Онлайн чтение книги Вашингтонская площадь
26

В тот вечер она заставила племянницу выказать характер (миссис Пенимен теперь часто говорила о характере Кэтрин; прежде едва ли вообще можно было услышать о том, что у нашей героини имеется характер), но уже на следующее утро сообщила ей новость, которая помогла девушке вновь обрести душевное равновесие: тетушка объявила, что Морис Таунзенд намеревается нанести Кэтрин визит на другой день после ее приезда. Молод ой-человек явился днем, и на сей раз, как нетрудно догадаться, кабинет доктора Слоупера не был предоставлен в его распоряжение. Целый год Морис захаживал на Вашингтонскую площадь без всяких церемоний, и теперь ему было досадно обнаружить, что дом для него ограничивается парадной гостиной, где принимала его Кэтрин.

— Как я рад, что вы вернулись, — сказал он. — Какое счастье снова видеть вас!

И он с улыбкой оглядел ее с ног до головы; позднее выяснилось, впрочем, что, в отличие от миссис Пенимен, с ее чисто женским умением примечать малейшие перемены, он не нашел Кэтрин похорошевшей.

Кэтрин же нашла, что он бесподобен; ей трудно было свыкнуться с мыслью, что этот блестящий кавалер безраздельно принадлежит ей. Они долго ворковали — на взаимные расспросы отвечали взаимными заверениями. Искусством такой беседы Морис владел в совершенстве и даже свой коммерческий дебют описал в романтических тонах, — Кэтрин весьма серьезно о нем расспрашивала. По временам Морис покидал софу, на которой они расположились, и прохаживался по комнате, а потом возвращался, улыбаясь и ероша волосы. Он был возбужден (вполне естественно для молодого человека, только что встретившегося с возлюбленной после долгой разлуки), и Кэтрин про себя отметила, что никогда еще не видела его в таком волнении. Наблюдение это почему-то доставило ей удовольствие. Он задавал Кэтрин вопросы касательно их путешествия, на которые она не всегда умела ответить — она забыла иные названия и имена и не очень твердо помнила маршрут, которого придерживался отец. Но сейчас ее вдохновляла вера, что испытания остались позади, и она была счастлива и не стеснялась несовершенства своей памяти. Ей теперь казалось, что она может обвенчаться с ним без малейших угрызений совести и без каких-либо переживаний — кроме самых сладостных, разумеется. Не дожидаясь вопроса, она сама сказала Морису, что отец не изменил своего решения — ни на йоту не уступил.

— Теперь нам уже нечего рассчитывать на его согласие, — сказала она, и придется обойтись без него.

Морис смотрел на нее с улыбкой.

— Бедная моя! — воскликнул он.

— Не надо меня жалеть, — сказала Кэтрин. — Мне теперь все равно, я привыкла к этой мысли.

Морис все так же улыбался; затем он встал и снова прошелся по комнате.

— Позвольте теперь мне попробовать! — сказал он.

— Попробовать уговорить его? Вы его только пуще прежнего разгневаете, решительно ответила Кэтрин.

— Вы говорите так оттого, что в прошлый раз я потерпел неудачу. Но нынче я возьмусь за дело по-другому. Я поумнел: у меня был целый год на размышления. Я научился быть дипломатичнее.

— Так вот о чем вы думали весь этот год!

— Да, большей частью. Моя неудача не давала мне покоя. Я, знаете ли, не люблю терпеть поражение.

— Какое же это поражение, если мы поженимся?

— Разумеется, в самом главном это не поражение; но в остальном… Неужели вы не понимаете? Моя репутация, мои отношения с собственными детьми!.. Если, конечно, у нас будут дети.

— У нас хватит денег и на воспитание детей… и на все прочее. А ваша контора — разве вы не рассчитываете на успех?

— Рассчитываю, и на самый баснословный. У нас всего будет вдосталь. Но я имел в виду не материальную сторону, а скорее нравственную, — объяснил Морис. — Так сказать, моральное удовлетворение!

— Нравственная сторона меня теперь не тревожит, — очень просто сказала Кэтрин.

— Разумеется. А меня тревожит. Для меня дело чести — доказать вашему отцу, что он не прав. И теперь, стоя во главе процветающего дела, я могу говорить с ним как равный с равным. У меня великолепный план; позвольте же мне сразиться с вашим отцом!

Веселый и самоуверенный, Морис стоял перед девушкой в небрежной позе, держа руки в карманах; не сводя глаз с его сияющего лица, она медленно поднялась на ноги.

— Нет, Морис, прошу вас, не делайте этого, — сказала Кэтрин, и в ее мягком и грустном тоне он впервые услышал твердость. — Не нужно нам больше его упрашивать, даже просить. Он непреклонен, и наши попытки ни к чему не приведут. Я знаю это наверное, и я знаю почему.

— Почему же?

Ей нелегко было произнести это, но она все же решилась:

— Он не очень любит меня!

— О, небо! — раздраженно воскликнул Морис.

— Я говорю об этом только потому, что я уверена. Я поняла, почувствовала это в Англии перед самым отъездом. В тот вечер — в наш последний вечер в Европе — он говорил со мной, и я вдруг поняла. Такое ведь нельзя не почувствовать. Я бы не стала его винить, если б он не дал мне это так ясно почувствовать. Нет, я его не виню, я просто хочу, чтобы вы знали. Он не виноват — в своей любви никто не властен. Я ведь тоже не в силах совладать со своим чувством — он тоже мог бы меня обвинить. Причина в том, что он все еще любит мою мать… Мы потеряли ее много лет назад. Она была красива и очень, очень умна. Он постоянно думает о ней? А я на нее совсем не похожа, мне тетушка сказала. Конечно, это не моя вина; но и он в этом не виноват. Так получилось. Вот в чем причина — а не просто в том, что вы ему не нравитесь.

— Просто? — рассмеялся Морис. — Благодарю вас!

— Мне теперь даже это безразлично — то есть что вы ему не нравитесь. Мне теперь почти все безразлично. Я стала иначе ко всему относиться. И к отцу тоже… Я от него далека.

— Клянусь небом! — воскликнул Морис. — Что за странная семья!

— Не говорите так, — взмолилась девушка, — не говорите ничего дурного. Пожалейте меня, Морис, потому что… потому что… — она запнулась, потому что я столько для вас сделала.

— Я знаю, дорогая моя, я знаю!

Она говорила спокойно и рассудительно, без малейших признаков горячности или волнения; просто пыталась объяснить Морису свое положение. Но до конца подавить волнение ей не удалось, голос ее задрожал:

— Как ужасно — всю жизнь поклоняться отцу и вдруг почувствовать, что ты далека от него. Это просто убивает меня; нет, убило бы, если б я не любила вас. Ведь невозможно не почувствовать, что с тобой говорят так, будто… будто…

— Будто что?

— Будто тебя презирают! — с горячностью воскликнула Кэтрин. — Так он говорил со мной в тот вечер накануне отъезда. Всего несколько слов, но мне и этого было достаточно, и я потом всю дорогу думала о них. И я решилась. Никогда больше не буду его просить — ни о чем. И не буду ждать от него никакой поддержки. Теперь это было бы даже противоестественно. Надо, чтобы мы были очень счастливы вместе и чтобы мы не зависели от того, простит он нас или нет. И еще… Морис! Вы никогда, никогда не должны презирать меня!

Дать обещание такого рода было нетрудно, и Морис проделал это со всем изяществом. Но этим пока и ограничился.