столик стакан, сифон и бутылку.

2

Подкрепившись первым глотком, Галли закурил сигарету.

— «Мой малыш»… — сказал я. — Я знаю человека, который стоял во главе этого зверского журнала. Некий Монти Бодкин. Вы не встречались?

— Я его видел в клубе «Трутни».

— Как, вы — трутень?! Сэм горько усмехнулся.

— О, да! — отвечал он. — В том-то и дело, мистер Трипвуд.

— Просто Галли.

— Можно?

— Да. Все меня так называют. Значит, вы говорили…

— Про этот чертов клуб. Если бы не он, мы бы с Сэнди не поссорились.

— Она хочет, чтобы вы оттуда ушли?

— Нет. Давайте я начну сначала.

— Превосходная мысль.

Сэм подумал немного, смешал виски с содовой и начал.

— Прежде всего, я обругал ее очки.

— Простите?

— С этого началось. Она их носит?

— Да. Честное слово, жалко. Они ей не идут.

— Вот и я так сказал. Она в них похожа на чудище из космоса.

— Что же она ответила?

— Ну, то и се…

Галли поджал губы. Истинный рыцарь, букмекеров или кредиторов он мог назвать как угодно, но с женщинами был учтив. Когда одна финка (отчасти — итальянка) ткнула его шпилькой в ногу, манера его осталась мягкой, язык — сдержанным.

— Нельзя смеяться над физическим недостатком, — сказал он.

— Каким это?

— По-видимому, она близорука.

— Ничего подобного. В том-то и дело. Это простые стекла. Она их надела для лорда Эмсворта.

— То есть как?

— А так. Чтобы казаться старше.

— Ага, ага… Чет Типтон вообще-то не возражал, но она, вероятно, думала, что брат мой — строже. Это не так, но моя сестра Гермиона вряд ли одобрила бы секретаршу, которой на вид лет восемнадцать.

— Скорее, семнадцать.

— Да, вы правы. А вообще-то для меня теперь все девушки выглядят на семнадцать лет. Странно. То же самое будет с вами. Итак, она озверела?

— Ну, не обрадовалась.

— Рыжие вообще впечатлительны. Но такую размолвку очень легко исправить. Попросил прощения, поцеловал — и все, мир.

— Это еще не все.

— Что ж, расскажите остальное.

— Когда вы дружили с отцом, вы бывали у него в Сассексе?

— Сотни раз! Огромный дом, вроде казармы.

— Вот именно. А знаете, сколько стоит его содержать? В общем, я бы его продал.

— Вполне понятно.

— Тогда я стану совладельцем одного издательства. Судейских способностей у меня нет, а издательских — навалом.

— Дело прибыльное.

— Еще бы! Вот я и хочу в него войти.

Галли задумчиво попивал виски. Ему не хотелось огорчать молодого друга, но все же надо предупредить, что Англия кишит землевладельцами, которые тщетно пытаются продать усадьбу.

— Не так все легко, — сказал он. — Большие усадьбы не покупают.

— Ничего, Пуффи купит.

— Кто?

— Пуффи Проссер, из «Трутней». Он как раз женился, ему нужен дом под Лондоном.

— Что ж, это хорошо. Он богатый?

— Денежный мешок. Его папаша — пепсин[102] Пепсин — наверное, сейчас уже не помнят, что пепсин принимали для пищеварения. Проссера. Надеюсь разорить на двести тысяч, не меньше.

— Как сказал бы мой брат Кларенс, прекрасно, прекрасно, превосходно. Что вы так странно смотрите? Не превосходно? Почему?

— Он хочет, чтобы я сперва отремонтировал дом. Тот разваливается.

— Да, помню. Обшарпанный такой, как будто мыши погрызли. И крыша протекает, всюду ведра… Ремонт обойдется в копеечку.

— Примерно в семьсот фунтов. Я накопил двести.

— Занять не у кого?

— Нет. Но тут случилось это, в «Трутнях»…

— Не понимаю. Что там случилось?

— Поспорили, кто раньше женится. Видимо, на мысль навела женитьба Пуффи.

— Что ж, мысль — прекрасная. У нас в «Пеликане» это было, но мы спорили, кто первый умрет.

— Не очень приятная тема.

— Ах, чего там! В общем, мы все разгорелись. Фаворитом был Чарли Пембертон, под девяносто, со старым циррозом печени. Ваш отец его вытащил и был на седьмом небе. Но, как всегда, выиграла темная лошадка. Через два дня Желтобрюха Страглза переехал кэб. Но я отвлекся. Значит, устроили тотализатор?

— Я принял в нем участие.

— Конечно! Как же еще? А почем билеты?

— По десять фунтов.

— То есть шиллингов.

— Фунтов. Мы разошлись вовсю. А Сэнди рассердилась. Незадолго до того я проиграл на бегах десятку.

Галли кивнул.

— А, ясно! Вы проиграли опять, а она заметила: «Я же тебе говорила!».

— Нет, не проиграл. Фаворитов было всего два, Остин Фелпс, теннисист, ну, вы о нем читали, и такой американец, Плимсол. Он женится на Веронике Педж или там Кедж.

— Уэдж. Моя племянница. Вы знаете Типпи?

— Нет, мы не знакомы. Он вообще живет в Америке. Кажется, скоро приедет — и сразу свадьба.

— Правильно. В начале сентября, в замке. Все графство съедется.

— Да? Так вот, я вытащил Плимсола, а назавтра узнал, что Фелпс поссорился с невестой. Казалось бы, лучше некуда.

— Мне и кажется.

— Смотря в каком смысле. Деньги я получу, а Сэнди — потерял.

Галли покачал головой

— Не понимаю. Ей бы обнять вас, шепча: «Мой герой!»…

— Это еще не все

— Как, опять?

— Сейчас объясню.

— Что ж, объясняйте.

3

Сэм подлил себе виски. Вообще он почти не пил, но сейчас его тянуло выпить — то ли из-за любовных бед, то ли от того, что рядом был Галахад Трипвуд, располагавший к алкоголю. Отхлебнув как следует, он сказал:

— Она не могла простить, что я отказал синдикату. Галли заерзал в кресле. Сам он рассказывал блестяще и не терпел нечетких сообщений. Если новый, молодой друг, подумал он, не умеет лучше строить повесть, он никогда не угодит такому требовательному журналу, как «Мой малыш».

— Какой еще синдикат? — спросил он, меча огонь сквозь монокль. — Какие такие синдикаты?

— Понимаете, — ответил Сэм, внезапно обретя дар ясности, — мне предложили продать билет за сто фунтов.

— Надеюсь, вы не сделали этой глупости?

— Конечно, нет.

— Молодец. А то я уж испугался.

Сэм испепелил неповинную муху, чистившую о сифон задние лапки.

— Надо было согласиться, — сухо возразил он. — Потому мы и поссорились. Сэнди считает, что лучше верная сотня, чем неизвестно что.

Галли умудренно кивнул.

— Да, у женщин нет спортивного духа. Помню, в детстве кто-то подарил мне десять шиллингов. Парикмахер, который меня стриг, убедил поставить их на достаточно слабую лошадь. Слышали бы вы, что поднялось! Женская часть семьи орала так, словно я банк ограбил. Кроме того, я не выиграл. Да, так что было дальше?

— Спорили мы, спорили, я устоял, а она — взорвалась.

— Цвет волос. Я часто думал, зачем мудрой природе создавать людей, которые просто вынуждены взрываться. Брюнетка или, скажем, светлая блондинка — совсем другое дело. Значит, отдала кольцо?

— Швырнула. Видите, ссадина на щеке?

— А теперь — письма. И все потому, что вы умнее, дальновиднее. Вот, вы спорили. Был в ее доводах хоть какой-нибудь смысл?

Сэм страдал, он обижался, но честности не утратил.

— Да, вообще-то был. Когда она служила у этого дяди, Типтон все время обручался. Видимо, его невесты какие-то взбалмошные.

— Но не Вероника.

— Почему?

— Потому что с тех пор дядя умер, оставив ему миллионы. Моя сестрица не допустит никаких фокусов. Что бы там раньше ни было, теперь все будет как надо.

— Это хорошо, но Сэнди я потерял.

— А вы уверены, что она — та самая, единственная?

— Уверен. Тут и спорить не о чем.

— Что ж, я вас понимаю. Прелестное созданье, а осторожность — это у них в крови. Да, вы друг другу подходите.

— Она с этим не согласна.

— Сейчас, временно. Поговорите с ней, убедите, и она образумится.

— Как я с ней поговорю? Я — здесь, она — в замке. Галли поднял брови, но монокль не выпал. Сила духа!

— Вы собираетесь тут сидеть?

— А что же мне остается?

— Где ваша храбрость, где дерзновение? Немедленно езжайте в Маркет Бландинг. Я не говорю «в замок», потому что не вправе туда приглашать. Там распоряжается моя сестра, а все мои сестры недолюбливают моих друзей. Итак, вы едете в Маркет Бландинг, останавливаетесь в «Гербе Эмсвортов» и ждете, затаившись. Сэнди часто ездит туда на велосипеде. Приедет — выскакиваете из засады, они это любят. Это им льстит. В вашем возрасте я только и делал, что кидался на девиц.

— А вдруг она не приедет?

— Тогда — День открытых дверей.

— Что это?

— В четверг на каждой неделе в замок пускают посетителей. Платите полкроны, и Бидж, дворецкий, все вам показывает — портретную галерею, янтарную комнату, башни всякие. Народу приезжает много, из ближних городков. Присоединитесь к толпе — и все, дело в шляпе.

Энтузиазм его заразил Сэма.

— И верно! — сказал тот. — Но как я встречу Сэнди?

— Я ее приведу.

— Куда?

— К стойлу Императрицы.

— К чему, к чему?

— К домику, где живет любимая свинья моего брата.

— А, ясно! Как я его найду?

— Всякий покажет. Одна из достопримечательностей. Значит, я вас жду.

— Приеду к вечеру.

— Вот это разговор! Позвоните мне сразу. А теперь — мне пора к «Баррибо», там сидит Кларенс.

4

Поскольку Сэнди Каллендер сообщила вечером по телефону, что Галли прибудет около часа, а было 12. 54, лорд Эмсворт удивился, завидев брата. Когда тот доехал до отеля, граф сидел в холле, напоминая мокрый носок, и совершенно ни о чем не думал. Кроткое лицо стало еще и растерянным, как всегда в Лондоне, который пугал и ошеломлял робкого пэра. В отличие от Галли, считавшего нашу столицу земным раем, он плохо ее переносил и буквально считал секунды, отделявшие его от возвращения в замок. Словом, завидев брата, он удивился, а там — и встал, напоминая уже не носок, но разворачивающуюся змею. Пенсне заплясало на шнурке, как всегда в таких случаях.

— Ой, Господи! — вскричал он. — Галахад.

— Он самый. Разве ты меня не ждешь?

— А? Э? Жду, как не ждать! Ты прекрасно выглядишь.

— Ты тоже. Бойкий такой.

— Хочешь поесть?

— Конечно, тем более — за твой счет. Подкрепимся перед дорогой. Ты мне расскажешь свои американские похождения, а я — бландингские новости.

За столиком, над sale mornay,[103]Камбала в особом соусе, который изобрел граф Дюплесси-Морнэ (XVI в.). они продолжили беседу.

— Ну, Кларенс, как Америка?

— Удивительная страна. Ты хорошо ее знаешь?

— Неплохо. Часто бывал там в давние дни. Значит, она тебя удивила?

— Очень, очень. Вот мешочки…

— Прости, не понял?

— Они дают чай в таких штучках.

— А, да. Помню.

— А спросишь яйцо, они его перемешивают.

— Тебе не нравится?

— Нет.

— Тогда не спрашивай яйцо.

— И верно!.. — обрадовался граф.

— Хотя при таком положении дел еще спасибо, если есть яйца.

— При каком?

— Там крах на бирже. Неужели не видел в газетах?

— Я их не читал. Правда, совали под дверь, но я — не читал. А что за крах?

— Просто жуткий! Люди скачут из окон. Вот она, Америка. Сегодня — миллионер, завтра — торгуешь яблоками.

— Яблоками?

— Да.

— Почему?

— А что такого?

— Правда. Значит этот, как его… ну, муж Конни, тоже торгует?

— Не думаю. Вроде бы он говорил, у него все в государственных бумагах. Как там свадьба? Как наша сестрица?

— Очень хорошо. Уехала с ним в Кейп Код. Это такой город.

— «На». Это мыс. Хотя, возможно, там скрыт и город. Однако мне кажется, что тебе не до этого. Конечно, самое главное — как она без тебя. Не беспокойся, она не похудела, здоровье — лучше некуда. Сверкает и блистает. Под опекой Моники Симмонс — просто дерево при потоках вод.[104] дерево при потоках вод — Пс. 1. Увидишь — обрадуешься.

— Да, да, да, конечно. Ты подумай, я пойду к ней, а Конни не щелкнет языком! Как мы теперь заживем… Я очень люблю Конни, но…

— Не оправдывайся, Кларенс. Все ясно. Оба мы знаем, что Конни — враг № 1.

— Я бы так не сказал.

— А я бы сказал.

— Конечно, она очень властная…

— Именно. Подходит и «вредная».

— Нет, почему у нас такие сестры?

— Сестры вообще не нужны. Надо было сразу что-то сделать.

— Констанс… Дора… Гермиона… Как они меня мучили! Пристают и пристают. Чего-то от меня хотят, упрекают…

— Ничего не попишешь, глава семьи. Нам, младшим сыновьям, легче.

— Гермиона хуже всех, зато она редко бывает, а Конни там и жила. Ты никогда не ходил на выпускной бал?

— Что ты, Кларенс!

— А меня гоняли. В цилиндре.

— Представляю.

— И в таком воротничке. Я очень люблю Конни, но без нее легче. Хорошо без женщин, тихо! Кстати, кто со мной говорил по телефону? Незнакомый женский голос.

— Не записывать же всех дам, которые тебе звонят!

Лорд Эмсворт оставил эти слова без ответа, вероятно — ощущая, что репутация его не нуждается в защите. После смерти жены, двадцать пять лет, он старательно избегал женщин. Конечно, он не надеялся совсем устранить их из жизни, они вечно лезут, но научился исчезать, как ныряющая утка. Успех был полный, и в его кругу решили, что женщина, ожидающая от него учтивого слова, должна пенять на себя.

— Она из замка звонила, — продолжал он. — Что ты приедешь. Ее зовут — как же ее зовут?

— Сэнди Каллендер. Она твоя секретарша.

— У меня секретарши нет.

— Есть, есть.

— Ты спутал, Галахад.

— Нет, не спутал. Секретарша. Наняла Гермиона. Кроткий граф умел и гневаться.

— Какая наглость! — закричал он, воинственно сверкая глазами. — Какая дерзость! При чем тут Гермиона? Когда она успела?

— Вскоре после того, как приехала в Бландинг. Камбала замерла на тарелке, вино — в бокале. Пенсне

упало, и незащищенные глаза душераздирающе уставились на Галли.

— Разве она в Бландинге? — пролепетал граф. Галли погладил его по руке.

— Я все думал, как бы тебе сказать, Кларенс. Хотел помягче, но хирургия тут больше подходит. Да, Гермиона у нас, вписалась прочно. И Эгберт с ней. И Уилфрид.

— И эта слабоумная лапша?

— Если ты имеешь в виду нашу племянницу Веронику, она в Лондоне. Я ее сегодня привез и оставил у Доры. Покупает гардероб к приезду Плимсола. Вижу, Кларенс, ты очень огорчен.

Девятый граф слабо кивнул, прощаясь с мечтами. Замена Констанс на Гермиону опечалила его примерно так, как опечалила сынов Израиля замена бичей на скорпионов.[105] Замена бичей на скорпионов — см. 3 Цар. 12: 11. Никто не отказал бы Констанс в надзирательском даре, но каждый признал бы, что до сестры ей далеко. Гермиона начинала там, где она сдавалась.

— Ой, Господи, Господи! — шептал несчастный пэр над остатками камбалы.

Галли заколебался, продолжать ли, но, выбрав хирургию, он решил идти до конца, даже если у несчастного брата будет нервный приступ.

— Кларенс, — сказал он, — ты помнишь Дафну Литтлвуд? Нет, я тему не меняю, это все связано.

Лорд Эмсворт ничего не помнил, в том числе — и Дафну.

— Кого? А, нет.

— Высокая красивая брюнетка. Сильная личность. Вроде Конни. Ей бы другую окраску — играла бы Конни без грима. Она вышла за Уинкворта, ну, ты знаешь, историк. Он умер, у нее мерзкий сын и фешенебельная школа. В ученых кругах ее очень ценят. Недавно стала кавалерственной дамой, это тебе не кот начхал. Я часто думаю: почему они именно дамы? Кто это выдумал? Не иначе, как американец. Но я отвлекся. Так ты ее не помнишь?

— Совершенно.

— Да? А двадцать лет назад многие держали пари, что ты на ней женишься.

— Что ты говоришь!

— Держали, держали.

— Да я никогда в жизни…

— Откуда ты знаешь? С твоей памятью… Очень может быть, ты просто пылал, посылал ей цветы, пожимал ручку во время танца… А вообще-то, нет. Даже в те годы ты был строг. Неважно. Сейчас она в Бландинге.

— Что!!!

— С сыном. Герм иона пригласила.

— Господи милостивый!

— Прости, но и это не все.

Галли помолчал. Он очень любил брата и знал, что от следующей вести волосы его (их было штук двадцать) уподобятся, по меткому слову Шекспира, дикобраза вспугнутого иглам. Но хирургия — это хирургия. Будет хуже, если бедный Кларенс приедет без подготовки.

— Держись за стул, — сказал Галли. — Почему Гермиона ее пригласила? Ради старой дружбы? Нет. Ради юного Хаксли? Нет. Почему же, спросишь ты. Что ж, я отвечу. Дама Дафна ничего не забыла и надеется раздуть былое пламя. Может быть, я зря тебя пугаю, но из вчерашней беседы с Эгбертом получается так. Тебя хотят женить.

— О-о-о-о!

— Дафна полагает, что юному Хаксли нужен отец. Лорд Эмсворт откинулся в кресле, походя при этом на благородного отца из старой мелодрамы в тот самый миг, когда негодяй лишил его фамильных угодий. Плоти у него было немного, но какая была, та дрожала. Soup madrilene[106]Суп по-мадридски, холодный и очень густой, вроде студня. на одном из столиков дрожал под ложкой, но граф дрожал сильнее.

Гермиону он знал. Сестра его, Констанс, всегда вынуждала его поступать против совести — скажем, надеть цилиндр на школьный бал, — а у Гермионы воля и сила раза в два больше. Если Галахад прав, опасность поистине ужасна, самое время нырять. Но достаточно ли теперь утиной техники?

— Может, ты ошибся, Галахад? — только и сказал он.

— Конечно, может, но Эгберт выражался однозначно. Очень тебя прошу, не смыкай глаз. Будь на страже, иначе погибнешь. Не ходи с ней в розовый сад, не сиди вечером на террасе. Заговорит о милых, ушедших днях — меняй тему. Ни в коем случае не гладь по голове этого Хаксли. А главное, не читай стихи. Молодому человеку я всегда скажу: только не стихи! Относится это и к тебе, хотя ты не очень молод. Помню, Булка Бенджер, большой мой друг, попался и погиб, потому что, утратив осторожность, стал читать: «О, руки бледные, когда я вас любил…».[107] О, руки бледные… — строка из «Кашмирской песни» Лоренса Хоупа (псевдоним Аделы Флоренс Николсон (1864–1905). Что там, даже мне… А, кофе! Подлей себе бренди, Кларенс.

Глава 4

1

В третьем часу Галли засунул на сиденье машины опупевшего пэра, уложил его ноги, которые всегда стремились уподобиться щупальцам спрута, и пошел домой, привычно шныряя между автомобилями.

В пять Бидж с двумя лакеями подал чай в янтарную комнату Бландингского замка, и те, кто ждал путника, решили подкрепиться тостами, бутербродами и пирожками. Председательствовала леди Гермиона. Полковник Уэдж стоял, прислонившись спиной к каминной доске. Дама Дафна Уинкворт сидела очень прямо, словно стул ей неудобен, а Хаксли, ее сын, подобрался поближе к небольшому столику, где и стояла еда. Уилфрида не было, он слишком боялся даму Дафну. Галли вполне справедливо считал ее могучей личностью. Такой она была и в юности, а многолетняя власть над множеством девиц придала ей ту грозную величавость, какой не убоится только самый смелый человек. Одна мысль о том, что вскоре и он попадет под ее начало, неизменно вызывала у Олсопа полуобморочную тошноту.

Вошла Сэнди Каллендер с какой-то бумажкой.

— Звонили с почты, — сказала она. — Вам телеграмма.

— Спасибо, мисс Каллендер! — воскликнула Гермиона, а когда за сознательной секретаршей закрылась дверь, прибавила. — Это от Типтона, Эгберт. Жених Вероники, — пояснила она Дафне. — Очаровательный американец.

— Хороший парень, — прибавил полковник, всегда оживлявшийся при мысли о миллионах.

— Да, мы его очень любим. Вероника просто без ума.

— Любовь с первого взгляда, — пояснил Эгберт Уэдж. — Как в стихах.

— Получил огромное наследство от дяди.

— Честер Типтон. Галахад его знал.

— Я все думаю, встретились они с Кларенсом?

— Надо спросить. А, вот и Кларенс!

За дверью послышались гудки, потом — шаги. Однако вошел не лорд Эмсворт, а его дворецкий. Леди Гермиона удивилась.

— Это машина, Бидж?

— Да, миледи.

— Где же лорд Эмсворт?

— Милорд просил передать, что он немного задержится. Должен повидать свинью, миледи, — сказал Бидж и удалился.

Теперь удивилась дама Дафна.

— Что он сказал? Где Кларенс?

— У свиньи, — отвечала Гермиона с явственным отвращением.

— Премированная свинья, — опять пояснил полковник. — Зовут Императрица. Кларенс на ней спятил.

— Спорт, вот что ей нужно, — вмешался Хаксли, противный подросток с ехидным взором, унаследовавший от матери непробиваемое высокомерие, от отца — ту язвительность, из-за которой его так не любили в Кембридже. — Ожирела. Как-нибудь выпущу, пускай пробежится.

Не откладывая добрых дел, он вышел в сад, думая о том, что в этот час Моника пошла перекусить. Он очень боялся могучей девы; ее угрозы произвели на него большое впечатление. Только на полпути он вспомнил, что у свиньи — Эмсворт, и решил, что не стоит ходить попусту.

— Спятил, — продолжал тем временем полковник. — Вот я расскажу вам, что тут было. Приехал я вечером из города, иду по саду — хотел размяться после дороги — и вижу: на этих перильцах висит комбинезон. Вдруг он разгибается, смотрю — Кларенс. Я его спрашиваю, что он тут делает — было часов двенадцать, — а он говорит: «Слушаю свинью». Помню, я сказал Гермионе: «Как по-твоему, что она делала? Пела? Читала стихи? Дышала!». Она дышит, а он слушает. Я ему так и сказал: «Подцепишь простуду».

Пока он говорил, леди Гермиона хмурилась. Зачем рассказывать историю, которая может принизить лорда Эмсворта? Дафна вряд ли захочет связать судьбу с человеком, ночью выходящим в сад, чтобы послушать, как дышит свинья. И впрямь, кавалерственная дама поджала губы, словно узнала от подчиненной, что Филлис и Анджела курили за спортивным залом.

— Нет, вы подумайте, дышала, — повторил на всякий случай полковник. — Помнишь, что я сказал, старушка? Я сказал: «Старушка, ничего не попишешь, он спятил.».

— Это не так, — возразила леди Гермиона, намереваясь добавить, что брату ее нужна жена, которая бы покончила с этими глупостями, но тут появился лорд Эмсворт.

— А, Гермиона! — сказал он. — А, Эгберт! Да, да… Леди Гермиона сурово взглянула на него. Поскольку он перенес Нью-Йорк и два судовых концерта, можно было встретить его приветливей.

— Приехал, наконец, — сказала она. — Мы совсем заждались. Ты помнишь Дафну Уинкворт? Ну, Дафну Литтлвуд?

— О, да, да, да, — ответил лорд Эмсворт с похвальной стойкостью. Ничто не выдавало, что самый вид этой женщины вызывал в нем такие же чувства, какие вызвал бы в герое детектива персонал хорошей шайки. Английский лорд умеет носить личину.

— Дафна погостит у нас до конца каникул.

— Да, да, да…

Предположив, вероятно, что он будет говорить «да» весь вечер, леди Гермиона спросила, не хочет ли он чаю, на что он ответил «да», но в последний раз, а потом, заметив: «Чаю? А, чаю! Славно, славно…», сел и взял чашку. Полковник гостеприимно предложил ему бутерброд.

— Рад тебя видеть, Кларенс, — сказал он. — Хорошо, что ты меня застал. Завтра уезжаю.

— С Гермионой? — робко спросил девятый граф.

— Ну, что ты! Я дня на два. У моей крестной в Вустере день рождения.

— О! — произнес несчастный лорд. Ему было очень плохо. Поглядывая украдкой на Дафну, он не верил, что двадцать лет назад мог помышлять о браке с ней. От мысли же о том, чтобы жениться на ней теперь, он ощутил, что ест не бутерброд, а сухих бабочек. Он желал даме Дафне блистательных успехов, был готов рекомендовать ее школу — но не больше.

Из оцепенения его вывел ее голос. Гостья сообщила, что хочет написать несколько писем, и он с необычной учтивостью встал, чтобы открыть ей дверь.

— Странно, — сказал он, возвратившись к столу. — Галахад говорит, мы с ней знакомы, а я ничего не помню. Как ее фамилия?

— Неважно, — сухо отвечала Гермиона. — Кларенс, я больше не могу.

— Э?

— Делся куда-то…

— Я пошел к ней!

— А манеры! Дафна обиделась. Я ее понимаю. Постарайся хоть с Типтоном.

— Э?

— Пришла телеграмма, он завтра будет здесь.

— Кто такой Типтон?

— О, Кларенс! Типтон Плимсол — это жених Вероники.

— Кто… — начал было граф, но спохватился. — Конечно, конечно. Это твоя дочь. Ну как же.

— Ты его не видел в Америке? — спросил полковник. Граф чуть не ответил: «А? Нет, нет, нет.», но вдруг вспомнил. Типтон Плимсол!

— Не видел, — отвечал он, — но слышал. Очень приятный человек. Хриплый, но приятный. Жаль, что он разорился.

2

Высказывания графа Эмсвортского нечасто привлекали внимание. Обычно их не слушали, а услышав — в них не вникали. Но даже Галахад, блестящий рассказчик, не приковывал сердца почитателей так, как его брат в эти минуты.

Воцарилось молчание, которое называют мертвым. Рты открылись, глаза вылезли. Полковник и его жена первыми вышли из комы.

— Что?! — вскричал полковник.

— Как?! — вскричала жена.

— А вы не знали? — кротко удивился граф. — Он не писал? Торгует яблоками.

Леди Гермиона схватилась за голову, муж ее — за усы.

— Чем? — глухо спросила она.

— То есть как? — спросил полковник. Граф понял, что нужно кое-что объяснить.

— Галахад говорит, теперь они все торгуют. Там у них случился крах. Я не понял, что это, но все разорились и торгуют яблоками. Странно! Никогда не любил яблок. Правда, я слышал, они полезные, значит — их покупают. Можно продавать на вес, а можно…

— Кларенс!

— А?Э?

— Кто — тебе — сказал?

— Что?

— Насчет Типтона.

— Он сам. Я хорошо помню. Звонит и говорит… У них в отелях телефоны, прямо в номере, можно заказать обед. Завтрак тоже можно. Горничная сказала, наберите номер, и все. Очень удобно! А про чай знаете? Его дают в мешочках.

Леди Гермиона не стукнула брата палицей, потому что палицы у нее не было.

— Кларенс!

— Э?А?

— Пре-кра-ти!

— Расскажи про Типтона, — напомнил полковник.

— Я и рассказываю, — огорчился граф. — Значит, звонит. Я уже лег, вдруг — звонят и говорят: «Лорд Эмсворт?». Нет, говорят: «Алло!», а потом — «Лорд Эмсворт?». Я говорю, да, а он говорит — простите, что разбудил. Он не разбудил, я не спал, кто-то уже звонил, тоже спросил: «Лорд Эмсворт?» и повесил трубку. Странно. Вообще, странная эта Америка…

— Кларенс!

— А?Э?

— Рас-ска-зы-вай!

— Э? Да, да, да, да, да. Что я говорил! А, вот? «Простите, что разбудил». — «Ничего, ничего» или «Пожалуйста»?.. Не помню. «Кто вы?» — «Я — Типтон Плимсол. У меня нет денег. Не дадите двадцать долларов?». Это очень мало, не помню — сколько, в общем, я дал. Дал, а он чуть не заплакал. Во всяком случае — запел.

Леди Гермиона какое-то время не сжимала голову руками, но теперь одумалась.

— Запел?!

— Да. Что-то про радугу. Вот, вот, вот! «В небе ра-а-а-ду-га, о, о… Так съедим же пирога, о!». Вполне понятно. Давно не ел. Пирог — хорошая вещь. Да, вы не знаете? Они там едят пирог с сыром. Просил прислать сразу. Спешат, спешат! Америка! Я сказал, пожалуйста, а он кого-то спросил: «Какой адрес тюрьмы?».

— Тюрьмы???

— Ему сказали, а он говорит: «Гарроуэй…». Помню, я знал одного Гарроуэя. Это не он, тот умер. Или «Это не тот, он умер.»? Тут запутаешься… Наша гувернантка била за такие вещи линейкой. Помнишь?

Леди Гермиона перестала тратить силы на голову. Выглядела она, как кухарка, которая перед званым обедом узнала, что нет омаров. Больше всего ей хотелось закричать, но она сказала замогильным голосом:

— Надеюсь, это шутка?

— Нет, нет, нет! Кто будет в шутку просить денег?

— Я имела в виду, что шутишь ты. Лорд Эмсворт обиделся.

— Конечно, нет! Почему я должен шутить? И вообще, мне такого не выдумать. Я не Шекспир.

— Как он мог оказаться в тюрьме? Лорд Эмсворт удивился.

— А что такого? Галахад часто сидел. Помню, дали пятнадцать суток без замены штрафом. Он всех полицейских знал по имени. Один был Эгберт… прости, Эгберт, может, тебе неприятно. Тесен мир!

Слишком тесен, думала его сестра, приходится встречаться с братом. Она считала себя доброй женщиной, но в девятом графе находила только одно достоинство — он не носил монокля.

— А, черт! — подытожил беседу полковник.

Смеркалось, и лорда Эмсворта потянуло к любимой книге «Уход за свиньей». Он выскользнул в дверь. Заметили это позже. Годами ускользая от женщин, он выработал несравненную технику.

3

Первой очнулась леди Гермиона.

— Эгберт! — вскричала она.

— Да, старушка?

— Как ты думаешь, это правда?

— С чего ему врать!

— Он все путает.

— Вообще-то да. Я бы ему не поверил, если б он сказал: «Идет дождь» во время потопа. Но тут… понимаешь, сам Типтон звонил.

— Да.

— И попросил денег.

— Да.

— Вот видишь. Дело ясное, играл на бирже. Не он первый, не он последний.

Они мрачно помолчали, полковник откашлялся.

— Что будем делать, старушка?

— Скажем Веронике.

— Да, понимаю. Зачем выходить за нищего?

Леди Гермиона нахмурилась. Военным, подумала она, часто не хватает такта.

— Интересно, за что они его?

— Видимо, клянчил на улице. Не в этом дело. Вероника не может выйти за человека с преступным прошлым.

— Ты ей напишешь?

— Я к ней поеду.

— Да, это лучше.

— Позвони Биджу, пусть велит Ваулзу подать машину.

— Ты приедешь ночью.

— Зато с утра поговорю с ней. Она ему откажет.

— Откажет?

— Конечно. Она меня слушается.

— Что верно, то верно, — признал полковник, в этом отношении не отличавшийся от дочери; и нажал звонок.

Глава 5

1

Шропшир справедливо гордится городком по имени Маркет Бландинг. И так называемый проспект, и зеленая от мхов церковь, и красные крыши лавок, и старые кабачки, у которых верхний этаж уютно нависает над улицей, поистине ласкают глаз, особенно — если он обычно смотрит на Хэлси-корт.

Сэму городок понравился сразу, а назавтра, когда он писал в саду кабачка «Герб Эмсвортов», он понял, что именно этого ему недоставало. Великое дело — обстановка! Дома, в Лондоне, приключения котенка никак не давались, а сейчас он строчил без устали. Вскоре он вывел слово «Конец», радостно предвосхищая, как умилится редактор, если еще не заболел размягчением мозга.

Как всякий писатель, завершивший свой труд, он подумал о пиве. Вчера вечером оно ему очень понравилось, пил он и сегодня, а потому, отнеся к себе перо и рукопись, направился в бар. Именно в эту минуту оттуда вышел вспотевший, измученный Бидж.

Несмотря на жару, дворецкий прошел весь парк и еще две мили. Юный Хаксли Уинворт был бы рад узнать, что побудили к этому его слова. Сначала Бидж огорчился (что, собственно, и предполагалось), но, поразмыслив, решил, что какая-то правда в них есть. Вполне вероятно, думал он, что сидячая жизнь подпортила былую стройность.

Мы опустим невзгоды пути, пузырь на пятке, пот на лбу и перейдем к той минуте, когда, облизнувшись, он попросил девицу у стойки налить ему пива.

Девицу звали Марлен, а племянницей она приходилась Джорджу Сирилу, бывшему свинарю лорда Эмсворта. Бидж его не любил, видя в нем плебея, не почитавшего кого надо. По слухам, этот свинарь именовал его «Старым слоном» и «Чучелом в манишке», а однажды, подумать страшно, обратился к нему: «Эй, ты!». Но Марлен дворецкий любил в своей снисходительной манере и, когда она заахала над часами, охотно дал их посмотреть, предварительно сняв с цепочки. Марлен два раза квакнула, один — взвизгнула.

— Какая красота, мистер Бидж!

— Да, часы хорошие.

— Правда, вы их выиграли?

— Правда.

— Нет, просто красота!

Пока она хвалила его спортивную прыть, а он скромно отнекивался, вошел местный констебль по фамилии Ивенс. Велосипед он оставил у входа, зашел выпить, но, увидев Биджа, об этом забыл. Утром он слышал от сержанта хороший анекдот.

— Здрасьте, мистер Бидж.

— Добрый день, мистер Ивенс.

— Вот я вам расскажу…

— Да, я слушаю.

— Выйдем на минутку. При дамах…

Они вышли и встретили Сэма, точнее — с ним столкнулись.

— Простите, — сказал Бидж.

— Это я виноват, — сказал Сэм. — Pardon, pardon, pardon.

Говорил он весело, ибо очень радовался, и не только потому, что кончил сагу об осточертевшем котенке. Подбодрила его беседа с Галли, что вообще бывало нередко. Он поверил, что, стоит ему встретить Сэнди, недоразумение разрешится, она заберет кольцо, он — скажет, что она совсем не рыжая дура, и они помирятся, как заметил покойный лорд Теннисон, — потоком слез друг друга омывая.

Тем самым, мир ему нравился. Любил он всех поголовно. Корпулентный тип, с которым он столкнулся в дверях, был очень мил, равно как и констебль с Марлен, к которой он и приблизился.

— Жарко-то как! — сказала Марлен, известная блеском беседы. Ничего не попишешь, способствует торговле, поднимает дух.

— Да, погодка что надо! — согласился Сэм. — Смотрите-ка, часы! У вас день рождения?

Марлен захихикала, по мнению Сэма — музыкально, хотя он уловил бы музыку и в скрипе мела о доску.

— Нет, это нашего Слона. Выиграл в дротики.

— Слона? Это с ним я плясал румбу?

— С ним. Дядя Джордж зовет его Старый слон. Дядя очень остроумный.

— Сразу видно. А почему они тут лежат?

— Он их вытащил. Они ушли с констеблем, какую-то пакость рассказать.

— Какую именно, не знаете?

— Нет.

— Попрошу, пусть и мне расскажут. Да, часы знатные. Ради них сыграешь в дротики, хотя игра самая…

Слово «поганая» умерло на его устах. Дверь была открыта, ее всегда открывали в хорошую погоду, а за дверью по улице ехала на велосипеде рыжая девица, при виде которой Сэм забыл о пиве, часах и барменшах, словно их стерли губкой.

Громко выкликая ее имя, он выскочил из «Герба». Она обернулась — и прибавила скорость. Он кинулся за ней. Сзади донесся какой-то звук, словно свистит поезд, но до звуков ли в такой час?

2

Звук исходил из легких прекрасной Марлен, которая мгновенно вылетела за дверь и застыла на месте. До сих пор жизнь ее была тихой, в нее не врывались сенсационные кражи. «Герб Эмсвортов» не салун, посетители его респектабельны, как, скажем, Бидж, или Робинсон, владелец такси, или Перси Булстрод, аптекарь. Такое случилось впервые.

Соответственно, Марлен лишилась дара речи, а обретя его, взверешала: «И-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и!». Вероятно, ее с интересом слушала округа.

Вызвала она интерес и у Биджа с констеблем, кудахтавших над анекдотом ярдах в десяти. Голос ее подействовал на них, как звук трубы — на коня. Они видели Сэма, но не сочли его подвижность заслуживающей внимания. Когда же они услышали крик, разум подсказал им, что творится что-то недолжное. Приличные девицы зря не верещат; и потому Ивенс с Биджем кинулись к ней: Ивенс — впереди, Бидж — сзади.

— В чем дело? — спросил наблюдательный констебль, заметив, что Марлен ломает руки. — Что случилось?

— О, мистер Бидж! — отвечала она. — О, мистер Бидж!

— Что с вами, Марлен?

— Часы унес! — возопила прекрасная барменша, по-прежнему ломая руки. — Взял и побежал.

Слова эти восприняли по-разному. Бидж застыл от горя, как поэт прошлого века, потерявший любимую газель. Таких чувств он не испытывал с тех пор, как один гость спросил воды, чтобы подлить в вино. «Куда катится мир?» — думал он.

Констебль, в отличие от него, обрадовался и ободрился. То, что дворецким в плач, полицейским — в радость. Крест английских констеблей, охраняющих порядок маленьких сельских сообществ, — бездействие местных преступников. Какой-нибудь Гарроуэй только крутится, разрываясь между торговцем наркотиками и злодеем, порешившим шесть человек, а здесь, в Маркет Бландинге, скажи спасибо, если поймаешь собаку без ошейника. Ивенс томился месяцами, а сейчас — ожил. Вскочив на верный велосипед, он понесся вдаль, словно участник велогонки, даже не воскликнув: «Хо-хо!».

Преступника он вскоре настиг. Сэм понял, что ему не угнаться за тем, первым велосипедистом, и теперь стоял посреди шоссе, произнося беззвучную речь, которая, если бы ее озвучить, не прошла бы цензуры.

Радость угасла. Пять минут назад он мог бы по праву участвовать в диккенсовском романе, сейчас — ненавидел род человеческий. Когда к нему подкатил констебль, он подумал, что в жизни не видал такой мерзкой рожи. Действительно, лицо у Ивенса стало как бы гранитным, глаза неприятно блестели. Путешественник по Востоку поразился бы, как похож он на тигра, подкрадывающегося к добыче.

— Хо! — сказал он.

Ответить на это надо бы тоже «Хо!», но Сэм был слишком занят. Глядя на Ивенса, он гадал, чего тот к нему лезет.

— Что такое?

— Где часы? — отвечал полицейский.

— Какие?

— Такие.

И полицейский вынул их за цепочку из его кармана. Сэм смотрел на него, как смотрит ребенок на фокусника, извлекшего из чужого цилиндра двух кроликов или аквариум.

— Господи! — сказал он. — Это часы того толстяка.

— Верно.

— Захватил случайно.

Констебль редко смеялся; даже сержантов анекдот вызвал у него лишь улыбку. Однако сейчас он фыркнул, потом — ухмыльнулся. Другой сказал бы: «Неужели?». Он сказал: «Хо!». Сэм понял, что нужно объясниться.

— Понимаете, — начал он, — девица их мне показывала, я увидел… одного человека и выбежал на шоссе.

— С часами вместе!

— Нечаянно сунул их в карман.

— Хо-хо!

Угрызения совести немного отрезвили Сэма. Он все еще полагал, что без людей — как-то лучше, но ему было стыдно, что он обидел хорошего человека.

— Я их верну.

— Нет, я их верну.

— Вы? Спасибо большое. Посмеетесь вместе с ним.

— Хо!

Междометие это усугубило неприязнь к служителю закона.

— Вы все время говорите «Хо»? — осведомился Сэм.

— Хо! — отвечал констебль. — Нет, иногда я говорю «Идемте за мной».

С этими словами он положил Сэму на плечо тяжелую руку.

Она и сыграла роль последней соломинки. С прытью, которая поразила бы самого Павлова, Сэм дернулся и нанес констеблю могучий удар в глаз. Констебль зашатался, задел ногой за камень и рухнул. Сэм вскочил на велосипед и унесся вдаль со скоростью, которую не превзошел и Бидж в далекой юности. Если бы сорок лет назад Сэму довелось жить на свете, и он бы пел в том же хоре, и голос у него не сломался до Крещения, они бы вступили в спор, и он победил бы.

3

Если, похитив велосипед, вы едете по шоссе, проходящему через Маркет Бландинг, вы доедете вскоре до деревушки, ютящейся у ворот замка. Состоит она из пяти домиков, церкви, викариата, лавки, пруда, уток, бензоколонки и кабачка «Голубой боров». Около этого заведения и кончился путь велосипеда, на котором ехал Сэм.

Он спешился, догадавшись, что лучше освободиться от скакуна, прислонил его к какой-то изгороди и вошел в кабачок, где стал размышлять о своей судьбе.

Положение, как говорится, было отчаянным. Перечисляя свои проступки — две кражи, нанесение увечий, бегство и т. п., — он чувствовал, что еще хорошо, если обойдется пожизненным заключением.

Что делать, он придумать не мог. Тут требовалась истинная мудрость и как можно скорее. Он спросил почтовой бумаги.

— Может тут кто-нибудь отнести письмо в замок? — спросил он хозяина, и тот ответил:

— Да, мой Гарри отнесет.

— Дам шиллинг, — сказал Сэм.

Он не был богат, а шиллинг — это шиллинг, но мудрый совет стоит больше.

Глава 6

1

Сон и коктейль развеяли усталость, которую испытывал Галли вчера, после долгого пути. Укрепив телесные силы табаком и алкоголем, он быстро приходил в себя.

Сэм позвонил из Маркет Бландинга между первым завтраком и вторым, и он совсем ободрился, а потому отправился искать Сэнди; но, когда он проходил мимо кабинета, оттуда выскочил граф. Лицо его перекосилось, пенсне металось на ветру.

— Галахад! — вскричал он. — Я не могу! Я не хочу! Я не потерплю!

— Очень рад, мой дорогой, — откликнулся Галли. — А в чем дело?

— Твоя девица! Нет, что же это такое! Хуже Бакстера! Слова эти были горьки. До сих пор лорд Эмсворт считал, что Бакстер, трудившийся ныне у одного миллионера, — единственный в своем роде.

— Хуже Лаванды!

И это поражало силой. Лаванда Бриггс, хозяйка машинописного бюро, была получше Бакстера, но не намного.

— Подкладывает письма! Так и тащит, так и тащит! Откуда, честное слово?

— Ты думаешь, от поклонниц?

— А кабинет? Ничего не найти! Воняет какой-то гадостью!

— Да, Сэнди у тебя убирала.

— Сколько можно меня мучить? — продолжал граф, трепеща от жалости к себе. — Еду в Америку, сестра как-никак выходит замуж, приезжаю, хочу отдохнуть — и что же? Тут другая сестра. Мало того, очкастая девица, которая вечно убирает!

Галли сочувственно кивнул, но выступил в защиту Сэнди.

— Понимаешь, Кларенс, она молода. Хочет все довести до совершенства.

— Меня уже довела! — с неожиданным блеском отвечал граф.

Галли снова кивнул.

— Да, вынести это трудно, — признал он, — но встань на ее место. Ей приискали работу в Бландинге. «Неужели в том самом, где живет лорд Эмсворт?» — вскричала она. «Именно в том» — отвечало агентство; она задрожала. «О, Господи! Я не пожалею сил! Я послужу ему верой и правдой, чтоб мне лопнуть!». Ты пойми, в тебе она видит полубога. Легенды и песни говорили ей о тебе. Ты для нее — не то всемогущий султан, не то многомилостивый дедушка.

— Дедушка?

— Хорошо, прадедушка. В общем, ты гордись, что она так старается.

— Пойду-ка я к Императрице.

— Возьми и меня. Что может быть лучше свидания со свиньей? Все врачи рекомендуют. Только смотри, Сэнди рассердится, что ты не отвечаешь на письма.

— Я не позволю каким-то секретаршам… — гордо начал граф, но Галли его перебил, чтобы рассказать про одну особу, которая твердила: «Не позволю». Лорд Эмсворт не слушал. Шли они по цветущей поляне, за которой жила свинья, и почти подошли к ее обиталищу, когда их кто-то окликнул. Обернувшись, они увидели высокого тощего человека. Галли узнал в нем Типтона Плимсола, граф — не узнал.

— Когда приехали? — радушно спросил Галли. Типтон нравился ему и настолько, что если бы клуб «Пеликан» был жив, он бы ввел его туда без колебаний.

— Здравствуйте, мистер Трипвуд, — ответил Типтон. — Только что. Здравствуйте, лорд Эмсворт. Вы не знаете, где Ви?

— А кто это… — начал граф.

— В Лондоне, — сказал Галли.

— Ах ты, черт! Когда вернется?

— Не знаю. Насколько я понял, покупает приданое, это долгое дело. Ничего, зато я — здесь. Как доехали?

— Прекрасно, спасибо.

— Вид у вас блестящий. Как дела?

— Спасибо, прекрасно.

Лорд Эмсворт подивился мужеству американца. Как-то на здешнем вечере викарий читал интересные стихи: «Ту-ру-ру-ру-ру-ру, мой сын, ты будешь человеком». Киплинг, что ли. Как раз про Типтона.

— Пирога поели? — спросил он.

— Одумайся, Кларенс, — сказал Галли. — Ты что-то спутал.

— Ничего я не спутал, — обиделся граф. — Мы говорили по телефону, и Типтон собирался есть пирог.

— А, помню! — воскликнул миллионер. — Я вам должен двадцать долларов.

— Ну что вы, не надо!

— Придем в замок, выпишу чек. Лорд Эмсворт совсем всполошился.

— Нет-нет-нет-нет! Я богатый! Понимаешь, — объяснил он Галли. — Типтон разорился.

Галли это огорчило. Он знал, как смотрит сестра на неимущих женихов.

— Как же это вы… — начал он, но миллионер засмеялся.

— Ах ты, Господи! Лорд Эмсворт не понял. Мне нужно было выкупить себя и приятеля. Кто-то спер бумажник, а нас посадили.

Галли снова ощутил, что именно такой человек подошел бы «Пеликану».

— Посадили?

— Вот именно.

— Беспорядки в общественных местах?

— Они самые.

Галли затопила тоска о прошлом.

— Сколько раз меня за них сажали! — почти пропел он. — Помню, однажды…

Историю, без сомнения — поучительную, кончить не удалось, ибо перед ними появилась Моника Симмонс.

— Добро пожаловать, лорд Эмсворт! — зычно крикнула она. — Хорошо вернуться? Дом — это дом! Как вам наша свинка-спинка?

— Прекрасно, — отвечал граф, — прекрасно, прекрасно, прекрасно.

Говорил он с истинным пылом. Когда-то и он, и Галли сомневались в божественной свинарке, когда-то — но не теперь. Да, им казалась фамильярной ее манера говорить о трехкратной медалистке, но те времена миновали. Моника Симмонс доказала, что достойна прославленной свиньи. Следующие же фразы свидетельствовали об этом.

— Только вот, — спросила Моника, — кто тут шныряет? Такой сопляк, лицо — вроде сливы, по которой проехал автобус.

Лорд Эмсворт растерялся, но Галли мгновенно сообразил, что описание как нельзя лучше подходит к юному Хаксли, сыну Дафны Уинкворт. Удивительная точность в выборе слов!

— Шныряет, — продолжала свинарка. — Вечно крутится у домика.

— Около нее?! — вскричал граф.

— Вчера вечером, сегодня утром. Сама видела.

— Увидите его — побейте!

— Вывожу мордой в грязи.

— А Сэнди побьет тебя, Кларенс, — вмешался Галли. — Пошли, прием окончен.

2

Оставшись вдвоем с Моникой, Типтон окинул ее придирчивым взглядом, но не нашел тех прелестей, которые пленили Уилфрида. Конечно, признал он, когда на тебя нападет бык или разбойник, она очень кстати; однако, если выбирать между браком с ней и плаванием по Ниагаре, он знал бы, что предпочесть.

Тем не менее он — одно, Уилфрид — другое. Надо за него похлопотать. Судя по рассказу, ухаживал он робко. Типтон предпочитал выложить карты на стол или, если хотите, резать правду-матку.

— Ну и свинья! — сказал он.

— Самая толстая в Англии, — гордо ответила Моника.

— Ест, наверное, будь здоров.

— Да уж, не постится. На фигуру ей начхать. Это вы женитесь на Веронике?

— Я. Меня зовут Типтон Плимсол.

— Моника Симмонс, к вашим услугам.

— Так я и думал. Уилли Олсоп про вас говорил.

— Да-а?

— Еще как! Просто пел-заливался.

Краснеть ей мешала грязь, неотъемлемая от профессии, но сквозь геологические слои Типтон разглядел что-то розовое, а массивная ступня выводила вензель на траве. Все это его подбодрило.

— Собственно, — сказал он, выкладывая карты и разрезая правду, — он вас любит, как не знаю что. Только о том и думает, чтобы вы подписывались «Моника Олсоп».

Девица такого сложения не может подпрыгнуть, как серна, но она затрепетала. Звук, похожий на звуки, издаваемые ее подопечной, слетел с уст, глаза уподобились мячам для гольфа.

— Н-не верю! — хрипло и тихо выговорила она.

— А что такого?

— Он гораздо выше меня.

— Но субтильнее.

— Духовно. Он очень тонкий.

— Ничего, он хороший парень. Пьет — приятно смотреть, но дело не в этом. Есть у него шансы? Что бы вы ему ответили — «Да» или «Пошел отсюда, гад!»?

Моника вспыхнула под грязью.

— Он не гад!

— Он себя так описал. «Она, — говорит, — богиня, а я — гад.». Значит, шансы есть?

— Еще бы! Да я просто кинусь…

— Не стоит. Можете что-нибудь сломать, он человек хрупкий. Словом, вы его любите. Так и скажу.

— Скажете?

— А то!

— О, мистер Плимсол!

— Типтон.

— О, Типтон.

— Лучше «Типпи».

— О, Типпи, спасибо! Вы просто ангел.

— Или сержант Гарроуэй, один мой знакомый. Ничего не попишешь, привычка. Оба начали с бойскаутов. Что ж, пойду поищу Уилли.

Оказалось, что это не так-то легко, ибо Уилфрида перехватила дама Дафна. Она любила вникать в душу своих подчиненных, а потому — часа полтора задавала нескромные вопросы. Когда после беседы он умылся холодной водой и, еще очень слабый, вышел из ванной, ему повстречался Тип-тон, уже оставивший поиски.

Они не виделись с тюремных времен и очень обрадовалось друг другу. Каждый подумал, насколько похорошел приятель — лицо уже не было желтым и не дергалось, как в немом фильме. Конечно, и сейчас они бы выиграли конкурс разве что у Гарроуэя, но выглядели лучше, что и говорить.

Обычно друзья после разлуки расспрашивают про Джо, Джека и Джимми, но Типтон и Уилфрид виделись один раз, и единственным их общим знакомым был нью-йоркский полисмен, так что расспросы и ограничились этим прекрасным человеком.

— Вот что, Уилли, — сказал после этого Типтон, — говорил я с твоей Моникой. Здорова, однако!

Уилфрид сурово взглянул на него, пораженный такой свободой речи.

— Ты не мог бы, — осведомился он, — иначе определять мисс Симмонс?

— Виноват. Вырвалось. Хотел сказать «Хороша». Просто персик со сливками. Судя по всему, она тебя любит.

— Что?!

— Так она сказала. Говорит, «брошусь» или «кинусь»… Чего тебе еще?

Уилфрид задрожал и что-то проглотил.

— Ты не шутишь?

— Нет, не шучу. И она не шутит. Иди к ней, утри ее немного, и — к делу!

Программа эту Уилфриду понравилась, но он еще колебался.

— К делу?

— Поцелуй, обними. Лучше бы сперва умыть… Уилфрид покачал головой.

— Поцеловать — не смогу.

— А что такого?

— Боюсь.

Типтон снисходительно улыбнулся.

— Именно это я сказал Пруденс, когда мы говорили про Ви.

— Моей кузине Пру?

— И она тоже? Куда ни кинь, твоя кузина.

— Дочь моей тети Доры. Вышла за Генри Листера. У них гостиница под Оксфордом.

— Помню, помню, она все искала деньги, еле увернулся. Так вот, она тут жила, когда я влюбился в Ви. Присела как-то рядом со мной и спрашивает: «Мистер Плимсол, вы любите Веронику?».

— А ты отвечаешь…

— Ничего я не отвечаю, я упал с перил, мы сидели на террасе. Ну, сел опять, говорю: «Да», а она говорит: «Почему вы ей не скажете?». Я говорю: «Боюсь», а она, знаешь, что сказала?

— Нет, не знаю.

— Чтобы я выпил.

— Выпил ты?

— Естественно. И совершенно изменился.

— Стал настоящим мужчиной?

— Вроде этого.

— И объяснился с Ви?

— Лучше скажем, велел ей стать моей женой.

— Как же это?

— А так. Сперва я думал крикнуть: «Мы созданы друг для друга!», но решил, что это слишком. Ты не волнуйся, само пойдет. У меня в машине лежит фляжка. Бери и пей. Сунь в карман, а минут за пять хлопни. Сам увидишь!

Лицо у страдальца вспыхнуло, как у Шелли, когда тому показалось, что «дух» рифмуется с «жаворонок», но тут же угасло.

— Я не могу пить.

— Да брось ты! Шотландское виски, самый высший сорт!

— Дама узнает.

— Какая еще дама?

— Начальница школы. Я буду у нее работать.

— А, да, ты говорил! Не узнает.

— Узнает. Она тут гостит. Вообще-то я не хочу учить каких-то дур, но ничего не попишешь, работа. Значит, выпить?

— А то! Когда ты пойдешь к Монике?

— Завтра с утра. Только я даму боюсь.

— Ничего, я посторожу.

— Спасибо, Типпи. Ты настоящий друг.

— Чем можем, чем можем. Сценарий повторить?

— Давай.

— Подходишь.

— Подхожу.

— Обнимаешь.

— Обнимаю.

— Целуешь.

— Целую.

— И говоришь: «Созданы друг для друга!». Проще пареной репы.

Глава 7

1

Неприятно узнать, что тебя преследуют, а если уж довелось, и вы при этом — девица, пусть преследует хотя бы не тот, кто назвал вас рыжей дурой. Входя в замок, Сэнди кипела гневом, обидой, досадой и прочими эмоциями. Кроме того, она удивлялась. Как не удивиться, если Сэм Бэгшот оказался там, где его нет и быть не может?

Когда она вошла в просторный холл, в дальнем углу замаячил лакей. Прикрепив к кольцу в стене красную веревку, он направился к противоположной стене и сделал то же самое. После этого он повесил на видных местах две грозные таблички. Одна гласила:

другая:

Потом, отряхнув ладони, он отступил немного, чтобы на них полюбоваться.

Сэнди так удивилась, что забыла про Сэма — конечно, на время.

— Что это? — спросила она.

Лакей ответил на ее вопрос с той снисходительной улыбкой, с какою знаток отвечает новичку.

— День открытых дверей.

— Сегодня?

— Завтра. По четвергам. Посетителей водит мистер Бидж.

— А много их?

— В жару — много. На той неделе — три шарабана и женская школа.

— Я приехала в пятницу.

— Везет людям, — печально заметил лакей. — Натяни ее еще, Томас, — прибавил он, ибо другой лакей принес новый плакат:

— В тот четверг, — заметил он, — две девицы залезли на каминную решетку. Сидят, и хоть бы что!

Сэнди поразила неожиданная мысль. Только сейчас поняла она слова «… открытых дверей».

— И всякий может прийти?

— Всякий, — ответил лакей, подтягивая веревку, — если у него есть полкроны.

Погрузившись в думы, Сэнди пошла в библиотеку, в которой она собиралась навести порядок. Подумать ей было о чем. Ну, смотрите: без всяких сомнений, Галли сказал Сэму про этот день и уж наверное объяснил, какие он дает возможности. Если Сэм проникнет в замок, встреча неизбежна. Возможно, он не станет курить, не станет он и щупать предметы; но из ряда — выйдет непременно. Что для него дворецкий, что два лакея?! Выйдет и будет бродить, пока ее не найдет.

Она его видеть не хотела, даже издали. Да, разлука с ним образовала в ее сердце примерно такую дыру, как котлован для небоскреба, — но что поделаешь! Время как-нибудь поможет, а не сумеет — все равно; человеку, который сказал то, что сказал он, нет места в ее жизни.

Дойдя до библиотеки, она принялась за работу, но пыла в ней не было. Обметая книги, складывая бумаги, она думала не о них, а о том, как бы увернуться от встречи.

Помогло ей письмо, найденное в каминной золе, с которым она и побежала к лорду Эмсворту.

Ворвавшись в кабинет, она заметила, что он испуган. И впрямь, граф испугался, увидев в ее руке письмо, но первые же слова тревогу прогнали.

— Лорд Эмсворт, не отпустите ли вы меня денька на два? Отец заболел.

И Галахад, и Типтон очень бы удивились, припомнив, что Эрнст Каллендер скончался, когда ей не было восьми. Но граф этого не знал и вежливо поохал.

— Ай-яй-я-яй! — сказал он. — Нехорошо. Что там — плохо.

— Значит, можно уехать?

— Конечно, конечно, конечно, — отвечал он с излишним пылом. — Полковник тоже едет, он подвезет вас к станции. Да. Подвезет. На машине.

— Спасибо вам большое.

— Не за что, не за что, не за что.

— Пойду, вещи уложу. А, кстати, я нашла письмо! Надо будет ответить.

Лорд Эмсворт помрачнел. В сущности, он это предвидел. Если бы он был поэтом, он бы сказал: «От Сэнди до письма — рукой подать.».

2

Вернувшись, Галли пошел в курительную и стал просматривать газеты. Однако фотографии невест, похожих на подругу гангстера, и мордоворотов в бальных платьях его не увлекли. Ему захотелось поболтать с братом. Когда он подошел к двери, оттуда, словно кукушка из часов, этот брат и выглянул.

— Галахад! — сказал он. — Ты мне нужен.

Как ни странно, он был не просто весел, а очень весел, исключительно.

— Галахад! — повторил он таким тоном, будто в замке нет ни сестры, ни секретарши, ни дамы Дафны с сыном. — Галахад, случилось чудо.

— Какое?

— Ты слышал об Уиппле?

— Твой любимый писатель. «Жизнь среди свиней».

— «Уход за свиньей».

— Верно. Так что с ним?

— Мисс Каллендер нашла письмо от него.

— В корзине?

— В камине. Как же оно туда попало?

— Шерлок Холмс держал табак в персидской туфле.

— Какая она? Я их не видел.

— И я не видел. Очень горюю. Да, так письмо от папаши Уиппла. Хочет взять интервью у Императрицы?

— Хочет на нее посмотреть. Пишет из клуба «Атенеум».

— Из этого склепа? Помню, мы там обедали.

— С ним?!

— А с кем же еще?

— Ты его знаешь?

— Встречались.

— Что же ты не сказал?

— Как-то не довелось. Помнишь, я писал мемуары? Думал порасспросить его о дяде, у того на старости лет выросли новые зубы. И какие! Орехи щелкал. Вообще-то неплохой человек. Не дядя — Уиппл. Тот умер на девятом десятке от излишка орехов. Ты хочешь его пригласить?

— Конечно. Это — большая честь.

— Заполняется наша лачужка…

— Я написал телеграмму, что письмо мне только что дали. Ваулз пошлет со станции. Он подвозит Эгберта.

— Почему ты не позвонишь?

— Они меня не понимают. Там очень странная девушка, она говорит: «Пардон? Пардон? Нельзя ли по буквам?». Нет, пускай уж Ваулз.

— Лучше я. Еду в Лондон, там и отправлю.

— Спасибо, Галахад. Прекрасно, прекрасно, прекрасно, превосходно.

Через несколько минут Галахад шел по дороге, лихо сдвинув шляпу, едва не приплясывая. Он не пел цыганскую песню, но никто не мог бы поручиться, что он ее не запоет, ибо эта история с Уипплом блестяще разрешала проблему. Все обернулось как нельзя лучше, роль ангела-хранителя удавалась на славу.

Жара немного спала, но не настолько, чтобы «Герб Эмсвортов» не вставал перед мысленным взором, и он перед ним встал. При этом «Гербе» был тенистый сад у реки, где можно сидеть под деревом, попивая пиво, вдохновляясь видом вспотевших лодочников с женой, тещей, тетей, тремя детьми, собакой и корзинкой. Галли живо представил себе пенящуюся кружку, когда услышал: «Эй!» и увидел юного Гарри, не посрамившего доверие отца, который владел в ближней деревне кабачком «Голубой боров».

— Вам письмо, мистер Трипвуд, — сказал он.

Собственно говоря, их не представили друг другу, но все на много миль вокруг знали, каков с виду младший брат их лорда.

Галли удивился, но письмо взял. Подтеки сепии, связанные с тем, что держала его, скажем так, детская рука, не испортили вконец текста, который и сам по себе был достаточно темен. Сэм писал кратко, не вдаваясь в детали, и получалось, что он не в «Гербе», и не в Маркет Бландинге, а в деревне, под самой оградой парка. С ним что-то случилось, ему срочно нужны совет и помощь.

Еще ни один человек не обращался всуе с такой просьбой к Галахаду Трипвуду. Он знал, что пиво в «Голубом борове» несравненно хуже, чем в «Гербе», но умел принимать вызов судьбы. Через пять минут, не больше, он переступил порог сельского кабачка.

3

Сэм обрадовался ему, напоминая при этом матроса, потерпевшего кораблекрушение и завидевшего парус. Пока он ждал, он обдумал положение, и оно понравилось ему еще меньше. Жара-жарой, но у него мерзли ноги, а птичий щебет за окном казался ему свистом полицейского.

Галли внимательно выслушал его повесть, ничем не выказывая ни осуждения, ни ужаса, хотя бы потому, что он их не испытывал. Дал констеблю в глаз? Что ж, это прекрасно. А вот положение действительно трудное, выкрутиться — нелегко.

— Расскажите еще раз про Сэнди, — попросил он. — Вы ее увидели. А она вас?

— Тоже увидела.

— И немедленно исчезла?

— Да.

— Мне это не нравится.

— И мне.

— Можно заподозрить, что она избегает встречи.

— Можно.

— Это нехорошо. Вы за ней погнались?

— Да.

— С часами в кармане?

— Да.

— А констебль побежал за вами?

— Да.

— А вы ему дали в глаз?

— Да.

— Так, все ясно. Вы, насколько я понимаю, как загнанный олень, стремящийся к реке, к потокам вод.[108] Олень… — из «Переложений псалтыри» Николаса Брэди (1655–1726) и Ноэма Тэйта (1662–1715). Здесь — Пс. 41 (в синодальном переводе — «лань»). Возвращаться в «Герб» нельзя.

— И я так думаю.

— Что там думать! Нельзя, и все. Только суньтесь, и вы — в узилище. Нужно где-то скрыться. Вы рады узнать, конечно, что такое место есть.

Сэм явственно вздохнул.

— Есть?

— Да. На те несколько дней, пока тарарам уляжется, вас приютит замок.

— Что?!

— Замок.

— Вы же говорили, что не можете приглашать гостей!

— Ну и что? Вас пригласит мой брат Кларенс. Сейчас он велит рабам и слугам взять с чердака алый ковер и хорошенько выбить. Да, вы ничего не знаете! Тогда слушайте. Надо вам сказать, что брат очень любит книгу о свиньях. Самое высшее счастье для него — смаковать драгоценные слова, как листики артишока. Должно быть, он знает ее наизусть. Автор — некий Уиппл. Понятно?

— Не совсем. За рассказом я слежу, но…

— Не понимаете, при чем тут все это? Сейчас поймете. Дальше говорить?

— Конечно.

— Захожу к брату, он просто цветет. Оказалось, что ваша Сэнди нашла письмо от Уиппла, тот хочет посмотреть Императрицу. Можете себе представить, как это тронуло Кларенса. Буквально плясал канкан. Дал мне телеграмму, чтобы я ее отправил. Теперь понятно?

— Нет.

— Непонятно, что это решает все проблемы?

— Нет.

— Где живость ума? Ваш отец давно бы все понял. Назовитесь Уипплом — и путь открыт. Редкая удача. Я бы сказал, Провидение. Так и чувствуешь, что о тебе заботятся.

Когда Сэм, который как раз начал новую кружку, прокашлялся и отдышался, он проговорил с некоторым недоверием:

— Галли, вы с ума сошли! Приедет настоящий Уиппл…

— Нет.

— Что — нет?

— Не приедет.

— А как же? Получит телеграмму и…

— Не получит. Вернее, получит сообщение о том, что у лорда Эмсворта корь.

— Ну, хорошо. А вдруг кто-нибудь в замке меня знает?

— Не знает. О чем-о чем, но уж об этом я подумал. Сестра моя Гермиона? Ее муж? Дама Дафна? Типтон Плимсол? Вот видите! Волноваться незачем.

— А Сэнди?

Галли просто ужаснулся.

— Такая хорошая девушка вас не выдаст. Нет, рассердиться она рассердится, но выдавать — не станет. Словом, не вижу ни одной помехи.

— А я вижу. Да я от одной мысли сдохну! Не могу, боюсь. Переночую здесь, повидаю Сэнди и — в Лондон.

Галли вздохнул и покачал головой.

— Что за поколение! Куда ни взгляни — малодушие, трусость, слабость. Любой пеликан кинулся бы опрометью. Значит, не хотите?

— Нет.

— Оказаться под одной крышей с нем?

— Ровно на пять минут. Выйдет эта леди, схватит за шкирку… Я всегда готов на риск, но есть же пределы!

— А если констебль вас тут застукает?

— Будет очень неприятно.

— Ну, вот!

— Но все же лучше, чем пойти к лорду Эмсворту и сказать: «Приветик, я — Уиппл!».

Галли пожал плечами, как пожал бы Наполеон, если бы войска сказали ему, что идти вперед им не хочется.

— Дело ваше, — признался он. — Остаюсь при своем мнении. Что ж, положимся на День открытых дверей.

4

Машина стояла перед замком, поджидая полковника. Сама по себе она была недурна, но не шла ни в какое сравнение с роллс-ройсом, остановившимся чуть подальше. Выйдя, полковник Уэдж осмотрел его почтительным взором.

— Это чей? — спросил он Ваулза.

— Мистера Плимсола, сэр. Полковник очень удивился.

— Мистера Плимсола!

— Да, сэр. Он только что приехал.

Полковник растерянно моргал, пытаясь переварить это сообщение, когда появился сам Типтон с продолговатым предметом в руке, напоминавшим, и не зря, те коробки, в которых ювелиры держат свои изделия.

— А я вас ищу, полковник, — сказал он. — Хочу показать ожерелье, купил в Лондоне. Думал отдать прямо ей, а ее нет. Вот жаль, так уж жаль. — Он открыл коробочку. — По-моему, ей понравится, а? — прибавил он, прекрасно зная, что невеста чувствует себя просто голой без драгоценных украшений. Она стремилась как можно больше походить на люстру.

Полковник ответил не сразу, у него захватило дух. Он не был знатоком, но если уж это ожерелье, как говорится, не влетело в копеечку, просто понять нельзя, что же в нее влетит.

— А… — начал он и запнулся, — а вы это можете себе позволить?

Типтон был искренне удивлен.

— Ну, конечно, — сказал он. — Всего восемь тысяч фунтов. Вам нехорошо?

— Да так, малярия, — выговорил полковник.

— А часто она вас мучает?

— Довольно часто. Р-раз — и приступ.

— Ай-я-я-яй! Неприятная штука.

— Приятного мало.

Оставалась одна надежда: а вдруг письмо еще не послано? Именно об этом думал полковник, не особенно в это веря, когда на верхней ступеньке появился Уилфрид Олсоп.

— Вас к телефону, дядя Эгберт, — сказал он. — Тетя Гермиона, из Лондона. — И полковник быстрее пули кинулся в дом.

— Привет, старушка, — с трудом проговорил он, схватив трубку.

— Эгберт, я приеду послезавтра. Тебя уже не будет, да?

— Я сейчас уезжаю.

— Возвращайся поскорей.

— Хорошо, хорошо. Как там это письмо?

— Какое?

— Вероникино.

— А, это? Ты беспокоился? Совершенно зря. Она очень умная девочка.

— То есть написала?

— Конечно. Я только что отослала. Что ты говоришь?

Полковник не говорил, он стонал у смертного ложа надежды. Он знал, что она слишком хороша для нашего мира, знал — и не ошибся: от одной фразы она испустила дух.

— Ничего, — ответил он. — Ничего, горло прочистил. Прикинув, сообщить ли страшную весть, он решил подождать, пускай старушка проведет еще один счастливый день.

— Ну, я иду, — сказал он. — Ваулз заждался. Когда письмо придет, как ты думаешь?

— Послезавтра утром. А что?

— Ничего, просто спросил.

— Типтон приедет и получит.

— Он приехал.

— Да? Как он, очень плох?

— Нет, не очень.

— Молодец. Надеюсь, письмо его не слишком расстроит.

— И я надеюсь, — сказал полковник.

Если бы кто-нибудь увидел его, когда он отошел от телефона, ему бы показалось, что разговор был приятным или хотя бы пустячным. Полковник держался прямо, глядел смело, даже усы торчали вверх. Там, где Отелло по несопоставимо меньшей причине лил слезы, как целебную смолу роняют аравийские деревья, Эгберт Уэдж сохранял внешнее спокойствие. Британская армия хорошо тренирует своих сынов.

Что же до внутреннего состояния, самой связной его частью был горький упрек. Нет, как можно поверить Кларенсу! Как можно забыть то, что знал каждый, соприкасавшийся с графом Эмсвортским! Хочешь жить — не обращай внимания ни на одно его слово.

Остро ощущая эту горечь, полковник вышел из замка. Тип-тон исчез, место его занял Галли, по-видимому, сообщающий Ваулзу что-то занятное, ибо тот не улыбался — конечно, гильдия не разрешает, — но странно двигал верхней губой.

— А, Эгберт! — сказал Галли. — Уезжаешь?

Что-то хлопнуло в измученной душе полковника, словно там взорвалась шутиха. Это было вдохновение.

Отведя Галли в сторонку, чтобы шофер не слышал, он ярко и красноречиво рассказал свою повесть. Поначалу ему хотелось воздать должное лорду Эмсворту, но он подавил это желание, изложив факты с такой четкостью, что Галли понял всю глубину беды.

— Эгберт, — сказал он, — письмо не должно дойти до Типтона.

— Вот именно, — согласился полковник. — А перехватишь его ты. Понимаешь, я не могу, меня не будет. Еду к крестной.

— Отменить нельзя?

— Она не простит.

— Что ж, я к твоим услугам.

Все двадцать пять лет своего брака леди Гермиона обсуждала нравственное и духовное несовершенство Галахада Трипвуда, но муж ее, резонно храня свои мнения при себе, считал его истинной солью земли.

— Слава Тебе, Господи! — воскликнул он. — А ты справишься? Нет, я в том смысле, что ты так рано не встаешь.

Галли отмел его сомнения.

— Что я, хуже какого-то жаворонка? Может он — смогу и я. Езжай, подлизывайся к крестной. Не опоздай на поезд!

— Понимаешь, жду эту барышню.

— Какую?

— Ну, секретаршу. У нее отец заболел. А, вот и она! Действительно, по ступенькам спустилась Сэнди. Лицо ее было серьезно, как у любого, кто едет к больному отцу.

— Я вас не задержала, полковник?

— Ничего, ничего. Время есть. Она обратилась к Галли.

— Меня не будет в День открытых дверей.

— Жаль, очень жаль. А еще печальней — вот это, с вашим отцом.

— Спасибо. Я знала, что вы огорчитесь.

— А что с ним такое?

— Врачи в полной растерянности. Нам пора, полковник?

— Да, да. Едем, Ваулз.

Машина отъехала. Галли задумчиво протирал монокль.

Глава 8

1

Ничто не поднимает дух лучше доброй беседы — и наутро будущий маркиз проснулся бодрым, оживленным. Бреясь, он прикидывал, вскричать ли «Мы созданы друг для друга!», репетировал это за кофе, и слова еще трепетали на его устах, когда, с фляжкой в кармане, он шел к жилью Императрицы. Только там, на месте, догадался он, что замысел несовершенен: вот — жилье, вот — свинья, а Моники — нету. Он не знал, в чем заключаются обязанности фрейлины, но в чем бы они ни заключались, они увели ее куда-то. Чтобы не томить читателя, скажем, что прекрасная свинарка пошла в огород, умыться. Ожидая свидания, всякий позаботится о внешности.

Однако, если ты пришел объясниться, а объясняться некому, дух поневоле падает. Непредвиденное ожидание плохо повлияло на Уилфрида. Мужество просто утекало, капля за каплей. Слова «Мы созданы и т. д.» показались уж очень глупыми.

Вообще-то из фляжки он отхлебнул, но тут понял, что одним глотком не обойдешься. В сознании замелькали пословицы, вроде «Кашу маслом не испортишь» или «Если делать, то основательно». Поднеся фляжку к губам, он прислонился спиной к перильцам, запрокинул голову, но увидел движущийся объект, а точнее — юного Хаксли, который решил посмотреть, пришла ли пора действовать. Упорный отрок просто заклинился на том, чтобы выпустить свинью и проследить, что будет.

Если мы скажем, что Уилфрид пошатнулся, мы не преувеличим. Чутье подсказало ему, что Хаксли — прирожденный доносчик. Увидел он — значит, увидела дама Дафна. Нужно было что-то придумать — и он придумал бросить фляжку за спину. Она упала в корыто, немедленно утонув в месиве. Немного приободрившись, Уилфрид решил стоять насмерть. Он верил в этот метод, и тот его обычно не подводил.

Хаксли же, как и Типтон, верил в быстроту и натиск.

— А я видел, как вы пили! — сообщил он.

— Я не пил.

— Пили.

— Не пил.

— Пили. А ну, дыхните!

— Еще чего?

— Подозрительно. Очень подозрительно.

Они помолчали, Уилфрид при этом потел. Возобновил беседу Хаксли.

— Знаете, как действует алкоголь на простого червя?

— Не знаю. А как?

— Да уж так, — туманно ответил отрок и снова помолчал, видимо, сокрушаясь о черве. — Мать говорит, — продолжал он, — вы будете учить музыке.

— Буду.

— Она пить не разрешает.

— А я и не пью.

— Мымрам пить нельзя.

— Кому?

— Училкам. Я их зову «мымры».

— Лучше называть «учительницы». Хаксли неприятно фыркнул.

— Чему вы смеетесь?

— Тому. Значит, вы — училка! Они вас будут звать «мэм»?

— Отстаньте.

— Или «мисс»?

— Кажется, я вас не задерживал.

Хаксли с этим согласился, но вернулся к прежней теме.

— Узнает, что вы пьете, — выгонит.

— Я не пью.

— Одна мымра выпила шерри — и привет!

— Что ж, это справедливо.

— А я скажу, что вы надрались.

— Я не надрался.

— Дыхните, — предложил Хаксли, завершая полный круг. Уилфрид беззвучно застонал. Ему казалось, что он попал в лапы закона. Он не знал, какую карьеру выбрала для сына дама Дафна, но посоветовал бы ей готовить его к судейской. Даровитый отрок явственно усвоил тон и сноровку, необходимые при перекрестном допросе, когда, выудив из свидетеля рискованные фразы, надо прогреметь: «Должен ли я вывести отсюда?..». Но, гадая о том, сколько продлится борьба воль, Уилфрид с удивлением увидел, что кто-то хватает Хаксли за ухо, а тот истошно орет.

Из огорода, из-под шланга Моника бежала не ради свиньи. Увидев любимого человека, она решила избавиться от зрителей долгожданной сцены. Если на такую сцену смотрят, ее как бы и нет.

Вывернув Хаксли ухо, она повлекла его через лужайку и вытолкнула за ворота, прибавив для верности, что следующий раз задушит голыми руками; после чего вернулась к Уилфриду.

Уилфрид терзался и пылал. Сзади топотала свинья, и в другую минуту он бы подумал, что сделает с ней алкоголь, если он так вредит простому червю. Однако есть время думать о свиньях, и время о них не думать.

Тем временем два-три глотка из фляжки делали свое дело. Когда прекрасная свинарка вернулась, он шагнул к ней. Он ее обнял. Он ее поцеловал.

— Моника! — заорал он, как разносчик, рекламирующий брюссельскую капусту. Типтон был прав. Все оказалось легче, чем свалиться с бревна.

2

Лорд Эмсворт не любил посетителей. День открытых дверей огорчал его не меньше, чем школьный вечер, разве что не надо носить цилиндр. Людей он не обижал, но предпочитал, чтобы они были подальше. Он терялся, когда вторгались в его домен, особенно — семьями, ибо дети, если за ними не доглядишь, доберутся до святилища и, упаси Господь, расстроят нежную свинью. Граф не забыл того дня, когда малолетний злодей по имени Бэзил дразнил ее картошкой на резиночке.

Чтобы это не повторилось, бедный пэр загодя направился к стойлу, вооружившись охотничьим ружьем. Кровь крестоносных предков кипела. Если бы злодей вернулся, не пройдя через покаяние, его бы ждала неприятная встреча.

Избегая парадного входа, путь к которому лежал через холл, где были посетители, граф вышел через боковую дверцу и вскоре повстречал Сэма. Тот уже спросил троих, как пройти к свинье, но они не знали.

Он тоже томился. Мысль о констебле терзала его. Так и казалось, что в любую минуту тот выйдет из-за угла, позвякивая наручниками.

Пугал его и замок. Трудно вынести такое величие, если ты привык к уюту и убожеству Хэлси-корта. Может быть, юный Бэзил и чихал на него, но Сэма оно угнетало, словно руки-ноги странно разрослись или костюм стал узок.

Встреча с лордом Эмсвортом его ободрила. Если здесь, подумал он, терпят старичков в залатанных брюках и потрепанной шляпе, жить еще можно, все-таки он поприличней.

— Здравствуйте, — сказал он. — Вы не знаете, как пройти к свинье Императрице?

Лорд Эмсворт просто засиял. Его всегда огорчало, что посетители смотрят ковры, картины, янтарные комнаты, совершенно не интересуясь единственным сокровищем замка. И он улыбнулся, учуяв родство душ.

— Я сам туда направляюсь, — сердечно сказал он. — Вы тоже любите свиней?

Сэм растерялся. К свиньям он был равнодушен, но раз уж старичок их любил, надо было ответить утвердительно, что он и сделал, судя по реакции — правильно.

— Мы идем огородом, так быстрее, — объяснил лорд Эмсворт. — Вы тут еще не бывали?

— Не бывал.

— Вы, часом, не из Америки?

— Нет.

— Знаете, многие — оттуда. Я сам только что туда ездил.

— Вот как?

— Да. К сестре на свадьбу. Вы любите вареные яйца?

— Люблю.

— И я их люблю. А они подают их в стаканчике. Мало того — взбалтывают. Я возражал, но они не слушали. Спросишь яйцо — взболтают.

— Значит, не надо спрашивать яиц.

— А если очень хочется? Вообще-то вы правы, Галахад тоже так сказал. Это мой брат.

Сэм чуть не подпрыгнул. Он был уверен, что владелец замка — грозный граф с густыми бровями, вроде Доринкорта[109] Доринкорт — мрачный дед лорда Фаунтлероя. из книжки, которую он любил двадцать лет назад. Узнав, что обтрепанный старичок владеет этой махиной, он испытал то же самое, что испытал полковник, приняв деверя за спецовку. От потрясения он молчал, пока не дошли до цели.

Когда они дошли, граф вскрикнул:

— Ой, Господи! Там Бурбон!

— Простите?

— Мой бывший свинарь. Теперь он не служит. Кажется, какой-то родственник оставил ему кабачок. Наверное, приехал в шарабане. А, Бурбон! Хотите повидаться с ней!

Джордж Сирил обернулся, являя косой глаз и сломанный нос. Косил он от рождения, нос ему сломали в «Гусе и гусыне», из-за политических споров.

— Здрась, — сказал он.

Между наемным работником и свободным кабатчиком есть тонкая, но четкая разница. Сейчас она была скорее четкой, ибо Джордж Сирил не забыл, что его выгоняли дважды. Ну, один раз — еще туда-сюда, бывает, но уж два — это черт знает что!

— Фиг ее увидишь, — отвечал он. — Залезла под навес и сидит.

Сэм посмотрел и обнаружил, что к домику пристроен навес, под которым прекрасная медалистка спит или медитирует.

Лорд Эмсворт удивился.

— Странно!

— Мало сказать! Не иначе, как захворала.

— Ну, что вы! Позовите ее.

— Я уже звал, не идет. Как этот, аспид.[110] Аспид… — скажем еще раз, что это — из Пс. 57: 5. Наверное, не знаете? Из Писания. Глухой, хоть тресни. Ему поют, играют, а он хоть бы хны. Позовите, это надо же!

— Наверное, вы неправильно звали. Попробуйте еще, а?

— Прям счас! Сами зовите.

Звать свиней лорд Эмсворт умел. Случилось так, что нынешний муж одной из его племянниц какое-то время работал на американской ферме. Кроткий пэр никак не мог запомнить его имя, но учение помнил: как бы ни отрешилась свинья от всего земного, она непременно выйдет, если крикнешь «Сви-и-и-оу-эй!». Начинаем низко, в миноре, поднимаемся вверх, достигая верхнего «до», рассыпаемся трелью. Девятый граф овладел этим не сразу, но все же овладел, и теперь, сложив руки трубочкой, вывел:

— Сви-и-и-оу-оу-э-э-эй!

Сэм подпрыгнул, как ягненок по весне. Ему показалось, что у него снесло макушку.

Страдал он не зря. Еще не отзвенело в ушах, как послышались звуки, словно бегемот поднимался с тростникового ложа, потом — хрюканье. Появилось кроткое лицо Императрицы, а через секунду-другую — и тело.

Однако хозяин ее не успокоился. Что-то с ней было не так: она покачивалась, спотыкалась, ковыляла к корыту, пока, наконец, не легла на землю.

— А, что? — ликовал Джордж Сирил и со вкусом прибавил. — Свиная чумка.

Граф окаменел. Если бы так не писали раньше, я бы сказал, что сердце у него остановилось. Но духом он не пал.

— Какая ерунда! Вы… вы с ума сошли.[111] …сошли с ума — см. Мтф. 5: 22 (в синодальном переводе «безумец»). Джордж Сирил укоризненно взглянул на него.

— А вы знаете, — осведомился он, — что за это бывает? Попадете в ад, по Писанию. «Кто скажет брату…»

— Слава Богу, вы мне не брат, — парировал лорд Эмсворт. Джордж Сирил не сдался.

— Все мы братья, — напомнил он. — Тоже по Писанию.

— Идите прочь! — разъярился граф. — Уходите — из моих — владений!

— И пожалуйста, и пойду, — согласился бывший свинарь. — Это надо же, гостей выгоняют! Ну, ладно, звонили бы лучше доктору. Хотя чего там, не поможет.

Лорд Эмсворт уже бежал к телефону, мелькая длинными ногами, а Сэм, оставшись в одиночестве, смотрел на больную. Из-за облака вышло солнце. В корыте что-то сверкнуло. Перемахнув через перила, он увидел, что это — фляжка, и понял, почему облик медалистки показался ему знакомым. Именно так выглядели трутни наутро после лодочных гонок, а Пуффи — практически всегда. Словом, когда граф вернулся, он поспешил его утешить.

— Все в порядке…

Лорд Эмсворт не поверил заалевшим от бега ушам.

—  В порядке! Если это свиная…

— Нет, нет. Вы поглядите.

— А что?

— Пустая фляжка! У нее в корыте.

— Ой, Господи! Как она туда попала?

— Сам не пойму. Ясно одно. Императрица напилась. Есть такое выражение: «Напился, как свинья».

— Да? Не слышал.

— В общем, она — под градусом. Проспится, и все. Жаль, что далеко до Лондона, там один аптекарь делает замечательную смесь, Она бы сразу вскочила. А так — пусть проспится, завтра будет как новенькая.

Граф облегченно вздохнул, с обожанием глядя на Сэма.

— Вы надолго в наши края? — робко спросил он. Вспомнив констебля, Сэм ответил, что это от многого зависит.

— Вы по делу приехали?

— Нет.

— Тогда не разрешите ли вас пригласить? Поживете тут недельку-другую. То есть, сколько хотите.

Если бы Сэм мог говорить, он бы сказал: «Верю в Деда Мороза!» или «Верю в фей!», но говорить он не мог, и едва прокрякал:

— Спасибо…

— Прекрасно, прекрасно, превосходно! — обрадовался граф.

— А, вот вы где! — послышалось сзади. — Значит, ты познакомился с Уипплом, мой дорогой?

3

Пенсне слетело вниз, а его владелец затрепетал от шляпы до подошв.

— Уиппл? Уиппл? Уиппл? — проговорил он. — Ты сказал «Уиппл»?

— Да, это Гас. Так мы зовем его в «Атенеуме». Ты думал, он приедет позже? Ничего не поделаешь, легок на подъем! «Теперь или никогда» — вот его девиз. Эй, а что это с Императрицей?

— Она выпила, Галахад. Ей нехорошо. Кто-то уронил туда фляжку.

— Какой урок! Надо ей вступить в Анонимных Алкоголиков. А вообще-то беспокоиться незачем. Сырое яйцо в вустерском соусе[112] Вустерский соус — острый соус из сои с перцем. — и все, как рукой! Конечно, врача позвать стоит.

— Я уже звонил, он едет сюда.

— Тогда я пойду с Уипплом к тебе в кабинет.

— Да, да, да, хорошо, — сказал девятый граф. — Я рад, мистер Уиппл. Я горд.

Сэм вымучил слабую улыбку. Говорить он еще не мог и молчал, пока Галли вел его к замку. Однако Галли всегда умел говорить за двоих.

— Быстрота мысли, мой друг, — с удовольствием похвастался он, — быстрота мысли. Я всегда мыслил быстро. В «Пеликане» часто повторяли: «Вроде бы и смотреть не на что, а соображает — мигом!». Помню, выглянул я из окна, а у входа стоит букмекер. Отдать ему долг я не мог, значит — надо что-то делать. Не прошло и минуты, как я сообразил. Он стучится, я отвечаю: «Осторожно, мистер Симмс! (его звали Тимом Симмсом). Осторожно, у меня скарлатина.». Он усомнился. Я открыл двери — и он в два прыжка одолел всю лестницу. Почему, спросите вы? Потому что одна знакомая забыла помаду, а я ею воспользовался. Потом я взглянул в зеркало, сам испугался.

— Знаете… — сказал Сэм.

— Знаю, знаю, — отвечал Галли, поднимая руку, как полисмен, останавливающий движение. — Вы удивляетесь, почему я нарушил наш уговор. Дорогой мой, иначе нельзя. Ваша Сэнди обдурила нас на славу. Под каким-то дурацким предлогом она отправилась в город дня на два. Тем самым, пришлось позаботиться о том, чтобы вы остались в замке. Как видите, я это сделал.

— Знаете… — снова попытался Сэм.

— Знаю, знаю. Вам почему-то не хочется быть Уипплом, Но, поверьте, плюсов больше, чем минусов. Вы — здесь, Ивенсу до вас не добраться, а коварная Сэнди скоро увидит, что обмануть нас ей не удалось. Да, я неплохо разрешил эту сложную ситуацию. Когда-то меня хотели пустить по дипломатической части, может быть — не зря. Ну, вот мы и в кабинете. Обычно пыли тут больше. Это Сэнди виновата, все время убирает. Садитесь, располагайтесь.

Сэм расположился и посмотрел на него с укором.

— Не дадите ли вставить слово? — осведомился он.

— Дам, дам. Только не надо благодарностей.

— За полминуты до того, как вы сунулись в это дело, лорд Эмсворт пригласил меня погостить в замке.

Монокль у Галли редко падал, но тут он упал.

— Вы серьезно?

— Еще как!

— Почему же? Не понимаю!

— Из благодарности. Я ему сказал, что Императрица здорова.

— И он вас пригласил?

— Вот именно.

Галли вставил монокль и задумчиво вымолвил:

— М-да… Очень может быть, что я поторопился. Что ж вы раньше не сказали?

— Интересно, когда?

— И то верно. Ну, теперь — все, говорить не о чем.

— Я бы отыскал темы две-три. Галли огорчился.

— Ай-я-я-яй! — сказал он. — Откуда такая горечь? Да, вы расстроены, вы растеряны, но особой беды нет. За вами гонится полиция, вам нужно скрыться. Как это там? Моряк вернулся с моря, охотник — с гор…[113] … — моряк вернулся… — слова из «Реквиема» Р. Л.Стивенсона (1850–1894). Вы, как вылитый.

— А фамилия чья?

— Псевдоним не унижает. Посмотрите на лорда Бэкона.

— Лорд Эмсворт думает, что я — свиновод.

— Вы не любите свиноводов?

— Я ничего не знаю о свиньях. Что мне делать, если он о них заговорит?

— Не волнуйтесь, он сам все скажет. Урчите время от времени. Т-с-с!

— Что значит «Т-с-с»?

— Это значит «Тише». Он идет сюда. И впрямь, появился радостный граф.

— А, вы здесь, мистер Уиппл! — воскликнул он. — Прекрасно, прекрасно, превосходно. Сейчас я скажу, чтобы принесли чаю.

— Чаю? — удивился Галли. — Нет, его пить нельзя. Пусть принесут шампанского. Я вижу, Уипплу надо выпить.

— Наверное, ты прав, — признал лорд Эмсворт.

— Наверное? Несомненно. Жизнь поддерживают алкоголем. Вспомни, как Фредди Поттс с братом съели ежа.

— Кого?

— Ежа. Они отдыхали на Ривьере, у них был французский повар, он все и покупал. Ну, пошел он в лавку, видит — валяется еж. По своей практичности он решил, скажем так, сэкономить. Вернулся домой, стушил ежа вместо курицы, братья с аппетитом пообедали — и здесь начинается самое главное. Юстес, который почти не пил, чуть не окочурился. Фредди, который просто жил на виски, даже не заболел. Какой урок для всех нас! Позвони, Кларенс.

Лорд Эмсворт позвонил, приведя в движение Биджа, отдыхавшего в своей комнате. Он вылез из кресла (юный Хаксли сравнил бы его с Императрицей, вылезающей из-под навеса), обулся, с трудом взошел по лестнице. Взгляд у него был печальный, вид — озабоченный.

Все девятнадцать лет своей службы он относился к этому дню неоднозначно. С одной стороны, ему льстило, что именно он водит по замку ахающих людей; с другой стороны, уставали ноги. И то сказать — вверх-вниз, вверх-вниз! Мало кто знал, что он страдает мозолями.

Духовные плюсы преобладали над плотскими минусами; преобладали — но не сегодня. Дворецкий, у которого украли серебряные часы, совсем не то, что дворецкий, у которого часов не крали. Водя посетителей по замку, он горько корил себя — да, он проглядел этого субъекта. Надо было помнить, как опасны люди с изувеченным ухом.

Покидая Бландинг, чтобы служить Доналдсону-Собачья Радость, младший сын лорда Эмсворта оставил Биджу свои детективы — по общему мнению, лучшую коллекцию графства. В каждом третьем романе у злодея было такое ухо. Казалось бы, насторожись — а он прошел мимо и теперь пребывал в глубоком унынии.

Однако, только он вошел, уныние сменилось ужасом: с хозяином и его братом по-дружески беседовал субъект. Рассматривая фотографии, тот наклонил голову, но уха не скрыл. Другой закричал бы, но дворецкие не кричат.

— Вы звонили, милорд? — осведомился он.

— Э? А! Да, да, да, звонил. Вот что, Бидж, принесите нам бутылку шампанского.

— Сию минуту, милорд.

— А пока, мистер Уиппл, — сказал граф, — пойдемте в библиотеку, там тоже есть ее фотографии.

Они вышли, а Галли с удивлением увидел, что Бидж, чем идти за шампанским, крадется к нему.

— Можно с вами поговорить, сэр?

— Конечно, Бидж.

— Я хотел бы узнать, кто этот… кх… джентльмен.

— Мой брат, Кларенс. Я думал, вы знакомы. Биджу было не до шуток.

— Другой, — сурово сказал он.

— А, другой! Это Огастес Уиппл, такой писатель.

Что написал Уиппл, дворецкий знал. Когда у лорда Эмсворта болели глаза, он читал ему «Уход за свиньей».

— Уиппл, сэр?

— Он самый. Погостит у нас.

— Мистер Галахад!

— Да, что? Почему у вас отвисла челюсть? Вы не рады?

— Какая тут радость, сэр! Он — преступник.

— Откуда вы это взяли?

— Вчера он украл у меня часы.

— Бидж, вы напились!

— Нет, сэр. Сейчас я вам все расскажу.

Рассказал он дважды, Галли внимательно выслушал, а затем покачал головой.

— Меня вы не убедили. Начнем с того, что виделись вы налету…

— Но ухо я заметил.

— Ухо?

— Да. Изувеченное.

Галли снисходительно засмеялся.

— И на этом вы строите обвинение? Да, Господи, Шропшир кишит изувеченными ушами! Объединяются в клубы и общества. Больше ничего нет?

— Есть, сэр. Возраст.

— Не понял?

— Такой молодой человек не мог написать ту книгу.

— По-вашему, он моложав?

— Да, сэр.

— Многим так кажется. Поклонники диву даются. Но причина проста: годами, каждое утро, он делает гимнастику. Избегает жареного, зато дважды в день ест витамины. Честное слово, Бидж, нельзя же так! Мало ли у кого ухо и возраст! Скажем, один пеликан был как две капли похож на одного министра. Этого пеликана, обычно — в женской шляпке, швейцары просто устали выбрасывать на улицу. Каково министру, а? Может быть, мой племянник оставил вам свои детективы?

— Да, сэр, оставил.

— И вы их читаете?

— Да, сэр.

— Ну вот. Всюду мерещатся злодеи. Тем же самым страдает Агата Кристи. Успокойтесь, Бидж, смиритесь, идите за шампанским. Одна нога здесь, другая — там.

Выражение это не очень подходило к Биджу, осанкой напоминавшему слона, а уж теперь он двигался совсем медленно, смятение мыслей и чувств оказывает такое действие. Он был уверен, что новый гость украл у него часы, но тогда как же он подружился с его светлостью и самим мистером Галахадом?

Не в силах решить загадку, он отнес шампанское и, все еще в трансе, вернулся к себе. Там он разулся. Шекспир сказал бы, что он до крайности растерян.[114] До крайности растерян — см. «Отелло», V, 2. Эрл Стенли Гарднер,[115] Гарднер, Эрл Стэнли (1889–1970) — американский автор детективов. вдохновленный им, сел бы писать «Дело потрясенного дворецкого». Сам он, если спросить, ответил бы, что совсем запутался.

Когда запутаешься, лучше всего — портвейн. У дворецких он есть. У Биджа он стоял в шкафу. Бидж взял его, собрался откупорить, но услышал телефонный звонок.

— Замок лорда Эмсворта, — произнес он размеренно и важно. — Дворецкий у телефона.

Ответил ему высокий, слабый голос. Галли заметил бы, что именно так говорят в «Атенеуме».

— Добрый вечер, — сказал голос. — Говорит Уиппл, Огастес Уиппл.

Глава 9

1

День открытых дверей ушел, как пришел. Плакаты убрали, шарабаны уехали. Джордж Сирил Бурбон вернулся в Вулверхемтон. Бидж немного пришел в себя. Императрица обижалась с похмелья просто на каждый чих — но в остальном бландингская жизнь стала нормальной.

Часа в четыре прибыла леди Гермиона и пересела из поезда в автомобиль, который ее встречал. Прибыла и Сэнди, классом пониже, и пересела в такси. Полицейский же Ивенс просто сел на велосипед, который ему вернули, и поехал в замок, чтобы отдать Биджу часы.

Собиралась гроза, леди Гермиона устала, но все равно радовалась. Что грозы, что неудобства, если ты спасла своего ребенка?! Когда шофер двинулся в путь, она думала о том, какая послушная у нее дочь. Диктофон, и тот бы больше противился. Заговорила Вероника один раз, спросив, сколько «с» в «расстроена», и леди Гермиона ответила: «Два, душенька».

Если машину ведет Ваулз, дорога от станции коротка, и леди Гермиона успела к самому чаю. Решив, что лучше выпить его у себя, она позвонила, Бидж надел ботинки, явился, выслушал, ушел — и вскоре вернулся с лакеем по фамилии Стоукер (что ничуть не важно), который нес уставленный поднос. Сделав свое дело, лакей удалился, Бидж остался, а леди Гермиона удивилась — это было не в его правилах — и раздраженно откусила от бутерброда с огурцом, ибо стремилась к одиночеству.

— Да, Бидж? — намекнула она.

— Разрешите сказать вам несколько слов, миледи.

В отличие от Галли, который отвечал бы: «Хоть сотню!», леди Гермиона сдержанно кивнула, давая понять, что слушать она готова, но далеко не все.

Дворецкий заметил, что она не склонна к болтовне, и сказал:

— Если вы предпочитаете, миледи, я приду позже.

— Нет-нет. Что-нибудь важное?

— Исключительно важное, миледи. Касается гостя, который прибыл к нам вчера.

Леди Гермиона угрожающе напряглась. Истинный самодержец, она не любила, чтобы гости прибывали без ее ведома. Поскольку Кларенс вряд ли посмел бы кого-то пригласить, она пришла, точнее — прыгнула к выводу, что таинственный пришелец — друг Галахада. Это ей еще больше не понравилось, она знала его друзей. Отбросы общества. В самом лучшем случае — букмекер.

— О ком вы говорите, Бидж? — сурово спросила она.

— Он назвался Огастесом Уипплом, миледи.

Леди Гермионе стало полегче; никто не мог, тесно общаясь с лордом Эмсвортом, не слышать этого имени. Она знала, что автор «Ухода за свиньей» принят в лучших кругах, состоит в клубе «Атенеум» и время от времени консультирует Министерство сельского хозяйства. Конечно, приглашать гостей самому — faux pas[116]Промах, дурной тон (франц.). иначе не скажешь, но все-таки это еще ничего, беспокоиться незачем.

— А, мистер Уиппл! — сказала она, заметно повеселев, ибо образ субъекта в клетчатом пиджаке, который назвал бы ее «лапушка», исчез из воображения. — Я очень рада. Он известнейший ученый.

— Если это он, миледи.

— Что такое, Бидж?

— Я подозреваю, что это не он.

Казалось бы, леди Гермиона не должна удивиться — обманщики только и знали, что ездить в Бландингский замок. Вдумчивый летописец заметил однажды, что они там просто заводятся, как мыши. Однако она издала звук, который менее изысканная женщина назвала бы взвизгом, и бутерброд выпал из ее руки.

— Опять! — вскричала она. — Самозванец!

— Да, миледи.

— Почему вы так думаете, Бидж?

— Мне показалось странным, что вскоре после его приезда позвонил джентльмен из Лондона и представился как Уиппл.

— Господи!

— Да, миледи. Справлялся о здоровье милорда. Получил телеграмму, что у него корь. Это подозрительно.

— Еще бы!

— И загадочно, миледи.

Для леди Гермионы загадки тут не было. «Черта с два», заметила бы она, если бы ее иначе воспитали. Огненными буквами на стене сверкало в ее смятенном сознании имя младшего брата.

— Так, — сказала она, с исключительной точностью воспроизведя интонацию констебля. Глаза ее воинственно блестели, придавая сходство с кухаркой, увидевшей в кухне таракана. — Разыщите мистера Галахада и пошлите ко мне. Нет, не надо. Пойду к нему сама.

2

Брата она нашла в бильярдной, где он тренировался. Увидев ее, он учтиво отложил кий, но не обрадовался, ибо знал, что, как и прочие сестры, ничего хорошего она не скажет. Тем не менее он постарался вложить в свои слова братскую нежность.

— А, это ты! Вернулась. Устала в поезде, да? Какой-то день поганый.

Леди Гермиона ничем не выдала своих чувств, намереваясь убаюкать его подозрительность.

— Душно, — согласилась она. — Как ты думаешь, гроза будет?

— Вполне вероятно. Как там Вероника?

— Очень хорошо.

— Страдаю без ее красоты.

— Я ей передам, она будет польщена. А ты тут как, Галахад?

— Да так, понемногу.

— А Кларенс?

— В полном порядке.

Леди Гермиона мило рассмеялась.

— Что это я, словно на месяц уезжала! Ничего особенного не случилось?

— Особенного — ничего. Гость приехал.

— Вот как? Кто же это?

— Некий Уиппл.

— Неужели тот самый, которого читает Кларенс?

— Именно он. Кларенс получил от него письмо и, естественно, пригласил.

— Ну, конечно, конечно. Представляю себе, как Кларенс счастлив.

— На седьмом небе.

— Таких людей — поискать.

— Да, лучший специалист.

— Не в том дело. Мало кто умеет быть в двух местах сразу. Редкий дар.

— Э?

— Нет, посуди сам: живет у нас в замке, звонит — из Лондона. Интересно, как это делается? Зеркала, что ли?

Брат ее смущался редко. О некотором замешательстве свидетельствовало лишь то, что он вынул монокль и стал его протирать. Потом он заметил:

— И впрямь странно.

— Именно это подумала и я, когда Бидж мне сообщил. Это он взял трубку.

— Он уверен, что звонил Уиппл?

— Да. Из Лондона.

— Наверное, перепутал. Знаешь, телефон… А что он сказал?

— Что он — Огастес Уиппл, а у Кларенса — корь. Странно, а?

Галли немного подумал, потом — улыбнулся.

— Да нет, не очень. Если вникнуть — просто. День открытых дверей, Бидж замотался, водил эту ораву. Возраст уже не тот, словом — устал. Пошел к себе, достал заветную бутылку, выпил лишнего, что там — насосался, как селедка, и уже не владел собой. Ему говорят: «Уиллс» или там «Уиггс», «Уильямс», а он слышит: «Уиппл», привык к этой фамилии. Насчет кори — еще яснее, это у него корь, у Уиггса.

Давно, еще в детской, леди Гермиона, уже отличавшаяся силой духа, удачно шмякнула брата любимой куклой Белиндой. Сейчас она жалела, что под рукой нет кукол, хотя неплох и топор.

— Возможно и другое, — сказала она. — По не известной мне причине ты притащил сюда одного из твоих кошмарных друзей. Точнее, еще одного, это не первый. Кто он?

— Честно?

— Если можешь.

— Сэм Бэгшот.

— Конечно, его ищет полиция?

— Как ни удивительно, да, — отвечал Галли, восхищаясь ее чутьем. — Прискорбное недоразумение. Он исключительно почтенен. Сын моего приятеля. Здесь он — по неотложному и очень важному делу, ему надо помириться с Сэнди. Он ее любит, она его отвергла. Сейчас ее нету. Сама понимаешь, он ждет.

— Вот как? Нет, не понимаю. Если ты думаешь, что я согласна, ты заблуждаешься. Сейчас же велю Биджу присмотреть за тем, чтобы через полчаса его не было в замке.

Галли не испугался.

— Я бы, — сказал он, — с этим не спешил.

— Вероятно, ты что-то имеешь в виду, но представить себе не могу, что именно.

— Сейчас представишь. Начну с того, что мы с Эгбертом перекинулись словом-другим.

— И что же?

— Он сообщил, что ты приказала Веронике разорвать помолвку с Типтоном.

— Допустим.

— Я удивился. Мне почему-то казалось, что молодой мультимиллионер — именно то, что вам нужно. Ты не любишь мультимиллионеров?

— Типтон разорился.

— Да? Кто тебе сказал?

— Кларенс.

— Ну, знаешь! Ты думаешь, что это — надежный источник?

— В данном случае — да. Ему сказал сам Типтон.

— А ты и уши развесила. Давай, я все объясню. Как многие и лучшие люди, Типтон попал в полицию. У него утащили бумажник, и он позвонил Кларенсу, чтобы занять денег на штраф. Вот и все. Сомневаешься — так узнай, что позавчера твой будущий зять прибыл на роллс-ройсе, размахивая ожерельем за восемь тысяч фунтов. Не видел, как он переодевался, но думаю, что вместо нижнего белья он обложен стодолларовыми бумажками. Такой у них обычай, у мультимиллионеров.

Получив удар, одни — бледнеют, другие — краснеют. Леди Гермиона сделала и то, и это — сперва побледнела, потом, говоря строго, стала лиловой. Рядом с ней стоял пуфик. Она опустилась на него так, словно из нее извлекли скелет, и уставилась на брата таким взглядом, словно перед ней что-то еще более страшное, чем он. Рыцарственный Галли поспешил ей на помощь. По своей доброте, он не любил инсультов, особенно — у родственников.

— Все в порядке, — сказал он, — спусти пары. Эгберт меня попросил перехватить письмо. Я встал на заре — и пожалуйста!

От великого облегчения леди Гермиона потеряла дар речи. Все, включая брата, засияло красотой. Побулькав немного, она выговорила:

— Га-ла-хад!..

— Я знал, что ты будешь довольна.

— Дай мне его!

— Как же я дам, если оно не у меня? Леди Гермиона резко выпрямилась.

— Потерял?! — вскричала она, несколько лиловея.

— Ну, что ты! Отдал Сэму. Теперь все зависит от тебя. Прими его как почетного гостя, улыбайся своей солнечной улыбкой, и все шито-крыто. Но если ты хоть немного нарушишь и так далее, Типтон получит письмо от бывшей невесты. Практикуйся, у нас с Сэмом высокие требования, — завершил Галли и, ощутив, что под занавес лучше не скажешь, вышел из комнаты.

Застав в курительной Сэма, отупевшего после беседы о свиньях, он спросил:

— Сэм, где письмо?

— В моей комнате.

— Так я и думал. Именно так. Идите и заберите.

— Почему?

— Неважно. Будем надеяться, что оно еще там. Когда Сэм вернулся, он с облегчением вздохнул.

— Слава Богу. Главное — быстрота. Теперь давайте-ка его мне.

— Что ж вы с ним сделаете?

— Вложу в плотный конверт и суну в стол Кларенсу. Даже Гермиона, — сказал он с простительным самодовольством, — не догадается там поискать.

3

Предположив, что леди Гермиона вскоре начнет обыск у Сэма, Галахад не ошибся. Решение она приняла, еще беседуя с ним. Однако прежде всего она ринулась к телефону, чтобы сообщить дочери о финансовом положении Типтона; когда же та взвизгнула в том же регистре, что прекрасная Марлен, и пролепетала: «Мам-ми, а мое письмо?», заверила ее, что держит все под контролем. Потом она отправилась искать племянника, чтобы он помог ей в розысках, нашла его в холле, где он мечтательно постукивал по барометру, и велела, прекратив глупости, идти за ней.

Поднимаясь по лестнице, Уилфрид молчал, поскольку мог сказать лишь одно: по честным свидетельствам барометра, надвигалась буря. Тетю Гермиону он боялся с детства, неукоснительно гадая при ней, какие его грехи она намерена обличить. Вроде бы ничего за ним не числилось, но, входя в будуар и даже садясь на вежливо предложенное кресло, он трепетал. Ему не нравился ее вид. Она явственно сердилась. Если бывают кипящие тети, она принадлежала к их числу.

К счастью, выяснилось, что не он повысил се давление. Говорила она вежливо (для тети) — не ворковала, конечно, но и не слишком напоминала пирата я старом стиле, которому не угодил пират помельче.

— Унлфрид, — сказала она, — мне нужна твоя помощь.

— Что? — проверил он, поскольку не мог представить ситуацию, в которой он может помочь ей, разве что она решает кроссворд. Тогда, конечно, его ум — к се услугам.

— Ни один человек, — продолжала она, — не должен знать о нашей беседе.

— Конечно, конечно! Ни одна душа. А в чем дело?

— Сейчас, подожди. У нас большие неприятности. Ты видел этого Уиппла?

— Да, за столом. А что?

— Он — не Уиппл.

— Дядя Кларенс его так называет.

— И ошибается. Он — обманщик.

— Господи! Ты уверена?

— Абсолютно.

— Что же ты его не выгонишь?

— Вот в этом и дело. Я не могу. У него письмо Вероники.

— Они знакомы?

— Конечно, нет!

— Зачем же она ему пишет?

— Уилфрид!

— А что такое? Чего ты сердишься? Я ничего не понимаю. Если Вероника с ним не знакома, зачем она ему пишет?

— Не ему. Типтону.

— Типпи?

— Да.

— То есть Типпи!

— Да, да, да!

Уилфрид, в полном отчаянии, треснул кулаком по столику, на котором стояли букет роз и фотография полковника в форме.

—  Ничего не понимаю! При чем тут Типпи?

— Уилфрид!

— Что еще?

— Не болтай! Как я объясню, если ты все время говоришь?

— Прости. Молчу. Только ничего не понимаю.

— Все очень просто.

— Ты так думаешь?

— Уилфрид!

— Молчу, молчу.

— А не говоришь?

— Нет. Икнул.

— Да? Словом, все очень просто. Вероника почему-то нервничает, знаешь, депрессия… В общем, ей показалось, что она ошиблась, за Типтона выходить не надо. Написала письмо, разорвала помолвку, а теперь места себе не находит.

— Кто же пишет такую чушь?

— Я тебе сказала, у нее депрессия.

— Еще не то будет, когда она с Типпи встретится. Врача, врача и врача.

Леди Гермионе претила новая манера, раньше он был подобострастней, но выговор приличный сделать — и то она не могла. Пришлось открыть карты.

— Когда она послала письмо?

— Позавчера.

— Значит, он его получил.

— Сказано тебе, нет! Его перехватил этот субъект.

— Чего же он хочет? Денег?

— Нет, не денег. Он хочет, чтобы я его не выгнала.

— А ты, наоборот, хочешь выгнать?

— Естественно.

— Что ж, потерпи. Типтон не должен видеть письмо. Прочитает — и все! Нет, мою кузину надо показать психиатру!

Леди Гермиона обиделась.

— Почему? — воинственно спросила она.

— Потому.

— Вероника тут ни при чем, — объяснила заботливая мать. — Твой дядя Кларенс откуда-то взял, что Типтон разорился. Конечно, я не позволила ей выходить замуж за нищего.

— А, вон что! И она послушалась?

— Естественно. Поплакала, это да…

— Не удивляюсь. Она его очень любит.

— Но поняла, что о браке не может быть и речи.

— Да уж, не может, если Типпи прочтет письмо.

— Не прочтет. Я его найду и сожгу.

— Где ты его найдешь?

— У этого субъекта. Обыщу комнату.

Особый звук, похожий на тот, какой издает игрушка «умирающий лебедь», показал, что Уилфрид глубоко потрясен.

— Обыщешь?

— Да. С тобой вместе.

— Со мной?!

— Стой в коридоре и говори, если кто идет. Нет, пой.

— Петь?

— Да.

— То есть, петь?

— Да.

— Что именно?

Леди Гермиона часто слышала о тайных обществах, где заговорщики плетут свои сети, но подумала, что ни один заговорщик не встречал такого трудного сообщника. Удержавшись от слов, которые облегчили бы душу, но ослабили связь с тем единственным, кто мог ей помочь, она ограничилась жестом отчаяния, к которому уже прибегал ее племянник.

— Какое — значение — это — имеет? — выговорила она. — Ты не на концерте. И не в опере. Пой, что хочешь.

Перебрав свой репертуар, Уилфрид остановился на песне о кофе и пироге, поскольку ему нравились и слова, и музыка, видимо, прославленного маэстро Берлина.

— Хорошо, — согласился он без особого пыла. — Что ты тогда сделаешь?

— Убегу.

— Спустишься по трубе?

— Выйду на лужайку. Ему отвели ту комнату, — горько пояснила она, ибо полагала, что для такого субъекта слишком хорош и чердак. Комнату, выходящую в сад, отводили обычно капризному герцогу Данстаблу.

— Прежде всего, — продолжала леди Гермиона, хотя племянник, втянутый в комедию плаща и шпаги, выглядел так, словно на него упал потолок, — прежде всего надо его устранить.

— Что!

— Да, да. Пойди и скажи, что твой дядя Кларенс ждет у свиньи.

Уилфрид облегченно вздохнул. Ему казалось, что дойти она может до чего угодно, и чувствовал он себя как Макбет, беседующий с женой. В общем, он вздохнул и пошел искать Сэма.

Нашел он его все в той же курительной и скорее огорчил, чем обрадовал. Сэм искренне привязался к графу, так привязался, что охотно разговаривал бы с ним о сестрах Бронте, о героях Диккенса, о чем угодно, только бы не о свиньях; сейчас же — подозревал, что речь пойдет именно об этих приятных созданиях. Ничего не поделаешь, он пошел — наискось, огородом; и констебль, стоявший в комнате Биджа у окна со стаканом портвейна, хорошо его разглядел. Ни один леопард не кинулся бы за жертвой с такой прытью. Это был первый шанс за несколько месяцев поймать мало-мальски приличного злодея.

Подойдя к обиталищу Императрицы, Сэм не увидел лорда Эмсворта, но решил подождать. Он закурил, радуясь отсрочке. Именно в этот миг разверзлось небо, разразилась буря, которой, скорее всего, удивился даже барометр. Сэму, чьи нервы были не в лучшем виде, припомнились сразу и потоп, и Судный день.

Пришлось искать убежища. К счастью, оно было, и рядом. Там, где огород смыкался с лужайкой, на которой стояла обитель свиньи, он увидел что-то вроде сарая, точнее — именно сарай. Конечно, там душно, может — и смрадно, зато сухо, а именно это свойство, как сказал бы он сам в статье для журнала, имеет первостепенное значение. Однако, метнувшись туда и радуясь собственной скорости, он услышал, что кто-то задвигает засов.

— Эй, кто там! — крикнул Сэм, и холодный, металлический голос ответил:

— Вы арестованы.

Промолвив эти слова, констебль Ивенс побежал к Биджу, чтобы позвонить в полицию и вызвать подкрепление, то есть машину и помощника, предпочтительно — мускулистого.

Сэма немного утешало, что он промокнет насквозь.

Глава 10

1

Робинсон-младший гордился тем, что такси, хоть и страдало артритом, а если ехало в гору — и одышкой, рано или поздно доставляло пассажиров по адресу; он гордился — и не зря, ибо Сэнди оно доставило. По прибытии, ведомая долгом, она кинулась к лорду Эмсворту, который огорчился, ибо питал надежду, что она задержится. Потом она пошла в комнатку за библиотекой, где обычно работала.

Работать ей не удалось. Галли, размышлявший о жизни в своем любимом шезлонге, заметил машину и решил сообщить о последних событиях. Решил он и посетовать на то, что Сэнди недостойно сбежала. Нет, это мягко сказано — он решил ее побранить, и очень сурово.

Сэнди тоже решила быть суровой. Увидев, как Сэм выходит из таверны, она сразу догадалась, что виноват не столько он, сколько его наставник. Словом, встреча получилась не очень сердечной. Она процедила сквозь зубы: «Добрый вечер», он отозвался: «Выньте лимон изо рта. Тоже мне, Мона Лиза! Поговорить надо.».

Сэнди выпрямилась во весь свой небольшой рост.

— Если вы собираетесь говорить о Сэме… — начала она.

— Естественно, — ответил Галли. — О ком же еще?

— … я слушать не буду.

— Будете. Сэм рассказал мне про этот синдикат. Нет, бывает же такая глупость! Продать свою долю за сто фунтов!

— Ничего глупого не вижу.

— У нас разные стандарты.

— Просто я знаю Типтона.

— Я его тоже знаю. Похож на бобовый стебель.

— При чем тут внешность? Я знаю, какой он человек.

— А какой?

— Впечатлительный. Когда я служила у его дяди, он каждую минуту с кем-нибудь обручался. Ненадолго.

— Вот тут вы и ошиблись. Вероника — совсем другое дело. Три дня назад он прискакал сюда с ожерельем за восемь тысяч. Свадьба назначена, епископ ждет сигнала.

— А если она разорвет помолвку?

— Ну, что вы! Сэм прав, дело верное. Нет, я вам честно советую! Признайте, что не правы. Когда вы его увидите…

— Не увижу.

— Увидите. Он здесь.

— Да, в «Гербе».

— Ничего подобного. В замке.

— Что?!

— Под псевдонимом Огастес Уиппл.

— Что-о-о?!

— Сколько можно повторять это несложное слово? По моему совету он назвался Уипплом. Я решил, что это понравится Кларенсу, — и как в воду глядел. Кстати, подумайте о том, что ради любви к вам он будет слушать с утра до ночи песни о свинье. В общем, не тяните. Кидайтесь к нему с криком: «Прости и забудь!». Можно и с другим, если найдете получше, — разрешил снисходительный Галли.

Рассказ этот произвел свое действие. В клубе «Пеликан» говорили, что Галахад Трипвуд — мастер слова; и не ошибались. Многие полагали, что он уговорил бы мертвого осла, и способность эта не уменьшалась с бегом лет. Еще недавно мысль о примирении казалась несчастной Сэнди непозволительно странной; теперь она только этого и ждала. Подойдя к окну, она увидела, что Ниагара превратилась в дождик, грома же и молний нет вообще, словно природа сменила гнев на милость. Это ей понравилось. С того самого утра, когда Сэм сообщил свое мнение о рыжих кретинках, досада терзала ее, но любовь не угасла. Сколько она ни твердила себе, что он — упрямый дурак, какой-то голос напоминал ей, что он еще и ангел, а в наше суровое время ими не бросаются. Словом, она ощущала точно то же самое, что ощущали недавно супруги Уэдж.

Неясным оставалось одно — надежен ли Плимсол? Слишком уж много помолвок лопались на ее глазах. Припомнив всю череду невест, сменявшихся с немыслимой скоростью, она не смогла представить себе, что последняя станет женой, и решила на всякий случай проверить, не изменил ли Сэм своих взглядов на злосчастное пари.

Достигнув этой стадии, она услышала «Эй!» и впервые увидела Плимсола на английской земле. Случайно выглянув в окно, он увидел такси, а там — и весьма недурную, чем-то знакомую девицу. Когда, рассчитываясь с шофером, она подняла голову, он ее узнал и обрадовался. Не так давно она была для него снисходительной сестрой. Если надо — жалела, если надо — подбадривала и, в отличие от невест, никогда не продавала.

— Да это Сэнди, чтобы мне треснуть! — вскричал он. — Я и не знал, что ты в Англии. Что ты здесь делаешь?

— Служу у лорда Эмсворта, — ответила Сэнди. — Встретила Галли Трипвуда, а его сестра как раз искала секретаршу. Ты опять женишься?

Типтон явственно показал, что она совершила faux pas.

— Почему «опять»? Что я, все время женюсь?

— Ну, конечно!

— Были девицы две…

— Три, четыре, пять.

— … но это же чепуха! Ты их помнишь?

— Дорис Джимсон, Анджела Терлоу, Ванесса Уэйнрайт, Барбара Бессемер…

— Ладно, ладно. Я хотел сказать, ты помнишь, какие они?

— Противные.

— Вот именно. Одни — грызут, будто ты корка сыра, другие — духовно возвышают. Я бы их не вынес. Ви — совсем не такая. Мы с ней оба глупые. Помнишь Клариссу Бербанк?

— Из русского балета?

— Нет, то Марчия Феррис. Кларисса читала мне Кафку. Ви о нем и не слышала.

— Наверное, думает, это такой кофе.

— Очень может быть. Нежная английская девушка, характер — прекрасный, мозгов — нет.

— Замечательно!

— А то!

— Когда свадьба? Типтон огляделся.

— Секреты хранить умеешь?

— Нет.

— Попробуй, а то такое поднимется! Еще когда я был тут, мы решили, что шикарная свадьба — не для нас. В общем, мы сбежим. Завтра еду в Лондон, послезавтра запишемся.

— Ой!

— Вот так.

— Значит, послезавтра…

— Будем вычесывать рис, если в этих регистратурах осыпают рисом.

Салли пыхтела, благодаря Провидение за то, что еще не поздно помириться с Сэмом.

— По-моему, Типпи, ты прав, — звонко сказала она, ибо он мог не расслышать сквозь райское пение, внезапно наполнившее комнату.

— А то!

— Кому нужен этот тарарам? Епископы, служки…

— Вот именно.

— Я думаю, ты будешь счастлив.

— А то!

— Как и я.

— Ты что, влюбилась?

— Да. Ты не встречал тут такого Уиппла?

— Вроде бы встречал. Ухо покорежено, да? Голос хриплый…

— Он, он..

— Хороший парень.

— Лучше некуда. Кстати, ты не знаешь, где он?

— Знаю. Уилли ему сказал, что Эмсворт ждет его у свиньи. Значит, он там.

— Спасибо, Типпи. Иду.

2

Молодым людям нелегко сохранять покой и беспечность, когда полиция запрет их в сарай; и, сидя на сломанной тачке, вдыхая запах навоза, Сэм таких настроений не сохранил. Он был бы рад взглянуть на все с лучшей стороны, если бы ее нашел, а потому — не ждал ничего.

Тщетно пытаясь припомнить, что именно полагается ему по закону, он смутно думал о кипящем масле, естественно, огорчаясь. Кроме того, он удивлялся. Не умея читать в сердцах, он не знал, почему служитель закона так стремительно исчез. Резонно сообразив, что гадать об этом не стоит, он обратил мысли к Сэнди, но стало только хуже. Галли полагал, что им надо встретиться — и все, но Сэм не разделял таких оптимистических взглядов. Начать с того, что тогда, во гневе, он назвал ее не только рыжей дурой. Навряд ли она все это простит.

Кроме того, над ним нависла тень тюрьмы. Рано или поздно, представ перед судом, он получит то, что причитается за кражу часов и нападение на силы порядка; а кто согласится соединить судьбу с узником? Все ж неудобно объяснять гостям, почему мужа нет дома.

Он тяжело вздохнул. Точнее, он думал, что вздыхает, но получилось что-то вроде тех протяжных криков, которые издают бэнши, и удивленный голос откликнулся: «О-ой!», внушая надежду истерзанной душе, практически забывшей, что такое слово.

Голос был женский, а женщины, как известно, охотно помогают тем, кто в беде. Строки об ангеле, служащем нам, всплыли в его сознании. Написал их Вальтер Скотт, не кто-нибудь, человек разумный.

В одной стене было окошко, восполнившее недостающее стекло хорошей, густой паутиной.

Подойдя к нему, Сэм спросил:

— Есть там кто-нибудь?

И услышал в ту же минуту:

— А там кто-нибудь есть?

Ощущение было такое, словно он присел на электрический стул. Мир за окошком, и без того смутный, куда-то поплыл. Голос показался ему знакомым, еще когда говорил: «О-ой!», а теперь — тем более.

— Сэнди, это ты? — сказал узник и осторожно спросил. — Ты меня не выпустишь?

— Выходи сам!

— Не могу. Меня заперли.

— Кто?

— Полицейский. Я — под арестом.

— Под чем?

— Арестом. Анемон, роза…

— Сэм, миленький!

Кресло сработало снова. Проглотив что-то вроде теннисного мячика, узник выговорил:

— Какой?

— Миленький!

— Ты так считаешь?

— Конечно!

— Значит, все в порядке?

— Еще бы!

— Слава Богу! Я чуть не умер.

— И я.

— Сколько раз я думал сунуть голову в плиту!

— И я.

— Прости, что я назвал тебя рыжей дурой.

— А кто я, как не рыжая дура! Просто с ума сошла!

— Значит, ты передумала насчет синдиката?

— Конечно. Типтон вот-вот сбежит с Вероникой. Можно сказать, они женаты. Да что мы тут стоим! Сейчас я тебя выпущу, и ты мне расскажешь, за что тебя заперли.

Сэм уложился в несколько фраз. Сэнди ужаснулась и обняла его, что и советовал Галли, который как раз появился.

— Превосходно, — с отеческой гордостью одобрил он, — но несвоевременно. Если ты бежишь, то беги. Констебль прибудет с минуты на минуту, насколько я понимаю — со стороны огорода, так что кидайтесь прямо в замок, в любое святилище. Лучше всего — курительная и бильярдная. Мы с Сэнди останемся здесь, примем удар на себя.

Когда Сэм. последовал его совету, Галахад продолжил:

— Вы гадаете, моя дорогая, как я все узнал. Очень просто. Зашел к Биджу, а этот Ивенс говорит там по телефону. Ход его мысли несложен. Сэм дал ему з глаз. Правильно это было или нет, Ивенс боится повторения. По-видимому, он хочет, чтобы первым в сарай сунулся помощник, пусть уж ему дают в глаз. Кстати, о глазах: порадуйте Сэма, снимите эту пакость.

— Вам не нравятся мои очки?

— Конечно.

— Вот и ему тоже. Он сказал, что я — инопланетное чудище.

— Льстит. Гораздо страшнее. Бросьте и попрыгайте на них.

— Хорошо, — отвечала Сэнди, бросила и попрыгала.

— А теперь, — сказал Галли, обозрев останки, — взгляните налево. Ивенс и его ассистент рыщут, как мидяне в гимне. Разговаривать буду я. «Пеликан» считал аксиомой, что лучший парламентарий — Галахад Трипвуд. Беседа с полицейским требует особой деликатности. Добро пожаловать, господа. Добро пожаловать в наш замок.

Портрет констебля Ивенса уже был, и нам оставалось бы живописать констебля Моргана, если бы они не походили друг на друга, и так, что всякому казалось, что у него в глазах двоится. Правда, у Ивенса был большой темный синяк.

— Приятно погулять после грозы, — заметил Гапли. — Отдыхаете? Выбрались на природу? Лютики, ромашки…

Констебль Ивенс ответил, что они не гуляют и не отдыхают. У них ордер на арест. Галли поднял брови.

— Неужели свинья моего брата?

— Нет, сэр, — отвечал Ивенс. — Субъект, похитивший часы и оскорбивший при исполнении.

— Вам известно, где он?

— Здесь, в сарае.

Галли поправил монокль.

— Вот здесь?

— Да, сэр.

— В этом сарае?

— Да, сэр.

— Нет, в этом самом?

— Да, сэр.

Галли покачал головой.

— Вы ошибаетесь, мой друг. Мы заглядывали в щель, там пусто. Конечно, не совсем — есть тачка, два-три горшка, насколько я помню — умерший грызун, но злодеев — нету. Почему вы решили, что он там?

— Я его сам запер.

— В сарай?

— Да, сэр.

— Может быть, не в этот?

— В этот, сэр.

— Очень странно. Он не карлик?

— Нет, сэр.

— А то мог залезть в горшок. Да, странно, странно… Дверь заперта, другой — нет. Такие вещи делал Гудини. Он, часом, не факир? Дематериализовался, знаете, а еще где-нибудь — собрался. Но вряд ли, вряд ли. По-видимому, нам этого не разгадать.

Гранитное лицо констебля Ивенса стало темно-багровым. С быстротой, которой не превзошла бы сама леди Гермиона, он догадался, что виноват мистер Трипвуд, но не смел выразить своих убеждений. Почтение к Бландингскому замку жило в нем со школьных лет. Оставалось сказать «Хо!», что он и сделал. Констебль Морган, человек глубокий и сдержанный, промолчал, а Галли, сопоставив загадочное событие с тайной Железной маски или «Марии-Целесты», направился к замку вместе с Сэнди. Констебли тоскливо глядели, как он удаляется.

— Мне тяжело, — сказал он Сэнди. — Мне жалко Ивенса и его молчаливого безымянного друга. Я знавал многих констеблей, и все мне говорили, что нет ничего противней открытия, что преступник исчез. Чувство такое, словно ты схватил рождественский чулок, а там пусто. Однако испытания посылаются нам, чтобы мы стали духовней. Но хватит. Насколько я понял, вы с Сэмом помирились. Да?

— Да.

— Прекрасно. Что это сказал поэт про примирение влюбленных?

— Не знаю.

— Равно как и я. Уж что-нибудь сказал. Вы счастливы?

— Витаю в облаках.

— Хорошая вещь любовь.

— Куда уж лучше! Вы влюблялись?

— Непрестанно.

— Нет, по-настоящему. Хотели вы жениться? Любили кого-то больше всего на свете?

— Да, — резковато ответил Галли. — Ничего не вышло.

— А что случилось?

— Отец был против. Она была, как говорится, певичка. Долли Хендерсон. В общем, он топнул ногой. Орали, кричали, может — он меня и проклял, но уж точно отправил в Африку, а она вышла замуж. За такого Коттерли, из ирландской гвардии.

— Бедный Галли!

— Да, мне было худо. Но Сэма никто ни в какую Африку не отправит. Кстати, вы сказали, что согласны на этот синдикат?

— Еще бы!

— Молодец. Не пожалеете.

— Знаю. Он послезавтра женится. В регистратуре.

— Быть не может!

— Сам сказал. Конечно, по секрету.

— Как иначе! Хотя Кларенсу я бы сообщил, что тарарама не будет.

— А что?

— Очень боится. Речь, знаете, а главное — цилиндр. Терпеть их не может. Поистине, на вкус, на цвет… Лично я очень их люблю, особенно серые. Бывало, трясусь, как листик, должен букмекеру, а надень мне серый цилиндр — готов к любой беседе. Вероятно, — прибавил он, ибо они входили в дом, — вы отправитесь на поиски Сэма?

— Да, да.

— Приласкайте его. Он какой-то нервный, печальный. А я пойду к брату. Люблю с ним поговорить.

3

Направляясь к кабинету лорда Эмсворта, Галл и мурлыкал припев одной из песенок, которые пела Долли Хендерсон, и удивлялся тому, что через тридцать лет задыхается, когда о ней думает. Вообще-то, конечно, все обошлось как нельзя лучше — такой хорошей девушке было бы с ним очень трудно. Галли не заблуждался на свой счет. Сестры его, Констанс, Джулия, Дора и Гермиона, часто бранили его, и были правы. Да, он приветлив, он легко завяжет дружбу и вроде бы никого не обидел, но такой муж не подарок. Те, кто знал Долли и Джека, говорили, что они счастливы; чего же горевать?

Однако непрестанные обручения и свадьбы поневоле вгоняли в тоску. Типтон женится на Веронике, Сэм — на Сэнди, Уилфрид, судя по слухам, — на могучей девице. Он вздрогнул. А что, если Кларенс зазевался? Эта Дафна его съест. Такие вещи заразны, лиха беда начало.

Тревожная мысль трепетала в его мозгу, когда дверь отворилась, из нее вышла дама Дафна. Она уплыла по коридору, он — встревоженно вбежал в комнату.

— А, Галахад! — сказал лорд Эмсворт поверх книги о свиньях. — Я надеялся, что ты зайдешь. Случилась очень странная вещь.

— Ты с ума сошел! — сказал Галли. — Разве ты забыл мои советы?

— Да, — признался забывчивый граф. — А что ты советовал?

— Никогда и ни в коем случае не оставаться вдвоем с этой мымрой. Двадцать лет назад тебя спасла фамильная удача. Как ты можешь, как ты только?..

— Дорогой мой, что же мне делать? Она сюда пришла. Нельзя же ее выгнать?

— О чем вы говорили?

— О том, о сем.

— Вспоминали добрые старые дни?

— Вроде бы нет.

— Тогда о чем же?

Лорд Эмсворт порылся в своей утлой памяти, но ничего не нашел.

— Стихи читал? — не унимался Галли.

— Нет, не думаю. Она говорила о каком-то… э-э… а-а… Олсопе. Ты его знаешь?

— Как и ты. Это наш племянник.

— Правда?

— Не веришь, посмотри у Дебрета. Уилфрид, сын и наследник маркиза Олсопа. Что же она говорила?

— Если я правильно понял, она не возьмет его в свою школу. Ей не понравилось, что он напился.

— Напился? — Галли был удивлен. Даже в «Пеликане» очень редко пили в такое время дня. — То есть надрался? Насосался?

— Она говорит, напился. Кажется, ее сын… как его?..

— Хаксли.

— Да, да, Хаксли. Он шел в свою комнату, а твой Уилфрид распевал пьяные песни. Вчера он тоже пил, у ее домика. Мать, то есть эта дама, не хочет брать его в школу. Знаешь, я ее не осуждаю. Она боялась, что осуждаю, а я вот — нет и нет. Если бы я был директоршей, я бы не брал пьяных музыкантов. Очень плохой пример.

— И это все? Больше ни о чем не говорили?

— Ну, немного о свиньях. Она их очень любит. Я даже удивился.

Галли громко воззвал к своему Создателю.

— Кларенс, — сказал он, — гони ее и поскорей, а то непременно влипнешь. Буквально как у Булки Бенджера! Эта его девица начала с гольфа, она очень хороший игрок — и пожалуйста, «О руки бледные…». Хватай ее за шкирку, вышвыривай, она к тебе подкатывается.

— Какой ужас!

— Я и стараюсь тебя напугать. Что ж, очень хорошо. Ты предупрежден. — И Галли вышел, явно показывая, что умывает руки.

Закрыв за собой дверь, он вспомнил, что в начале беседы Кларенс сказал что-то интересное. Где-то что-то случилось. Он приоткрыл дверь и заглянул в комнату.

— Что ты хотел сказать? — спросил он.

— Э?

— Какая странная вещь?

— А?

— Возьми себя в руки, Кларенс. Припомни, ты сам говорил.

— А! — оживился лорд Эмсворт. — Искал, понимаешь, отчет свиноводческих обществ, твоя мисс Каллендер вечно все убирает, куда-то его сунула… да, так я искал, вижу — конверт. Я его открыл, а там другой, надписано: «Типтону Плимсолу». Ничего не понимаю! Я не Плимсол. Позвал твою мисс, попросил ему передать.

Глава 11

1

Конечно, Сэнди хотелось встретиться с Сэмом в бильярдной или в ином святилище, но сперва она зашла в свою рабочую комнатку. Она не любила даром получать жалованье. Именно этот недостаток и раздражал лорда Эмсворта. Идеальный секретарь, думал он, завтракает в постели, дремлет в кресле, играет в гольф и так далее.

Сэнди присела к столу, где и находились Авгиевы конюшни корреспонденции, но сосредоточиться не могла. Когда открылись двери, она пребывала в трансе, глубоком, как у ее хозяина. Поморгав, она увидела Галли и решила, что он взволнован. Многие, от учителей до букмекеров, пытались вывести его из себя, но терпели поражение. Сделать это мог только его брат Кларенс.

— Где письмо? — спросил Галли.

— У меня их сотни.

— Которое дал Кларенс, к Типтону.

— А, это? Я отдала его Биджу, он передаст.

Галли выскочил из комнаты. Ничего не понимая, Сэнди вернулась к своим делам. Она читала послание Гранта, Первиса и Уолверхемтона, поставлявших садовую утварь и удивлявшихся тому, что нет ответа на их письмо от 12 тек. мес, когда Галли вернулся.

— Передал, — выговорил он. — Четверть часа назад. Нет, бывают же такие нетерпеливые люди! Чтоб у него портвейн прокис!

Никакой секретарь не может в такой обстановке заниматься делами.

— Господи, — сказала она, — что случилось? Почему нельзя передать это письмо?

Галли любил рассказывать со вкусом, несколько терзая терпение слушателей, но сейчас был лаконичен и сух. Однако Сэнди все больше бледнела, с ужасом глядя на него.

— О, Господи! — повторила она. Он мрачно кивнул.

— Можете сказать «А, черт», я вас не осужу. Что ж, я это заслужил, слишком много умничал. Но могли я подумать, что Кларенс полезет в бумаги! Ничего, еще не все пропало.

Сэнди удивилась.

— Что же тут можно сделать?

— Убедить Типтона, что в этом письме нет особой беды.

— Если убедите, вы — гений.

— Мы и так это знаем. Что ж, пойду поищу его. Однако искать не пришлось. Не успел он дойти до двери, как она распахнулась, и вбежал Типтон.

— А, это вы! — сказал Галли. — Просим, просим. Мы как раз о вас говорили.

С тех пор как Сэнди видела его, Типтон очень изменился. Недавно самый тусклый взор признал бы, что он — на вершине блаженства. Теперь было ясно, что он с нее упал. Глаза у него блуждали, рот приоткрылся — словом, он выглядел точно так, как в те минуты, когда Дорис Джимсон, Анджела Терлоу, Ванесса Уэйнрайт, Барбара Бессемер, Кларисса Бербенк и Марчия Феррис предложили ему добрую дружбу.

— Здравствуйте, мистер Трипвуд, — сказал он без особой радости. — Не знал, что вы здесь.

— Здесь, здесь, — подтвердил Галли, — и знаю все о письме. О нем мы и говорили.

— Кто вам сказал?..

— О, разные люди! Они у меня — повсюду. Разрешите взглянуть? — спросил Галли, вырывая у него письмо.

Нахмурив брови, он стал читать, а закончив — презрительно фыркнул.

— Так я и думал, — сказал он. — Явный обман.

Рот у Типтона, от полноты чувств открытый наподобие почтового ящика, открылся еще шире. Реплики Галахада часто имели такой эффект.

— Подделка? — спросил он с надеждой.

Галли покачал головой.

— Не совсем. Почерк — да, Вероники, голос — моей мерзкой сестры.

— Выдумаете, она заставила?..

— Тут и думать нечего. Стояла с хлыстом. Диктовала каждое слово. Ну, вот, смотрите: «Несоответствие темпераментов». Может эта дурочка… pardon…

— Ничего, ничего, — вмешалась Сэнди, — Типтон тоже так думает, ему это нравится.

— И мне. И всем. Неотъемлемая часть ее прелести. Такой красавице, да еще мозги? Это ужас какой-то! На чем мы остановились?

— На «дурочке».

— Ага, ага. Итак, моя племянница этих слов не знает, что там — она их не сможет произнести. Вообще ее предел — два слога. Или вот, «расстроена». Сразу видно, что она написала одно «с», а мать — поправила. Но и это не все. Посмотрите на почерк. Курица лапой. Ей было трудно держать ручку. А тут? Как будто на бумагу села мокрая муха. Это — слеза. Послушание не беспредельно. Писать она пишет, но плакать — ее право. Словом, перед нами творение девицы, которая умирает от горя, но с самого раннего детства слушается мать. Поверьте, я это видел. Ни одной секунды Гермиона не давала ей что-то решить самой. В общем, плюньте, мой друг, плюньте и разотрите.

Может быть, он сказал бы что-то еще, ему всегда было что сказать, но Типтон вставил слово.

— Это же бессмысленно!

— Что именно?

— Зачем это все мамаше? Она была так рада, когда мы обручились.

— Тогда вы еще не говорили направо и налево, что у вас нет денег. Кларенс настучал Гермионе, она задумалась. Видите ли, Вероника любит вас, а моя сестра — ваши… э…

Типтон расцветал, как цветок под солнцем, или, точнее сказать, как бобовый стебель.

— Вы думаете?

— … что Вероника любит вас по-прежнему. Что там думаю — уверен! Вы для нее — как сливки для кофе, как соль для рагу. Знаете такую песенку? Да. да. Спорим на сколько угодно. Бегите к телефону, наворкуйте ей чего-нибудь, она совершенно рассиропится. Спросят, хотите ли еще пять минут, отвечайте: «Да, да, да!», невзирая на расходы. Ближний телефон — в библиотеке, — прибавил он, но этого Типтон уже не слышал.

Закрыв двери, Сэнди благоговейно посмотрела на него.

— Теперь я знаю, — сказала она, — что такое «златоуст».

— Ах, ерунда, — скромно отмахнулся Галли. — Вы бы меня послушали в расцвете сил. Слабеешь, стареешь… Но своего я добился, а?

— С Типпи — конечно. Но если она скажет: «Я тебя больше не люблю»?..

— Не скажет. Любит.

— Неужели из-за этих денег?

— Что вы, они — родственные души! И у него, и у нее ровно столько мозгов, сколько у бильярдного шара. Идеальный союз. Я счастлив, что внес свою лепту. До чего же приятно, когда молодые люди находят друг друга! Кстати, надо поговорить с Типтоном об Уилфриде.

— А что с ним?

— Потерял работу. Может быть, Типтон ему что-нибудь подыщет.

— Вы-то его убедите!

— Да?

— Да. Перед вами никто не устоит. Вам бы стать мошенником.

— Многие советовали, — гордо признал Галли. — Есть во мне что-то такое, умею тронуть сердце. Помню, в «лучшие дни букмекеры — и те плакали.

2

В библиотеке никого не было, и Галахад подумал, что, воодушевившись, Типтон решил ехать в Лондон, а значит — пошел в гараж, за машиной. Приближался час коктейля. Человек, менее преданный обслуживанию ближних, махнул бы рукой на новые хлопоты, но если речь шла об услуге, Галли не боялся лишений, хотя сейчас и надеялся обернуться поскорей, очень уж томила жажда. Словно поймав его мысли налету, появился Типтон в своем роллс-ройсе.

Первый же взгляд показал, что беседа прошла, как сказали бы репортеры, в атмосфере полной сердечности.

— Привет! — воскликнул он. — Еду в Лондон.

— К ней?

— А то!

— Молодец. Отсюда я вывожу, что два пенса, или сколько там, не пропали даром. Вероника к вам благосклонна?

— А то!

— Скоро женитесь?

— Послезавтра. Там надо за сутки сообщить.

— Чтобы они пришли в себя после встречи с женихом?

— Да, у них всякие бывают.

— Нелегкая жизнь… А свидетеля нашли?

— Возьму Уилли Олсопа. Он сейчас придет, складывает вещи.

— Да? Тогда поспешу. Вы знаете, что он без работы?

— Нет, не знаю. Эта тетка его не берет?

— Именно. По-видимому, ей сообщили, что он распевает в коридоре пьяные песни.

Типтон печально и серьезно покачал головой.

— Она такого не любит.

— То-то и оно.

— Что ж ему делать?

— Об этом я и хотел поговорить. Может, вы его как-нибудь спасете?

— Кто, я?

— У вас всякие магазины.

— Да, вроде есть.

— Ну, например…

— Что ему там делать? Ходить в белой спецовке? Показывать, где стиральный порошок?

— Может, еще что-нибудь…

— Дядя Чет оставил ранчо в Аризоне. Подходит Уилли для ковбоя?

— Скорее, нет. А вот не оставлял ли вам дядя музыкальное издательство? Что-то такое говорили…

— Батюшки, а ведь правда! Тетя Бетси писала песенки, их не издавали, пришлось купить издательство. Миллиона два просадил, но не жалел, главное — мир в доме. Хорошая фирма, большой доход. Есть отделение в Лондоне.

— Вот туда Уилфрида и суньте. Конечно, если нет возражений.

— Ну, что вы! Вы бы послушали, как он играет. В чем-в чем, а в музыке он разбирается. Приеду, сразу зайду.

— Прекрасно. И не скупитесь на жалованье. Он тоже обзаводится семьей. Да, кстати, вы везете его, почему не прихватить Монику?

Типтон признал, что это — мысль, но осведомился:

— А что скажет лорд Эмсворт?

— Вероятно, «Ой, Господи!». За Кларенса не беспокойтесь. Он хорошо переносит удары, они его держат в форме. Стимулируют надпочечники. Не беспокойтесь и за свинью, Бидж ее не оставит. Он ее кормил и прекрасно справится, пока мой брат не найдет специалиста. Кликните прекрасную Симмонс, спросите ее мнение. Наверное, она у моего племянника.

Типтон выполнил все это с немыслимой быстротой.

— Пакует вещи, — сообщил он.

— Превосходно. А я пойду, в этот час меня томит жажда, Поздравляю, желаю и так далее. Мало того, благословляю, если вы не против.

3

Направляясь в гостиную, где ждали коктейли, Галахад ощущал ту приятную теплоту, которую ощущает человек доброй воли, когда он устроит счастье ближних. Он любил сеять радость на своем пути, а за последние полчаса посеял немало. Некоторым не нравилось, что он вечно играет ангела-хранителя или, по их словам, во все суется, но лично он был собой доволен.

Пить коктейль он предпочитал медленно и в компании, однако гостиная была пуста и, выпив что-то наспех, как лекарство, он пошел поболтать с Сэнди.

— Ну, что ж, — сказал он, входя, — я не посрамил вашей веры. Как вы и предполагали, Типтон ел из рук. Взял Уилфрида на работу, да еще и повез в Лондон вместе с Моникой, все четверо сразу поженятся. В общем, поработал на слдву. А вы что делали? Трудились в поте лица, зарабатывая жалованье?

— Нет, сделала перерыв.

— Значит, мечтали о Сэме.

— Слушала радио.

— Есть что-нибудь интересное?

— Да так, скорее, нет. Остин Фелпс женился.

— Желаю ему счастья. А кто это?

— Знаменитый теннисист. Неужели не слышали? Кубок Дэвиса…

— А, этот! Как же, слышал. — Галли нахмурился. — Что-то с ним такое связано… Кто-то о нем говорил… Может, он недавно развелся? Кинулся в Темзу, спас ребенка? Прошел на дополнительных выборах? Попал в полицию? Ну, что же это такое! Фелпс, Фелпс… Вы не поможете, Сэм?

Сэм действительно вошел в комнату, явственно намереваясь побыть с Сэнди, и, увидев Галли, загрустил. Да, он им восхищался, но, как это ни прискорбно, иногда мешает даже самый лучший друг.

— В чем? — спросил он.

— Не скажете, кто такой Остин Фелпс?

— Теннисист.

— Это я знаю. Но чем-то он еще известен. Может, хобби?

— Не думаю. Играет в теннис, и все. А, знаю! Вы имеете в виду это пари. Помните, синдикат? Они с Типтоном шли ноздря в ноздрю. Слава Богу, он поссорился со своей девицей.

Галли вскрикнул, роняя монокль. Сэнди взвизгнула, словно кошка, если на нее наступят. Взволнованный всем этим, Сэм подскочил дюймов на шесть, коснулся головой потолка и ощупал ее, приземлившись.

Сэнди посмотрела на Галли, Галли — на Сэнди.

— Сказать ему или нет? — спросил Галли.

— Сказать. Сэм, миленький, я тебя немного огорчу.

Сэм не очень долго жил в Бландинге, но вполне достаточно, чтобы ждать чего угодно. Пожар? Императрица напилась? Приехал Огастес Уиппл? Приехал Ивенс? Многого он ждал, многого — но не этого.

— Остин Фелпс женился, — сказала Сэнди, и он ощутил именно то, что ощутил бы, если бы на отборочном матче ему заехали в особенно нежное место.

Он зашатался и упал бы, если бы не вцепился в Сэнди, которая воскликнула «Ой!».

— Ничего не попишешь, — продолжала она, — такова жизнь. Не расстраивайся, Сэм, миленький.

Вот это жена, думал он, вот это друг. Ни единого упрека! Есть еще такие женщины? Нет. Сдержалась бы, скажем, Елена? Куда ей! Клеопатра? Ну, что вы! Королева Виктория? Сомнительно. Он обнял Сэнди и благоговейно поцеловал, не замечая, что Галли что-то говорит.

— Простите! — воскликнул он, это заметив. — Отвлекся. Так вы сказали?..

Галли тем временем пришел в себя и был тем самым Галли, которого годами воспитывал клуб «Пеликан».

— Я сокрушался, — ответил он, — что уступил минутной слабости. Все очень просто. Наш путь ясен. Сколько у вас есть, двести фунтов? А нужно семьсот? Хорошо. Разницу внесет Кларенс.

Если бы Сэму сказали, что он похож на удивленную овцу, он бы обиделся. Однако похож на нее он был, ибо не верил своим ушам. Он еще не знал того, что леди Констанс, леди Гермиона, леди Джулия, Джорджиана, Дора открыли в детстве: брат их способен на все.

— Вы попытаетесь обратиться к лорду Эмсворту? — проверил он.

Галли нахмурился.

— Мне не нравится слово «попытаетесь». В нем нет доверия.

— Нельзя же просить пятьсот фунтов для чужого человека!

— Вы правы. Нельзя. Попрошу тысячу. Завести семью — это вам не кот начхал. А кроме того, вы не чужой. Вы написали его любимую книгу.

— Я не хотел бы у него брать.

— Беру я. Вы тут ни при чем.

— Все равно, мне это не нравится. А тебе, Сэнди?

— Нравится.

— Конечно, — прокомментировал Галли, — она человек умный. И вообще, почему «брать»? Продадите дом — отдадите. Но я понимаю, что вас тревожит. Вам кажется, что книги «Среди свиней» — как-то маловато. Да, подстраховаться стоит. Все. Ждите.

По его уходе Сэм заговорил не сразу, да и то — неверным, низким голосом, показывающим, что жизнь в Бландинге вконец укатала его.

— Сэнди!

— Да, ваше величество.

— Ты давно знаешь Галли?

— Довольно давно.

— Он всегда такой… шустрый?

— Более или менее.

— Куда он пошел?

— Кто его знает! Наверное, внезапное вдохновение. Когда он вдохновлен, он куда-нибудь бежит.

— Очень жаль. Я язык прикусил.

— А может, он просто хотел оставить нас вдвоем.

— Вот тут он прав, — признал Сэм, мгновенно забывая все свои заботы.

Вернулся Галли через четверть часа. Он всегда напоминал жесткошерстного терьера, но сейчас то был терьер, наконец, отыскавший кость. Спокойное торжество, вот что их роднило.

— Простите, что задержался, — сказал он.

— Ничего, ничего, — успокоила его Сэнди. — У нас было много дел.

— Ворковали?

— Не без того. Знаете, Галли, Сэм — истинный агнец.

— Очень может быть, но сейчас главное не это. Сейчас важно, что он привык сидеть в сарае.

Сэм заморгал.

— Я просил бы, — сказал он, — не упоминать при мне этого слова.

— При чем тут сарай? — все же упомянула его Сэнди. — О чем вы толкуете?

— Минуточку! Наверное, вы думали, почему я так быстро убежал.

— Думали.

— Я хотел поскорей найти этого мелкого гада, Хаксли.

— Зачем он вам?

— Сидел он в малой гостиной, за каталогом чешуекрылых, и мы побеседовали. Я подсказал ему, что настал его час. Путь свободен, сказал я, ангел с огненным мечом — в Лондоне. Такая удача не повторится. Он клюнул с ходу. Сэнди подтвердит, что убеждать я умею. План ему понравился, кончит с коллекцией — и к делу. Минут через двадцать. Voila!

Он подождал, но аплодисментов не дождался.

— Наверное, я глуп, — сказал Сэм, — но в каком смысле «Voila»?

Галли удивленно на него посмотрел.

— Быть не может! Неужели не поняли? Вот Сэнди поняла, я уверен.

— Конечно, — сказала Сэнди. — Сэм сидит в сарае. Хаксли крадется, чтобы сделать свое черное дело. Сэм его ловит и ведет к лорду Эмсворту. Лорд Эмсворт так благодарен, что ни в чем не может отказать. Тут вы предлагаете дать благодетелю тысячу фунтов. Лорд Эмсворт отвечает: «Конечно, конечно, конечно, всенепременно». Правильно, профессор?

— Точка в точку. Спешите, Сэм, занимайте позицию. Сэм выразил еще меньше радости.

— Куда? В этот чертов сарай?

— Именно.

— Там дохлая крыса.

— Все ж не так одиноко.

— И вообще, кто-то скребется. Не пойду.

— Пойдешь, — сказала Сэнди. — Ты подумай, как это важно.

— Я знаю, но…

— Сэм! Сэмми! Сэмюэл!

— Ну, хорошо, «Сэм, Сэмми», но…

— Ради меня! Ради твоей Сэнди!

— Ладно, Бог с вами.

— Вот это молодец,

— Что делать, заставили, — с достоинством промолвил Сэм.

— Странно, — сказал Галли, когда дверь за ним закрылась, — никогда бы не подумал, что он — невротик. А вообще, это бывает. Удивительная тонкость чувств при такой внешности. Возьмем Пробку Бошема, когда мы с Булкой Бенджером привели к нему свинью.

— Зачем?

— Чтобы его подбодрить. Он несколько дней грустил, мы заволновались и решили что-нибудь сделать. Натерли свинью фосфором, привели к нему часа в два пополуночи. Потом ударили в гонг. Результат превзошел все ожидания. Но сейчас нам важно то, что он много лет не мог видеть свиней. Как Сэм с сараями. А какой был кряжистый, покрепче Сэма! Да, странно, странно… О, Бидж!

Дворецкий стоял в дверях, и так важно, что каждый бы понял: он не просто заглянул на огонек.

— Вы ко мне?

— Нет, сэр. Мне нужен мистер Уиппл.

— Почему?

— Констебль Ивенс и констебль Морган хотят с ним побеседовать. Они — у меня.

Сэнди, скудельный сосуд, издала звук, напомнивший Галли сифон на последнем издыхании, тогда как сам он, в лучших традициях «Пеликана», и не шелохнулся.

— Неужели они снова здесь?

— Здесь, сэр.

— Вы меня удивляете. Я думал, мы расстались с этим комическим дуэтом. Что ж, им придется покраснеть, когда они поймут, как вляпались, но если им нужен мистер Уиппл, пожалуйста, он — у озера. Решил искупаться до обеда.

— Спасибо, мистер Галахад. Я их извещу.

Дверь закрылась снова. Галли нетерпеливо фыркнул.

— Что ж, — сказал он, — операцию «Хаксли» отменяем.

— Я тоже так подумала.

— Ничего. Я уломаю Кларенса и сам. Бегите к сараю, берите своего агнца, пусть он садится в лучшую машину и едет в Лондон. Побыстрее, побыстрее!

— Значит, теперь он крадет и машины?

— Специализируется, растет… Но не в том суть. Чего вы ждете?

— Я не жду, я иду.

— Молодец. Я тоже иду, к Кларенсу.

Глава 12

1

Когда здравомыслящему человеку предстоит серьезный разговор, он действует осмотрительно. Неопытный юнец побежал бы к лорду Эмсворту, но Галли знал, что нужно подкрепиться, и пошел в гостиную. Да, коктейли уже не те, перестоялись, но некогда заглянуть к Биджу, чтобы спокойно выпить портвейна.

Однако мартини приятно его удивил. Он не кусал, как аспид, и не жалил, как змея, но была в нем какая-то мягкая сила, так что Галли даже не дрогнул, когда вошла его сестра Гермиона.

Всякий, кто увидел бы ее десять минут назад, удивился бы, ибо тогда она была в полном ничтожестве. Провал поисковой экспедиции совершенно ее потряс и у себя в будуаре она снова слышала, как заголосил Уилфрид, дрожа при одном воспоминании. Мы не скажем о такой сильной женщине, что ее колотило, но эмоциональной встряской это назовем. Психотерапевт, взглянув на нее, кровожадно потер бы руки.

Однако сейчас она была спокойна или, как подумал брат, нагловата. С давних пор умел он различать ее настроения, и это ему не понравилось. Так выглядит сестра, у которой туз в рукаве. Тем не менее он приветливо крикнул: «А, и ты тут!», приготовляя себе на всякий случай новый коктейль.

Заметив это, леди Гермиона осуждающе фыркнула.

— Так и я думала, Галахад, — сказала она. — Где ты, там и миксер.

— Я тебе нужен?

— Да, надо кое о чем потолковать.

— Прошу, прошу! Беседа с сестрой — большая радость.

— Вряд ли эта тебя обрадует.

— Наверное, ты хочешь сообщить, что дама Дафна турнула Уилфрида?

— Прости, не поняла.

— Не берет его на работу.

— Да? Я не слышала. Нет, говорить мы будем не об этом.

— О чем же? Я человек занятой, сотни дел, важная встреча. Уделю тебе пять минут.

— Этого вполне хватит.

Леди Гермиона села, еще больше надувшись, и Галли гадал, кого же она ему напоминает, пока не понял: жирного парня из «Пиквика».[117] Жирный парень — см. «Посмертные записки Пиквикского клуба», гл. LIV. Еще бы ей сказать: «Сейчас вы у меня затрясетесь», а так — сходство полное.

— Только что мне звонила Вероника.

— Да?

— Да. Очень счастливая. Она беседовала с Типтоном.

— Да?

— Короче говоря…

— Это всегда хорошо.

— … он прочитал письмо…

— Которое ты продиктовала?

— … и понял, что она ничего такого не думала. Конечно, она сказала, что он прав. Послезавтра они женятся, в регистратуре. Обычно я против такой поспешности, но сейчас она кстати. Правда, я боюсь, что тебя она огорчит.

— Из-за Сэма Бэгшота?

— Его так зовут? Да, из-за него.

— Что ты собираешься делать?

— А как ты думаешь? Выгоню его и объясню все Кларенсу.

— Ага, ага…

— Где он?

— Вероятно, в кабинете.

— Не Кларенс. Твой Бэгшот.

— А, Сэм? Только что был в той комнатке, за библиотекой. У Сэнди.

— Спасибо. Нет, ты не ходи.

— Тебе не нужен телохранитель?

— Не поняла.

— Если Сэма рассердить, он даст в глаз.

— Ничего, справлюсь.

— Как знаешь. Главное — смотри на коленки. По ним видно, готовится ли он к боковому удару. Смотри, а если что — бей в нос.

— Благодарю, — высокомерно произнесла леди Гермиона. — До свидания.

Поскольку к этому времени они дошли до библиотеки, Галли, закрыв за сестрой дверь, немедленно ее и запер. Что поделаешь, жаль, но нельзя же ей соваться, пока он говорит с Кларенсом! В конце концов неудобств не так уж много. Можно отдохнуть в кресле, почитать хорошую книгу, их тысячи, время и пробежит. Словом, Галахад шел к лорду Эмсворту с совершенно чистой совестью.

Путь его пролегал через холл, где еще висели плакаты: «Не курите», «Не выходите из ряда», и, спускаясь туда, он услышал размеренный голос, просивший кого-то приехать как можно скорее. Действительно, Бидж разговаривал по телефону. Закончив беседу фразой «Спасибо, сэр. Я сообщу даме Дафне.», он повесил трубку.

— В чем дело, Бидж? — спросил Галли.

— Я звонил доктору, мистер Галахад. По поводу мистера Уинкворта.

— Заболел? Надеюсь, тяжело?

— Императрица укусила его за палец.

— Что?!

— Укусила, сэр. Обстоятельства мне неизвестны.

— Могу просветить. Он спал и видел, как бы выпустить ее на волю, но не знал, несчастный, что с похмелья она агрессивна и драчлива. Вчера напилась.

— Неужели, сэр? Я об этом не слышал.

— Насосалась, как зюзя, теперь — расплачивается. Легко себе представить ход событий. Хаксли крадется к ней, по-видимому — нежно свистя. Она моргает спросонья. Он свистит. Она идет к дверце, тихо ругаясь. Он хочет отодвинуть задвижку, она — хапц! Что ж, я ее не виню.

— И я не виню, сэр.

— Терпимость — наш девиз? «Сам нарвался», хотите вы сказать, «получил свое»? Так я и думал. На мой взгляд, это очень хорошо. Прекрасный урок, быть может — поворотный момент его жизни, а уж если кому нужно повернуть жизнь, то именно юному Хаксли. Словом, мы с вами вправе незлобиво порадоваться. Но, увы, — дела зовут! Вы, часом, не знаете, отыскали констебли мистера Уиппла?

— Не знаю, сэр. Они еще не вернулись.

— Вернутся, передайте привет. Очаровательные существа. С этими словами Галли продолжал свой путь, а дойдя до цели, остановился на пороге, подавляя восклицание «Ой!».

2

Зрелище, представившееся его моноклю, было просто рассчитано на то, чтобы вызвать страх и трепет. Что-то явно нарушило мирное течение жизни, которую вел девятый граф. Листая свой «Тезаурус» в поисках слов, Роджет[118] Роджет, Питер Марк (1774–1869) — английский лексикограф. выбрал бы для его описания «потрясенный», «пораженный», а может, и «смятенный». Галли с его чувствительностью очень огорчился, но по оптимизму решил, что это полезно для надпочечников.

— Ну, знаешь, Кларенс! — воскликнул он. — Какая тебя муха укусила?

Потрясенный, пораженный, но сердобольный граф решил рассеять недоразумение.

— Нет, Галахад, не меня. Сына этой Дафны, как там его зовут. И не муха. Императрица.

— Да, Бидж мне говорил. Почему ты так расстроился? Скорей ты должен радоваться, кара за грех.

— Я радуюсь. Да, да, да.

— Почему же у тебя такой вид?

Братская забота немного успокоила несчастного пэра; она вообще творит чудеса.

— Галахад, — сказал он, — я ужасно испугался.

— Может быть, не ты, а Хаксли?

— Нет, я. Ты бывал в маленькой комнате с бешеной женщиной?

— Сотни раз. Одна ткнула меня в ногу шпилькой. Тебя не ткнули?

— Э? А? Нет, нет.

— Ну, тогда еще ничего. А кто сбесился? Гермиона — занята, я точно знаю. Видимо, божественная Дафна. Правильно?

— Да, да, да. Ты не поверишь, она такое сказала! «Императрицу надо уничтожить.». Уничтожить! Императрицу! Говорит, опасное животное.

— Безобразие! Ты не напомнил, что у бедняжки похмелье?

— Не мог, растерялся. Сперва я смотрел. Потом был очень груб.

— Прекрасно. Что же ты сказал?

— Кажется, «Не говорите глупостей.».

— Блестяще. А еще?

— Она разоралась, и я стал еще грубее. Она сказала: «Ноги моей здесь не будет.».

— Чего? Ноги? Превосходно!

— Мне кажется, она очень обиделась, что я позвонил врачу и спросил, не заразится ли Императрица.

— Разумно. Предусмотрительно.

— Просто взорвалась. Мы оба очень сердились. Надо мне было сдержаться. Я ее все-таки обидел.

— Надо? Совсем не надо! Это — сбывшаяся мечта. Господи, Кларенс, ты же висел на волоске. Когда она стала тебе вкручивать, что любит свиней, путь к алтарю был открыт. Ты просто молодец. Если бы бедный Пробка выказал такую храбрость и мудрость, сейчас он не растил бы сына с аденоидами и двух дочерей с заклепкой на зубах. Дамы нет. Тень скользнула — и ушла. Ты в безопасности.

— Ой, Господи! Я и не подумал.

— Хочешь пройтись по замку в танце семи покрывал — прошу, очень уместно. Но ты еще чем-то озабочен. Чем же?

— Я думал о Гермионе.

— А что с ней?

— Она рассердится.

— Что ж, прояви ту же твердость, что с мамашей Уинк-ворт. В конце концов, кто такая Гермиона? То самое создание, которое бонна неоднократно била щеткой на твоих глазах. Перейдет границу — напомни. Да фиг с ней, если ты разрешишь мне это выражение. Плевал я на нее.

Кроткий взор лорда Эмсворта мягко засветился.

— Что бы я без тебя делал, Галахад!

— Стараюсь, стараюсь…

Лорд Эмсворт замолчал и задумался, но брат его был не прав, полагая, что он репетирует встречу с сестрой — прикидывает, скажем, как цедить уголком рта. Наконец, граф очнулся и произнес:

— Не понимаю, Галахад, как он подобрался к дверце. Моника Симмонс заверяла меня, что этого не допустит. Если я правильно припоминаю, она собиралась вывозить его мордой в грязи.

Галли понял, что пора открыться.

— Боюсь, Кларенс, — начал он, — что у меня плохие новости. Мисс Симмонс уже не с нами. Она уехала в Лондон, чтобы выйти замуж за твоего племянника.

— Что?!

— Да, ты теряешь свинарку, но обретаешь племянницу. Сегодня мисс Симмонс — завтра маркиза Олсоп.

Глаза лорда Эмсворта, обычно кроткие, метнули огонь сквозь пенсне.

— Она не имела права!

— Видишь ли, любовь побеждает все, во всяком случае — так пишут.

— Кто будет ухаживать за Императрицей?!

— Как это кто? Огастес Уиппл. Он с удовольствием ей послужит, пока ты кого-нибудь не найдешь.

Лорд Эмсворт воскликнул: «Ой, Господи!».

— Ты думаешь, Галахад, он согласится?

— Конечно. Нет пределов тому, на что он готов для друга, а я замечаю, что вы с ним подружились. Правда, он съездит в Лондон, но потом — положись на него.

— Прекрасно, прекрасно, да. Почему ему надо в Лондон?

— Это большой секрет.

— Что?

— Это. Я знаю, ты не станешь болтать. У него огромный долг, хуже того — долг чести. Зашел в «Атенеум», сел за карты, покер, ставки высокие. В общем, сам понимаешь. Не один епископ уходил оттуда без сутаны. Уиппл проигрался до нижнего белья. Дал расписки. Если не даст денег — выгонят с позором.

— Почему же он мне не сказал? — удивился лорд Эмсворт.

— Тебе? — Галл и помолчал, недоверчиво глядя на брата. — Ты одолжил бы ему такие деньги?

— Конечно! Он написал «Уход за свиньей». Где моя книжка?

Галли встал, похлопал брата по плечу и сел снова.

— Ну, Кларенс, — вымолвил он, — лучше не придумаешь! Только вот что, чек пусть будет на меня. Он — человек гордый, может отказаться. Я знаю доподлинно, что он тебя любит, но все же вы едва знакомы. Другое дело — старый друг, сам понимаешь.

— Конечно, конечно. Очень хорошо, что ты об этом подумал. Так где эта книжка? Где-нибудь она есть, только твоя мисс Каллендер убирает, убирает…

Он прервал свою речь, ибо в дверях стояла леди Гермиона.

3

Как и брат ее, Кларенс, она была поражена, потрясена, смятена, и в такой степени, что Роджет, будь он здесь, заметил бы: «Это у них семейное.». Лицо ее стало синеватым, крепкое тело подрагивало. Галли, склонный к нелестным сравнениям, резонно уподобил ее безумной и мокрой курице — только очень чувствительные куры, промокшие насквозь, доходят до такой ярости.

Собственно, нужен ей был старший брат, но кстати оказался и младший.

— Как — ты — посмел?.. — обратилась она к нему. — Нет, запереть на ключ!.. Это… это…

Галли удивился.

— Что ты говоришь? На ключ?

— Я бы там и сидела, если бы Бидж не услышал, как я кричу.

— А ты не думаешь, что он тебя и запер? У него очень тонкое чувство юмора.

— Не думаю. Я дернула дверь сразу, как ты ушел.

— Вероятно, заклинило.

— Нет.

— С дверями это бывает.

— Не в данном случае.

— Значит, — сказал покладистый Галли, — это был я. Так, забылся. Виноват.

— Забылся! — вскричала леди Гермиона.

Лорд Эмсворт слушал эту беседу с возрастающим удивлением. Само собой разумелось, что кабинет — его святилище, куда сестры не заходят. Если им надо с ним повидаться, пожалуйста, есть библиотека, янтарная комната, наконец — парк. Тут забитый пэр держался твердо, и все это знали. Вот и сейчас он вмешался в диалог не то чтобы свирепо, но близко к этому.

— Гермиона!

— Что еще?

— У нас с Галахадом важный разговор.

— А у меня — с тобой. Дафна в ярости. Она говорит, ты был непозволительно груб.

При звуке этого имени лорд Эмсворт дошел до полной свирепости. Давление его подскочило на много делений, глубины души — всколыхнулись,

— Вот как? — осведомился он. — А чего она ждала? Входит, видите ли…

— Врывается, — подсказал Галли.

— Именно, врывается, и говорит, что я должен у-ни-что-жить Императрицу! За что? За то, что она укусила гнусного мальчишку…

— Который начал первый.

— Именно. Он хотел ее выпустить! Ты понимаешь, что с ней могло случиться? Лужайка вся в каких-то ямах. Она сломала бы ногу…

— Две ноги.

— Именно, две. А нервное потрясение? Она исключительно тонка, чуть что — не ест. После такого удара она голодала бы много дней, а если она не получит четырех фунтов пяти унций белка, двадцати пяти фунтов…

Какое-то мгновение казалось, что буря разразилась снова, но это леди Гермиона колотила по столу. Забывшись, как сказал бы Галли, она схватила массивную линейку и вложила в удары немалое мастерство.

— Сколько можно, — вскричала она, — говорить об этой свинье! Извинись перед Дафной.

Пенсне извергало пламя, как тогда, когда девятый граф повторно изгонял Джорджа Сирила Бурбона.

— Еще чего!

— Хорошо сказано, Кларенс. Такие, как ты, и создали Англию.

Произнес это Галли, а леди Гермиона метнула в него взгляд, который выдержит только член клуба «Пеликан».

— Меня не интересует твое мнение! — заметила она.

— Могу я выразить восторг?

— Нет, не можешь.

— А я все-таки выражу. Как и тогда, когда наша няня била тебя щеткой.

Леди Гермиона дрогнула, старые раны не зажили, но не в ее характере было долго молчать. Метнув еще один взгляд, который сестра не должна бы метать в брата, она возобновила беседу.

— Если ты не попросишь прощения, она уедет.

— Ее дело.

— Если уедет она, уеду и я. Последний раз спрашиваю: извинишься ты или нет?

— Конечно, нет.

— Тогда я еду первым же поездом.

— Поезжай на машине, Ваулз тебя отвезет.

— Незачем. Поеду так. А перед отъездом сообщу тебе интересную новость. Может быть, Галахад рассказывал? Такой остроумный розыгрыш!

— Э? А? Ты о чем?

— Ах, Галахад, как же ты это? Надо было рассказать, нельзя затягивать шутку. Огастес Уиппл — не Огастес Уиппл.

— Что?

— Это какой-то дружок Галахада.

— Не верю.

— Поверишь, когда узнаешь, что Бидж говорил с настоящим Уипплом. Тот звонил из «Атенеума». До свидания, Кларенс. Наверное, я не успею повидаться с тобой утром.

Когда дверь за нею закрылась, лорд Эмсворт, моргнув шесть раз кряду, проговорил:

— Галахад…

— Кларенс, — прервал его Галли, — ты был великолепен. Поневоле преклонишься перед тем, кто сразил даму Дафну, но если он после этого сокрушает Гермиону, да так, что она летит отсюда стрелой, можно только снять шляпу, признав его одним из величайших героев. Награда не замедлит. Ты обеспечил себе спокойную, счастливую жизнь наедине с Императрицей, зато без каких бы то ни было сестер. И ты ее заслужил. Но я перебил тебя. Ты хотел что-то сказать? Насчет этого нелепого обвинения?

— Э…да.

— Так я и думал. Неужели ты ей поверил?

— А… э… но Бидж говорил по телефону с Уипплом.

— Не думаю. Вот, вникнем. Я уже говорил Гермионе, хотя и тщетно, что День открытых дверей очень утомителен. Подойдя к телефону, Бидж почти спал — и неправильно расслышал. Бывает сплошь и рядом. Одной моей приятельнице позвонили и говорят: «Это — Табби. Выйдешь за меня замуж?». Она отвечает: «Да! Да!», сговариваются о встрече, глянь — а это Таппи, с которым она едва знакома. Подбегает, обнимает, она его бьет по голове крокодиловой сумочкой, по-видимому — с образцами медной руды, а он ей горько говорит: «Час назад ты обещала мне свою руку.». Еле выпуталась. А, Эгберт! Вернулся?

Действительно, полковник Уэдж стоял в дверях, значительно менее усталый, чем обычно бывают после поездки в Вустершир и обратно.

— Да, только что, — ответил он. — Хлопнул рюмочку в «Гербе». Галли, как это письмо? Забрал ты его?

— Забрал.

— Молодец, — одобрил его полковник, думая о том, что Галли не подведет. — А что такое с Гермионой? Бидж говорил, она здесь была.

— Ушла пять минут назад.

— Тогда пойду к ней. Наверное, одевается. Да, Кларенс. — Полковник остановился в дверях. — В «Гербе» я встретил знакомого, такого Уиппла. Он написал эту твою книгу.

— Что?!

— Да, тот самый. Я его спросил, что он здесь делает, а он говорит, ты его приглашал, но у тебя корь, и он все равно приехал взглянуть на Императрицу. Живет в «Гербе». Не понимаю, откуда он взял про эту корь! Позвони ему, объясни. Ну, я пошел. Приму-ка ванну. Совсем пропылился.

— Постой, — низким, неверным голосом сказал лорд Эмсворт. — Ты знаком с Уипплом?

— Встречались в «Атенеуме». Мы туда заходим поесть с генералом Уиллоуби.

— Спасибо, Эгберт, — выговорил граф. Потом он долго молчал, а еще позже произнес:

— Галахад, ну что же это!

Члены клуба «Пеликан» нередко говорили, что в любой ситуации Галахад Трипвуд будет сдержан и спокоен, как палтус на прилавке. Сейчас он доказал, что это не пустая лесть. Человек помельче под таким взглядом краснел бы и хрустел пальцами, тогда как он готовился начать красноречивейший из рассказов.

— Я понимаю твои чувства, Кларенс, — сказал он, — понимаю и не виню. Лучше бы мне обойтись без этой невинной уловки, но ничего не поделаешь, исключительный случай. Этот молодой человек, Сэм Бэгшот, — сын моего покойного друга по имени Хобот. Наверное, ты его не помнишь, а мы очень дружили. Сэм влюблен в Сэнди, произошла размолвка, он хотел помириться, она — здесь, он — в Лондоне. Слава Богу, все обошлось благодаря твоему гостеприимству. А насчет тысячи фунтов, без них он не может жениться. Конечно, не очень приятно отдать тысячу незнакомому человеку, но он вернул бы, и с лихвой. Что ж, не вышло — значит, не вышло. Деньги останутся при тебе, хотя вообще-то жаль. Избавился от Дафны, потом — от Гермионы, а так бы — и от Сэнди. Прости, ты что-то сказал?

Лорд Эмсворт ничего не сказал, он хрипло вскрикнул. Пенсне его засветилось странным светом.

— Галахад! — выговорил он.

— Да?

— Если я дам твоему Хоботу…

— Сэму, Сэму. Хобот — отец.

— Если я дам этому Сэму тысячу фунтов, он заберет мисс Каллендер?

— Естественно. А не дашь — не заберет. Будет она сидеть тут. Вероятно, тебе кажется, что ты можешь ее уволить? Сомневаюсь. Твое нежное сердце не выдержит ее слез. Молодой девушке нельзя жить без присмотра у неженатого человека. Значит, придется просить Гермиону, чтобы она вернулась, а уж она не вернется без дамы Дафны. В общем, весь состав.

Лорд Эмсворт словно бы всхлипнул.

— Я дам этот чек, Галахад. Сейчас и дам.

— Дашь?

— Вот именно.

— Прекрасно, прекрасно, прекрасно, — сказал Галли, — превосходно. Спасибо тебе, Кларенс.

Он встал. Он взглянул на часы и с радостью увидел, что до обеденного гонга успеет забежать к Биджу. Там будет не только портвейн, но и констебль Ивенс, с которым всегда полезно и приятно потолковать.