Онлайн чтение книги Третья ракета
4

Но она все же приходит.

Приходит, когда мы уже почти теряем надежду увидеть ее и молча, уныло сидим на бруствере. Рядом на огневой лязгает затвором Попов. Желтых стоит на площадке между станин и по-стариковски глухо покашливает. Мы ждем наших ребят с ужином и наконец слышим в сумерках знакомые голоса. Полные котелки теперь уже не брякают, бойцы мягко ступают резиновыми подошвами своих кирзачей, все явственнее доносится их говор, и мы вслушиваемся. Что-то невнятное тихо произносит один голос – наверное, Лукьянов, потом отзывается второй, – погромче – это Задорожный, и вдруг слышится тоненький девичий смех. Кривенок вздрагивает и напряженно вглядывается в темноту.

– Ужин идет, – как всегда глуховато, но с заметной живинкой в голосе объявляет Желтых. – А ну, давай тяни палатку! – И вынимает из кармана ножик с деревянным черенком.

Этим ножом старший сержант, как отец в большой семье, режет для нас хлеб, открывает консервы, колет сахар.

Пока Кривенок отряхивает запыленную за день плащ-палатку, они подходят втроем. Лешка весело зубоскалит, явно адресуясь к Люсе, и она приглушенно, радостно смеется.

– Полундра! – еще издали шутливо кричит Задорожный. – Ложки к бою, гвардейцы!

– Добрый вечер, мальчики, – доносится из темноты такой необычный тут своей задушевностью девичий голос.

Мы разноголосо здороваемся:

– Здрасьте!

– Добрый вечер!

– Законно! Вечер на «пять»! – развязно объявляет Задорожный. – Вот ужин. А вот Люсик. Отведать, проведать и так далее.

Он ставит на землю котелки с супом и чаем. Лукьянов вынимает зажатую под мышкой буханку и кладет на разостланную Кривенком палатку. Но мы уже забыли, что проголодались, сидим и смотрим на нашу долгожданную гостью. А она тут как дома, опускается на колени рядом с Желтых, снимает и расстегивает свою толстенную медицинскую сумку.

– Молодец, Люська, – довольно говорит Желтых. – Не забываешь старых друзей.

– Ну как же я могу вас забыть, – улыбается Люся – Вот мазь принесла. У нас не было, так попросила, привезли из медсанбата… Мазать три раза в день. И бинт, пожалуйста, новенький, для перевязки.

– Ну, спасибо. Но ведь сколько я этих мазей уже перемазал…

Желтых рад ее заботе, довольно сопит и сует баночку в карман. У командира на ноге экзема, которая особенно беспокоит его в жаркие дни. Люся настойчиво лечит Желтых уже не одну неделю.

– То была так себе. А эта новая… – уверяет Люся. – Только не лениться, мазать три раза в день… Вот еще, забыла: комиссия в четверг, так что, может, отпуск получите.

– Ого! – не выдерживает Лешка. – Вот это да! На Кубань. К Дарье Емельяновне! Возьми меня в адъютанты. А, командир?

– Ладно!.. Рано еще ржать, – говорит Желтых и, позванивая медалями, принимается за хлеб. – Думаешь, комиссуют? В медсанбат положат да мази пропишут.

– О, тоже неплохо! Медсанбат! Сестрички-лисички. Не хуже Емельяновны, – паясничает Лешка. Примерившись, он норовит выхватить из-под ножа командира горбушку, но Желтых бьет его по руке.

– А ну погоди! Порядка не знаешь.

Возле Люси, несмело переминаясь с ноги на ногу, стоит Попов.

– Товарищ Луся. Сильно тебя просить хочу, – говорит он и смолкает.

– Ну что, Попов, говорите.

– Жена письма не слал. Почему не слал – не знай Попов. Надо штаб документ пиши. Бумага печатку ставь.

– Послать запрос? – догадывается Люся.

– Вот, вот, запрос…

– Хорошо. Попрошу завтра в штабе. Скажите мне адрес.

Попов чешет затылок и вздыхает.

– Якутия. Район Оймякон…

– Боится, чтобы жена к шаману не перебежала… Пока он тут кукурузу ест, – подтрунивает Лешка.

Люся с обидой упрекает его:

– Ну что вы, Задорожный. Все с шутками.

– Жена нету ходи шаман. Шаман нету Якутия, – серьезно говорит Попов, делая ударение в слове «Якутия» на «и».

– Не слушайте его, Попов. Я все сделаю завтра, – просто обещает Люся и закрывает сумку.

– Ну, дочка, садись ближе, поужинай с нами, – приглашает ее командир.

Однако Люся поднимается с земли.

– Нет, нет, вы ешьте. Я уже…

Она берегся за сумку, и мне вдруг становится нестерпимо грустно оттого, что Люся вот-вот уйдет и я останусь в ожидании нового далекого вечера. Девушка спешит и старается на ходу закончить свои дела.

– Лукьянов, вы все болеете? А как у вас с акрихином? Весь выпили?

– Еще на два приема максимум, – тихо и тоже с затаенной грустью отвечает Лукьянов.

– Это мало. Возьмите еще немного. Только принимать регулярно. А то некоторые выплевывают…

– Ото! Из таких ручек выплевывать? – притворно удивляется Лешка. – Вот никакая холера не берет! А то из твоих, Синеглазка, ручек по килограмму этой отравы съедал бы. Ей-богу! Чтоб я сдох!

– Ох и весельчак же вы, Задорожный! Насмешник! – улыбается в темноте Люся.

Желтых тем временем раскладывает на палатке шесть ровных солдатских паек и, видя, что мы медлим, привычно покрикивает:

– Ну, чего ждете? Калача? А ну хватай, живо!

Задорожный огромной пятерней хватает горбушку, сразу надкусывает ее и, по-восточному скрестив ноги, усаживается возле палатки. Степенно берут по пайке Попов и Лукьянов, поудобнее устраивается на земле командир. Только мы с Кривенком неподвижно сидим на бруствере.

– Нечего дремать – суп остыл. Налегай, гвардия! Синеглазка, пожалуйста, ко мне, будем на пару, так сказать, есть и так далее, – с легкостью провинциального ухажера обращается Лешка к девушке.

Люся, однако, пробует его обойти.

– Нет. Вы ешьте, а мне еще в другой расчет, к Степанову нужно.

– Без тебя? Ни в жисть, – вскакивает и преграждает ей путь Лешка. – Ну хоть пробу снять. Одну ложечку…

Люсе, видно, совсем не хочется есть, но попробуй отвяжись от этого Лешки. Кривенок неподвижно сидит на бруствере и безучастно глядит, как распинается Задорожный. Мне тоже почему-то неприятно и уже хочется, чтобы Люся не послушалась Лешки и ушла. Но она не уходит. Лешка деликатно и уверенно берет девушку за узенькие плечи и подводит к своему месту возле палатки. Мне кажется, что она оттолкнет его нахальные руки, я уже хочу крикнуть: «Отвяжись, нахал!» – но Люся вдруг послушно и легко садится с ним рядом. Лешка доволен, он добился своего и, враз сменив притворно-ласковый голос на грубый, кричит в нашу сторону:

– Эй, Кривенок! Не ешь – дай ложку!

– Иди к черту, – бросает Кривенок и вытягивается на земле.

Я вынимаю из-за голенища ложку и протягиваю ее Люсе. Но Люсе она, конечно, не достается – Задорожный вырывает ложку из моих рук, а свою с нагловатой услужливостью сует девушке.

– Ну, я только попробовать, – смеясь и, кажется, довольная его вниманием, говорит Люся. – Раз вы такие гостеприимные…

– Мы? Го-го! Мы и самого румынского короля кукурузой накормили бы. Котелок бы облизал! – хвастает Задорожный.

Люся зачерпывает суп. Какое-то время все молчат, работая ложками, потом Желтых объявляет:

– А кулеш как будто ничего: есть можно… Ну, что там слышно в ваших медицинских тылах? – спрашивает он девушку. – Скоро ли нам, дармоедам, в наступление? А то всю румынскую кукурузу поедим.

– Ерунда! Куда спешить?! От кукурузы это не зависит, – говорит Задорожный.

Но Желтых не терпит, когда ему возражают:

– Много ты понимаешь: не зависит! А ну скажи, Лукьянов, зависит ли наступление от харчей?

– Безусловно, – тихо отвечает Лукьянов. – Харч – экономический фактор, составной элемент, так сказать, всех действующих на войне сил…

Люся слушает их разговор, съедает несколько ложек супу и, взглянув в нашу сторону, говорит:

– Что же это: я ем, а хлопцы голодные.

– Не помрут, потерпят! – бросает Лешка.

– Ну как же! Идите кушать, ребята, – зовет Люся.

– Сиди, говорю! Они не голодные. Лозняк, ты голоден, что ль?

– Сыт! – кусая губы, зло говорю я.

– Ну вот видишь: он сыт!

– Ой, неправда. Притворяется, – говорит Люся, оглядываясь.

Я молчу.

– Павлик, а ты чего заупрямился сегодня? – ласково говорит она Кривенку.

– А ничего.

– Иди кушать.

– Ладно, отстань.

– Ну, что это вы такие, мальчики? Тогда это оставьте им.

Люся решительно забирает с палатки хлеб, котелок с остатками каши и идет к нам.

– Ешьте, – просто говорит она, подавая мне котелок, хлеб и ложку.

Кривенок что-то хмыкает и начинает закуривать. Курить открыто нельзя, но парень, видимо, забывает об этом и ярким огоньком раздувает цигарку.

– А ну, осторожней там! – строго прикрикивает Желтых. – Закочегарил!

– Будем есть? – тихо говорю я Кривенку, но он не отвечает, а все курит, курит.

«Вот тебе и радость, – думаю я. – Вот и дождались…»

С болью и досадой я поглядываю на тусклую в сумерках фигуру Люси, с ненавистью – на Задорожного и не могу понять, как это она не видит его наглости, не замечает пошловатых шуток, относится к нему так, будто он тут лучший среди нас, и мне даже кажется, что ей хорошо вот так сидеть с ним рядом и есть суп.

– Ну, вот что! Поужинали – дай бог позавтракать, – говорит Желтых, вытирая усы, и принимается за второй котелок. – Теперь будем пить чаек…

Но попить чаю ему не удается. Не успевает он снять крышку, как вверху неожиданно и визгливо звучит: «И-у-у… И-у-у…»

«Тр-рах! Тр-рах! Тр-рах!» – гремят в темноте вокруг нас взрывы. Горячие волны бьют в спины, в лица, обдают землей. Близкое пламя на мгновение вырывает из темноты испуганные лица, ослепляет. И снова в воздухе: «И-у-у… И-у-у!»

– Ложись! – властно кричит Желтых. – В окоп!

Я переваливаюсь через бруствер и падаю вместе со всеми в черную тьму окопа. Кто-то наваливается на меня, больно ударив каблуком в спину. Земля под нами рвется, вздрагивает раз, второй, третий… По головам, согнутым спинам ударяют комья земли, и снова все утихает.

– Собаки! – говорит в напряженной тишине Желтых. Расталкивая нас в темноте, он начинает вставать. – Засекли или наугад?

За командиром шевелятся остальные, кажется, все целы.

– О господи! И напугалась же я, – вдруг совсем рядом отзывается Люся, и я вздрагиваю – ее теплое, слегка дрожащее тело только что прижималось к моей спине. С непонятной неловкостью я отстраняюсь и, обрушивая землю в окопе, даю место девушке.

Мы все встаем, вслед за Желтых начинаем вылезать на поверхность. А возле плащ-палатки, будто ничего не было, спокойно доедая свой суп, сидит Лешка.

– Ну и быстры же на подъем! – язвит он. – Трах-бах – и уже в траншее. Вояки! Одним лаптем семерых убьешь.

Ему никто не отвечает. Желтых стоит, вслушиваясь в тревожную тишину. Впереди над холмами взлетает первая за сегодняшний вечер ракета. Теряя огневые капли, она разгорается, полминуты мигает далеким дрожащим огнем и гаснет.

– А ты не очень-то! – говорит Желтых. – Гляди, кабы боком не вылезло. Дошутишься.

– Ха! Двум костлявым не бывать – одной не миновать. Подумаешь!..

Ребята снова усаживаются вокруг палатки, опасливо поглядывая в сторону немцев, а Люся, видно еще не успокоившись, стоит на выходе из окопа.

– Ой, неужели вы не боитесь? – спрашивает она Задорожного.

– А чего бояться?

– Завидую смелым, – говорит Люся и вздыхает. – А я все не привыкну… Трусиха такая, ужас…

И тут я вижу Кривенка: он сосредоточенно и молчаливо сидит на прежнем месте и курит из кулака. Однако его безрассудная храбрость, кажется, остается никем не замеченной.

Задорожный тем временем, с аппетитом облизав ложку, встает во весь рост, потягивается и снова обращается к Люсе:

– Смелее, Люсик! С нами не пропадешь! Идем провожу тебя до второго расчета.

– Нет, спасибо, я сама, – отвечает Люся. – Где-то моя сумка? Не помню, куда и бросила.

– Здесь сумка, – каким-то приглушенным голосом впервые отзывается Кривенок.

Лешка, однако, выхватывает из его рук сумку и подает Люсе. Она надевает ее через плечо и обходит огневую, чтобы выйти на тропку, ведущую во второй батальон. Рядом идет Задорожный.

– Спасибо за ужин, мальчики. До свиданья.

– Ауфвидерзей, – развязно бросает нам Задорожный. – Я на секунду.

– Приходи почаще, – говорит Желтых Люсе. – Не забывай нас!

Я подхожу к Кривенку, поднимаю с земли опрокинутый котелок. Потом сажусь рядом и начинаю медленно жевать сухую горбушку хлеба.