Онлайн чтение книги Верность
1 - 2

подхватили остальные.

Обрадованные гости вразнобой подтягивали, не понимая слов, но радуясь японской мелодии. Нифонтов был в восторге: вот когда началось настоящее, непритворное веселье! А песенка текла дальше:

Услышав имя своего прославленного маршала, гости почтительно закивали, а песенка всё текла:

Накричавшись вдоволь, хозяева и гости примолкли. На душе русских офицеров стало горько: вот сидят победители, захватившие наш броненосец «Орел». Какое ничтожество! Но сила! И нечего против неё сейчас выставить, кроме маленькой пушечки на паровой яхте.

Почувствовав неловкость наступившей тишины, пай-мастер начал тормошить ослабевших от русской водки сослуживцев и шепнул Беловескому, чтобы сигнальная вахта передала на «Ивами» просьбу прислать катер. Штурман кивнул и вышел. Распорядившись, он вернулся в кают-компанию и обратился к старшему офицеру:

— Николай Петрович! Проводим гостей песней!

Захмелевший Нифонтов медленно встал, поднял рюмку и вопросительно взглянул на штурмана. За ним встали все. Штурман налил себе и сильным голосом начал:

Офицеры и даже проходившие по коридору матросы дружно и громко подхватили:

Гости притихли и, разом отрезвев, слушали стоя, с удивленными лицами: в этой песне им слышалась угроза и решимость.

— Пожимая руки провожавшим, паймастер обратился к штурману:

— Я прошу прощения, что это за песня? Я её никогда не слышал.

— Это очень старая песня, — пояснил Беловеский, — наш морской гимн.

— О-о! Гимну! Это оцинь коросо! — отвечал по-русски японский офицер, сходя в ожидавший его катер.

В этот же вечер Якум, вернувшись с заседания партийного комитета, зашел к Клюссу:

— Сюда, Александр Иванович, выехал Гапанович. Он телеграфировал Ларину из Японии, чтобы ревком задержал «Завойко» и вызвал в Петропавловск вольнонаемную команду. Она якобы готова выехать немедленно во главе с капитаном.

— Интересно. А Ларин что?

— Смеется. Говорит, обойдемся без Гапановича.

18

В погожий майский день «Адмирал Завойко» стоял на якоре в обширном Камчатском заливе. С просторов океана лениво катилась крупная зыбь. Выбегая на пологий берег, она пенилась, разбрасывала серебрившиеся на солнце брызги. Вдали, за поросшей кустарником низменностью, высился гигантский конус Ключевской сопки. Покрытый вечным снегом, он напоминал огромную сахарную голову с отломанным концом. Из кратера текла лава и вырывались то клубы черного дыма, то белый пар. У вершины лава сверкала огнем, ниже, встретив снег, исчезала в облаках пара, застывая, обращалась в медленно ползущие бурые потоки. На косе, замыкавшей устье Камчатки, чернели постройки рыбоконсервного завода, вокруг сновали катера и кунгасы. Глухо рокотал прибой.

Моторный катер под управлением Беловеского с Якумом, инспектором рыбнадзора и Павловским на борту отвалил на берег. Якум хотел познакомиться с общественно-политической жизнью Усть-Камчатска, побывать в ревкоме, побеседовать с населением, проконтролировать лов рыбы.

Был конец прилива — самое удобное время для перехода через бар — мелководную преграду из наносов быстрой, многоводной Камчатки.

Катер нырял в провалы между закрывавшими горизонт пенистыми гребнями, фыркал, как морской лев, принимал носом воду. Два матроса с деловитым спокойствием отливали её лейкой и ведром. По лицу вцепившегося в румпель штурмана текли соленые струи, он был серьезен и сосредоточен. Изредка бросал быстрый взгляд на своих пассажиров, спрятавшихся под фордек, и снова сквозь пену и брызги смотрел вперед, прислушиваясь к ритмичному шуму двигателя. Павловский, впервые переходивший камчатский бар, вопросительно поглядывал на Якума.

Наконец мелководье осталось позади, волнение сразу прекратилось, и катер пошел почти вплотную к галечной косе, борясь со встречным течением, которое здесь стало ещё сильнее.

— А в отлив, товарищ Беловеский, ваш катер справится с течением? — спросил Якум, выбираясь из-под фордека.

— Может и не выгресть, Александр Семенович. Да и переходить бар в отлив — безумие: катер обязательно зальет.

— И он утонет?

— Нет, зачем же. Катер спасательный, он непотопляем. Но после такого купания кое-кого можно и недосчитаться.

— Да, здесь нужны прочные закрытые катера с сильными машинами, — вмешался инспектор рыбнадзора, — на открытом катере, как ваш, переходить бар всегда опасно: можно сбиться с фарватера, и тогда конец… Смотрите, сколько здесь нерп. Они жрут не только рыбу…

Когда все вылезли на деревянную пристань, Беловеский тщательно осмотрел корпус катера. Не обнаружив повреждений, он сказал старшине:

— Посмотрю городок, поищу знакомых. Обратно пойдем вечером, когда начнется прилив.

— Товарищ штурман, а нам как? Можно тоже отлучиться? — спросили матросы.

— Можно. Только чтобы на катере всё время был дневальный. Слышите, Орлов? За это вы отвечаете!

— Не сомневайтесь, товарищ штурман. Пусть идут. Я здесь останусь с Губановым, — кивнул старшина на моториста. — Надо для команды свежей рыбой запастись.

Два матроса, Казаков и Шейнин, пошли по тропинке, кравшейся среди кустов тальника, вслед за разбитным парнем в замшевой куртке и высоких канадских мокасинах на шнурках. Их новый знакомый обещал показать город и познакомить с товарищами, два года назад приехавшими сюда из Сибири. Все они в восторге от Камчатки. Скалистые горы, вечный снег, ледники и вулканы. Зеркальная гладь озер, подпруженных потоками застывшей лавы. В многочисленных теплых ключах без огня можно варить яйца и картошку. На зазубренных хребтах маячат снежные бараны, несущиеся вниз порожистые реки изобилуют крупной форелью. А растительность какая! По долинам густые заросли шеломайника, рядом леса каменной березы, а вверх по склонам сопок — непроходимый вечнозеленый ковер кедрового стланика. А звери! И медведи, и песец, и чернобурка, и соболь, и выдра… Всё, что только душа желает. Свободная жизнь, свободная торговля. Власти, по существу, нет. Никто не мешает носить оружие, охотиться, жить в свое удовольствие. Казаков слушал краснобая с восторженным вниманием, Шейнин — с недоверчивой улыбкой.

Солнце золотило струи быстрой широкой реки. Сверкая серебром чешуи, на стрежне плескалась рыба. Спасаясь от хищников, рыбная мелочь прыскала во все стороны. Местами на прибрежной гальке белели выброшенные течением тушки. Около них суетились чайки, наедаясь досыта без хлопот.

— Эх, и ловить тут рыбку не нужно: сама на берег лезет! — удивился Казаков.

— Это, ребята, ещё что! Вот скоро нерест будет. Тогда в реках полным полно и кеты, и горбуши, и кижуча. Валом прет, на брюхе ползет, через камни прыгает, — пояснил разбитной парень, бодро шагавший впереди.

19

На окраине деревянного городка в большой брезентовой палатке собралась вся компания. Расселись среди ящиков, мешков, оружия, посуды, одеял. В ведре варили на костре уху. Речной водой разбавляли спирт. Охотники все молодые, бородатые, загорелые. От них пахло черемшой, сыромятной кожей. Сразу установилась непринужденная, приятельская атмосфера. Матросов расспрашивали о жизни во Владивостоке, о морской службе. Вспоминали, как были студентами. Давно это было, как время летит! Из вскрытого ящика угощали их сушеными калифорнийскими абрикосами. Из отборной канадской муки пекли на свином сале пышущие жаром оладьи. Ели их как хлеб и как пирожное, в последнем случае смазывая консервированными сливками. Генка, их атаман, распаковал какой-то сверток и вынул оттуда два ножа в кожаных ножнах и с застежкой на кнопке.

— Это вам, ребята, на память в нашей встрече, — сказал он с улыбкой на бородатом лице, — охотнику и матросу никак нельзя без ножа.

А Казаков не мог расстаться с великолепным семизарядным винчестером и всё щелкал диковинным затвором. «Эх, пожить бы так, без боцмана, без побудок и надоевших вахт, без страха проснуться на белогвардейском корабле. Ведь может такое случиться!» — думал он, пока охотники пели.

Голоса у них были сильные, задушевные. У атамана сочный бас. Хорошо спели под гитару: «Далеко в стране иркутской, между скал, высоких гор». Потом другую: «Звонит звонок насчет поверки, Ланцов задумал убежать…» и ещё из сибирского тюремного репертуара, бывшего в почете у этой вольницы.

Во время пения разбитной парень, которого все звали Санькой, подсел к матросам и стал их уговаривать:

— Ну что, матросы? Хорошо у нас? Неужели пойдете обратно на ваш шип слушать боцманскую дудку? Тем более сами говорите, чарка теперь отменена. Плюньте вы на всю эту чепуху, и махнем вверх по речке на двух лодках с подвесными моторами. Видали ведь какие? Пушнину будем собирать, охотиться.

— А у кого пушнину собирать? — поинтересовался Шейнин.

— Собираем у камчадалов. Сдаем Свенсону или Гудзонбаю, кто больше даст. Ну и себя, конечно, не забываем. Видали, как живем?.. Так вот, ребята, решайте! Генка вас с удовольствием возьмет…

Казаков колебался. Шейнин тоже задумался: «Дело неспроста. Прямо вербует нас этот Санька. А Серега и уши развесил. Боится, видно, что во Владивостоке опять к белякам попадем. Но и тут дело темное: не нашенская это компания». Незаметно пролетело время, близился вечер.

— Ну, Серега, пора на катер. Собирайся! — шепнул Шейнин захмелевшему Казакову. Тот печально на него посмотрел и промолчал. Прошло ещё около пятнадцати минут.

«Ну как это так? Остаться, бросить катер. Что команда про нас подумает?.. Нет, это не по-флотски. Пойду один», — решил Шейнин.

Прощаться он не стал. Будут отговаривать, а то и силком оставят. Видать, отчаянные ребята, и Серега к ним прибился… Выйдя на тропинку, Шейнин быстро зашагал навстречу рокоту прибоя, а отойдя немного, бросился бежать. Подходя к катеру, он думал, что поступил правильно. Но не следует выдавать и товарища. Сейчас время такое: каждый за себя решает. А скажет — начнут искать, ловить. Накажут, а то ещё под суд отдадут. Лучше сделать вид, что он ничего не знает.

— А где Казаков? — спросил старшина катера.

— Да сейчас подойдет. Пошел с ребятами в магазин нож покупать. Вот такой же, — отвечая Шейнин, протягивая Орлову нож.

Тот попробовал лезвие большим пальцем:

— Да, нож знатный. Такого во Владивостоке не купишь… Только не опоздал бы Казаков.

Шейнин промолчал. Прошло полчаса, Казакова не было. Наконец показались пассажиры, штурман и провожающие.

— Собирайте всех, Орлов. Сейчас отваливаем, — распорядился штурман.

Все были в сборе, а Казакова всё не было.

— Я пойду поищу его, и мы вернемся на заводском катере, а вы отваливайте, — предложил комиссар,

— Обязательно найдите, товарищ Павловский. Наверное, хватил лишнего, — сказал Якум, садясь в катер.

— Тогда уж и Шейнина возьмите, товарищ комиссар, — посоветовал штурман, — он вам покажет, где его оставил.

— Да не надо! Где он его оставил, там его уже нет. Я видел, куда они ходили. Тут новый человек, а тем более в матросской робе, у всех на виду.

— Ну, вам виднее. Губанов! Заводите мотор. Прошу всех по местам! — И катер отвалил…

Павловский вернулся только ночью, когда погода начала портиться. Вернулся один: Казакова нигде не было, и никто о нём ничего не знал. Комиссар был в отчаянии: «Как это я не заметил настроения Казакова, не придал значения его желанию не возвращаться во Владивосток. Вовремя с ним не побеседовал, не сумел к нему подойти. Вот он и принял самостоятельное решение. Нет, обязательно нужно с рассветом организовать поиски и вернуть его на корабль».

Командир в присутствии комиссара и штурмана учинил Шейнину строгий допрос. Припертый к стене матрос рассказал всё и, получив серьезное внушение, был отпущен.

Клюсс сурово взглянул на комиссара:

— Теперь всё ясно, Бронислав Казимирович. Проморгали вы со штурманом нашего единственного комендора. Надо было вам обоим сразу идти туда вместе с Шейниным. А теперь Казакова спрятали и искать его бесполезно. Да и не можем мы здесь задерживаться из-за дезертира. Таких нам не надо. Все за одного и один за всех. Вот это и надо внушать команде на примере Казакова. А сейчас ложитесь спать. В четыре снимаемся.

Комиссар хмурился и вставать с дивана не собирался, «Хочет что-то сказать командиру», — решил Беловеский, поклонился Клюссу, взял фуражку и вышел на палубу.

С моря полз туман, дул холодный ветер. Вершина Ключевской сопки спряталась в шапке темно-серых облаков. Временами на них играли красные отблески вулкана. Гремели лебедки на пришедшем вечером японском пароходе, разгружали соль. Вдали ухал прибой и кричали курибаны.[7]Береговые матросы, приемщики кунгасов и лодок на прибойном берегу (японок.).

«Где-то теперь Казаков?» — подумал Беловеский.

А Павловский в это время уговаривал командира отложить отход на Командоры хотя бы на полдня, но Клюсс остался непреклонен.

20

Оглашая океан ревом туманных сигналов, «Адмирал Завойко» шел к Командорским островам. Слегка покачивало. В каюте старшего офицера расселись гости: Купцов, Полговской и судовой врач Стадницкий. На столе — блюдо с бутербродами и начатая бутылка коньяка, под столом — две пустые.

— Наконец-то мы приближаемся к главной цели нашего путешествия, — объявил Стадницкий, блаженно улыбаясь, как кот, почуявший запах жареного, — тут уж нужно не зевать! Один день год кормит.

— По слухам, доктор, у вас много дней подходит под эту крестьянскую поговорку. И это несмотря на то, что многие пациенты умирают от вашей частной практики, — съязвил старший офицер.

Стадницкий не смутился и с безразличным видом пожал плечами:

— Смерть — биологический закон…

— За частную практику, господа! — провозгласил Полговской, подняв рюмку. — Я ведь тоже медик…

Выпили, закусили бутербродами, и Нифонтов со стуком поставил на стол рюмку:

— Только, доктор, я вас должен… самое… предупредить: комиссар всем разъясняет, что выменивать у алеутов пушнину преступно, а тем более на спирт. И что уличенных в этой… самое… частной практике по возврщении во Владивосток будут судить.

— Это, Николай Петрович, не новость. Для того и существуют комиссары. Но долго ли ещё просуществуют? Я уверен, что, когда мы вернемся во Владивосток, их уже не будет.

— Дай-то бог! Но на Командорах мы будем при комиссаре.

— Ну и что же, Николай Петрович? — не сдавался Стадницкий. — Нужно уметь всё делать прилично. В прошлом году на «Магните» я имел практику и порядки знаю.

— Я беру на себя, — вмешался Купцов, — все заботы. После посещения Командор Николай Петрович просто получит подарок: можно списать две-три шкурки как попорченные крысами. Ведь этого вам достаточно, Николай Петрович?

— Вы очень любезны, Степан Яковлевич, но я не женщина, чтобы принимать подарки. Я обязан расплатиться…

— А кто вам мешает сделать мне подарок?

— Равноценный подарок мне не по карману.

— Лучший подарок — своевременно оказанная услуга.

— Вы забываете, Степан Яковлевич, что я… самое… как офицер, ограничен в вопросе оказания услуг.

— Что вы, Николай Петрович! Я это отлично понимаю. Сейчас даже трудно представить, что вы можете для меня сделать: ведь события только назревают.

— Не нужно об этом думать, господа, — вмешался Стадницкий, — чему быть, того не миновать. Давайте лучше выпьем по последней и пойдем собираться к обеду.

— А не много ли будет?

— Ну что вы, Николай Петрович! — Купцов налил рюмку. — Вы же сами говорите, что офицер не может быть пьян, сколько бы ни пил. За успех наших дел! Как на Командорах, так и повсюду, куда нас забросит судьба-злодейка!

— И зачем это матросы водку пьют? — поморщившись, спросил Стадницкий.

— Как зачем? — смешливо удивился Полговской. — Пьют, чтобы не укачивало.

Смеясь, гости встали и отправились по своим каютам.

Оставшись один, Нифонтов задумался: что-то часто стала его посещать эта компания. По-видимому, они очень хотят, чтобы старший офицер к ним примкнул. А зачем?.. Чтобы всем вместе действовать против Якума, а значит, и командира? Похоже, что так… Доложить об этом командиру как-то некрасиво. Правда, он дал Клюссу слово честно служить. Но отношения сложились прохладные. Командир с ним не советуется, только распоряжения отдает. И всё-таки Нифонтов сам должен дать понять этой компании, что старший офицер — блюститель дисциплины и порядка, ревностный исполнитель всех решений командира, даже таких, с которыми он лично не согласен. Без этого немыслим военный корабль.

Он позвонил и приказал вестовому убрать посуду, а неоткупоренную бутылку отнести в каюту Купцова.

21

Туман упорно не желал рассеиваться, а, по расчетам штурмана, остров Беринга был уже близко. Бросали механический лот, дна достать не удавалось, эхо парового гудка тоже не улавливалось. Обменявшись со штурманом выразительным взглядом, Клюсс уменьшил ход.

Наконец впереди открылась темная полоска береговой черты. Ветер затих. Серые клочья таявшего тумана медленно отделялись от серебристо-свинцовой поверхности моря. Временами проглядывал белесый диск полуденного солнца.

«Адмирал Завойко» медленно вползал на рейд. На палубе тишина. Дудки уже просвистали, и все стояли по местам. Чуть слышно вздыхала машина.

— Подходим к якорному месту! — доложил стоявший у компаса штурман.

Командир дернул ручку машинного телеграфа, и машина замерла. Только лотовый монотонно выкрикивал глубину да было слышно, как тяжело падала в воду впереди форштевня свинцовая гиря. На «Адмирале Завойко» умели красиво бросать лот.

— На месте!

Командир дал задний ход и кивнул старшему офицеру.

— Из правой бухты вон! Отдать якорь! — срывающимся фальцетом скомандовал Нифонтов, и все звуки потонули в лязге и грохоте якорной цепи.

Съехавших на берег Якума, Полговского и представителя Камчатского ревкома Шлыгина встретил помощник заведующего промыслами:

— Трудно мне тут было с алеутами. Не хотели сдавать всех песцов, половину оставляли себе для свободной торговли. Но теперь всё улажено.

Между пристанью и посыльным судном засновали шлюпки. Началась погрузка пушнины и выгрузка продовольствия. Вдруг все работающие на палубе повернулись к мостику.

— Большой дым на зюйд-весте! — прокричал сигнальщик.

Горизонт почти очистился от тумана. Над ним распростерлось облако черно-бурого дыма.

— Немного опоздал слуга интервенции, — заметил поднявшийся на мостик командир.

Вскоре действительно из-за горизонта выросли мачты и трубы большого военного корабля, и через час «Ивами» стал на якорь в миле от берега. Было видно, как на нём спускали паровой катер и баркас, как садилась в баркас команда.

— Неужели десант? — спросил вахтенный офицер.

— Не думаю, — отвечал Клюсс, — наверно, увольнение на берег.

Командир оказался прав. С борта «Адмирала Завойко» было видно, как с подбуксированного катером баркаса высадилось на берег около сотни невооруженных японских матросов, как они пошли к селу.

Возвращавшиеся на пристань Якум и Полговской были удивлены, увидев шедшую навстречу толпу в синих бушлатах, но вскоре заметили далеко на рейде силуэт броненосца. Всё стало ясно. Якум нахмурился, заметив, что многие матросы были навеселе, назойливо приветствовали шарахавшихся от них жительниц села и встречных промышленников, потрясая при этом четырехгранными бутылями. Его внимание привлек развязный японец в синем штатском пальто и светлой серой кепке. Якум без труда узнал драгомана Куму и подошел к нему.

— Послушайте! Русские власти запретили ввоз спиртных напитков на Командорские острова. Разве это неизвестно вашему капитану?

— Спиртныйю напитку? О-о-о! Капитану Сирано это-о ни знайю. На судну матрозо ни могу выпивай, берегу мозно.

— Вернитесь на судно и доложите капитану, что мы протестуем против провоза на острова спиртных напитков. Мы будем жаловаться консулу, господину Ямагути.

— Провозу нетту. Все здесь выпивай, — улыбнулся Кума, но все же заторопился: — Сицяс я поедду, — и, пошатываясь, зашагал к пристани.

— Теперь уже ничего не поделаешь, — с горечью заметил Якум, глядя на растянувшуюся процессию японских моряков.

Вернувшись на «Адмирал Завойко», он сказал Клюссу:

— Задерживаться здесь бесполезно. Привезенный интервентами спирт всё равно будет выпит. Помешать этому мы не в силах. Грузовые операции закончены?

— Давно, — отвечал командир.

— Тогда поднимем шлюпки и будем сниматься на Медный, — распорядился Якум и ушел в свою каюту.

Ночь прошла в походе, в непроглядном тумане, тревоге и настороженной тишине: туманных сигналов у островов давать не полагалось, чтобы не спугнуть морского зверя. Утром «Адмирал Завойко» стал на якорь очень близко к берегу на рейде села Преображенского, зажатого в расщелине мрачных скал. «Настоящие врата ада, — подумал штурман. — Недостает только Харона с его большой лодкой». Было сыро и холодно. Шквалистый ветер срывал гребешки бежавших с берега злых волн. С норда шла еле заметная раскатистая зыбь. Море как бы дышало, было темно-зеленым, пенилось у многочисленных скал, надводных и подводных камней, окаймлявших высокий, обрывистый берег. В долине, переходившей в ущелье, тёк ручей. Вдоль его русла выстроились маленькие стандартные домики, кокетливо выкрашенные в голубой и коричневый цвета, все одинаковые, построенные в Америке, привезенные морем и собранные здесь на месте.

Пока штурман записывал и прокладывал пеленги, на берег сбежалось всё население Преображенского. Тащили из сараев весла, стаскивали в воду легкие вельботы, перекликаясь, дружно гребли к кораблю. Оставшиеся на берегу махали вслед шапками и платками.

Вскоре началась выгрузка продовольствия, мануфактуры, рыболовного и охотничьего снаряжения. Из наехавших с берега алеутов в выгрузке приняло участие около десятка мужчин. Остальные разбрелись по палубам и внутренним помещениям, сидели в кают-компании, в каютах. С интересом рассматривали мебель, электрооборудование, иллюминаторы, всё трогали, обо всём расспрашивали. Говорили они по-русски довольно свободно, но с особенным, часто смешным акцентом: вместо «знаешь» — «жнаеш», вместо «сало» — «шало». Их принимали с радушием, угощали сладостями, а втихомолку и разведенным спиртом. Таков был обычай: жители Медного сами наносили визит прибывшим мореходам и были уверены в дружеском приеме. Враждебно настроенных мореплавателей здесь издавна встречали меткими пулями и снарядами мелкокалиберных пушек, которые с русско-японской войны стояли вокруг селения на неприступных скалах. Это был наивный, храбрый и беспечный народ охотников и мореходов.

22

Павловский, как и накануне, следил за выгрузкой и старался не проглядеть плоские жестяные банки со спиртом. Такая удобная для контрабандистов упаковка была давно принята на фудицзянских[8]Фудидзян — китайская часть тогдашнего Харбина. спиртовых заводах, снабжавших дешевым и запретным товаром весь русский Дальний Восток. Комиссару, по приказанию командира, помогала палубная вахта. Съезжавших на берег не обыскивали, а только окидывали внимательным взглядом. При этом одна или две банки могли быть легко спрятаны под одеждой.

Доставка на борт обмененных на спирт шкурок голубых песцов производилась самими алеутами. Они обматывали ими ноги или вшивали их вместо подкладки в одежду. В контрабандной меновой торговле алеуты были честны и, получив спирт, настойчиво стремились рассчитаться за него, пока он ещё не был выпит, не жалея для этого хлопот и идя на всевозможные хитрости.

К трапу, у которого бессменно дежурил Павловский, подошел командир в сопровождении только что вернувшегося с берега Шлыгина.

— Знаете, товарищ капитан, — обратился он к Клюссу, — по-моему, поверхностного осмотра проходящих через трап недостаточно. Сейчас я видел, как два ваших матроса спустились в лодку по веревке прямо с палубы. Наверняка у них был с собой спирт. Я настаиваю на обыске всех проходящих через трап и на запрещении всем лодкам, и вашим, и береговым, причаливать к борту. Пусть подходят только к трапу. А потом надо будет обыскать все каюты.

Клюсс с улыбкой смотрел на Шлыгина, а Павловский взорвался.

— Как вы не понимаете, — воскликнул он в обычной для него резковатой форме, — что такая мера цели не достигнет, в принесет только вред! И, возможно, непоправимый.

— Я согласен с комиссаром, — поддержал его Клюсс. — Прошу вас ко мне в каюту. Там мы все обсудим вместе с товарищем Якумом. А кто эти два матроса? — повернулся он к вахтенному офицеру.

— Кудряшев и Макеев, Александр Иванович. Я им разрешил съехать, но они прозевали катер и отправились на вельботе с алеутами.

— Впредь не разрешайте никому из экипажа съезжать на шлюпках островитян, а Кудряшева и Макеева, как вернутся, прямо от трапа ко мне в каюту.

Клюсс сказал:

— Я и комиссар — против обыска. Это только продемонстрирует наше бессилие, оскорбит, личный состав и настроит его против революционной власти и офицеров. А если будут обыскиваться офицерские каюты, «Адмирал Завойко» нельзя уже будет считать военным кораблем. Ведь не все же у нас контрабандисты! Я не сомневаюсь, что разъяснительная работа комиссара, боцмана и котельного механика Панкратьева, людей авторитетных, уже повлияла на команду и пригасила готовую вспыхнуть пушную эпидемию. Нужно бы всё-таки поймать одного-двух хищников и объявить о них в приказе. Когда этот приказ прочтут перед строем, стыдно им будет. Только поймать надо без промаха. Иначе получится конфуз и в конечном счёте вред. Алеутов на борту не трогайте, — обратился он к Шлыгину, — пусть ими занимается милиция на берегу. А вы, товарищ Павловский, не стойте всё время у трапа. Нужно вахтенным доверять.

Выйдя от командира, Павловский с горечью подумал: «Как плохо, что нет круговой поруки всего экипажа. И создать её я не могу только потому, что не создана крепкая, авторитетная партийная организация, которая могла бы сплотить вокруг себя весь экипаж. Многие заболели пушной лихорадкой, кого-то надо поймать и примерно наказать. Но кого? Вон даже из каюты штурмана вышел алеут!»

Беловеский действительно, не желая отставать от других, купил за три американских доллара пышную шкурку голубого песца и теплую жилетку из бархатистого меха молодого котика красивого серебристого цвета. «Песца подарю Наташе, — решил он, — а жилетку буду носить сам».

Вернувшихся с берега рулевых Кудряшева и Макеева комиссар привел в каюту командира. Уличенные в контрабандной торговле, оба матроса были злы и растерянны.

— Какая-то сука продала, — проворчал Макеев, выходя на палубу.

— Дурак! — отозвался Кудряшев. — У тебя хвост торчал из-под бушлата. А меня замели за компанию.

— Чего же ты раньше не сказал?

— Когда это раньше? Как начал ты по трапу топать, так хвост и вылез. Не научили тебя заправляться как положено.

Якум и Клюсс знали, что совершенно парализовать контрабандный торг они не в силах. Для этого пока нет достаточных средств и условий. Но бороться всеми доступными средствами надо, иначе хищничество примет массовую форму.

Вошел радиотелеграфист с журналом. Прочитав, Клюсс подал его Якуму:

— Смотрите, какой негодяй! Что он телеграфирует своему консулу! Выходит, что мы, а не японцы доставили на Беринг спирт! И, кроме того, «уверяли население, что японцы их будут грабить, убивать и отбирать пушнину». А добряк Сирано проливает слезы сочувствия, дарит им провизию и сто комплектов заношенного матросского обмундирования!

Якум прочел с гневным выражением лица:

— Он нас обвиняет в «крайне невыгодной пропаганде для Японии». Между тем именно его телеграмма — неуклюжий пропагандистский трюк. Хотя она и адресована Ямагути, её составили на нашем языке и передали для нас. Ведь «Ивами» уже возвращается в Петропавловск, и завтра Сирано мог бы передать все это консулу на словах.

— Нужно, чтобы алеуты отвергли этот «подарок», а мы заявим протест.

— И опубликуем его в газетах, — заключил Якум.

Наконец всё было выгружено, пушнина принята и погружена, трюм закрыт и опечатан. Началось прощание: шумною толпой гости съезжали на берег. Командир стоял на палубе, когда к нему подошли три алеута с просьбой принять их на корабль матросами.

— Плавали?

— Как же. На шхунах «Шиал» и «Молли».

— На американских?

— Ижвешно.

— У нас военный корабль.

— И мы будем военные. Штрелять умеем.

Командир подозвал Павловского:

— Бронислав Казимирович! Нам нужно пополнение. Алеуты отличные моряки и старательные матросы. Если не возражаете, возьмем этих троих. Познакомьтесь с ними и скажите ваше мнение.

Комиссар не возражал. После беглого медицинского осмотра все трое: Паньков, Попов и Кичин — были отданы под непосредственное начальство штурмана «для обучения их основам морской службы», как сказал старший офицер.

— Корабль хороший, — проворчал усатый Попов, — только жашем такой молодой штурман? Штурмана вшегда штарые, опытные. А этот шовшем мальшик.

— Пошмотрим, што жа малыпик, — отвечал приземистый кривоногий Паньков.

— Мальшик или нет, а вшё равно нашальник, — заключил третий алеут, рассудительный и степенный Кичин.

На другой день на шумном собрании жителей острова Беринга было решено отправить в Петропавловск для возвращения командиру броненосца «Ивами» сложенные в кучу перед ревкомом японские подарки. Погрузке их на «Адмирал Завойко» помешала штормовая погода, вынудившая посыльное судно прекратить сообщение с берегом и уйти.

23

В один из последних дней мая под покрывалом голубой дымки просыпался Владивосток. По глади бухты, чуть тронутой рябью утреннего бриза, лениво скользили грязно-коричневые паруса шампунек. Ночная тревога прошла, белогвардейцы не выступили. Смолкли редкие выстрелы, замолчали телефоны. Мастеровые и служащие уже спешили на работу.

У причалов военного порта подняли флаги корабли военной флотилии.

Вернулись из ночных нарядов матросы. На миноносцах был неполный комплект команд, почти не было офицеров: все сочувствовавшие белым, а вместе с ними и не желавшие участвовать в надвигавшихся событиях под разными предлогами сошли на берег и не вернулись. Но оставшиеся на борту исправно несли службу и были готовы отразить нападение беляков.

Штабс-капитан Степанов, командир посыльного судна «Улисс», задумал недоброе. Избавившись от Беловеского, переведенного на «Адмирал Завойко», он списал остальных «красных» и подобрал новую команду. Накануне предполагаемого переворота «Улисс» стал кормой к Городской пристани за пределами военного порта.

Рано утром около сотни кадетов Хабаровского корпуса и добровольцев из буржуазной молодежи были посажены в две деревянные баржи, которые ещё с вечера стояли у Городской пристани. Ждали только сигнала, по которому катер «Люнет» должен был отбуксировать баржи с десантниками в военный порт.

Утро для горожан началось спокойно. Около 10 часов на Суйфунской улице неожиданно вспыхнула перестрелка. Это спрятавшиеся во дворах белогвардейцы напали на конвой, который вел арестованных ночью в следственную комиссию.

Степанов снял фуражку и перекрестился.

— С богом, — торжественно произнес он и приказал десанту отваливать.

Задача заключалась в том, чтобы захватить корабли военной флотилии и разоружить команды. Кадетов предупредили: над бортами носов не высовывать, не курить. Все они были вооружены японскими карабинами.

На стоявших в военном порту миноносцах вахтенные тоже услыхали стрельбу и подняли тревогу. Внимание высыпавших на палубу матросов привлек «Люнет», с трудом тащивший две баржи. Над их низкими бортами то и дело появлялись головы в фуражках с красными околышками.

— Кадеты! — крикнул кто-то.

— Боевые взводы на берег! — раздалась команда.

Матросы «Бойкого», «Твердого» и «Точного», на ходу заряжая винтовки, затопали по трапам. «Люнет» круто повернул влево и направился к пристани плавучих средств. Теперь было ясно видно, что обе баржи полны вооруженных людей. Кадеты больше не прятались.

Навстречу спрыгивавшим на берег матросам бежал комиссар плавучих средств Глинков.

— Не давайте белякам высаживаться! — кричал он.

Матросы залегли плотной цепью за сваленными у пристани бухтами стального троса и, не ожидая команды, открыли частый и меткий огонь по «Люнету» и баржам. Сквозь треск выстрелов и щелканье пуль, пронизывавших деревянные баржи, слышны были отчаянные крики раненых. Выскочивший на бак катера с наганом тучный офицер скоро упал. Другой офицер, отчаянно ругаясь, что-то кричал рулевому. Потом вдруг взмахнул руками, выронил карабин и свалился за борт.

Тяжело запыхтев, «Люнет» дал задний ход и, толкая кормой прижавшиеся к бортам баржи, начал отходить от берега. Наконец катер и обе баржи отошли на середину бухты, и матросы перестали стрелять: нужно было беречь патроны.

А в городе продолжалась перестрелка. Сосредоточившиеся в Голубиной пади каппелевцы спустились с сопок на Светланку и заняли всю западную часть Владивостока. Приморский Совет управляющих ведомствами с Антоновым во главе вынужден был перейти в Шефнеровские казармы, под. защиту Дивизиона народной охраны. Командир дивизиона был убит, все подходы к казармам заняла японская пехота, а на Адмиральскую пристань с броненосца «Хидзен» сходили вооруженные японские матросы. Только восточная часть города осталась в руках большевиков да территорию военного порта прочно удерживали матросы военной флотилии.

Наступила ночь, никто не выпускал из рук оружия. В городе вспыхивала и замирала слабая перестрелка, ходили японские патрули.

На другой день с утра по направлению к вокзалу начала наступать рота Дивизиона народной охраны. Белые отходили, отстреливаясь.

Убедившись, что мятежникам против народоармейцев не устоять, японское командование, под угрозой артиллерийского обстрела города с «Хидзена», предложило обеим сторонам разоружиться. Поняв, чего добиваются японцы, правительство и Областной Комитет РКП (б) отдали приказ вооруженным силам ДВР сопротивления японцам не оказывать и уходить в сопки. Сборный пункт — Анучино.

Ночью и утром следующего дня группы солдат и матросов непрерывным потоком шли вдоль скалистого берега Уссурийского залива по извивавшейся среди кустов шиповника горной дороге.

А в это время по берегу Амурского залива с песнями вступали во Владивосток роты и эскадроны каппелевцев.

Город со всеми предприятиями и учреждениями, порт и почти все корабли Сибирской флотилии оказались в руках мятежников. Только «Адмирал Завойко» да стоявшее в заливе Ольги посыльное судно «Диомид» избежали захвата.

Новое морское командование спешило с реорганизацией флотилии. Были вооружены все способные плавать суда, произведена чистка личного состава и доукомплектование команд прибывшими «месопотамцами» — моряками разоруженного в Бизерте врангелевского флота.

Командир «Улисса» Степанов не был забыт: его корабль был перевооружен и переименован в канонерскую лодку, а на плечах бывшего штабс-капитана заблестели новенькие погоны старшего лейтенанта флота.

Посыльное судно «Патрокл», угнанное в Японию в прошлом году капитаном 2 ранга Хрептовичем, с триумфом вернулось во Владивосток. Город очаровал недавних изгнанников: выметенные улицы полны «чистой» публики, мостовые сотрясаются под коваными сапогами солдат, гремят бравурные марши, сотни глоток орут лихие походные песни. Кафе и рестораны сияют огнями. В театрах и оживших гостиных звенят офицерские шпоры, журчит и картавит французская речь, прекрасны туалеты женщин… Жить бы так да жить!

Большевики ушли в подполье, контрразведка свирепствовала. Белогвардейцы и интервенты торжествовали: наконец-то в Приморье создан желанный «черный буфер»!

Но решающие бои были ещё впереди…

24

Как только «Адмирал Завойко» ошвартовался в Петропавловской гавани, Якум отправился в партийный комитет за новостями. Вернулся он с озабоченным видом:

— Пока мы ходили на Командоры, Александр Иванович, объявился советский комиссар Камчатки — Ларк.

— Где же он? Здесь?

— В том-то и дело, что не здесь. Через Хабаровск получена его телеграмма. Требует задержать в Петропавловске якобы переданный ему «Завойко», привезенную нами пушнину на берег не выгружать. Ревком настаивает на исполнении этой телеграммы.

— Ну и что же? Что вы-то решили?

— Пока ничего. По-моему, нужно выждать. Судя по телеграмме, она длинная и принята с пропусками. Ларк совершенно не представляет положения на Камчатке, не учитывает последствий своих распоряжений.

Клюсс пожал плечами:

— Что ж, постоим.

— А я пока буду телеграфировать Антонову и Дальбюро ЦеКа, — заключил Якум, — буду настаивать на отмене распоряжения Ларка в отношении «Завойко». На радиостанции постараюсь узнать новости…

Якум вернулся к вечеру и сразу прошел в каюту командира. Вид у него был мрачный и расстроенный. Плотно прикрыв дверь, он сел в кресло:

— Вот, Александр Иванович, должен вам сообщить весьма неприятную новость. Во Владивостоке произошел переворот и сформировано прояпонское белое правительство с Меркуловым во главе. Это нужно держать в строгом секрете.

— Как это вы узнали?

— Когда я подал телеграмму во Владивосток Антонову, начальник радиостанции сказал, что она, наверно, не дойдет до адресата: ночью он лично перехватил передачу из Харбина на русском языке. Я просил его пока молчать и сообщил о перевороте в комитет партии.

— Секрет недолговечный. Телеграмма эта не единственная, а здешние радиотелеграфисты сохранять тайны не приучены. Об этом, наверное, знают многие, не говоря уже о японцах. Ну что ж. Пока не услышим это из других источников, будем молчать. А потом придется объявить офицерам и команде. Павловскому вы намерены сообщить?

— Конечно.

Якум ушел к себе и вызвал комиссара.

Вечером к Клюссу явился старший механик. Вид у него был растерянный и смущенный.

— В чем дело, Константин Николаевич?

— Дело плохо, Александр Иванович. Главный котел течет, и в нем большая соленость.

— Когда вы это заметили?

— Мне доложил Панкратьев на переходе с острова Медный на Беринг, тогда течь была незначительной…

— Чего-то вы недоговариваете. Смотрите, с такими вещами не шутят.

— Какие уж тут шутки, Александр Иванович. Это, наверное, во Владивостоке кто-то напитал котел забортной водой.

— Но ведь это только ваши предположения. Дело, впрочем, не в этом. Сейчас-то что будем делать?

— Ндо потушить топки, посмотреть. Постараться устранить или хотя бы уменьшить течь.

— Ну что ж, действуйте. Сколько нужно времени?

— Дня три.

— Многовато… Ну хорошо, согласен. Результаты осмотра доложите мне немедленно.

Как только Заварин ушел, в дверях показался старший офицер:

— Разрешите, Александр Иванович? Я сейчас встретил на берегу председателя городской думы. Он мне сообщил, что во Владивостоке новое правительство.

— Ну и что? Правительство новое, а задание у нас старое, и мы будем продолжать его выполнять. Константин Николаевич знает о перевороте?

— Все офицеры знают. Полговской только что сообщил об этом в кают-компании.

— А команда?

— Там тоже какие-то разговоры. По кубрикам ходит комиссар, да только…

— Недооцениваете вы его, Николай Петрович. Конечно, он молод…

— Очень невыдержан и резок в суждениях, Александр Иванович. Ведет себя со мной так, будто я ему подчинен. По-моему, для политического руководства нам совершенно достаточно Якума.

— А по-моему, вы всё ещё не поняли роли комиссара и не знаете его прав. Вам следует не пикироваться с ним, а постараться поладить.

— Я стараюсь, Александр Иванович, чтобы кают-компания была местом отдыха офицеров, а не якобинским клубом… Разрешите идти?

Когда Нифонтов ушел, Клюсс задумался: вот вам и секрет… Уже начались раскол и брожение. Надо это пресечь в самом начале. Но как?

До поздней ночи Клюсс, Якум и Павловский совещались. Утром в нижней палубе был собран весь экипаж. Командир объявил, что каппелевцы после боя захватили Владивосток, порт и всю флотилию. Было много крови, мужественно сражались матросы. Но бой был неравный, каппелевцам помогли японцы. Власть перешла в руки нового правительства…

Выдержав небольшую паузу, Клюсс закончил:

— Мы решили продолжить выполнение заданий Камчатского ревкома и во Владивосток не спешить. Пока я командую этим кораблем, вы можете быть спокойны: ни на какие авантюры я не пойду. Предупреждаю: тех, кто не захочет по-прежнему подчиняться дисциплине и не будет выполнять моих приказаний, я без колебаний спишу с корабля.

Павловский призвал экипаж сплотиться в единый коллектив, во главе которого по праву стоит товарищ Клюсс. Заверил, что власть белогвардейцев долго не продержится, и, явно волнуясь, закончил:

— Мы должны прийти в освобожденный Владивосток как честные люди… не запятнавшие себя предательством.

Выслушали молча, каждый думал о своём. Некоторые считали, что в море, когда ревком будет далеко, командир примет другое решение. Павловский это понял, заметив бросаемые на него исподтишка насмешливые взгляды. Он запомнил этих людей, решив поговорить с каждым отдельно.

Сразу же после собрания в каюту командира постучался судовой врач.

Стадницкпй сделал движение, намереваясь сесть в кресло, но под строгим взглядом командира передумал и остался стоять.

— Что скажете, доктор?

— Я хотел бы узнать, Александр Иванович, куда пойдет «Адмирал Завойко»?

— Вы же были в нижней палубе и всё слышали?

Хорошо знавший Клюсса по прежней службе, Стадницкий попробовал перейти на дружеский тон. Он развязно улыбнулся:

— Есть, Александр Иванович. Но я надеюсь, что вы мне всё-таки скажете, куда пойдет «Адмирал Завойко»?

Клюсс побледнел, но сдержался и ответил спокойно:

— Знать больше, чем объявлено всему личному составу, судовому врачу не полагается. Сегодняшний разговор останется: между нами. Но если вы его повторите — будете мною арестованы и переданы в распоряжение ревкома. Имейте в виду, что я слов на ветер не бросаю. Идите!

Красный как рак Стадницкий выскочил из командирской каюты и побежал жаловаться Нифонтову. Но тот принял его холодно и важно заявил, что по своему служебному положению не находит возможным обсуждать с судовым врачом поступки командира…

Известие о белогвардейском мятеже озадачило штурмана, хотя и не было для него неожиданным. Пассивно ждать, что будет дальше, он не хотел. А вдруг командир пойдет всё же во Владивосток? Ведь у него там жена, ребенок. Его там примут с почетом. А Беловеского?.. На улицах Владивостока теперь, наверно, много его прежних «знакомых».

Клюсс выслушал его с сердитым видом:

— Да вы с ума сошли, батенька! Во Владивосток мы, конечно, сейчас не пойдем. Что с того, что у меня там жена и ребенок. Ведь не только у меня. И у Нифонтова, и у Григорьева, и у Лукьянова, да мало ли ещёу кого?

Беловеский ушел успокоенный. Клюссу он верил. Конечно, командир многого недоговаривает, но к белым во Владивосток не пойдет.

Между тем события развивались. Ночью в каюту командира постучался радиотелеграфист:

— Вот, товарищ командир. — Он подал бланк. — Японский броненосец только что передал без адреса русский текст.

Прочитав, Клюсс поднял брови:

— В журнал занесли?

— Нет, не заносил. Это не нам.

— Как же не нам?

— Похоже, «Ивами» принял телеграмму от «Хидзена» из Владивостока через Японию и русский текст для верности повторил.

— Понятно… В журнал не заносите, черновик уничтожьте. Никому ни слова. Поняли?

— Так точно, понял. Разрешите идти?

— Идите и продолжайте слушать «Ивами».

«Дождались, — подумал Клюсс, — отзывают с Камчатки. А тут ещё с котлом такая неприятность».

25

От борта броненосца «Ивами» отошел кунгас — национальная плоскодонная лодка, имевшаяся на каждом японском корабле. У неё не было руля, двигалась и управлялась она при помощи единственного кормового весла, которым лейтенант Ямомото изящно греб стоя.

Уроженец острова Кюсю, Ямомото был мастером национальной гребли. Кунгас ходко шел от броненосца к «Адмиралу Завойко». Матрос-гребец скромно сидел на передней банке и с восхищением смотрел, как лейтенант ловко и как будто шутя действовал тяжелым веслом.

— Смотри, ребята! К нам японский офицер едет. Ишь какой молодчага! Сам гребет, а матрос на лавочке сидит, — заметил боцманмат Кудряшев.

— Демократ! — насмешливо откликнулся машинист Губанов.

— А что вы думаете, — возразил доктор Стадницкий, — и среди японских офицеров могут быть демократы.

— Палочные! — не унимался Губанов. — Видали вчера ихнее шлюпочное ученье?

— Нет, не видал. А что?

— Да палками учат. На каждой шлюпке унтер. Здоровенной бамбучиной по голове бьет, если гребец из кожи вон не лезет. А офицеры смотрят да покрикивают.

— И что вы удивляетесь? — весело заметил шедший к трапу Беловеский, он был в кителе и при кортике. — Просто лейтенант до службы был шампунщиком и теперь не может удержаться, чтобы не тряхнуть стариной.

Все засмеялись.

Штурман доложил командиру, что с поручением от Сирано прибыл лейтенант Ямомото.

— Просите, — хмуро приказал Клюсс, — но входите, батенька, вместе с ним, снимайте кортик и садитесь. Комиссар и Якум на берегу, а я разговаривать с глазу на глаз с этим «дипломатом» не желаю. Да скажите, чтоб подали кофе!

Клюсс был уверен, что Ямомото отлично владеет русским языком. В этом его убеждали глаза лейтенанта, когда он прислушивался к матросским спорам или распоряжениям офицеров. Поэтому после обычных приветствий он без церемоний предложил по-русски:

— Ну-с, садитесь, лейтенант, и выкладывайте ваше поручение.

Ямомото молча поклонился и вопросительно кивнул на Беловеского.

Клюсс улыбнулся:

— Не смущайтесь. Это мое доверенное лицо. Он ведет всю переписку, и секретов от него у меня нет.

Ямомото несколько растерялся. Поручение, конечно, очень щекотливое, и лучше бы поговорить с русским командиром без свидетелей. Но, пожалуй, этот молодой офицер не помеха: наверно, предан своему командиру. Это не комиссар, ухода на берег которого он терпеливо ждал. Почти без акцента он сказал, подавая Клюссу бланк:

— Господин командир! Капитан 1 ранга Сирано просил срочно вам передать телеграмму.

Клюсс пробежал текст, на лице его изобразилось удивление, в глазах сверкнул смешок.

— Так какая же тут срочность? Я эту телеграмму ещё вчера читал. — Он вынул из ящика стола другой бланк. — Вот, посмотрите. Слово в слово. Даже подписной номер тот же.

Ямомото опешил. Такого оборота дела он никак не ожидал. Повертев в руках бумагу, он наконец пробормотал:

— Я восхищен… У вас прекрасные телеграфисты…

— Чего нельзя сказать о ваших дипломатах во флотских мундирах, — пошутил Клюсс.

Все трое рассмеялись, обстановка разрядилась. Ямомото стал смелее.

— И скоро вы намерены идти во Владивосток, господин командир? — спросил он.

Клюсс и Беловеский сразу стали серьезными.

— Видите ли, — начал Клюсс, — Подъяпольский, новый начальник штаба флотилии, сделался им в результате военного переворота. Прежний начальник штаба, капитан первого ранга Тыртов, наверное, не сдавал ему дел и документов. Поэтому неудивительно, что Подъяпольский пока не знает о данном мне задании. Характер же задания таков, что при любом правительстве оно останется в силе. Я должен ещё раз сходить на Командорские острова, завезти туда снабжение, принять вторую партию пушнины для доставки во Владивосток. Местные власти обязывают меня попутно завезти продовольствие в Уку. Вот я и намерен выйти в Уку, а оттуда на Командоры, а с Командор прямо во Владивосток.

— А ваша команда? Захочет ли она теперь идти во Владивосток? Ведь среди матросов должны быть большевики. А комиссар?.. Капитан первого ранга Сирано просил вам передать, что, если ваша команда взбунтуется, он готов помочь: привести её к повиновению, а зачинщиков взять на «Ивами».

— Очень любезно с его стороны, но я уверен, что никакого бунта не произойдет. Среди матросов нет большевиков, а комиссар недавно был гардемарином.

— Я совсем не ожидал, что всё так прекрасно устроится, — улыбнулся японский офицер. — Значит, вы идёте во Владивосток с комиссаром?

Клюсс лукаво подмигнул:

— А вы как поступили бы на моём месте?

Ямомото решил перейти на официальный тон:

— Я не могу вам советовать, господин командир. Капитан первого ранга Сирано просил только передать вам эту телеграмму…

— И узнать, как мы будем на неё реагировать, не так ли? — вставил Беловеский. Оба русских офицера смотрели на Ямомото так насмешливо, что он понял: его миссия разгадана.

— Этого он не говорил, но это так… — вырвалось у него.

Клюсс расхохотался:

— Вы откровенны, лейтенант! Что ж, это похвально. Мы тоже с вами откровенны: морякам хитрости не к лицу.

Ямомото решил попробовать спасти положение.

— Если позволите, я буду откровенен до конца. Ведь об этом моё начальство не узнает?

— Конечно, не узнает, — подтвердил Клюсс.

— Мой командир хочет, чтобы вы шли прямо во Владивосток, но я лично этого вам не советую.

— Это почему же? — удивился Клюсс.

— Мы любим свою страну, вы любите вашу. Зачем нам ссориться? Я знаю, скоро наша армия уйдет из Владивостока. Вам лучше подождать…

Клюсс и Беловеский с любопытством смотрели на Ямомото. Чего он хочет? А может быть, он просто провокатор? После небольшой паузы Клюсс спросил:

— Не понимаю, кто вы, лейтенант? Какие цели преследует и вы лично?

Ямомото понизил голос:

— Среди наших молодых офицеров есть такие… Японские декабристы. Я один из них…

— Какова же ваша программа? — с нескрываемым интересом спросил Беловеский.

— Мы думаем, что ссориться с русскими не следует. Япония должна быть морской империей. Нам нужны Филиппины… Зондские острова… А не холодная Сибирь. Нужно освободить народы Азии от ига европейцев и американцев. Это историческая миссия Японии…

Наступила пауза. Чтобы скрыть волнение, Ямомото пил кофе. Его черные глаза сверкали.

— Понятно… — нарушил молчание Клюсс. — Но я в политику не вмешиваюсь. Мне совершенно безразлично, какая партия у власти во Владивостоке. Лишь бы власть была русская. Выполнив задание, я вернусь туда. И никто меня за это не осудит… А любезностью вашего командира я всё-таки воспользуюсь.

Ямомото насторожился.

— Я хочу его попросить, — продолжал Клюсс, — распорядиться передать во Владивосток капитану 1 ранга Подъяпольскому мою ответную телеграмму. Сами понимаете, пользоваться береговой станцией мне неудобно, а наш передатчик слаб. Сейчас я набросаю текст.

Через минуту лейтенант прочел:

«Владивосток Морштаб каперангу Подъяпольскому 303 После завоза снабжения и приемки пушнины Командорах возвращаюсь Владивосток старлейт Клюсс 031».

Тем не менее Ямомото был разочарован. Ведь он так и не узнал, куда пойдет русский корабль. Интуиция разведчика говорила ему, что не во Владивосток.

Он встал, с достоинством откланялся и, сопровождаемый Беловеским, направился к трапу.

26

Когда Клюссу доложили, что Якум вернулся с берега, он немедленно прошел к нему:

— События развертываются, Александр Семенович. Как бы нам не отстать от них. Сейчас у меня был японский офицер с «Ивами» и передал телеграмму из Владивостока. Вот, прочтите.

Якум читал:

«Лейтенанту Клюссу командиру Адмирала Завойко Во Владивостоке произошла перемена правительства точка В подчинении нового правительства состоит Сибирская флотилия точка Командующий Сибирской флотилией приказал Адмиралу Завойко получением сего зпт не заканчивая операций зпт идти во Владивосток точка Начштаба каперанг Подъяпольский 303».

— Ясно… Что же вы думаете делать? — настороженно спросил Якум, возвращая Клюссу бланк.

— Выполнять ваши распоряжения, — спокойно отвечал командир.

Якум встал и крепко пожал ему руку.

— Спасибо, Александр Иванович, я был уверен в вас. Давайте думать, как нам быть дальше…

Якум и Клюсс понимали, что пассивное ожидание событий в Петропавловской гавани рано или поздно приведет корабль в руки белогвардейцев. Но и предпринять что-нибудь в создавшейся обстановке, да ещё с неисправным котлом, трудно. Наконец Якум спросил:

— Что вы предлагаете?

— Нужно подремонтировать котел и уходить.

— Куда?

— В какой-нибудь нейтральный порт. Там реализовать пушнину, связаться с нашим правительством, закупить и погрузить на какой-нибудь зафрахтованный пароход снабжение для Камчатки и тихонько его сюда доставить.

— В какой же нейтральный порт?

— Достаточно близкий к Камчатке и подальше от Японии. Я думаю, подходящим будет Ванкувер.

Предложение заинтересовало Якума. Он и сам подумывал об этом.

— Хорошо, если бы всё так вышло…

— Обязательно выйдет, если не будут мешать местные власти.

— Предоставьте мне уладить этот вопрос, Александр Иванович. Положение исключительно трудное, но мы не запятнаем воинскую честь «Завойко» и сохраним корабль для Советской России. Что делать дальше, мы решим на закрытом заседании Петропавловского комитета партии, куда и вы будете приглашены. А теперь необходимо поспать.

Клюсс откланялся, не сказав ни слова. В душе его бушевали беспокойство и досада. Не верил он в коллегиальные решения. Вот если бы Якум стал на его, Клюсса, позицию… Неужели он не понимает, чем всё это может кончиться?

Командир поднялся на палубу. Было три часа ночи, ясно, полный штиль, на вахте стоял штурман.

— Пойдемте в штурманскую рубку, Михаил Иванович. Мне нужны карты подходов к Ванкуверу.

— Этих карт у нас нет, Александр Иванович, — сказал штурман, порывшись в своем хозяйстве.

Клюсс нахмурился:

— Рассчитайте расстояние до Ванкувера по таблицам.

Через минуту штурман доложил:

— Две тысячи девятьсот сорок пять миль.

— Многовато… — проворчал командир, — да и без карт… А котел требует заводского ремонта…

— А не лучше ли сходить в Шанхай, Александр Иванович? И карты для этого есть, и заводов там много, и работа дешевле, и ближе, по-моему, — предложил штурман.

— Ну-ка, рассчитайте, сколько до Шанхая?

Беловеский минуты три возился с таблицами и наконец доложил:

— Через пролив Осуми, минуя Японское море, — две тысячи шестьсот, через Сангарский пролив — две тысячи двести семьдесят.

Клюсс задумался, молчали минут пять. Наконец он спросил:

— Давно вы там были, Михаил Иванович?

— В прошлом году.

Беловеский рассказал Клюссу о послевоенной обстановке в Шанхае: о торговом соперничестве Англии, Японии и Америки, о русской колонии, о том, что не все живущие там русские — белогвардейцы. Узнав, что консульство возглавляет по-прежнему бывший царский камергер Гроссе, что в Китай прибыла миссия Дальневосточной республики, Клюсс опять задумался. Потом сказал:

— Так вот… Куда мы пойдем, пока не решено. Карт китайского побережья на трогайте и не вынимайте. На столе в штурманской рубке должны лежать карты для похода в Укинский залив. И ни с кем никаких разговоров. Одно можете утверждать: что во Владивосток мы сейчас не собираемся, а пойдем в Уку, повезем муку.

Улыбнувшись неожиданному каламбуру, Клюсс спустился к себе.

27

Утром Якум и Клюсс собрались на берег. На палубе к командиру подошел старший механик в комбинезоне, испачканном сажей. На лице смущение и озабоченность.

Клюсс остановился и сердито спросил:

— Смотрели?

Якум сошел на пристань и там поджидал Клюсса. Заварин мялся:

— Плохо, Александр Иванович. Сильная течь…

Командир нетерпеливо перебил:

— Но в поход-то идти сможем?

— Смотря куда, Александр Иванович.

— Разумеется, не в Раковую бухту, а в дальний поход!

Заварин молчал, обдумывая ответ.

— Сейчас немного остынет котел, — сказал он тихо, — подчеканим всё, до чего удастся добраться. Поднимем пар, посмотрим. Думаю, можно будет дойти до Владивостока, а до Хакодате — наверное. Только вот расход воды будет большой… — Он изучающе взглянул на командира.

Подошел старший офицер:

— Вас не поймешь, Константин Николаевич. То пары надо прекращать, то до Владивостока дойти можно, только… самое… воды надо взять побольше. Чего вы раньше-то смотрели? — накинулся он на Заварина.

— Раньше ничего не было. Течь появилась недавно. А когда я принимал механизмы, котлы были под парами и нельзя было их как следует осмотреть. А теперь нужен заводской ремонт…

Клюсс был явно недоволен пререканиями.

Он сердито оборвал:

— Хорошо! Всё ясно! Делайте все необходимое, Константин Николаевич, но чтобы послезавтра корабль был готов к дальнему походу. А вы, Николай Петрович, примите полный запас пресной воды. Я на берег! — бросил он старшему офицеру, сходя на дощатый настил пристани.

Нифонтов взял под козырек и мигнул вахтенному офицеру. Разбудив сонную бухту, труба горниста пропела «захождение». На палубе все стали «смирно», провожая глазами удалявшихся командира и Якума, которые пошли в партийный комитет решать судьбу корабля. Никто этого не знал, но все чувствовали себя на пороге какого-то важного решения…

28

Услышав через открытый иллюминатор громко сказанную Нифонтовым фразу о том, что до Владивостока дойти можно, если взять побольше воды, Павловский решил выяснить, что случилось с котлом. До этого случая он знал о паровых котлах только то, что сообщалось в гимназии на уроках физики. Этого было очень мало, чтобы не показаться профаном в разговоре с инженером-механиком, который, похоже, что-то замышлял. Поэтому, чтобы прояснить обстановку, он в обеденный перерыв вызвал к себе котельного механика Панкратьева. С ним можно обо всём поговорить откровенно. Максим Иванович — старый моряк Сибирской флотилии, участник революционных событий, участвовал в боях с калмыковцами и интервентами.

— Звали? — Могучая фигура Панкратьева с трудом протиснулась в каюту. Он был в синем, испачканном сажей и машинным маслом рабочем платье, лицо лоснилось от пота.

— Вы уже обедали? — в свою очередь спросил Павловский.

— На камбузе, товарищ комиссар. Не стоит переодеваться: сейчас обратно в кочегарку.

— Что там с котлом? Я хочу знать правду, Максим Иванович.

— Текут трубные доски, товарищ комиссар. И патрубок нижнего продувания лопнул.

— Опасно это?

— Да как сказать… Трубки сейчас будем вальцевать, течь должна уменьшиться.

Павловский совершенно не представлял, что это за доски, трубки и продувание, как их будут вальцевать. Неплохо бы, пока Заварин обедает и распивает чай в кают-компании, побывать в котельном отделении и пощупать всё это своими руками.

— Не можете ли вы сейчас показать мне на месте этот ремонт?

— Отчего же, могу. Только грязно там, сажа. Испачкаетесь, товарищ комиссар.

— Грязь не помеха, пойдемте. Должен же я своими глазами увидеть, где течёт.

В котельном отделении было темновато. Панкратьев зажег факел, показал Павловскому переднюю трубную доску, дымогарные трубки и объяснил, как работает вальцовка.

— А продувная труба? — спросил комиссар. — С ней как? Где она у вас?

— Под котлом она, товарищ комиссар. На неё Временщиков с Никифоровым бандаж мастерят.

— Когда же все это будет готово?

— До завтра должны управиться. Утром — старший механик сказали — огонь в топках должен быть.

— Как вы думаете. Максим Иванович, отчего потек котел?

— Да кто его знает? Может, холодной водой его напитали.

— Нарочно это никто не мог сделать?

— Кто же такое удумает? Ведь потом кочегарам же мучиться придется. Вот ежели старая команда…

В своей каюте Павловский задумался. Ясно, что Заварин и Нифонтов тоже заинтересованы в быстром ремонте котла, так как уверены, что из Петропавловска «Адмирал Завойко» пойдет во Владивосток.

А как решат в партийном комитете? Может быть, задержат корабль в Петропавловске, как того требует Ларк?

Как тогда ему вести работу среди личного состава? Команду он пока не успел ни изучить как следует, ни подчинить партийному влиянию, не говоря уже об офицерах…

Одно ясно: сейчас нужно воздержаться от каких-либо опрометчивых слов и поступков.

29

На закрытом заседании Петропавловского комитета РКП (б) Якум представил Клюсса собравшимся. Командир молча поклонился. Затем была зачитана телеграмма Подъяпольского, требовавшая от Клюсса немедленного возвращения во Владивосток. Её встретили шумным возмущением.

— К порядку, товарищи, — сказал председательствовавший Савченко. — Понятно, что никто не сомневается, что во Владивосток идти преступно. Но и оставаться здесь, под боком у японского броненосца, по-моему, небезопасно. Вот товарищ Клюсс просит слова. Послушаем сначала его.

— Представьте себе, товарищи, — сказал Клюсс, — что завтра сюда придет белогвардейский корабль, вооруженный хотя бы двумя 75-миллиметровыми пушками. Что мы тогда станем делать? Сойдем на берег, предварительно уничтожив «Адмирала Завойко»?.. Во Владивостоке, наверно, уже готовят такой корабль. Пушек на складах там достаточно. Их японцы нам не давали, а им дадут…

То, что «Адмирал Завойко» должен покинуть Петропавловск, понимали все. Но куда уйти? В Ванкувер, на Аляску, в Анадырь? Якум и Клюсс предложили Шанхай — международный порт, влияние Японии там ничтожно. В Китае есть официальное представительство Дальневосточной республики. Оттуда можно по железной дороге через Тяньцзинь, Мукден и Харбин проехать в Читу для личных переговоров с правительством, разыскать Ларка и доставить его на Камчатку.

Секретарь Петропавловского комитета поблагодарил Клюсса за информацию и попросил его удалиться: по Уставу партии постановление закрытого собрания должно быть вынесено только в присутствии коммунистов. Клюсс обвел всех спокойным взглядом, сделал общий поклон, надел фуражку и неторопливо вышел.

Когда хлопнула наружная дверь и шаги его смолкли, члены комитета потребовали от Якума поручительства за командира «Адмирала Завойко». Якум без колебаний дал такое поручительство. Пряча подписанную Якумом бумагу, секретарь комитета спросил:

— Почему всё-таки, Александр Семенович, вы так верите Клюссу? Ведь он дворянин, кадровый офицер и у белых служил. Что это, чувство или разум?

— Есть, Михаил Иванович, какая-то сила убеждения в его взгляде, в словах, в интонациях. Разве вы не заметили? Этот человек, наверно, ни разу в жизни не лгал. Вот в этом-то и секрет его авторитета.

Собрание продолжалось. Было постановлено отправить «Адмирала Завойко» для ремонта в Шанхай после выполнения секретного поручения комитета: завоза в бухту Калыгирь оружия, патронов, муки и медикаментов для будущей партизанской базы. Если «пароход» будут сопровождать японские военные корабли с целью принудить его идти во Владивосток, надлежит сесть на мель в какой-либо бухте русского побережья.

Японцев нужно продолжать заверять, что «Адмирал Завойко» идет в Уку, затем на Командоры, а оттуда прямо во Владивосток. Если сделать упор на то, что уход с Командор во Владивосток не согласован с ревкомом, то японцы из солидарности будут держать это в тайне.

Вернувшись на корабль поздно вечером, Якум под строгим секретом сообщил Клюссу решение комитета.

— Об этом решении, Александр Иванович, должны знать на корабле только вы, я и комиссар.

— Полностью с вами согласен, Александр Семенович. Только поторопите доставку грузов: времени терять нельзя, все секреты недолговечны.

30

Всю ночь грузили провизию, оружие, патроны. Были не только заполнены трюмы, но и заложена нижняя палуба и часть верхней. Боцман пытался протестовать: груза слишком много, всего не погрузить. Но старший офицер строго приказал «не рассуждать», а попроворнее делать свое дело. Боцман прикусил язык и ворча распоряжался укладкой ящиков с консервами и мешков с мукой.

Корабль сильно сел на нос. Торчавший из клюза левый якорь почти касался воды. Палубный груз найтовили и закрывали брезентами… Погрузку закончили до подъема флага. Скатили палубу, надраили медяшку, почистили и смазали орудие. Поднимали пары. Пламя гудело в топках котлов, из трубы лез вверх густой дым.

Отход был назначен в полдень, и обед раздали на час раньше. За столом в кают-компании не было старшего механика. Нифонтов не придал этому значения: хлопочет, наверно, у котлов и механизмов. Неторопливо пообедав, он распорядился, чтобы Заварину оставили «расход», вышел на палубу и приказал свистать всех наверх.

Ровно в полдень начали отдавать швартовы. Вдруг на склоне сопки Сигнального полуострова Нифонтов увидел трех недавно купленных для команды бурых медвежат, которых удерживал на цепочках не совсем трезвый старший механик. Рядом топтался доктор Стадницкий. Заварин что-то громко возражал и вдруг начал кричать:

— Я не хочу в Америку! Не пойду на корабль! Буду здесь с медведями берлогу рыть!

Около них собрались любопытные. Отход от пристани приостановили. Стремясь предотвратить назревавший скандал, Павловский поторопился послать за милицией. Через минуту на мостик поднялся командир и недовольно спросил Нифонтова, в чем дело. Приказал немедленно сойти на берег и доставить старшего механика на корабль.

Нифонтову это удалось даже без применения силы. Заварин покорно пошел за медвежатами, когда их повели на корабль, но, вступив на палубу, вдруг заартачился.

— Пустите меня, — орал он, — я останусь на берегу! Я не хочу в Америку! Там одни американцы. Нет женщин! Нет водки! Я там умру с тоски!

Матросы улыбались. С берега к борту бежали любопытные, среди них были и японцы.

Разгневанный Клюсс приказал немедленно запереть Заварина в каюте. Штурман побежал передавать это приказание старшему офицеру и на трапе столкнулся с Якумои. Комиссар пошел вслед за штурманом. К борту подошли три вооруженных винтовками милиционера.

— Ваша помощь не нужна, товарищи! — сказал командир. — Мы справимся сами!

Старший наряда откозырял, и все трое пошли обратно.

— Вот она, хваленая офицерская дисциплина! — с сердцем сказал Якум.

Взбешенный командир молчал. Вдруг в кормовом срезе сухо щелкнул пистолетный выстрел и непосредственно за ним, покрывая все звуки, стал травиться пар: о задержке отхода корабля машину не предупредили и старательно шуровавшие кочегары подорвали предохранительные клапаны.

Наконец машина была готова к походу. Поползла из воды якорная цепь, с берега замахали фуражками. На мостике звенел машинный телеграф: командир переменными ходами разворачивался на выход. На мостик взбежал штурман.

— Всё, Александр Иванович, — доложил он запыхавшись, — вот его пистолет. Уложили на койку, там с ним остался доктор.

— Застрелился?! — вскрикнул командир.

— Нет, Александр Иванович, вы… самое… его не так поняли, — пояснил Нифонтов. — Пуля никого не задела. Выстрел произошел, когда штурман отбирал у него пистолет и, кажется, вывихнул ему руку в запястье. Сейчас доктор делает перевязку, а Константин Николаевич плачет, как баба.

Мимо японского броненосца прошли без традиционного сигнала «захождение». На обоих кораблях горнисты стояли наготове, но, грозно сверкнув глазами, Клюсс приказал «захождения» не играть.

Пройдя скалы Три Брата, корабль нырнул в густой туман. Штурман по компасу и лагу повел судно к Шипунскому мысу. Только теперь, войдя в штурманскую рубку, Клюсс молча указал на карте пункт назначения. Беловеский, также молча, кивнул.

— Туманных сигналов не давать! Склянок не бить! Внимательно смотреть вперед и по сторонам! И слушать! — приказал командир, покидая мостик.

Слегка зарываясь перегруженным носом на пологой океанской волне, «Адмирал Завойко» быстро шел вперед, в загадочную сырую мглу. Из-под форштевня то и дело разлетались в стороны, тяжело махая крыльями и чертя хвостами по воде, разжиревшие топорки — морские попугаи.

31

Выгрузив в бухте Калыгирь оружие и провизию для будущих камчатских партизан, «Адмирал Завойко» снова нырнул в упорно стоявший вдоль берега туман. В радиорубке было душно и жарко. Гудел альтернатор. Дутиков передавал последнюю телеграмму:

«Петропавловск Ларину. Ваше поручение выполнено все здоровы Клюсс Якум».

Жалобно пел искровой передатчик, посылая в эфир точки и тире. Сняв руку с ключа, радиотелеграфист стал слушать. Получив ответ, вынул и положил в карман предохранители, запер рубку на ключ и пошел докладывать командиру.

Клюсс сказал:

— Теперь никаких передач. Только слушать и об услышанном немедленно докладывать. За это вы отвечаете головой.

— Понял, товарищ командир. Можете быть спокойны. Разрешите идти?

Отпустив Дутикова, Клюсс повернулся к сидевшему на диване комиссару.

— Что вы намерены делать, Александр Иванович, если нас остановят японцы? — спросил тот.

Клюсс поднял брови:

— Как это — остановят? Я не намерен останавливаться, батенька.

— Они могут начать стрелять.

— И мы можем стрелять… Но этого не будет. Океан велик. Везде густой туман. А они, наверно, ищут нас на пути в Ванкувер… Если же нас всё-таки настигнут, то спросят сигналом, куда мы идем. Я отвечу: «Во Владивосток» — ведь мы идем в этом направлении. В этом случае они или оставят нас в покое, или пойдут за нами. Дождемся тумана и постараемся улизнуть. Ну а если встретимся южнее Владивостока и тумана не будет, придется стрелять.

— Нас потопят, Александр Иванович.

— Это вы совершенно правильно догадались, — печально улыбнулся Клюсс, — не мы первые. Но уж ходить под японским флагом, как наш бывший «Орел»[9]«Ивами» — бывший русский броненосец «Орел», захваченный японцами после Цусимского боя. — видали его в Петропавловске? — «Адмирал Завойко» не будет!..

Наступило молчание. Павловский почувствовал в словах Клюсса суровую решимость. «Да, — подумал он, — вот что значит военное воспитание. С юных лет оно приучает думать о смерти в неравном бою как о чем-то само собою разумеющемся». Ему вспомнилась прочитанная ещё в гимназические годы быль о черноморском бриге «Меркурий». Командир его, вступая в неравный бой, положил у входа в крюйткамеру заряженный пистолет и объявил команде, что последний оставшийся в живых должен взорвать бриг вместе с ворвавшимися на абордаж турками…

Ободренный беседой с Клюссом, он вышел на палубу. Сразу обдало сырым ветром. Корабль плавно ложился то на правый, то на левый борт, временами поднимая скулой тучу брызг. Разгруженный нос легко всходил на волну. Зюйд-ост свежел. Туман шел полосами. Временами видимость увеличивалась до двух-трех миль, затем снова наваливалась пелена густой, серой, похожей на дым мглы.

На мостике вахтенный офицер и сигнальщик зорко смотрели вперед. На баке у зачехленной пушки тоже стоял впередсмотрящий в клеенчатом плаще с капюшоном. Штурман дремал в рубке. Начинало темнеть. Из кубрика донеслась песня.

— жаловался чей-то чистый тенор.