Онлайн чтение книги Убийство в Чесапикском заливе
Глава 13

Путешествие на автомобиле от Кембриджа вдоль Восточного побережья к Норфолку оказалось не только интересным, но порой и весьма впечатляющим.

Мой путь от Бернхема сначала пролегал по дороге, идущей вдоль реки Литтл-Чоптэнк, что в округе Дорчестер, потом по длинному прямому шоссе я доехала до Сэлисбера в центре полуострова Дэльмарва, а там повернула на юг. Постепенно полуостров становился все уже и уже и вскоре я оказалась в Виргинии. Обширные просторы полей остались позади, передо мной была открытая всем ветрам длинная песчаная коса. Проехав по узкой дороге вдоль косы до Кейп-Чарльза, я очутилась среди сыпучих песков, карликовых сосен и чахлой травы, в настоящем морском царстве, населенном чайками, но также и цаплями и различной водоплавающей и степной дичью.

Чесапикский мост, соединяющий Кейп-Чарльзс Норфолком, протяженностью в восемнадцать миль, представляет собой уникальное сочетание наземной эстакады и тоннеля, пролегающего глубоко под дном океана. С эстакады, возведенной на искусственных островах по обе стороны моста, машины ныряют в тоннель, благодаря чему крупные океанские корабли имеют возможность беспрепятственно входить в Чесапикский залив.

Съехав с моста, я стала колесить по забитым машинами улицам Виргинии-Бич, а потом и Норфолка, причем дважды заблудилась, но в конце концов отыскала нужную мне дорогу. Мне предстояло одолеть еще один мост — переброшенный через порт Хэмптон-Роудз, где, казалось, сосредоточена добрая половина всего военно-морского флота Соединенных Штатов. Я ехала вдоль Джеймс-Ривер, держа путь на Хэмптон и далее — к знаменитому колониальному[3]Поселение, основанное англичанами во время англо-американской войны 1812-1814 гг. и сохранившее поныне типично английский, или колониальный, стиль. поселению Уильямсбург.

Семья Хьюзов жила в Джефферсон-парке, новом пригородном районе, в непосредственной близости от Хэмптона. Я отыскала нужный мне район, а потом и дом номер 43 на Райтс-лейн. Это был маленький домик загородного типа, отделенный от улицы опрятной лужайкой с красивыми клумбами.

Я вышла из машины и, пройдя по выложенной плитняком дорожке к дому, позвонила. Подождав немного, я позвонила снова, и на сей раз услышала за дверью шаги. Последовало щелканье замков и звяканье цепочки, и темнокожая женщина примерно моего возраста, необычайно миловидная и стройная, распахнула передо мной дверь. На ней было домашнее платье с фартуком, а откуда-то из глубины дома доносился аромат готовящегося обеда. Я извинилась за беспокойство и спросила, дома ли миссис Хьюз.

— Это я, — последовал ответ.

— Вы — мама Мэри Хьюз? — от удивления я чуть не лишилась дара речи.

— Да.

Она с трудом удерживалась от слез, хотя глаза у нее и без того уже были красные.

А потом вдруг завеса времени спала, и я узнала ее, а она узнала меня. Я отказывалась верить своим глазам.

— Салли!

— Да. О, Маргарет! Маргарет!

Мы обнялись, она заплакала. И я тоже.

Вот так, не размыкая объятий, мы пошли в комнату, я — объясняя на ходу причину моего приезда, она — говоря, что рада меня видеть и что я прекрасно выгляжу. Мы говорили одновременно и судорожно сжимали руки друг друга. Опустившись в гостиной на кушетку, мы некоторое время молча смотрели друг на друга.

— Я до сих пор не могу поверить в случившееся, — сказала она наконец.

Я согласилась, в это и впрямь невозможно поверить, а потом спросила:

— Когда ты вышла замуж?

— Примерно через пять лет после того, как ты окончила школу. Она рассказала, как встретила Джейка Хьюза, который тогда служил на флоте и одновременно учился на курсах, готовивших специалистов по техническому обслуживанию ракет; сейчас он уже офицер. В те далекие времена хорошенькая шестнадцатилетняя горничная в «Брайдз Холле» носила фамилию Шеферд — Салли Шеферд. Мы подружились, когда я обнаружила, что Салли любит читать, и охотно брала для нее книги в нашей школьной библиотеке. Помнится, она перечитала десятки книг.

Наша дружба еще более окрепла в последний год моего пребывания в школе после того, что случилось однажды весной во время ежегодного танцевального вечера в «Брайдз Холле». Несколько воспитанников школы Святого Хьюберта выпили ликера и стали буйствовать. Один из них, желая блеснуть остроумием, подошел ко мне и со словами: «Посмотрим, как они плавают», — вылил стакан темного фруктового пунша в глубокий вырез моего белого платья, а поскольку оно было моим единственным нарядом, то таким образом я лишилась возможности посещать все последующие танцевальные вечера. В испорченном платье, совершенно обескураженная и злая, я покинула зал и направилась по газону в свой корпус. Подходя ближе к церкви, я услышала доносившиеся из зарослей деревьев чье-то сдавленное рыдание и смех парней. Я поспешила туда и увидела Салли в окружении троих воспитанников школы Святого Хьюберта. Они основательно напились и совершенно утратили над собой контроль. Один из парней уже разорвал на ней блузку.

Ни минуты не колеблясь, я бросилась на обидчиков Салли, хотя их было трое, а я — одна. Что последовало затем, я помню очень смутно, потому что в моем сознании это было сплошное швыряние, царапанье, разящие удары и мой отчаянный крик. Парни, конечно, пустились наутек. К сожалению, в темноте я не разглядела их лиц и позже не смогла бы их опознать, да к тому же и Салли умоляла никому не рассказывать о случившемся. «Чернокожие девушки, — сказала она тогда, — рано учатся понимать, что подобные веши происходят на каждом шагу, и виноватыми всегда оказываются они же сами».

Я отвела Салли к себе в комнату и дала ей одну из своих блузок. Через два месяца я закончила учебу, и наши пути разошлись, как это чаще всего и бывает в жизни; сначала несколько длинных писем, потом просто рождественские открытки и наконец — ничего.

И вот сегодня волею судеб я оказалась в доме номер 43 на Райтс-лейн.

Я выразила Салли свои соболезнования, и она приготовила чай. Мне никогда не доводилось слышать, чтобы черная семья удочерила белую девочку, и я, преодолев смущение, сказала ей об этом. В любом случае ни одно агентство, занимающееся проблемами брошенных детей, не допустило бы этого.

— Каким образом черной женщине удалось обрести белую дочь? — загадочно улыбнулась Салли. — Очень просто. Все устроила Эллен. Равно как позже и зачисление Мэри в «Брайдз Холл».

— Но что подвигло Эллен на это? Ведь Мэри не ее дочь, правда?

Салли снова улыбнулась.

— Нет, конечно, не ее, но одной из ее служащих.

— Кого же?

Ответ Салли меня ошеломил.

— Гертруды Эйбрамз.

— Не может быть!

— Это правда.

— А кто отец девочки? — Я не успела закончить фразу, как уже знала ответ. Это тот самый преподаватель, которого Гертруда грозилась застрелить.

— Вероятно, он находил удовольствие в ухаживании за строптивыми женщинами, а Герти по этой части способна превзойти всех, — пояснила Салли. — Мне кажется, если она когда-нибудь и думала о близости с мужчиной, то, должно быть, даже себе самой не смела признаться в этом и тотчас гнала эту блажь прочь. А он так ухаживал за ней! Судя по всему, Герти была единственная женщина, которую он по-настоящему любил; обещал оставить жену и детей ради нее и так далее. Впрочем, всем женщинам хоть раз в жизни случалось выслушивать нечто подобное. Ну, если не всем, то, по крайней мере, большинству.

— А когда оказалось, что она беременна, а он жену все-таки не бросил, — подхватила я, — она заявила, что застрелит его.

Салли кивнула.

— Она была в полном отчаянии. Кажется, это был единственный случай, когда окружающие жалели ее. Эллен вынуждена была принять меры. К тому времени ей удалось наконец основательно поправить дела в школе, и больше всего на свете она боялась, как бы эта история не просочилась на страницы газет. Между тем Гертруда окончательно распоясалась. Поначалу она надеялась, что учитель и правда на ней женится, и всячески скрывала беременность, а потом оказалось, что время упущено и делать аборт уже нельзя. Когда родилась Мэри, Гертруда не решалась оставить ее в приюте, опасаясь, что если девочку удочерит какая-нибудь семья, то она уже никогда ее не увидит. Поэтому Эллен попросила меня взять Мэри без официального удочерения, а поскольку я не могу иметь собственных детей, я согласилась.

Слушая рассказ Салли, я испытывала одновременно и жалость к Гертруде, и восхищение благородством Салли, взвалившей на себя бремя воспитания ребенка с иным цветом кожи.

— Герти каким-то образом заявляла о себе? — спросила я.

— Знаешь, я очень боялась этого, — ответила Салли, — но она практически даже не напоминала о себе. Будто отказалась от девочки навсегда. Однако когда Мэри окончила начальную школу, Герти решила, что она должна во что бы то ни стало поступить в «Брайдз Холл».

— Из вредности? Чтобы досадить Эллен?

— По-видимому, да. Она пошла к Морни и стала ей угрожать, мол, на сей раз она все выложит газетчикам. И Морни, конечно, сразу же капитулировала. Что стоит «Брайдз Холлу» принять еще одну воспитанницу на казенный счет! Мы с Джейком были просто счастливы, хотя бедняжку там всячески третировали, поскольку ее родители не в состоянии оплатить ее учебу и содержание в школе. А потом случилось вот это. Мы так любили ее! О Маргарет, ты тоже полюбила бы ее. Она была такая хорошая! Очень, очень хорошая…

Я сидела молча, думая о том, как, должно быть, спокойно и уютно чувствовала себя Мэри дома. Это было видно по всему. Я думала о благородстве Салли и ее мужа; о любви, заботе и нежности, которыми они окружали девочку с первых дней ее жизни. И еще о том, как звонок из полиции однажды вечером положил конец всему этому. Отчаянный протест, невозможность поверить в случившееся, шок, а потом лавина неуемного горя и безысходной тоски.

Думала я и о настоящей матери девочки, этой странной, уродливой женщине, и о ее горе, которое она вынуждена таить от людей. При том, что Герти снедали непреходящие зависть и злоба по поводу ее приниженного положения в этой цитадели избалованных наследниц богатых родителей, должно же было найтись у нее в сердце хоть немного любви к Мэри. Недаром Нэнси говорила, что Мэри была дружна с Гертрудой и часто ходила к ней пить какао с печеньем. Как же далеки от понимания подлинного человеческого горя Констанс Берджесс и Синтия Браун, подумала я.

Полиция известила Салли о том, что Мэри убита. Майкл Доминик посетил их после похорон, чтобы с присущей ему деликатностью лично сообщить о случившемся.

— Лейтенант Доминик — приятный человек,— сказала Салли, — и он обязательно найдет убийцу. Но я не понимаю, Маргарет, зачем кому-то понадобилось убивать Мэри!

В самом деле — зачем?

В школьной канцелярии мне сказали, что все вещи Мэри были упакованы и отправлены родителям. Я совершенно непроизвольно спросила Салли о фотоаппарате.

— Его они тоже прислали. Вместе со всеми другими вещами. — Она вдруг настороженно взглянула на меня. — Почему ты спрашиваешь о фотоаппарате? Вчера звонили из школы — кто именно не знаю, — тоже интересовались фотоаппаратом. Когда я ответила, что он у меня, спросили, не осталась ли в нем пленка, и еще упоминались какие-то фотографии школы, которые они хотели бы использовать, потому что Мэри, мол, была очень хорошим фотографом. Но никакой пленки там не оказалось. Знаешь, она обычно привозила их в здешнее фотоателье. Там ей печатали фотографии бесплатно, если она разрешала использовать ее снимки в качестве рекламы. Последнюю отснятую пленку она прислала мне, чтобы я отдала ее проявить.

— Ты это сделала? — спросила я.

— Конечно. Никаких фотографий школы там не было, только цветы да птицы, снимки, сделанные в лесу.

В лесу! Меня охватило волнение. Это мог быть заповедник Балюстрода, если Мэри действительно ходила туда с фотоаппаратом, как утверждает Анджела О'Коннелл.

— А кто звонил, Салли, мужчина или женщина?

— Женщина.

— Можно мне взглянуть на снимки?

— Конечно.

Она пошла к серванту и достала из ящика конверт фирмы «Кодак» размером 7,5 х 12,5.

Я стала просматривать одну фотографию за другой. Местный фотограф был прав, так же, как и тот, кто звонил из «Брайдз Холла». Сделанные Мэри снимки свидетельствовали о редкостном умении выбрать сюжет и соответствующую ему композицию, не говоря уже о техническом мастерстве фотографа. Цветы во всем многообразии форм и красок выглядели на снимках словно живые, казалось, они благоухают и тянутся вам навстречу. Столь же великолепны были и птицы, снятые с помощью телеобъектива. И я снова с досадой подумала о жестокости воспитанниц школы, которые третировали и унижали такое тонкое и талантливое существо.

Дойдя до шестой и седьмой фотографии, я обомлела. На них был запечатлен дрозд, снятый с близкого расстояния. На фотографии были отчетливо видны его желтовато-коричневая спинка и белая грудка в густую крапинку. Он сидел на усыпанной цветами ветке дикой вишни, а на заднем плане и той и другой фотографии угадывались расплывчатые контуры сооружения, похожего на огромную открытую с четырех сторон беседку. Я сразу узнала газебо Балюстрода. А внутри газебо — две, тоже расплывчатые, фигуры людей, стоявших спиной к камере. Головы одного из этих двоих совсем не было видно, а фигура второго человека, одетого в нечто похожее на синий жакет, казалась бесплотной, словно тень. Знала ли Мэри, кто эти люди? Вероятно, поначалу она их просто не заметила, так как все ее внимание было сконцентрировано на дрозде. Но потом, видимо, обнаружила их присутствие и, конечно, узнала, а потому поспешила улизнуть.

Я сказала Салли, что эти две фотографии могут оказаться полезными для следствия, и спросила, могу ли я передать их вместе с пленкой полиции. Она согласилась. Потом я попросила разрешения взглянуть на магнитофон Мэри. Если она записывала пение дрозда, на пленке могут оказаться и голоса тех двоих, по. которым можно будет выявить обладателя синего жакета, а может быть, даже услышать разговор, не предназначавшийся для посторонних ушей.

Салли покачала головой.

— У Мэри не было магнитофона. Мы собирались подарить ей его на Рождество.

Значит, Анджела ошиблась? Но пока все ее слова, кажется, подтверждаются.

— Мэри когда-нибудь записывала птичьи голоса? — спросила я.

— Да, конечно. Постоянно. Но для этой цели она у кого-нибудь одалживала магнитофон. — Затем, поняв, к чему я клоню, она продолжала: — Среди ее вещей никаких кассет не было. Несколько кассет у меня сохранилось, но они были записаны прошлой осенью. Крики гусей, улетающих в теплые страны. И еще каких-то птиц. Маргарет, как ты думаешь, кто на этих фотографиях?

— Не знаю, Салли.

Но я намеревалась выяснить это во что бы то ни стало. Я позвонила в школу и попросила предупредить Нэнси, что мы поужинаем с ней вместе, когда я вернусь. Вечером предстояла репетиция в костюмах, но Нэнси не была занята ни в спектакле, ни за кулисами. Я пообедала с Салли и провела с ней практически весь день. Я знаю горе не понаслышке. Со смертью горячо любимого человека свыкнуться невозможно. Вы постоянно ощущаете его отсутствие, но обязаны свыкнуться с этим, смириться и продолжать жить, пока не наступит ваш черед.

Мне кажется, я помогла Салли облегчить душу, заставив говорить о Мэри. Я увезла с собой подарок — любимую фотографию Салли, на которой она запечатлена с Мэри. Смеющиеся, радостные лица. Эта фотография сгладила в какой-то степени воспоминания о той, другой, страшной фотографии.