Онлайн чтение книги Трудная любовь
ГЛАВА ПЯТАЯ

Свадьбу так и не сыграли. Сначала откладывали по разным причинам, потом Лариса заболела, а потом, когда снова зашел об этом разговор, потрогала руками поясок и, вздохнув, отрицательно покачала головой.

Она сшила себе широкий жакет, юбку с большим запасом в талии, носила туфли на низких каблуках; ходить старалась медленно, осторожно.

А Олег словно забыл о том, что Лариса собирается стать матерью. Он осунулся, по неделям носил один и тот же галстук, чего раньше с ним никогда не было. Чувствовалось, что семейная жизнь томит его, и он не может этого скрыть, сколько ни старается.

Лидию Константиновну он навещал чуть не каждый день и возвращался от нее навеселе, порывался к чему-нибудь придраться, дерзил, а наутро просил прощения. Лариса делала все, чтобы не стеснять его. Если он вдруг садился к радиоприемнику и, не сводя глаз со шкалы, слушал передачу для работников сельского хозяйства, Лариса предлагала:

— Иди погуляй, мне хочется посидеть одной.

Он вскакивал, и она без труда читала в его взгляде благодарность. Временами, — обычно это случалось, когда Олег подолгу не бывал у матери, — его охватывала бурная нежность к Ларисе, он не отходил от нее, читал стихи, что-нибудь рассказывал. Иногда, наоборот, за вечер он не произносил ни слова.

— Я переживаю кризис, — сказал однажды. Олег, — тяжелый кризис.

— Было много неприятностей, ты и устал, — объяснила Лариса.

— Ты понимаешь, я не могу писать! — с тихим отчаянием признался он. — Мне все надоело, осточертело! Я заранее знаю, какие фразы вычеркнет Копытов. Я могу так написать, что он не исправит ни запятой. А сколько в нашей «Смене» казенщины! Не огнем дышит газета, а пылит! — он раздраженно махнул рукой. — Полуяров вежливо доказывает, что шеф не умеет руководить, а шеф спокойно сидит на месте. Чихал он на нашу критику!

— До поры, до времени.

— Ты идеалистка. Ты довольствуешься малым! — бросил Олег. — А я так не могу. Мне неприятно, что мной командует ничтожная личность.

— Ты прав и неправ, — печально ответила Лариса. — Раздражение путает твои мысли. Ты много говоришь и мало делаешь. За последнее время ты не написал ничего интересного.

— Есть причины.

— Какие?

Он не ответил. Лариса остро почувствовала, что он дорог ей вот такой, какой есть, что ему надо помочь. Она взъерошила его волосы и прошептала:

— Одна я тебя понимаю! Держись, милый, не сдавайся. От безделья можно глупостей натворить. Ехал бы ты в командировку, подальше, встряхнулся бы.

Она умела успокоить Олега, отвлечь его от мрачных мыслей и думала, надолго ли ее хватит. Сама она не получала от него ни утешения, ни поддержки.

Александра Яковлевна выглядела бодрой, но дочь догадывалась, каких усилий ей это стоило.

— Ты недовольна, я знаю, — сказала Лариса. — Ты бы хоть поругала меня, что ли.

— А я тебя и не хвалю, — ответила Александра Яковлевна, — хвалить тебя не за что. Если вырастишь ребенка, я на судьбу не пожалуюсь. Не ты первая, не ты последняя не вовремя голову потеряла. Ты потом не поскользнись… Не витай в облаках. Принимай жизнь такой, какая она есть, а не такой, какой она тебе кажется.

— Я принимаю ее такой, какой хочу сделать, — упрямо сказала Лариса. — Я буду долго думать над тем, что ты сказала. Мне ведь очень хочется, чтобы ты была счастливой, — Лариса мечтательно вскинула голову. — Чтобы ты была самой счастливой бабушкой на свете…

Лариса понимала, что мать не верит в ее счастье, хотя и не говорит об этом прямо. И странно — Лариса разделяла ее недоверие и одновременно верила только себе.

Они не ссорились, хотя поводов для этого было более, чем достаточно. Но мать и дочь знали, что, если уж и они не поладят, тогда надеяться будет не на кого.

Лариса почти не унывала. С каждым днем, по мере того, как рос ее ребенок, она чувствовала себя увереннее; в движениях появилась неторопливая женственная плавность,

Самым трудным было — не приносить домой ту нервозность, которой отличалась работа в редакции. Копытов из одной крайности впадал в другую, созывал совещание за совещанием. Все это делалось на скорую руку, лишь бы показать видимость живой работы. Требовалось доказать, что редакция работает с юнкорами, — Копытов созывал областное совещание авторов. Надо было доказать, что в редакции налажена производственная учеба, — и журналисты через день оставались после работы и слушали весьма скучные лекции. Появлялась необходимость напомнить, что в «Смене» не забыли о коллегиальности, — и весь коллектив бросал работу и обсуждал какую-нибудь средненькую корреспонденцию. Заседали при каждом удобном случае, говорили подолгу.

Редактор по-прежнему не отсылал в типографию ни одного материала, не переписав его почти заново.

Дома Лариса старалась не вспоминать ни о работе, ни о редакторе. При его имени Олег передергивался.

— Хуже нет, когда газетой руководит профан! — злился он. — Если его не выгонят, я уйду из редакции, переедем в другой город.

— Ни в коем случае я никуда не поеду, — ответила Лариса. — Я люблю «Смену». Это моя первая редакция, первая газета… И не в Копытове дело, а в нас. Мы не умеем добиваться своего.

Олег обиделся и не стал продолжать разговор. Ему, видимо, нравилась роль непризнанного таланта. В последнее время он не писал ничего, кроме информации, а дома до поздней ночи стучал на пишущей машинке, сам заклеивал конверты, сам относил их на почту. Лариса легко догадывалась, что письма отсылались в редакции центральных газет. Еще легче было догадаться о содержании ответов, потому что Олег не показывал их и день ото дня становился раздражительнее.

Наконец, Лариса не выдержала. Как-то она прикрикнула на мужа:

— Ты начинаешь капризничать! Ты играешь на моем терпении!

Олег настолько растерялся от неожиданности, что лишь некоторое время спустя начал извиняться:

— Просто у меня неважные нервы, и я не умею сдерживаться.

А с ней произошло то, чего еще ни разу не было: она горячо, обиженно и зло высказала Олегу все наболевшее, припомнила многое, на что раньше, казалось, не обратила внимания.

Олег не пытался возражать. У него хватило ума понять, что эта вспышка — не последняя, что терпение Ларисы действительно кончилось. Он долго гладил ей руки и пробормотал:

— Больше этого со мной не будет.

— Верю, — твердо ответила она.

Пришел Николай Рогов. Ему так обрадовались, что он не скрыл удивления. Попросив разрешения, Олег предложил приятелю отправиться за вином.

Пока они ходили, Лариса умылась, отдышалась и к их возвращению почти успокоилась. Глядя на нее, вряд ли кто мог подумать, что недавно она перенесла нервное потрясение.

— Ты знаешь, Ларочка, — сказал Олег, — у Николая несчастье. Надо помочь.

— Жена предлагает разводиться, — жалобно ответил Николай на вопросительный взгляд Ларисы. — Ничего не могу понять… Чем она недовольна? Хорошо жили и вдруг…

— Может быть, из-за этого? — Лариса постучала ногтем по бутылке.

— Что вы?! — и удивился, и изумился Николай. — Пока в доме все было хорошо, я не прикасался. А потом пришлось, как говорится, искать забвения… Хожу дураком, стыдно знакомым показаться.

— Почему же вам стыдно? — недоуменно спросила Лариса. — Ей надо стыдиться, а не вам.

— Теоретически — ей, а практически — мне. Не очень-то приятно быть соломенным вдовцом.

— Согласна, что не очень приятно, но почему стыдно?

— Неужели не понимаете? — обиделся Николай.

— Она еще ребенок, — виноватым тоном произнес Олег и улыбнулся Ларисе.

— Правильно говорят: жена страшна тем, что когда надо, от нее не отделаешься, а когда не надо, она сама убегает, — с деланной небрежностью сказал Николай.

— Глупости! — отрезала Лариса.

— Философствовать уже поздно, — мягко произнес Олег. — Следует предпринять контрудар. Не следует ждать, пока сплетники узнают о твоем решении. Тебе надо уходить самому.

— Не могу, — признался Николай.

— Вот это другой разговор, — Лариса сразу оживилась. — Все еще можно исправить. Я плохо знаю Ольгу, но она… я не верю. Она чистая. Поговорите с ней по душам, попробуйте…

— Увольте. Пробовал. У себя дома сплю, как надоевший гость, на диване, под пальто и без подушки.

— Попросите Олика поговорить с ней.

Олег вздрогнул, но отозвался спокойно:

— Я, конечно, могу… Но она меня и слушать не станет. Она меня выгонит, и правильно сделает.

— Надо помочь Николаю. У него несчастье. Это твои слова.

— Я и помогаю по мере сил, — Олег начал разливать вино.

У Ларисы разболелась голова. Показалось, что набухли жилки в висках. Она извинилась и ушла.

Когда Николай ушел, Олег подсел к Ларисе. Она открыла глаза.

— Неплохой ведь парень, — сказал Олег, — но газетчик неважненький. И очень уж хочет выдвинуться. Мне вот выдвижения никакого не надо. Пусть на всю жизнь останусь литрабом, только бы писать. В лексиконе Рогова нет слова карьера, но она влечет его сильнее, чем жена.

— Ты стал развязным, Олик.

— Это от вина… Просто в последнее время я слишком много думаю, а это вредно.

— Ложись-ка спать, мыслитель, — ласково предложила Лариса. — Я знаю: в твоей критически устроенной голове накопилось много вопросов, в которых ты не можешь разобраться. Вот и чудишь.

Спала Лариса чутко. Заслышав среди ночи чьи-то шаги, она сразу проснулась. В комнате было темно. В углу светилась желтая шкала молчащего, но включенного радиоприемника. Лариса уловила запах табака. Олег ходил у дверей, вдоль стены. В темноте плавал огонек папиросы. Иногда огонек застывал на месте, качался из стороны в сторону и снова двигался вдоль стены.

— Почему не спишь? — обеспокоенно спросила Лариса. — Опять зубы?

— Зубы, — насмешливо ответил Олег. — Хуже, чем зубы.

— А что? Что случилось? Который час?

Олег зажег настольную лампу.

— Пять часов, — прошептала Лариса. — Что с тобой?

— Бессонница, — иронически сказал Олег, — мыслю о жизни.

— Сложная тема, — в тон ему отозвалась Лариса. — Милый мой парень, а ты беспомощен. Ты раскис от нескольких неудач. Ты стал страдальцем.

— Да, я страдаю! У меня такое ощущение, словно мне связали руки и заткнули рот… Ежечасно, ежесекундно я должен разыгрывать роль счастливого семьянина.

Он сказал это подчеркнуто отчетливо, смотря в лицо жены. Она выдержала его взгляд, и когда он опустил голову, глухо попросила:

— Открой форточку, ужасный воздух. Как проветрится, ложись спать. Утро вечера мудренее.

— Так я и знал, — с ноткой злорадного торжества заключил Олег. — Хоть головой об стену бейся, ты будешь твердить свое.

— Буду твердить свое, — упрямо прошептала Лариса, — буду! Слышишь?

Сон, конечно, пропал. Лариса сидела на кровати, прислонившись к стене. Олег ходил по комнате.

«А я мечтала… — думала Лариса. — Я никогда бы не устала помогать тебе. Если ты уйдешь, ты собьешься с дороги. Станешь тем, кто за лишнюю копейку напишет, что угодно, о чем угодно и как угодно. Никто не знает, о какие камни ты можешь споткнуться в любой момент. Мне обидно не за себя, а за тебя»…

— Спасибо за откровенность, — еле слышно сказала Лариса. — Я знала, что тебе тяжело, но не догадывалась, что ты еще играешь какую-то роль… счастливого семьянина… Я не держу тебя. Уходи. Хоть сейчас. Я выживу. Я ведь не настаивала на регистрации. Уж лучше сожительство без штампа в паспорте, чем не по любви, но… по-твоему.

— Что ты выдумываешь? — с вялым возмущением спросил Олег. — Откуда ты взяла?

— Уходи, — повторила Лариса, — уходи, но запомни: без меня ты не будешь…

— Настоящим журналистом? — насмешливо перебил Олег.

— Да, — твердо ответила Лариса. — Мне так кажется…

Олег присел рядом, спросил:

— Объясни мне одно: ради чего ты взяла на себя эту неблагодарную миссию? Что же ты возишься со мной? Ради чего?

— Ты еще спрашиваешь… — Лариса прищурилась, и лицо ее стало строгим, даже суровым. — Ты все знаешь. Ты знаешь, ради чего я осталась тогда с тобой, ради чего за тебя объяснялась с твоими родителями, ради чего разговариваю сейчас…

— Невероятно, — пробормотал Олег. — Я люблю тебя, но…

— Надоело, Олик, — мягко остановила Лариса, — надоели многочисленные «но»… Я довольна нашим неожиданным разговором. Ты делаешь успехи, становишься откровенным… Включай чайник. Пора вставать.

Болело сердце. Она незаметно поглядывала на Олега и с трудом удерживалась от желания обнять его и расплакаться, услышать от него, что он любит.

Весь день она чувствовала себя невыспавшейся, разбитой. Думала о себе и о разладе в семье Роговых. К вечеру ей стало ясным, что она должна идти к Ольге. Она вполне допускала, что расстроенная горем женщина не будет ее слушать, но пошла. Ей самой хотелось, чтобы кто-нибудь отнесся к ее горю с участием. К тому же, не хотелось видеться с Олегом.

После работы, убедившись, что Николай не торопится домой, она направилась к Ольге.

Дверь открыла смуглая женщина в широких лыжных брюках, в голубой майке без воротничка, на которой белели буквы «РСФСР». Черные глаза смотрели спокойно, только густые брови удивленно приподнялись. Оглядывая гибкую фигуру Ольги, Лариса отметила, что ее собственная фигура вряд ли кого сейчас восхитит.

— Лариса? — спросила Ольга. — Входите…

Они виделись всего несколько раз на вечерах и плохо знали друг друга.

— Как живете? — неестественно бодро спросила Лариса. — Я слышала… в общем, мужья наши дружат, почему бы нам не подружиться?

Ольга долго смотрела на нее, потом нахмурилась и проговорила:

— Он просил?

Лариса не стала притворяться, что не поняла вопроса, и ответила:

— Нет… Он сказал, что ты просишь развода, и мне… мне жалко его стало. Вот и пришла.

— Развода прошу? — изумилась Ольга. — Он врет!.. Страшно тут у нас получилось, но… жить я с ним не могу, это правда. А о разводе не думала. Как-то в голову не приходило. Я о том думаю, что у нас получилось… мучаюсь… Почему получилось… Я противная?

— Нет, — твердо ответила Лариса. — По-моему нет… А почему Николай без подушки спит?

— На двух подушках спит. Посмотри на кровать, если это тебя интересует. Я на диване сплю… Ох, и противно все это! — Ольга зябко поежилась. — Врагу не пожелаю…

Кто-то постучался в дверь.

— Не он, — сказала Ольга и почему-то торопливо убежала в прихожую.

Оказалось, что пришел Олег. Лариса ничего не сказала, только улыбнулась ему. Значит, она добьется своего. Зря бы не пришел.

* * *

Пора было выезжать в редакцию: срок командировки истек, деньги кончились, блокноты исписаны.

От лесоучастка до базы леспромхоза — километров пятнадцать — Валентин проехал на тракторе, от базы до районного центра — километров шестьдесят — на лошади, затем километров сто до железнодорожной станции — в кузове машины. Эту сотню километров он запомнит надолго. Уже через несколько минут после отъезда Валентин до того закоченел, что захотелось выпрыгнуть из кузова автомашины и идти пешком… А ехали больше шести часов.

В вагоне он залез на третью полку и с удовольствием вытянул ноги. Временами Валентин впадал в забытье и тогда не мог понять, где это и какие стучат колеса, затем припоминал, что поезд везет его к Ольге, и тогда стук становился то радостным, то тревожным, разгоняя остатки сна. Равномерное покачивание придавало мыслям ленивую неторопливость и сонное равнодушие…

Придя в гостиницу, Валентин лег. Спал он крепко и встал на удивление бодрым. Вспомнив о том, что, выйдя на улицу, он может — а что особенного? — встретить Ольгу, Валентин разволновался.

Это радостное волнение усилилось, когда он пришел в редакцию: он впервые ощутил, что вернулся сюда, как в родной дом.

— Привет лесорубам, — кивнул ему необычно тихий Олег. — Сколько очерков?

— Ни одного. Копытов отучил очерки писать.

— Дельная мысль, — одобрительно проговорил Олег. — Знаешь что? Приходи сегодня к нам в гости. Серьезно! Нам надо потолковать. Я уверен, что мы найдем общий язык.

Подошел Николай, молча подал руку. Рука у него была мягкая, чуть влажная. Он именно подавал ее, вместо пожатья шевелил пальцами.

— Что привез? — спросил он.

— Кое-что, — ответил Валентин, — еще не разобрался.

— Почему по телефону ничего не передавал?

— Связь плохая.

— Вечером жду, — Олег вздохнул; он сейчас работал в секретариате, болтать ему было некогда.

Когда он ушел, Николай доверительно сообщил:

— У меня дела аховые. — Валентин промолчал, и он предложил: — Зайди к редактору, отметься.

Но к редактору его не пустила Маро.

— Совсем нельзя, — сказала она, — никого не пущу. Доклад редактор пишет…

Ему не хотелось видеть Николая, и он заглянул в комнату к Ларисе.

— Ты ли это? — обрадовалась она.

— Как живешь-можешь? — он взял ее за руки. — Чего хорошего написала?

Лариса заметно пополнела, но держалась непринужденно, двигалась легко, свободно. Для постороннего взгляда в ней не было ни тени печали.

До вечера Валентин писал. Взволнованный, он снова переживал увиденное им в леспромхозе, нужные слова подбирались, казалось, без усилий, мысли без затруднений превращались во фразы.

Через полчаса он перечеркнул написанное, сменил заголовок и снова склонился над бумагой. За фразами скрывались живые люди, с которыми Валентин беседовал на лесосеках, в кабинах трелевочных тракторов, в общежитиях. Они, люди, отнесшиеся к нему с доверием и надеждой, словно стояли рядом, у стола, и внимательно следили за пером, поправляли, подсказывали. Он выступал от имени их, доверивших ему свои желания и мысли.

Многие журналисты знают, что написать статью, которую опубликуют, не так уж трудно. А вот написать статью, которую заметит читатель, — мечта. Чтобы она сбылась, нужен огромный труд.

Тяжело писать всегда одинаково хорошо, если положено ежедневно сдавать сто пятьдесят — двести строк. Из-за этого газетчики часто не выдерживают творческого напряжения, устают и пишут правильные, но не интересные статьи, о которых сами же забывают на другой день после выхода номера.

Все это Валентин, знал, но от этого не было легче. Наоборот, чем больше он думал о газетной работе, тем больше возникало вопросов, тем сильнее была неуверенность в себе.

Взяв в руки перо, он каждый раз чувствовал себя беспомощным выразить охватившие его мысли и чувства. Случалось, что начало рукописи давалось легко, зато через несколько страниц или фраз руки опускались.

Тогда он смотрел на лист бумаги или бессмысленно листал блокнот.

— Товарищ Валентин Лесной! — позвала Маро. — К редактору!

Копытов встретил его весело.

— Хорошо отдохнул? — спросил он. — В командировке-то ведь раздолье, не то, что в редакции. Живешь себе на свободе, начальству до тебя не дотянуться, не схватить. Чего привез?

— Статью о комсомольской организации Синевского леспромхоза, затем…

— Положительную?.. Нет? Жалко. Сейчас необходимо пропагандировать опыт комсомольской работы в лесу. Важно, понимаешь ли, не только критиковать, но и показывать передовые примеры.

— Совершенно с вами согласен… — горячо начал Валентин, у которого вдруг промелькнула мысль, что хоть один раз Копытов выслушает его внимательно и согласится.

— Лесозаготовкам сейчас уделяется особое внимание, — перебил редактор. — Мы не можем не учитывать этого. Хорошо бы сделать статью секретаря комитета комсомола о том, как молодежь борется за перевыполнение производственных заданий.

Валентин кивал, слушал нескончаемый поток речи, старался сосчитать, сколько лежит окурков в пепельнице… Можно поступить просто: написать так, как хочется Копытову. Это будет почти правда. Это будет немедленно напечатано, похвалено на летучке, оплачено…

— Хорошо, — проговорил Валентин, вставая. — Дня через два закончу.

— Добро, добро, — Копытов удовлетворенно потер большие руки, — действуй.

Он вернулся в кабинет, перечитал черновик, скомкал и бросил в корзину, взял чистый лист бумаги. В голове не было ни одной мысли. С чего начинать? Что, вообще, писать? Вернее, как писать?

— У тебя, друг милый, вид заправского писателя, — пошутил Николай. — Сидишь с утра, а ни строчки. Придется вместо статьи твой портрет печатать.

— А я не умею строчки гнать, — огрызнулся Валентин.

— Строчки гнать не надо, а сдавать строчки полагается. За это мы зарплату получаем, — все так же шутливо ответил Николай.

Возможно, что Валентин сдержался бы, но в это время зашел Олег и проговорил:

— Валентин, я тебя жду. Ты сегодня строчек сто не одолжишь взаймы?

— Да чего вы ко мне пристали! — вспылил Валентин. — Нет у меня ни строчки! Завтра.

— Ребенок! — пренебрежительно бросил Николай. — Из ста строк делает проблему.

— Через час сдам, — зло сказал Валентин. — Вечная история: как домой идти, так у вас строчек не хватает. Сколько надо? Сто?

— Если можно, — с комической мольбой в голосе ответил Олег, — мы согласны хотя бы на девяносто пять.

— Ладно! — Валентин отмахнулся. Шутка Олега сразу успокоила его, и он решил сделать подборку информация: фактов было более, чем достаточно.

Не обращая внимания на ворчание Николая, который вполголоса сетовал на некоторых газетчиков, у коих и диплом есть, и гонор, а строчек они не сдают, Валентин принялся уже за вторую информацию, как позвонил Копытов.

— Ты чего это, Лесной, подводишь нас? — на высоких нотах заговорил он. — Сто строк сделать не можешь. О газете надо думать, а не о себе, понимаешь ли.

Что-то раздраженно пробурчав в ответ, Валентин бросил трубку и встретил взгляд Николая.

Взгляд был печален, и у Валентина невольно вырвалось:

— Что с тобой?

Николай мгновенно преобразился, быстро встал, засунул руки глубоко в карманы, покачался на носках, сказал:

— Пиши, пиши.

Неожиданно Валентин покраснел: ему вдруг подумалось, что Николай знает о его отношении к Ольге. Он рассердился на себя за глупые мысли и продолжал писать.

Информации получились скучнейшими, и, отдавая их машинистке, он совершенно серьезно опасался, что она откажется их печатать.

Зато Николай, прочитав рукопись, сразу отнес ее в секретариат.

— Можешь идти домой, — разрешил он Валентину.

Они вышли из редакции вместе с Олегом.

— Ну, братец ты мой, весело сказал тот, — написал ты! Рука не поднимается править! Нечего править. Заново надо писать или сразу посылать в набор.

— Торопился, — виновато пробормотал Валентин, — с утра ничего не говорили, а вечером… Словом, взял грех на душу.

— Ерунда, — небрежно успокоил его Олег, — таких информаций напечатаны сотни тысяч. А сколько их еще будет напечатано! Всяк пишет, да не всяк понимает, что грешит. А шеф тебя похвалит, помяни мое слово.

Олег говорил истинную правду, и Валентин на него не обижался, однако постарался перевести разговор на другую тему, и неудачно.

— А как Рогов с женой живут? — спросил он и лишь тогда понял, что почти выдал себя.

Однако Олег ответил беззаботно:

— На грани развода.

Сначала Валентин не удивился и принял это сообщение как естественный результат событий — иначе и быть не могло. Сразу стало понятным и печальное состояние Ольги, и раздраженность Рогова. Но в следующее мгновение, представив себе положение Ольги, он оторопело пробормотал:

— Не может быть… А почему так бывает?

— Не знаю, — серьезно ответил Олег, — закон природы, должно быть. На Николая жалко смотреть. Он сам виноват. Она ведь давно ему изменяет.

Валентин так порывисто дернул Олега за рукав, что тот остановился и, ощупывая рукав, спросил удивленно:

— А я-то при чем?

К дому они подошли взбудораженные, и Лариса сразу это почувствовала.

— Не надо ссориться, — сказала она.

— Мы не ссорились, — ответил Олег, поглядывая на Валентина и вдруг расхохотался. — Да ты не влюблен в нее?

— Перестаньте! — Лариса топнула ногой, увидев искаженное гневом лицо Валентина. — Оба хороши!

— Ей богу, я тут ни при чем! — весело стал оправдываться Олег. — Я сделал предположение, что жена Рогова изменяла ему, а Лесной чуть не оторвал мне рукав. Тебе же пришивать придется…

Валентин молча вышел, схватил пальто и начал одеваться уже на крыльце. «Снова накатило», — равнодушно подумал он.

— Ты здесь? — услышал он голос Ларисы.

Она стояла рядом в накинутом на плечи пальто.

— Извини меня… — начал Валентин, но Лариса перебила:

— Как же так? Ведь ты совсем недавно приехал…

— Вот так, — тихо ответил Валентин. — Тебе я могу рассказать… Ты веришь, что можно любить долго… всю жизнь?

— Я-то верю, — печально протянула Лариса. — Я-то очень верю… И давно ты ее… знаешь?

— Не имеет значения. Мне надо уехать или… А я вбил себе в башку, что… Ты иди, замерзнешь.

— Чудеса… Я даже не знаю, что и говорить тебе…

— Говорить ничего не надо. Ты извинись за меня перед Олегом, а я… — Лариса понимающе кивнула, он поцеловал ей руку и пошел.

Как ни странно, но из разговора с Олегом и Ларисой он вынес на первый взгляд довольно необычное для него впечатление и сделал весьма холодный вывод.

Чувство к Ольге было ровным, устойчивым, почти без взлетов и падений. О своей неудачной любви он думал большей частью сдержанно, но в последнее время он несколько раз, что называется, сорвался.

Впервые Валентина рассердила его собственная несдержанность. Его беспокоило не то, что посторонние люди узнали о его тайне, а то, что он перестал владеть собой. Сначала Валентин не сдерживался в разговорах с начальством, считая это своеобразным геройством, теперь он разучился вообще сдерживаться.

Надо что-то предпринимать. Надо учиться держать себя в руках.

В общем номере гостиницы громко храпели уставшие за день командированные. Валентин сбросил пиджак и сел писать. Ему иногда удавалось увлечься работой даже в самые неприятные и тяжелые минуты жизни.

Первую фразу он написал, вторая не получилась… На грани развода… Грань развода… Валентин на все лады склонял эти слова, и ему было не по себе… Он осторожно прошелся по комнате, но снова сел, потому что половицы громко скрипели под ногами.

На грани развода… Он почувствовал себя маленьким, обиженным, несчастным. В таком состоянии нечего было и думать о работе. Он лег, зная, что уснет не скоро.

Встал он поздно, не успел позавтракать и прибежал в редакцию ровно в десять часов. Николай сообщил, что вчерашние информации поставлены в номер.

Злой на самого себя, на весь мир, Валентин начал писать. Всю злость он перенес на Копытова, продиктовавшего ему вчера основные положения будущей статьи. Нет, когда пишешь, о начальстве забывай, помни о тех, для кого пишешь. Укор читателя страшнее десяти редакторских выговоров.

Если ты твердо убежден, что настоящий журналист должен отличаться кристальной честностью, то пиши только правду. Если хочешь спать спокойно и смотреть людям в глаза, не пиши с оглядкой.

К вечеру Валентин отдал статью Николаю, а сам ушел обедать. Когда он вернулся, Николай сказал:

— Зайди к Сергею Ивановичу. Рукопись у него.

— Ты подписал ее? — тихо спросил Валентин. Николай обиженно насупился, пожевал губами и ответил с достоинством:

— Такие вопросы я не могу решать сам. Я обязан посоветоваться.

— Ну, а твое мнение?

Николай снял очки, подышал на них, протер платком, надел и проговорил:

— Я бы не возражал против опубликования, но с целым рядом существенных поправок. Я отнес материал не куда-нибудь, а к редактору. Иди к шефу, учти замечания, через неделю получишь гонорар.

Валентин промолчал и пошел к редактору.

Копытов показал ему на кресло и уткнулся в рукопись.

Лица редакторов обычно отличаются бесстрастностью. Трудно встретить редактора, который смеялся бы, читая фельетон, или хмурил брови, читая гневную критическую статью, которую ему предстоит подписать в набор. Все произведения редакторы читают с одинаковым — каменным выражением лица.

— Да-а, — протянул Копытов, положив на статью большие жилистые руки. — Два раза прочитал. Интересно, понимаешь ли.

— Правда? — обрадованно воскликнул Валентин.

— Ага, — сумрачно ответил Копытов, — я не об статье, я о тебе. Ты всегда так пишешь?

— Всегда… стараюсь…

— Плохо, — убежденно проговорил Копытов. — Ты ведь в газету пишешь. Понимаешь? Каждое слово обдумать надо. За слово-то ведь отвечать надо… Ерунда получилась. Не пойдет.

— Я не согласен с вами… — начал Валентин, но Копытов перебил обиженно:

— Не согласен… Знаю, что не согласен. Не воображай, что больше всех знаешь. Не ты меня на это место посадил, а тот, кто посадил, тот проверил, на что я горазд. Обком комсомола считает комсомольскую организацию Синевского леспромхоза одной из лучших в области. А ты что написал?

— Что комсомольская организация почти не работает, не заботится о быте молодых лесорубов. А бытовые условия там — отвратительны.

— Вот! Вот! — торжествующе подхватил Копытов. — Увидал, что в бараках радио нет, — и готова статейка! А ты знаешь, что леспромхоз план выполняет?

— А вы знаете ценой каких усилий?

— Ты мне о трудовом героизме пиши, о соревновании, понимаешь ли, о выполнении плана! А не то, что душе угодно! Сиди! — он остановил Валентина жестом. — Ты спрячь самолюбие в карман, о деле думай. Выбери, что важнее: дело или самолюбие?

Они сидели, оба, словно сговорившись, смотря в окно.

— Отдайте мне статью, — после молчания глухо попросил Валентин.

— Переделывать надо, — вздохнув, сказал редактор. — Ты на меня не дуйся, не умею я слова в конфетные обертки заворачивать… Давай обдумаем, как переделывать. Ты на первый план давай все положительное, а на второй — недостатки.

— Вы меня за идиота считаете? Или за подлеца?

— Я так не могу! — Копытов стукнул ладонью по столу. — Так нельзя работать! Нельзя! Никакой, понимаешь ли, дисциплины, никакого уважения. Я ведь за газету отвечаю, не ты… Ты парень, в общем, толковый, а чего выше головы прыгнуть хочешь? На свою голову особенно не надейся. Умней наших головы есть. Не мы обком учим, а он нас… Ясно?

Когда Валентин очень нервничал, он всегда терял нить разговора, ему было трудно сосредоточиться. Копытов же решил, что он раздумывает, и чтобы окончательно убедить Валентина в своей правоте, отчеканил:

— Нашей задачей является распространение передовых методов труда, обобщение опыта комсомольской работы.

Валентину хотелось обозвать его, махнуть рукой и выбежать, хлопнув дверью, но он заставил себя сдержаться и стал неторопливо объяснять:

— Теоретически вы правы, Сергей Иванович. А я знаю обстановку в леспромхозе, знаю нужды молодежи, на что они жалуются, чего требуют. Им нужны нормальные человеческие условия. Тогда они будут работать всем на удивление. За факты я отвечаю головой.

— Никому твоя голова не нужна. Я тебе еще раз повторяю: обком считает комсомольскую организацию леспромхоза хорошей. Точка.

На Ларису рассказ об этом произвел удручающее впечатление.

— Возмутительно, — передернув плечами, сказала она. — Он разгонит нас всех, только бы не возражать обкому, только бы не иметь своей точки зрения.

— Вы чудаки, — проговорил Олег, — иначе и быть не может. Чему удивляться? Он считает себя редактором, потому что его посадили за редакторский стол. Посади его сейчас на место постановщика балетных спектаклей — и он вам выдаст такое «Лебединое озеро», что ахнете.

— Мы для него не люди, а подчиненные, — добавила Лариса.

— Мы для него пешечки, — насмешливо продолжал Олег, — самые обыкновенные пешечки… Были и партийные собрания, и профсоюзные собрания, и просто собрания, и производственные совещания, масса говорильных мероприятий — и что?

— И ничего, — Лариса развела руками.

Мимо прошел Николай, неизвестно чему ухмыльнулся, даже хмыкнул.

— Надо бежать, друзья мои, — горячо предложил Олег. — Самое разумное в нашем положении…

— Неправда, — возразил Валентин, — мы правы, а не Копытов.

Вернувшись в кабинет, он сразу заметил, что Николай выжидающе смотрит на него.

— У супруги день рождения, — словно между прочим сказал он. — У нас никого сегодня не будет… Зайдешь? Посидим. Бутылочку разопьем.

Озорная мысль пришла Валентину в голову, а почему бы не пойти? Чего ему терять?

— Сколько ей? — спросил он. — Двадцать пять? Подарок, значит, надо?

— Это уж твое личное дело, — Николай встрепенулся, потер руки. — Значит, часиков в восемь?

Валентин забежал в несколько магазинов и понял, что купить подарок не так-то просто. Хотелось подарить что-нибудь невероятное, но такового в магазинах не оказалось. Пришлось остановиться на традиционной коробке духов.

Недалеко от дома Роговых Валентин нагнал Николая. Тот шагал быстро, что-то бормоча под нос. Узнав Валентина, он взял его под руку и начал рассказывать, что скоро помирится с Ольгой, и все пойдет по-старому. Говорил он громко, с увлечением, будто несколько дней прожил с завязанным ртом.

— Не знаю, что ей от меня надо, — рассказывал Николай. — Кажется, все есть. И квартира, и зарабатываем неплохо. Может, избаловал я ее? Бывает.

Дверь открыла Ольга. Ока, видимо, собралась уходить — на ней был темно-синий костюм, в котором она казалась старше и строже. Она кивнула Валентину и ничего не сказала. Только чуть заметно дрогнули губы.

— Он, Оленька, пришел тебя поздравить, — объяснил Николай. — Ты организуй что-нибудь на стол, а я бутылочку распечатаю.

Он ушел на кухню. Ольга взглянула на Валентина, который протянул ей подарок, и спрятала руки за спину.

— Зачем все это? — резко спросила она.

Валентин положил коробку на стол и ответил:

— Ты напрасно сердишься на меня. Я скоро уйду. Я не знал, что тебе будет так неприятно.

— Не выдумывай. Приятно или неприятно… Садись.

Валентин незаметно провел рукой у себя по груди: сердце отяжелело. Рядом была Ольга, печальная, холодная, чужая. Он видел скорбную складку между бровями.

Николай разлил вино и деланно веселым тоном произнес:

— Ну, новорожденная! Будь здорова! Люби мужа и будешь счастлива.

Ольга чокнулась и поставила стаканчик.

— Даже за себя выпить не хочет! — с упреком отметил Николай.

— Ты за мое здоровье сегодня принял уже достаточно, — с таким презрением сказала Ольга, что Валентин поежился.

— Ради тебя сколько угодно, — расхохотался Николай.

Валентину захотелось взять Ольгу за руку и увести отсюда. «Не надо», — взглядом попросила она, словно догадавшись о его желании.

Но мысль захватила его. Действительно, что здесь делать Ольге? Ну, хорошо, пусть она не любит его, но не это сейчас самое страшное. Беда в том, что она Николая не любит. Она даже не смотрит в его сторону… И сколько это может продолжаться? Завтра Николай снова позовет его в гости, он снова придет, потому что нет сил сдержаться, и снова будет сидеть, боясь посмотреть им в глаза? А честно ли это? Честно ли скрываться от Николая? Он ничего не подозревает, откровенничает с Валентином, а тот выслушивает, стараясь не выдать себя!

— Я пойду, — медленно произнес Валентин.

— Ты что?! — с обидой вскричал Николай. — Совесть надо иметь.

— Вот именно, — усмехнулся Валентин, — стараюсь иметь совесть, да не всегда получается.

— Самокритика, — пробормотал Николай. — Метафизика… Словеса…

— Довольно, — остановила его Ольга, — постесняйся.

— А кого мне стесняться? — с пьяным бахвальством спросил Николай. — Чего мне стесняться? У меня совесть чистенькая… в общем. И не тебе меня учить. Ты на себя посмотри, красавица…

Валентин встал. Он не мог видеть, как у него на глазах обижают человека, дороже которого у него не было никого на свете.

У дверей Николай спросил жалобно:

— Уходишь?.. Не ожидал.

— Я тоже не ожидал! — прошептал Валентин. — Ты самая обыкновенная свинья! Ты подлец! Разве можно так… скажи спасибо, что я выпил мало, а то бы я…

— Постой, постой, — сдавленным голосом остановил Николай. — Ты чего? — Он покачнулся и расхохотался. — Выпил мало? Так еще есть! Чудак! А то свиньей хорошего человека обозвал.

— Я больше ни разу не приду сюда. Я не умею притворяться. А ты мне… неприятен. А Ольга… я к ней отношусь лучше, чем ты и…

— А-а… — Николай приложил палец ко лбу. — А я-то думал! Оч-чень мило… Я-то по простоте душевной… а вы… эх, люди, люди… Анекдот… Декамерон… теперь я все понял…

«Чем все это кончится?» — подумал Валентин, выходя из ворот дома. Рукам было жарко. Он снял перчатки. Холодный воздух словно становился теплым, касаясь его разгоряченного лица.

Он остановился, услышав за спиной шаги.

— Это ты? — не оборачиваясь, спросил Валентин.

— Я, — отозвалась Ольга и прошла вперед. Шла она, не оглядываясь, спрятав лицо в высокий воротник. Она словно старалась укрыться от Валентина, в ее облике было что-то недоступное, отдававшее холодом. Она проговорила громко, так, как не говорят на улице:

— Зачем ты сказал ему?

Валентин не ответил.

Дорога привела их в пустынный, молчаливый, занесенный снегом скверик на берегу реки. Аллей здесь не было, только одна дорожка тянулась мимо статуи физкультурницы. Когда-то в правой руке она держала деревянное весло. Кто-то унес его, и теперь поднятой вверх рукой статуя словно останавливала входивших в скверик. На голове, плечах и груди физкультурницы лежал снег, и Валентин подумал, что смешно было бы накинуть на статую пальто.

— Оля, — позвал он тихо, — хуже не будет… Не мог я не сказать… я ведь о тебе…

— Молчи! — и умоляюще, и повелительно перебила она. — Ты ничего не понимаешь. Ты еще мальчишка… Ты легко на это смотришь. Не ужилась, дескать, с одним, попробуй с другим. А мне противно. Себе жизнь испортила и… ему. А может, и он мне, кто тут разберет?

— Мне назад поворачивать поздно.

Ольга отрицательно покачала головой, взглянула на небо. Его темная синева казалась плотной, звезды — врезанными в нее. Валентин подумал, что, если сейчас не сдержится, то возьмет Ольгу на руки и понесет туда, где небо сливается с землей, где до звезд можно дотянуться.

— Какие мы глупые, — сказала Ольга, и опять ему показалось, что она говорит очень громко. — Взрослые вроде люди, а жить не умеем. Нам бы жить да жить, а мы страдаем… В общем, ты должен… будто меня и нет на свете.

— Не могу.

— Можешь. Должен. Я прошу тебя. Очень прошу.

Он взял ее за руку и ответил весело:

— Не могу.

Ольга заплакала. Ее слезы не огорчили Валентина. Ему показалось, что она плачет о том, что не может сделать его счастливым.